Главная » Книги

Белинский Виссарион Григорьевич - Петербургский сборник, Страница 3

Белинский Виссарион Григорьевич - Петербургский сборник


1 2 3

е, слышь ты, природной.
   И не то, что наш брат крепостной,
   Тоись сватался к ней благородной
   (Слышь, учитель-ста врезамшись был, -
   Баит кучер Иваныч Торопка),
   Да, знать, счастья ей бог не судил;
   Не нужна-ста в дворянстве холопка!
  
   Вышла замуж господская дочь
   Да и в Питер... А справивши свадьбу,
   Сам-ат, слышь ты, вернулся в усадьбу,
   Захворал и на Троицу в ночь
   Отдал богу господскую душу,
   Сиротинкой оставивши Грушу...
   Через месяц приехал зятек,
   Перебрал по ревизии души,
   И с запашки ссадил на оброк,
   А потом добрался и до Груши.
   Знать, она согрубила ему
   В чем-нибудь, али напросто тесно
   Вместе жить показалось в дому,
   Понимаешь-ста, нам неизвестно, -
   Воротил он ее на село -
   Знай-де место свое ты, мужичка!
   Взвыла девка - крутенько пришло...
   Белоручка, вишь ты, белоличка!..
  
   "Как на грех девятнадцатый год
   Мне в ту пору случись... посадили
   На тягло - да на ней и женили.
   Тоись, сколько я нажил хлопот!
   Вид такой, понимаешь, суровой...
   Ни косить, ни ходить за коровой...
   Грех сказать, чтоб ленива была.
   Да, вишь, дело в руках не спорилось!
   Как дрова или воду несла,
   Как на барщину шла - становилось
   Инда жалко подчас... да куды. -
   Не утешишь ее и обновкой:
   То натерли ей ногу коты.
   То, слышь, ей в сарафане неловко.
   При чужих и туда и сюда,
   А украдкой ревет как шальная...
   Погубили ее господа,
   А была бы бабенка лихая.
  
   "На какой-то патрет все глядит,
   Да читает какую-то книжку...
   Инда страх меня, слышь ты, щемит,
   Что погубит она и сынишку -
   Учит грамоте, моет, стрижет,
   Словно барченка каждый день чешет,
   Бить не бьет - бить и мне не дает...
   Да недолго пострела потешит!
   Слышь, как щепка худа и бледна.
   Ходит тоись совсем через силу,
   В день двух ложек не съест толокна -
   Чай, свалим через месяц в могилу...
   А с чего?.. Видит бог, не томил
   Я ее безустанной работой...
   Одевал и кормил, без пути не бранил,
   Уважал, тоись вот как, с охотой...
   А, слышь, бить - так почти не бивал,
   Разве только под пьяную руку..." -
   Ну, довольно, ямщик! Разогнал
   Ты мою неотвязную скуку!..
  
   Из других стихотворений в сборнике замечательны переводы г. Тургенева "Тьма", из Байрона, и "Римская элегия" (XII) Гёте.
   "Макбет" Шекспира, переведенный г. Кронебергом, один заслуживал бы особой критической статьи, потому что это перевод классический, вполне достойный подлинника. "Макбет" - одно из самых колоссальных и вместе с тем самых чудовищных произведений Шекспира, где, с одной стороны, отразилась вся исполинская сила творческого его гения, а с другой, все варварство века, в котором жил он. Много рассуждали и спорили о значении ведьм, играющих в "Макбете" такую важную роль: одни хотели видеть в них просто ведьм, другие - олицетворение честолюбивых страстей Макбета, глухо свирепствовавших на дне души его; третьи - поэтические аллегории. Справедливо только первое из этих мнений. Шекспир, может быть, величайший из всех гениев в сфере поэзии, каких только видел мир; но в то же время, он был сын своего времени, своего века, того варварского века, когда разум человеческий едва начинал пробуждаться от тысячелетнего сна, когда в Европе тысячами жгли колдунов и когда никто не сомневался в возможности прямых сношений человека с нечистою силою. Шекспир не был чужд слепоты своего времени, и, вводя ведьм в свою великую трагедию, он нисколько не думал делать из них философические олицетворения и поэтические аллегории. Это доказывается, между прочим, и важною ролью, какую играет в "Гамлете" тень отца героя этой великой трагедии. "Друг Горацио, - говорит Гамлет, - на земле есть много такого, о чем и не бредила ваша философия". Это убеждение Шекспира, это говорит он сам, или, лучше сказать, невежество и варварство его века, - а обскуранты нашего времени так и ухватились за эти слова, как за оправдание своего слабоумия. Шекспир видел и бог весть какую удивительную драматическую и трагическую пружину в ходе Бирнамского леса и в том обстоятельстве, что Макбет не может пасть от руки человека, рожденного женою. Дело оказалось чем-то вроде плохого каламбура; но такова творческая сила этого человека, что, несмотря на все нелепости, которые ввел он в свою драму, "Макбет" все-таки огромное, колоссальное создание, как готические храмы средних веков. Что-то сурово-величаво-грандиозно-трагическое лежит на этих лицах и их судьбе; кажется, имеешь дело не с людьми, а с титанами, и какая глубина мысли, сколько обнаженных тайн человеческой природы, сколько решенных великих вопросов, какой страшный и поучительной урок!.. Вот доказательство, что время не губит гения, но гений торжествует над временем и что каждый момент всемирно-исторического развития человечества дает равно обильную жатву для поэзии. Пройдут еще два века, а может быть и меньше, когда будут дивиться варварству XIX столетия, как мы дивимся варварству XVI-го; не найдут в нем Шекспира, но найдут Байрона и Жоржа Занда... И это не круг в котором безвыходно кружится человечество, а спираль, где каждый последующий круг обширнее предшествующего. Наш век имеет перед XVI-м то важное преимущество, что он заранее знает, в чем последующие века должны увидеть его варварство...
   У нас было довольно переводов стихами драм Шекспира. Лучшие из них доселе принадлежали г-ну Вронченко ("Гамлет" и "Макбет"). Но переводы г. Вронченко, верно передавая дух Шекспира, не передают его изящности. Г. Кронеберг умел счастливо выполнить оба эти условия: его перевод верен и духу и изящности подлинника, исполнен, в одно и то же время, и энергии и легкости выражения. Это решительно не только лучший, сравнительно с другими русскими переводами, но положительно превосходный перевод одной из лучших трагедий Шекспира, так же как его же перевод "Двенадцатой ночи" ("Отечественные записки", 1841, том XVII) есть единственный и превосходный перевод одной из прелестнейших комедий Шекспира.
   Теперь остается нам сказать о трех статьях теоретического содержания в "Петербургском сборнике". "Капризы и раздумье" Искандера, автора повести "Кто виноват?" (в "Отечественных записках" прошлого года) и разных статей литературно-философского содержания, - есть род заметок и афористических размышлений о жизни, исполненных ума и оригинальности во взгляде и изложении. Не можем удержаться, чтоб не выписать небольшого отрывка:
  
   "Наука, государство, искусство, промышленность идут, развиваясь, во всей Европе стройно, широко; впереди великие мыслители, великие государственные люди, великие - художники, предприимчивые таланты. А домашняя жизнь наша слагается кое-как, основанная на воспоминаниях, привычках и внешних необходимостях; об ней в самом деле никто не думает, для нее нет ни мыслителей, ни талантов, ни поэтов, - недаром ее называют прозой, в противоположность плаксивой жизни баллад и глупой жизни идиллий. Только лета юности обстановлены похудожественнее; а потом за последним лирическим порывом любви - утомительное semper idem {Всегда одно и то же. - Ред.} закулисной жизни, ежедневной жизни73 - это тесная спальня, душная детская, грязная кухня, где гости никогда не бывают. Конечно, в последние три века много переменилось в образе жизни; впрочем, украдкой, бессознательно, даже, вопреки убеждениям, меняя образ жизни, люди не признавались в этом: знамена остались те же, люди, как испанцы, хотят только сохранить фуэросы, {Права, привилегии. - Ред.} несмотря на то, что большая часть их не соответствует настоящему. Прислушиваясь к суждениям мудрых мира сего, дивишься, как может ум дойти до того, чтоб в одно и то же время совместить в свой нравственный кодекс стоические сентенции Сенеки и Катона, романтически-восторженные выходки рыцаря средних веков, самоотверженные нравоучения благочестивых отшельников степей фиваидских и своекорыстные правила политической экономии. Безобразие подобного смешения принесло свой плод, именно - мертвую мораль, мораль, существующую только на словах, а в самом деле недостойную управлять поступками: современная мораль не имеет никакого влияния на наши действия; это милый обман, нравственная благопристойность, одежда, - не более. У каждого человека за его официальной моралью есть свой спрятанный esprit de conduite {Кодекс поведения. - Ред.}; официально он будет плакать о том, что бедный беден, официально он благородным львом вступится за честь женщины, - privatim {Частным образом. - Ред.} он берет страшные проценты, privatim он считает себя вправе обесчестить женщину, если условился с нею в цене. Постоянная ложь, постоянное двоедушие сделали то, что меньше диких порывов и вдвое больше плутовства, что редко человек скажет другому оскорбительное слово в глаза и почти всегда очернит его за глаза; в Париже я меньше встречал шуринеров и эскарпов, нежели мушаров {Chourineur - убийца ножом; escarpe - профессиональный убийца, бандит; mouchard - шпик, шпион. - Ред.}, потому что на первое ремесло надобно иметь откровенную безнравственность и своего рода отвагу, а на второе только двоедушие и подлость. Наполеон с содроганием говорил о гнусной привычке беспрестанно лгать. Мы лжем на словах, лжем движением, лжем из учтивости, лжем из добродетели, лжем из порочности; лганье это, конечно, много способствует к растлению, к нравственному бессилию, в котором родятся и умирают целые поколения, в каком-то чаду и тумане проходящие по земле. Между тем и это лганье сделалось совершенно естественным, даже моральным: мы узнаем человека благовоспитанного потому, что никогда не добьешься от него, чтоб он откровенно сказал свое мнение.
   Наполеон говорил74 еще, что наука до тех пор не объяснит главнейших явлений всемирной жизни, пока не бросится в мир подробностей. Чего желал Наполеон - исполнил микроскоп. Естествоиспытатели увидели, что не в палец толстые артерии и вены, не огромные куски мяса могут разрешить важнейшие вопросы физиологии, а волосяные сосуды, а клетчатки, волокна, их состав. Употребление микроскопа надобно ввести в нравственный мир, надобно рассмотреть нить за нитью паутину ежедневных отношений, которая опутывает самые сильные характеры, самые огненные энергии. Люди никак не могут заставить себя серьезно подумать о том, что они делают дома, с утра до ночи; они тщательно хлопочут и думают обо всем: о картах, о крестах, об абсолютном, о вариационных исчислениях, о том, когда лед пройдет на Неве. - но об ежедневных, будничных отношениях, обо всех мелочах, к которым принадлежат семейные тайны, хозяйственные дела, отношения к родным, близким, присным, слугам и пр. и пр. - об этих вещах ни за что в свете не заставишь подумать: они готовы, выдуманы. Паскаль говорит, что люди для того играют в карты, чтобы не оставаться никогда долго наедине с собою, чтоб не дать развиться угрызениям совести. Очень вероятно, что, руководствуясь тем же инстинктом, человек не любит рассуждать о семейных тайнах, - а не пора ли бы им на свет? Я, как маленькие дети, боюсь темноты; мне все кажется, что в темноте сидит злой дух с рыжей бородой и с копытом. Зачем, кажется, прятать под спудом то, что не боится света; да в сущности это все равно: прячь не прячь - все обличится; с каждым днем меньше тайн.
  
   Was sich in dem Kammerlein
   Still und fein gesponnen,
   Kommt - wie kann es anders sein?
   Endlich an die Sonnen. {*}
   {* То, что тихо и ловко соткано в каморке, выходит потом - как может быть иначе - на свет. - Ред.}
  
   Изредка какое-нибудь преступление, совершенное в этом мраке частной жизни, пугнет на день, на другой людей, стоявших возле, заставит их задуматься... для того, чтоб потом начать судить и осуждать. Добрейший человек в мире, который не найдет в душе жестокости, чтоб убить комара, с великим удовольствием растерзает доброе имя ближнего на основании морали, по которой он сам не поступает и которую прилагает к частному случаю, рассказанному во всей его непонятности. "Его жена уехала вчера от него" - скверная женщина! "Отец его лишил наследства" - скверный отец! - Всякое судебное место снисходительнее осуждает, нежели записные филантропы и люди, сознающие себя честными и добрыми. Двести лет тому назад Спиноза доказывал, что всякий прошедший факт надобно ни хвалить, ни порицать, а разбирать как математическую задачу, то есть стараться понять, - этого никак не растолкуешь. К тому же, чтоб преступление обратило на себя внимание, надобно, чтоб оно было чудовищно, громко, скандально, облито кровью. Мы в этом отношении похожи на французских классиков, которые, если шли в театр, то для того, чтоб посмотреть, как цари, герои или по крайней мере полководцы и наперсники их кровь проливают, а не для того, чтоб видеть мещански проливаемые слезы. Людям необходимы декорации, обстановка, надпись; мещанин во дворянстве очень удивился, узнавши, что он сорок лет говорит прозой - мы хохочем над ним; а многие лет сорок делали злодеяния и умерли лет восьмидесяти, не зная этого, потому что их злодеяния не подходили ни под какой параграф кодекса - и мы не плачем над ними.
   Лафарж отравила своего мужа (то есть, положим, что отравила; следствие было сделано так неловко, что нельзя понять, Лафарж ли отравила мышьяком своего мужа, или судьи отравили юриспруденцией г-жу Лафарж). Крик, толки. Злодейство в самом деле страшное, гнусное - в этом никто не сомневается; да что же собственно нового в этом убийстве? Я уверен, что в том же самом Париже, где так кричали об этом, нет большой улицы, где бы в год или в два не случилось чего-нибудь подобного - разница в оружиях. Лафарж, как решительная преступница, дала минерального яду; а что дал, например, мой сосед, этот богатый откупщик, своей жене, которая вышла за него потому, что ее нежные родители стояли перед нею на коленях, умоляя спасти их именье, их честь - продажей своего тела, своим бесчестием; что дал ей муж, какого яда, от которого она из ангела красоты сделалась в два года развалиной? Отчего эти ввалившиеся щеки, отчего ее глаза, сделавшиеся огромными, блестят каким-то болезненно жемчужным "отливом? Орфила и сам Распайль не найдут ничего ядовитого в ее желудке, когда она умрет; и немудрено: яд у ней в мозгу. Психические отравы ускользают от химических реагенций и от тупости людских суждений. "Чего недостает этой женщине? она утопает в роскоши", - говорят глупейшие, не понимая, что муж, наряжающий жену не потому, что она хочет этого, а потому, что он хочет, - себя наряжает; он ее наряжает потому, что она его, на том же основании, как наряжает лакея и кучера. "Все так, - говорят умнейшие, - но согласившись на просьбу родителей, она должна была благоразумнее переносить свою судьбу". А позвольте спросить: возможно ли хроническое самоотвержение? Разом пожертвовать собой не важность: Курций бросился в пропасть, да и поминай как звали - это понятно; а беспрестанно, целые годы, каждый день приносить себя на жертву - да где же взять столько геройства или столько ослиного терпенья? Довольно, что хватило сил на первую безумную жертву - такая жертва, само собою разумеется, не приносится ни отцу, ни матери, потому что они перестают быть отцом, и матерью, если требуют таких жертв. Супруг, вероятно, не остановился на купле, потребовал сверх страшных жертв, от которых возмущается все человеческое достоинство, любви, и, не найдя ее, начал, par depit {С досады. - Ред.}, тихое, кроткое, семейное преследование, эту известную охоту par force {Насильно. - Ред.}, преследование внимательное, как самая нежная любовь, постоянное, как самая верная старуха-жена, преследование, отравляющее каждый кусок в горле и каждую улыбку на устах. Я коротко знаком с этим преследованием; оно, как Янус о двух лицах, - одно для гостей, глупо улыбающееся, другое для домашнего употребления, тоже улыбающееся, но улыбкой гиены, сказал бы я, если б гиены улыбались: хищные звери добросовестны, они не делают медовых уст, когда хотят кусать. Умри жена, - супруг воздвигнет монумент; об нем будут жалеть больше, нежели об ней; он сам обольет слезами ее гроб, и, для довершения удара, слезами откровенными: он, поддавая ей психического мышьяку, вовсе и не думал, что она умрет.
   Людям непременно надобно видимые знаки, несчастию немому они сочувствовать не могут. "Вот видите этого толстого мужчину с усами - он сидел год в тюрьме", - и все: "Ах, боже мой! бедный, что он вынес!" Ну, а какая же тюрьма в образованном государстве может сравниться с свободной жизнью этой женщины? С чего тюремщику, если он не какой-нибудь изверг, которых так же мало, как и великих людей, с чего ему ненавидеть колодника? Они оба несут две довольно тяжелые ноши, и тюремщик, исполняя свою обязанность, не смеет итти далее приказа. Конечно, заключение тяжело - я это знаю лучше многих, но ставить тюрьму рядом с семейными несчастиями смешно. Люди, по своему несовершеннолетию, только те несчастия считают великими, где цепи гремят, где есть кровь, синие пятна, как будто хирургические болезни сильнее нравственных.
   Когда я хожу по улицам, особенно поздно вечером, когда все тихо, мрачно и только кое-где светится ночник, тухнущая лампа, догорающая свеча, - на меня находит ужас; за каждой стеной мне мерещится драма, за каждой стеной виднеются горячие слезы, слезы, о которых никто не сведает, слезы обманутых надежд, слезы, с которыми утекают не одни юношеские верования, но все верования человеческие, а иногда и самая жизнь. - Есть, конечно, дома, в которых благоденственно едят и пьют целый день, тучнеют и спят беспробудно целую ночь, да и в таком доме найдется хоть какая-нибудь племянница притесненная, задавленная, хоть горничная или дворник, а уж непременно кому-нибудь да солоно жить.
   Отчего все это? Я полагаю, что вещество большого мозга не совсем еще выработалось в шесть тысяч лет; оно еще не готово; оттого люди и не могут сообразить, как устроить домашний быт свой.
   Право, так. У большей части людей мозг ребячий, - им надобны дядьки, няньки, педели, наказания, приказания, карцеры, игрушки, конфекты и прочее, - дело детское!"
  
   В статье своей "О характере народности в древнем и новейшем искусстве" г. Никитенко рассматривает один из интереснейших современных вопросов из сферы искусства и удовлетворительно решает его с свойственным ему глубокомыслием и изяществом изложения, показав настоящие отношения между народным и общечеловеческим. Эту прекрасную статью должно читать всю: отрывок не дал бы о ней никакого понятия, потому что вся она не что иное, как стройно-логическое развитие одной основной идеи.
   О статье г. Белинского "Мысли и заметки о русской литературе", по известным публике отношениям ее автора к нашему журналу, мы не считаем себя вправе говорить, предоставляя судить о ней читателям. Думаем, однакож, что во всяком случае она не повредила достоинству альманаха.
   Успех "Петербургского сборника" упредил наше о нем суждение. Дивиться этому успеху нечего: такой альманах - еще небывалое явление в нашей литературе. Выбор статей, их многочисленность, объем книги, внешняя изящность издания - все это, вместе взятое, есть небывалое явление в этом роде; оттого и успех небывалый.
  

Комментарии

  
   Подготовка текста статей: "Русская литература в 1845 году"; "Мысли и заметки о русской литературе", "Петербургский сборник", "О жизни и сочинениях Кольцова", "Николай Алексеевич Полевой" и комментарии к ним - А. Н. Дубовикова; подготовка текста статей: "Сочинения Александра Пушкина", "Взгляд на русскую литературу 1846 года", "Похождения Чичикова, или Мертвые души", "Выбранные места из переписки с друзьями", "Письмо к Гоголю", "Ответ "Москвитянину", "Взгляд на русскую литературу 1847 года" и комментарии к ним - Б. И. Кулешова.
  

ПЕТЕРБУРГСКИЙ СБОРНИК

  
   Отечественные записки, 1846, т. XLV, No 3, отд. V, стр. 1-30 (ценз. разр. 25 февраля 1846). Без подписи.
  
   Мы помещаем эту статью в непосредственном соседстве со статьей "Мысли и заметки о русской литературе", напечатанной в "Петербургском сборнике". Настоящее ее место - после статьи "О жизни и сочинениях Кольцова". (Сборник стихотворений Кольцова со статьей Белинского был разрешен, цензурой 5 февраля этого же года.)
   Появление "Петербургского сборника" было крупным событием в русской литературе 40-х годов. Не ограничиваясь узкой областью "физиологического очерка", молодая реалистическая литература успешно овладевала разнообразными жанрами, на первом месте среди которых были роман и повесть. В "Петербургском сборнике" напечатан роман Достоевского "Бедные люди". В "Северной пчеле" No 22 Булгарин поместил заметку о сборнике и впервые употребил здесь унизительное, как ему казалось, наименование "натуральная литературная школа".
   Вслед за тем в NoNo 25 и 26 той же газеты появляется большая статья Л. Бранта (за подписью Я. Я. Я.) с пристрастным разбором сборника и в особенности романа "Бедные люди". С выпадами против сборника выступил С. П. Шевырев в "Москвитянине" (1846, NoNo 2 и 3). Он особенно ополчился против Белинского, называя его "удалым молодцем современной русской критики". Славянофильскими тенденциями проникнута была статья К. С. Аксакова (Имрек) в "Московском литературном и ученом сборнике на 1847 год".
   Более объективными, в известной мере даже сочувственными, были отзывы Ап. Григорьева ("Финский вестник", 1846, т. IX) и А. В. Никитенко, большая статья которого была помещена в "Библиотеке для чтения" (1846, No 3 и 4).
   На фоне всех этих разноречивых, в основной массе враждебных, откликов на "Петербургский сборник" резко выделяется настоящая статья Белинского, которой предшествовала его же короткая, рецензия, помещенная в "Отечественных записках" 1846 года, No 2.
   Белинский не счел нужным вступать в полемику со своими противниками. Возражения Булгарину по вопросу о "натуральной школе" он поместил в следующей, четвертой книжке "Отечественных записок", в форме "Литературных и журнальных заметок". Здесь же ему представляется важным выдвинуть на первый план произведения, которые определяют лицо сборника. К таким произведениям он относит роман Достоевского "Бедные люди".
   Отстаивая молодого писателя от рептильной печати, Белинский вместе с тем делает настороженное замечание по поводу общего направления таланта Достоевского: "Судя по "Бедным людям", мы заключили бы, что глубоко человечественный и патетический элемент, в слиянии с юмористическим, составляет особенную черту в характере его таланта, но, прочтя "Двойника", мы увидели, что подобное заключение было бы слишком поспешно". И действительно, в следующих произведениях Достоевского - "Господин Прохарчин", "Хозяйка" - Психологизм Достоевского принял резко выраженный патологический оттенок, совершенно заслонив тот элемент гуманизма, который так ярко пробивался в его первом романе. С особым сочувствием отмечает Белинский стихотворение Некрасова "В дороге", рисующее драму народной жизни. Высоко ценит он и талант (Искандера) Герцена, развившего в оригинальной форме философско-публицистического очерка ("Капризы и раздумье") идеи, близкие самому Белинскому.
   Заключительное замечание Белинского о небывалом успехе "Петербургского сборника" можно дополнить выдержками из его писем к Герцену этого периода: "Альманах Некрасова дерет; больше 200 экземпляров продано с понедельника (21 января) по пятницу (25)" ("Письма", т. III, стр. 97); "Альманах Некрасова дерет, да и только. Только три книги на Руси шли так страшно: "Мертвые души", "Тарантас" и "Петербургский сборник" ("Письма", т. III, стр. 100).
  
   51 Приведенная оценка Пушкина была высказана Н. Полевым.
   52 Этим категорическим утверждением Белинский лишь подчеркивает глубокую оригинальность Гоголя. Но в массе своих статей он неоднократно указывал на неразрывную связь Гоголя с "сатирическим направлением" в русской литературе (напр., статья "Кантемир", т. II наст. изд.). В 8-й статье пушкинского цикла критик указывал, что "Евгений Онегин" и "Горе от ума" "положили собою основание последующей литературе, были школою, из которой вышли и Лермонтов и Гоголь".
   53 Бранный отзыв о "Полтаве" принадлежал Н. И. Надеждину ("Вестник Европы", 1829, NoNo 8 и 9).
   О "Борисе Годунове" с осуждением писали: М. А. Бестужев-Рюмин ("Северный Меркурий", 1831, No 1), автор анонимной брошюры "О "Борисе Годунове" (М. 1831). (Рецензию молодого Белинского на эту брошюру см. в Полн. собр. соч., т. I, стр. 148-150), Н. А. Полевой ("Московский телеграф", 1831, No 2 и 1833, NoNo 1 и 2), Ф. В. Булгарин ("Северная пчела", 1831. No 266). В. Плаксин ("Сын отечества", 1831, NoNo 24-28) и др.
   Критиком, провозгласившим в связи с выходом VII главы "Евгения Онегина" "решительное падение" таланта Пушкина, был Булгарин.
   "Другой критик", писавший, что Пушкин "отстал от века" - Н. И. Надеждин. (Его статья о VII главе "Евгения Онегина" была напечатана в "Вестнике Европы", 1830, No 2.)
   Последние два критика, объединившиеся в суровой и несправедливой оценке третьей части "Стихотворений Ал. Пушкина" (изд. 1832 г.) - Н. А. Полевой и Н. И. Надеждин ("Московский телеграф", 1832, ч. 43, стр. 570, "Телескоп", 1832, No 9, стр. 111-115).
   54 Намек на раннюю статью самого Белинского "О русской повести и повестях г. Гоголя" (1835).
   55 См. примеч. 10 в наст. томе.
   56 Говоря о "смелом голосе", утверждавшем величие Лермонтова, Белинский намекает на свои статьи (см. т. I наст. изд.).
   "Посредственность", которая хлопочет "выдать себя за гениальность" - Н. В. Кукольник.
   Противопоставление Буткова Гоголю (к невыгоде последнего) было сделано Булгариным в связи с выходом "Петербургских вершин" Буткова ("Северная пчела", 1845, No 243).
   57 После слова "своим" в журнальном тексте явно пропущено какое-то слово, может быть "появлением", которое тогда должно было быть вычеркнуто из начала фразы.
   58 Частица "бы" здесь явно не нужна.
   59 Роман Достоевского "Двойник. Приключения господина Голядкина" был напечатан в No 2 "Отечественных записок", 1846 (отд. I, стр. 263-428).
   60 Здесь повторяются те мысли, которые Белинский подробно развил в статьях, помещенных в "Физиологии Петербурга" ("Петербург и Москва", "Александрынский театр", "Петербургская литература").
   61 У Белинского здесь пропущено окончание фразы: "...то есть на другой манер сапоги, фасона другого, но все-таки сапоги".
   62 Все начало этой обширной цитаты вплоть до этого места в издании Солдатенкова и Щепкина было выпущено (см. т. X, стр. 348).
   63 У Достоевского (в тексте "Петербургского сборника") "моя бедная ясочка".
   64 Исправляем здесь очевидную опечатку журнального текста: "вспоминал".
   65 Эта проницательная характеристика таланта Достоевского представляет собой первое печатное высказывание Белинского о молодом писателе. Увлеченный "Бедными людьми", Белинский в настоящей статье благосклонно судит и о "Двойнике". Однако уже в обзоре русской литературы за 1846 год он сурово осуждает и "Двойника" и особенно "Господина Прохарчина", предостерегая писателя от ложного пути, по которому он пошел. Здесь уже намечалось решительное расхождение между Белинским и Достоевским, которое в дальнейшем привело к окончательному разрыву.
   66 Вторично издавая в 1828 г. поэму "Руслан и Людмила", Пушкин в предисловии перепечатал извлечения из критических отзывов об этой поэме.
   67 Автором очерка "Парижские нравы" был И. И. Панаев.
   68 Почтенный критикан - Л. Брант.
   69 Цитируемый Белинским отрывок из "Помещика", начиная отсюда и до конца, в издании Солдатенкова и Щепкина опущен.
   70 Точки стоят здесь на месте следующих четырех строк, выпущенных цензурой в тексте поэмы, напечатанном в "Петербургском сборнике";
  
   Об офицерах, господа,
   Мы потолкуем осторожно...
   (Не то рассердятся - беда!)
   Но перечесть их... Это можно.
  
   71 После этой строки начинается новая (XXVIII) строфа, что не отмечено в журнальном тексте.
   72 Следующая фраза и весь текст стихотворения Некрасова в издании Солдатенкова и Щепкина были выпущены. Белинский в это время внимательно следил за развитием таланта Некрасова и восторженно оценивал его успехи. О стихотворении "В дороге" он писал в 1846 году Герцену: "Ты прав, что пьеса Некрасова "В дороге" превосходна, он написал и еще несколько таких же и напишет их еще больше" ("Письма", т. III, стр. 101).
   73 Здесь в журнальном тексте большой пропуск в цитате. Должно быть: "...ежедневной жизни, мелких хлопот, булавочных уколов и пр. Общие сферы похожи на вызолоченные гостиные и залы, на отделку которых употреблены капиталы; а частная жизнь - это тесная спальня..."
   74 В тексте статьи Герцена: "Наполеон говаривал..."
  

Другие авторы
  • Романов Пантелеймон Сергеевич
  • Богданович Александра Викторовна
  • Катловкер Бенедикт Авраамович
  • Горбунов Иван Федорович
  • Поповский Николай Никитич
  • Тарусин Иван Ефимович
  • Эсхил
  • Ежов Николай Михайлович
  • Шимкевич Михаил Владимирович
  • Кошелев Александр Иванович
  • Другие произведения
  • Федоров Николай Федорович - Искусство подобий (мнимого художественного восстановления) и искусство действительности (действительное воскрешение)
  • Тихомиров Павел Васильевич - Художественное творчество и религиозное познание
  • Энгельгардт Михаил Александрович - Жорж Кювье. Его жизнь и научная деятельность
  • Кутузов Михаил Илларионович - Приказание М. И. Кутузова М. И. Платову об организации летучей почты до Москвы
  • Шуф Владимир Александрович - Корреспонденции об экспедиции в Персию
  • Ровинский Павел Аполлонович - Белград
  • Соллогуб Владимир Александрович - Чиновник
  • Майков Аполлон Николаевич - Письмо А. Н. Майкова к сыновьям с воспоминаниями о И. А. Гончарове
  • Лейкин Николай Александрович - У театра
  • Державин Гавриил Романович - Солдатский или народный дифирамб по торжестве над Францией
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 366 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа