Добролюбов Николай Александрович - Литературные мелочи прошлого года

ому-нибудь г. Зуеву?" Профессор говорил: "Если ученик не знает географии, то, читая, например, историю, не могу же я замечать ему, что Лион находится во Франции, а Тибр течет в Италии..." А ему отвечали: "Отчего же бы и нет? Это было бы и лучше и короче, чем читать, например, целый трактат о разных породах голубей и об их воспитании, как делал один профессор по поводу слова, встретившегося в каком-то памятнике..." И анекдоты о профессорах были отличные! Словом - литература показала себя!

   По этой же части еще был один важный вопрос, которого, однако, так и не решила литература. Дело было в том: нужно ли учителям (особенно уездным) внутренно возвыситься до того, чтобы заслужить сначала уважение общества, а потом, за добродетель, - хорошее жалованье; или же нужно учителям прибавить жалованье для того, чтобы они могли получше держать себя в обществе. В "Журнале для воспитания" почти целый год об этом препирания производились; "Атеней", в лице г. Некрасова, объявил себя за внутреннее возвеличение учителей; г. Гаярин в "Русском вестнике" объявил себя за прибавку жалованья. Но окончательного решения по столь многотрудному вопросу до сих пор еще не произнесено... И, кажется, - не литература произнесет его: прибавка жалованья учителям уже решена, говорят, в министерстве просвещения.

   Не пускаясь в подробности, укажем еще в общих чертах на два современнейшие вопроса - о взятках и гласности. Первый вопрос, впрочем, в прошедшем году потерял уже свою самостоятельность (в этом действительно можно видеть прогресс литературы) и примкнул к вопросу о гласности, которая рассматривалась у нас преимущественно в применении к судопроизводству. Разумеется, тут целая половина рассуждений заключалась в опровержении сочиненного нашими же писателями мнения о том, что гласность гибельна для блага государства. Сколько мы ни прислушивались к общественному мнению здесь, в Петербурге, сколько ни расспрашивали людей, живших в последнее время в провинциях, - ни от кого мы не слыхали, чтобы гласность считалась гибельною в нашем обществе, по крайней мере в том, которое читает журналы. А между тем журнальные статейки беспрестанно сражались с невидимыми, воображаемыми противниками гласности... Есть, конечно, противники; кто же станет отвергать это? Но ведь они стоят ниже общественного сознания. Ведь уже самый факт нерасположения к гласности доказывает, что они или из ума выжили, или не имеют ни малейшей добросовестности! Зачем же литература так много о них заботится, так много придает им значения? Стало быть, они имеют для нее какую-то непостижимую важность!.. Хороша же литература, для которой имеют важность такие господа, совершенно уже отрешенные от всякого здравого смысла!.. И после этого еще литература имеет наивность воображать, что она в состоянии руководить общество на пути прогресса!.. Неужели она не понимает, что общество стоит уже выше подобных внушений и подобных руководителей? Неужели литература не видит, что общество требует пищи, а не рассуждений о том, что не евши можно умереть с голоду?.. Хорош был бы повар, который каждое утро являлся бы к вам и посвящал по нескольку часов на объяснение того, что человек должен есть, что кушанье надобно варить непременно с солью, что без соли оно не будет иметь вкуса, и т. п. Вероятно, вы скоро приказали бы ему замолчать или наконец совсем прогнали бы его...

   Но, кроме рассуждений о пользе гласности, были и действительные ее применения. Вы помните их, читатель; а если не помните, то обратитесь к "Свистку": там их целая коллекция...⁶¹ "Свисток" может ими восхищаться, сколько ему угодно; но мы, признаемся, не видим спасения России в подобном применении гласности.

   Один из видов гласности составляла обличительная литература. В этой отрасли, кроме безыменности, обращает на себя внимание еще мелкота страшная. По поводу разных литературных явлений прошлого года, вроде комедий г. Львова, стихотворений г. Розенгейма и т. п., мы не раз уже рассуждали об этом предмете ⁶². Теперь припомним только общий характер обличительной литературы последнего времени. Она вся погрузилась в изобличение чиновников низших судебных инстанций. Писарям, становым, магистратским секретарям, квартальным надзирателям житья не было! Доставалось также и сотским и городовым и т. п. Все это, конечно, хорошо в своем роде: зачем же и городовому грубо обращаться с дворниками? Нужно и его обличить... Но вслушайтесь в тон этих обличений. Ведь каждый автор говорит об этом так; как будто бы все зло в России происходит только оттого, что становые нечестны и городовые грубы! Ведь до сих пор многие из обличителей не отрешились от достойно осмеянной точки зрения Надимова⁶³, уверяющего, что для благоденствия России нужно только на мелкие должности поступить богатым дворянам!.. А пора бы уж понять всю недостаточность подобного воззрения. Оно, конечно, справедливо в том отношении, что господам, подобным Надимову, все-таки полезнее занимать мелкие должности, чем важные: при меньшем круге деятельности они меньше и зла наделают. Но нельзя же удовольствоваться таким отрицательным заключением; надобно от него прийти к чему-нибудь; а литература наша ни к чему не пришла. И в прошлом году, как в предыдущих, она громила преимущественно уездные власти, о которых, если правду сказать, - после Гоголя и говорить-то бы не стоило... Если же задевались иногда губернские чины, то обличение большею частию слагалось по следующему рецепту: выводился благороднейший губернатор, благодетель губернии, поборник законности и гласности; около него группировалось два-три благонамеренных чиновника, и они-то занимались каранием злоупотреблений. А иногда губернатор на сцену вовсе не являлся, а только предполагался за кулисами, как опора добродетели, вроде фатума древних. Остальные губернские власти затрогивались все реже и легче, по мере приближения своего к губернатору... Кроме того, в повестях появлялось иногда еще важное лицо, чиновная особа и т. п. Что это были за лица и особы, оставалось известным только автору. Значения их невозможно было угадать, потому что обличения наши постоянно отличались необыкновенной отрывочностью. Нигде не указана была тесная и неразрывная связь, существующая между различными инстанциями, нигде не проведены были последовательно и до конца взаимные отношения разных чинов... Недаром поборники чистого искусства обвиняли наших обличителей в малом знании своего предмета! Или, может быть, они и знали, да не хотели или не могли представить дело как следует? Так и за это, собственно, хвалить их не следует; и тут заслуга не велика!..

   Мы долго не кончили бы, если бы вздумали перечислять частные ошибки и разбирать в подробности разные странности прошлогодней литературы. Мы сначала хотели посмешить читателей подбором множества забавных анекдотов, совершившихся в прошлом году в литературе. Мы хотели указать на наших ученых - на то, как г. Вельтман считал Бориса Годунова дядею Федора Ивановича; как г. Сухомлинов находил черты народности у Кирилла Туровского, потому что у него, как и в народных песнях, говорится: весна пришла красная; как г. Беляев доказывал, что древнейший способ наследства - есть наследство по завещанию; как г. Лешков утверждал, что в древней Руси не обращались к знахарям и ворожеям, а к врачу, который пользовался особенным почтением; как г. Соловьев (в "Атенее") уличал г. Устрялова в том, что он вместо истории Петра сочинил эпическую поэму, даже с участием чудесного; как г. Вернадский сочинил историю политической экономии по диксионеру Коклена и Гильомена; как г. Пальховский объявлял, что труд женщины, по законам природы, должен ограничиваться рождением детей; как г. Куторга (натуралист) относил углерод к числу газов; как г. Берви утверждал, что иногда часть бывает равна своему целому⁶⁴, и пр. и пр. Хотели мы припомнить и несколько странностей литературных, как, например, то, что "Атеней" начал свое издание, сказавши в первом нумере: "Нечего жалеть, что у славян австрийский жандарм является орудием образованности", - а кончил в последней книжке словом, что помехой нашему прогрессу служат раскольники, которых за то и нужно преследовать...⁶⁵ К таким странностям хотели мы отнести, например, и мысль о том, что главная причина расстройства помещичьих имений наших заключается в отсутствии майората ("Земледельческая газета"); и уверение, будто главный недостаток романа "Тысяча душ" заключается в том, что герой романа воспитывался в Московском, а не в другом университете ("Русский вестник") ⁶⁶; и опасения, что в скором времени, когда нравы наши исправятся, сатире нечего будет обличать ("Библиотека для чтения"); и статейку о судопроизводстве, уверявшую, что такое-то воззрение неправильно, потому что в "Своде законов" его не находится ("Библиотека для чтения"), и пр. и пр. Всех материалов, собранных нами, стало бы на длинную забавную статью... Но размышления наши приняли характер вовсе не веселый, и потому мы пройдем молчанием и грубые ошибки, и дикие воззрения, и нелепые стихи, и фантастические повести, вроде "Игрока" г. Ахшарумова, и даже знаменитый "Литературный протест" ⁶⁷, эти геркулесовы столбы русской гласности, этот красноречивейший, несокрушимый памятник мелочности прошлогодней литературы... Эти мелочи уже слишком мелки; оставим их в покое и предоставим читателю самому определить их настоящее место в коллекции других литературных мелочей...

  

  

   Впрочем, не будем полагаться на читателей. Опытные люди говорят нам, что читатели бывают недовольны, когда им что-нибудь недосказывают, а в нашей статье многое может показаться недосказанным. Вследствие этого мы находимся вынужденными сказать еще несколько заключительных слов о крупных и мелких мелочах, указанных нами. Заключение наше должно служить ответом на вопрос: зачем мы говорим о мелочах?

   Мы еще в первой статье нашей объяснили, что литературу понимаем как выражение общества, а не как что-то отдельное и совершенно независимое. Эту точку зрения просим приложить ко всему, что нами сказано в настоящей статье. Мы полагаем, что наше воззрение и без особенных оговорок должно быть совершенно ясно; но все-таки считаем нужным оговориться еще раз, чтобы не подать повода к нелепому заключению, будто мы восстаем против литературы и хотим ее гибели. Совершенно напротив: мы горячо любим литературу, мы радуемся всякому серьезному явлению в ней, мы желаем ей большего и большего развития, мы надеемся, что ее деятели в состоянии будут совершить что-нибудь действительно полезное и важное, как только явится к тому первая возможность. Именно потому и осмелились мы так сурово говорить о недавнопрошедшем нашей литературы, что мы еще храним веру в ее силы. Пусть не оскорбятся нашими словами литературные сподвижники настоящего; пусть вспомнят, как они сами смеялись над теми чиновниками, которые обижались журнальными обличениями взяток, формальностей и проволочек суда, мелочности канцелярских порядков и пр. Литераторы, люди образованные и понимающие свое положение, должны стоять выше подобной обидчивости. Они должны знать, что к кому обращаются с недовольством за то, что он сделал мало, от того, значит, ожидают большего. Если бы мы думали, что литература вообще ничего не может значить в народной жизни, то мы всякое писание считали бы бесполезным и, конечно, не стали бы сами писать того, что пишем. Но мы убеждены, что при известной степени развития народа литература становится одною из сил, движущих общество; и мы не отказываемся от надежды, что и у нас в России литература когда-нибудь получит такое значение. До сих пор нет этого, как нет теперь почти нигде на материке Европы, и напрасно было бы обманывать себя мечтами самообольщения... Но мы хотим верить, что это когда-нибудь будет.

   С другой стороны - и публика, которая прочтет нашу статью, не должна, нам кажется, вывести из нее слишком дурного заключения для литературы. Не много надо проницательности, чтобы понять, что все наше недовольство относится не столько к литературе, сколько к самому обществу. Мы решительно не намерены противоречить, ежели кто-нибудь из литераторов захочет предложить возражения и ограничения наших мнений, например, в таком виде:

   "Никто, конечно, не сочтет странным, если мы скажем, что класс писателей вообще принадлежит к числу самых образованных, благородных и деятельных членов нашего общества. Они всегда на виду у всех с своими идеями и стремлениями, и, следовательно, их умственное и нравственное развитие не может оставаться тайною для читателей. Поэтому мы можем с гордостью сослаться на всю русскую публику, утверждая, что никогда новая литература наша не была поборницею невежества, застоя, угнетения, никогда не принимала характера раболепного и подлого. Если встречались личные исключения, то они тотчас же клеймились позором в самой же литературе. Конечно, мы очень хорошо понимаем, что таких отрицательных добродетелей недостаточно для общественного деятеля. Да и ни один порядочный человек не поставит в заслугу ни себе, ни другому - того, что он не вор, не подлец и не пьяница. Нужны другие права на общественное уважение, и литература - мы знаем - постоянно стремилась приобрести их. Но стремления ее большею частию не пользовались совершенной удачей: кто же в этом виноват, как не общество? Общество терпело взятки, самоуправство, неправосудие; как же было литературе восстать на них? В обществе не встречали сильного отзыва просвещенные, гуманные стремления; могла ли литература сильно, их высказать? Если бы общественное мнение у нас было сильно и твердо, оно на лету подхватывало бы всякое слово, всякий намек литературы, ободряло бы и вызывало на дальнейшие словесные подвиги. Но этого не было; сонная вялость господствовала в обществе, общественное мнение отличалось странным индифферентизмом к общим вопросам; как тут было не измельчать литературе? Война несколько расшевелила нас, да и то очень мало; мы как будто стряхнули несколько сонных грез, но множество прежних иллюзий еще осталось в неприкосновенности. Вместе с тем и прежняя сонная инерция еще сильно держит нас на одном месте, несмотря на все наши толки о прогрессе. Мы еще всё не можем привыкнуть к мысли о том, что нужно самому о себе заботиться, нужно работать, нужно идти самим, а не ждать, чтобы пришли к нам благодетели, которые начнут переставлять нам ноги. Нас не оставило еще наше "авось"; мы все еще хотим, чтобы нас понукали, чтобы за нас делали другие. Иногда общество и томится каким-то смутным желанием, но оно никогда не шевельнет пальцем, чтобы привести его в исполнение. В обществе нет инициативы; как же вы хотите, чтобы давала ее литература? Всякий писатель знает, что если он заговорит о том, что нужно, но что еще не проявилось в самой деятельности общества, то его назовут сумасбродом, утопистом, даже, пожалуй, - чего доброго! - врагом общественного спокойствия! Ну, когда так, то зачем же, в самом деле, мирному литератору нарушать общее спокойствие? он и молчит. А там, посмотришь, через несколько месяцев, через год то же самое предположение уже осуществляется в законодательстве или в административных распоряжениях, и общество довольно и уже с рукоплесканиями встречает того, кто заговорит о том же самом. А не осуществится предположение, - общество опять довольно и спокойно и как будто вовсе не чувствует ни малейшей надобности в его осуществлении. Что тут делать литературе, когда ее не только не спрашивают, а даже и слушать не хотят, пока сами события не наведут на ту же мысль, какую она могла бы сообщить гораздо раньше?.. Конечно, литературу могут обвинить в том, что она не выражает своих требований с жаром и настойчивостью, несмотря на все неудачи. Но и на такое обвинение общество наше не имеет нрава. Разве оно признало значение литературы? Разве оно поручило ей свое нравственное и умственное воспитание? Разве оно своей любовью и уважением ограждает литературу от неразумных нападений обскурантов? Ведь нет; оно равнодушно к литературе, оно не спрашивает ее советов; какое же право имеет оно требовать, чтобы литература насильно вмешивалась в его дела?

   И самая мелочность вопросов, занимающих литературу, служит не к чести нашего общества. Если талантливый актер пускается в фарс для приобретения успеха, - это унижает публику; если профессор астрономии считает нужным объяснять своим слушателям таблицу умножения, - это унижает его аудиторию. Так и в литературе. Скажите, каково нравственное развитие того общества, в котором еще приносят пользу и имеют успех рассуждения о пользе гласности, о вреде бесправия, о бесчестности лихоимства и т. п.? Тут всё падает на неразвитость общества, литература виновата лишь в том, что явилась среди такой публики. Но что же делать ей? Провинциальный актер поневоле играет для провинциальной публики, пока не найдет средств поступить на столичный театр".

   Справедливости таких возражений мы не отвергнем. Действительно, литература сама по себе, без поддержки общества, бессильна; стало быть, напрасно и требовать что-нибудь от нее, пока общество не изменит своих отношений к ней. У ней во власти только теоретическая часть; практика вся в руках общества. Она забирается в кружок взяточников и негодяев и проповедует им о честности, бескорыстии; вы с удовольствием ее слушаете и аплодируете. Но вот один из ваших братьев попался в руки к этим взяточникам и негодяям: они могут его лишить имущества, прав, посадить в тюрьму, сослать в Сибирь, словом - сделать с ним, что им будет угодно. Что может сделать писатель, неприкосновенный к делу, для защиты вашего невинного брата? Он опять будет, говорить о честности и правом суде; но может ли это подействовать на взяточника? Не жалко ли будет положение писателя, попусту тратящего слова в таком случае, где нужно дело делать? А вы, имея в руках документы, зная свидетелей в пользу вашего брата, имея все средства для уличения неправого судьи, будете спокойно смотреть на усилия литератора и, пожалуй, опять рукоплескать его благородным рассуждениям! Скажите, кто более жалок, кто производит более неприятное чувство в этом случае - писатель ли, бесплодно рассуждающий, или люди, восторгающиеся его красноречием? Трудно решить.

   Итак, мы повторим здесь еще раз, что, указывая на мелочность литературы, мы не думали обвинять ее. Но вот в чем мы ее обвиняем: она хвалится многими из своих мелочей, вместо того чтобы стыдиться их. Говоря о правосудии, когда неправедно судят невинного брата, она не сознает ничтожности своей речи для пользы дела, не говорит, что прибегает к этому средству только за неимением других, а напротив - гордится своим красноречием, рассчитывает на эффект, думает переделать им натуру взяточника и иногда забывается даже до того, что благородную речь свою считает не средством, а целью, за которою дальше и нет ничего. А невинно осужденный терпит между тем заключение, наказание, подвергается страданиям всякого рода. И литература не хочет видеть или не хочет сознаться, что ее деятельность слаба, что того, чем она может располагать, мало, слишком мало для спасения невинного человека от осуждения корыстного судьи. Вот что возмутительно для людей, которые ищут дела, а не хотят остановиться на праздном слове! Вот что и вызвало нашу статью. Мы хотели напомнить литературе, что при настоящем положении общества она ничего не может сделать, и с этой целью мы перебрали факты, из которых оказывалось, что в литературе нет инициативы. Далее мы хотели сказать, что литература унижает себя, если с самодовольством останавливается на интересах настоящей минуты, не смотря в даль, не задавая себе высших вопросов. Для этого мы припомнили, какой ничтожностью и мелкотою отличались многие из патетических рассуждений нашей литературы о вопросах, уже затронутых в административной деятельности и в законодательстве. Литература всегда может оправдать себя от упрека в мелочности, сказав, что она делает, что может, и что не от нее, а от общества зависит делать больше или меньше. Но нет для нее никакого оправдания, ежели она самодовольно забудется в своем положении, примирится с своей мелочностью и будет толковать о своем серьезном значении, о великости своего влияния, о прогрессе общества, которому она служит. Такое самодовольное забытье покажет нам, что литература действительно не имеет высших стремлений, что она смиренно довольствуется всем, что ни сделает с нею общество ради временной надобности или даже просто ради потехи. При такой узости взглядов и стремлений литература действительно может показаться противною для всякого свежего человека, ищущего деятельности. И с нею может тогда помирить только вопль отчаяния, в котором будет и энергический хор, и мрачное сожаление, и громкий призыв к деятельности более широкой. Призыв этот будет относиться не к одной литературе, а и к целому обществу. Его смысл будет в том, что гнусно тратить время в бесплодных разговорах, когда, по нашему же сознанию, возбуждено столько живых вопросов. Не надо нам слова гнилого и праздного, погружающего в самодовольную дремоту и наполняющего сердце приятными мечтами; а нужно слово свежее и гордое, заставляющее сердце кипеть отвагою гражданина, увлекающее к деятельности широкой и самобытной.

  

  

   Впервые опубликовано в "Современнике", 1859, N I (январь), отд. III, стр. 1-30 и N IV (апрель), отд. III, стр. 217-251, с подписью: - бов. Перепечатано в "Соч. Н. А. Добролюбова", 1862, т. 2, стр. 393-458, с существенными дополнениями и изменениями журнального текста, восходящими к доцензурным типографским гранкам статьи. В основной своей части эти гранки сохранились и находятся ныне в Пушкинском доме АН СССР. Автограф статьи неизвестен.

   Первая часть статьи, посланная цензору 10 января 1859 г., разрешена была к печати 42 января; вторая часть статьи, посылавшаяся в цензуру в три приема (28 марта, 29 марта, 1 апреля), подписана была к печати 2 апреля. Листы, в которых речь шла о крестьянском вопросе, имеют дополнительное разрешение специального цензора Министерства внутренних дел от 3 апреля 1859 г.

   Печатается в настоящем издании по тексту 1862 г, с учетом стилистической правки, сделанной Добролюбовым в последней журнальной корректуре.

   "Литературные мелочи прошлого года" - программная статья Добролюбова, определившая с предельно возможной в цензурно-полицейских условиях этой поры четкостью и полнотою позиции революционной демократии на новом этапе общественно-политической и литературной борьбы. Этот новый этап резко обозначился в связи с завершением в высшем государственном аппарате первой очереди подготовительных мероприятий к крестьянской реформе, когда особенно обострился вопрос о формах и размерах выкупа помещичьей земли, подлежащей передаче освобождаемым крепостным.

   Популяризируя взгляды на эту проблему Н. Г. Чернышевского и гневно разоблачая носителей либеральных иллюзий, переоценивающих успехи реформистской деятельности правительства и обслуживающей его печати, Добролюбов, как и его учитель, отвергал самую идею выкупа и настаивал на безвозмездной передаче земли крестьянам. Либеральное прекраснодушие и оппортунизм дворянско-буржуазной общественности расценивалось руководителями "Современника" как серьезное препятствие на пути к действительному освобождению.

   Подчеркивая органическую враждебность интересам трудового народа печати правящего класса, Добролюбов в "Литературных мелочах" утверждал, что "мысль о помещичьих правах и выгодах так сильна во всем пишущем классе, что как бы ни хотел человек, даже с особенными натяжками, перетянуть на сторону крестьян, а всё не дотянет" (см. выше, стр. 426). В связи с этим Добролюбов открыто выражал свое презрительное отношение к так называемой "обличительной" литературе, вызванной к жизни подъемом общественного движения в России после Крымской войны, когда само правительство вынуждено было на некоторое время ослабить цензурный террор. Добролюбов настаивал на том, что либеральное "обличительство" измельчало и выродилось, подменяя подлинную борьбу за интересы народных масс, угнетаемых самодержавно-помещичьим государством, разоблачением тех или иных частных административных злоупотреблений.

   Бедность и односторонность идейного содержания обличительной беллетристики соединялись с ее художественной неполноценностью: "Противно раскрывать журналы - все доносы на квартальных да на исправников, - однообразно и бездарно!" - писал Некрасов Тургеневу 27 июля 1857 г. (Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. X, 1952, стр. 355).

   Либеральную публицистику этих лет отличало патетическое фразерство и восторженное прославление "гласности", как основной движущей силы общественно-политического прогресса. Антиреволюционная сущность тактики русского либерализма этой поры особенно ярко выражена была в записи дневника А. В. Никитеико от 30 марта 1859 г.: "К конституционным формам можно идти постепенно, так, чтобы они вырабатывались без шума и тревог, в последовательном развитии либеральных начал как в общественном духе, так и в администрации. Например, пусть развивается гласность, осуществится публично-словесное судопроизводство, устроится кассационный суд: это вместе с освобождением крестьян образует уже значительные начатки нового порядка вещей" (А. В. Никитенко. Дневник, т. II, 1955, стр. 81).

   Признавая известные заслуги писателей либерально-дворянского лагеря в прошлом, в пору николаевской реакции, Добролюбов в статье "Литературные мелочи прошлого года" впервые широко обосновал причины непонимания "людьми сороковых годов" новых общественно-политических задач, их несочувствия революционно-демократическим методам ликвидации крепостного строя, их органической неспособности к новым формам борьбы. В условиях созревания революционной ситуации представительство интересов подлинного прогресса и подлинной демократии, принадлежало, как доказывал Добролюбов, не жалким эпигонам Белинского, а боевым продолжателям его дела - людям "другого общественного типа", "молодому поколению", как осторожно обозначал великий критик в своей подцензурной статье революционную демократию, материалистическую и социалистическую по своему воспитанию.

   "Вместо всех туманных абстракций и признаков прошедших поколений, - заявлял Добролюбов, - новые люди увидели в мире только человека, настоящего человека, состоящего из плоти и крови, с его действительными, а не фантастическими отношениями ко всему внешнему миру". И далее: "На первом плане всегда стоит у них человек и его прямое, существенное благо; эта точка зрения отражается во всех их поступках и суждениях. Сознание своего кровного, живого родства с человечеством, полное разумение солидарности всех человеческих отношений между собою - вот те внутренние возбудители, которые занимают у них место принципа. Их последняя цель не совершенная, рабская верность отвлеченным высшим идеям, а принесение возможно большей пользы человечеству" (см. выше, стр. 424).

   Добролюбов предвидел возможность ложных толкований своей статьи, а потому внес в нее специальную оговорку о том, что общая характеристика деградации писателей и общественных деятелей сороковых годов никак не относится к тем немногим представителям этого поколения, которые "всегда стояли в уровень с событиями" и "доселе сохранили свежесть и молодость сил, доселе остались людьми будущего и даже гораздо больше, нежели многие из действительно молодых людей нашего времена" (см. выше, стр. 424-425).

   Эти строки имели в виду прежде всего Герцена и Огарева - и тем не менее редактор "Колокола" не принял оговорок Добролюбова всерьез. В гневной статье "Very dangerous!!!" ("Очень опасно!!!"), опубликованной в "Колоколе" от 1 июня 1859 г. и имевшей подчеркнуто декларативный характер, Герцен обвинил вдохновителей "Современника" в литературно-политической слепоте и бестактности: "Мы сами очень хорошо видели промахи и ошибки обличительной литературы, неловкость первой гласности, - писал Герцен. - Но что же тут удивительного, что люди, которых всю жизнь грабили квартальные, судьи, губернаторы, слишком много говорят об этом теперь. Они еще больше молчали об этом".

   Защищая "обличительную литературу" от нападок Добролюбова, Герцен полагал, что автор "Литературных мелочей" и инициатор "Свистка" грубо недооценивает и роль дворянской интеллигенции как в литературе, так и в общественно-политической борьбе: "Истощая свой смех на обличительную литературу, милые паяцы наши, - заключал Герцен свою статью, - забывают, что по этой скользкой дороге можно досвистаться не только до Булгарина и Греча, но (чего боже сохрани) и до Станислава на шею!" (Герцен. Полн. собр. соч., т. XIV, 1958, стр. 116-121).

   Оскорбительная для редакции в целом и для Добролюбова в особенности концовка статьи предварялась еще более тяжким намеком на то, что выступления "Современника" против "гласности" и "обличительства" (органом обличительной литературы был ведь и "Колокол") диктуются воздействием на журнал руководителей только что созданного секретного правительственного Комитета по делам книгопечатания.

   Статья Герцена произвела сильнейшее впечатление.

   "Сегодня в три часа утра, - отмечал Добролюбов 5 июня 1859 г. в своем дневнике, - Некрасов, воротясь из клуба, сообщил мне, что Искандер в "Колоколе" напечатал статью против "Современника" за то, что в нем предается поруганию священное имя гласности <...> Однако, хороши наши передовые люди! Успели уж пришибить в себе чутье, которым прежде чуяли призыв к революции, где бы он ни слышался и в каких бы формах ни являлся. Теперь уж у них на уме мирный прогресс при инициативе сверху, под покровом законности. Я лично не очень убит неблаговолением Герцена, с которым могу померяться, если на то пойдет, но Некрасов обеспокоен, говоря, что это обстоятельство свяжет нам руки, так как значение Герцена для лучшей части нашего общества очень сильно" (Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. VI, 1939, стр. 487-488).

   Для того, чтобы немедленно ответить на обвинения Герцена, редакция "Современника" прибегла к исключительной мере: в отпечатанном уже очередном номере журнала из рецензии Добролюбова на сборник "Весна" вырезана была страница, вместо которой вклеена была другая {Факт этот установлен С. А. Рейсером в его книге "Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова". М., 1953, стр. 216. Рецензия на литературный сборник "Весна" опубликована в "Современнике", 1859, N VI. Цензурное разрешение номера - 12 июня 1859 г.}, не имевшая прямого отношения к "Весне", но зато с предельной четкостью определявшая отношение редакции "Современника" к выступлению "Колокола":

   "Нас многие обвиняют, - писал Добролюбов, - что мы смеемся над обличительной литературой и над самой гласностью; но мы никому не уступим в горячей любви к обличению и гласности, и едва ли найдется кто-нибудь, кто желал бы придать им более широкие размеры, чем мы желаем. Оттого-то ведь и смех наш происходит - мы хотим более цельного и основательного образа действий, а нас потчуют какими-то ребяческими выходками, да еще хотят, чтобы мы были довольны и восхищались. Мы каждый день, чуть не каждый час, должны претерпевать следующую историю. Нужно нам ехать из Петербурга в Москву; дорога известная, хлопот немного, и мы очень спокойно собираемся в путь. У самого дебаркадера встречает нас услужливый приятель, который тоже едет по железной дороге, и предлагает за нас похлопотать - и билет взять и вещи отправить. И действительно, приятель все устраивает, мы садимся в вагон, спрашиваем у приятеля билеты, - оказывается, что билеты взяты им только до Колпина, и вещи тоже до Колпина отправлены. Зачем ты это сделал? - спрашиваем его. Он вдруг делается недоволен, обижается и начинает толковать, что мы любим скачки, хотим все делать вдруг, что ехавши в Москву, Колпино не миновать, что нужно прежде всего думать о ближайшей цели, а потом уж, приехавши в Колпино, заботиться о том, как ехать дальше. Разумеется, все это смешно слушать, когда знаешь, как эти вещи обыкновенно делаются на железных дорогах. Но, по слабости характера, мы позволяем приятелю еще раз распорядиться нашими деньгами и взять для нас билеты в Москву; а он пойдет да опять возьмет - до Дюбани. И опять начнет ту же философию о постепенном подвигании вперед. Да этак-то всю дорогу! <...> Поневоле иной раз рассмеешься и поглумишься, хоть и невесело... А добрые люди из этого бог знает, что выводят! Говорят, что мы пользы железных дорог не признаем, в дружбу не веруем, промежуточные станции хотим уничтожить" (Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. II, 1935, стр. 484).

   Для скорейшей ликвидации обозначившегося конфликта и взаимной информации руководители "Современника" немедленно направили в Лондон Н. Г. Чернышевского, Непосредственным результатом: его встречи с Герценом явилась заметка последнего в "Колоколе" от 1 августа 1859 г.: "Объяснение статьи "Very dangerous!!!". Вслед за тем в статье "Русская сатира в век Екатерины" ("Современник", 1859, N X) Добролюбов вновь вернулся к обоснованию своей точки зрения на задачи сатиры в условиях борьбы с абсолютизмом и крепостничеством.

   Очень характерно, что печать консервативного и умеренно-либерального лагеря ("Русский вестник", "Московские ведомости", "Библиотека для чтения", "Отечественные записки" и др.), обрушившись на "Современник" из-за статей Добролюбова, широко использовала, обычно без указания источника, аргументацию статьи Герцена "Very dangerous!!!" Подробности полемики вокруг статей "Литературные мелочи прошлого года" и "Very dangerous!!!" см.: Т. И. Усакина. Статья Герцена "Very dangerous!!!" и полемика, вокруг "обличительной литературы" в журналистике 1857-1858 гг. - Сб. "Революционная ситуация в России в 1859-1864 гг.", М., 1960, стр. 246-270.

   Несмотря на то, что в силу цензурно-полицейских условий в легальную печать не проникло ни одного положительного отклика, на "Литературные мелочи прошлого года", эта статья оказала и продолжала в течение нескольких лет оказывать большое влияние на формирование революционной идеологии широких кругов русской демократической общественности. Так, в бумагах Добролюбова сохранилось письмо к нему от некоего С. Д. Федорова, сотрудника "Современника", проживавшего в это время в Оренбурге.

   "Вашими "Мелочами литературы" Вы расшевелили взрослых младенцев, спавших доселе сном праведников, - писал Федоров 31 мая 1859 г. - Оставить их на произвол судьбы было бы грешно и непростительно. Они повернутся на другой бок и опять-таки заснут. Они даже не совсем ясно сознают, зачем их разбудили. Им просто досадно, что им спать мешают, а спалось сладко, хорошо спалось... И со сна они еще плохо понимают: где был сон и где действительность... Прежде всего их надо вытрезвить, а это ведь будет нелегко сделать, ибо очень заспались, От души желаю вам достойно докончить начатое. Разбудить - Вы разбудили" (Н. А. Добролюбов. Дневники. Изд. 2. 1932, стр. 257-268). В связи с этой же статьей Добролюбов отметил в своем дневнике от 5 июня 1859 г., что его. возмущение позицией "Колокола" разделяют Н. Г. Чернышевский, И. М. Сорокин, В. А. Обручев и С. И. Сераковский (Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. VI, 1939, стр. 488).

  

   ¹ Эпиграф взят из стихотворения Е. А. Баратынского "Признание" (1823).

   ² Вольная передача четырех строк из стихотворения Пушкина "Демон" (1823).

   ³ Характеристика Мазепы в первой песне "Полтавы" Пушкина.

   ⁴ Вольная передача двух последних строк стихотворения Пушкина "Демон".

   ⁵ Начальные строки пародии Добролюбова на штампованные рассуждения фразеров либерально-дворянского лагеря. См. об этой формуле в статье "Что такое обломовщина?" (стр. 65) и 8-е примечание к ней.

   ⁶ Абзац этот отсутствует в первопечатном тексте статьи.

   ⁷ В 1858 г. Добролюбов напечатал в "Современнике", N X и XI статью о сочинении Н. А. Жеребцова "История цивилизации в России" (на французском языке), в которой резко критиковал славянофильские воззрения автора.

   ⁸ Добролюбов имеет в виду полемику по поводу антисемитской статьи "Западно-русские жиды и их современное положение", напечатанной в журнале "Иллюстрация" (1858, N 35), за подписью "Знакомый человек". Статья вызвала несколько газетных откликов и печатный протест сперва 11, затем 48 и, наконец, еще 98 литераторов. В этой полемике Добролюбов усмотрел типичное для либеральной публицистики пустое фразерство, направленное не против "умных и грамотных негодяев", а против "малограмотного, плохо владеющего слогом писаки" (см. "Письмо из Провинции" в "Свистке", 1859, N 1).

   ⁹ Концовка первой песни "Поэтического искусства" Буало (1674).

   ¹⁰ "Северная пчела" - реакционная газета, руководимая Ф. В. Булгариным и Н И. Гречем. Основана в 1825 г.

   ¹¹ "Весельчак" - "журнал всяких странностей, светских, литературных, художественных и иных". Выходил с 1 февраля 1858 г. Бессодержательность журнала, его беспредметное, пошлое зубоскальство привели к тому, что из-за отсутствия подписчиков издание прекратилось в 1859 г. на N 7. Резко отрицательную характеристику "Весельчака" Добролюбов дал в обзоре "Уличные листки" ("Современник", 1858, N IX).

   ¹² "Московский телеграф" - двухнедельный прогрессивный журнал, основанный Н. А. Полевым в 1825 г. Добролюбов имеет в виду год восстания 14 декабря.

   ¹³ Называя два события - смерть Белинского (1848 г.) и прекращение издания журнала "Москвитянин" (1856 г.), Добролюбов имеет в виду период самой жестокой цензурно-полицейской реакции в России, после поражения революции 1848 г. в Западной Европе.

   ¹⁴ Заключительная строка монолога Фамусова в д. II, явл. 2 комедии "Горе от ума".

   ¹⁵ Добролюбов имеет в виду известного экономиста В. А. Милютина, который в 1847 г. опубликовал статьи: "Пролетариат и пауперизм в Англии и во Франции" ("Отеч. записки", N 1-4) и "Мальтус и его противники" ("Современник", N VIII-IX), проникнутые горячим сочувствием к трудовому народу. Для публикаций Милютина после 1848 г характерна его статья "Очерки русской журналистики, преимущественно старой" ("Современник", 1851, N I-III)

   ¹⁶ Строки из стихотворения Н. А. Некрасова "Беседа журналиста с подписчиком" (1851), в котором он высмеял мелкотемность научных статей в русских журналах этой поры.

   ¹⁷ Строка из стихотворения Д. В Давыдова "Современная песня" (1840).

   ¹⁸ "Свод законов" ("Систематическое собрание законов, действующих в Российской империи") издан был в 1832 г. и вступил в силу с 1 января 1835 г.

   ¹⁹ Точное название этого сочинения Булгарина: "Плач подъячего Панкратия Фомича Тычкова над "Сводом законов"".

   ²⁰ Добролюбов имеет в виду статью Н. И. Пирогова "Вопросы жизни" ("Морской сборник", 1856, N 7), в которой очень аргументированно был поставлен вопрос о необходимости широкого общего образования и гуманного воспитания человека. Статья Пирогова вызвала большой общественный резонанс. См. статью Добролюбова "Несколько слов о воспитании по поводу "Вопросов жизни" г. Пирогова" ("Современник", 1857, N V. См. Н А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. III, 1936, стр. 13-29).

   ²¹ Произведения, названные Добролюбовым, принадлежат следующим авторам: "История женского сердца" - А. И. Лихачеву ("Современник", 1851, N II); "Слабое сердце" - Ф. М Достоевскому ("Отеч. записки", 1848, N 2); "Беда от нежного сердца" - В. А. Соллогубу ("Отеч. записки", 1850, N 3); "Сердца с перегородками" - А. Я Марченко ("Библ. для чтения", 1853, N 1); "Религиозно-языческое значение избы славянина" - А. Н. Афанасьеву ("Отеч. записки", 1851, N 6); "Значение собственных имен: лютичи, вильцы и волчки" - Ф. И. Буслаеву ("Временник Московского общества истории и древностей российских", М., 1851).

   ²² Точное название книги Н. П. Зуева: "Учебная книга всеобщей истории". СПб. 1857.

   ²³ Добролюбов имеет в виду Герцена и Огарева, которых не мог назвать прямо по цензурным условиям.

   ²⁴ Добролюбов намекает на В. П. Боткина, А. В. Дружинина и М. Н. Лонгинова.

   ²⁵ Характеризуя отношение "молодого поколения" к "вопросам жизни", Добролюбов в настоящей статье, как и в других своих высказываниях на эти темы, считал основой практической философии русской революционной демократии антропологический материализм Людвига Фейербаха. Именно Фейербаха он имел в виду, говоря в рецензии на книжку В. Берви "Физиологическо-психологический сравнительный взгляд на начало и конец жизни" (1858) о "лучших, наиболее смелых и практических из учеников Гегеля" (Н. А. Добролюбов. Полн. собр. соч., т. III, 1936, стр. 344).

   ²⁸ Строки от слов "Прежние молодые люди" до "ничего блестящего и поразительного" из текста "Современника" были изъяты цензурой.

   ²⁷ Страницы, заключенные Добролюбовым в кавычки (от слов "В настоящее время" до "Каково же будет совершение!"), представляют собой частью цитацию, частью пародический пересказ статей на общественно-политические темы в "Русском вестнике", "Русском дневнике", "Журнале землевладельцев" и в других журналах и газетах этой поры. Подробнее об этом см.: Н. Г. Леонтьев. Добролюбов-пародист. - "Ученые записки Ленингр. ун-та", N 229, вып. 30. Л., 1957, стр. 130-131.

   ²⁸ Строка из басни Крылова "Орел и пчела" (1813).

   ²⁹ Гоголь. "Утро делового человека" (1836).

   ³⁰ "Русская беседа" - ежемесячный журнал, орган славянофилов, издававшийся с 1856 по 1860 г., под редакцией А. И. Кошелева, при ближайшем участии И. С. Аксакова. Выход первой книжки "Русской беседы" со статьями Ю. Ф. Самарина "Два слова о народности в науке" и К. С. Аксакова "Еще несколько слов о русском воззрении" возобновил споры славянофилов и либеральных западников. В полемику включились "Русский вестник", "Отечественные записки", "Московские ведомости" и "Молва". О позиции "Современника" в этом споре см. "Заметки о журналах" Чернышевского за май 1856, за март и апрель 1857 г. (Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. III и IV).

   ³¹ В 1856 г. в "Русской беседе" (N 3-4) были опубликованы воспоминания о Т. Н. Грановском профессора В. В. Григорьева "Тимофей Николаевич Грановский до его профессорства в Москве". Эти воспоминания, в которых указывалось, что Грановский был не столько настоящим ученым, сколько талантливым дилетантом - популяризатором, вызвали бурю негодования в передовой печати.

   ³² Добролюбов имеет в виду статью Н. X. Бунге "О современном направлении русских университетов и о потребностях высшего образования" ("Русский вестник", 1858, N 4, кн. 1, стр. 311-330).

   ³³ Статья буржуазно-либерального экономиста И. В. Вернадского "О внешней торговле" была напечатана в "Русском вестнике", 1856, N 4. Книга апологета помещичьей земельной собственности Л. Н. Тенгоборского "Etudes sur les forces productives de la Russiе". СПб., 1852-1855, была переведена на русский язык И. В. Вернадским ("О производительных силах России". М.-СПб., 1854-1858). В примечаниях к переводу Вернадский полемизировал с Тенгоборским по ряду вопросов.

   ³⁴ Ответ И. В. Вернадского "Еще о внешней торговле" напечатан в "Русском вестнике", 1856, N 6, кн. 2, стр. 281-289.

   ³⁵ Добролюбов имеет в виду "Губернские очерки" М. Е. Салтыкова-Щедрина, которые начали печататься в "Русском вестнике" в 1856 г. См. выше статью Добролюбова о "Губернских очерках".

   ³⁶ Статья эта, опубликованная в "Русском вестнике", 1857, N 6, кн. 1, называлась "Два слова о полиции" и принадлежала С. С. Громеке. Добролюбов имеет в виду его ссылку на газету "Le Nord", которая издавалась на средства русского правительства в Брюсселе с 1855 г.

   ³⁷ Добролюбов имеет в виду статью Н. Г. Чернышевского "Откупная система", опубликованную в "Современнике" под псевдонимом "Л. Панкратьев".

   ³⁸ В. А. Кокорев (1817-1889) - известный откупщик, выступивший в пору подготовки крестьянской реформы со статьями, в которых доказывал вред откупной системы.

   ³⁹ Статья публициста реакционно-дворянского лагеря Г. Б. Бланка (1811-1889) - "Русский помещичий крестьянин" была подвергнута острой критике в &quo