Белинский Виссарион Григорьевич - (Россия до Петра Великого)

сновать уездное училище - надо было дать им учителей, которых всего лучше могла образовывать академия; надо было составить учебные руководства, что опять могла сделать только академия. Что ни говорите о бедности нашей литературы и ничтожности нашей книжной торговли, - однако иные книги у нас раскупаются же, и иные книгопродавцы одними периодическими изданиями имели же в ежегодном обороте по 250 000 рублей. А отчего это произошло? - Оттого, что наша великая императрица, наша матушка Екатерина II, заботилась о создании литературы и публики, заставила читать двор, от которого мало-помалу охота к чтению перешла, через высшее дворянство, к среднему, от него к чиновническому люду, а теперь уже начинает переходить и к купечеству.

   Да, у нас все должно было начинать сверху вниз, а не снизу вверх, ибо в то время, как мы почувствовали необходимость сдвинуться с места, на котором дремали столько веков, мы уже увидели себя на высоте, которую другие взяли приступом. Разумеется, на этой высоте увидел себя не народ (в таком случае ему не для чего было бы и подыматься), а правительство, и то в лице только одного человека - царя своего. Петру некогда было медлить: ибо дело шло уже и не о будущем величии России, а о спасении ее в настоящем. Петр явился вовремя: опоздай он четвертью века, и тогда - спасай, или спасайся кто может!.. Провидение знает, когда послать на землю человека. Вспомните, в каком тогда состоянии были европейские государства, в отношении к общественной, промышленной, административной и военной силе, ив каком состоянии была тогда Россия во всех этих отношениях! Мы так избалованы нашим могуществом, так оглушены громом наших побед, так привыкли видеть стройные громады наших войск, что забываем, что всему этому только 132 года (считая от победы под Лесным - первой великой победы, одержанной русскими регулярными войсками над шведами)⁶³. Мы как будто всё думаем, что это было у нас искони веков, а не с Петра Великого. Мы уже забыли и то, что при Петре Великом у России явился опасный сосед - Карл XII, которому нужны были и люди и деньги и который умел бы распорядиться и тем и другим, следуя русской пословице: "Даровому коню в зубы не смотрят". Любовь к отечеству, могущество народного духа и богатство в материальных средствах - действительно сильные орудия. Но воскресите вы героев Термопил, Марафона, Платеи, воинов Лакедемона, фаланги македонян, когорты Рима, составьте из всех их одно войско, сделайте Мильтиада, Фемистокла, Кимона, Аристида, Перикла, Фабия, Камилла, Сципиона, Мария начальниками отрядов, а в главнокомандующие дайте им Александра Македонского и Юлия Цезаря: это ужасное войско исполинов не устоит против пяти полков нашего времени под командою не Наполеона, а хоть кого-нибудь из его генералов. Сила солому ломит, говорит пословица, а ум, вооруженный наукою, искусством и вековым развитием жизни, ломит и силу, прибавим мы от себя. Нет, без Петра Великого для России не было никакой возможности естественного сближения с Европою, ибо в ней не было живого зерна развития, и без Петра долго бы ей быть оригиналом картин, нарисованных Кошихиным и Желябужским. Правда, и без реформы Петра Россия, может быть, сблизилась бы с Европою и приняла бы ее цивилизацию, но точно так же, как Индия с Англиею. Повторяем: Петру некогда было медлить и выжидать. Как прозорливый кормчий, он во время тишины предузнал ужасную бурю, и велел своему экипажу не щадить ни трудов, ни здоровья, ни жизни, чтобы приготовиться к напору волн, порывам ветра, - и все изготовились, хоть и нехотя, - и настала буря, но хорошо приготовленный корабль легко выдержал ее неистовую силу, - и нашлись недальновидные, которые стали роптать на кормчего, что он напрасно так беспокоил их. Нельзя ему было сеять - и спокойно ожидать, когда прозябнет, взойдет и созреет брошенное семя: одной рукою бросая семена, другою хотел он тут же и пожинать плоды их, нарушая обычные законы природы и возможности, - и природа отступила для него от своих вечных законов, и возможность стала для него волшебством. Новый Навин, он останавливал солнце в пути его⁶⁴, он у моря отторгал его довременные владения, он из болот вывел чудный город. Он понял, что полумеры никуда не годятся и только портят дело; он понял, что коренные перевороты того, что сделано веками, не могут производиться вполовину, что надо делать или больше, чем можно сделать, или ничего не делать, и понял, что на первое станет его сил. Перед битвою под Лесным он позади своих войск поставил казаков и калмыков с строгим приказанием убивать без милосердия всякого, кто побежит вспять, даже и его самого, если он это сделает {Голиков, т. III, стр. 20 старого издания.}. Так точно поступил он и в войне с невежеством: выстроив против него весь народ свой, он отрезал ему всякий путь к отступлению и бегству. Будь полезен государству, учись - или умирай: вот что было написано кровью на знамени его борьбы с варварством. И потому, все старое безусловно должно было уступить место новому, все - и платье, и прическа, и борода, и обычаи, и нравы, и дома, и улицы, и служба. Говорят: дело в деле, а не в бороде; но что ж делать, господа, если борода мешала делу - так вон же ее с корнем, если сама не хочет валиться! Нельзя ничего понимать в частности, но все должно видеть в связи с общим. Образ жизни, одежда и самое непостоянство мод у европейцев в тесной связи с их наукою, образованием, администрацией), военного силою и законами. У нас теперь есть люди, которые, нося бороды, читают книги и сами приобрели себе некоторую образованность; но войдите вы к ним в дом, вникните в их семейные отношения, обращение с людьми своего мира, - вам станет тяжело и грустно, если вы порядочный человек, и внутреннее и внешнее изящество в формах жизни ставите во что-нибудь. Но теперь борода есть только вывеска уважения к преданиям старины, к обычаям сословия; иной не решается ее сбрить, как и есть в первый раз устриц: ему смешно своего страху, а все не решается. Это еще по крайней мере сносно, и больше смешно, чем вредно. Но во времена Петра бороде придавалось невежеством народа какое-то религиозное значение. Она торчала между книгою и глазами, и не давала читать. На бритву смотрели, как на орудие разврата иноземного, безбожия басурманского. По счастливому выражению Марлинского, русский человек держался за бороду обеими руками, как будто она приросла у него к сердцу⁶⁵. Знамя совсем не то же, что полк; но, если знамя утрачено в сражении, полк считается несуществующим, - и потому великая честь отбить у неприятеля знамя. Борода была знаменем невежества, - и Петр понял, что за нее-то прежде всего и нужно было взяться.

   Некоторые приписывают реформе Петра Великого то вредное следствие, что она поставила народ в странное положение: не привив ему истинного европеизма, только отторгла его от родной сферы и сбила с здравого и крепкого природного смыслу. Несмотря на всю ложность этого мнения, оно имеет основание и по крайней мере достойно опровержения. В самом деле, если реформа развязала, так сказать, душевные силы даровитых людей, подобных Шереметеву, Меншикову и другим, зато из большинства сделала каких-то кривляк и шаркунов. Понятно, что старые бояре, отличавшиеся природным умом, упругим характером, не хотевшие расстаться с своею степенною одеждою и оставить суровые обычаи старины, как какой-нибудь Ромодановский, понятно, с каким чувством глубочайшего презрения смотрели они на этих нововыпеченных и доморощенных европейцев, которые, по непривычке, путались ногами в шпаге, роняли из-под мышки свои кораблики, подходя к дамам к ручке, наступали им на ноги, как попугаи, употребляли без толку иностранные слова, любезность заменяли грубым и наглым волокитством и - могло быть! - иное платье надевали на себя задом наперед. В другом уже виде, но и теперь еще заметен у нас этот мнимый, искаженный европеизм, эти формы без идеи, эта вежливость без уважения к себе и другим, эта любезность без эстетичности, это франтовство и львинство без изящности: знаменитый Иван Александрович Хлестаков, прославленный Гоголем, есть один из типов известного рода европейцев нашего времени. Наши галломаны, англоманы, львы, онагры, петиметры, агрономы, комфортисты - так и просятся в комедию Гоголя - кто рассуждать с Анною Андреевною о столичной жизни и обращении с посланниками и министрами, кто рассуждать с почтмейстером Шпекиным и с судьею Ляпкиным-Тяпкиным о политических отношениях Франции и Турции к России. Вследствие же реформы Петра Великого, гениальный ум Ломоносова является в поэзии таким бесплодным и риторическим и, за исключением Крылова, до Пушкина литература наша является рабски-подражательною, бесцветною и не имеющею никакого интереса для иностранцев. Да, всё это правда, но только за всё это Петра так же нелепо обвинять, как и врача, который, чтобы вылечить человека от горячки, сперва ослабляет и истощает его до последней крайности кровопусканиями, а выздоравливающего мучает строгою диетою. Вопрос не в том, что Петр сделал нас полуевропейцами и полурусскими, а следовательно, и не европейцами и не русскими: вопрос в том, навсегда ли должны мы остаться в этом бесхарактерном состоянии? Если не навсегда, если нам суждено сделаться европейскими русскими и русскими европейцами, - то не упрекать Петра, а удивляться должно нам, как он мог совершить такое неслыханное от начала мира, такое исполинское дело! Итак, вопрос заключается в слове "будем ли", - и мы смело и свободно можем отвечать на него, что не только будем, но уже и становимся европейскими русскими и русскими европейцами, и становимся со времен царствования Екатерины II, и со дня на день преуспеваем в этом в настоящее время. Мы уж теперь ученики, но не сеиды⁶⁶ европеизма, мы уже не хотим быть ни французами, ни англичанами, ни немцами, но хотим быть русскими в европейском духе. Это сознание проникает во все сферы нашей деятельности, и резко высказалось в литературе с появлением Пушкина - таланта великого, самостоятельного, вполне национального. Что же до того, что и теперь не совершился и долго не совершится окончательно великий акт полного проникновения нашей народности европеизмом - это доказывает только то, что Петр в тридцать лет совершил дело, которое дает работу целым векам. Оттого он и исполин между исполинами, гений между гениями, царь между царями. Самому Наполеону есть соперник в древности - Юлий Цезарь: нашему Петру от начала мира до сего дня не было ни соперников, ни образцов; он подобен и равен только самому себе. И его великое дело совершено безусловным принятием форм и слов: форма не всегда идея, но часто ведет за собою и идею; слово не всегда дело, но часто ведет за собою дело. Литература наша началась формою без мысли, вышла не из народного духа, а из чистого подражания, и, однако ж, мы не должны презирать нашей подражательной литературы: без нее мы не имели бы Пушкина. От литературы можно сделать посылку и ко всему прочему. Солдаты Петра Великого не понимали, для чего их учат маршировать и выкидывать артикулы; в этом случае они бессмысленно повиновались отцам-командирам - и что же! - результатом их бессмысленного повиновения и обезьянского передразниванья заморских солдат были - взятие Азова, победы под Лесным и Полтавою, завоевание прибалтийских шведских областей. Первые наши светские люди ужасали своим татаризмом европейские общества, но скоро явились у нас люди, которые могли быть их украшением и удивляли самих парижан своею любезностию и хорошим тоном.

   Построение Петербурга тоже ставится многими в упрек его великому основателю. Говорят: на краю огромного государства, на болотах, в ужасном климате, много погублено работников, многие насильно заставлены строиться и пр. Все это не без основания, но вопрос в том: было ли это необходимо, и можно ли было поступить иначе? Петр должен был оставить Москву - там шипели против него бороды; ему нужно было отвести безопасный приют европеизму, сделать этого гостя семейным, своим человеком, чтобы незаметно и тихо мог он действовать на Россию и быть громовым отводом для невежества и изуверства. Для такого приюта ему нужна была почва совершенно новая, без преданий, где бы его русские очутились совершенно в новой сфере и на могли бы сами собою не измениться в обычаях и привычках жизни. Ему нужно было свести их с иностранцами и связать с ними и службою, и торговлею, и согражданством, поставить их с ними в беспрестанное соприкосновение. Для этого была необходима завоеванная земля, которая могла б быть отечеством и для иностранцев, которых невозможно было бы в большем числе переманить в Москву, и для русских, которые только вначале неохотно селились там, но потом, увидев там центр правительства, тянулись туда, как железо к магниту. Где же могло быть лучшее для этого место, как не в "отбитом у шведа крае"? А великая идея создать флот и положить начало заграничной торговле не чрез посредство иностранцев, как в Архангельске, а прямо, собственною деятельностию, и не с одними англичанами, но со всем земным шаром? - Где же лучшее для этого место, как не при четверном устье Невы? Стоит только обратить внимание на важность Кронштадта для Петербурга, чтобы увидеть, как гениальны и непогрешительны соображения Петра Великого. Почему бы ему было не перенести столицу на берега Черного или Азовского моря? Потому, что ему, кроме флота и заграничной торговли, море нужно было и для успехов европеизма от соседства с европейским народом. Азовское или Черное море сблизило бы нас с татарами, калмыками, черкесами и турками, а не с европейцами. Для Одессы важно соседство Турции, в которую она отпускает огромные количества пшеницы; но оно не было бы важно для Петербурга, ибо Одесса только портовой и торговый город, а Петербург еще и столица сверх того. И мысль Петра оправдалась делом: Москва бесспорно имеет свое значение для России, но Петербург истинно европейская столица России, и Москва только тогда сравнится с ним, когда примет его в себя, Петербург для России - биржа европеизма, из которой европеизм разносится по России. Всякое удобство, всякий шаг к цивилизации делается у нас через Петербург. Он окно и дверь в Европу. Борода в нем не колет глаз только на извозчицких санках или дрожках.

   Что касается до жертв, с какими построен Петербург - они искупляются необходимостию и результатом. Петр своими делами писал историю, а не роман; он действовал как царь, а не как семьянин. Вся реформа его была тяжким испытанием для народа, Годиною трудною и грозною. Но когда же и где же великие перевороты совершались тихо и без тяготы для современников?.. Разве легок был для России славный двенадцатый год? Но неужели поэтому мы должны бранить его, а не гордиться им?.. Спокойных государств только два в мире - Китай и Япония; но лучшее, что производит первый, это чай, а вторая, кажется - лак: больше о них нечего сказать. Осина ломится и сокрушается ветром; дуб мужает и крепнет в бурях.

  

   ...Россия молодая,

   В бореньях силы напрягая,

   Мужала гением Петра.

   Суровый был в науке славы

   Ей дан учитель: не один

   Урок нежданный и кровавый

   Задал ей шведский паладин.

   Но в искупленьях долгой кары,

   Перетерпев судеб удары,

   Окрепла Русь. Так тяжкий млат,

   Дробя стекло, кует булат⁶⁷.

  

   Да, тяжело было народу с печей и полатей своих выйти на такую работу и борьбу. Он не виноват был, что вырос не учась, и взрослому ему не под силу показалось садиться за указку. Но худшее, что было в его положении, - это то, что он не мог понять ни смысла, ни цели, ни пользы перемен, которым подвергала его железная, несокрушимая воля царя-исполина. Здесь мы почитаем приличным выписать, или, лучше сказать, украсить нашу статью выпискою красноречивых строк о Петре Великом одного из русских ученых: {Ф. Л. Морошкина, профессора в Московском университете, из речи его "Об уложении и последующем его развитии", произнесенной на университетском акте 1839 г. июня 10 дня.}

  

   Чего ж недоставало русскому народу? - Преобразования! Его недоставало для XVII века! Явился царь с горящей мыслию в очах, с отважной Думой на челе и с громоносным словом власти! Он страшный кинул взор на царствующий град, сурово посмотрел на даль прошедшего, и двинул царство от него. Что ж не понравилось ему в наследии предков? Что возмутило Петра в творении его отцов? Но это тайна души великой, глубокая тайна гения! Мы видели только внешнее этого духа, который, как грозовое облако, прошел над русскою землею. Мы видели, как он сочувствовал Иоанну Грозному, как благоговел пред кардиналом Ришелье, как не терпел византийского двора, его роскошества и лени, его ханжей и лицемеров. Такое грозное соединение стихий в душе смертного, рожденного повелевать и царствовать! И к этому огненному началу нравственной его жизни присоединилось глубочайшее сознание собственных сил. Посланник неба, самодержавный смертный, решительно рожденный для преобразований! В каком бы он веке ни родился, в каком бы народе ни воспитался, он всегда и везде был бы преобразователем. Это его природа! Если бы он был современным древнему Язону, его постигла б участь божественного Иракла. Он был бы слишком тяжел для легкой греческой Армады. Но провидение знало, где произвести на свет необычайного смертного. Только русский корабль мог сдержать такого страшного пассажира! Только русское море могло носить на хребте своем столь отважного мореходца! Только Россия могла не треснуть от этого духа, который напрягал ее, чтоб уравнять ее силы с своею исполинскою мощию! Дивное явление! От сложения мира не бывало такого государя! Говорят, что крутость его ума и воли происходила оттого, что он не получил надлежащего воспитания; но, боже мой, какая наука могла огранить эту адамантовую душу, какое воспитание могло смягчить эти несокрушимые нервы ума, эти железные мышцы воли? Если природа должна была уступить ему, то что ж могла сделать из него наука? Какой немец мог быть его детоводцем, какой француз учителем? И природа и науки отступились, когда этот великий дух помчал русскую жизнь по открытому морю всемирной истории! Петр Великий не верил слабостям человеческой природы: только на смертном одре почувствовал, что и он смертный: "Из меня можно познать, сколь бедное творение есть человек", - произнес он в смертных страданиях! Таков был Петр Великий! Ему нужно было совершить преобразование. И какое преобразование! От конечностей тела до последнего убежища человеческой мысли! Он бритвой бреет бороды и топором рубит невежество. Тысячи стрелецких голов падают на Преображенском поле! Ни даже крестный ход царствующего града не мог смягчить его правосудия! (стр. 60-61). ...Преобразователь в течение всей своей жизни хранил в себе тайное сознание, что не одно рождение возвело его на престол, но сила высшая призвала его царствовать над народами! Он чувствовал, что не кровь, а дух должен ему предшествовать. Он отверг сына и возжелал оставить по себе достойнейшего. Но великий человек не приобщился нашим слабостям! Он не знал, что мы и кровь и плоть. Он был велик и силен, а мы родились и малы и худы, нам нужны были общие уставы человечества! Петру Великому не нравилось наше древнее государственное устройство. Государева боярская дума должна была уступить место сенату; областные приказы ландратам и ландрихтерам. Ему не нравились и паши целовальники, наши дьяки и подьячие. Он желал бы посадить на их место пленных шведов, секретарей и шрейберов цесарской службы. Ему не нравилось прошедшее России. Но все эти перемены ничто в сравнении с преобразованием государственной службы. Сам, начав с солдата гвардии, он прошел медленно по лестнице подчинения и завещал ее своим подданным. А что кормление прежнее, что царский хлеб и соль? В поте лица ели их слуги Петра Великого. Нигде он не был так грозен своим правосудием, как против дармоедов, мирских едух и казнокрадов. Не уважая частной собственности, когда думал об отечестве, за каждую копейку, излишне взятую сборщиком податей или переданную комиссионером торгашу, он был неумолим для виновного (стр. 61-62).

  

   Да, тут народу было от чего призадуматься, было от чего вспоминать с умилением о простодушной старине и поэтизировать ее в элегических обращениях к новому и старому времени, вроде следующего, которым начинается одна сказка, вероятно, сложенная в ту эпоху.

  

   Соизвольте выслушать, люди добрые, слово вестное, приголубьте речью лебединого словеса немудрые, как в старые годы, прежние, жили люди Старые. А и то-то, родимые, были веки мудрые, веки мудрые, народ все православный, живали старики не по-нашему, не по-нашему, по-заморскому, а по-своему, православному. А житье-то, а житье-то было все привольное да раздольное. Вставали раным раненько, с утренней зарей, умывались ключевой водой, со белой росой, молились всем святым и угодникам, кланялись всем родным от востока до запада; выходили на красен крылец со решеточкой, созывали слуг верных на добры дела. Старики суд рядили, молодые слушали; старики придумывали крепкие думушки, молодые бывали во посылушках. Молодые молодицы правили домком, красные девицы завивали венки на Семик-день, старые старушки судили, рядили и сказки сказывали. Бывали радости великие на велик день, бывали беды со кручинами на велико сиротство. А что было, то былью поросло, а что будет, то будет не по-старому, а по-новому⁶⁸.

  

   И хорошо! Как красно ни рассказывайте, как сладко ни пойте, а, право, не соблазните нас этим привольным и раздольным житьем. Гулянья, театры, балы и маскарады мы будем предпочитать завиванию венков на Семик-день. Что до раннего вставанья - дело не в том, чтобы раньше встать, а чтоб недаром встать; кому нечего делать, тот хорошо сделает, если подольше поспит. Мы не только не кланяемся родным заочно на все четыре стороны, но и встретившись с ними, если наше родство с ними заключается только в крови, а не в любви и духе. Молодые люди бывают и у нас "во посылочках" у старых, но зато и старые бывают "во посылочках" у молодых: ибо право начальства принадлежит у нас не старейшему, но достойнейшему, а достоинство мы измеряем не сединою, а умом, талантом и заслугою. На посылках у Суворова бывали не одни молодые офицеры, но и генералы, вдвое старше его летами. Да, мы не можем без улыбки сожаления слушать эти жалобные похвалы доброму старому времени; но мы понимаем, что простодушный народ тогдашний по-своему был прав. Скажем же ему от всего сердца: вечная память и царство небесное! Своими страданиями и тяжким терпением искупил он наше счастие и наше величие. Над гробами исторического кладбища не должно быть ни проклятий, ни непристойного смеха, ни ненависти, ни кощунства, но любовь и грустная, благоговейная дума...

   Но такова сила истины, таково непосредственное влияние гения: еще в разгар и самое тяжелое время реформы Петр имел почитателей не только в приверженных к себе людях, но и в тех, которые косо смотрели на его преобразование. Казалось, все, вопреки своему сознанию, признавали необходимость коренной реформы. И не могло быть иначе: Петр явился вовремя. Потребность преобразования сильно обнаружилась еще в царствование Алексея Михайловича, и уничтожение местничества при царе Феодоре Алексеевиче было тоже следствием этой потребности. Но все дело ограничивалось полумерами, не имевшими важных последствий. Нужна была полная, коренная реформа - "от оконечностей тела до последнего убежища человеческой мысли";⁶⁹ а для произведения такой реформы нужен был исполинский гений, каким явился Петр. Полтавская битва не могла не иметь сильного нравственного влияния на народ: многие из самых ожесточенных приверженцев старины должны были увидеть в этой битве оправдание реформы. Правосудие и справедливость царя, свободный доступ к нему всех и каждого, эта готовность прощать личных врагов и злодеев, видя их раскаяние, эта готовность даже возвышать их, если, при раскаянии, видел в них и способности, это божественное самоотречение от своей личности в пользу вечной правды, это высокое самоуничтожение в идее своего народа и своего отечества, - все это покорило Петру сердца и души подданных еще задолго до его кончины. Но когда он умер, не оставив после себя никого подобного себе, - Русь оцепенела, словно удар грома оглушил ее. Лучшая часть народа, принесшая великие и невольные жертвы преобразованию, уже трепетала за участь преобразования и боялась возвращения прежнего варварства. Русь как будто предугадывала эту темную годину, когда ей надо будет влачиться по колее, проложенной Петром, не двигаясь вперед; она как будто чувствовала, что надолго закатилось ее лучезарное солнце, вновь взошедшее на ее небосклон с Екатериною Великою, чтобы уж более не оставлять его. Но каким ударом была смерть Петра для его любимцев, для людей, созданных и образованных его зиждительным духом, его творческим гением! Вот что писал Неплюев о впечатлении, каким поразило его известие о смерти Петра: "1725 года, в феврале месяце, получил я плачевное известие, что отец отечества, Петр Великий, император первый, отыде от сего света. Я смочил ту бумагу горестными слезами как по должности о моем государе и подданных своих истинном отце, так и по многим его ко мне милостям; и - ей-ей! не лгу: был более суток в беспамятстве, - да инако бы мне и грешно было. Сей монарх отечество наше привел в сравнение с лучшими державами, научил узнавать нас свои дарования и способности, и одним словом: на что в России ни взгляни, все его началом имеет, и что б впредь ни делалось, от сего источника черпать будут; а мне собственно был государь и отец милосердый. Да вчинит господь душу сего много трудившегося о пользе отечества монарха с праведниками" {Анекдоты о Петре Великом, Голикова, стр. 508.}.

   Один старый солдат, по прозванию Кирилов, имел у себя маленький финифтяной портрет Петра, который он ставил с образами, зажигал перед ним свечу и молился ему. Об этом донесли нижегородскому архиерею, при доме которого находился Кирилов. Архиерей осмотрел коморку солдата и, указав на портрет Петра Великого, сказал ему: "Старик, это между святыми иконами стоит у тебя портрет Петра Перваго?" - Да, преосвященный владыко, образ батюшки нашего. - "Но он, хотя был великий и благочестивый государь и достоин всего нашего почтения, однако ж церковь святая не сопричислила его к лику святых, а посему и не должно тебе персону его ставить между образами святых, зажигать перед оным свечу, а меньше еще молиться ему". - Не должно? (перебил речь его с великим негодованием солдат) не должно? Вы его не знали, а я знал: он был наш ангел-хранитель; защищал и охранял нас и все отечество от неприятелей, нес наравне с нами все тяжести в походах, едал с нами одну кашу, обращался с нами как равный и как отец; сам бог прославил его победами, не допустя коснуться до него смерти и раны; а ты говоришь, не должно образу его молиться! - заключил солдат, проливая слезы. Как ни убеждал его архиерей, но солдат согласился только не ставить свечи перед портретом Петра, но оставил его с образами {Анекдоты о Петре Великом, Голикова, стр. 532-535.}.

   После этого как понятна эта песня, которую предание заставляет петь солдата на часах при гробе Петра Великого;

  

   Ах, ты, батюшко, светел месяц,

   Что ты светишь не по-старому,

   Не по-старому и не по-прежнему,

   Всё ты прячешься за облаки,

   Закрываешься тучей темною...

   . . . . . . . . . . . . . . .

   Расступися ты, мать сыра-земля,

   Ты раскройся, гробова доска,

   Развернися ты, золота парча,

   И ты встань, проснись, православный царь!⁷⁰

  

   Теперь должно нам перейти к личному характеру Петра, как государя, преобразователя и человека. Для этого нам нужно пробежать всю жизнь его и схватить в ней самые резкие черты. Со страхом и благоговением приступим мы к этому труду в следующей статье и постараемся дать почувствовать нашим читателям возвышенную сладость созерцания такой колоссальной личности, каковою была личность Петра. Созерцание всякого великого человека пробуждает нас от дремоты положительной жизни, от апатического равнодушия в прозе забот и нужд житейских, настроивает сердца к высоким чувствам и благородным помыслам, укрепляет волю на благие действия и на гордое презрение к пустоте и ничтожеству мертвого существования и возвышает наш дух к началу всяческой жизни, к источнику вечной правды и вечного блага... А кто же более нашего Петра имеет право на титло великого и божественного и кто же из героев нашей истории может быть ближе к нашему сердцу и духу?..

  

  

  

   В тексте примечаний приняты следующие сокращения:

   Анненков - П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1960.

   Белинский, АН СССР - В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I-XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.

   ГБЛ - Государственная библиотека им. В. И. Ленина.

   Герцен - А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах. М., Изд-во АН СССР, 1954-1966.

   ГИМ - Государственный исторический музей.

   ГПБ - Государственная Публичная библиотека СССР им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.

   ИРЛИ - Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.

   КСсБ - В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I-XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859-1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).

   КСсБ, Список I, II... - Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное издание "по незначительности своей".

   ЛН - "Литературное наследство". М., Изд-во АН СССР.

   Панаев - И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1950.

   ПР - позднейшая редакция III и IV статей о народной поэзии.

   ПссБ - В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова (т. I-XI) и В. С. Спиридонова (т. XII-XIII), 1900-1948.

   Пушкин - А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-ти томах. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1962-1965.

   ЦГИА - Центральный Государственный исторический архив.

  

  

   Впервые - "Отечественные записки", 1841, т. XV, No 4, отд. V "Критика", с. 37-60 (ц. р. 28 марта; вып. в свет 29 марта); т. XVI, No 6, отд. V "Критика", с. 1-18 (ц. р. 30 мая; вып. в свет 31 мая). Без подписи. Вошло в КСсБ, ч. IV, с, 331-399.

   Автограф первой статьи, вероятно, утерян. Наборная рукопись второй статьи, являющейся автографом Белинского, с редакторской правкой А. А. Краевского, хранится в ГПБ (ф. 124, No 376).

   22 января 1841 г., дописывая письмо к В. П. Боткину, начатое еще 30 декабря, Белинский сообщал, что в ближайшее время приступит к работе о Петре Великом, которая особенно волнует его: она "лежит у меня на сердце, давит его и просится вон".

   Первая статья привлекла внимание цензуры. 25 марта 1841 г. Краевский писал цензору А. В. Никитенко: "Типография известила меня, что Вы не высылаете 1, 2, 3 и 4 форм "Критики", потому что ждете конца статьи, которого Вам еще не доставлено. Во всем этом виновата глупая типография; в ней, изволите видеть, не хватило петиту, чтоб докончить статью, которая между тем ужо доканчивается набором. Что же касается направления всей статьи, оно ясно:

  

   Россия тьмой была покрыта много лет;

   Бог рек: "Да будет Петр!" и бысть в России свет, -

  

   как говорит известное двустишие, которое и будет выводом всей статьи. В России до Петра были тьма кромешная, люди - почти четвероногие; после Петра сделалось светло и люди становятся людьми, - вот и все. В не доставленных еще Вам формах идут только выписки из Кошихина и Желябужского и ими окончивается статья первая (что дураки наборщики забыли выставить в заглавии статьи); здесь представляется Россия в том виде, в каком она была до Петра - по Кошихину и Желябужскому; во второй статье, которая будет в следующей (5-й) книжке, расскажется, что сделал для России Петр - по Голикову, и потом общий вывод, сходный с началом первой статьи, что Петр для России был богом, в чем я убежден всем существом своим и что говорю смело.

   Если Вы находите что-нибудь не так, что-нибудь чересчур жарко сказанное, могущее навлечь на меня какое-нибудь подозрение в каком-нибудь недобром намерении (чего, я знаю, Вы уверены в этом, мне и в голову не могло прийти), я прошу Вас вычеркивать; только, ради бога, не держите этих корректур у себя долее" (ИРЛИ, 18566, л. 94-95).

   9 апреля 1841 г. Белинский с горечью сообщал Боткину: "Из моей несчастной статьи вырезан весь смысл, ибо выкинуто ровно половина". В конце статьи, обращаясь к читателям, он просит принять ее "только за предисловие ко второй статье, которая будет уже в следующей книжке", В процессе работы над второй статьей Белинский думает о следующей. 9-10 апреля он заявляет в письме к Краевскому: "Что до 3-ей статьи о Петре Великом, то хоть мне по состоянию моего духа и совсем не до нее, но, разумеется, что я ее буду писать, и потому месяц май, во всяком случае, будет у нас на прежних основаниях".

   Однако замыслам автора не суждено было осуществиться. Вопреки его обещанию, вторая статья не появилась в пятом номере журнала, так как была задержана цензурой. Вместо нее, в приведенном, как обычно, на обложке пятой книжки содержании номера, сказано: "По обстоятельствам редакция должна была отложить вторую статью о "Деяниях Петра Великого" и проч. до следующей книжки".

   Под формулой "по обстоятельствам" подразумевался общепринятый для читателей того времени намек на вмешательство цензуры. Действительно, сократив вторую статью едва ли не на половину, Никитенко тем не менее не решался подписать ее к печати. Во избежание какой-либо ответственности решение этого вопроса он предоставил на усмотрение цензурного комитета. В "Журнале заседаний С.-Петербургского цензурного комитета" от 20 мая 1841 г. имеется следующая запись:

   "В статье этой заключается взгляд на состояние России до Петра Великого и на самые деяния последнего. Автор находит, что русский народ и до Петра Великого заключал в своем национальном духе много прекрасного, но что лучшие его качества были подавлены и остановлены в своем развитии невежеством и разными неблагоприятными обстоятельствами, как-то: нашествие татар и проч., что от этого к нам вкралось много прививных азиатских пороков, как-то: затворничество женщин, лихоимство, лень ума, презрение к себе и проч. Петр Великий является истребителем всего этого, очеловечивая народ и вводя его европейской жизни. При этом автор предлагает некоторые сомнения относительно непогрешимости дел Петра Великого, например, что наша национальность много пострадала от его преобразований, что они касались только одних форм, как-то: бритья бороды и одних высших классов, что напрасно он перенес столицу в Петербург. Все эти сомнения автор опровергает совершенно удовлетворительно, выставляя гений Петра Великого и его дела в самом блестящем свете" (ЦГИА, ф. 777, оп. 27, 1841 г., No 34, л. 50-51; ф. 777, оп. 1, 1841 г., No 1595, л. 2). Исходя из этого, цензурный комитет разрешил "статью эту одобрить к напечатанию" без каких-либо замечаний, что само по себе характеризует предварительно проведенную Никитенко "работу" над статьей.

   28 июня 1841 г., продолжая письмо к Боткину, начатое 27 июня, Белинский писал: "В "Отечественных записках" напечатана моя вторая статья о Петре Великом; в рукописи это, точно, о Петре Великом, и, не хвалясь, скажу, статейка умная, живая; но в печати - это речь о проницаемости природы и склонности человека к чувствам забвенной меланхолии. Ее исказил весь цензурный синедрион соборне. Ее напечатана только треть, и смысл весь выключен, как опасная и вредная для России вещь. Вот до чего мы дожили: нам нельзя хвалить Петра Великого". Все это вынудило Белинского снабдить окончание второй статьи примечанием: "Предположенного продолжения статей о "Деяниях Петра Великого", по независящим от редакции причинам, не будет".

   Видимо, идя навстречу пожеланиям друзей ознакомиться с полным текстом первой статьи, Белинский отправил рукопись ее в Москву. Об этом известно из его письма к Боткину от 17 марта 1842 г.: "...ты не взял у нелепого К<етче>ра мою статью о Петре Великом и не переслал ее мне с Кульчиком". Была ли в дальнейшем отправлена рукопись автору или осталась в Москве - неизвестно. До нас она не дошла. Поэтому во всех изданиях сочинений Белинского, как и в настоящем, текст первой статьи воспроизводится по ее журнальной публикации. Что же касается автографа второй статьи, то, как это видно из записи на его последнем листе, он был подарен Белинским А. И. Баландину: "Рукопись В. Г. Белинского (за исключением части 24 и 25 листов). Я получил ее от него в исходе 1841 или 1842 года. Она была оригиналом статьи, написанной по поводу нового издания "Деяний Петра Великого", соч. Голикова и др. и напечатана с большими пропусками в "Отечественных записках" (т. XV, с. 1-18). Привязки современной цензуры заставили Белинского отказаться от продолжения его замечательного труда. 22 ноября 1884. Александр Баландин. P. S. Места, обведенные или подчеркнутые красным карандашом - не пропущены".

   Текст второй статьи печатается по автографу с устранением правки Краевского, за исключением исправленных им нескольких описок и незначительных пропусков.

   Заглавие статьи дано в скобках по колонтитулу "Отечественных записок".

   В данной работе наиболее подробно изложены взгляды Белинского на исторические судьбы России - в контексте общечеловеческого развития. Принимая гегелевскую концепцию, критик исходит из того, что сущность истории заключается в последовательном раскрытии некоей (априорно данной) всемирной идеи. Выразителями этой идеи на разных исторических этапах выступают каждый раз новые этнические регионы. На первом этапе такую роль выполняли народы Востока (Китай, Индия, Персия, Египет), на втором - Греция, на третьем - Римская держава, на четвертом - романо-германский ареал. Однако конечный вывод Гегеля о том, что только в романо-германском духовном владычестве всемирная идея реализуется с максимальной полнотой, Белинский категорически отвергал.

   Данное в статье противопоставление европейского начала (индивидуалистического, имманентно активного, волевого, не обремененного традициями и обычаями) азиатскому (родовому, безличному, пассивному, фаталистическому) опирается на гегелевское истолкование проблемы Запад - Восток; согласно Гегелю, восточные народы, как бы "открывшие" всемирную историю, еще в глубокой древности остановились в своей эволюции, а ход истории с тех пор связан исключительно с развитием европейской цивилизации. Таким образом, проблема Запад - Восток сводится к антитезе "движение - застой" (см.: Г.-В.-Ф. Гегель. Соч., т. VIII. М., Соцэкгиз, 1935, с. 97 и след.). Именно так осмыслял данную проблему Белинский (о других ее интерпретациях современниками критика см.: К. А. Кумпан. Проблема "Запад - Восток" в русской литературе 1840-х гг. в плане историко-литературных традиций. - В сб.: "Материалы XXVII научной конференции ТГУ". Тарту, 1972).

   В русской истории, по мнению критика, в силу ее уникальных особенностей создались предпосылки для смены "азиатства" "европеизмом". И главной заслугой Петра I, как считал Белинский, явилось то, что его преобразования не просто преследовали определенные политические цели, но прежде всего впервые ориентировали страну на раскрытие ее собственной "субстанции", ее "духа", ее "идеи".

   Прочитав эту работу и посетив Белинского, И. С. Аксаков писал К. С. Аксакову 21 апреля 1841 г.: "Он утверждает теперь, что Петербург - великий город... что он очеловечился только в Петербурге, что Москву и Кремль надо жечь, как следы нашей глупой старины, что только с Петра начинается наша история, и она в Петерб<урге>..." (Н. Розенблюм. Белинский в неизданной переписке современников. - "Русская литература", 1962, No 1, с. 201-202).

  

   ¹ Здесь и далее критик цитирует "Письма русского путешественника" Н. М. Карамзина (ч. III) по его кн.: Соч., изд. 4-е, т. IV. СПб., 1834.

   ² Из современников критика подобные упреки (еще не проникавшие на страницы печати) последовательно высказывали ранние славянофилы (А. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. Аксаков и др.). "Забвение" корней русского быта с позиции "официальной народности" осуждали М. П. Погодин и С. П. Шевырев, с января 1841 г. получившие собственную трибуну: под редакцией первого из них начал выходить журнал "Москвитянин" (см. также примеч. 14).

   ³ См. преамбулу.

   ⁴ Крылатое латинское выражение, восходящее к стиху из комедии Публия Теренция "Самоистязатель".

   ⁵ Перефразированная реплика Репетилова из "Горя от ума" (д. IV, явл. 4):

  

   О Бейроне, ну о матерьях важных...

  

   ⁶ Это суждение излишне категорично. Петровская тема - даже без учета труда И. И. Голикова (см. примеч. 7) - занимала достойное место в русской историографии XVIII - первой трети XIX в. (см.: Е. Ф. Шмурло. Петр Великий в оценке современников и потомков. СПб., 1912; С. Л. Пештич. Русская историография XVIII века, ч. III. Л., Изд-во ЛГУ, 1971, с. 122-138). Можно отметить, например, "Замечания" М. В. Ломоносова на "Историю Российской империи в царствование Петра Великого" Вольтера (1757; впервые издано в 1829 г.).

   ⁷ Имеется в виду, незавершенная "История Петра" А. С. Пушкина, материалом для которой послужил, в частности, рецензируемый труд И. И. Голикова (12 томов "Деяний Петра Великого" первым изданием вышли в 1788-1789 гг.; 18 томов "Продолжения..." появились в 1790-1797 гг.).

   ⁸ Имеется в виду памятник Петру I работы Э. Фальконе ("Медный всадник").

   ⁹ "История государства Российского" (т. I-XII; 1818-1829) Н. М. Карамзина прервалась на описании событий рубежа XVI-XVII вв.

   ¹⁰ Перефразированные слова из начальных строк первого достоверного летописного свода: "Се повести времяньных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть" ("Повесть временных лет". М.-Л., Изд-во АН СССР, 1950, с. 9).

   ¹¹ Термин "баснословный период" введен в русскую науку М. Т. Каченовским, родоначальником так называемой скептической школы. По мнению этого ученого, в киевский период русской истории общественный и политический строй был столь примитивен, что нет основания доверять каким-либо отечественным источникам и свидетельствам X-XIII вв. (подробнее о его взглядах см.: Н. Л. Рубинштейн. Русская историография. М., Госполитиздат, 1941, с. 233-241). Белинский разделял скептический взгляд Каченовского на эту эпоху русской истории (см. его рецензию на "Историю России в рассказах для детей" А. О. Ишимовой - наст. т., с. 473).

   ¹² Одним из самых спорных вопросов в русской исторической науке XVIII-XIX вв. являлся так называемый норманнский вопрос. "Норманисты" (Г. З. Байер, Г.-Ф. Миллер, А. Л. Шлецер, Н. М. Карамзин, М. П. Погодин, С. М. Соловьев, К. Д. Кавелин, Б. Н. Чичерин и др.) интерпретировали летописные сведения в том смысле, что русская государственность была привнесена извне варяжскими (норманнскими) князьями. Эта точка зрения получила права официальной. "Антинорманисты" (М. В. Ломоносов, И.-Ф.-Г. Эверс, М. Т. Каченовский, Н. И. Костомаров, К. Н. Бестужев-Рюмин и др.), наоборот, считали, что русская государственность возникла исключительно вследствие внутренних процессов. Ограниченность обоих альтернативных решений лишь в последней четверти XIX в. была преодолена В. О. Ключевским. Белинский же вообще снимает норманнский вопрос с обсуждения, так как весь домосковский период русской истории - какого бы происхождения ни была княжеская власть - ошибочно представлялся ему маловажным (см. примеч. 11). Борьбу с норманнской теорией критик развернул в дальнейшем, в ходе полемики с М. П. Погодиным и славянофилами (см., например, его рецензию на "Славянский сборник" Н. В. Савельева-Ростиславича - наст. изд., т. 7).

   ¹³ См. преамбулу.

   ¹⁴ В статье "Взгляд русского на современное образование Европы" С. Н. Шевырев заявил, что Запад, страдающий неизлечимыми пороками, "стремится" в "огненную бездну" ("Москвитянин", 1841, No 1, с. 288). Апокалипсическое видение грядущего краха европейской цивилизации являлось будущим славянофилам еще в середине 30-х гг.; см., например, в стихотворении А. С. Хомякова "Мечта" (1835):

  

   Но горе! век прошел, и мертвенным покровом

   Задернут Запад весь. Там будет мрак глубок...

  

   Однако между теоретиками "Москвитянина" и идеологами формировавшегося в конце 30-х гг. XIX в. славянофильства существовали принципиальные различия, которые подчас игнорируются из-за известной терминологической близости (хотя на эти различия обратил вниман