Белинский Виссарион Григорьевич - Русская литература в 1842 году

ова не только не уступают в достоинстве антологическим стихотворениям Пушкина, но еще едва ли и не превосходят их. Это большое приобретение для русской поэзии, важный факт в истории его развития. Но жаль было бы, если б только на этом остановился г. Майков. Антологические стихотворения, как бы ни были хороши, - не более как пробный камень артистического элемента в поэте. Их можно сравнить с ножкою Психеи, рукою Венеры, головою Фавна, превосходно высеченными из мрамора. Конечно, превосходно сделанная ножка, ручка, грудь или головка, каждая из этих деталей может служить доказательством необыкновенных скульптурных дарований, чувства пластики, изучения древнего искусства; но еще не составляет скульптуры, как искусства, и превосходно сделать ножку, ручку, грудь или головку далеко не то, что создать целую статую. Сверх того исключительная преданность древнему миру (и притом далеко не вполне понятому), без всякого живого, кровного сочувствия к современному миру, не может сделать великим или особенно замечательным поэта нашего времени. К этому еще должно присовокупить, что одно да одно, теряя прелесть новости, теряет и свою цену. Итак, мы желали бы, чтобы г. Майков или предался основательному и обширному изучению древности и передавал на русский язык, своим дивным стихом, вечные, неумирающие создания эллинского искусства, или обрел в тайнике духа своего те сердечные, задушевные вдохновения, на которые радостно и приветливо отзывается поэту современность. Покоряясь требованиям справедливости, мы не можем не повторить здесь уже сказанного нами в статье о стихотворениях г. Майкова, что почти все его неантологические стихотворения пока еще не обещают в будущем ничего особенного. Нам было бы очень приятно ошибиться в этом приговоре, - и мы первые вспомнили бы с радостию о своей ошибке, если б г. Майков подарил русскую публику такими стихотворениями, которые обнаружили бы в нем столь же примечательного и столь же многообещающего в будущем современного поэта, сколько и антологического. Антологическая муза г. Майкова не ослабела ни в силе, ни в деятельности, и после выхода книжки его стихотворений публика прочла в "Отечественных записках" и "Библиотеке для чтения" несколько прелестнейших его стихотворений в любимом его антологическом роде, но они уже не возбудили в ней прежнего восторга. А между тем, повторяем, они так же прекрасны, как и прежние, в доказательство чего достаточно привести из них следующие - "Барельеф":

  

   Вот безжизненный отрубок

   Серебра: стопи его

   И вместительный мне кубок

   Слей искусно из него.

   Ни кипридиных голубок,

   Ни медведиц, ни плеяд

   Не лепи по стенкам длинным:

   Нарисуй в саду пустынном,

   Между роз, толпы менад,

   Выжимающих созрелый,

   Налитой и пожелтелый

   С пышной ветки виноград;

   Вкруг сидят умно и чинно

   Дети перед бочкой винной;

   Фавны с хмелем на челе,

   Вакх под тигровою кожей,

   И Силен румянорожий

   На споткнувшемся осле.

  

   Зато вот еще одно из последних стихотворений г. Майкова, доказывающих, что чуть только выйдет он из сферы антологического созерцания, как из его стихотворения тотчас же ничего не выйдет:

  

   Море бурно, небо в тучах.

   Он примчался на коне

   Прямо к брызгам вод кипучих.

   "Старый! чолн скорее мне!" -

  

   И старик затылок чешет...

   - Плохо будет, господин!

   Полно, барин (?!), беса тешить (??!!..)

   Наших, в море не один (?).

  

   "Пусть их гибнут! Под водою

   Рыбе рыбьи и гроба! -

   Знай, я Цезарь: а со мною,

   Мне послушна и судьба!"

  

   Странная фантазия - свести Цезаря с русским мужиком и заставить его объясняться до такой степени посредственными стихами...

   "Сумерки", маленькая книжка г. Баратынского, заключающая в себе едва ли не последние стихотворения этого поэта, тоже принадлежит к немногим примечательнейшим явлениям по части поэзии в прошлом году. По поводу ее мы в последней книжке "Отечественных записок" обозрели всю поэтическую деятельность г. Баратынского. {220} Теперь же прибавим только, что едва ли это и действительно не последние стихотворения знаменитого поэта; вот пьеса из "Сумерок", доказывающая это:

  

   На что вы, дни? юдольный мир явленья

   Свои не изменит!

   Все ведомы и только повторенья

   Грядущее сулит.

   Недаром ты металась и кипела,

   Развитием спеша,

   Свой подвиг ты свершила прежде тела,

   Бессмертная душа!

   И тесный круг подлунных впечатлений

   Сомкнувшая давно,

   Под веяньем возвратных сновидений

   Ты дремлешь; а оно

   Бессмысленно глядит, как утро встанет,

   Без нужды ночь сменя;

   Как в мрак холодный вечер канет,

   Венец пустого дня!

  

   Страшно чувство, которым внушено это выстраданное стихотворение! не обещает оно новых и живых вдохновений; и лучше совсем не писать поэту, чем писать такие, например, стихотворения:

  

   Сначала мысль воплощена

   В поэму сжатую поэта,

   Как дева юная темна

   Для невнимательного света,

   Потом осмелившись, она

   Уже увертлива, речиста,

   Со всех сторон своих видна,

   Как искушенная жена,

   В свободной прозе романиста;

   Болтунья старая, затем

   Она, подъемля крик нахальный,

   Плодит в полемике журнальной

   Давно уж ведомое всем.

  

   Что это такое? неужели стихи, поэзия, мысль?..

   Вышедшая в прошлом же году маленькая книжечка стихотворений Полежаева под названием "Часы выздоровления", подала нам повод, в отдельной критической статье, обозреть всю поэтическую деятельность этого замечательного поэта. {221}

   Первая часть стихотворений г. Бенедиктова, изданная в 1835 году, достигла второго издания в прошлом 1842 году. Наше мнение об этом поэте известно публике. {222}

   Чтоб не возвращаться более к стихам, скажем теперь же и о тех, которыми наполнялись журналы наши в продолжение прошлого года. В "Отечественных записках" с начала года и до отпечатания вышедшего теперь полного собрания стихотворений Лермонтова были помещены (кроме следующих пьес, не принадлежащих к лучшим произведениям Лермонтова: "Сосна", "Ты помнишь ли", "Умирающий гладиатор", "Два великана", "В альбом автору "Курдюковой", "М. П. Соломирской") драгоценнейшие перлы созданий этого поэта: "На светские цепи", "Соседка", "Договор", отрывки из поэмы "Демон", поэма "Боярин Орша" и лучшее, самое зрелое из всех его произведений - "Сказка для детей". В первых двух книжках "Отечественных записок" были напечатаны два стихотворения покойного Кольцова. - в этой книжке печатаются некоторые из последних его стихотворений... Стихотворениями г. Огарева постоянно украшались исключительно "Отечественные записки". Стихотворения г. Майкова являлись и в "Отечественных записках" и в "Библиотеке для чтения". Стихотворения г. Фета печатались и в "Отечественных записках" и в "Москвитянине". К замечательнейшим стихотворным пьесам прошлого года принадлежит напечатанное в 7 N "Отечественных записок" стихотворение г. Л. П. "Петр Великий". {223}

   Вообще прошлый год был не богат стихами, а будущий - это можно сказать смело, будет еще беднее... Лермонтова уже нет, а другого Лермонтова не предвидится... хоть совсем не пиши стихов... И их, в самом деле, пишут или по крайней мере печатают теперь меньше. Столичные поэты сделались как-то умереннее - оттого ли, что одни уже повыписались, а другие догадались, что стихи должны быть слишком и слишком хороши, чтоб их стали теперь читать, не только хвалить... Зато господа провинциальные поэты год от году становятся неутомимее. Публика ничего не знает о их пламенном усердии к делу истребления писчей бумаги; но журналисты - увы! - слишком знают этой дорого платят за это знание - платят деньгами за доставление к ним на дом этих страшных пакетов, платят временем, скукою и досадою, прочитывая эти груды рифмованного вздору...

   Теперь обратимся к прозе по части изящной словесности. Г. Загоскин каждый год дарит публику новым романом; не знаем, каким новым романом обрадует он ее в 1843 году, а в 1842 году он утешил ее "Кузьмою Петровичем Мирошевым". {224} Собственно, это не роман, а повесть, до того местами растянутая, что из нее вытянулся роман в четырех частях, то есть в четырех маленьких книжках, красиво и разгонисто напечатанных. В "Мирошеве" те же достоинства и те же недостатки, какими отличались все прежние романы г. Загоскина: то есть, с одной стороны, истинно русское радушие и хлебосольство, с каким почтенный автор угощает читателя изделиями своей фантазии, добродушное восхищение созданными им характерами слуг, дядек и мамок, добродушная уверенность, что добродетельные люди в его романе - точно добродетельны, а злодеи - не шутя злодеи; местами веселенькие сцены в забавном роде, везде искреннее увлечение в пользу старины и ее немножко диких для нынешнего времени понятий, гладкий, пловучий слог; с другой стороны, бедность содержания, отсутствие идеи, повторение того, что читатель знает уже по прежним романам автора. - "Альф и Альдона" г. Кукольника обнаружили было большие претензии на титло исторически-поэтического романа; но историческая часть в этом романе похожа на сказочную, а поэтическая - на самую скучную и вялую прозу. Одна из четырех частей "Альфа и Альдоны" больше всех четырех частей "Мирошева"; но "Мирошев" был прочитан до конца всеми, кто только решался его читать, а "Альф и Альдона" испугал читателя на половине же первой части и остался недочитанным. Но неутомимый г. Кукольник этим не удовольствовался и тиснул в "Библиотеке для чтения" новый роман свой "Дурочка Луиза". Этот роман - близнец "Эвелины де Вальероль": там пружиною всех действий служит цыган Гойко, здесь жид Бенке, там множество лиц, так похожих одно на другое, что и отличить нельзя, и здесь то же; разница в том, что там скучно, а здесь скучнее, там еще на что-нибудь похоже, а здесь ни на что не похоже. Героиня романа - дурочка Луиза - еще довольно похожа на дурочку, умною ее действительно никто не назовет; но курфирст Фридрих-Вильгельм изображен каким-то сентиментальным поверенным в любовных тайнах своих приближенных, всеобщим сватом и отцом посаженым, и только мимоходом силится автор выказать его героем и великим государем. Вообще, сентиментальность, приторная, сладенькая, составляет главный характер этой бессвязной, пустой по содержанию, натянутой в изображении характеров сказки. Теперь того только и ждем, что "Дурочка Луиза" появится отдельною книжкою в двух частях; но мы рады, что заблаговременно отделались от нее. - Какими романами еще ознаменовался 1842 год? - "Два призрака", "Сердце женщины", "Человек с высшим взглядом", "Любовь музыканта", вновь изданные романы г. Калашникова: "Дочь купца Жолобова" и "Камчадалка", "Московская сказка о Чуде Поганом", "Козел-Бунтовщик", "Грошевый мертвец", "Гуак, рыцарская повесть" и пр., и пр. {225} Все это едва ли принадлежит к какой-нибудь литературе и еше менее к той, которой характер определяли мы в начале статьи... Что делать? У каждого дома бывает два двора, передний и задний; у каждой литературы две стороны - лицевая и изнанка...

   На повести 1842 год был счастливее, чем на романы. В "Москвитянине" было напечатано начало новой повести Гоголя "Рим", - равно изумляющее и своими достоинствами и своими недостатками. В "Современнике" была помещена уже известная, но переделанная вновь повесть Гоголя "Портрет", отличающаяся некоторыми превосходно концепированными и отделанными подробностями, и неудачная в целом. Граф Соллогуб напечатал в прошлом году только одну повесть "Медведь", которая заставляет искренно сожалеть, что ее даровитый автор так мало пишет. "Медведь" не есть что-нибудь необыкновенное и, может быть, далеко уступит в достоинстве "Аптекарше", повести того же автора; но в "Медведе" образованное и умное эстетическое чувство не может не признать тех характеристических черт, которыми мы, в начале этой статьи, определили последний период русской литературы. Отличительный характер повестей графа Соллогуба состоит в чувстве достоверности, которое охватывает всего читателя, к какому бы кругу общества ни принадлежал он, если только у него есть хоть немного ума и эстетического чувства: читая повесть графа Соллогуба, каждый глубоко чувствует, что изображаемые в ней характеры и события возможны и действительны, что они - верная картина действительности, как она есть, а не мечты о жизни, как она не бывает и быть не может. Граф Соллогуб часто касается в своих повестях большого света, но хоть он и сам принадлежит к этому свету, однакож повести его тем не менее - не хвалебные гимны, не апофеозы, а беспристрастно верные изображения и картины большого света. Здесь кстати заметить, что страсть к большому свету - что-то вроде болезни в русском обществе: все наши сочинители так и рвутся изображать в своих романах и повестях большой свет. И, надо сказать, их усилия не остаются тщетными: в повестях графа Соллогуба только немногие узнают большой свет, а большая часть публики видит его в романах и повестях именно тех сочинителей, для которых большой свет истинная terra incognita, {Неведомая земля. - Ред.} истинная Атлантида до открытия Америки Колумбом и которые рисуют большой свет по своему идеалу, добродушно веруя в сходство аляповатого списка с невиданным оригиналом. Так, недавно в одном журнале роман "Два призрака" торжественно объявлен произведением человека, принадлежащего к большому свету и знающего его. Все толкуют о светскости, - и пьеса Гоголя падает на Александрийском театре, а "Комедия о войне Федосьи Сидоровны с китайцами" и "Русская боярыня XVII столетия" {226} возбуждают фурор в записных посетителях того же театра, - и все по причине "светскости"... А между тем дело кажется так очевидным: стоило бы только сравнить, например, повести графа Соллогуба с романами и повестями наших "светских" сочинителей, чтоб окончательно решить вопрос о деле, к которому так многие и так напрасно считают себя прикосновенными...

   Простота и верное чувство действительности составляют неотъемлемую принадлежность повестей графа Соллогуба. В этом отношении теперь, после Гоголя, он первый писатель в современной русской литературе. Слабая же сторона его произведений заключается в отсутствии личного (извините - субъективного) элемента, который бы все проникал и оттенял собою, чтоб верные изображения действительности, кроме своей верности, имели еще и достоинство идеального содержания. Граф Соллогуб, напротив, ограничивается одною верностию действительности, оставаясь равнодушным к своим изображениям, каковы бы они ни были, и как будто находя, что такими они и должны быть. Это много вредит успеху его произведений, лишая их сердечности и задушевности, как признаков горячих убеждений, глубоких верований.

   Более субъективности, но менее такта действительности, менее зрелости и крепости таланта, чем в повестях графа Соллогуба, видно в повестях г. Панаева. Вообще г. Панаев гораздо более обещает в будущем, нежели сколько исполняет в настоящем. Что-то нерешительное, колеблющееся и неустановившееся заметно и в его созерцании, как идеальной стороне его повестей, и в их практическом выполнении; каждая новая повесть его далеко оставляет за собою все прежние: очевидное доказательство таланта замечательного, но еще не определившегося. В прошлом году он напечатал только одну повесть "Актеон" в "Отечественных записках", которая возбудила живейшее внимание и интерес со стороны публики и далеко оставила за собою все прежние его повести, так же как и "Барыня", написанная им незадолго перед "Актеоном", далеко оставила за собою все другие, прежде ее написанные. Вероятно, чувство своей неопределенности препятствует г. Панаеву писать столько, сколько от его таланта вправе ожидать публика: в таком случае самый недостаток в деятельности заслуживает уважения, как залог будущей многоплодной деятельности.

   Три новые повести напечатаны в прошлом году даровитою и безвременно угасшею г-жою Ган (Зенеидою Р-вою): "Напрасный дар" и "Любонька" в "Отечественных записках" и "Ложа в Одесской опере" - в "Дагерротипе". "Любонька" принята публично с восторгом, в котором не должно мешать ей оставаться; "Напрасный дар", сверкающий искрами высокого таланта, хотя и невыдержанный в целом, восхитил только немногих: такова участь всех произведений, в которых, при блесках яркого вдохновения, есть что-то недоговоренное, как бы неравное самому себе. В таком случае чем сильнее и выше взмах, тем недоступнее для всех и каждого внутреннее значение произведения: толпа видит одни внешние недостатки... "Ложа в Одесской опере" принадлежит к самым слабым произведениям г-жи Ган. Впрочем, по выходе полного собрания ее сочинений мы скоро будем иметь случай подробно изложить наше мнение об этой необыкновенно даровитой писательнице. {227}

   Г. Кукольник напечатал в прошлом году несколько повестей, из которых две заслуживают почетного упоминовения: "Благодетельный Андроник, или романические характеры старого времени" (в "Библиотеке для чтения") и "Позументы" (во II томе "Сказки за сказкою"). Содержание обеих этих повестей взято талантливым автором из эпохи Петра Великого. Мы уже не раз имели случай говорить о неподражаемом мастерстве, с каким г. Кукольник изображает в своих повестях нравы этого интереснейшего момента русской истории, и, верные нашему правилу - Suum cuique {Каждому свое. - Ред.}, не раз отдавали должную справедливость достоинству повестей г. Кукольника в этом посчастливившемся ему роде. Если б г. Кукольник издал отдельно эти повести, рассеянные в журналах и альманахах, они имели бы большой и притом заслуженный успех в публике. Не понимаем, что за охота ему вместо того, что так сродно его таланту, тратить время и бумагу на романы и повести, в которых он изображает страны, им невиданные, и эпохи, знаемые им только по изучению и какому-то отвлеченному представлению?.. - Уж если писать роман, не лучше ли писать его из времен столь живо и ясно присутствующих в созерцании автора... Г. А. Н. (автор "Звезды" и "Цветка") напечатал в прошлом году только одну повесть - "Живая картина" (в "Отечественных записках"), впрочем уступающую в достоинстве прежним его повестям. {228} Г. Вельтман поместил в "Библиотеке для чтения" весьма занимательный и живо написанный рассказ "Карьера", которому, впрочем, как типическому очерку, приличнее было бы явиться в "Наших". - Казак Луганский {229} напечатал в прошлом году только одну повесть "Савелий Граб или Двойник" (во II томе "Сказки за сказкою"; в "Библиографической хронике" этой книжки "Отечественных записок" читатели найдут наш отзыв об этой повести). - К замечательнейшим повестям прошлого года принадлежит повесть графа Растопчина "Ох, французы!" (в "Отечественных записках"). В этой повести совсем нет никаких французов, но зато она сама есть верное зеркало нравов старины и дышит умом и юмором того времени, которого знаменитый автор был из самых примечательнейших представителей. - Юмористические статьи, печатавшиеся в "Наших", все более или менее замечательны по их стремлению - быть выражением действительности, а не пустых фантазий.

   Вот и полный бюджет всего, что было самого замечательного по части повестей в прошлом году. Немного, очень немного, но, как сказал поэт:

  

   Быть так - спасибо и за то!

  

   Из сборников самым примечательнейшим был "Утренняя заря", альманах г. Владиславлева. "Утренняя заря" на нынешний 1843 год, по содержанию, гораздо выше всех предшествовавших годов. Если б в этом альманахе была только одна статья покойного генерала М. Ф. Орлова "Капитуляция Парижа", а все остальное не превышало посредственности, - и тогда бы он был замечательным явлением, но в "Утренней заре", кроме превосходной во всех отношениях статьи М. Ф. Орлова, есть еще повесть графа Соллогуба, о которой мы говорили выше, большое стихотворение Лермонтова и два очень интересные рассказа гг. Кукольника и Гребенки. - Третий том "Русской беседы", вышедший в прошлом году, не оправдал ожиданий публики: он состоял из разного хлама некоторых старых и уже выписавшихся сочинителей, которые были рады куда-нибудь сбросить жалкие плоды своих старых досугов, и разных новых сочинителей, которые рады были, что, наконец, нашли приют своим литературным уродцам и недоноскам. - "Альманах в память 200-летнего юбилея Александровского университета" был издан по случаю и содержит в себе несколько интересных статей, относящихся к стране и событию, которое было причиною его появления.

   Роскошные издания более и более входят в обычай в нашей литературе. Успех "Наших" возбудил и в других охоту издавать нечто в том же роде, под названием "Картинок русских нравов", которые, как красивенькие игрушки, имеют свое достоинство, но как книги - никакого, ибо это сбор или старого, давно известного, или новые пустяки, на скорую руку намазанные для такого казуса. Успех изданной г. Семененко-Крамаревским "Истории Наполеона", с политипажами картин Ораса Берне, породил компиляцию г. Ламбина, с чудовищными политипажами работы плохих рисовальщиков, и "Историю Суворова" г. Полевого - нечто вроде обыкновенной компиляции с посредственными по изобретению и довольно недурными по выполнению политипажами; и еще другую историю Суворова, которая грозит скоро появиться... "Театральный альбом" - истинно великолепное издание, имеет свое значение и идет своим путем. Доселе вышло его два выпуска. "Константинополь и турки" тоже принадлежит к хорошим и полезным изданиям с картинками. "Картины русской живописи" представляют собою издание, заслуживающее внимания и участия публики. К такого же рода изданиям должно отнести и "Архитектурные фантазии" г. Шрейдера. Великолепное издание "Робинзона Крузо" Даниеля Дефо, с рисунками Гранвиля в переводе с английского г. Корсакова, принадлежит к числу действительно роскошных и полезных книг. Шумно затеянный какими-то молодыми людьми перевод всех сочинений Гёте остановился на втором выпуске. Едва ли кто пожалеет о прекращении этой детской затеи. Напротив, перевод "Шекспира", предпринятый г. Кетчерсм, хотя не быстро, но тем не менее прочно подвигается вперед. Прошлый год оставил его на десятом выпуске. Драматические хроники Шекспира уже кончены, и скоро появится "Комедия ошибок" и "Макбет". Из отдельно вышедших книг по части изящной словесности почти не о чем и упомянуть, кроме того, о чем мы уже говорили, приступая к этому обозрению. Можно только вспомнить разве о второй части "Парижа в 1838 и 1839 годах" г. В. Строева; впрочем, эта вторая часть вышла вместе с первою, напечатанною в 1841 году... Неужели говорить о "Комарах", о "Снопах", о "Дагерротипах" {230} и тому подобных плевелах на поле русской литературы?.. Если еще можно о чем упомянуть здесь кстати, так разве о "Драматических сочинениях и переводах" г. Полевого, и то для того только, чтоб заметить, что наша драматическая литература составляет какую-то особую сферу вне русской литературы. Гений ее - г. Кукольник; ее первоклассные таланты - гг. Полевой и Ободовский; за ними идет уже мелочь... Из отдельно вышедших книг серьезного содержания нельзя не упомянуть о следующих: "Кесари" Шампаньи (Нерон); "Римские папы, их церковь и государство в XVI и XVII столетиях" (последняя из этих книг столь же дурно переведена, сколько первая хорошо); "Политическая и военная жизнь Наполеона" (часть 6 и последняя); "Юридические записки" г. Редкина (том II); "Всеобщая география" Бланка (том I; перевод небрежен, издание неопрятно); "Сочинения Платона" (т. II); "Филологические наблюдения протоиерея Г. Павского над составом русского языка" (три части); "Замечания об осаде Троицкой лавры"; "Записки Данилова" (любопытнейшая картина нравов русского общества за сто лет пред сим); "Записки Нащокина", изд. Языковым, с примечаниями издателя; "Священная история" (автора "Путешествия ко святым местам"); "Историческое описание одежд и вооружения российских войск" с превосходно налитографированными рисунками - одно из тех монументальных изданий, какие могут предприниматься, особенно у нас, только разве правительством. Текст этого превосходного творения - труд г. Висковатова.

   Вышли вторым изданием "Сказания князя Курбского". Пятое издание (компактное, в 4 томах) "Истории государства российского", предпринятое г. Эйнерлингом, было бы истинным подвигом со стороны издателя, если б дешевизна издания соответствовала его красоте, изяществу, удобству и полноте.

   Теперь слова два о журналах. Кроме исчисленных выше сочинений по части изящной словесности, в "Отечественных записках" были помещены еще следующие: "Беснующиеся. Орлахская крестьянка" князя Одоевского, помещающего статьи свои под псевдонимом Безгласного; "Сеня", повесть г. Гребенки; "Ямщик, или шалость гусарского офицера", драматическая картина в одном действии графа Соллогуба. Из переводных статей по части изящной словесности - роман Диккенса "Бэрнеби Родж", роман Жоржа Занда "Орас", повесть ее же "Мельхиор", повести и романы Эли Берте "Сокол", Фредерика Сулье "Маргарита", Огюста Арну "Колесо фортуны", Артюра Дюдлэ "Красная звезда" и испанская драма, переведенная с подлинника: "Никто кроме короля". По части наук и искусств публикою, вероятно, были замечены статьи: "Гёте" г. Липперта, "Коперник" Д. М. Перевощикова, "Система железных дорог в Германии" Фридриха Листа, "Из записок оренбургского старожила", рассказ и повествование, касающиеся Афганистана, В. И. Даля; "Осада Силистрии в 1828 году" и "Дунайская экспедиция 1829 года" П. Н. Глебова; "Выставка Санктпетербургской Академии художеств в 1842 году" В. П. Б-на, "Лечение болезней искусством и натурою" (- и - - о -) и пр. По части домоводства, сельского хозяйства и промышленности вообще: статьи Пензенского земледельца, статью Русского помещика (XI книжка) "Замечания на статью г. Хомякова: "О сельских условиях", "О пьянстве в России" Н. Б. Герсеванова и пр. Так как критические статьи всегда бывают выражением мнения самой редакции, то мы можем назвать в отделе критики нашего журнала интересными статьями только статьи гг. Герсеванова и Мордвинова о Сибири и г-на Галахова о грамматиках г. Перевлеского, как доставленные в редакцию от посторонних сотрудников; а некоторые из прочих почитаем себя вправе поименовать, предоставляя самой публике судить о их достоинстве или недостатках: "Русская литература в 1841 году", "Стихотворения Аполлона Майкова", "Руководство к всеобщей истории Фридриха Лоренца", "Стихотворения Полежаева", "Кесари Ф. де Шампаньи", "Речь о критике, профессора А. В. Никитенко" (три статьи), "Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя "Мертвые души", "Стихотворения Баратынского" и пр. Равным образом, мы имеем право, не нарушая скромности, сказать, что библиографическая хроника в "Отечественных записках" всегда была живою современною летописью русской литературы; в ней не пропущено ни одной книги, изданной в России на русском и иностранных языках, и потому полнотою она превосходит все подобные отделы в других журналах. В отделе "Иностранной литературы" редакция всегда старалась представлять своим читателям по возможности полную картину современных литератур Франции, Англии и Германии. В "Смеси" читатели наши находили подробный отчет о русской драматической литературе и много интересных оригинальных статей, из которых достаточно указать на ряд статей под рубрикою "Поездка в Китай", которые будут продолжаться и в нынешнем году.

   Судить о духе и направлении "Отечественных записок", характере критики сравнительно с критикою других журналов - предоставляем публике.

   "Библиотека для чтения" дебютировала в своей первой книжке за прошлый год второю частию повести барона Брамбеуса "Идеальная красавица, или Дева чудная", которой первая часть была напечатана в последней книжке "Библиотеки для чтения" за 1841 год; при первой части было замечено, что повесть выйдет в 1843 году вполне и отдельно. Не знаем, с нетерпением ли ждет публика выхода окончания "Девы чудной", или, подобно нам, вовсе не ждет ее; но знаем, что повесть скучна и незанимательна и что в ней нет никакой повести, есть только длинные разглагольствования о том, о сем, а больше ни о чем. Кроме "Девы чудной", в "Библиотеке для чтения" прошлого года были напечатаны и еще две повести, тоже, кажется, барона Брамбеуса: "Падение Ширванского царства" и "Лукий, или первая повесть". Первая очень потешна, а вторая - довольно неудачное искажение известной сказки Апулея "Золотой осел", переведенной по-русски Ермилом Костровым еще в 1780 году, под титулом: "Луция Апулея платонической секты философа превращение, или Золотой Осел. Перевел с Латинского Императорского Московского Университета баккалавр Ермил Костров. В Москве в университетской типографии у Н. Новикова, 1780 года". Кроме этих повестей, "Дурочки Луизы", "Благодетельного Андроника" г. Кукольника и "Карьеры" г. Вельтмана, в "Библиотеке для чтения" прошлого года находятся еще: "Три жениха", итальянская повесть г. Каменского, "Закубанский Харамзадё", отрывок из романа псевдонима Хамар-Дабанова, не лишенный некоторого интереса, и "Мамзель Бабет и ее альбом" г. С. Победоносцева, тоже отрывок из большого сочинения, но представляющий собою нечто целое - род юмористического очерка, игриво написанного, которому настоящее место было бы в "Наших", ибо это совсем не повесть. Из отдела "Иностранной словесности" в "Библиотеке для чтения" замечательна драма Бернара фон Бескова "Густав-Адольф", переведенная с шведского г. В. Дерикером. Это одно из прекраснейших, возвышеннейших и благороднейших созданий скандинавской музы, в котором просто, но верно и рельефно воспроизведен исторический образ рыцарственного короля Швеции - утешения и чести человечества, славы и гордости XVII века. Жалеем, что время и место не позволяют нам распространиться об этом произведении. Чтобы познакомить несколько с его духом и пафосом, выпишем несколько строк. Оксеншиерна отговаривает Густава-Адольфа от союза с Франциею и вообще от вмешательства в дела Германии. "Теперь (говорит Оксеншиерна) вся Германия пылает, как Гекла, и выбрасывает раскаленные каменья в соседние страны. Но большая часть этих извержений все-таки падает назад в горящее жерло. Волкана не погасишь; он сам должен выгореть. Этого требует природа". Густав-Адольф отвечает своему министру и другу: "Но спасти из лавы что возможно велит человеколюбие. Землетрясение - биение сердца земли. Времена тоже страждут этою болезнью. Целые поколения гибнут для спасения других поколений. И когда, в эту бурю, ударит священный набат, каждый, в ком есть благородное мужество, спешит в бой за правое дело. Мы пойдем, будем биться, и если падем, то новая рать, с новыми знаменами, пойдет по нашим трупам. Пусть человек умирает, но человечеству должно жить! Пусть сердце разрывается, но цель должна быть достигнута!" Превосходно изображено в этой драме мрачное лицо свирепого и невежественного фанатика и великого полководца - Тилли. Вообще публика должна быть вдвойне благодарна г. Дерикеру - и за прекрасный перевод, и за прекрасный выбор такого освежающего душу произведения. Из статей ученого отдела в "Библиотеке для чтения" не на что указать в особенности. Статья "Жизнь Шиллера" была бы чрезвычайно интересна, ибо заимствована из прекрасно составленной книги Гофмейстера, обнимающей жизнь великого германского поэта до самых мелочных и тем еще более интересных подробностей: но чего можно ожидать и требовать от статьи в два печатные листа, в которую скомкано содержание огромных четырех томов? Самое лучшее в этой статье - ее заглавие, а сама статья - фальшивая тревога. В отделе "Наук и художеств" помещена также статья г. Сенковского "Сок достопримечательного. Записки Ресми-Ахмед Эфендия, турецкого министра иностранных дел, о сущности, начале и важнейших событиях войны, происходившей между Высокою Портою и Россией от 1182 по 1190 год гиджры (1768-1776)". Мнение об этой статье разделено на две крайности: одни думают, что это - повесть, и притом фантастическая, во вкусе повестей барона Брамбеуса; другие убеждены, что это - перевод исторического сочинения с турецкого подлинника. Не зная турецкого языка, мы не можем решить вопроса и держимся середины, то есть думаем, что это действительно перевод с исторического сочинения, но украшенный, в приличных местах, брамбеусовским юмором, выдумками и шутками, для красоты слогу. - Статья "Александрийская школа" интересна фактически, но лишена истинного взгляда на этот величайший факт в истории древнего мира. Александрийская школа - это последний плод философии древнего мира, и ее история - история философии древнего мира, а "Библиотека для чтения", как известно всем, не любит, не знает и не понимает никакой философии - ни древней, ни новой. - Прочие ученые статьи в "Библиотеке для чтения", каковы: "Лаплас", "Вольта", "Тихон Браге", "Иоанн Кеплер" и т. п., которыми этот журнал с особенным усердием угощает своих читателей, должны были бы давно уже выйти из моды, как бесполезные и скучные. Смешно и думать, чтоб можно было следить по журнальным статьям за ходом таких наук, как математика, астрономия, физика, химия, физиология, естествознание, особенно рассматриваемые исключительно с эмпирической точки зрения. Чтобы сделать такую статью доступною для публики, читающей исключительно литературные журналы, надо упростить ее до такой степени, что в ней не останется никакого ученого содержания; а изложить ее для ученых - значит сделать ее недоступною для публики: в обоих случаях выходит много шума из пустяков. Для всякого интересна биография такого человека, как, например, Галилей; но в ней великий ученый преимущественно должен быть изображен с его нравственной стороны, как человек, как мученик знания, дышавший религиозным благоговением, к святости истины, которая составляет предмет науки. Такая биография будет иметь интерес общий, будет всем доступна и полезна. Биография же, имеющая предметом показать и оценить ученые заслуги великого человека, может иметь место только в специально ученых изданиях, где нет нужды разжижать и опошливать их строго ученого содержания. А вот такие статьи, где Сократ представляется надувалою, по-настоящему не должны бы иметь места ни в каком журнале... О критике "Библиотеки для чтения" нечего говорить: всем известно, что это критика сухая, состоящая большею частию из выписок и притом занимающаяся книгами, которые не могут возбуждать общего интереса. Литературная летопись в "Библиотеке" совсем было заснула, если б ее не разбудили "Мертвые души": тогда она проснулась, начала вопить, кричать; но в "Отечественных записках" в ответ на эти крики была пропета такая песенка, от которой Летопись, повидимому, снова погрузилась в летаргический сон. {231} "Смесь" в "Библиотеке" попрежнему состояла из разных переводных статеек, большею частию касающихся до разных предметов физики, химии, медицины и естествознания.

   В "Современнике" попрежнему помещались стихотворения Баратынского, Языкова, кн. Вяземского, графини Растопчиной, г. Мятлева, г. Айбулата и проч. и интересные рассказы и повести Основьяненка, барона Корфа и других; ученые статьи гг. Неведомского, Петерсона; критика и библиография отличались попрежнему сжатою краткостию слога. Самыми замечательными статьями в "Современнике" прошлого года были: "Хроника русского в Париже", "Нибелунги", критика: "Мертвые души" и "Портрет", повесть Гоголя.

   В "Москвитянине" бездна стихов: это оттого, что в Москве вообще много пишется стихов; а где пишут много стихов, там почти совсем не пишут прозы или отдают ее в петербургские журналы, - и потому в "Москвитянине" почти совсем нет прозы. "Рим" Гоголя попал в этот журнал не из Москвы, а из Рима. Кроме этой повести, в "Москвитянине" есть еще: отрывок из "Мирошева", прибывший в Петербург вместе с целым и отдельно вышедшим "Мирошевым"; "Сердечная Оксана", перевод малороссийской повести г-на Основьяненка; "Месяц в Риме", из дорожных записок г. Погодина, которые всем доставили столько разнообразного удовольствия красотою слога, энергической краткостью выражения и небывалой еще в подлунном мире оригинальностию мыслей; "Колшичизна и степи", рассказ Эдуарда Тартье, переведенный с польского; "Черная маска", повесть барона Розена; "Неаполь" (еще из записок г. Погодина); "Вологда" (еще-таки из записок г. Погодина); "Одна из женщин XIX века", повесть Б......; "Женщина, поэт и автор", отрывок из романа г-жи А. Зражевской. Это, должно быть, преинтересный роман: в нем изображено высшее общество - действуют все князья и княжны, графы и графини; имена героев самые романические - Лировы, Альмские, Сенирские, Минвановы, Днестровские, Пермские и т. п. Тут изображена поэтка, выражаясь языком сочинительницы, которая пишет и читает вслух, впрочем, довольно плохие стихи. Жалеем, что по недостатку места не можем сделать выписок из этого отрывка; зато, когда выйдет роман, мы вдоволь насытимся этим удовольствием. По отрывку видно, что таких романов, после девицы Марьи Извековой, на Руси еще не было. Мы сказали, что прозы в "Москвитянине" мало, а сами выписали столько заглавий статей: это не покажется противоречием для тех, кто читал эту коротенькую "прозу". Из ученых статей в "Москвитянине" замечательна статья профессора Лунина "Взгляд на историографию древнейших народов Востока". Критика "Москвитянина" составляет душу этого журнала и замечательна в той же мере, как и он сам. Притом только критика да стихи и представляют собою литературную сторону "Москвитянина": все остальное в нем какая-то пестрая смесь неважных исторических материалов с газетными известиями. Изумительнее всех возможных материалов - "Письма Пушкина к Погодину" (N 10 "Москвитянина"): мы думаем, прах Пушкина пошевелился в могиле от напечатания в журнале этих писем, писанных совсем не для печати. В них Пушкин уверяет г. Погодина, что его "Марфа Посадница" - великое шекспировское произведение: это, верно, ирония, которая не понята авторским самолюбием... "Москвитянин" взял на себя решение важной задачи о самобытности русского развития, мимо Запада, и, вероятно, решит ее удовлетворительно и положительно в нынешнем году, а в прошлом заметно только отрицательное решение. Подождем. Бог не без милости, а "Москвитянин" не без средств и не без охоты решить все интересные для себя вопросы.

   О "Сыне отечества" и "Русском вестнике" мы можем сказать только, что первый из этих журналов запоздал в прошлом году четырьмя книжками, а "Русский вестник", запоздавший в 1841 году двумя книжками, в прошлом запоздал шестью, выдав в одной книжке 5 и 6 номера и поместив в них "Мать-испанку", драму г. Полевого.

   "Репертуар", по свидетельству собственных опекунов своих, был так плох в прошлом году, что совершенно охладил к себе публику. См. N 256 "Северной пчелы".

   Кстати о "Северной пчеле": она все та же, какою была и всегда, и потому, не желая повторять сказанного о ней в прошлогоднем обозрении русской литературы (см. "Отечественные записки" 1842 года, N 1, в отделе "Критики", стр. 43), мы ни слова о ней не скажем. Лучше вместо того пожелаем, чтобы преобразовываемый с начала нынешнего года "Русский инвалид" был во всех отношениях настоящею официальною, политическою и учено-литературною газетою, чего мы имеем полное право надеяться.

   "Литературная газета" была верна своему назначению. Представляя публике повести и рассказы, она исправно извещала ее обо всех литературных и театральных новостях и рассуждала с дамами о модах.

   Новый детский журнал "Звездочка", издаваемый г-жою Ишимовою, оправдал ожидания публики и рекомендации других журналов. Верный своему назначению, он доставлял своим маленьким читателям сколько приятное и разнообразное, столько и полезное чтение. Слог статей его не оставляет желать ничего лучшего.

   Может быть, многие увидят противоречие в нашем воззрении на русскую литературу в последнее время с отчетом о ее бюджете за прошлый год, бедности которого мы сами не скрываем. Для таких читателей заметим, что мы в своем воззрении руководствовались не числом, а качеством произведений. Сущность и дух литературы выражается не во всех ее произведениях, а только в избранных. Пусть число этих "избранных" будет невелико, но как они лучшие, то они и представители литературы. Когда литература умирает на своей засохшей почве, тогда не может явиться ни одного превосходного творения, а прошлый год подарил нас "Мертвыми душами"... Притом же если теперь и много представляется явлений посредственных и плохих, то разве нельзя назвать успехом и литературы, и общественного вкуса то обстоятельство, что такие произведения тотчас же оцениваются как следует и не пользуются никаким успехом? ..

  

  

   Подготовка текста статей: "Разделение поэзии на роды и виды", "Идея искусства", "Общее значение слова литература", "Общий взгляд на народную поэзию и ее значение" - Г. С. Черемина; комментарии к этим статьям - М. Я. Полякова; статей: "Русская литература в 1841 году", "Стихотворения Аполлона Майкова", "Педант", "Руководство к всеобщей истории", "Стихотворения Полежаева", "Похождения Чичикова или мертвые души", "Несколько слов о поэме Гоголя "Похождения Чичикова или мертвые души", "Библиографическое известие", "Литературный разговор, подслушанный в книжной лавке", "Объяснение на объяснение по поводу поэмы. Гоголя "Мертвые души", "Речь о критике", "Стихотворения Баратынского", "Русская литература в 1842 году" и комментарии к ним - С. И. Машинского. Подготовка текста статей: "Параша", "Русская литература в 1843 году", "Парижские тайны" и комментарии к ним - С. П. Бычкова. Подготовка текста статей: "Сочинения Державина", "Русская литература в 1844 году", "Иван Андреевич Крылов", "Кантемир", "Вступление к "Физиологии Петербурга", "Петербург и Москва". "Физиология Петербурга", часть первая и часть вторая", "Тарантас" - и комментарии к ним - А. П. Дубовикова.

  

  

  

   Данный обзор посвящен целиком анализу явлений современной русской литературы. Здесь отсутствуют обычные для Белинского исторические экскурсы в литературу XVIII века. Внимание критика сосредоточено на "Мертвых душах" и той бурной полемике, которую они вызвали в прошлом году, на Майкове и Баратынском, на Соллогубе и Панаеве, на различных сборниках и периодических изданиях. Исключительный интерес Белинского к вопросам современной литературы был связан с очень важным выводом, к которому он пришел именно в это время, что русская литература стала, наконец, органом общества, что общественное сознание в России преимущественно выражается в литературе.

   Чрезвычайно важной является постановка Белинским вопроса о реализме и романтизме. Здесь уже нет места абстрактному противопоставлению реализма романтизму, которое было свойственно критику в период "примирения с действительностью". Тогда Белинский выступал решительным противником романтизма вообще, ибо любое его проявление воспринималось им как отрыв от реальной действительности.

   С самого начала 40-х годов Белинский вносит существенный корректив в свое понимание этой проблемы и постепенно приходит к отчетливой постановке вопроса о двух типах романтизма. Уже в прошлогоднем обзоре он дал характеристику романтизма как внутреннего мира человека. Обаятелен этот мир! - восклицает Белинский, но тут же предупреждает: "Горе тому, кто, соблазненный обаянием этого внутреннего мира души, закроет глаза на внешний мир и уйдет туда, вглубь себя..." К этому бесплодному антиобщественному романтизму Белинский относится резко отрицательно.

   Критика подобного типа романтизма находит свое продолжение в настоящей статье. Историческую роль романтизма в России Белинский видел в том, что он расчистил арену литературы, "заваленную сором и дрязгом псевдоклассических предрассудков", освободил искусство от владычества в нем "классических колпаков". Однако ограниченность романтизма 20-х годов и его эпигонов в 30-е годы, по мнению Белинского, состоит в том, что он утверждал поэзию формы и мало заботился о содержании: то была поэзия, чуждая мысли, жизни. Этот романтизм является уже вчерашним днем русской литературы. Характерной чертой нового периода в развитии русской литературы является ее "сближение с жизнью, с действительностью", ставшее прямой причиной ее "мужественной зрелости".

   Отвергая реакционный романтизм, Белинский, однако, вполне признает правомерность романтизма прогрессивного, органически