Добролюбов Николай Александрович - А. В. Кольцов

p;    С колыбели

   До могилы

   Дух с землею

   Ведут брани:

   Земь не хочет

   Быть рабою,

   И нет мочи

   Скинуть бремя;

   Духу ж неба

   Невозможно

   С этой глыбой

   Породниться.

  

   Здесь как будто выражается какая-то попытка объяснить вопрос, обративши внимание на противодействие духа и тела. Но поэт не решается и на этом остановиться; несколько стихов далее он отказывается от собственных соображений, говоря:

  

   В этой сказке

   Цель сокрыта;

   В моем толке

   Смыслу нету,

   Чтоб провидеть

   Дела божьи.

  

   Кольцов теперь более, нежели когда-нибудь, сознавал и горько сожалел, что он недостаточно образован. От природы он был очень умен и проницателен; он не мог смотреть на жизнь и на природу без желания понимать их. Ему беспрестанно приходили в голову новые, важные вопросы относительно всего, что он видел и слышал. Его ум и некоторые общие понятия, какие успел он приобрести, убеждали его, что эти вопросы можно решить с помощию науки. Но именно наукой-то он и не владел настолько, чтобы делать точные и решительные выводы и соображения. Это ему было очень горько, и он писал однажды к своему приятелю: "Будь человек и гениальный, а не умей грамоте,- не прочтешь и вздорной сказки. На всякое дело надо иметь полные способы.. Прежде я-таки, грешный человек, думал о себе и то и то, а теперь, как кровь угомонилась, так и осталось одно желание - учиться". И на самом деле Кольцов все продолжал учиться, постоянно читая книги, среди своих хозяйственных занятий.

   В 1838 г. опять Кольцов был в Москве и прожил здесь довольно долго. Опять сошелся он тут с своими благородными друзьями, и сердце его отдохнуло с ними от тяжелых, мелочных забот, торговых сделок и от того грубого общества, которое окружало его в Воронеже. В это время он написал довольно много хороших пьес, и, конечно, это опять, много зависело от того обстоятельства, что он был совершенно спокоен и душа его ничем не возмущалась. Зато еще тяжелее было ему теперь, возвратиться в Воронеж. Тотчас по приезде туда он писал в Москву: "В Воронеж я приехал хорошо; но в Воронеже жить мне противу прежнего вдвое хуже: скучно, грустно, бездомно в нем. И все, кажется, то же, а не то..." Видно, что ему тяжело было теперь жить с людьми, которые не умели понимать его, и между тем в том же письме он замечает: "Воронеж принял меня в десять раз радушнее противу прежнего; я благодарен ему". Но видно, что это радушие было только по наружности. В том же письме Кольцов рассказывает, каким образом разница понятий заставила его разойтись с прежними знакомыми в Воронеже. "Я хотел с приезда уверить их,- говорит он,- что они криво смотрят на вещи, ошибочно понимают: толковал так и так. Они надо мной смеются, думают, что я несу им вздор. Я повернул себя от них на другую дорогу, хотел их научить - да ба! и вот как с ними поладил: все их слушаю, да сам про себя думаю о другом; всех их хвалю во всю мочь; все они у меня люди умные, ученые, прекрасные поэты, философы, музыканты, образцовые чиновники, образцовые купцы, образцовые книгопродавцы; и они стали мною довольны; и я сам про себя смеюсь над ними от души. Таким образом, всё идет ладно; а то что, в самом деле, из ничего наживать себе дураков-врагов? Уже видно, как кого господь умудрил, так он с своею мудростью и умрет". Это письмо еще раз доказывает нам, как Кольцов по натуре своей был чрезвычайно благороден и умен, но, что ему постоянно вредил недостаток образования. Он с радостью готов был передать другим те новые понятия, которые сам приобрел, и потому принялся было учить знакомых и близких к нему людей. Но это дело было выше сил его, его осмеяли, и он скоро сам увидел бесполезность своих попыток и решился оставить все как было... Положение Кольцова в семействе было теперь, однако, лучше, чем прежде. Отец, его, видя, что стихи не мешают сыну заниматься делом и даже доставляют расположение и уважение важных людей, не стеснял его и был с ним в хороших отношениях. Кольцов сам пишет в том же письме: "Старик отец со мною хорош; любит меня более за то, что дело (в Москве) хорошо кончилось: он всегда такие вещи очень любит". Добрые отношения были еще у Кольцова в это время с младшею сестрою, которую он очень горячо любил. Всеми силами старался он доставить ей образование; необходимость его он сам так сильно чувствовал. Он часто рассуждал, читал с нею и употребил все усилия, лесть, даже хитрость, чтобы умолить отца купить ей фортепьяно, взять учителя музыки и французского языка... К несчастью, впоследствии мелкие домашние дрязги и расчеты нарушили и эту привязанность, как ни старался Кольцов сохранить ее и как ему ни больно было встретить неблагодарность и вероломство в отплату за свою любовь.

   Поддерживать торговые и хозяйственные дела также было не совсем легко для Кольцова, Кроме разнообразных хлопот по делам, у него на руках была теперь новая забота - стройка дома. Во время его отсутствия все шло дурно, и по возвращении из Москвы ему надобно было особенно много трудиться, чтобы все поправить и устроить. Между тем и люди, с которыми ему приходилось иметь дело, вовсе не радовали его. Ему поневоле приходилось хитрить и притворяться с ними, иногда для избежания неприятности, а иногда даже для спасения от гибели. Например, однажды в степи какой-то работник так на него озлобился, что хотел зарезать его. Кольцов успел как-то приметить или узнать его намерение. Что было делать? Сейчас же схватить и обличить бездельника было опасно, уберечься от его нападения не было никакой возможности: дело было в степи. Кольцов решился на хитрость: он вдруг притворился чрезвычайно расположенным к мужику, стал с ним особенно ласков и любезен, поил его вином, сам с ним пил и братался. Таким образом ему удалось избежать опасности и по возвращении в Воронеж ему уже нетрудно было обличить злодея и рассчитаться с ним, как ему хотелось. Тяжело было жить с подобными людьми такому доброму, благородному человеку, каким был Кольцов; в нем все сильнее разгоралось желание оставить Воронеж и переселиться в Москву или в Петербург. При невозможности же сделать это ему хотелось по крайней мере освободиться от мелкого торгашества, в котором поневоле приходилось прибегать к мелким плутням и всякого рода неправдам. Одно из самых отрадных предположений Кольцова в это время состояло в том, чтобы, по приведении в порядок дел по степи и по окончании постройки дома, сдать всю эту мелкую торговлю на руки отцу, а самому открыть в своем доме книжную лавку. К сожалению, это предположение не исполнилось.

   В 1838 г. умер Серебрянский. Смерть его глубоко огорчила Кольцова. Грусть о потере преданного и благородного друга делала, еще тяжеле его положение в кругу людей, которые не умели ценить и понимать его. Его преследовали насмешками, осуждениями, бранью все те, которым не хотелось сознаться, что он лучше их. Кольцова это иногда смешило, но иногда ему и тяжело приходилось. В одном письме к своему другу он говорит: "Здесь, кругом меня, татарин на татарине, жид на жиде, а дел беремя. Стройка дома (которая кончилась с месяц назад), судебные дела, услуги, прислуги, угождения, посещения, счеты, расчеты, брани, ссоры... И как еще я пишу? И для чего пишу? Для вас, для вас одних; а здесь я за эти писания терплю одни оскорбления. Всякий так и лезет на меня: дескать, писаке-то и крылья ошибить; это меня часто смешит, когда какой-нибудь чудак петушится..."

   В 1840 г. еще раз побывал Кольцов в Москве и в Петербурге. Причиной его поездки были два тяжебные дела, для окончания которых нужно было хлопотать ему самому в обеих столицах. Одно дело (в Петербурге) было проиграно. Кольцов поспешил в Москву, чтобы там хлопотать о другом. Здесь хлопоты его кончились благополучно, благодаря особенному участию кн. П. А. Вяземского, давшего ему много рекомендательных писем к разным лицам, к которым ему бы иначе и доступа но было.

   В Москве Кольцов опять отдохнул душою среди своих старых друзей и с ужасом думал о возвращении в Воронеж. "Если бы вы знали,- писал он в Петербург к Белинскому,- как не хочется мне ехать домой: так холодом и обдает при мысли ехать туда, а надо ехать - необходимость, железный закон". Поэтому он и по окончании дел еще несколько времени жил в Москве и радостно встретил с друзьями новый, 1841, год. Через год он грустно вспоминает об этом в стихотворении на новый, 1842, год:

  

   Прожитый год, тебя я встретил шумно,

   В кругу знакомых и друзей.

   ...Так до зари беседа наша

   Была торжественно шумна,

   Веселья круговая чаша

   Всю ночь не осушала дна!

   Но год прошел: одним звездою ясной,

   Другим он молнией мелькнул,

   Меня ж год встреченный прекрасно,

   Как друг, как демон обманул!

   Тяжелый год,- тебя уж нет, а я еще живу,

   И новый тихо, без друзей, один встречаю,

   Один в его заманчивую тьму

   Свои я взоры потопляю.

   Что в ней таится для меня?

   Ужели новые страданья?

   Ужель безвременно из мира выйду я,

   Не совершив и задушевного желанья?

  

   Предчувствие поэта не обмануло его. Ему уже не суждено было прожить до конца 1842 г. В начале 1841 г. он принужден был воротиться домой, потому что в Москве не имел никаких средств для жизни. Пред самым отъездом он писал в Петербург: "Не хочется ехать, да и только. Вот пришло время: и дом и родные невзлюбились наконец. И если б была какая-нибудь возможность жить в Питере,- я бы прямо - марш и остался бы в нем навсегда. Но без средств этого сделать нельзя,- и я еду домой... Я, признаться, думал сначала махнуть в Питер; но как прохватил меня голод, я и присел - и хорошо сделал..."

   Как только приехал Кольцов в Воронеж и устроил немножко дела по торговле и по дому, первой заботой его было выпросить у отца согласие на отъезд свой в Петербург. На этот раз отец был согласен и даже решился уплатить долги по тем векселям, которые были на имя сына и могли препятствовать его выезду из Воронежа, решился также прекратить торговлю скотом и заняться только присмотром за домом, с которого можно было получать теперь до 7000 ассигн. годового дохода. Кольцов был необыкновенно рад такому решению. Но в это время он захворал и очень опасно. На страстной неделе, в 1841 г., он чуть не умер, однако ж на этот раз жизнь его была еще спасена благодаря особенно радушным попечениям доктора, который лечил его. Мать Кольцова постоянно оставалась при нем и ходила за больным, несчастным сыном своим с самым нежным участием. Несколько раз Кольцов просил доктора оставить леченье, если он не ожидает выздоровления. "Доктор, если моя болезнь неизлечима, - говорил он, - если вы только протягиваете жизнь, то прошу вас не тянуть ее. Чем скорее, тем лучше, и вам меньше хлопот". Доктор уверял больного, что он выздоровеет, и это на время успокоило Кольцова. "Если так, будем лечиться", - говорил он. Действительно, на несколько времени ему стало лучше, и он даже получил на время хорошее, спокойное расположение духа, сблизившись с одним существом, прекрасным и образованным, в котором думал найти свое счастие. Но скоро разлука отняла у Кольцова и эту последнюю отраду, и здоровье его еще более прежнего расстроилось. Он почувствовал боль в груди и чрезвычайное расслабление во всем теле. Для излечения доктор посоветовал Кольцову пользоваться купаньем в Дону, и он отправился для этого на дачу к одно-му из своих родственников. Купанье действительно несколько помогло ему, но он принужден был прекратить свое леченье, не кончивши его, потому что вскоре наступила осень и продолжать купанье было уже невозможно. Впрочем, и после этого он продолжал еще понемножку поправляться, стал читать и писать, возобновил переписку с своими друзьями.

   Но для совершенного выздоровления нужно было полное спокойствие, а этого-то и недоставало Кольцову. Родные теперь совершенно оставили его, так что ему приходилось терпеть бедность и недостаток в самом необходимом. Случалось, что ему не на что было купить лекарства; иногда у него недоставало чаю и сахару; иногда приходилось даже оставаться без обеда и ужина. К недостатку скоро прибавилось еще беспокойство: в том доме, где жил Кольцов, готовилась свадьба, и поднялась беготня, уборка и суматоха, ни на час не дававшая покоя больному. Грустно читать одно из последних его писем, в котором он описывает свое положение в это время: "Все начало ходить и бегать через мою комнату; полы моют то и дело, а сырость для меня убийственна. Трубки, благовония курят каждый день; для моих расстроенных легких все это плохо. У меня образовалось воспаление, сначала в правом боку, потом в левом, противу сердца, довольно опасное и мучительное. И здесь-то я струсил не на шутку. Несколько дней жизнь висела на волоске. Лекарь мой, несмотря на то что я ему очень мало платил, приезжал три раза в день. А в эту пору у нас вечеринки каждый день,- шум, крик, беготня, двери до полночи в моей комнате ни минуты не стоят на петлях. Прошу не курить - курят больше; прошу не благовонить - больше; прошу не мыть полов - моют..." Наконец, скрепивши сердце, Кольцов решился молчать, и терпеть до тех пор, пока свадебные пирушки не кончатся. А потом он даже извинился сам пред всеми за те неприятности, которые вытерпел, и таким образом кое-как уладился и помирился с домохозяевами. Его оставили в покое, и он с радостью говорит об этом в одном письме: "Я теперь, слава богу, живу покойно, смирно. Они меня не беспокоят. В комнате тишина; сам большой, сам старшой. Обед готовят порядочный. Чай есть, сахар тоже, а мне пока больше ничего не нужно. Здоровье мое стало лучше. Начал прохаживаться и два раза был в театре. Лекарь уверяет, что я в пост не умру, а весной меня вылечит".

   В эти недолгие промежутки времени, когда облегчались страдания болезни, в эти светлые минуты покоя у Кольцова с новой силой явилось желание переехать в Петербург. Еще и перед этим временем несколько раз представлялись ему случаи получить там торговое занятие. Так, б 1840 г. предлагали ему принять на себя управление книжной лавкою, основанною на акциях. Около того же времени издатель "Отечественных записок" А. А. Краевский предлагал ему принять на себя заведование конторою этого журнала. Но в то время Кольцова удерживали в Воронеже долговые обязательства, переведенные отцом на его имя. Притом же он боялся начинать новую торговлю без капитала, опасаясь, чтобы, при незначительности средств, и тут не пришлось повторять того же, что он успел вытерпеть и что ему так не нравилось в прасольских его занятиях. Теперь же, когда у него, по разным интригам близких ему людей, ничего не осталось, когда он чуть не из милости мог жить в своем доме,- теперь он решительнее прежнего задумал переселиться в Петербург и только ждал своего выздоровления. Но и теперь еще его очень сильно тревожила мысль: как и чем будет он жить в Петербурге? В одном письме он говорил: "Удерживаться дома - житье-бытье мне будет плохое; но всё как ни говори, а со двора меня не сгонят. Ехать в Питер - мне не дадут для этого ни гроша. Ну, положим, я найдусь туда приехать; у меня есть вещей рублей на триста; этого достаточно. Но, приехавши туда, что я буду делать? Наняться в приказчики? - Не могу; от себя заниматься? - Не на что. Положить надежду на мои стишонки: что за них дадут?.. Что, если в сорок лет придется нищенствовать?... Плохо!.."

   Подобные мысли и опасения тревожили Кольцова почти постоянно и возмущали последние дни его жизни. Во все продолжение 1842 года он был болен. Наконец силы его совершенно истощились; он упал под бременем болезни, бедности и бесплодной борьбы с обстоятельствами. 19 октября 1842 года, в три часа пополудни, Кольцова не стало. Он умер на 34-м году от рождения.

   Мы рассказали о жизни этого замечательного человека, насколько это известно из рассказов, до сих пор напечатанных. Но нет сомнения, что еще много откроется впоследствии для биографии Кольцова новых фактов, которые еще более заставят любить и уважать его. Доселе друзья Кольцова, которые могли бы многое рассказать из его жизни, молчали по чувству особенной деликатности, чтобы не выставить в дурном свете многих людей, близких поэту. Со временем, конечно, появятся более полные и откровенные рассказы, в которых мы увидим самые подробности домашнего быта Кольцова. Впрочем, и того, что мы знаем теперь, уже достаточно, чтобы сделать общее заключение о характере этого человека. Во всей его жизни мы видим одно стремление, одну постоянную заботу - образовать себя. Это стремление обнаруживается в нем еще с детства и во всю жизнь нигде и никогда не покидает его. Все, что окружает поэта, противится этому стремлению, но оно все-таки остается в душе его твердо и непоколебимо. Это стремление пробуждает в нем сначала охоту к чтению, потом желание и самому сочинить что-нибудь, и отсюда начинается его поэтическая деятельность. И сама эта деятельность развивалась и совершенствовалась у него по мере большего и большего образования его ума. Как истинный и высокий поэт, Кольцов никогда не предавался одному только безотчетному чувству, без всякого участия разума. Нет, размышление всегда соединялось у него с чувством. В каждом из стихотворений Кольцова непременно есть мысль. И чем выше становилась образованность поэта, тем яснее и полнее выражалась мысль в стихах его, тем теснее она соединялась с чувством сердца. Самые недостатки некоторых стихотворений, напр. дум, происходят от того, что поэт брался в них за представление таких предметов, которые он еще не совсем ясно понимал и в которых поэтому не могло сильно выразиться поэтическое чувство.

   То же было и в жизни. Кольцов еще позволял себе ложь, хитрость, торговые проделки и т. п., пока ум его, образовавшись более, не дошел до сознания высших обязанностей. Но как скоро он их понял, ему стало грустно и тяжело: он почувствовал отвращение к прежней жизни и до самой смерти своей все старался изменить свои обстоятельства и начать новую жизнь. Бедный поэт не успел в своих стремлениях: зло вокруг него было слишком сильно; он не мог выйти победителем из борьбы. Но все же он боролся и даже многое выиграл в этой борьбе; его поэзия досталась ему не даром: многого стоило ему сохранить и воспитать в себе поэтическое чувство, выучиться слагать стихи и даже приобрести то скудное образование, какое видно в его произведениях. Всю жизнь свою он исполнял то, что обещал себе уже незадолго до смерти: "Буду жить, пока живется, работать, пока работается; употреблю все силы, пожертвую, сколько могу; буду биться до конца-края, приведу в действие все зависящие от меня средства. И когда после этого упаду, мне краснеть будет не перед кем, и перед самим собою я буду прав".

   И действительно, если свет был не прав перед ним, зато он был вполне прав и перед собою и перед светом, которому оставил на память своей жизни такую высокую, истинную поэзию.

  

  

   В жизни Кольцова мы видели, что он постоянно стремился к высшему образованию своего ума и сердца: одно уже это обстоятельство делает его замечательным человеком и заставляет любить и уважать его. Но как мы заметили, борьба поэта с обстоятельствами жизни не осталась бесплодною: он многое преодолел, многого достиг силою своей твердой воли и природного ума. И все, приобретенное Кольцовым, не скрылось в душе его, неведомо для людей, а ясно, живо и звучно выразилось в его поэзии. По своим поэтическим произведениям Кольцов замечателен еще более, нежели по своей жизни. Эти произведения не бесполезны и для пополнения биографии поэта. В них так хорошо высказалась живая, поэтическая душа его. Для нас же они важны еще более как превосходные литературные произведения, имеющие общий интерес и значение. По всем этим причинам мы к рассказу о жизни Кольцова прибавим теперь еще несколько слов о характере и значении его стихотворений.

   Кольцов писал сначала разные мелкие стихотворения, подражая отчасти известным поэтам нашим. Это самые слабые его произведения, из которых только немногие заслуживают особенного внимания. Кроме того, у Кольцова есть думы и песни. В думах он обыкновенно старался передать свои сомнения, свои вопросы, которые рождались в его уме при взгляде на мир. Эти думы имеют один важный недостаток: поэт говорит в них о том, чего сам ясно не понимает, и, задавши вопрос, часто очень важный и глубокий, оставляет его без ответа, а иногда еще и прибавляет в конце, что напрасно и рассуждать об этом.

   Песни Кольцова составили у нас совершенно особый, новый род поэзии. И до Кольцова, правда, писали у нас русские песни, но мы уже видели выше, что это были за песни. Несмотря на то что в них являлся как будто простой русский человек, однако ж, ни в содержании, ни в самом выражении этих песен не было ничего простого и русского. Кольцов первый стал представлять в своих песнях настоящего русского человека, настоящую жизнь наших простолюдинов, так, как она есть, ничего не выдумывая. Это происходило от двух причин. Во-первых, Кольцов хорошо знал народную жизнь, знал не понаслышке, а по собственному опыту. Многие потому только воображают, что они знают народную жизнь, что проезжали через деревни и встречались с крестьянами. Такие люди обыкновенно думают, что отличие жизни крестьянина от их жизни состоит только в том, что крестьянин не бреет бороды, не понимает тонкости обращения и не делает визитов. Поэтому они часто представляют, что мужичок сидит у ручейка и жалобно поет чувствительную песню, или, выгнавши в поле стадо, садится под тень развесистого дерева и сладко играет на свирели, или сидит у себя под окошком и собирается убежать в лес, чтобы скрыться от злых толков. Сочинители крестьянских песен не хотят знать, что мужичку некогда переливать из пустого в порожнее, разговаривать с волнами попусту, мечтать бог весть о чем: у него есть дело поважнее. Он сам должен заботиться о себе, если хочет иметь хлеб насущный да хоть плохонький кафтанишко. Он должен и пахать, и боронить, и косить, и молотить, и на базар хлеб свезти, да еще и за домом присмотреть, и скотину покормить. И мало ли у него дела! Каждый божий день занят он с утра до ночи, так что и в светлый праздник чуть отдохнуть успеет. Когда же тут пускаться в мечтания о каком-то золотом веке, о счастии в хижине, и пр. и пр. Только тот, кто не знает жизни крестьянской, т. е. хоть и видал, да не испытал ее,- только тот может представить мужичка с такими чувствами и мечтами. И замечательно еще то, что в этих подделанных песнях никогда не видно, что за человек, как и где живет тот, чьи чувства выражаются в песне. Называется это лицо добрым молодцом или красной девицей, значит, человек из простого звания. А между тем нет тут никакого намека на жизнь простого народа, не видно даже никакого следа заботы о том, чем обыкновенно занят крестьянин, - о приобретении возможности быть сытым, одетым и пр. Как будто они живут где-нибудь в облаках, питаются воздухом, одеваются ветром, умываются росою небесною!..

   Совсем не то у Кольцова. Он сам испытал все нужды простого народа, сам жил с ним, сам был в том же положении, в каком живут наши простолюдины. Поэтому и в стихотворениях Кольцова русские люди являются настоящими, а не выдуманными существами.

   Другая причина естественности изображений в песнях Кольцова заключается в самых свойствах природного ума поэта. Он всегда отличался положительным, практическим взглядом на вещи, и чем более приобретал образованности, тем яснее становился в нем такой взгляд. Он не был из тех людей, которых называют обыкновенно идеалистами и которые, будучи незнакомы с нуждами и трудностями жизни, смотрят с пренебрежением на заботы о вещественном благосостоянии, Кольцов образовался и воспитался именно в школе житейской нужды и лишений. Поэтому он хорошо понимал важность достатка в жизни, - и в его поэзии ярко отразилось это.

   Во всем у него видно живое, положительное направление. Напр., он любуется степью и прекрасно изображает ее; но он не забывается в этом наслаждении. Главная мысль его та, что в степь эту приходит молодой косарь, которому нужно добыть денег, чтобы жениться на дочке старосты. И вот как размышляет косарь, обращаясь к степи:

  

   В гости я к тебе

   Не один пришел:

   Я пришел сам-друг

   С косой вострою;

   Мне давно гулять

   По траве степной,

   Вдоль и поперек

   С ней хотелося...

   Раззудись, плечо,

   Размахнись, рука!

   Ты пахни в лицо,

   Ветер с полудня!

   Освежи, взволнуй

   Степь просторную!

   Зажужжи, коса,

   Засверкай кругом!

   Зашуми, трава

   Подкошенная;

   Поклонись, цветы,

   Головой земле!

  

   Вслед за этим чудным изображением работы косаря рисуется практическая цель, для которой все это делается:

  

   Нагребу копен,

   Намечу стогов -

   Даст казачка мне

   Денег пригоршни.

   Я зашью казну,

   Сберегу казну,

   Ворочусь в село -

   Прямо к старосте:

   Не разжалобил

   Его бедностью,

   Так разжалоблю

   Золотой казной...

  

   Эта забота о вещественных средствах жизни везде видна в песнях Кольцова. Пахарь его не восхищается только природою; нет, он думает о другом:

  

   Заблестит наш серп здесь,

   Зазвенят здесь косы;

   Сладок будет отдых

   На снопах тяжелых,

   ...Уроди мне, боже,

   Хлеб - мое богатство.

  

   В стихотворении "Урожай", после превосходнейшего описания пробуждения сельской природы весной, идет речь о полевых работах крестьян, и главная мысль обращается на то,

  

   Что послал господь

   За труды людям.

  

   Собираясь на пирушку, крестьяне опять

  

   ...пьют и едят.

   Речи гуторят -

   Про хлеба, про покос,

   Про старинушку:

   Как-то бог и господь

   Хлеб уродит нам,

   Как-то сено в степи

   Будет зелено.

  

   По осени мужички -

  

   Хлеб везут, продают,

   Собирают казну,

   Бражку ковшиком пьют.

  

   Невесте своей поэт сулит не одну любовь в хижине, а говорит:

  

   Будут платья дорогие,

   Ожерелья с жемчугом;

   Наряжайся, одевайся

   Хоть парчою с серебром.

  

   Говоря о ссорах с дурной женой, не забывает он и о долгах:

  

   И живем с ней - только ссоримся,

   Да роднёю похваляемся,

   Да, проживши все добро свое,

   В долги стали неоплатные...

  

   В радости своей он говорит:

  

   Я не в поле вихрем веялся.

   По людям ходил, деньгу копил,

   За морями счастья пробовал...

   Моя доля здесь счастливая:

   Я нажил себе два терема,

   Лисиц, шелку, много золота,

   Станет век прожить боярами.

  

   В грусти своей он опять жалеет о том, что нет у молодца

  

   Золотой казны,

   Угла теплова,

   Бороны-сохи,

   Коня-пахаря.

  

   Описывая свое бедствие, он говорит:

  

   С той поры я горем-нуждою

   По чужим углам скитаюся,

   За дневной кусок работаю,

   Кровным потом умываюся...

  

   В грусти своей он не забывает и о своей одежде: "Прошла моя золотая пора", - говорит он, -

  

   До поры, до время

   Всем я весь изжился,

   И кафтан мой синий

   С плеч долой свалился!

  

   Лихач Кудрявич рассказывает даже подробно, что когда приневолят выйти к старикам на сходку,

  

   Старые лаптишки

   Без онуч обуешь.

   Кафтанишко рваный

   На плечи натянешь,

   Бороду вскосматишь,

   Шапку нахлобучишь.

  

   Все эти черты совсем не похожи на восклицания о тоске, о грусти, какие встречаются очень часто в песнях, сделанных другими сочинителями. И, несмотря на видимую простоту и отсутствие всяких поэтических прикрас, в песнях Кольцова несравненно более поэзии, чем в тех сочинениях, и потому именно, что в них более правды. Люди, которые в них изображаются, ближе к нам по своему положению и по своим чувствам. Мы видим, что они в самом деле живут, радуются и страдают, понимаем и причины их веселья и горя,- и поэтому их жизнь, их чувства производят на нас гораздо сильнейшее впечатление, нежели жалобы выдуманных лиц, плачущих так себе, от нечего делать.

   Точно так же и описания природы у Кольцова вполне верны и естественны. Он не придумывает скалистых берегов, журчащих ручейков, прекрасных лесов с расчищенными дорожками и т. п., как это очень часто делалось многими сочинителями. Он описывает именно то, что он видел и знает: степь, ниву, лес, деревню, летний зной, осенние бури, зимние вьюги, и представляет их именно так, как они бывают в природе. Таких картин природы у него чрезвычайно много рассыпано в разных его стихотворениях.

   Некоторые привели мы выше, напр. описание степи. Другие можно видеть в стихотворениях, помещенных в конце этой книжки, особенно в "Урожае", "Песне пахаря", "Что ты спишь, мужичок", "Светит солнышко" и др.

   Кроме уменья изображать природу и жизнь, не искажая их,- у Кольцова есть еще важное достоинство: он понимает предметы правильно и ясно. Не просто он рассказывает то, что случалось видеть ему; это была бы пустая болтовня. Нет, он думает, о чем ему говорить и что говорить - в его стихотворениях всегда есть мысль. Все изображения предметов и людей служат у него только для объяснения или для лучшего выражения главной мысли. У него нет ни одного стихотворения, которое просто, без всякого толку описывало бы что-нибудь; а у других это часто бывает, Услышит человек, что ветер воет, и пишет стихи, что вот, дескать, я сижу и слушаю, как ветер воет; увидит облака на небе, и пишет стихами, как он на облака смотрит; застанет его дождь на дороге - опять стихи готовы, что вот я иду, а меня дождик мочит. У Кольцова не найдем таких стихотворений. И он, конечно, говорит и о ветре, и о солнце, и о буре; но все это у него приведено к чему-нибудь, а не само по себе стоит. У него везде является человек, и рассказывается о том, какое действие производит на него то или другое явление природы ¹¹. Так, в одном стихотворении у него старик при мысли о весне вспоминает о том, что ему недолго уже наслаждаться жизнию. В другом - весна разнеживает сердце молодых людей и пробуждает в них живые чувства. В третьем - весна возбуждает заветные, мирные думы поселян об урожае. То веянье ветра напоминает ему о дороге, и он поет:

  

   В поле ветер веет,

   Травку колыхает,

   Путь мою дорогу -

   Пылью покрывает.

  

   То он вызывает бурю, чтобы прикрыть бегство удальца:

  

   Подымайся, туча-буря,

   С полуночною грозой!

   Зашатайся, лес дремучий,

   Страшным голосом завой!

   Чтоб погони злой боярин

   Вслед за нами не послал...

  

   То осенние ветры и туманы пробуждают в душе его чувство одиночества, и он грустно поет:

  

   Дуют ветры,

   Ветры буйные,

   Ходят тучи,

   Тучи темные.

   Не видать в них

   Света белого,

   Не видать в них

   Солнца красного.

   Во сырой мгле -

   За туманами,

   Только ночка

   Лишь чернеется...

   В эту пору

   Непогожую

   Одному жить

   Сердцу холодно...

  

   Таким образом, каждая картина, каждый стих у Кольцова имеет свой смысл, свое значение по отношению к человеку. Он старался еще глубже понять этот смысл, заключенный в природе, и в этом старании отыскать смысл везде, во всем мире, состоит содержание его дум. Он говорит:

  

   Горит огнём и вечной мыслью солнце,

   Осенены всё той же тайной думой,

   Блистают звезды в беспредельном небе,

   И одинокой, молчаливый месяц

   Глядит на нашу землю светлым оком...

   ...Повсюду мысль одна, одна идея...

   ...Одна она - царица бытия...

  

   Он спрашивает, смотря на лес:

  

   О чем шумит сосновый лес,

   Какие в нем сокрыты думы?

   Ужель в его холодном царстве

   Затаена живая мысль?

  

   Он знает, что человек может и должен рассуждать, давать себе отчет обо всем, что совершается пред ним в мире, потому что -

  

   Целая природа

   В душе человека;

   Проникнуты чувством,

   Согреты любовью,

   Из нее все силы

   В образах выходят...

  

   Правда, эти стремления отыскать мысль в явлениях природы ни к чему не привели Кольцова. Он только уверился, что

  

   Мир есть тайна бога,

   Бог есть тайна жизни,

  

   и не дошел до того, чтобы проникнуть в эту тайну. Для этого он был еще очень мало образован; думы тяготили его, как он сам признается:

  

   Тяжелы мне думы,

   Сладостна молитва...

  

   Впрочем, положительность Кольцова удержала его от так называемого мистицизма, т. е. от стремления находить таинственный смысл во всех даже самых простых вещах. Он возвратился наконец к своему простому, светлому взгляду на предметы, без лишних умствований и мечтаний. В этом отношении любопытно сравнить два его стихотворения. Одно написано еще в 1830 г., когда Кольцов совершенно незнаком был с высшими философскими вопросами.

  

   ЧТО ЗНАЧУ Я?

  

   Что, крошка мелкая, я значу?

   Живу, заботливо тружусь,

   В желанье счастья время трачу

   И, вечно недовольный, плачу.

   Чего ж ищу? к чему стремлюсь?

   В какой стране, на что гожусь?

   Есть люди: до смерти желают

   Вопросы эти разгадать;

   Но что до них! Пусть, как хотят,

   О всем серьезно рассуждают.

   Я недоросль,- я не мудрец.

   И мне нужнее знать немного;

   Шероховатою дорогой

   Иду шажком я, как слепец;

   С смешным сойдусь ли - посмеюсь;

   С прекрасным встречусь - им пленюсь;

   С несчастным - от души поплачу,-

   И не стараюсь знать, что значу...

  

   Здесь еще видна некоторая уклончивость; тон этого стихотворения напоминает тон русского мужичка, когда он с лукавым простодушием говорит: "Где нам!... Мы люди темные". Кольцов в этих стихах как будто бы хочет сказать, что он и приниматься не хочет за рассуждения, что он и знать не хочет вопросов, над которыми люди трудятся. Тут еще видно пренебрежение вообще к мышлению философскому.

   Другое стихотворение написано уже в 1841 г., в последнее время жизни Кольцова:

  

   Не время ль нам оставить

   Про высоты мечтать.

   Земную жизнь бесславить,

   Что есть иль нет - желать?

   Легко, конечно, строить

   Воздушные миры

   И уверять и спорить,

   Как в них-то важны мы...

   Но от души ль порою

   В нас чувство говорит,

   Что жизнию земною

   Нет нужды дорожить?

   Темна, страшна могила,

   За далью мрак густой;

   Ни вести, ни отзыва

   На вопль наш роковой.

   А тут дары земные:

   Дыхание цветов,

   Дни, ночи золотые,