Добролюбов Николай Александрович - А. Ф. Смирнов. Борец за дело народное

ведения самого Николая Александровича. Действенность! Но во имя чего? Каков идеал Добролюбова, был ли он в эти годы?! Одна из записей дневника, в январе 1857 года, описание диспута с другом-оппонентом Щеголевым позволяет наметить контуры этого идеала.

   "Со Щеголевым у нас общего только честность стремлений, да и то немногих. В последних (точнее, наверное, конечных.- А. С.) целях мы расходимся. Я - отчаянный социалист, хоть сейчас готовый вступить в небогатое общество, с равными правами и общим имуществом всех членов... Идеал его - Северо-Американские Штаты. Для меня же идеала на земле еще не существует, кроме разве демократического общества, митинг которого описал Герцен". И далее:

   "...Я полон какой-то безотчетной, беспечной любви к человечеству". На митинге, о котором говорит Добролюбов, Герцен развивал мысль, что - свобода России начнется с восстания крестьян, что мужику нужна земля, что цари уйдут, а социализм не уйдет.

   Итак, студент Добролюбов к концу учебы утверждается на позициях социализма, общности собственности, обеспечивающей полное равенство, понимает обреченность буржуазного строя, даже в его радикальном, североамериканском выражении. Он интернационалист: "полон любви ко всему человечеству".

   Идеал социализма настойчиво, вновь и вновь тревожит Добролюбова. По совершенно неожиданным поводам у него родятся и роятся мысли, "как можно бы и хорошо бы уничтожить это неравенство состояний, делающее всех столь несчастными, или по крайней мере повернуть всех вверх дном,- а_в_о_с_ь потом к_а_к-н_и_б_у_д_ь получше устроится все".

   Добролюбовский "Дневник" помогает нам хотя бы частично восстановить содержание этих горячих юношеских исканий. Просиживая ночи над "Полярной звездой" Герцена, он пишет в дневнике, что, закрыв книгу, долго не мог заснуть, "много тяжелых, грустных, но гордых мыслей бродили в голове. В половине 10-го я проснулся совершенно свежим и, напившись чаю, поговоривши, полюбовавшись еще раз на портрет Искандера, сел за работу". Запись эта как нельзя лучше свидетельствует о благотворном и великом воздействии на ум и чувства молодого Добролюбова Герцена и всей потаенной, бесцензурной русской литературы, русской мысли. Вскоре в число любимых авторов вошел еще один литератор. Это был молодой Чернышевский, привлекший к себе внимание всех мыслящих, и, разумеется, студентов не в последнюю очередь, своими статьями "Очерки гоголевского периода русской литературы", за которыми последовал "Лессинг", знаменитый диспут, оцененный современниками как манифест эпохи. Добролюбов и ранее любил читать "Современник" Белинского, столь горячо им почитаемого. Благодаря ему он заново переосмыслил все ранее прочитанное и многое в истории русской литературы понял совершенно иначе, чем оценивал прежде, до чтения статей Белинского. И вот теперь новое имя в любимом старом пушкинском, некрасовском журнале. Впервые, после почти двух десятилетий замалчивания, произнесено открыто имя любимого мыслителя, во всеуслышание заявлено, сколь многим обязана ему русская литература, вся отечественная культура.

   С тех пор имя Чернышевского слилось нерасторжимо с именем Белинского и воспринимался он как достойный продолжатель дела "неистового Виссариона". "Статьи Чернышевского,- свидетельствует Златовратский, - произвели умственное движение в институте, все с жаром набросились на них" {Златовратский А. П. Из воспоминаний.- В кн.: Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников, с. 145.}. Среди почитателей Николая Гавриловича был и Добролюбов. Вскоре они познакомились и лично, знакомство быстро перешло в близкую дружбу, тесное сотрудничество. Общность убеждений и взглядов явилась основой большой человеческой дружбы и любви, которую пронесли эти два замечательных русских деятеля, выросших на волжских берегах, через всю жизнь. И сегодня имена и дела их неразрывны в памяти нашей.

   Ко времени знакомства с Чернышевским, которое произошло не позднее апреля 1856 года, Добролюбов знал его важнейшие работы. Познакомил их институтский товарищ Добролюбова, член его кружка, а в прошлом ученик Чернышевского в саратовской гимназии Н. П. Турчанинов.

   В письме от 1 августа 1856 года к Турчанинову Добролюбов писал: "Я до сих пор не могу различать время, когда сижу у него <...>. С Н. Г. толкуем не только о литературе, но и о философии, и я вспоминаю при этом, как Станкевич и Герцен учили Белинского. Белинский - Некрасова, Грановский - Забелина и т. п. Для меня, конечно, сравнение было бы слишком лестно, если бы я хотел тут себя сравнивать с кем-нибудь, но в моем смысле вся честь сравнения относится к Н. Г. Я бы тебе передал, конечно, все, что мы говорили, но ты сам знаешь, что в письме это не так удобно" {Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, с. 318-319.}.

   Последние слова вскрывают смысл бесед ученика и учителя.

   Эти беседы Чернышевский позже описал в "Прологе". Конечно, не с первого свидания возникало это необыкновенное чувство, пять лет работы в "Современнике" породили его: "Я любил Добролюбова как сына",- писал Чернышевский Пыпину в 1878 году, а жене в том же году сказал даже больше: "Я любил его сильнее, чем Сашу или Мишу". Для оценки подобных чувств слова, какие бы они ни были, окажутся бессильными.

   Встреча с Чернышевским - это перевал в жизни Добролюбова; это выражение завершения формирования убеждений молодого Добролюбова и вместе с тем начало его деятельности как политического публициста, как борца с диким самовластьем, с силами "темного царства". Его действенный патриотизм, рано созревшая потребность и стремление все силы посвятить служению Отечеству, родному народу, поднимаются на новую, качественно более высокую ступень. Он убеждается, что служение Отечеству требует прежде всего освобождения сил народных от самодержавно-крепостнических пут. И если во времена Минина и Пожарского и даже в 1812 году все силы народные напрягались для защиты Отечества, то Крымская война воочию убедила Добролюбова, что Отечество нельзя с успехом защищать против иноземного неприятеля, вторгающегося в Россию, не очистив страну от прогнивших порядков, не свергнув царскую династию, этих совершенно чуждых народу голштинских принцев, воссевших на российский престол, всю эту придворную нечисть и все продажные души и перья (вроде Булгарина и Греча), которые династии служат и прославляют ее. Проблема завоевания политических свобод, обеспечение свободы мысли и слова, как первый шаг на этом пути, оказывается в центре внимания Добролюбова уже к концу студенчества. Позже именно эти проблемы он разовьет в своих подцензурных статьях и в знаменитом "Письме из провинции", прозвучавшем со страниц "Колокола" набатом, призывом к крестьянской революции. Умелое сочетание легальных и нелегальных средств борьбы, понимание значения и тех и других, характерная черта всей деятельности Добролюбова, просматривается уже на заключительном этапа становления его личности.

   После окончания института Добролюбову надлежало восемь лет служить по назначению Министерства народного просвещения, отрабатывать казенный кошт. Но педагогическое поприще уже его не прельщало, даже и в столице (открывалась вакансия в 4-й Петербургской гимназии). Он уже сделал свой выбор. "Я решительно втягиваюсь в литературный круг,- пишет он вскоре после сближения с Чернышевским,- и, кажется, могу теперь осуществить давнишнюю мечту моей жизни".

   С помощью Чернышевского и его друзей из числа военных удалось устроить Добролюбова репетитором во 2-й Петербургский кадетский корпус. Вопрос о службе в системе просвещения был снят, и долгожданная свобода обретена.

   Побывав на родине, в июле 1857 года Добролюбов вернулся в Петербург и был принят на постоянную работу в "Современник". Ему было предложено вести критико-библиографический отдел, а несколько позже, с конца 1857, года, он стал вести общередакторскую работу на правах одного из руководителей журнала, вместе с Чернышевским и Некрасовым.

   Личная жизнь Николая Александровича в эти годы не весьма богата событиями. Вначале он жил в скверненькой и серой холостяцкой квартирке один. Затем, по настоянию Некрасова, переехал в квартиру рядом с "Современником", то есть квартирой Некрасова, и взял к себе двух братьев. Большую часть дня проводил у Некрасова, ночами писал. Опекали его дома вначале Ольга Сократовна, затем А. Я. Панаева - гражданская жена Некрасова. К этому времени относится увлечение Николая Александровича сестрой Ольги Сократовны. Анна Сократовна ответила ему взаимностью, но вмешалась старшая сестра, заявившая, что Анна - не пара Николаю Александровичу, и отправившая несостоявшуюся невесту в глушь, в Саратов, к матери. Николай Александрович очень переживал все случившееся. Тоской о большой любви, о дружбе пронизана вся его жизнь в эти годы. В 1858 году Добролюбов от истощения и интенсивной работы заболел золотухой, потом у него начался туберкулез. Друзья много заботились о нем, но напряженная работа по ночам, до четырех часов утра, нравственные переживания общественного и узко личного порядка делали свое дело. Летом 1860 года, по настоянию Некрасова и Чернышевского, Добролюбов уехал лечиться за границу.

   Таков внешний, весьма скромный рисунок его жизни за эти годы - первый этап его сотрудничества в "Современнике", ставший и вершиной его творчества. На эти годы падает расцвет его многогранной, интенсивной, энергической, как сказал бы он сам, деятельности. К анализу этой деятельности мы и переходим.

   Итак, в 1857 году, то есть на двадцать первом году жизни, Добролюбов стал ведущим критиком лучшего, влиятельнейшего русского журнала тех лет. В "Современнике", овеянном славою его основателя, традиции Пушкина не только почитались, но и блестяще развивались еще с 40-х годов. Благодаря Белинскому, Некрасову, Панаеву в журнале объединялись лучшие литературные силы,- объединялись не случайно, а в силу солидарности своих политических и эстетических взглядов и общности литературно-художественного вкуса. Это объединение носило характер дружеских отношений. Еще со времен Белинского большими друзьями были Тургенев, Боткин, Анненков, Фет, Григорович. Все они сотрудничали в журнале. Принимали в нем участие И. Гончаров, Л. Толстой, Писемский, Полонский, Островский. Это был лучший литературный круг того времени, за которым были главные традиции 40-х годов. Они были даровиты, образованны и обладали большим литературным опытом и вкусом. К тому же их общественно-политические устремления если и не совпадали во всем, то все же имели общие черты - неприятие николаевского деспотизма, понимание необходимости ликвидации крепостничества. Они все сходились на требовании свободы слова и мысли, и все их творчество было пронизано гуманизмом, уважением к человеку. Правда, в понимании путей и форм декларации этих гуманных вольнолюбивых и расплывчато формулируемых принципов между ними были существенные различия. Обнаружилось, правда, это не сразу. Ведь шел еще только 1857 год. Но обнаружение это произошло не без участия Николая Александровича.

   Когда в эту среду попал Чернышевский, сразу началось возбуждение; с приходом Добролюбова оно постепенно пошло в сторону открытого раскола. Развернулась борьба между идеологами революционной демократии и либералами. "Очерки гоголевского периода", "Эстетические отношения искусства к действительности" открыли бой. Добролюбовские статьи включились в сражение, что называется, с хода. Старые сотрудники журнала в ужасе заговорили: "Уходит бессмертная эпоха русской поэзии", "проклятая политика" мутит литературу, убивает поэзию. Встал вопрос о пушкинском и гоголевском направлениях в литературе. Но за этим во многом надуманном противопоставлении двух закономерных этапов развития отечественной литературы и всей русской социально-философской мысли скрывалась попытка консерваторов, и часто плетшихся за ними в хвосте либералов ("умеренных прогрессистов", по тогдашней терминологии), увести литературу, духовную культуру в сторону от жгучих проблем бытия. Вольно или невольно, но подобные поползновения вели к усилению позиции консерваторов, сторонников существующих порядков.

   В основе размежевания общественных сил лежали глубокие подспудные социально-экономические сдвиги, страна вступала в полосу открытых классовых битв, охватывавших все сферы жизни, в том числе идеологию, литературу как ее составную часть. Ленинское определение тех лет как эпохи кризиса и падения крепостного права, как периода общенационального кризиса (революционной ситуации, что равнозначно) дает ключ к пониманию идейной борьбы и той роли, которую сыграл в ней "Современник" во главе с Чернышевским и Некрасовым.

   Сотрудничество в "Современнике" Добролюбова падает на начальный период вызревания общественного кризиса, вполне сложившегося примерно к 1859-1860 годам, и обрывается в исходе революционной ситуации. Можно смело сказать, что именно грозовая атмосфера тех лет породила великого критика. Страна нуждалась в таком пламенном публицисте, и народ выдвинул его. Приход Добролюбова в журнал и быстрое его выдвижение в руководство "Современником" ускорили идейное размежевание в редакции и в авторском активе журнала. И, конечно же, некоторые личные качества Добролюбова, в особенности его талант, непримиримость к любым проявлениям несоответствия слов и дел,- этой отличительной черты "лишних людей" (этих непонятых лучших людей уходящей эпохи), его ирония, сарказм ко всему, что им не принималось, категоричность его суждений, не принимавших никаких уступок, никаких оттенков и полутонов,- все это, помноженное на остроту ума, талантливость, огромную эрудицию и работоспособность, тоже оказали влияние на положение дел в "Современнике".

   Тургенев сначала колебался, пытался воздействовать на Некрасова, а потом, особенно в отношении к Добролюбову, занял позицию определенно враждебную. Как-то в споре с Чернышевским он заявил: "Вас я еще могу переносить, но Добролюбова не могу". "Вы - простая змея, а Добролюбов - очковая змея".

   Открытое столкновение произошло в половине 1858 года в связи с десятилетием со дня смерти Белинского. В ресторане был организован обед. Пригласили Добролюбова. Он ожидал встретить людей, которые посвятят вечер воспоминаниям и оценке великого критика, а услышал обычную пустую болтовню. Рассерженный юноша разослал участникам обеда злое стихотворение. Многие обиделись. А когда узнали, что автор его Добролюбов, высокомерно бросили брезгливую фразу: "Этот мальчишка сам не понимает Белинского".

   Самое же серьезное столкновение, приведшее к полному разрыву с Тургеневым, было вызвано статьей Добролюбова "Когда же придет настоящий день?" - о романе Тургенева "Накануне". Некрасов пытался уладить конфликт, но Тургенев не хотел уступить своих принципиальных позиций. Некрасову пришлось выбирать, и он выбрал Добролюбова. Это было проявлением политической мудрости с его стороны, в этом величайшая заслуга поэта перед демократией и литературой.

   Этот эпизод в подробностях описан Панаевой в ее воспоминаниях. Некрасов понял молодого критика. Он говорил: "Добролюбов - это такая светлая личность, что, несмотря на его молодость, проникаешься к нему глубоким уважением. Этот человек не то, что мы; он так строго следит за собой, что мы все перед ним должны краснеть за свои слабости, которыми заражены. Мне больно и обидно, что Тургенев составил себе такое превратное мнение о человеке такой редкой честности" {Панаева А. Я. Воспоминания. М., 1948, с. 303.}.

   Так произошел раскол в "Современнике". Вскоре журнал покинули все друзья Тургенева. Роман "Отцы и дети" появился уже в катковском "Русском вестнике". Вместо ушедших дворян пришли демократы: Помяловский, Решетников, Михайлов, Елисеев, Салтыков, Пыпин, Антонович и другие. В этой истории цензор Бекетов обозвал Добролюбова "темной личностью", а Анненков - "нахальным и ехидным мальчишкой", который пишет ругательства на великого писателя. Еще более резко отозвался об этом событии в своих воспоминаниях А. Фет, известный своим консерватизмом. Поэт с глубоким сожалением признал, что хотя "вся художественно-литературная сила сосредоточивалась в дворянских руках, но умственный и материальный труд издательства давно поступил в руки разночинцев, даже и там, где, как, например, у Некрасова и Дружинина, журналом заправлял сам издатель". Его раздражало то обстоятельство, что "при тяготении нашей интеллигенции к идеям, вызвавшим освобождение крестьян, сама дворянская литература дошла в своем увлечении до оппозиции коренным дворянским интересам, против чего свежий, неизломанный инстинкт Л. Толстого так возмущался". Поэт приходил к следующему выводу: "Понятно, что туда, где люди этой среды (то есть разночинцы.- А. С.), чувствуя свою силу, появлялись как домой, они вносили и свои приемы общежития" {Фет А. Мои воспоминания. М., 1890, с. 132.}.

   С уходом Тугенева и его друзей, строго говоря, и возник тот круг сотрудников и руководителей "Современника", который определил его лицо, дал журналу новое направление, которое смело можно назвать последовательным, выдержанным революционным демократизмом. Журнал помещал помимо художественных произведений, литературно-критических статей также исследования по философии, политэкономии; международные и внутренние обзоры и теоретические статьи по этим вопросам (отдел политики). Это был самый читаемый и самый серьезный, одновременно художественно-литературный и теоретический журнал. Его книжки брались нарасхват, передавались из рук в руки, выписывались сообща студентами, гимназистами, слушателями военных училищ, ими зачитывались. "Мы упивались "Современником", видели в нем "учебник жизни", чтили как полубогов его руководителей",- подобных признаний в воспоминаниях людей шестидесятых годов можно привести немало. "Любимцем Петербурга тех лет,- вспоминает, например, П. Кропоткин,- был Чернышевский" {Кропоткин П. А. Записки революционера. М., 1968, с. 226.}. В. И. Ленин с полным основанием назвал шестидесятые годы "эпохой Чернышевского".

   Руководящие деятели "Современника" Некрасов, Чернышевский, Добролюбов, Елисеев, дополняя друг друга, образовывали такую группу экспертов по любым вопросам теории и политики, с которой никто в стране не мог сравниться. Вокруг них группировался широкий круг авторского актива, вобравший цвет передовой, демократически мыслящей интеллигенции, как штатской, так и военной.

   Вокруг руководителя "Современника", одно время редактировавшего также орган военного министерства "Военный сборник" (совместно с Н. Обручевым и В. Аничковым), группировался в конце 50-х годов большой круг демократически мыслящих офицеров, как русских, так и поляков. Наиболее видными из них был профессор Академии Генерального Штаба Н. Н. Обручев (позже начальник генштаба русской армии, правая рука реформатора армии фельдмаршала Д. Милютина) и слушатель той же академии капитан Зыгмунд Сераковский (возглавивший в 1863 году восстание в Литве, погибший от рук царских палачей). Подробнее о нем в нашей книге ("З. Сераковский". М., 1959). Вскоре оба эти офицера стали самыми близкими друзьями Николая Александровича. В одном из писем в начале мая 1859 года Добролюбова к Бордюгову говорится: "Недавно познакомился с несколькими офицерами Военной академии и был у нескольких поляков, которых прежде встречал у Чернышевского. Все это люди, кажется, хорошие, но недостаточно серьезные". Воспоминания одного из близких друзей Сераковского, его однокашника по Академии генштаба (позже известного военного деятеля, генерала от кавалерии) Н. Д. Новицкого не только раскрывают круг близких к Добролюбову и Чернышевскому лиц, но, что еще более важно, рисуют облик Добролюбова, его поведение на этих сходках, как выразился Новицкий, на которых Добролюбов высказывал свою жажду активной борьбы. Н. Д. Новицкий поступает в академию осенью 1857 года (это время начала работы Добролюбова в "Современнике", и описываемые им события разворачиваются примерно на рубеже 1857-1858 годов).

   "После войны я вернулся в Петербург в 1857 году, поступил в Академию. У Сераковского кого только не было. Прихожу раз вечером, было мало народу, входит Чернышевский. А мы на батареях читали "Современник" и читали "Очерки гоголевского периода", особенно в последние периоды войны... Николай Гаврилович принимал в разговоpax живое и веселое участие, и, не стремясь к этому, он был в беседах душой кружка...

   Зыгмунд Игнатьевич Сераковский был революционер с ног до головы (широкоплечий, белый блондин, среднего роста, с пылающими голубыми глазами), весь порыв - "все возможно, как невозможно!" кричал он. Он был организатор революции прирожденный...

   ...Немного расскажу и про Добролюбова, образ которого в моем воображении не только наяву, но даже,- вы поверите ли тому?- во сне никогда не являлся без образа Чернышевского, как и наоборот!.. Да и многое ли можно рассказать про этих двух людей, живших не столько внешнею, сколько внутреннею жизнью, ставивших благо общественное важнейшею целью своего существования и в оплату за то страшившихся не только того, чтобы жизнь, но чтобы и сама смерть-то не разыграла "какой-нибудь обидной шутки" над ними?!

   ...Впервые я встретился и познакомился с Добролюбовым у Чернышевского. Это было вскоре за появлением первых статей Добролюбова, которые, сразу же обратив на себя внимание, вначале весьма многими приписывались перу Чернышевского.

   Я не разделял такого мнения, почему прямо и обратился к Николаю Гавриловичу за разъяснением.

   Николай Гаврилович тотчас же открыл мне этот секрет, который, впрочем, весьма недолгое время оставался секретом и для публики...

   ...Мне редко удавалось в моей жизни встречать людей более деликатных, во всем сдержанных, несмотря на всю страстность и восприимчивость своей глубоко поэтической натуры, более скромных, несмотря на громадный ум и чувство самой гордой независимости, и в то же время более нежно добрых без малейшей сентиментальности, чем Н. А. Добролюбов" {Новицкий Н. Д. Воспоминання о Чернышевском и Добролюбове.- Литературное наследство, т. 67. М., 1959, с. 110.}.

   Выразительная характеристика передового офицерства того времени содержится в письме Добролюбова к И. И. Бордюгову (декабрь 1858 г.), в котором Добролюбов, предлагая ему приехать в Петербург, писал: "Я бы тебе целую коллекцию хороших офицеров показал" {Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, т. I, с. 495.}. К цитируемым словам Добролюбова Чернышевский сделал важное примечание, вскрывающее их точный смысл: "Это были два кружка: один состоял из лучших офицеров (слушателей) Военной академии, другой - из лучших профессоров ее. Николай Александрович <Добролюбов> был близким другом некоторых из замечательнейших людей обоих кружков". Нет никакого сомнения, что Чернышевский имел здесь в виду не только Новицкого, но также Сераковского, Обручева и весь круг их единомышленников.

   Еще М. Лемке в предисловии к первому Полному собранию сочинений Добролюбова обоснованно поставил вопрос о революционных связях Добролюбова, о его конспиративной работе (или попытках вести ее), нашедшей частично отражение в переписке с друзьями {Лемке М. Биография Добролюбова.- Полн. собр. соч., с. 74.}.

   Проведенная советскими исследователями работа показывает, что офицеры, группировавшиеся вокруг Чернышевского и Добролюбова, приняли затем активное участие в "Великоруссе" и в восстании 1863 года. Это позволяет теперь более правильно судить о том, о каком общем деле толковал Добролюбов со своими институтскими однокашниками, когда звал их смело и самоотверженно идти в огонь за убеждения, за любовь к Отечеству {Рейсер А. С. К вопросу о революционных связях Добролюбова. Нечкина М. В. Н. Г. Чернышевский в борьбе за сплочение русского демократического движения.- "Вопросы истории", 1953, No 7 и др.}.

   Уже летом 1857 года, то есть вскоре после выпуска, Добролюбов упоминает в письме к Бордюгову об "общем и святом деле", о необходимости что-то "предпринять" для этого. В апреле 1859 года ему же сообщает, что он укрепился в этой мысли и обсуждает ее "у одного восторженного господина" вместе с пятью-шестью товарищами. Речь шла, по-видимому, о встрече у Сераковского. В мае он предлагает Бордюгову "энергически" взяться за общее дело - "пойдем же дружно и смело" - и многозначительно добавляет: "ты понимаешь, о чем я говорю". Он настойчиво зовет друга в столицу, чтобы совместно поговорить "о предмете очень важном". Подобных эвфемизмов в его переписке множество. Они разбросаны в письмах к другому конфиденту М. Шемановскому. Похоже, что Добролюбов посвятил его в свои планы и встречал полное сочувствие друга.

   Есть высшие идеалы жизни, говорится в письмах друзей, которые выше чина, комфорта, любви к женщине, даже науки, и эти идеалы - в общественной деятельности, "...мы должны создать эту деятельность: к созданию ее должны быть направлены все силы, сколько их ни есть в натуре нашей. И я твердо верю, что будь сотня таких людей, хоть как мы с тобой и с Ваней <Бордюговым>, да решись эти люди и согласись между собой окончательно,- деятельность эта создастся, несмотря на все подлости обскурантов".

   В ответном письме от 10 июня 1859 года Шемановский рассказывал, как под влиянием обстановки провинциальной Вятки он быстро становится Обломовым. Шемановский сомневался в том, чтобы небольшой группе удалось создать ту "деятельность", о которой писал ему Добролюбов.

   Добролюбов счел нужным разъяснить свою точку зрения. Надо воспитывать себя так, чтобы "зло - не по велению свыше, не по принципу - было нами отвергаемо, а чтобы сделалось противным, невыносимым для нашей натуры. Тогда нечего нам будет хлопотать о создании честной деятельности: она сама собою создастся, потому что мы не в состоянии будем действовать, как только честно" {Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, с. 510.}. В другом письме Добролюбова содержится важный, но скрытый (письмо отправлялось по почте, а не с оказией) намек на возможный результат такой "деятельности", возникшей вследствие непреодолимой потребности бороться со злом. "С потерею внешней возможности для такой деятельности,- продолжает Добролюбов,- мы умрем,- но и умрем все-таки не даром... Вспомни:

  

   Не может сын глядеть спокойно

   На горе матери родной и т. д.

  

   Прочти стихов десять, и в конце их ты увидишь яснее, что я хочу сказать".

   Добролюбов отсылает своего друга к стихам Некрасова, которые были призывом к революционному подвигу:

  

   Умрешь не даром... Дело прочно,

   Когда под ним струится кровь.

  

   Вскоре в письме к С. Т. Славутинскому (начало 1860 г.) Добролюбов прямо писал о том, что "современная путаница не может быть разрешена иначе, как самобытным воздействием народной жизни" (курсив мой.- А. С.) {Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, с. 525.}. Эвфемистичность этих строк очевидна.

   Они отражают веру революционно-демократических кругов в близость революционной вспышки. "Мы серьезно считали себя "накануне" <революции>. То было время самого славного возбуждения",- писал в своих воспоминаниях Шелгунов {Шелгунов Н. В. Воспоминания. М.- Л., 1923, с. 24.}. "Нас скоро прибудет",- убежденно писал Добролюбов в 1859 году. Это убеждение разделял и Чернышевский. В "Прологе" Левицкий (Добролюбов) говорит: "В 1830 г. буря прошумела только на Западной Германии, в 1848 г. захватила Вену и Берлин. Судя по этому, надобно думать, что в следующий раз захватит Петербург и Москву".

   Этой верой в скорую народную революцию проникнуты все статьи Добролюбова в "Современнике", и чем выше было напряжение общенационального кризиса, чем ближе был час провозглашения грабительской "крестьянской" реформы, тем сильнее звучал голос Добролюбова. Иные из его статей, и прежде всего знаменитая "Когда же придет настоящий день?", так высоко ценимая В. И. Лениным, прозвучали для "молодого поколения" как набат, зовущий Русь к топору.

   Статьи Николая Александровича посвящались самым разным проблемам. Сказывалась специфика руководимого им отдела, требовалась быстрая реакция на вновь вышедшую литературу, особенно вызвавшую внимание общественности. Писал он легко, быстро, часто засиживаясь по ночам. Теперь его наследие - неиссякаемый источник для диссертационных исследований по самым различным научным дисциплинам: философским, историческим, филологическим, педагогическим и др.

   Но неизменно всегда в центре его внимания находилась русская литература, ее современное состояние, ее история и грядущее, определение ее места и роли в судьбах народных. Это диктовалось особенностями его таланта, взятого во внимание Чернышевским и Некрасовым при распределении редакционных обязанностей, и в этом смысле знаменательно, что с приходом Добролюбова в журнал и до его отъезда за границу Чернышевский литературной критикой по существу не занимался, сосредоточившись всецело на проблемах социально-философских, экономических, ведя важнейший политический отдел журнала. Внимание Добролюбова к литературе объяснялось и тем особым положением в обществе, которое она заняла, ее воздействием на умы и сердца. Журналы, а тем более "Современник", являлись политическими трибунами, а в стране, лишенной политических свобод, художественная литература со времен Радищева служила наилучшей формой выражения важнейших политических проблем. Поэтому и от критика требовалось прежде всего раскрытие этих социальных аспектов художественного произведения с учетом, разумеется, эстетической стороны дела, форм, средств, мотивов, использованных художником слова. И вот где раскрылся дар Добролюбова как политического публициста и его тонкий вкус художника. Его статьи критико-библиографического плана и позитивные очерки (например, брошюра о Кольцове) фокусируются на центральной проблеме российской жизни тех лет - борьбе с самодержавием, крепостничеством, помещичьим землевладением, всесилием царской бюрократии и пр. "Темное царство", рисуемое им на основании анализа драм Н. А. Островского, воспринимается читателем как критика всей народной жизни в стране, задыхающейся под гнетом царизма, это образ трудящегося угнетенного люда, стихийно тянущегося, рвущегося к свету из мрачного подземелья. Отсюда и другие темы-образы. Прежде всего поиск положительного героя - народного заступника, точнее, тех общественных сил, которые способны указать народу выход из "темного царства", организовать массы, просветить их, возглавить в борьбе за освобождение.

   Чернышевский, Добролюбов, круг их соратников-однодумцев, группировавшихся вокруг "Современника", полагали, что роль организатора народной борьбы выполнит демократическая интеллигенция, прежде всего "молодое поколение". Под "молодым поколением" они разумели молодежь и студенчество, прежде всего студентов университетов, как наиболее зрелую, всесторонне политически образованную часть молодежи. В их лексике "молодое поколение" и студенчество суть синонимы, с одной поправкой - важную роль они отводили также демократической части офицерского корпуса, слушателям военных академий и училищ. С учетом роли армии в грядущем перевороте они и вели большую работу в офицерском корпусе. В этом плане опыт декабристов был ими творчески усвоен неплохо.

   Образ революционного деятеля, вождя народного возмущения, как он встал со страниц добролюбовских статей, дается в развитии от Инсарова до Базарова и далее к героям Чернышевского - к Рахметову.

   Не случайно студенты и офицеры на своих сходках и "литературных вечерах" - широко использовали материалы "Современника" для пропаганды идей революционной демократии, подчеркивали, что работа русских инсаровых - это объект внимания уже не литературной критики, а корпуса жандармов. Именно в этой теснейшей связи добролюбовских статей с жизнью, с молодыми ее побегами заключена тайна огромного, быстро возросшего их влияния, их воздействия на молодежь, на лучшую часть русского общества.

   К чему звал, во имя чего призывал бороться Добролюбов - пропагандист, мыслитель, борец?

   За торжество идеалов социализма, в которые уверовал еще в студенческие годы. Таков обычный ответ. Социализм он видел в освобождении мужика с землей, в его свободе от ярма чиновника, помещика, попа; в переустройстве жизни на мирских, общинных началах. Все это действительно можно найти в его статьях. Но Добролюбов вслед за Чернышевским понимал, что первостепенная, неотложная задача в России состоит в устранении царского самовластия, в установлении политических свобод, конституционном закреплении подлинного народовластия. И он высказал это в подцензурной печати (см. "От Москвы до Лейпцига") и в свободном изложении своих взглядов ("Дневник" и особенно "Письмо из провинции").

   Надобно заметить, что в этом центральном пункте миросозерцания Добролюбов стоял на позиции Чернышевского. Лучшие из соратников последнего разделяли эти взгляды. Не случайно в бумагах Н. Серно-Соловьевича сохранялся проект конституции (написанный в 1861 г.) и за конституцию ратовал З. Сераковский (записка "Вопрос польский").

   Защите, обоснованию, пропаганде "общего дела", "настоящего дела" подчинены все выступления Добролюбова, отсюда поразительная их целеустремленность. Они резко отличаются от либерального обличительства, которое критик беспощадно высмеивал. С 1858 года по инициативе Добролюбова в "Современнике" появилось сатирическое приложение "Свисток", который он и вел вплоть до отъезда за границу. Высмеивание либерального обличительства, когда за деревьями теряется лес, когда внимание читателя всецело занимают мелкими фактиками и, высмеивая урядников, забывают царя, стало основным занятием "Свистка". Не все поняли сразу смысл добролюбовского сарказма, печать заговорила о мальчишках, семинаристах, надругательствах над гласностью и т. д. Под влиянием этих нападок Герцен публикует в "Колоколе" статью "Очень опасно" ("Very dangerous!!!") с резким осуждением выступлений Добролюбова против "обличительной литературы". Критик, с молодых лет поклонявшийся Герцену, вначале даже не поверил случившемуся и выразил свое недоумение в дневнике (5 июня 1859 г.) (Чернышевский сохранил эту запись, очищая дневник от всего, что могло быть использовано жандармами в качестве улик). Добролюбов рвался в Лондон, желая объясниться лично. Поехал Чернышевский. В Лондоне он пробыл с 24 по 30 июня. Его переговоры с Герценом не были безрезультатными ("ездил не напрасно" - как оценивал позже), но основного предложения Чернышевского - выдвижения требования конституции и подчинения этой цели всей пропаганды, всех выступлений - Герцен в 1859 году не принял, расценил как проявление узкофракционного подхода. Только в 1861 году Герцен принял это предложение и стал бороться за созыв "Земского собора".

   Вера в народную, крестьянскую революцию, работа открытая и конспиративная для ее подготовки, пропаганда ее идей, защита последних была исходным пунктом и в оценке Добролюбовым всей духовной культуры нации, ее художественной литературы. Воздействие народной жизни на литературу, степень полноты отражения первой во второй проходят красной нитью через все его работы. Этим объясняется его особый интерес к "гоголевскому направлению", к поэзии Кольцова и особенно Некрасова. Он даже выделял творчество Гоголя и Некрасова как переломные пункты в истории русской прозы и поэзии, именно в плане отражения жизни народа, выражения и защиты его интересов, его духовного облика.

   Верой в неизбежную и притом скорую народную революцию объясняется в конечном счете и отношение Добролюбова к либерализму, к оценке образа "лишних людей" в русской литературе, ибо эти явления переплетаются в нашей истории. Вновь и вновь возвращается Добролюбов к этой теме, жизнь заставляла это делать.

   "Лучшие люди 40-х годов" (Герцен в том числе) верили, одни больше, другие меньше, что из среды просвещенных дворян явятся новый Петр Великий, новые Сперанские. Поэтому надо помогать правительству, то есть просвещать, осторожненько наставлять его и поласковее упрашивать: облагодетельствуйте, мол, новыми милостями, дайте мужику земли, пожалуйте бесцензурную печать, отмените телесные наказания и пр.

   Добролюбов в "мудрое самодержавие" и в "просвещенное дворянство" не верил, милостей не ждал, понимая, что уступки у правительства вырываются силой, и коль силы есть, так лучше царизм свалить. Отсюда отношение к "лучшим людям 40-х годов", к Рудиным, Печориным, отсюда и непримиримость и категоричность добролюбовских оценок. Герцен - даже он, не говоря уж о Тургеневе и т. д.,- обижался, в Рудине он видел молодого Бакунина (в этом признавался и Тургенев) и в какой-то мере себя. (Неслучайно же А. Потебня в 1863 году сравнил Герцена с Рудиным.) В приговоре Добролюбова над Рудиным и Печориным есть что-то автобиографическое, он звучит как самоочищение, как выдавливание из себя былых увлечений и стремления подражать Печорину. В этом критик признается и сам.

   В лирическом отступлении в статье "Когда же придет настоящий день?" изложена одиссея собственного духа. Вместе с тем это и этапы становления воззрений и характера целого поколения, названного В. И. Лениным революционерами эпохи падения крепостного права. В этой автобиографичности, по нашему мнению, ключ к пониманию всех суждений и оценок "лишних людей".

   Слабы они или сильны? Кавелин и Добролюбов - оба связаны с Рудиным, только один остался им на всю жизнь, другой простился еще на студенческой скамье с былым увлечением.

   Давно замечено, что формы протеста против настоящего у человека различны. Можно, не принимая настоящее, уйти в прошлое или переселиться в область грез, но главное - не принимать античеловеческого, не прислуживать ему. Чацкие, Печорины, Рудины не прислуживали. В этом сила и величие их. И не один Добролюбов в юности увлекался ими. Может быть, здесь отразился не только фазис развития общества, но и нечто такое, что отражает этапы становления человека.

   Здесь встает вопрос: Добролюбов и Герцен - один из самых трудных для исследователя и вместе с тем имеющий, первостепенное значение для оценки деятельности Добролюбова и многих написанных им страниц. От юношеского увлечения и почитания к серьезным спорам, затем к достижению согласия в главном, основном, совместная деятельность в борьбе за политическую свободу и пересмотр грабительской "крестьянской реформы" - таков абрис этих отношений. Кульминация их падает на период пребывания Добролюбова за границей.

   Выехав весной 1860 года (около 14 мая), он вернулся летом 1861 года (12 июля в Одессу, 9 августа в Петербург), прервав лечение,- он был вызван Чернышевским на родину, где назревали решающие события. За год с небольшим, проведенный на чужбине, он исколесил, другого слова не подберешь, пол-Европы (Германия, Чехия, Франция, Италия - с юга на север, даже по пути домой заехал в Грецию и т. д.). Его внимание привлекли такие события, как национальные движения (славян, итальянцев), борьба рабочего класса, взаимоотношения демократов и либералов ("крайних" и "умеренных", "прогрессистов"), облик народного трибуна, способного увлечь массу, организовать, повести за собой. В "Современнике" печатался цикл его статей, написанных за границей. В них прослеживается стремление автора применить опыт западноевропейских народов для решения своих русских дел.

   В этом маршруте разъездов есть одно не раскрытое до конца звено.

   Осенью 1860 года (точнее, от середины августа - до начала сентября), предварительно списавшись с Обручевым, Добролюбов оказывается в Дьеппе на севере Франции. Это был модный морской курорт: пребывание там больного закономерно. Но Дьепп - это пункт, из которого можно было попасть в Англию, в Лондон через четыре - шесть часов. И многие русские путешественники (Тургенев, Боткин) именно через Дьепп ехали к Герцену. Теперь здесь одновременно оказались три друга: Добролюбов, Обручев, Сераковский. Поехали ли они к Герцену вместе? Ведь и Обручев и Сераковский уже там бывали, правда, порознь. Но текст "Былого и дум", его черновые наброски позволяют судить, что осенью 1860 года Обручев был у Герцена вместе с Сераковским. А Добролюбов остался в Дьеппе? Невероятно. Ведь ему было о чем побеседовать с издателями "Колокола".

   Встреча какая-то у Герцена с одним из руководителей "Современника" состоялась именно в это время. Появление статьи "Лишние люди и желчевики" в "Колоколе" 15 октября 1860 года - яркое тому свидетельство. Уже высказывались наблюдения, что оценки Даниилом "лишних людей" - это добролюбовские оценки. "Даниил" - само это имя, выбранное Герценом, говорит за себя,- упорно оспаривает оценки Герцена. Он неумолим в споре. И позже, в некрологе Добролюбову Герцен назовет молодого критика "неумолимым диалектиком". А Чернышевский, прочтя этот номер "Колокола" в "Современнике" (заметки в "Свистке" в январе 1862 г.), поставит все это в связь с прежними выпадами Герцена против Добролюбова. Все эти факты слишком между собой связаны, чтобы не принимать их во внимание и объяснять пребывание Добролюбова в Дьеппе просто морскими купаниями.

   Сомнения если и остаются, исчезают при знакомстве с еще одним свидетельством лица, причем осведомленнейшего, сотрудника "Современника", очень близкого к Чернышевскому - Александра Серно-Соловьевича. Он оспорил заявление Герцена, что последний всегда боролся вместе с Чернышевским и даже дополнял его.

   "Еще в 59 г., когда Чернышевский едва стал занимать передовое свое место в русском движении, выказалось даже в литературе все различие между вами и людьми, сделавшимися скоро действительными вождями молодого поколения.

   Следуя за г. Громекой и прочими либералами этого сорта, вы предсказывали тогда Чернышевскому и Добролюбов ву, что они "досвищутся не только до Булгарина и Греча, но и до Станислава на шею". Помните вашу статейку "Very dangerous!!!" с тремя восклицательными знаками и рукой, указывающей на нее...

   ...Посмотрите, Чернышевский и Добролюбов досвистались, только не до III Отделения и Станислава, а до каторги и могилы...

   ...Позвольте посоветовать Вам перечесть письмо Добролюбова к Вам по этому поводу, оно лучше чем что-нибудь должно освежить в Вашей памяти давно (курсив автора.- А. С.) забытые воспоминания и показать Вам, как уже тогда, когда многое еще не выяснилось, когда Вы были во всей силе своих словоизвержений, относились к Вам эти люди, умнейшие и талантливейшие, какие когда-либо были на Руси. Вспомните также, сколько раз Вы говорили и писали моему брату, чтобы он постарался помирить Вас с Чернышевским во имя так называемого общего дела (курсив автора.- А. С). (Чего и чего ведь не делалось во имя этого несчастного, так называемого общего дела.) Вы чувствовали, что борьба с Чернышевским Вам не по силам.

   ...А Ваша статья о желчевиках в кого метила?.. А статья Чернышевского о поэзии, где он говорит о Вашем "гикании и гакании"... А поездка Добролюбова за границу, и Ваши взаимные отношения во время его пребывания за границей?..

   ...Всякий раз, когда Вы позволите себе поставить свое имя рядом с именем Чернышевского, я буду печатно останавливать Вас, напоминая Вам, как неизмеримо велико пространство, разделяющее вас" {Серно-Соловьевич А. Наши домашние дела. Ответ г. Герцену на статью "Порядок торжествует" ("Колокол", No 233), 1867.}.

   В 1859 и 1860 годах Герцен не понял и не принял во всем объеме доводы Добролюбова и Чернышевского. Но жизнь шла вперед и учила многому и быстро. И когда в 1861 году царь свинцом ответил на крестьянские протесты против грабительской реформы, а затем расстрелял польских манифестантов, Герцен понял тщетность своих упований на царя-"освободителя". Весной и летом, после новых встреч с соратниками Чернышевского (Шелгуновым, Михайловым, Н. Серно-Соловьевичем, Сераковским), редакция "Колокола" приняла активное участие в реализации и обсуждении программы "Великорусса". С этой акцией и было связано возвращение Добролюбова на родину по вызову Чернышевского.

   Этот последний период жизни и деятельности Николая Александровича был очень краток и насыщен важнейшими событиями.

   Вернувшись в Петербург, Добролюбов возглавляет "Современник" - этот штаб революционной демократии тех дней (Некрасов и Чернышевский были в отъезде). Напомним, чем жила страна: не прекращались крестьянские волнения, в Польше и Литве было объявлено военное положение, начались в Петербурге и Москве студенческие демонстрации, в армии шли аресты офицеров-демократов, по всей стране разошлись листки &