Добролюбов Николай Александрович - Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами

ую собаку - его выпорют. Поссорился мальчик с гувернером, который сам его на это вызвал,- под арест мальчика; опять поссорился, уже без вызова с той стороны,- его секут. А за розгами - не надо забывать - следует непременно удаление из гимназии после вновь сделанного проступка! И это при просвешенных "Правилах" - может произойти вследствие брюзгливости или неуживчивости какого-нибудь гувернера, учителя или чиновника гимназии. "Правила" явно узаконяют эту брюзгливость и все капризы начальства, когда в графе обстоятельств, определяющих три степени вины и наказания, ставят, против оскорбления начальства,- вызов со стороны начальника!! Это, конечно, признается за circonstance attenuante {Смягчающее обстоятельство (фр.).- Ред.} и уменьшает наказание. Какое великодушие! Мальчика не секут за то, к чему его сами же принудили! А нам кажется, что уж если непременно хочется сечь кого-нибудь, то во всех подобных случаях гораздо было бы основательнее - высечь этого начальника, который так ловко умеет вести себя с воспитанниками. Ему-то именно и было бы полезно мгновенное сотрясение, чтобы заставить его образумиться. Да притом, видя такое беспристрастие со стороны "Правил", гимназисты действительно подвигнулись бы к уважению закона. А то ведь стоит только повторить слова того же г. Пирогова в тех же самых "Правилах", чтобы видеть, как эта казнь за обиду, вызванную начальником, разрушает все здание законности, которое г. Пирогов желал построить на своем кодексе проступков и наказаний. "Произвол и каприз воспитателя,- говорит г. Пирогов,- вызывает, по закону противоречия, такой же произвол и каприз и в воспитаннике". Стало быть, сколько вы воспитанников ни сажайте под арест, сколько ни секите, сколько ни исключайте,- но пока у вас остаются воспитатели капризные и вызывающие на грубость - до тех пор в остальных воспитанниках (хотя бы их после вашего разгрома осталась только десятая доля) неминуемо будет проявляться и дерзость, и оскорбление начальства, и произвол.

   И - странное дело! - "Правила" начертаны для того, чтобы развить в воспитанниках чувство законности и справедливости определением точных, положительных и одинаких правил о проступках и наказаниях; а между тем произволу начальства везде оставлен самый широкий простор, и именно за проявление личности воспитанника, за его нежелание подчиняться произволу каждое гимназическое начальство может при первом удобном случае выдрать его, а потом выгнать без дальних слов. Обязанности начальников всякого рода и учителей в отношении к гимназистам не определены; напротив, сам кодекс говорит, что начальник может быть безрассуден и груб - может сам вызывать на обиду. Представьте же теперь положение мальчика, воспитывающегося в одной из гимназий Киевского округа. У него в классе на стене висит таблица проступков и наказаний; возле этой таблицы стоит или сидит взбалмошный учитель (или таких уж не бывает никогда?), который назойливо напрашивается на грубость, подвергая ученика всевозможным оскорблениям. Но учитель в это время все-таки исправляет свою служебную обязанность; за грубость ему - строгий арест, розги, исключение... Мальчик это знает, что ему делать? Скрепиться и вынести все безропотно. А какие мысли, какие чувства прорежут в это время его молодую голову и сердце? Вероятно, в нем будет развиваться в эти минуты благоговение к кодексу г. Пирогова, чувство законности и справедливости?!

   Определяя значение своего кодекса, г. Пирогов боится, чтобы ученики не воображали, что теперь судьба их зависит от мертвой буквы, и для того говорит: "Напротив, опыт должен скоро убедить их, что самое главное дело - точное исследование и правосудное приложение правил, содержащихся в кодексе, к каждому данному случаю - все-таки предоставлено воспитателям". Заметим, что воспитателям предоставлено кодексом не только правосудное, но и совершенно неправосудное приложение правил: они ничем не связаны в своих действиях, личность их строжайшим образом ограждена от всякого протеста гимназистов. Но положим, что воспитатели все идеально хороши; мы все-таки не понимаем, каким образом при этом условии кодекс г. Пирогова может достигать своей цели - развития чувства законности. Ведь сам же г. Пирогов сознается, что истинно справедливое наказание есть только то, "которое естественно, само собою проистекает из сущности проступка"... А из какого же проступка естественно проистекает розга? И каким образом случилось, что большинство наказаний телесных определяется за оскорбление начальства? Не вправе ли воспитанники уже в самом этом определении видеть - не законность, а самый неосновательный, самый возмутительный произвол? Кажется, у начальства и без розог довольно много средств оградить свою личность от оскорблений воспитанников. Да и, наконец, кто же мешает начальству всякой гимназии поставить воспитанника в такое положение: "Ты к нам поступил, так нас уважай я слушайся; если же не хочешь исполнять этого условия, то убирайся вон". Мы знаем, что многие хорошие учителя употребляют эту меру в классах. Если ученик шалит и шумит, они говорят ему: "Если не хотите слушать, то не угодно ли вам выйти из класса!" И после этого ученик обыкновенно присмиреет... Скажут, что выгнать из гимназии - вовсе не то, что выслать из класса; увольнение во многих случаях может доконать мальчика, если он не имеет возможности поступить в другое заведение. Но ведь, во-первых, мы предполагаем начальство идеально хорошее, неуважение к которому вполне заслуживает подобного распоряжения; во-вторых, и по кодексу г. Пирогова за розгами следует непременно удаление ученика из гимназии - да еще не просто увольнение, а исключение, которое всегда соединено с отметкою неодобрительного поведения и с повешением по всем гимназиям округа. Это значит - если применить к учителю - по-нашему, учитель просто высылает ученика из класса, а по кодексу - прибьет сначала, потом выгонит, да еще в педагогическом совете пожалуется. Разумеется, таким образом действий учитель доказывает только свой мстительный характер и отсутствие всякого уважения к самому себе.

   А какова соразмерность наказаний в "Правилах"!.. Воровство, как мы видели, наказывается в первой степени - выговором от совета с угрозою розог, во второй - розгами, в третьей - исключением. Лихоимство же - черной доской, черной книгою и, наконец,- увольнением по прошению!.. А между тем что же такое лихоимство, как не самый гнусный вид воровства? И не должно ли его наказывать строже уж и потому, что в жизни всякого гимназиста, когда он будет служить, представится гораздо более поводов к лихоимству, нежели к простому воровству; следовательно, при самом воспитании, в самых юных летах, нужно как можно тщательнее следить за проявлением этого порока и уничтожать самые первые его зародыши. Какими же соображениями руководился г. Пирогов с своим комитетом, когда воровство так грозно карал сравнительно с лихоимством? Точно так же - оскорбление начальства требует розог и исключения, а "уничтожение письменных распоряжений начальства" - только карцера и увольнения, которые могут быть назначены, например, и за курение табаку, наказываемое по "Правилам" как "нарушение благочиния и формы в школе". Вот какого свойства законность, вводимая "Правилами"!

   Таких несообразностей много в "Правилах", но мы уж не станем разбирать их в подробности, потому что все "Правила" - в своей общности - составляют одну изумительнейшую несообразность с здравым смыслом. Предоставляем разбор их записным педагогам. Мы же остановимся только на том, что прямо относится к розгам, которыми мы занялись специально в этой заметке... В отношении к этому предмету есть еще весьма любопытные вещи в "Правилах".

   Как вам поправится, например, то, что г. Пирогов заставляет самих же гимназистов низших классов сечь своих товарищей - то есть не руками сечь, а определять им наказание розгами. Странно, как это учреждение пресловутого Elirengericht {Суда чести (нем.). - Ред.} могло совместиться с розочными понятиями; но это совмещение - несомненный факт. Под No 15 за оскорбление товарищей определено, кроме прошения извинения у обиженного с удовлетворением его,- в первой степени для всех классов выговор от совета, во второй - выговор от совета с угрозою розог для низших классов и с угрозою исключения для высших, в третьей - розги для низших, а для высших исключение. Внизу этого нумера приписано: "Определение степени вины и наказания предоставляется товарищам". Таким образом, бедные мальчики принуждены выбирать одну из трех казней для своего товарища, и если они очень раздражены, то, определяя третью степень, должны сами обречь товарища на порку!..

   Какой мир и согласие должны после этого господствовать в классе!.. И вот как прививаются нашим детям гуманные чувства!..

   Не забудем еще, что к числу этих оскорблений товарищей отнесен потом и фанатизм. Вспомним и то, что такое постановление сделано в Киевском округе, где католиков в гимназиях едва ли не больше, чем православных. По крайней мере в Киевском университете в прошлом году было православных только 376, а католиков 525, а известно, что большая часть поступающих в университет выходят из гимназий (в нынешнем году в Киевском университете - 864). Следовательно, религиозные споры и столкновения могут быть весьма часты; их нужно бы устранять, примирять. А тут г. Пирогов велит ученикам рассудить самим, высечь ли товарища их за религиозный фанатизм или только выговор ему дать. Само собою разумеется, что при этом класс разделится на два враждебные лагеря: католики будут говорить свое, русские - свое, и которых больше, те и победят. Два-три случая таких - и раздражение товарищей друг против друга дойдет до неимоверной степени... Очень хорошо!

   Но довольно. Нам самим стало как-то скверно, когда мы погрузились в этот грязный и темный омут, названный "Правилами о проступках и наказаниях". Боимся, чтобы того же самого не сделалось с читателем... Во всяком случае, читатель видит, что кодекс г. Пирогова вполне противоречит той цели, какая объявлена самим его составителем. Втиснув все детские проступки в 27 нумеров и в три степени, оговорив для каждого по два - четыре смягчающих и усиливающих обстоятельства, г. Пирогов надеется устранить этим произвол и разнообразие взглядов на проступки в разных гимназических начальствах. Какая наивность, достойная скорее какого-нибудь московского публициста, нежели автора "Вопросов жизни"! Как будто разница наказаний в школах зависит главным образом от разницы взгляда начальства на тот род проступков, к которому данный случай относится!.. Вовсе нет. Все начальники могут быть согласны в теоретическом воззрении на преступность, например дерзости. Но один может видеть дерзость в нарушении учеником основных правил школы, другой - в противоречивом ответе, третий - в том, что мальчик смотрит ему прямо в глаза... То же самое и во всех других случаях. И поверьте, что и при вашем кодексе вовсе не устраняется возможность того, что в гимназиях будут сечь от 40 до 300 человек из 600!.. Поверьте, что не одни наказания зависят от наказывающих, а не от наказываемых, но и значительная доля самых проступков. Не оттого только в одной гимназии больше дерут, а в другой меньше,- что в одной смотрят на проступки иначе, чем в другой... Нет, в них и ведут воспитанников различно: к чему в одной гимназии не подают ни малейшего повода, о чем в ней и понятия не имеют, с тем ученики другой гимназии сталкиваются каждый день и часто поневоле должны изменять свое поведение. С человеком спокойным, рассудительным и благожелательным трудно завести ссору и пойти на грубость и оскорбление. Но человек грубый, взбалмошный, бестолковый - хоть кого выведет из терпенья и вызовет на дерзость и даже на оскорбление более существенное... Это один вид школьных проступков; но в жизни училища много и других видов, которые точно так же обусловливаются общей организацией школы и той обстановкой, в какой находятся воспитанники... Вот на это-то и следовало бы обратить внимание г. Пирогову. Как попечитель округа, он имел к этому полную возможность.

   Но оставим г. Пирогова с его "Правилами" и скажем теперь несколько слов о себе и о той общественной морали, какая выводится из киевских розог. Для этого обратимся к началу нашей статьи и повторим: "Время сказочных богатырей давно прошло! Не нужно нам ни сказок, ни богатырей! Стыдно тому, кто еще до сих пор возлагает свои надежды на, каких-то современных Добрынь и Ерусланов!"

   Да, стыдно человеку современного общества быть столько малодушным и наивным, стыдно - это мы сами первые сознаем и заявляем публично. Не то горько нам, что мы, превознося в прошлом году г. Пирогова, показали себя легковерными и увлекающимися; не то горько, что между нашими похвалами знаменитому педагогу оказалось несколько незаслуженных преувеличений. Нет, нас смущает совершенно другое. Хвалить статьи г. Пирогова, восхищаться силою его логики, его последовательностью и твердостью - мы имели полное право, и в этом отношении нам не в чем раскаиваться. Но мы обнаружили крайнее тупоумие и совершенное непонимание жизни русской, когда осмелились выразить что-то вроде надежд на практическую деятельность восхваляемого писателя. Мы сами впали тогда в применение к нашему времени старинных сказок о богатыре, побившем целое войско... Сами не понимаем, как мы не сообразили тогда, что ведь это только в сказках и бывает... и нам до сих пор совестно за этот удивительный столбняк, нашедший на нас в то время...

   Но еще это все бы ничего: не тяжело публично сознаться в своей ошибке, которую сам же первый и заметил, хотя и поздновато. Главное горе вот в чем: наши прошлогодние восторги сделали нас участниками в созидании того пьедестала мудрости, на котором возвышается теперь г. Пирогов. Мы поставили его в пример практическим педагогам, мы указали одному из них, сомневавшемуся в отвратительности розог, на непреклонные, незыблемые убеждения г. Пирогова, решительно отвергшего телесное наказание как педагогическую меру и заклеймившего розги рядом энергических, неопровержимых силлогизмов... Теперь этот сомневающийся педагог с торжеством скажет нам: "Вы опирались на авторитет Пирогова; смотрите же, к чему пришел он, как только коснулся практики... Невозможно уничтожить розгу в гимназиях!.." И сотни, тысячи подобных сомневающихся педагогов покончат с своим сомнением и решат дело в пользу розог, узнав о том, что сам Пирогов признал их нужными и полезными... А сотни и тысячи других, давно уверенных в благотворности всяких экзекуций, поднимут голову и под защитою имени Пирогова яростно накинутся на тех мальчишек¹⁷, которые кричат против розог - до тех пор, как говорят, пока еще чувствуют боль от розог, ими самими полученных... И сами эти мальчишки, при всей своей уверенности, все-таки будут немало сконфужены, когда увидят, что против них выставлен любимый авторитет их, что их поражают их же собственным оружием... Может быть, многие мальчишки и не найдутся, что сказать, и может быть - некоторые потеряют бодрость и согласятся с почтенными старцами-розгораздаятелями.

   Вот что наделали восхваления и надежды, повсюду раздававшиеся в честь г. Пирогова со времени появления "Вопросов жизни", и мы, мы в этом сделались участниками!! Как хотите, а это очень горько!..

   Потребность очистить себя от этого тяжелого греха составляет для нас нравственную необходимость. Вот почему мы поспешили обратить внимание наших читателей на новые тенденции г. Пирогова, проявившиеся уже в практической сфере. Вот почему считаем необходимым, для предупреждения дальнейших недоразумений подобного рода, высказать здесь еще несколько мыслей о том, как здравомыслящему человеку следует, по нашему мнению, смотреть на так называемых общественных деятелей и насколько примыкать к ним свою собственную деятельность.

   Человек, сделавший или даже только сказавший что-нибудь хорошее,- есть, без всякого сомнения, человек, сделавший или сказавший что-нибудь хорошее. Бранить его за это нельзя; напротив, нужно сказать, что его поступок хорош или что слова его хороши. Но сказать это нужно не на ветер, не легкомысленно, а с полным сознанием той общей идеи, в силу которой вы утверждаете, что такое-то слово или дело хорошо. Не предавайте своей задушевной мысли, своего внутреннего убеждения - ни за какие всенародные благодеяния, ни за какие всемирные подвиги, совершенные человеком. Если человек, спасши от смерти тысячи голодных бедняков, станет вас уверять, что следует пользоваться плодами чужих трудов для собственного обогащения,- не верьте ему, не считайте этих понятий правильными потому только, что вы слышите их от такого человека. Не будьте детьми и дикарями и внутренней, прекрасной истины не превращайте в безобразный кумир. Рассудите: вы уважали этого человека за то, что видели в нем любовь к беднякам, желание дать им средства к жизни; только в силу этого приобрел он свой авторитет пред вами, внушил вам уважение к себе. Не забывайте же этого. Как скоро вы видите в нем черты противоположные, как скоро оказывается, что он восстает против трудящихся бедняков, что он хочет отнять у них средства к жизни, добываемые ими,- вы уже не смотрите на него как на авторитет и т. п., а судите его, как и всякого обыкновенного человека. Может еще оставаться тут вопрос личный: что же значит это противоречие - перемену ли, слабость ли характера или даже прежнюю неискренность? И если окажется, что все прежнее было неискренно, то нужно карать человека этого как лицемера и негодяя; если же просто окажется он слабым или переменчивым, то можно пожалеть о нем... Но все это будет делом чисто личным и никак не должно быть примешиваемо к суду об общественном деле, которого он является защитником или противником... Там нужно судить только о деле, несмотря на то, кем оно защищается и кем оспаривается. Все личные уважения здесь в сторону! Если можно, то следует воздержаться и от всякого увлечения блестящею формою, в которую иной умеет облечь темное дело. Но уж на это, разумеется, у кого уменья хватит... Очень многие могут прийти в восторг от плохой музыкальной пьесы, искусно сыгранной отличным музыкантом, и за это нельзя строго винить таких любителей музыки. Но если придется судить о самой пьесе, то, конечно, лучше отделить личность исполнителя от сущности пьесы, потому что как бы исполнитель ни был хорош, по пьеса сама по себе не сделается от этого лучше, чем какою она сотворена своим автором...

   Что же касается до определения собственной деятельности сообразно с деятельностью известного общественного авторитета - тут, кажется, нужно еще более осторожности и строгости, нежели при простом обсуждении дела. Разумеется, нет людей совершенных и непогрешимых, и потому, если мы сами не чувствуем себя в силах проложить новую дорогу и вести по ней других, то нам, чтобы не стоять бесполезно на месте, нужно идти за кем-нибудь и для этого выбрать себе руководителя. Но, отправляясь за ним, мы все-таки должны заботиться всего более о том, чтобы самим иметь понятие о цели пути и о самой дороге. Кроме того, мы не должны думать, что в этой дороге руководитель наш будет нас кормить, поить, одевать и пр. ... Поэтому необходимо все-таки самим работать для себя, ни на миг не опускать руки и зорко смотреть вперед и по сторонам. Говоря ближе к рассматриваемому нами предмету - нет надобности полагать свое спасение в деятельности какого-нибудь известного лица и слепо верить ему, а надо делать дело сообща, пока идет сообща, и продолжать в одиночку, если другие свернут в сторону, хотя бы эти другие были превознесены всеми похвалами и украшены всеми венками. Очень простительно и даже, может быть, небесполезно было всему свежему и порядочному в среде русских педагогов примкнуть к г. Пирогову и действовать под его знаменем. Но все-таки само дело должно быть впереди. Как скоро является предложение сечь детей за фанатизм, да еще по суду товарищей, тут уже все равно, кто бы ни сделал это предложение - г. Миллер-Красовский, г. Орлов-Давыдов или г. Пирогов. Смущаться тут не следует, и тот, кто из уважаемого человека не делает себе идола, никогда не смутится этим...

   Но (последнее замечание) нам могут сказать, что иногда следует прощать почтенным личностям отдельные их недостатки и даже не мешать их ошибкам из уважения к тому добру, которое они делали и делают... Иногда это возможно, правда; но чрезвычайно редко, и то в самых ничтожных размерах, и то если ошибки и недостатки более касаются личности, нежели общего дела. Во всяком случае, прежде чем решиться на такую поблажку, нужно строго и строго рассудить: до такой ли степени важна и могуча деятельность такого-то почтенного лица в общем ходе дел и до такой ли степени значительны мы сами в ряду общественных явлений, чтобы от нашего более или менее лицемерного и потачливого обращения с таким-то лицом мог измениться ход событий... Тут можно бы распространиться вообще о значении личностей в истории; но это было бы уж слишком длинно и, может быть, неуместно. Удовольствуемся повторением того, что времена сказочных богатырей прошли, что общественная жизнь слагается не по щучьему веленью, Иванушкину прошенью и что от влияния окружающей среды не могут освободиться и самые лучшие личности. Стало быть, нечего возлагать надежды на чужую деятельность, а надобно хлопотать о том, чтобы самому понимать дело и уметь вести его по мере сил и возможности. Тогда мы приобретем две выгоды: не будем лжецами пред самим собою и не будем испытывать мучительных сомнений от идей г. Миллера-Красовского, даже в том случае, если нам станет проповедовать их сам г. Пирогов.

  

  

  

   Белинский - Белинский В. Г. Полное собр. соч., т. I-XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.

   БдЧ - "Библиотека для чтения".

   ГИХЛ - Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч., т. I-VI. М., ГИХЛ, 1934-1941.

   ЖМНП - "Журнал министерства народного просвещения".

   Изд. 1862 г. - Добролюбов Н. А. Сочинения (под ред. Н. Г. Чернышевского), т. I-IV. СПб., 1862.

   ЛН - "Литературное наследство".

   Материалы - Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861-1862 гг. (Н. Г. Чернышевским), т. 1. М., 1890 (т. 2 не вышел).

   МВед - "Московские ведомости".

   ОЗ - "Отечественные записки".

   РБ - "Русская беседа".

   РВ - "Русский вестник".

   РСл - "Русское слово".

   СПб Вед - "Санкт-Петербургские ведомости".

   Совр. - "Современник".

   Чернышевский - Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти томах. М., Гослитиздат, 1939-1953.

  

  

   Впервые - Совр., 1860, No 1, отд. III, с. 157-182, за подписью "Н.-бов". Вошла в изд. 1862 г. с восстановлением цензурных изъятий.

   Статья "Всероссийские иллюзии..." - вклад Добролюбова в обсуждение вопроса об отмене телесных наказаний - одного из важнейших в России середины XIX века. Порождение крепостничества, розга имела широчайшее применение в николаевской России: пороли уголовных преступников из "низших" сословий, солдат в армии, крестьян в помещичьих имениях и государственных деревнях, пороли детей в школах. В воспоминаниях об учебных заведениях 1830-1840-х гг. зафиксировано немало случаев, когда телесное наказание приобретало характер издевательства или изуверской жестокости (см., напр.: Ильинский А. И. За полстолетия.- Русская старина, 1894, No 1, с. 71-74, 78-80; "За много лет. Воспоминания неизвестного" - там же, No 2, с. 184-187). Но и оставаясь в рамках закона, телесное наказание исполняло свою социальную функцию нравственного подчинения личности, поддержания сословной иерархии и "авторитета" власти. Поэтому отмена телесных наказаний воспринималась передовой русской мыслью как важнейшая после уничтожения крепостного права общественная задача (см., напр., письмо Белинского к Гоголю). Однако, как показали выступления в печати в конце 1850-х гг., когда вопрос стал предметом открытого обсуждения, телесное наказание далеко еще не было окончательно осуждено в общественном мнении. И дело не только в том, что были еще защитники розог (в основном - среди помещиков, боявшихся оказаться после реформы в соседстве со своими бывшими крепостными без орудия "обуздания"). Главное, что противники телесного наказания часто не находили серьезного обоснования для своей позиции. Поэтому об отмене телесного наказания они говорили как о чем-то желательном, но необязательном, преувеличивали трудности этого дела и откладывали его осуществление на неопределенный срок. Характерный пример: А. С. Зеленый, либеральный помещик, сочувствовавший литературной деятельности Добролюбова и Чернышевского (см.: Переписка Чернышевского с Некрасовым, Добролюбовым и А. С. Зеленым. М.-Л., 1925, с. 134), в заметке под знаменательным заглавием "Административно-хозяйственный вопрос" спрашивал "гг. помещиков": "...Нет ли какого средства заменить телесное наказание чем-нибудь другим, столь же действительным, но не столь неприятным?" "Телесное наказание,- объясняет он далее,- имеет в себе нечто отталкивающее... После этого всегда бываешь расстроен... литературная статья не читается, музыкальная пьеса не слушается; жизнь как-то огрубляется, все как-то на душе не ловко, хотя и сознаешь, что совершенный акт наказания есть только исполнение обязанности и что это зло - необходимое" (Земледельческая газета, 1857, No 16, С. 126).

   "Современник", для которого попросту не было вопроса "бить или не бить", вплоть до 1860 г. выражал свою позицию подчеркнутым неучастием в этой полемике и ироническим ее освещением (см., напр., рецензию Добролюбова "Стихотворения Михаила Розенгейма", наст. изд., т. 1, с. 696, и статью "Литературные мелочи прошлого года", наст. изд., т. 2, с. 108-109) - также, как он вел себя по отношению к спорам о пользе грамотности для народа, о гласности и др. Однако признание розог одним из самых серьезных их противников - Н. И. Пироговым, который пользовался громадным авторитетом как гениальный хирург, мужественный участник обороны Севастополя и как педагог-мыслитель, заставило журнал вмешаться в этот спор. Проникнутое пафосом уважения к человеческой личности, страстное "обличение" Пирогова в отступничестве не только продемонстрировало позицию "Современника", но и резко подняло "статус" проблемы, превратив ее из "административно-хозяйственного", педагогического и т. п. в вопрос большой общественной и нравственной значимости. Однако розги - лишь один тематический "план" статьи, второй и не менее важный для Добролюбова - "всероссийские иллюзии". Пироговские "Правила..." - попытка применения на практике убеждения Пирогова, что решение всех общественных проблем в строгом соблюдении существующих законов,- обнаружили внутреннюю противоречивость такого взгляда. "Закрепляя" сложившиеся школьные порядки, Пирогов был вынужден "закрепить" и их необходимую принадлежность - розги, которые, по его мнению, препятствуют развитию "чувства законности". На примере Пирогова Добролюбов показал несостоятельность надежд общества на либеральных "идеальных чиновников", которые, действуя в рамках существующей общественной системы, вынуждены подчиняться ее логике, независимо от их личных качеств. Развенчивая эти "всероссийские иллюзии", критик тем самым стремился привить своим читателям "системный" взгляд на общество и одновременно - разбудить общественную самодеятельность, скованную вековой привычкой ожидать перемен "сверху".

   Статья произвела огромное впечатление. В среде демократической молодежи она была встречена с большим удовлетворением. "Я помню, как ликовал Михаэлис, прочитав Добролюбова "Иллюзии, разрушенные розгами",- рассказывал впоследствии Н. В. Шелгунов об одном из лидеров петербургского студенчества начала 1860-х гг. (Шелгунов Н. В., Шелгунова Л. П., Михайлов М. Л. Воспоминания, т. I. M., 1967, с. 247). Но и в либеральной печати пироговские "Правила" поначалу не нашли защитников. Напротив, выступление Добролюбова было поддержано критическими отзывами о киевских "Правилах..." в других изданиях (см.: ОЗ, 1860, No 1, отд. V, с. 29-32; No 2, отд. V, с. 73-74; Григорович А. И. Отчего наказания телесные... упорно удерживаются в системе воспитательных мер? - Русский педагогический вестник, 1860, No 9; Белов И. Д. Необходимы ли наказания в деле воспитания? - Журнал для воспитания, 1860, No 11, 12; Мельгунов Н. А. То be or not to be? Бить или по бить? - Наше время, 1860, No 29, 31 июля). И лишь полтора года спустя, когда смещение Пирогова с поста попечителя Киевского учебного округа вновь привлекло к нему общественное внимание и сочувствие, была найдена "формула" оправдания Пирогова: сохранив розги в гимназиях, он сделал вынужденную, но необходимую уступку отсталой педагогической среде. Причем некоторые защитники Пирогова ставили ему эту уступку в особую заслугу, так как в ней, по их мнению, проявилось стремление попечителя к коллегиальному решению вопросов. В то же время Добролюбов был обвинен в "либеральном деспотизме" и в "оскорблении" заслуженного общественного деятеля (см. статью "От дождя да в воду" и примечания к ней в наст. т.). Сам Н. И. Пирогов ответил своим критикам "Отчетом о следствиях введения по Киевскому учебному округу "Правил о проступках и наказаниях учеников гимназий" (Воспитание, 1861, No 2-4). Отстаивая все основные положения "Правил...", в том числе и сохранение розги, он указывал на то, что хотел "сделать улучшения сейчас, при настоящем порядке вещей" и не мог "иметь в виду никаких радикальных преобразований", тем самым по существу подтвердив главную мысль Добролюбовыми статьи.

   Попытки оппонентов Добролюбова свести смысл его выступления к выпаду лично против Пирогова и обвинения в "либеральном деспотизме" заставили Добролюбова вернуться к этой теме в статье "От дождя да в воду".

  

   ¹ Слова Юлия Цезаря из III акта трагедии Шекспира "Юлий Цезарь" (1599).

   ² Добролюбов имеет в виду, в частности, либерального публициста, бывшего жандармского офицера С. С. Громеку (наибольшую известность получил цикл его статей о полиции - см. примеч. 6 к стихотворению "Наш демон", наст. т., с. 779); Н. И. Пирогова, опубликовавшего ряд статей по вопросам образования и воспитания; откупщика В. А. Кокорева, выступавшего в печати по разным социально-экономическим проблемам (см. примеч. 22 к статье "Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым" - наст. изд., т. 1, с. 841, а также примеч. 31 к статье "Благонамеренность и деятельность" - наст. т., с. 712).

   ³ Слова в кавычках - не цитата, а, как зто часто бывает у Добролюбова, близкий по смыслу пересказ слов старого чиновника в очерке "Неумелые" из "Губернских очерков" М. Е. Салтыкова-Щедрина.

   ⁴ В полемике о телесном наказании крестьян на страницах "Земледельческой газеты" принял участие не граф В. П. Орлов-Давыдов, а некий П. Давыдов из Астрахани. В заметке "Еще ответ на вопрос о замене телесного наказания в помещичьих имениях" (1857, No 86) он писал, что "нет необходимости изобретать новые наказания, а лучше заботиться, чтобы не впадать в крайности, употребляя старые наказания", то есть розги. Необходимость сохранения телесных наказаний для крестьян П. Давыдов обосновывал тем, что у них, как и у детей, "физическая натура" якобы преобладает над духовной, поэтому и следует "противудействовать этой натуре физически". "Современник" отозвался на это выступление в "Современном обозрении" (1857, No 11), которое было написано Н. Г. Чернышевским (см.: Чернышевский, IV, 858-859). Ошибочное упоминание Добролюбовым В. П. Орлова-Давыдова объясняется тем, что он был одним из лидеров дворянской оппозиции правительственному проекту освобождения крестьян с наделом. В частности, получило широкую известность его письмо Я. И. Ростовцеву, в котором он обвинял членов Редакционных комиссий в пренебрежении к интересам помещиков и требовал передать дело освобождения крестьян целиком в руки дворянства (см.: Материалы для истории упразднения крепостного состояния крестьян в царствование имп. Александра II, т. 2. Берлин, 1861, с. 110-117).

   ⁵ Вероятно, Добролюбов перефразирует строки из "Евгения Онегина" (гл. 6, строфа XXVI):

  

   И человека растянуть

   Он позволял - не как-нибудь,

   Но в строгих правилах искусства...

  

   Мнение П. Давыдова было поддержано в заметках, опубликованных в "Земледельческой газете" 6 декабря 1857 г. (No 98). В частности, некто "З." писал: "Пока крестьяне наши будут стоять на той степени умственной и нравственной неразвитости, на которой теперь стоят, до тех пор едва ли кто найдет средство заменить телесное наказание другими... исправительными мерами": "грубого и ленивого человека деликатностью не исправишь".

   ⁶ В статьях Г. Ф. Петрово-Соловово ("Об отношениях между помещиками и крестьянами на время переходного состояния" - Одесский вестник, 1858, No 47, 48; перепечатана в журнале "Сельское благоустройство", 1858, No 7) и К. А. Рощаковского ("Мысли о применении основных начал к действительному улучшению быта помещичьих крестьян" - Журнал землевладельцев, 1858, No 6) предусматривалось сохранение (после реформы) телесного наказания крестьян как по приговору мирского суда, так и по приказу помещика. Выступление славянофила В. А. Черкасского, который в своем проекте пореформенного сельского управления также оставил за помещиками право телесного наказания своих бывших крепостных и вольнонаемных работников, ограничив его 18 ударами (см.: Сельское благоустройство, 1858, No 9), вызвало наибольшее возмущение - особенно на фоне заявлений славянофилов о любви к народу.

   ⁷ Замечание Добролюбова относится прежде всего к выступлениям редактора "Русского вестника" М. Н. Каткова (редакционная "Заметка" - 1858, октябрь, кн. 1, "Изобличительные письма" - 1858, ноябрь, кн. 2; декабрь, кн. 2; подпись "Байборода"), который организовал на страницах этого журнала целую кампанию против В. А. Черкасского. Однако позиция самого Каткова не была достаточно четкой. Указывая на связь телесных наказаний с крепостным правом, он вместе с тем считал их отмену делом отдаленного будущего, так как "в настоящее время", во его мнению, розги являются "самым удобным способом наказания" как для наказывающих, так и для наказуемых. Кроме того в "Русском вестнике" была опубликована заметка С. С. Громом ("Несколько слов о статье кн. В. А. Черкасского..." - 1858, ноябрь, кн. 1) и несколько писем в редакцию с возмущенными откликами на статью Черкасского (1858, ноябрь, кн. 1-2). Критические отзывы на эту статью появились и в других изданиях: "Заметка" П. Ч. в "Московских ведомостях" (1858, No 128, 25 октября) и статья "О новом устройстве сельского управления" в "Отечественных записках" (1859, No 1; подпись: "Ф. С.").

   ⁸ В своем "Объяснении" (Сельское благоустройство, 1858, No 11) В. А. Черкасский лишь частично отрекся от своих положений: он признал ошибочным только предложение сохранить после реформы право помещиков наказывать своих крестьян, но оставил это право за сельской администрацией, утверждая, что полная отмена телесных наказаний будет возможна только тогда, когда крестьянские общества смогут содержать на свои средства сельские тюрьмы.

   ⁹ Имеется в виду "Заметка" И. С. Аксакова в "Московских ведомостях" (1858, No 130, 30 октября).

   ¹⁰ Противопоставление Н. И. Пирогова и М. Я. Киттары содержится в рецензии Добролюбова "Собрание литературных статей Н. И. Пирогова. Речи и отчет, читанные в торжественном собрании Московской практической академии" (IV, 201-212), которую он прямо цитирует.

   ¹¹ В конце 1850-х гг. В. Я. Шульгин был известен как либеральный историк. Пользовались популярностью его лекции о Великой французской революции. Учебник В. Я. Шульгина по истории средних веков положительно рецензировал Добролюбов (IV, 188-195).

   ¹² Либеральные славословия настоящему времени - предмет постоянных насмешек Добролюбова (см., напр., рецензию на пьесы "Уголовное дело" и "Бедный чиновник" - наст. изд., т. 1).

   ¹³ "Вопросы жизни" - статья Н. И. Пирогова (Морской сборник, 1856, No 9). Основной тезис статьи - воспитание должно способствовать развитию "внутреннего человека", то есть личности, способной занимать самостоятельную и активную позицию в жизненной борьбе,- в условиях начинающейся перестройки самодержавно-крепостнической России получил большое общественное звучание. Статья вызвала многочисленные отклики в печати. "По поводу "Вопросов жизни" была написана и известная статья Добролюбова "О значении авторитета в воспитании" (см. наст. изд., т. 1). По словам К. Д. Ушинского, статья Пирогова разбудила "спавшую у нас до тех пор педагогическую мысль" (Ушинский К. Д. Соч., т. 3. М.-Л., 1943, с. И).

   ¹⁴ Хрия - небольшое сочинение, представляющее собой развитие той или иной мысли в соответствии с определенными правилами. Семинаристы сочиняли хрии в качестве упражнения в риторике.

   ¹⁵ "Отчет о следствиях введения по Киевскому округу "Правил о проступках и наказаниях учеников гимназий", написанный позднее Пироговым, подтвердил вывод Добролюбова. Там, в частности, говорилось, что телесное наказание - простое педагогическое средство, доступное "самому простому воспитателю", который может прибегнуть к нему, "если не умеет владеть иным, лучшим средством", а "отвергать, что и розгою можно действовать без вреда и даже удачно, значило бы отвергать факт" (Воспитание, 1861, No 2, с. 60, 61).

   ¹⁶ Книгу Н. А. Миллер-Красовского "Основные законы воспитания" (СПб., 1859) Добролюбов подверг уничтожающей критике в двух рецензиях (Совр., 1859, No 6, и Журнал для воспитания, 1859, No 9; см.: IV, 397-405, и V, 232-236).

   ¹⁷ Мальчишки - прозвище, данное представителям демократического лагеря либерально-охранительной печатью 1860-х гг. Например, П. Ч. в "Московских ведомостях" (1859, No 95, 23 апреля) назвал "литературным мальчишеством и паясничеством" статью Добролюбова "Литературные мелочи прошлого года" и выступления "Свистка".