Флеров Сергей Васильевич - Болеслав Михайлович Маркевич

  

  

   На страницахъ Русскаго Вѣстника, съ 1867 по 1885 годъ послѣдовательно, прошли предъ читателями всѣ крупнѣйш³я произведен³я Б. М. Маркевича*. За исключен³емъ разказа Лѣсники {Напечатанъ въ Нивѣ, 1880.}, драмы Чадъ Жизни {Напечатанъ въ приложен³и къ газетѣ Гражданинъ, 1884.} и нѣсколькихъ мелкихъ очерковъ помѣщенныхъ въ разныхъ издан³яхъ {Преимущественно въ С.-Петербургскихъ Вѣдомостяхъ.}, художественная дѣятельность покойнаго писателя вся развернулась въ Русскомъ Вѣстникѣ. Теперь, когда преждевременная кончина унесла Б. М. Маркевича въ пер³одѣ полнаго развит³я его таланта, настало время обнять общимъ взглядомъ художественное творен³е прерванное внезапно раскрывшеюся могилой. Смерть похитила Б. М. Маркевича 18 ноября 1884 года, не давъ ему докончатъ его послѣдняго романа Бездна {Въ февральской книжкѣ Русскаго Вѣстника за 1885 годъ В. В. Крестовск³й передалъ со словъ покойнаго автора остовъ того, чѣмъ долженъ былъ кончиться этотъ романъ.}.

  

   * Типы прошлаго, Русск. Вѣстн., 1867.

   Забытый вопросъ, Русск. Вѣстн., 1872.

   Марина изъ Алаго Рога, Русск. Вѣстн., 1878.

   Двѣ Маски, Русск. Вѣстн., 1874.

   Четверть вѣка назадъ, Русск. Вѣстн., 1878.

   Княжна Тата, Русск. Вѣстн., 1879 (псевдонимъ: Мери Бемъ).

   Переломъ, Русск. Вѣстн., 1880-1881.

   Бездна, Русск. Вѣстн., 1883-1884.

  

   Оцѣнка наша будетъ исключительно касаться художника. Для полнаго сужден³я о всей литературной дѣятельности В. М. Маркевича, совмѣщавшаго въ себѣ талантъ художественнаго творчества съ талантомъ публициста и критика, необходимо будетъ выждать появлен³я второй сер³и его произведен³й, которая уже обѣщана въ предувѣдомлен³и къ одиннадцатому и послѣднему тому впервые изданнаго теперь Полнаго Собран³я его романовъ, повѣстей и разсказовъ. Эта вторая сер³я составитъ особое издан³е, въ которое войдутъ: статьи и замѣтки литературно-критическ³я и публицистическ³я, равно какъ и Переписка съ литературными друзьями. Не подлежитъ сомнѣн³ю что этотъ второй, чтобы не сказать второстепенный, отдѣлъ сочинен³й Б. М. Маркевича будетъ заключать въ себѣ очень много интереснаго для характеристики времени пережитаго авторомъ, для характеристики лицъ и "вѣян³й" одной изъ самыхъ любопытныхъ эпохъ въ истор³и русскаго общества. Еще менѣе можно сомнѣваться въ томъ что статьи критическ³я и публицистическ³я, гдѣ высказываются личные взгляды и основныя убѣжден³я пишущаго, что переписка съ друзьями, гдѣ высказывается весь человѣкъ, должны будутъ дать много важнаго матер³ала для опредѣлен³я гражданскихъ воззрѣн³й автора, смѣло затронувшаго цѣлый рядъ острыхъ, жгучихъ и болѣзненныхъ явлен³й въ средѣ русскаго общества, смѣло облекшаго въ громадную, художественно написанную трилог³ю, послѣдовательное развит³е второй эпохи смутнаго времени въ Росс³и. Для того чтобы создать эту трилог³ю нужно было быть замѣчательно цѣльнымъ человѣкомъ и художникомъ.

   Въ смутныя эпохи общественной жизни искусство не можетъ оставаться чуждымъ общественному движен³ю. Онъ невольно вовлекается въ его течен³е. Такъ была вовлечены въ это течен³е Тургеневъ, графъ Алексѣй Толстой, Гончаровъ, графъ Левъ Толстой. Такъ была вовлечены въ него русская драматическая литература и русская живопись. Когда туманъ прояснился, снова стали видны берега и мутный потокъ опять просвѣтлѣлъ, въ области искусства обнаружилось замѣчательное явлен³е. Все половинчатое, неясное, угодливое, все двулично мерцающее двумя красками, безслѣдно исчезло для искусства и пошло ко дну. Все отрицательно-цѣльное извергнуто жизнью, безпредѣльно живучимъ организмомъ исторической народности находящейся въ полномъ разцвѣтѣ своихъ силъ, своего самостоятельнаго быт³я. Все положительно-цѣльное осталось. Оно укрѣпило берега размываемые внезапно нахлынувшею мутною волной, оно помогло потоку войти опять въ свое русло. Мы, очевидцы, слишкомъ близко стоимъ къ недавно закончившейся "смутной" эпохѣ чтобъ явиться ея историками. На вашу долю выпало лишь бытописан³е. Мы лѣтописцы, мы борцы, мы участники и свидѣтели, обвиняемые и обвинители. Будущая истор³я произнесетъ свой приговоръ надъ тѣмъ каково было участ³е искусства въ нашей общественной смутѣ, въ чемъ состояли его заслуги и его ошибки въ это смутное время, на сколько сослужило оно общественному сознан³ю положительную иди отрицательную, добрую или худую службу, способствовало замутнен³ю понят³й, или внесен³ю въ нихъ ясности, правды и бодрости.

   Вотъ почему мы ограничиваемъ нашу критическую задачу исключительно художественною стороной произведен³й Б. М. Маркевича, выяснен³емъ его значен³я какъ художника. Для этой цѣли уже находятся налицо всѣ нужные намъ матер³алы: законченный циклъ художественныхъ произведен³й покойнаго писателя. Задача ваша распадается на двѣ части. Вопервыхъ, мы постараемся характеризовать самого писателя, разказать ходъ его развит³я, положивш³й рѣшительный отпечатокъ на всю послѣдующую его художественную дѣятельность. Вовторыхъ, мы остановимся на разборѣ отдѣльныхъ произведен³й и введемъ читателя, такъ сказать, въ галлерею типовъ созданныхъ Б. М. Маркевичемъ.

  

  

   Для характеристики писателя, для возсоздан³я его духовнаго образа и установлен³я исходной точки сужден³я о немъ, имѣютъ необыкновенную важность свѣдѣн³я о впечатлѣн³яхъ дѣтскихъ и юношескихъ лѣтъ, о той обстановкѣ среди которой протекли годы подготовивш³е основной складъ будущей художественной индивидуальности писателя. За нѣсколько мѣсяцевъ до своей кончины Б. М. Маркевичъ набросалъ рядъ воспоминан³й о своемъ дѣтствѣ и первыхъ годахъ своей юности. {Изъ прошлыхъ дней. Полное собран³е сочинен³й Б. М. Маркевича, томъ XI, стр. 336-490.} Это какъ бы начало автоб³ограф³и, и если съ одной стороны нужно искренно сожалѣть о томъ что автоб³ограф³я эта оборвалась едва успѣвъ начаться, то все же нельзя не признать за особо счастливую случайность что мы имѣемъ разказъ самого автора именно о ходѣ, направлен³и и складѣ его духовнаго развит³я.

   Отецъ Болеслава Михайловича былъ страстный поклонникъ Пушкина. Съ ранняго дѣтства ребенокъ безпрерывно слышалъ имя поэта. Онъ не умѣлъ еще читать, какъ выучилъ уже наизусть, съ голоса матери, стихотворен³е Пушкина Птичка Бож³я. Отецъ, усѣвшись въ сумерки за фортеп³ано, подбиралъ аккорды и на мотивъ распѣваемой тогда во всей Росс³и Тройки, пѣвалъ Пушкинскую Телѣгу Жизни. По девятому году, мальчику лопалась въ руки послѣдняя пѣснь Онѣегина, выходившаго отдѣльными книжками, по мѣрѣ написанныхъ главъ:

   "Помню до сихъ поръ, какъ поражено было мое молодое существо музыкальною прелест³ю первыхъ прочтенныхъ мною строкъ;

  

   Въ тѣ дни когда въ садахъ Лицея

   Я безмятежно расцвѣталъ,

   Читалъ охотно Апулея,

   А Цицерона не читалъ;

   Въ тѣ дни, въ таинственныхъ долинахъ,

   Весной, при кликахъ лебединыхъ,

   У водъ с³явшихъ въ тишинѣ...

  

   "Эта музыкальность именно, - я слишкомъ былъ малъ, разумѣется, чтобъ имѣть возможность цѣнить то существенное что облекалось въ эти божественные звуки, - врѣзалась сразу въ мою память. За обѣдомъ, на удивлен³е и смѣхъ отца моего и матери, я прочелъ наизусть эту первую строфу только-что появившейся восьмой главы."

   Въ десять лѣтъ мальчику дали "русскаго учителя". Это былъ Васил³й Григорьевичъ Юшковъ, тотъ самый Юшковъ который встрѣчается въ романахъ Четверть вѣка назадъ, Переломъ и Бездна, гдѣ онъ, по признан³ю самого автора, воспроизведенъ съ фотографическою вѣрностью. Въ то время Юшковъ былъ еще самъ молодой человѣкъ, лѣтъ 26 или 27.

   "Это былъ чистѣйш³й идеалистъ тѣхъ далекихъ временъ, воспитанный, въ свою очередь, на Жуковскомъ и вносивш³й въ жизнь, въ отношен³я къ ученикамъ своимъ, всю ту какую-то женственную чистоту и нѣжность, ту нѣсколько сентиментальную мечтательность, которыми отличался его кумиръ, безсмертный творецъ Свѣтланы и Людмилы, какъ выражался Юшковъ. Уроки его быль для меня настолько же наслажден³емъ насколько мукою преисполняла меня нѣмецкая грамматика Гейнз³уса... Несмотря на свое личное пристраст³е къ Жуковскому (слезы буквально точились изъ глазъ его когда онъ читалъ, бывало, мнѣ подъ конецъ урока Эолову арфу: Владыко Морвены, жилъ въ дѣдовскомъ замкѣ могуч³й Ордалъ...), Васил³й Григорьевичъ признавалъ Пушкина не менѣе великимъ поэтомъ; рядомъ со Свѣтланою и Пѣвцомъ въ станѣ русскихъ воиновъ, онъ диктовалъ мнѣ, для выучки затѣмъ наизустъ, Вѣщаго Олега и Полтаву, изъ которой, впрочемъ, тщательно выключались имъ строки относящ³яся до любовныхъ отношен³й Мазепы къ Мар³и, какъ менѣе интересное, пояснялъ онъ. Онъ такъ былъ чистъ душой что помимо руководившихъ его очевидно при этомъ соображен³й, что объ этомъ рано знать двѣнадцатилѣтнему мальчику, самъ, надо полагать, краснѣлъ когда попадались ему на глаза подобныя мѣста въ книгахъ..."

   Чрезвычайно характеренъ для ученика и для учителя небольшой случай на урокѣ русскаго языка. Дѣло шло объ исправлен³и орѳографическихъ ошибокъ, намѣренно внесенныхъ въ напечатанный текстъ книги для упражнен³й:

   "Въ книгѣ была, между прочимъ, фраза: въ рощѣ поэтъ соловей. Я очень хорошо понималъ что здѣсь шла рѣчь о пѣн³и и что поэтому слѣдуетъ поставить третье лицо настоящаго времени изъявительнаго наклонен³я отъ глагола пѣть, но подумалъ, и написалъ въ своей тетради такъ какъ было напечатано въ книгѣ.

   "Ай-ай-ай, воскликнулъ Юшковъ, когда я подалъ ему мое заданное упражнен³е, какъ же вы, милый, могли пропустить такую грубую ошибку?

   "Я знаю, отвѣтилъ я,- что слѣдуетъ собственно написать поетъ, потому что соловей птица, но я думалъ, именно потому что онъ такъ сладко поетъ,что его можно назвать также поэтомъ...

   "Никогда не забуду выражен³я его лица: глаза его заморгали, онъ захватилъ мою голову обѣими руками:

   "Ахъ мой милый, милый мальчикъ!

   "И заплакалъ."

   Талантливый мальчикъ очень рано дождался чести "быть напечатаннымъ". Родители его три года безвыѣздно прожили въ деревнѣ, и въ это время ему пр³ѣзжалъ давать изъ города уроки русскаго языка учитель уѣзднаго училища, какой-то Семеновск³й. Однажды онъ такъ остался доволенъ передѣлкою на русск³е нравы, сдѣланною мальчикомъ изъ французской дѣтской повѣстушки, что послалъ эту передѣлку въ издававш³йся тогда Очкинымъ Дѣтск³й Журналъ. Она была напечатана въ слѣдующемъ же нумерѣ со слѣдующею подстрочною замѣткой редакц³и: "повѣсть эта прислана намъ отъ имени тринадцатилѣтняго мальчика. Съ удовольств³емъ печатаемъ ее чтобы не лишить новаго сочинителя заслуженной имъ чести." Вслѣдъ затѣмъ, въ Дѣтскомъ Журналѣ помѣщено было еще нѣсколько другихъ разказовъ, состоявшихъ изъ передѣланныхъ въ повѣствовательной формѣ историческихъ эпизодовъ вычитанныхъ мальчикомъ въ Карамзинѣ.

   "Вслѣдств³е этого я самымъ сер³ознымъ образомъ представлялъ себѣ что непремѣнно долженъ буду сдѣлаться большимъ сочинителемъ, такъ какъ въ разныхъ французскихъ книжкахъ, писанныхъ для юношества, которыя, вмѣстѣ съ другими, выписывались въ большомъ количествѣ отцомъ моимъ изъ Петербурга, я вычиталъ что большинство извѣстныхъ писателей, а также художниковъ и музыкантовъ, начинали рано, то-есть, какъ я. Но мечты мои какъ-то разомъ обрушились и развеялись на много-много лѣтъ."

   Что же развеяло эти мечты? Ихъ развеяли только что появивш³еся въ то время Вечѣра на хуторѣ близь Диканьки Гоголя. Любопытно впечатлѣн³е произведенное этимъ наиболѣе поэтическимъ творен³емъ Гоголя на тринадцатилѣтняго мальчика:

   "Никогда ничто въ прозѣ не производило до тѣхъ лоръ на меня такого впечатлѣн³я. Тутъ въ первый разъ въ моей тринадцатилѣтней головѣ сказалось что не нужно риѳмъ, не нужно размѣренныхъ строчекъ чтобы вызвать въ читающемъ то самое восхищен³е какое производилъ на меня стихами своими Пушкинъ. Даже напротивъ, иные стихи теперь наводили на меня просто скуку, какъ напримѣръ Торквато Тассо Кукольника, котораго Сенковск³й въ это время превозносилъ до небесъ въ своей Библ³отекѣ для Чтен³я, между тѣмъ какъ этотъ никому неизвѣстный Рудый Панько (имя Гоголя еще не стояло на первомъ издан³и) меня просто съ ума сводилъ своею прелестью. Ощущен³е возбуждаемое во мнѣ его разказами было тѣмъ сильнѣе что я имѣлъ въ нѣкоторой степени возможность довѣрять по существу все что было въ нихъ настоящей правды. Я жилъ на землѣ старой Гетманщины, подъ Уманью, мнѣ знакомы быль не по одной этой книгѣ божественныя украинск³я ночи, заросш³е вербами пруды, вишневые сады съ ихъ ссыпающимся весною свѣжно-розовымъ цвѣтомъ, бѣло-вымазанныя хаты подъ золотистою соломою крышъ, паробки колядующ³е въ пору святочныхъ вечеровъ подъ замерзлыми оконцами широко раскинувшагося села, бурсаки изъ К³евскаго Братскаго монастыря, въ Рождество приходивш³е къ намъ на домъ съ вертепомъ, въ которомъ, облеченные въ тряпочку, фольгу и золотую бумагу, проходили предъ восторженно-изумленными дѣтскими взорами нашими ясли съ Божествеввымъ Мдадеадемъ, и Пресватм Матерь, и волхвы предшествуемые звѣздою, и царь Иродъ въ зубчатой коронѣ, и, въ заключен³е, какой-то помню съ кѣмъ-то бодавш³йся козелъ изъ бѣлой ваты, съ длинными золотыми рогами... И при этой близко знакомой мнѣ дѣйствительности, все это невыразимое обаян³е содержан³я: Левко и Ганна, и голова, и замученная злою мачехою панночка, и Оксана, съ ея черевичками, которые влюбленный кузнецъ Вакула ѣздилъ верхомъ на чертѣ добывать для нея съ ножекъ самой царицы въ Петербургѣ, и колдунъ Пасюкъ, которому изъ миски прыгаютъ сами галушки въ ротъ... Выразить ли мнѣ теперь то былое, словно всего меня насквозь пронизывающее обаян³е этихъ образовъ, этихъ картинъ!... И какъ чисты, здоровы, благотворны были впечатлѣн³я внесенныя подобными книгами въ открывавш³яся тогда къ жизни молодыя души! Ихъ не дано было знать, увы! позднѣйшимъ поколѣн³ямъ, воспитавшимся на Некрасовѣ и критикахъ покойнаго Современника. Я не разставался съ Вечерами на хуторѣ, заучивалъ изъ нихъ наизусть цѣлыя страницы, бралъ изъ нихъ мотивы для сочинен³я драматическихъ сценъ которыя разыгрывалъ съ братьями и сестрами въ праздничные зимн³е вечера. Но сочинительство оное за то отложилъ я окончательно въ сторону, совершенно ясно выведя въ головѣ такое заключен³е что такъ сочинять какъ этотъ Рудый Панько, я никогда не буду въ состоян³и, а слѣдовательно лучше не сочинять и вовсе..."

   Ученье шло между тѣмъ своимъ чередомъ. У мальчика былъ Французъ-гувернеръ, M. Queiréty, человѣкъ, по свидѣтельству самого Б. М. Маркевича, благовоспитанный, образованный и нравственный. Писатель въ послѣдств³и выставилъ его подъ настоящимъ именемъ въ своемъ романѣ Забытый Вопросъ, гдѣ нашли себѣ мѣсто мног³е дѣйствительные эпизоды изъ юношеской жизни автора. Судьба какъ-то особенно баловала мальчика. Гувернеръ его также былъ поэтъ, Ламартиновской шкоды, а писалъ стихи, которые напечатаны были въ Петербургѣ особою книгой подъ назван³емъ Fleurs de l'eail. Онъ умеръ тридцати семи лѣтъ отъ роду, отъ чахотки, въ имѣн³и Маркевичей, и предъ смерт³ю просилъ лишь объ одномъ: чтобы на могилѣ его не было снѣга, котораго никогда не бываетъ на его родинѣ, въ Провансѣ. Завѣтъ его былъ исполненъ. "На Уманьскомъ католическомъ кладбищѣ, надъ камнемъ, поставленнымъ отцомъ моимъ надъ его могилой, сооружена была желѣзная крыша, съ которой церковному сторожу приказано было тщательно сметать снѣгъ когда онъ покрывалъ ее, что и соблюдалось до самой той поры какъ мы покинули эта мѣста."

   Какъ же шло учен³е? Въ чемъ оно состояло?

   "Мы учились буквально цѣлый день, отъ девяти часовъ утра до трехъ, то-есть до обѣда, а затѣмъ отъ теста до девяти. Ложились спать въ десять. Такомъ образомъ, отдохновен³емъ пользовались мы лишь въ течен³е трехъ часовъ послѣ обѣда и одного до минуты сна. И это безъ перерыва, круглый годъ, зимой, какъ лѣтомъ. Три раза въ недѣлю пр³ѣзжалъ давать намъ уроки латинскаго языка пресмѣшной монахъ Уманьскаго греко-ун³атскаго базил³анскаго монастыря (вскорѣ затѣмъ упраздненнаго), по фамил³и Дашкевичъ. Преподавалъ онъ мнѣ по-нѣмецки, такъ какъ по-польски я не зналъ. Въ друг³е три дня недѣли являлся на два часа Семеновск³й, кромѣ русскаго языка преподававш³й намъ математику, въ которой съ первыхъ же дней преподаван³я ея мнѣ и до послѣдняго затѣмъ дня пребыван³я моего въ гимназ³и я оказался сущимъ ид³отомъ. Все остававшееся отъ этихъ уроковъ время посвящено было французскому языку, истор³и, миѳолог³и и географ³и, которыя преподавалась намъ Mr. Queiréty. Даже географ³и Росс³и училась мы по-французски, по изданной на этомъ языкѣ книжкѣ Всеволожскаго. Наставникъ нашъ гналъ насъ, какъ выгоняютъ садовники цвѣты въ парникѣ. Въ два года времени я, какъ старш³й, прошелъ съ нимъ полный подробный курсъ французской грамматики и словесности, отъ Allain Chartier и Charles d'Orléane, поэтовъ XIV и XV вѣковъ, до Виктора Гюго и романтиковъ включительно, и искусился во всѣхъ тонкостяхъ французскаго стихосложен³я по трактату Буаста. Истор³ю отъ Мидянъ и Персовъ прошелъ я также довольно подробно до самой Семилѣтней Войны, такъ что затѣмъ въ гимназ³и не открывалъ уже ни разу ни одного русскаго учебника, содержан³е которыхъ заключалось въ рамкахъ гораздо болѣе узкихъ чѣмъ тѣ въ которыхъ учился я истор³и у моего Француза наставника."

   Четырнадцати лѣтъ отъ роду мальчикъ поступилъ въ пятый гимназическ³й классъ Одесскаго Ришельевскаго Лицея. Когда учитель истор³и, Малороссъ Жуковъ, въ первый разъ позвалъ молодаго Маркевича отвѣчать урокъ, и тотъ началъ довольно подробно разказывать о первой Пунической войнѣ по французскому руководству Сегюра (въ гимназ³и былъ принятъ учебникъ Кайданова), Жуковъ нахмурился и остановилъ его величественнымъ движен³емъ руки:

   - Не распространяйся, охвранцуженное дитя, держись кныжечки!

   Затѣмъ онъ не спрашивалъ уже мальчика ни разу до самаго окончан³я курса, а на экзаменахъ ставилъ ему полный баллъ - 12.

   Чрезвычайно интересна характеристика Ришельевскаго Лицея которую дѣлаетъ Б. М. Маркевичъ вспоминая годы своего учен³я въ немъ.

   "Лицей нашъ полонъ былъ воспитанниками всевозможныхъ народностей состоящихъ подъ русскимъ скипетромъ. Изъ сорока человѣкъ бывшихъ въ моекъ классѣ, едва ли можно было бы насчитать четырехъ или пять учениковъ великорусскаго происхожден³я; остальные были Мадоруссы, Новоросс³йцы съ греческими, сербскими, французскими, левант³йскими фамил³ями, дѣти или внуки иностранныхъ пришельцевъ населившихъ наши степи въ концѣ прошлаго и началѣ нынѣшняго столѣт³я, бессарабск³е Молдаване, Пероты, родители которыхъ имѣли случаи оказать ту или другую услугу нашему правительству за время войнъ ея съ Турц³ей, и которые вслѣдств³е этого принимаемы были въ Лицей на казенный счетъ, Евреи (въ весьма еще ограниченномъ количествѣ) и т. п. Когда я вспоминаю обо всемъ относящемся къ эпохѣ этихъ моихъ Lebrjahren, меня, сравнительно съ тѣми днями, которые суждено было пережитъ подъ старость, поражаетъ одно обстоятельство. Эта соученики мои, принадлежавш³е къ самымъ разноплеменнымъ по происхожден³ю, предан³ямъ и первоначальному воспитан³ю семьямъ, какъ бы претворялись всѣ въ одно русское цѣлое воспитывавшимъ ихъ заведен³емъ, принимали русск³й складъ, усвоивали себѣ русскую суть, если можно такъ выразиться, не только безропотно, но съ несомнѣннымъ чувствомъ гордости какого-то завоеваннаго права. Это замѣчалось даже между дѣтьми Поляковъ помѣщиковъ или чиновниковъ давно жительствовавшихъ въ Новоросс³йскомъ краѣ. Исключен³я бывали рѣдки, и я имѣлъ случай наталкиваться на нихъ лишь въ ту ужь пору когда я былъ студентомъ и на университетск³е курсы Лицея стали переходить, въ довольно большомъ сравнительно числѣ, студенты-Поляки изъ К³евскаго университета. Они тотчасъ же сформировали отдѣльную, тѣсно сплоченную группу замѣтно чуждавшуюся Русскихъ или успѣвшихъ обрусѣть въ гимназ³и товарищей. Но общ³й тонъ, общ³й духъ, общ³й языкъ Ришельевцевъ моихъ временъ были, повторяю, чисто русск³е; никто бы изъ нихъ и не понялъ тогда даже возможности тѣхъ сепаратистическихъ измышлен³й, которыми затуманено въ ваши дни не мало молодыхъ годовъ на русскихъ окраинахъ. Сильная правительственная власть заставляла невольно эти окраины тянуть къ государственному центру, какъ бы спец³ально, какъ въ Одессѣ, напримѣръ, съ ея тогда порто-франко, ни преобладали въ нихъ мѣстныя бытовыя услов³я самаго космополитическаго свойства."

   Въ характеристикѣ этой необыкновенно вѣрно и мѣтко указаны двѣ причины "претворен³я" въ одно русское цѣлое самыхъ разнообразныхъ племенныхъ элементовъ къ которымъ принадлежали ученики Ришельевскаго Лицея, этого учебнаго русскаго заведен³я находившагося тогда въ полномъ смыслѣ на окраинѣ Росс³и, ибо разстоян³я не была еще въ то время сокращены существующими теперь желѣзными дорогами. Съ одной стороны, "сидьная" правительственная власть оказывала какъ бы магнитное притяжен³е, устраняла именно своею силой возможность дев³ац³й въ тяготѣн³и окраинъ къ государственному центру, съ другой стороны, и опять-таки вслѣдств³е сознан³я государственной силы Росс³и, населен³е окраинъ гордилось своею принадлежностью къ русскому государству, смотрѣло на право русскаго гражданства "съ несомнѣннымъ чувствомъ гордости какого-то завоеваннаго права". Отсюда вытекало принят³е "русскаго склада" и "усвоен³е русской сути"; отсюда происходило что это "окраинное русское учебное заведен³е, гдѣ на сорокъ человѣкъ класса насчитывалось не болѣе четырехъ или пяти учениковъ великорусскаго происхожден³я, тѣмъ не менѣе "претворяло" всѣхъ своихъ воспитанниковъ "въ одно русское цѣлое". Была однако и еще одна сила, способствовавшая сл³ян³ю. Всѣ ученики Ришельевскаго Лицея, какъ ни было разнообразно ихъ племенное происхожден³е, сливались въ одно цѣлое съ коренными русскими въ своемъ восхищен³и великимъ русскимъ поэтомъ, въ своемъ увлечен³и поэз³ей Пушкина:

   "Его стиховъ плѣнительная сладость служила несомнѣнно тѣмъ связующимъ цементомъ на которомъ слагалось это претворен³е чуждыхъ по происхожден³ю другъ другу элементовъ нашего Лицея въ одно русское цѣлое. Дѣти лавочниковъ-Грековъ, буджакскихъ помѣщиковъ и мелитопольскихъ колонистовъ заучивали и повторяли эти стихи съ тѣмъ же восхищен³емъ какъ и молодые Великоруссы и Украинцы, не мечтавш³е еще тогда объ отдѣльной литературѣ съ Шевченкой во главѣ. Уроки Будрина, читавшаго намъ въ пятомъ классѣ частную риторику и теор³ю стихосложен³я, причемъ постоянно цитировались мѣста изъ Пушкина, указывались красоты его и возвышенности мысли поддерживала въ общемъ настроен³и это восторженное отношен³е наше къ творцу Онѣгина и Бориса Годунова."

   Въ кофейнѣ Пфевфера, на Дерибасовской улицѣ, тщательно охранялась владѣльцемъ этой кофейни выбоина сдѣланная Пушкинымъ въ мягкомъ камнѣ стѣны оконечностью желѣзной палки которую онъ постоянно носилъ съ собою. Несмотря на невзрачность этой кофейни, лицеисты "какъ бы обязательно" ходили именно сюда пить шоколатъ и кофе. Это былъ въ полномъ смыслѣ "культъ" Пушкина, какъ существуетъ въ Герман³и всѣ Schiller-Cultus и Goethe-Cultus, и Маркевичъ вполнѣ правъ когда онъ утверждаетъ что поколѣн³е къ которому онъ принадлежалъ было дѣйствительно "воспитано на Пушкинѣ". Чрезвычайно характеренъ разказъ Болеслава Михайловича о томъ какъ встрѣчено было имъ и его товарищами извѣст³е о кончинѣ Пушкина:

   "Какъ живо помню я до сихъ поръ ту печальную минуту! Нашъ учитель русскаго языка внушалъ всей гимназ³и чрезвычайное къ себѣ уважен³е и даже нѣкоторый страхъ. За нѣсколько еще минутъ до его прихода на урокъ, въ классѣ обыкновенно водворялся какой-то невольный порядокъ, и онъ входилъ въ него всегда при общемъ почтительномъ молчан³и. Онъ вошелъ въ этотъ день какъ-то особенно озабоченный и сумрачный...

   "- Будетъ рѣзать сегодня, подумалось многимъ, такъ какъ на этотъ разъ назначена была репетиц³я. Мы поклонились, но онъ не замѣчая и не поднимая глазъ, тихо прошелъ къ каѳедрѣ, поднялъ ногу на первую ея ступеньку и, обернувшись вдругъ къ вамъ, проговорилъ судорожно задрожавшимъ голосомъ:

   "- Господа, великое горе постигло Росс³ю - Пушкина не стало!..

   "Весь классъ, какъ одинъ человѣкъ, вскочилъ съ давокъ. А-ахъ, стономъ кликнуло все. Поэтъ нашъ, осьмнадцатилѣтн³й Ашикъ, которому суждено было самому умереть годъ спустя отъ чахотки, истерически зарыдалъ и упалъ навзничъ, въ обморокѣ. И затѣмъ все кругомъ громко зарыдало..."

   Воспоминан³емъ объ этомъ эпизодѣ оканчивается разказъ Маркевича о времени его пребыван³я въ Ришельевской гимназ³и. Но прежде чѣмъ перейти къ описан³ю своихъ студенческихъ годовъ, онъ дѣлаетъ отступлен³е посвященное Пушкину и тому вл³ян³ю какое Пушкинъ имѣлъ на него:

   "Пушкинъ! Чистѣйш³я мечты моей юности, высш³я и лучш³я помышлен³я молодыхъ лѣтъ моихъ относятся къ этому незабвенному имени. Въ послѣдств³и, въ самыя тяжелыя минуты жизненныхъ битвъ и невзгодъ, его елей благоуханный вливалъ мнѣ каждый разъ въ душу неописуемое утѣшен³е, примирен³е и усладу. Если поздняя моя писательская дѣятельность заключаетъ въ себѣ что-либо имѣющее уйти отъ тлѣн³я, если отъ написанныхъ мною страницъ могло, быть можетъ, иной разъ повѣять на душу моихъ читателей добрымъ чувствомъ, то все это неотъемлемо, исключительно принадлежитъ тому благословенному вл³ян³ю которое отъ самой зари моей жизни и до склона ея имѣлъ на нее велик³й мой и всѣхъ насъ учитель. И до сихъ поръ съ тою же, не изсякнувшею съ годами, силой негодован³я вспоминаю я о тѣхъ, обреченныхъ на проклят³е потомства годахъ, когда сбродъ дикихъ семинаристовъ и нахальныхъ недоучекъ закидывалъ вонючею грязью своею, подъ одобрительные клики русской либеральной интеллигенц³и, его священную тѣнь..."

   Мы возвратимся къ этому жаркому, страстному, юношескому клику, внезапно и между строкъ вырвавшемуся у Маркевича на 62 году жизни, къ этому горячему признан³ю составляющему его литературную profession de fou. Строки эти необыкновенно важны для характеристики нашего писателя. Если мы помѣщаемъ ихъ здѣсь, то дѣлаемъ это въ виду глубокой, неразрывной психологической связи въ которую онѣ поставлены съ предшествующимъ разказомъ про впечатлѣн³е произведенное извѣст³емъ о кончинѣ Пушкина. Задача критики состоитъ въ томъ чтобы находить и отмѣчать психологическую нить, а не въ томъ чтобы произвольно рвать ее на клочки и затѣмъ анализовать разрозненныя части, опустивъ безъ вниман³я цѣлостный организмъ, причины и услов³я сложивш³я его индивидуальныя особенности и отражающ³ася, въ своемъ качествѣ основныхъ двигателей, въ мельчайшихъ деталяхъ этого организма. Лишь въ той связи какъ вылилась она у автора, станетъ очевидною и понятною для читателей глубокая психологическая правда литературной profession de fou Маркевича, ея такъ-сказать неразчитанность, непринужденность, искренность, ея характеръ внезапнаго, страстнаго порыва, нежданною и могучею волною нахлывувшею на шестидесятидвухлѣтняго писателя, когда онъ, на нѣсколько мѣсяцевъ до кончины припоминая годы своей юности, внезапно почуялъ просвѣтленною душой какое значен³е имѣлъ для него во все течен³е его имѣлъ велик³й поэтъ на которомъ онъ "воспитался".

   Шестнадцати лѣтъ Маркевичъ перешелъ изъ гимназическихъ на высш³е курсы Ришельевскаго Лицея. По образцу университетскихъ факультетовъ, они были переформированы тогда на три отдѣлен³я: юридическое, камеральное и восточныхъ языковъ. По собственному признан³ю покойнаго писателя, онъ поступилъ на юридическое отдѣлен³е не по влечен³ю къ законовѣдѣн³ю, а лишь потому что на юридическомъ отдѣлен³и преподавались, между прочимъ, словесныя науки, единственныя къ которымъ его влекло. Окончивъ курсъ "вторымъ по списку", онъ вынесъ, опять-таки по собственному признан³ю, "лишь весьма шатк³я свѣдѣн³я изъ области юридическихъ знан³й", ибо "сер³озно" занимался онъ дашь римскою и русскою словесностью, истор³ей и чтен³ямъ нѣмецкихъ и итал³янскихъ классиковъ подъ руководствомъ докторовъ нѣмецкаго и итал³янскаго языковъ. Судьба какъ-будто поставила себѣ цѣлью непремѣнно натолкнуть юношу на художественно-литературную дѣятельность, которой онъ и предался наконецъ, хотя гораздо позднѣе нежели можно было ожидать. Спец³ально юридическ³е предметы преподавались въ Лицеѣ "весьма жалкими профессорами", между тѣмъ какъ "словесныя науки" читались "лицами дѣйствительно знающими и добросовѣстно относившимися къ своему дѣлу".

   Плохая грамматическая подготовка, полученная на гимназическихъ курсахъ, постоянно давала себя чувствовать когда молодому студенту пришлось переводить Цицерона, Виргил³я и Горац³я, которыхъ профессоръ Беккеръ объяснялъ на латинскомъ же языкѣ.

   "Зачастую приходилось замѣнять смѣкалкою то что должно было бы быть усвоено какъ дважды два четыре и не представлять ни малѣйшихъ затруднен³я уже и въ ту пору когда читали мы Федровы басни и De viru illustribus. Но поэтическ³я красоты Виргил³я и Горац³я все же производили на меня сольное впечатлѣн³е. Я до сихъ поръ вспоминаю одну изъ лекц³й Беккера, на которое пришлось мнѣ переводить Carmen Saeculare. Дойдя до стиха:

  

   Poesis nihil urbe Roma visere majus,

  

   у меня голосъ вдругъ задрожалъ отъ какого-то внезапнаго прилива восторга. Въ воображен³и моемъ такъ живо предстало въ эту минуту велич³е седмихолмнаго града, повелителя вселенной, необъятная панорама его храмовъ, дворцовъ, площадей, тр³умфальныя шеств³я его диктаторовъ и проконсуловъ, ведущихъ въ цѣпяхъ со всѣхъ концовъ м³ра царей и царицъ порабощенныхъ имъ странъ, вся эта безконечная картина торжества и могущества, что я будто самъ въ это мгновен³е обратился въ Римлянина, и едва ли не съ тѣмъ же восторженнымъ чувствомъ съ какимъ должны были пропѣть эту пѣсню юноши и дѣвы, которымъ влагаетъ ее въ уста поэтъ миродавца-Августа, возгласилъ на распѣвъ: Ясное солнце, обѣгающее на пламенной колесницѣ своей вселенную, ничего на лучезарномъ пути своемъ не можешь ты увидать болѣе великаго чѣмъ градъ Римъ!

   "Беккеръ замѣтилъ мое необычное одушевлен³е, слегка усмѣхнулся, и промолвилъ, не глядя на меня, своею скороговоркою: macte animo, generose puer, sic itur ad astra, что въ устахъ его (онъ далеко не былъ падокъ на похвалы) звучало столько же ирон³ей сколько и поощрен³емъ, такъ что я, помню, сразу остылъ послѣ этихъ словъ и опустился на скамью, покраснѣвъ и не смѣя поднять глаза на улыбавшихся товарищей."

   Въ разказѣ этомъ замѣчательны два факта. Первый изъ нихъ, то духовное впечатлѣн³е которое Маркевичъ вынесъ изъ занят³я римскими классиками. Пробѣлы грамматическаго знан³я восполнила "смѣкалка", говоря иначе - чуткая художественная интуиц³я воспр³имчиваго и литературно развитаго, юноши. Второй фактъ, это удивительная правдивость разказа. Вы точно видите предъ собою этого шестнадцатилѣтняго юношу, съ дѣтства воспитаннаго на чтен³и поэтическихъ произведен³й, выросшаго среди учителей-энтуз³астовъ, которые столько же старались развить въ немъ симпат³и къ прекрасному и поклонен³е ему сколько оберегали самымъ тщательнымъ образомъ его душевную чистоту. Такъ симпатичный Юшковъ выпускаетъ изъ Полтавы всѣ мѣста касающ³яся любовныхъ отношен³й между Мазепой и Мар³ей, а Французъ-гуверверъ, M. Queiréty, провансальск³й поэтъ, умерш³й отъ чахотки въ домѣ Маркевичей и предъ смерт³ю умолявш³й не допускать на его могилѣ свѣжнаго покрова, Французъ-гувернеръ немедленно старается увезти своего воспитанника изъ дома гдѣ они гостятъ лѣтомъ и гдѣ разыгралась любовная интрига {Романъ Забытый Вопросъ, въ которомъ, по словамъ Маркевича, изображены эпизоды касающ³еся его юности и выведенъ его гувернеръ.}. Подъ охватомъ внезапно нахлынувшаго на него чувства, этотъ юноша, теперь уже студентъ, съ блестящими глазами бросаетъ въ спокойную учебную атмосферу аудитор³и звенящую нотку поэтическаго молодаго чувства. Умный и ученый профессоръ не можетъ остаться къ ней глухимъ; изъ устъ его невольно вырывается одобрен³е. Какъ характерно, какъ глубоко вѣрно что одобрен³е это произносится "съ легкою усмѣшкой", "скороговоркой", "не глядя" на одобряемаго, произносится по-латыни, по адресу "благороднаго мальчика" macte animo, generose puer. Сколько психологической правды въ томъ что этотъ внезапно увлекш³йся мальчикъ шестнадцатилѣтн³й студентъ внезапно краснѣетъ, сразу "остываетъ" и не смѣетъ поднять глазъ на улыбающихся товарищей. Такихъ фактовъ нельзя выдумать.

   У лектора нѣмецкаго языка, "пламеннаго любителя поэз³и", было всего два слушателя. При чтен³и какого-нибудь трогательнаго мѣста, напримѣръ, Zueignung къ Фаусту, или въ знаменитомъ монологѣ Теклы, "плакали отъ умилен³я всѣ трое: лекторъ и оба его слушателя". На лекц³яхъ итал³янскаго языка читали и комментировали Данта. Мы пропускаемъ любопытную и длинную характеристику лектора итал³янскаго языка и остановимся подробнѣе на разказѣ Маркевича о томъ какъ онъ занимался русскою словесност³ю и истор³ей, свѣдѣн³я эти очень характерны.

   Русскую словесность читалъ молодой магистръ Московскаго Университета, К. И. Зелеведк³й. Онъ не былъ, по словамъ Болеслава Михайловича, "даровитою натурой", не обладалъ ораторскими способностями, читалъ вяло, путался въ рѣчи, не отличался ни ясностью, ни изяществомъ изложен³я.

   "Но онъ много трудился, много зналъ, какъ по русской, такъ и по иностраннымъ литературамъ, а главное - что могли оцѣнить лишь тѣ кто, какъ я, были близки къ нему, въ неофиц³альныхъ бесѣдахъ съ нимъ, онъ весь горѣлъ любовью къ прекрасному, какъ говорилось въ тѣ дни. Я съ нимъ перечелъ систематически, въ хронологическомъ порядкѣ, всѣхъ поэтовъ и писавшихъ стихами въ Росс³и, начиная съ Кантемира, Хераскова, Сумарокова и Ломоносова, до Туманскаго, Теплякова и Подолинскаго, второстепенныхъ и даже третьестепенныхъ свѣтилъ лучезарной Пушкинской плеяды. Я съ раннихъ лѣтъ дѣтства, какъ большинство, впрочемъ, людей моего времени, былъ то что Французы называютъ un liseur infatigable, то-есть имѣлъ способность поглощать ежедневно огромную массу чтен³я, самаго разнообразнаго по содержан³ю и въ самомъ хаотическомъ безпорядкѣ. Но, подъ руководствомъ Зеленецкаго, чтен³е это въ нѣкоторой мѣрѣ упорядочилось и, насколько это возможно было, восполняло тѣ пробѣлы которые оставлялъ въ моемъ образован³и недостатокъ строгой классической школы, о чемъ впрочемъ мнѣ приходилось сожалѣть всю мою жизнь. Когда мы съ Зеленецкимъ à tour de rôle по вечерамъ читали русскихъ и нѣмецкихъ поэтовъ, онъ самъ приходилъ въ то восторженное состоян³е духа, способность къ которому представляется на склонѣ лѣтъ едва ли не лучшимъ изъ даровъ выпадающихъ на долю счастливой юности... Не однихъ поэтовъ читалъ я съ Зелевецкимъ. Онъ очень хлопоталъ о моемъ эстетическомъ образован³и и давалъ мнѣ изъ своей довольно обширной библ³отека мног³я имѣвш³я способствовать этому русск³я и иностранныя теоретическ³я сочинен³я: лекц³и Надеждина и Шевырева, Винкельмана, Гердера, статьи Лессинга о французскомъ псевдоклассицизмѣ, Истор³ю романскихъ литературъ Сисмоади, les origines du Dante Фор³эля и т. д. Онъ же далъ мнѣ случая познакомиться въ первый разъ съ Шекспиромъ въ извѣстномъ нѣмецкомъ переводѣ братьевъ Шлегелей, и поставилъ мнѣ въ обязанность проштудировать въ не менѣе извѣстномъ нѣмецкомъ переводѣ Фосса гомеровскую Ил³аду, съ которою я былъ знакомъ до тѣхъ поръ по жалкой французской интерпретац³и M-me Pacier. Гнѣдичевъ переводъ я прочелъ почему-то уже позднѣе."

   Молодой Маркевичъ читалъ много и по истор³и. Въ годы своего студенчества онъ прочелъ: ²оганна Миллера (Всеобщая Истор³я), Гиббона, Нибура, Мишо (Истор³я Крестовыхъ Походовъ), Гизо (Истор³я цивилизац³и Европы), Робертсона (Истор³я Карла V и Открыт³е Америки), Амедея Тьери (Истор³я завоеван³я Англ³и), Истор³ю Англ³и Юма, Middle Age Гадама, Карамзина, Полеваго (Истор³я Русскаго народа), Тьера и Мовье (Истор³я французской революц³и), массу французскихъ мемуаровъ и историческихъ романовъ, начиная съ Валтеръ Скотта и кончая Александромъ Дюма, Фредерикомъ Сулье и т. д.

   "Читать, много читать, хотя бы далеко не систематично, не въ достодолжномъ порядкѣ и съ надлежащимъ разборомъ дѣйствительно нужнаго и ненужнаго, было какою-то потребностью у каждаго изъ насъ претендовавшаго на зван³е образованнаго человѣка. Замѣтьте при этомъ что никто изъ насъ не готовился къ ученой карьерѣ и что поэтому мы были въ правѣ сказать что для насъ существовало знан³е единственно для знан³я, безотносительно къ тому на что могло оно вамъ пригодиться въ дѣйствительности. Въ то время, особенно въ нашемъ заведен³и, ничего похожаго на какой-либо политическ³й оттѣнокъ, на какую-нибудь тенденц³ю и въ понят³яхъ ни у кого не было. Чтен³я наши поэтому далеко не отличались односторонностью, и мы далеко не искали въ нихъ, какъ это дѣлается теперь молодежью, именующею себя спец³ально интеллигентною, единственно подтвержден³я извѣстныхъ, заказныхъ, a priori возводимыхъ въ непреложный принципъ убѣжден³й. Эта нынѣшняя молодежь ужасно кичится, - или кичилась по крайней мѣрѣ до сихъ поръ, - такими своими убѣжден³ями. Убѣжден³я же эти, какъ уже замѣчено было Тургеневымъ, по отношен³и ихъ къ знан³ю, сводятся на простѣйшую изъ простѣйшихъ формулу: схвати за хвостъ послѣднее слово науки, а тамъ все остальное, факты - по боку! Болѣе скромные, мы съ любов³ю изучали и затверживали факты, и въ концѣ концовъ, право, не знаю, слѣдуетъ ли людямъ нашего поколѣн³я раболѣпно расшаркиваться предъ новымъ... Не идеи, - образы, а съ нимъ опредѣленные идеалы добра, доблести, культуры, извѣстный подъемъ мышлен³я, слагались въ головахъ нашихъ изъ совокупности свѣдѣн³й почерпаемыхъ нами изъ того необузданнаго, готовъ я сказать, чтен³я которому предавались мы въ тѣ годы. Вспоминая объ этомъ теперь, едва ли ошибусь говоря что учившаяся молодежь моего времени была вообще гораздо начитаннѣе, чтобы не сказать прямо культурнѣе, чѣмъ нынѣшняя."

   Характеристика внутренняго духовнаго склада почерпнутаго Болеславомъ Михайловичемъ изъ годовъ его учен³я завершается указан³емъ его на то вл³ян³е какое имѣли на учащуюся молодежь того времени - поэты. Указавъ что русская критика шестидесятыхъ годовъ обратила Шиллера въ добраго пошляка, а Гёте обозвала сытымъ индифферентомъ, приведя отзывъ "нѣкоего молодого современнаго стихоплета" о Пушкинѣ ("я, знаете, отношусь къ Пушкину, какъ къ доброй старой болтуньѣ-нянѣ которая, конечно, ничему здравому васъ не научитъ, но иногда разкажетъ вамъ кое-что занимательное про старыхъ людей и старый вздоръ"), Маркевичъ слѣдующимъ образомъ опредѣляетъ "могущественное вѣян³е" поэтовъ, "духовныхъ вожаковъ" его юности:

   "Положительности, того что значится нынѣ подъ извѣстною радикальною формулой трезваго отношен³я къ жизни они, конечно, намъ не давала; они пр³учали насъ, пожалуй, гораздо болѣе къ витан³ю въ мирѣ грезъ и несбыточныхъ аспирац³й чѣмъ къ разумѣн³ю житейской мудрости; но несомнѣнно то что подъ вл³ян³емъ ихъ вырабатывался въ насъ, повторяю, извѣстный идеалъ, страстное отношен³е къ человѣческой цивилизац³и, къ искусству, вѣра въ свѣтлое будущее, ожидающее м³ръ просвѣтленный знан³емъ и развит³емъ чувства прекраснаго въ погруженныхъ до тѣхъ поръ во мракъ и невѣжество массахъ. Не забудемъ, впрочемъ, и того что идеализмъ этой нашей, такъ нагло оплеванной слѣдовавшимъ за нами поколѣн³емъ прогрессистовъ эпохи, не помѣшалъ, чтобы не сказать прямо - способствовалъ, людямъ ея служить отечеству своему незабвенную службу въ дѣлѣ освобожден³я Русскаго народа отъ крѣпостнаго состоян³я и создать цѣлый рядъ высоко-художественныхъ произведен³й которымъ теперь начинаютъ все болѣе и болѣе удивляться иностранцы, знакомящ³еся съ вашимъ языкомъ и литературнымъ творчествомъ."

   Годы учен³я кончились. Молодой Маркевичъ отправился на службу въ Петербургъ и поселился тамъ вмѣстѣ съ двумя своими товарищами по Лицею.

   "Мы долго не могли свыкнуться съ холодомъ Сѣвера, съ его короткими лѣтними и безконечно долгими зимними ночами, съ казенщиной, духовною нищетой и чиновными интересами Петербурга... Я ѣздилъ въ свѣтъ, но выносилъ оттуда гораздо болѣе угнетавшихъ меня чѣмъ сладостныхъ впечатлѣн³й. Большую часть вечеровъ проводили мы за тѣми же дорогими намъ книгами, читали французскихъ историковъ, итал³янскихъ поэтовъ и Пушкина, все того же верховодца Пушкина..."

   Такова была обстановка, вл³ян³я и услов³я при которыхъ прошли годы дѣтства и первой юности Маркевича. Замѣчательно что всѣ эти приведенные вами разказы его о самомъ себѣ вылились у автора совершенно нечаянно для него самого. Онъ очевидно задался цѣлью дать подъ общимъ назван³емъ Изъ прожитыхъ дней рядъ очерковъ изъ прошлаго, цѣлую сер³ю характеристикъ замѣчательныхъ лицъ и любопытныхъ происшеств³й. Изъ четырехъ отдѣльныхъ очерковъ одинъ описываетъ Женитьбу Бальзака на богатой польской вдовѣ Ганской, рожденной графинѣ Ржевуской, другой посвященъ характеристикѣ одесской жизни въ сороковыхъ годахъ и князя М. С. Воронцова, трет³й заключаетъ въ себѣ цѣлый отдѣльный разказъ въ стилѣ Эдгара По, подъ назван³емъ Августъ мѣсяцъ; наконецъ, четвертый, изъ котораго мы дѣлали ваши заимствован³я, озаглавленъ Профили старыхъ временъ. Заглав³е это достаточно указываетъ что и здѣсь авторъ имѣлъ въ виду разказывать не про себя, а про другихъ, дать характеристику своихъ учителей, нарисовать сер³ю портретовъ. Нечаянно, ненамѣренно, невольно заговорилъ онъ о самомъ себѣ, неожиданно, въ порывѣ увлечен³я, вырвалась у него литературная исповѣдь и нарисовался собственный его профиль. Тѣмъ большую цѣну получаетъ заключающееся въ этомъ отрывкѣ "Воспоминан³й" начало автоб³ограф³и..