Булгаков Валентин Федорович - Университет и университетская наука

   На этот вопрос я отвечу словами нашего критика Д. И. Писарева: все дело в том, что "кроме знаний сомнительного достоинства, университеты дают своим слушателям еще права, которых достоинство уже вовсе не сомнительно".

  

  

  

   Каждого молодого человека, стучащегося в двери "высшей школы", не может не поражать та бездна формальностей, ненужных оговорок и ограничений, с которыми подпускаются желающие к источнику "чистого знания". Полицейским участком гораздо больше пахнет в университетских канцеляриях, чем храмом науки.

   Не говоря уже об "аттестатах зрелости" (поистине, сколько тайной иронии в этом названии убогого гимназического диплома!), к поступающим в университет предъявляются требования, казалось бы решительно ничего общего не имеющие с бескорыстной жаждой просвещения и с интересами чистой науки.

   Являлись-ли вы в нужный срок в присутствие по воинской повинности и имеете-ли при себе удостоверен об этой явке? Нет? Вы не можете быть приняты в университет.

   Представили-ли вы свидетельство от градоначальника или от жандармского управления о вашей "политической благонадежности"? Нет? Вы тоже не можете быть приняты в университет.

   Приложены-ли к вашему прошению, кроме метрического свидетельства и "аттестата зрелости", две фотографические карточки, одна из которых должна быть переслана университетской канцелярией в охранное отделение? Нет? Ваше прошение не будет рассматриваться.

   Вы - еврей и желаете поступить в университет сверх трехпроцентной "нормы"? Это ни в каком случае невозможно, хотя бы вы были семи пядей во лбу и сгорали от жажды научного просвещения.

   Вы - женщина и также стучитесь в университетская двери? Увы, ваше несчастье в том, что вы не родились мужчиной, но университет не откроет для вас своих дверей.

   Это - для студентов. Но не в лучшем положении находятся и сами профессора.

   Каждый профессор утверждается в своем звании министром народного просвещения, т.-е. членом центрального правительства. И всем известны капризы министра в этом отношении, не имеющие ничего общего с интересами науки. На кафедрах утверждаются полные ничтожества, в противовес способным людям, только потому, что угодные кандидаты вполне "благонадежны".

   Профессора, заподозренные в принадлежности к "красным", переводятся из одного университета в другой или вовсе увольняются.

   Все профессора и преподаватели университетов получают чины и награды, строго регулирующееся попечителем округа, как ближайшим ставленником министра. И жрецы науки, что греха таить, отнюдь ничего не имеют против чинов и орденов. Одним глазом - на науку, а другим косятся на медальки и ленточки, на чины и "превосходительные" величания, на повышенные оклады и пенсии. А так как "долг платежом красен", то профессорам, приходится расчитываться перед начальством - смирением и послушанием...

   Из своей среды профессора обязаны (в силу университетского устава, изданного министром) выделять блюстителя нравов студенчества, но не в том высшем, моральном смысле, о котором я говорил, а в чисто полицейском. Этот блюститель нравов - проректор. Он следит за паспортами студентов, контролирует правильность поступления причитающихся с них денег в казну, разрешает или не разрешает их собрания, сносится в случае надобности с "подлежащими властями", преимущественно - по министерству внутренних дел, тоже, как известно, имеющему мало отношения к делу народного образования, и т. д.

   Наконец, как студенты, так и профессора одинаково принимают участие в той комедии, которая называется экзаменами и которая служит ярким доказательством отсутствия свободы преподавания в университете и его насилия.

   Вообще, в оправдание введения экзаменов в школ с педагогической точки зрения, т.-е. с точки зрения заботы о наибольшем успехе учеников, нельзя сказать положительно ничего, - и это давно уже выяснено. В университете же самый вид экзаменов жалок до смешного: студенты, как восьмилетие, десятилетние школяры, получают отметки: "весьма" (весьма удовлетворительно) или "у" (удовлетворительно) или "не у" (не удовлетворительно), тянут билеты, срезаются, ибо, как это вполне естественно при практикующемся в университете методе обучения, учат перед экзаменами даже не всю программу по каждому данному предмету, а приблизительно ее начало, конец и середину, - лишь бы получить на экзамене "у" и с ним вместе зачет.

   Те, кто не учились в университет и не присутствовали на студенческих экзаменах, представить себе не могут, до чего постыдны и жалки разыгрывающиеся при этом картины. Какой-нибудь бородатый "дядя" сидит перед профессором я несет чушь невообразимую или же тупо молчит. И профессор его "гонит", т.-е., не желая ставить "не у", просит подготовиться и прийти еще раз (метод, установленный молчаливым соглашением между студентами и профессорами). Что же вы думаете, неудачник смущен, сгорел со стыда? Ничего подобного! Он весело хохочет и так и говорит товарищам: такой-то меня "прогнал"... И бывает, что один и тот же профессор по одному и тому же предмету "гоняет" студента не раз и не два, а три и четыре раза. Да и немудрено: все это - одна комедия, потому что на вторичную подготовку студент может располагать только незначительным количеством времени, абсолютно недостаточным для серьезного усвоения предмета. Однако, в конце концов все устраивается благополучно: студент, конечно, получает желаемое "у", и цель его стремлений достигнута. Учителя и ученики "при хороших минах делают плохую игру".

   Разумеется, при таком положении вещей экзамены в университете ни в коем случае не могут служить показателями знаний студентов, а между тем именно для контроля этих знаний они и устроены: без экзаменов нельзя задавать дипломы, т.-е. удовлетворять главной цели всех поступающих в университет. Контролерами являются профессора, сами чувствующие здесь глупость своего положения, но не протестующее против него, потому что у них нет права свободно высказывать свои мнения: они продали это право.

   Итак, экзаменационная система и выдача дипломов окончившим ученье служат ярким доказательством отсутствия свободы преподавания в университете.

   Кроме того, они, - на ряду с перечисленными выше признаками, - указывают на тесную связь университета с действующими на него извне влияниями, раскрывают всю подоплеку этого учреждения, они делают ясной его зависимость от современного государственного строя общественной жизни. Здесь нет даже и пресловутой науки для науки, здесь есть наука для государства. Нет учителей, есть чиновники. Нет учеников, свободных работников, с самостоятельными запросами и критическим отношением к передаваемым им учениям и знаниям, а есть люди, подвергающиеся известного рода гипнотизации. Конечная цель всех обучающихся в университете - это диплом и служба, - служба в большинстве случаев у правительства, при том более выгодная, чем та, на которую могут расчитывать не окончившие университет. Правительство покупает оканчивающих университет, и они продаются ему, получая диплом в виде квитанции на право праздной жизни под защитой правительственных агентов и на шее трудового народа. Университет является ничем иным, как одним из государственных органов, помогающим правительству подчинить весь народ своему влиянию, одурманить его. Это - фабрика дипломированных, но не научное учреждение. По отношению к истинной науке университет занимает то же положение, что церковь по отношению к истинной религии. Они неизменно ведут свой обман: университет - в умах, церковь - в сердцах людей.

   И, как это всегда бывает, когда нужно скрыть недостаток внутреннего содержания, у нас силятся поднять авторитет университета установлением внешних мудреных форм: наряжают студентов для пущей важности в особого покроя платье с золотыми пуговичками и синими нашивочками и даже в шпаги и треуголки; профессора награждают друг друга разными громкими наименованиями: экстраординарными и ординарными, магистрами, докторами, доцентами и приват-доцентами, деканами, президентами и т. п. - и очень этому рады, как пятилетние дети; самые университеты именуются "Императорскими"...

   Никакие автономии университетов не улучшают дела, так как прямая цель высших учебных заведений - подготовка государственных чиновников, как это и сказано в новейшем проекте университетского устава министра Шварца, - т.-е. всех этих податных инспекторов, проституционных врачей, судей, чиновников особых поручений, учителей гимназий, дипломатов и тому подобных "деятелей", под игом которых века страждет и стонет русский крестьянский и рабочий народ, отдавая свои соки всем пepeчиcлeнным паразитам, развращающим его. Так можно-ли говорить здесь о чем-нибудь другом, как не о взаимной купле-продаже? Можно-ли говорить здесь о науке? Нет, здесь в конце концов все сводится к достижению материального благополучия.

   Самые программы научные, практикующиеся в университете, совершенно произвольны и предписываются высшим правительством. Совет профессоров университета, - казалось бы, единственный судья в этом случае (если оставить в стороне самих учащихся - студентов), - не может изменить их. И программы эти зачастую нелепы. Правда, иной раз не знаешь, кого больше винить в этой нелепости: правительство, или самих ученых людей, предварительно разрабатывавших эти программы.

   Общую черту всех программ на разных факультетах (и даже в специальных высших учебных заведениях) составляет перегружение их предметами, клином внедряющимися в тот или иной цикл знаний: никому не нужными, не интересными и практически решительно бесполезными предметами. После сдачи скучного экзамена, студенты забывают не только содержание иной науки, по даже имя ее, и вспоминать о таких науках никогда потом в жизни не приходится. Спросите студента первого курса любого факультета университета, и он назовет вам несколько таких благодарных наук. В одной из русских газет напечатано было письмо молодого инженера о высшей школе, он писал: "Поражаешься часто той массе балласта, из никому неизвестных и ненужных наук, которые нам приходилось зубрить, например - галлургия, пробирное искусство, или "краткий курс" палеонтологии в 1500 страниц! Или - мировая статика!!." В конце письма молодой питомец высшей технической школы делает следующий вывод: "Совершенно необходимо обуздать бессовестных профессоров и маниаков (таких много), раздувающих свои курсы"...

   И я думаю, что в молодом инженере тут говорит не только личное раздражение против людей, съедавших его силы напрасно. Нет, в самом деле, есть такие очень узкие специалисты в ученом мире, своего рода "ископаемые", знания которых больше решительно никому не нужны, кроме них самих да двух - трех их приятелей из числа профессоров же. Как тут быть? Надо же куда-нибудь приткнуться в жизни, и как-нибудь питаться!.. Ну, вот тут, силами приятелей, тот или иной курс и включается в программу учебного заведения: молодежь мытарится, а специалист делается лектором, и сама Академия Наук печатает его исследования на толстой бумаге, с тем, чтобы затем свалить в собственный подвал...

   Подвергнувшись в университете сильной и всесторонней муштровке воли и ума, студен теряет (за редкими исключениями) всякую тень независимости и внутренней свободы, покорно подставляет шею под ярмо, в которое наряжают его, и покорно бредет по проторенной уже тысячами его предшественников дорожке: идет в судьи, в податные инспектора, в прокуроры, учителя и инспектора гимназий, в профессора и приват-доценты, в губернаторы и министры... Вечная ему память, русскому студенту! Он сохранил свою душу, чтобы погубить ее, - как говорил Христос. Начав приучаться к подчинению в гимназии, еще не дававшим себе ясного отчета во всем происходящем вокруг мальчиком, он так привык к этому подчинению, что, уже будучи взрослым человеком, остался настолько малодушным, что беспрестанно прыгая и прыгая через препятствия в виде всевозможных бесконечных экзаменов и коллоквиев, достиг, наконец, желанной цели - диплома и вот - готов навсегда погрязнуть в житейской тине.

   Получается своеобразный круговорот. "Ребенок учит урок, потому что так велено; гимназист зубрит к экзамену, потому что так заведено; студент записываете бестолковую лекцию, потому что она назначена по расписанию; гимназический учитель требует от ученика твердого знания урока, потому что он на то поставлен; профессор читает бестолковую лекцию, потому что его за тем посадили на кафедру. Словом, один толкает другого, не зная, куда и зачем, и другой также не знает, куда и зачем толкает его один, - но не расспрашивает об этом, следует импульсу и затем в свою очередь начинает толкать невинного третьего. Perpetuum mobile, которого тщетно ищет механика, блистательным образом найдено и осуществлено в нашей педагогической и житейской практике, - не без желчи, но вполне справедливо говорит Писарев в своей прекрасной (хотя и настроенной на материалистический лад) статье против университета.

   Но, может быть, покажется неверным сопоставление университета и гимназии? Оно и впрямь, кажется, неверно. Университет, пожалуй, вреднее гимназии, - вреднее в том отношении, что зло, которое приносят гимназии, явное, и мы все видим его, - в университете же зло его замаскировано: отчасти маркой "высшего" учебного заведения, отчасти - некоторой внешней свободой учащихся, немного превосходящей гимназические порядки, а главным образом - внушениями профессоров, что только здесь-то, в университете, и преподается настоящая наука, выше и кроме которой уже нет никакой. Помимо этого, самые последствия пребывания в университете более роковые, чем в гимназии: по окончании избирается непременно какая-нибудь карьера, и таким образом закрепляется вся та ложь, которой напичкали новоиспеченного "гражданина своего отечества" в университете.

  

  

  

   Есть много охотников исправлять недостатки университета, и так как исправлять на деле - руки коротки, министерство не позволит, - то исправляют, так сказать, теоретически, пером на бумаге, в уединении собственного кабинета.

   О, недостатки университета многие отлично чувствуют! Но одни благоразумно молчат до поры до времени, другие - скромно советуют...

   К числу таких "советующих" относится известный профессор Московского университета Озеров, поместившей статью по "университетскому вопросу" в недавно выпущенном Костромским землячеством при университете сборнике.

   Статья довольно многоречива, и в ней много афоризмов в стиле Козьмы Пруткова, в роде того, что "нельзя на металлической вещи ставить золотую пробу, когда золота в ней нет, или очень-очень мало"; или: "чтобы выплавить из железа тонкую вещь, нужно много-много знаний"... Но статья профессора интересна тем, что она указывает массу недостатков в постановке университетского преподавания: называет профессоров "фальшивомонетчиками" за то, что они выпускают недостаточно подготовленную к общественной деятельности молодежь; признает желательным не только расширение института вольнослушателей и допущение женщин в университет на равных основаниях со студентами, но и открытие дверей университета для "посторонних" и для прессы; говорит много другого о необходимости общественного контроля над университетом и, вообще, о связи университета с обществом; признает, что студенты не могут быть судьями относительно той или другой научной силы; признает, что при теперешней экономической обстановке успешное занятие наукой у студентов не может итти; признает, что "теперь в университетах, особенно на юридических факультетах, молодые люди зачастую только воспринимают определенную сумму знаний, но они не научаются работать сами"; наивно заявляет, что "очень желательно, чтобы допускалось работать на темы, избранные самими работающими" и т. д. *).

  

   *) Характер еще более откровенных излияний носит совсем недавно вышедшая брошюра приват-доцента Московского университета Кольцова "К университетскому вопросу". В ней описывается вся грязь закулисной деятельности гг. университетских ученых: кумовство, "генеральство" и т. п. Не хочется останавливаться на этой брошюре. Отсылаю к ней интересующихся.

  

   Такая откровенность делает честь проф. Озерову... но как думает он устранить эти недостатки? Оказывается, что надо повысить экзаменационные требования, сделать экзамены публичными, а также созвать съезд по университетскому вопросу, где можно бы придумать, как устранить все эти недостатки, - съезд, конечно, с разрешения и одобрения начальства, с приветствиями от министра, попечителя округа и т. д. "Мы должны требовать не только сухого (?) знания"... "Мы, преподаватели высших учебных заведений, должны сознать (?) в полной мере нашу строгую ответственность"... "Я совершенно склонен думать, что нас, преподавателей, общество в праве было бы привлекать"... и т. д., - распинается проф. Озеров. Как много здесь чувства собственного достоинства и великодушной снисходительности к этому "обществу"! И нет ни слова о зависимости университета от государства. Г-н Озеров не замечает, ... что многое из его мечтаний хотя и осуществлено в заграничных университетах, но общее состояние университетов и их влияние на общество там то же, что и у нас, благодаря той же коренной причине: отсутствию независимости школы.

   Там та же погоня за дипломом. Я знаю французский университет, где студенты иной раз чуть ли не впервые знакомятся с названием некоторых наук, которые они якобы "превзошли" в университете, из диплома, выданного им по окончании курса. В Австрии и Венгрии, как я знаю из верного источника, по крайней мере одна треть всего числа окончивших гимназию поступает в университет почти единственно для того, чтобы пробресть льготу по отбыванию воинской повинности. За границей та же привиллегированность высшей школы. В Германии, например, - этой "культурнейшей" и "научнейшей" из всех современных стран, - университеты для простого народа недоступны; для него там существует Volksschule. У немцев еще больше, чем у нас, студенты славятся своей тупостью, развратом и страстью к спиртным напиткам. Там та же, что и у нас, погоня профессоров за чинами и орденами. Я знаю одного русского ученого, который рассказывал о том, как в молодости он ездил в Германию совершенствоваться в науках. Между прочим, в Геттингене, при первой встрече с тамошней знаменитостью профессором Валлахом, он заметил, что в разговоре, как только он произносил слова: Herr Professor, то г. Валлах все морщился, а потом молодой русский ученый узнал от ассистента г-на Валлаха, что он совершил ужасную неловкость, называя этого самого Валлаха Herr Professor, ибо этот самый Валлах был выше, чем простой Herr Professor: он быль Herr Geheimrathe, т.-е. тайный советник. Анекдот этот замечательно характерен и точно передает подлинную физиономию наших монополистов науки.

   В Германии связь университета с государством откровеннее, пожалуй, чем где бы то ни было. На-днях читали мы в газетах эту замечательную телеграмму из Кенигсберга: "В университете состоялось торжественное, провозглашение кронпринца ректором. Прибыли императорская чета с принцем; состоялся парад первого армейского корпуса".

   Наука и парад армейского корпуса! Казалось бы, что может быть между ними общего? Но в том-то и дело, что между современной университетской наукой и армейскими корпусами слишком много общего, чтобы не поддерживать им между собою постоянного общения.

   Еще немного позже состоялся юбилей берлинского университета, столь же, если не более, знаменитого, чем кенигсбергского. Здесь уже дефилировали перед императором не войска, а сами профессора с ректором во главе. В газетах называли это "торжественная процессия". Гг. профессора, одевшись в какие-то хитоны и шапочки особого покроя, с легким сердцем проделали эту комедию.

   Таким образом, на Германии мы с особенной наглядностью видим, что современные университеты сделались такою же принадлежностью военного государства, как генеральные штабы, воздухоплавательные парки и государственный коннозаводства.

   Все это забыл проф. Озеров.

   Но говорить серьезно об исправлении недостатков университета нельзя, не указывая, прежде всего и главным образом, на основной: на зависимость университета, школы, источника знания, от государства.

   Все остальные недостатки могут уничтожиться только тогда, когда наша школа совершенно и без малейших изъятий освободится от связи с государством.

   Ни о каких дипломах или правах в истинной школе не может быть речи. Научное искание должно быть свободными, а для этого ему необходимо быть искренним. Искренность же никак не может обусловливаться наградами и наказаниями или стремлением к каким-нибудь привиллегиям, но только - наличностью внутреннего стимула в работе: интереса к предмету и научной пытливости.

   При современных же условиях, если постановка преподавания в университете сколько-нибудь и улучшается, то улучшение это все же не может считаться существенным. Ведь соответственно увеличивается и рост духовного сознания человечества, и повышаются требования к университету; стать же на уровне этих требований университет ни в коем случае не может: как учреждение, призванное не поощрять внутреннюю свободу своих питомцев, а обуздывать ее, он непременно будет стоять ниже этих требований.

   Остается только еще добавить, что все сказанное об отрицательном значении связи университета с государством одинаково относится ко всякому тину государства: и монархическому, и конституционному, и республиканскому.

   Как бы ни называлось любое правительство, основою его является все-таки организованное насилие, а символом - штык.

   Всякому правительству естественно желать укрепления своей власти и, следовательно, стремиться подчинить своим видам печать, школу. О свободе научного искания здесь уже не может быть речи. И, идя навстречу какому бы то ни было правительству, школа идет навстречу нравственному растлению и смерти:

  

   "Над вольной мыслью Богу неугодны

   Насилие и гнет!"

  

  

  

   "Словом, послушать вас, так выйдет, что наша молодежь не должна иметь ничего общего с университетом? Быть может, по-вашему, те, кто поступил в университет, должны одуматься и уйти из него, а тем, кто не поступал, и совсем не нужно поступать?" - спросят у меня.

   - Да, я думаю, что так.

   "Но, в таком случае, где же учиться людям?!" Мы так привыкли к существующему ложному методу образования - с обязательными программами, экзаменами, дипломами и т. п., что даже забыли, что собственно значить учиться и как надо учиться. Однако, не есть-ли это аксиома, что, прежде, всего, учиться человек должен самостоятельно?

   Это требование вытекает из того положения, что наука не есть такая штука, которую можно пристегнуть и не пристегнуть к человеку: занятия ею только тогда продуктивны и действительно нужны, когда в голове у человека возникают известные вопросы, которые он и стремится удовлетворить наиболее полно, черпая знания из сокровищницы наук. Он совершенно не нуждается в профессорах, которые бы натаскивали его, едва не насильно, в той или иной области знания: ему нужны только библиотеки, музеи и лаборатории, которые должны быть общественными и открыты для всех желающих. Его учит, наконец, сама жизнь, от которой ему не следует, да и не приходится, замыкаться.

   Самая способность методически расширять свои познания и систематизировать их с успехом приобретается и вне университета. Помимо библиотек и музеев, к услугам каждого - специальные программы. Ведь и в университете фактически большинство студентов (во всяком случае - филологов, юристов, математиков) занимаются дома, или - у нас в Москве - в "Румянцевке", по учебникам и печатным лекциям. Вполне самостоятельно, располагая книгами и разве еще добровольными указаниями сведующих людей, можно заниматься и опытными науками: медициной, естествознанием, механикой. Кто стремится бескорыстно к образованию, тот всегда найдет возможность для этого и помимо университета, который и большинстве случаев не облегчит, а только затруднит работу. Если трудно достичь такого порядка сейчас, то нужно стремиться к нему, не тратя сил на создание новых университетов, которые бы замыкались в своих четырех стенах, работая никому не нужную работу.

   При таком взгляде на науку и сущность образования не трудно догадаться, что можно ответить тем защитникам казенных школ, которые утверждают, что такой порядок немыслим, так как для молодежи ценно известное принуждение во время обучения, которое не дает отвлекаться от работы, торопить и заставляет непременно кончить работу, чего при самостоятельных занятиях молодой человек оказался бы, быть может, не в силах выполнить. На это можно сказать только, что такому человеку наука вовсе не нужна, или она недостаточно его интересует, раз у него не хватает терпения заняться ею. И самое лучшее, что можно посоветовать такому человеку, это - оставить книгу и заняться более интересным и подходящим для него делом. Наука же существует не для получения за занятия ею диплома.

   Университет, даже будучи идеальным, вовсе не является необходимым условием истинного образования. Свет не только в окошке.

   Большинство выдающихся людей всех наций не учились в университете и часто только потому и делались выдающимися, что не испытали влияния университета, губящего в каждом даровании все непосредственное, сильное, оригинальное, истинно драгоценное. Я не говорю уже о писателях - беллетристах и поэтах, из которых на одного учившегося в университете бесспорно приходится, по крайней мере, 10 не получивших почти никакого, так называемого "правильного" образования, т.-е. не высидевших на казенной скамейке положенного числа лет. Между тем каждый из них не только по широте своего мировоззрения, но прямо и по количеству накопленных знаний, превзойдет 10 наших присяжных "интеллигентов", с университетскими дипломами, вместе взятых. И дело здесь вовсе не в их исключительной талантливости, во что сейчас же, конечно, упрут защитники университета. Нет, причина здесь в том, что они дали свободно развиваться своим природным задаткам, соответственно лишь собственным духовным запросам и не гонясь ни за наградами, ни за правами. То же самое - выдающиеся мыслители, философы. Теперь творения их служат материалом для изучения и исследования в университетах, доставляя хлеб профессорам, а между тем они сплошь и рядом не знали университета, а некоторые и открыто высказывались против него.

   Так, Гартман не учился в университете и благословлял за это судьбу. Шопенrayэр проклинал университетскую философию, "ту, - как он говорит, - добрую питательную университетскую философию, которая пробирается своим путем, отягченная сотнями целей и тысячами соображений, имея во всякое время перед глазами страх Господень, волю министерства, догматы местного исповедания, желания издателя, сочувствие студентов, доброжелательство товарищей, ход политики дня, минутное направление публики и все тому подобное". Кант был того мнения, что "из академий выходит в жизнь больше нелепых голов, чем из какого-нибудь другого общественного класса". Он говорил также, что "болтовня высших учебных заведений есть большей частью соглашение уклоняться от решения трудных вопросов, придавая словам изменчивый вид". Лихтенберг говорил: "Избави Бог, чтобы человек, учителем которого является вся природа, должен был сделаться куском воска, чтобы на нем отпечатал свой возвышенный образ какой-нибудь профессор". Английский моралист Карпентер, оставленный при Кембриджском университете по окончании его, для подготовки к преподавательской деятельности, скоро увидел, как он выражается, что он "должен или задохнуться или уйти из университета", - и он предпочел последнее. Американский мыслитель Генри Давид Торо говорил, что если он и обязан чем университету, так только благодаря его библиотеке, а никак не ректорам и профессорам. А вот отзыв Ник. Гавр. Чернышевского об университете: "Та ученость, которая приобретается посредством школьных знаний, вообще - не больше, как школьные пустяки, большую часть которых надобно выбрасывать из головы, чтобы она не оставалась засорена вздором, и чтобы очистилось в ней место для серьезных занятий. Это вообще, обо всяких факультетах и о студентах всяческих университетов... Характер школьного преподавания - сухое, тупоумное педантство. Это почти неизбежно так, по самой сущности дела. Кому не надоест 10 - 20 лет толковать, год за год, все одно и то же. Учитель, профессор, почти всегда занимается своим делом с отвращением; и, для облегчения своей тоски, заменяет науку простой формалистикой. А вдобавок обыкновенно и глупеет от глупой скучности своего ремесла... Наука - не в школах. В школах - чопорное тупоумие невежд. Наука в книгах и в личном самостоятельном труде над приобретением знаний из книг и из жизни". Не только совершенно отрицает необходимость университетского образования, но признает влияние его в высшей степени вредным великий наш современник Лев Николаевич Толстой.

   Совершенно не учились в университете Д. С. Милль, Монтэнь, Герберт Спенсер, неокантианец Ренувье, Фихте Старший, получивший только элементарное школьное образование, Мэн-де-Биран, французский метафизик, О. Конт, учившийся только в Политехнической школе и не окончивший ее. Но не только философы, а и представители других отраслей знания часто достигали выдающегося положения в науке, не учившись в высшей школе. Знаменитый математик Бессель ни в каких школах вообще не учился и занимался самостоятельно, будучи служащим торгового дома. Не учились в университет математики Непер и Лаплас, последний из которых известен и своими открытиями в астрономии. Английский естествоиспытатель Альфред Уоллес едва окончил начальную школу и говорил сам про себя, что он учился в "университете природы". Знаменитый французский историк Мишле не учился в университете. Наш археолог и историк Забелин не получил не только университетского, но и гимназического образования. Из экономистов не учились в университете - Сен-Симон, Роберт Оуэн, Фурье, Рикардо, Прудон, Фридрих Энгельс, Генри Джордж.

   Возразят, что романы и стихи писать, а, пожалуй, и философские системы строить можно и не получивши "правильного", т.-е. университетского образования, но зато без него кажется совершенно немыслимым изучение естествознания. История, однако, показываете, что и этого нельзя сказать.

   Наведем справки.

   Бывший не только философом и математиком, но и естествоиспытателем Паскаль в университете не учился. Не только экономист, но и естествоиспытатель Вен. Франклин, сын бедного ремесленника, не кончил даже и средней школы, долго был служащим в различных типографиях и приобрел знания самостоятельно. Фарадей, величайшей физик XIX столетия, был сыном кузнеца, в юности зарабатывал хлеб ремеслом переплетчика, был чистильщиком сапог, а затем ассистентом у знаменитого химика Дэви и, никогда не учившись в университете, приобрел познания самостоятельно, чтением и во время научных путешествий с Дэви. Сам Дэви был сыном резчика по дереву, по окончании низшей школы брал уроки у сельского аптекаря и хирурга, работал самостоятельно и университетского образования не получил. Известный физик Румфорд был офицером и в университете не учился. Физик Фаренгейт был купцом и в университете не учился. Известный зоолог Ламарк сначала служил в военной службе, затем был членом банкирского дома и работал самостоятельно, не учившись в университете. Изобретатель железной дороги Стефенсон был простым рабочим, затем директором копей и не только в университете, но и вообще нигде в школах не учился. Не получил никакого оффициального образования и другой знаменитый изобретатель, наш современник, Эдиссон.

   Много, вероятно, было и других людей, сумевших найти пути для своего развития и без помощи университета, правительственной школы. Если это и требовало от них большого напряжения жизненных сил, перенесения страданий и лишений, то они должны были быть более счастливы, чем те люди, все духовное "я" которых определяется и развивается по направлению, внушенному извне, по чужой указке. Им не пришлось испытывать того вечного чувства собственной зависимости от чьей-то другой, грубой и невежественной воли. И в значительной мере только вследствие самостоятельности в деле собственная развитая многие из перечисленных великих деятелей науки и могли найти самих себя, так как никакой школьный режим не препятствовал свободному проявлению их призвания.

   С другой стороны, известно много случаев, когда будущие знаменитые ученые и писатели, поступая в школу, не только не получали удовлетворения своих духовных запросов, но, напротив, страдали от школьного режима и тяготились своим положением. Конечно, при этом школа, - безразлично, элементарная или высшая, - обнаруживала полное непонимание исключительности и даровитости их натур. Гегелю, например, университет выдал диплом, в котором будущий знаменитый философ аттестовался как - я привожу буквальное выражение - "идиот в философии". И ведь это отнюдь де единичный случай. У нас в России Белинский был исключен из университета "за неспособность".

   Поражает также и то обстоятельство, что часто изучивший в университете одну специальность впоследствии делается известным как работник в совершенно другой области. Напр., Дарвин слушал лекции на богословском факультете, готовясь к духовному званию, и притом окончил университет очень плохо. Эйлер, один из величайших математиков XVII ст., также изучал в университете, по желанию отца, готовившего его в пасторы, богословие и восточные языки. Гете в университете изучал право, а впоследствии прославился не только как великий поэт, но и как естествоиспытатель. Университет же оставил в нем самые нелестные воспоминания ("Фауст").

   Много также было примеров, когда знаменитые впослвдствии ученые поступали в университет, но не кончали его. Так, вышли из университета, не окончивши в нем курса, Ньютон, немецкий педагог Фребель, экономист Сисмонди и др.

   Итак:

   многие знаменитые представители всех отраслей знания совершенно не учились в университете;

   университет часто обнаруживал полное непонимание исключительности и даровитости натур некоторых своих питомцев;

   многие выдающиеся ученые во время пребывания в университете, под давлением разных внешних причин, изучали совершенно другую область знания, тем та, в которой они впоследствии работали;

   наконец, многие знаменитые ученые, в молодости покидали университет, не окончивши его.

   Все это доказывает, что прохождение университетского курса и возможность широкой научной деятельности вовсе не стоят в непременной причинной зависимости между собой. Но достаточно и этого положения, чтобы иметь право скептически отнестись к научному значению университета. Как мы и стремились доказать, значение это очень не велико и крайне двусмысленно. Скудные научные сведения покупаются в университете дорогой ценой духовного рабства в течение пребывания в нем и, в большинстве случаев, окончательной утраты индивидуальных особенностей личности, ее внутренней, духовной свободы и, если уж быть до конца откровенными, - ценой ее человеческого достоинства.

  

  

  

   Такова постановка преподавания в университете. Но, в связи с критикой ее, сам собою назревает вопрос, необходимость разрешения которого должна невольно чувствоваться: что такое то, что так плохо преподается в университете, - что такое наука? Нечто абсолютно высокое и стоящее вне всяких попыток критического отношения к ней, или же, что естественнее при общем ненормальном строе современной жизни и уродливости внутренних взаимоотношений людей ученого цеха, - понимание науки, свойственное нашему времени, при анализе его, тоже дает не мало материала для обобщений и выводов далеко не положительного характера?

   Можно сказать, что современная наука основана на двух принципах: потребности теоретического познания и необходимости практических, прикладных сведений. Первый из них определяется лозунгом: "знание для знания". Люди, верящее в него, говорят, что они "посвятили свою жизнь науке", и ставят себе в особенную заслугу, что из тех многочисленных сведений о разных предметах, которые они всю жизнь стремятся приобретать, нельзя сделать никакого употребления для жизни. Принцип этот - "знания для знания", очевидно, ложен. Не говоря уже о том, что любопытство узнавать все о разных предметах, независимо от того, насколько это важно и нужно для человеческой, долженствующей быть разумной, жизни, - мыслимо только в быту совершенно праздных людей, освободивших себя от большинства естественных для человека обязанностей по отношению к другим братьям - людям, освободивших себя и от борьбы с природой за существование и насильно взваливших эту борьбу на плечи других, - не говоря об этом, самая мысль о том, чтобы приобретать все больше и больше знаний о чем угодно, без всякого разбора, не может не казаться разумному человеку совершенно дикой. В самом деле, предметов для изучения в мире - бесчисленное количество, в буквальном смысле этих слов. Жизнь же человеческая коротка. Не только одной, но и 20, и 100 человеческих жизней не хватило бы на то, чтобы исчерпать область сведений о всех явлениях мира или даже какой-либо одной его стороны. Но ведь каждый из нас живет здесь только одну жизнь. Неужели же она должна пройти в бессмысленном накапливании, и в вечной возне с ними, и в переворачивании слева направо и справа налево всевозможных сведений (хотя бы из одной, случайно избранной области знаний), никому ни на что в сущности не нужных? Ведь имеет же какой-нибудь свой смысл каждая жизнь человеческая? Ведь не в том же он, чтобы до тупости набить голову ученым багажом и умереть? Какой смысл в таком "посвящении себя науке", в стремлении к "знанию для знания"? Благо грядущих поколений? Но ведь им предстоит та же бессмысленная работа над тем же неисчерпаемым материалом. В этом-ли жизнь, жизнь-ли это? Конечно, нет и не в этом жизнь.

   С другой стороны, отрасли современной науки, преследующие практические, прикладные цели, столь же мало могут удовлетворить разумное человеческое сознание. Так как и в них нет никакого критерия того, что хорошо и нужно, и того, что дурно, ложно и бесполезно, - то, наряду с крупицами истинного знания, в них заключается такая масса грубых суеверий, шарлатанства, хитросплетений и лжи, что в этой лжи и в этих суевериях крупицы истинного знания бесследно тонут. Таковы: политико-экономические науки, с их единственным raison d'etre - оправдать насилие угнетателей над угнетенными; юриспруденция, занимающаяся вопросами о пресечения преступлений, которые являются прямым следствием ненормального общественного строя, признающегося, однако, при этом незыблемым; продолжающие дело экономических и юридических - исторические науки, возводящие существующее насилие в неизбежный закон развития человеческих обществ; медицина, с ее потворством ненормальной жизни современных людей, болеющих в городах от излишеств и праздности, а в деревнях - от недоедания и сверхсильной, тяжкой работы, - медицина с ее лекарствами, вивисекцией и с пережитком людоедства - мясоедением; техника и прикладное естествознание - с их подслуживанием капиталу.

   Наука должна быть живой силой, преобразующей жизнь. Между тем, привиллегированым и властвующим меньшинством она теоретизирована и ложно направлена именно для того, чтобы не стать живой силой. Глубокая, сознательная внутренняя реакционность прочно укоренилась в большинстве представителей ученого цеха.

   Современная наука, та самая, которая и преподается в университетах - как те прекрасные мраморные колонны в вестибюле главного корпуса нашего университета, которые так привлекают взгляд своею роскошью; колупни ножичком - камень поддается и оказывается не мрамором, а глиной. Роскошь царствующей науки, часто прельщающая неопытный ум, так же поддельна, как поддельна роскошь этих колонн: притронься острием анализа, и окажется, что все величавое и незыблемое по внешнему виду здание царствующей, университетской науки - построено из крайне недоброкачественного, гнилого материала, с претензиями же огромными.

   Знания о том, как наилучшим образом, духовно и физически, провести человеку тот небольшой срок, который ему суждено прожить на земле, несомненно нужны и полезны и одни только составляют истинную науку. Но, чтобы отделить в области знания истинное и важное от ложного и неважного, нужен критерий, которого сама наука не может дать. Не может дать и философия, превратившаяся из науки о смысле человеческой жизни в ряд напыщенных, тяжеловесных систем, отвергающих одна другую и одна перед другой щеголяющих утонченностью умствований, ученостью и хитрыми софизмами, но, по большой части, годных только для умственной эквилибристики сбившихся с панталыку людей, а никак не для руководства жизни.

   Дать критерий истинного и ложного знания может только тот внутренний голос совести и разума, который живет во всех людях и всеми одинаково сознается и который религиозные люди называют голосом Бога.

   Великий пахарь человеческой нивы, взрыхливший и поднявший всю почву обыденных наших понятий и мнений, во многих отношениях достигали изумительного провидения в сфере глубочайших и насущнейших вопросов человеческого понимания, Л. Н. Толстой придерживается в вопросе о науке именно этого взгляда.

   Мнение Льва Николаевича сводится вкратце к следующему.

   Смысл человеческой жизни состоит в стремлений к благу. Единственное истинное благо людей, зависящее от них самих, ничем ненарушимое и никем не могущее быть отнятыми, заключается в любовном единении их между собою и с Богом, т.-е. не умирающим высшим духовным началом, живущим в душе каждого человека. Чтобы достигнуть истинного блага, человек должен стремиться к самосовершенствование, т.-е. к отречению от сознательного служения похотям тела и к жизни только для Бога.

   И если в совершенствовании, в приближении к совершенству Отца-Бога, человек положит главную цель своей жизни, то для него невольно все знания распределяются по степени их важности соответственно этой главной цели. На первое, по важности, место становятся те знания, которые могут содействовать человеку в выполнения назначения его жизни, поскольку эта жизнь здесь, на земле, протекает в зависимости от пространственных и временных условий. Далее становятся на свои соответственные места: знания, которые не имеют непосредственного отношения к главной задача жизни человека, и знания, которые, хотя посторонние ей, но не препятствуют человеку в ее выполнении.

   Таково понимание Толстым цели и границ образования. И пониманию этому нельзя отказать ни в разумности, ни в последовательности.

   Следование такому пониманию, не только не противореча разумному смыслу человеческой жизни, но способствуя наибольшему выяснению его, и не только не препятствуя человеку в достижении единственного истинного блага его жизни, но увеличивая это благо, - делает жизнь человека разумной и прекрасной. Существо, одаренное образом и подобием Божиим, перестает быть тупой марионеткой, все назначение которой сводится к тому, чтобы проделать, пока ее не убрали с театра, ряд каких-то действий, не понимая их значения.

   Можно даже признавать законность чисто теоретического интереса в науке. Например, те, кто хоть краешком привходили в великую сокровищницу открытий астрономии и пытались, на основании данных изумительных методов астрономической науки, проникнуть в беспредельные тайны "миров иных", - наверное, не могут отрицать необыкновенного, оживляющего и возвышающего, воздействия астрономических занятий на свой духовный мир. Вселенная расширяется, растет, углубляется, - это растет ваша душа...

   И нет решительно никаких доводов, за то, чтобы человек, одаренный бессмертной душой, ограничивал свое существование и содержание своей внутренней жизни пределами нескольких ближайших улиц да знакомством с Марьей Ивановной, Захар Петровичем и еще двумя - тремя приятелями.

   И, однако, этот самый теоретический интерес в знании может быть правильно и плодотворно направлен только при активном сосуществовании в нашем сознании наивысшего и все определяющего религиозного критерия. Ибо религия ближе всего подводит нас к истине о жизни. Религия - интуиция, откровение, и в ее свете меркнут всевозможные достижения чисто рассудочного знания. Сделавший величайшие открытия в науке Ньютон говорил о себе: "Не знаю, чем кажусь я миру. Но себе я представляюсь ребенком, который играет на берегу моря и собирает гладкие камни и красивые раковины, меж тем как великий океан глубоко скрывает истину от глаз его". Вот голос истинного ученого, голос просвещенного человека. Попробуйте заставить сказать то же самое современного профессора!

   Знание, приобретаемое рассудочным путем, перерабатывается при посредстве религиозного сознания в направлении и целях единого, общего наивысшего синтеза. Ведь только ложная религия, зиждущаяся на слепоте и суеверии (то, что