Дружинин Александр Васильевич - Б. Ф. Егоров. Проза А. В. Дружинина

  

  

   А. В. Дружинин. Повести. Дневник.

   Серия "Литературные памятники"

   Издание подготовили Б. Ф. Егоров, В. А. Жданов

   М., "Наука", 1986

   OCR Бычков М. Н.

  

   В русскую литературную жизнь конца сороковых годов Дружинин вошел как автор "Полиньки Сакс". В следующем десятилетии наиболее известными стали фельетоны Дружинина и его критические статьи. Меньшее впечатление произвели на критику и публику его переводы шекспировских трагедий ("Король Лир", "Кориолан", "Король Ричард III", "Жизнь и смерть короля Джона"), хотя они сохраняют свое художественное значение и в наши дни. Посмертно в литературном сознании многих поколений Дружинин остался как либеральный критик, "англоман", защитник "чистого искусства" {См.: Чуковский К. И. Люди и книги шестидесятых годов. Л., 1934.}. Правда, исследованиями и публикациями последних десятилетий {Герштейн Э. Новый источник для биографии Лермонтова: Неизвестная рукопись А. В. Дружинина.- Лит. наследство, 1959, т. 67; Демченко А. А. Из истории полемики Чернышевского с А. В. Дружининым.- В кн.: Н. Г. Чернышевский: Статьи, исследования и материалы 4. Саратов, 1966; Зельдович М. Г. Неопубликованная статья А. В. Дружинина о Некрасове.- Некрасовский сб., 4. Л., 1967; Штейнгольд А. М. Дружинин, а не Михайлов.- Русская литература, 1970; No 4; Ямпольский И. Г. Заметки о Чернышевском: (К полемике Н. Г. Чернышевского с А. В. Дружининым).- В кн.: Н. Г. Чернышевский: Статьи, исследования и материалы, 8. Саратов, 1978; Мещеряков В. П. Чернышевский, Дружинин и Григорович.- В кн.: Н. Г. Чернышевский: Эстетика. Литература. Критика. Л., 1979; Рябцева Т. Ф. А. В. Дружинин-писатель: Канд. дис. Л., 1980; Она же. О "литературности" и "театральности" в прозе и критике А. В. Дружинина.- Науч. тр. Курского пед. ин-та, 1981, т. 216; Зельдович М. Г. А. Дружинин или А. Рыжов? (Об авторе отклика "Библиотеки для чтения" на эстетическую концепцию Чернышевского).- Русская литература, 1980, No 3; Осповат А. Короткий день русского "эстетизма" (В. П. Боткин и А. В. Дружинин).- Лит. учеба, 1981, No 3; Егоров Б. Ф. Борьба эстетических идей в России середины XIX века. Л., 1982; Скатов Н. Н. А. В. Дружинин - литературный критик.- Русская литература, 1982, No 4; Осповат А. А. В. Дружинин о молодом Достоевском.- В кн.: Достоевский: Материалы и исследования, 5. Л., 1983; Дружинин А. В. Литературная критика / Вступ. ст. Н. Н. Скатова, примеч. В. А. Котельникова. М., 1983.} репутация эта несколько поколеблена. Дружинин оказался значительно более сложным и иногда более демократичным. К тому же, смеем надеяться, публикация многолетнего Дневника писателя, впервые осуществленная в настоящем издании, достаточно основательно раскроет читателю идейные и художественные интересы автора. Дневник позволяет понять противоречивую натуру Дружинина и не менее противоречивое его мировоззрение, вводит в творческую лабораторию писателя, в новом свете обрисовывает известные художественные произведения Дружинина, а главное, является своеобразной летописью русской литературной и журналистской жизни пятидесятых годов, "справочником" не менее важным, чем другие произведения этого рода (скажем, чем Дневник А. В. Никитенко).

   Александр Васильевич Дружинин родился 8 октября 1824 г. в семье видного петербургского чиновника почтового ведомства. Отец, Василий Федорович, отличался большим трудолюбием и исключительной честностью (в трудные недели отступления из Москвы в 1812 г. он спас и сохранил денежный ящик Московского почтамта, за что был награжден большим имением Мариинское в Гдовском уезде Петербургской губернии). Трудолюбие и честность - отличительные качества и Александра Васильевича. Будущий писатель получил хорошее домашнее воспитание. В 1840 г. он поступил сразу во 2-й класс Пажеского корпуса, одного из самых привилегированных учебных заведений России. Здесь началась литературная деятельность Дружинина, главным образом как поэта-сатирика, высмеивающего начальство и товарищей.

   В августе 1843 г. Дружинин был выпущен из корпуса и произведен прапорщиком лейб-гвардии Финляндского полка, где уже служили его два старших брата. Самое важное событие той поры - дружба будущего писателя с П. А. Федотовым, тогда офицером Финляндского полка, уже получившим известность художником. Дружинин оставил о нем ценную статью "Воспоминания о русском художнике Павле Андреевиче Федотове", опубликованную в "Современнике" (1853).

   Слабое здоровье, недостаточность средств (отец умер к этому времени), а главное, все большая тяга к литературе отдалили Дружинина от интересов офицерской среды. Правда, товарищи единогласно избрали его полковым библиотекарем, и Дружинин много сил положил на приобретение серьезных книг и журналов. Но все же в январе 1846 г. он выходит в отставку в чине подпоручика и поступает на службу в канцелярию военного министерства, где трудился до января 1851 г., когда окончательно вышел в отставку в чине коллежского асессора. В эти годы Дружинин полностью уже погрузился в литературную работу.

   Вторая половина сороковых годов в русской литературе была переломной. Относительная замороженность общественной жизни, своеобразная неподвижность, закостенелость ее сказывались и в некотором равнодушии общества к поэзии и драматургии, неизменным спутникам интенсивных эпох. На первый план выдвигалась аналитическая проза. Громадный успех имели альманахи, изданные Н. А. Некрасовым: "Физиология Петербурга" (1845) и "Петербургский сборник" (1846), с повестями и очерками Белинского, Тургенева, Герцена, Григоровича, Достоевского, Даля, Панаева и других авторов. Это были своеобразные манифесты "натуральной школы", реалистической школы, возглавляемой и пропагандируемой В. Г. Белинским. Усваивая великие достижения Пушкина, Гоголя, Лермонтова, она опиралась на социальный анализ, особенно выделяя типизацию (даже "массовость") образов и демократизацию типов и сюжетов. На первых порах такие принципы приводили к некоторой статичности и внешней описательности, но даже на ранних этапах становления "натуральной школы" заметно стремление наиболее талантливых писателей углубиться в подробности жизни героев, показать движение мыслей и чувств персонажей (повесть Ф. М. Достоевского "Бедные люди", 1846). Социальная типизация и психологизм, динамическое движение событий, расширение области художественного изображения характерны для первых цельносюжетных романов "натуральной школы" - "Кто виноват?" А. И. Герцена и "Обыкновенная история" И. А. Гончарова, появившихся в 1847 г.

   В сороковых годах в условиях общественно-политической консервации обильно расцвели разного рода утопии. Мы видим конструирование идеалов социальных, этических, педагогико-воспитательных и т. п. Возникают общественные утопии самых разных видов - от крайне социалистических (идеи петрашевцев) до крайне реакционных (славянофильские концепции). Возродился и новый вариант романтизма в литературе, метод, где должное вытесняет сущее, идеал торжествует над реальностью (философские повести В. Ф. Одоевского, романы А. Ф. Вельтмана, рассказы и повести Ап. Григорьева). Большое впечатление производили на русского читателя ранние романы и рассказы Ч. Диккенса, где причудливо смешивались реалистическая сатира и романтическая сказка, трезвый критический взгляд на современный мир и сентиментальные настроения. Колоссальный успех имели в сороковых годах романтические романы Жорж Санд, в центре которых стояла главенствующая проблема западноевропейской и русской мысли той поры: освобождение личности (особенно женщины) от общественных пут, от традиционной морали. Этот вопрос в совокупности с больной русской проблемой- судьбами крепостного крестьянства - был главным и для "натуральной школы", а некоторая расплывчатость в постановке и решении его вносила романтическую "дымку" и в реалистический метод.

   Все это отложило отпечаток на творчество Дружинина.

   От ранней поры его литературной деятельности почти ничего не сохранилось. Дошедшие до нас наброски и замыслы содержатся в папке Дневника и публикуются в настоящем томе. Как видно, это все наброски повестей, рассказов, очерков. Среди них несколько особняком выглядят включенные в Дневник разработки планов пьес из истории Европы начала XIX в. и Италии эпохи раннего Возрождения. Однако обнаруженный в архиве Дружинина набросок краткого содержания драмы о семье Саксов (он публикуется в разделе "Дополнения") свидетельствует, что молодой литератор скорее готовил себя к поприщу драматурга, чем к роли прозаика,- мы узнаем об успехе первой пьесы юного автора "Жена игрока" (на какой-то любительской сцене? в полку? на домашнем спектакле у родных?- сведений нет; ни в каких репертуарных списках известных театров эта пьеса не числится).

   Будущая "Полинька Сакс", оказывается, мыслилась тоже в виде драмы. Подробный план этой драмы, к сожалению, или не дописанный, или не сохранившийся полностью, многое раскрывает в творческой истории самой знаменитой из повестей Дружинина. Основная сюжетная канва да и основные черты характера всех трех главных персонажей были задуманы в основном так же, как и в окончательном прозаическом варианте 1847 г. Интересны, однако, некоторые оттенки, которые показательны именно для первоначального плана. Прежде всего это отчетливое стремление к творческой полемике с Жорж Санд, ибо совершенно ясно, что Дружинин задумал сюжет с прямой проекцией на роман Жорж Санд "Жак" (1834), и любой читатель, помнивший французский образец, видел это невооруженным глазом (тем более что с романом можно было познакомиться не только по-французски: он был переведен и опубликован в 1844 г. в "Отечественных записках", хотя и в очень урезанном цензурой виде).

   Сюжет "Жака" как будто бы точно предваряет замысел "Полиньки Сакс": честный, умный, немолодой Жак женится на юной и недалекой Фернанде, вскоре влюбляющейся в красивого, пустоватого Октава; Жак, не желая препятствовать их взаимной любви, добровольно устраняется. Многие детали сюжета дружининской повести также напоминают роман Жорж Санд: отъезд Жака из дому, откровенности в переписке Фернанды с подругой-наперсницей Клеманс и т. п., не говоря уже об эпистолярной форме обоих произведений, изредка нарушаемой вставками от автора-издателя писем (однако следует учесть, что эпистолярная форма повествования вообще широко применялась в западноевропейской и русской литературе, особенно в периоды сентиментализма и романтизма).

   Все эти совпадения давали повод чуть ли не всем исследователям подчеркнуть вторичность, подражательность "Полиньки Сакс": "...юный Дружинин целиком взял сюжет и основные мотивы своей повести из Жорж-Зандовского "Жака"" {Венгеров С. А. Собр. соч. СПб., 1911, т. 5, с. 21.}; "Написанная под сильным влиянием повести Жорж Санд "Жак", "Полинька Сакс" не отличалась художественной самостоятельностью" {Цейтлин А. Г. Русская литература первой половины XIX века. М., 1940, с. 391.}; "Дружинин пытался прямо скопировать Ж. Санд в "Полиньке Сакс", но произведение получилось слабое, искусственное" {Кулешов В. И. Литературные связи России и Западной Европы в XIX веке (первая половина). 2-е изд. М., 1977, с. 176.}. Правда, есть статьи о Дружинине, в которых разделы о "Полиньке Сакс" вообще обходятся без упоминания Жорж Санд, как будто бы "Жака" и на свете не существовало {Кирпичников А. Забытый талант.- Ист. вестник, 1884, No 4, с. 37-38; Мейлах Б. Русская повесть 40-50-х годов XIX века - В кн.: Русские повести 40-50-х годов. М., 1952, т. 1, с. XLII-XLIII.}, но это уже исключение, а не правило. Был и случай, когда подчеркивалось, что на "Полиньку Сакс" "повлияли не лучшие, наиболее острые в социальном отношении произведения французской писательницы, а ее незначительная повесть "Вальведр", к которой "Полинька Сакс" близка даже в деталях" {Вердеревская Н. А. Становление типа разночинца в русской реалистической литературе 40-60-х годов XIX века. Казань, 1975, с. 123.}. Но повесть "Вальведр" относится к значительно более позднему периоду творчества Жорж Санд (1861), поэтому ни о каком воздействии ее на "Полиньку Сакс" не может быть и речи.

   Как бы то ни было, конечно же, Дружинин ориентировался на романы Жорж Санд и на "Жака" в особенности. Но, оказывается, уже на раннем этапе работы над сюжетом, в конспекте драмы он спорит с писательницей, видя в ее женских образах неестественную, нарочитую экзальтацию: "Женщины Жорж Занда даже часто смешны идеальным своим взглядом на жизнь и исключительностью своих чувств в пользу одной страсти". Удивительно точно сказано! Идеализация женских образов, женской любви имела место и в русской литературе. Но что же касается "исключительности чувств в пользу одной страсти", и именно страсти любовной,- это в самом деле своеобразие Жорж Санд. Хотя сходные женские образы мы найдем в новейшей французской литературе той поры (и у Стендаля, и у Мериме), Жорж Санд довела эти особенности до гиперболизма, до болезненности.

   Герои жорж-сандовского "Жака" на протяжении всего повествования погружены в атмосферу любви, упоительно купаются в ней, сказочно преодолевают все препятствия (например, Октав, окруженный в доме разгневанными офицерами, все же умудряется каким-то образом по крышам убежать от своих караульщиков). Все персонажи, за исключением отвратительной мадам де Терсан, идеальны, возвышенны, благородны и своей жизнью как бы искупают и преодолевают грязные, греховные связи предшествующих поколений (например, чистейшая и честнейшая Сильвия - плод прелюбодейства; по матери она сводная сестра Фернанды, по отцу - Жака). Даже эгоистичный в своей страсти Октав полон благородства и самопожертвования.

   Хотя любовь - основное побуждение героев, однако сквозь весь роман проходит лейтмотивом мысль, что любовь временна, что она непостоянное чувство и что заранее любящим уготован печальный финал. Жак требует уничтожить брак, взаимную обязательную связанность, как "одно из самых варварских установлений, которые создала цивилизация"; необходимо лишь обеспечить "существование детей, рожденных от союза мужчины и женщины, не сковывающего навсегда их свободу" (письмо 6-е, от Жака к Сильвии). Некоторые персонажи предаются свободной любви, не будучи в браке (Сильвия, Октав).

   Романтический максимализм, гипертрофия личного, индивидуалистического начала во многом объясняются стремлением противостоять прозаической действительности, что особенно сказывалось в женских образах и характерах, отгороженных от общественной деятельности, в которых усиливались и углублялись именно любовные страсти.

   В русском же быту, в общественном сознании, отражаемом, естественно, и в литературе, поведение женщины и изображение женской страсти предполагало известные границы; во многих произведениях ощущаются жесткие нравственные запреты (образ Веры в "Герое нашего времени") или сила традиционных нравственных идеалов (пушкинская Татьяна). В сороковых годах чрезмерность страсти воспринималась уже как искусственная душевная распущенность (любовные переживания юного Адуева в "Обыкновенной истории" Гончарова) и все больше проступает трезвое, даже ироническое, отношение к романтическим страстям и героям, как правило применительно к мужским персонажам.

   Женские образы в русской литературе традиционно разрабатывались с особым вниманием к высшим духовным ценностям, противопоставленным "низменным" страстям. Вообще "страсти" были отданы лирике и опоэтизированы в творчестве Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Некрасова, Фета. В прозе лишь Тургенев в середине века новаторски стал разрабатывать соответствующие темы.

   Пройдя сложный путь, пережив в шестидесятых годах своеобразный схематизм и даже "нигилизм" по отношению к любовным темам (рационализм разночинной интеллигенции противостоял темам "идеальной" любви у дворянских писателей), русская проза лишь позднее, в семидесятых годах, вновь пристально разрабатывает эти мотивы и глубоко, всесторонне, детально раскрывает любовные чувства героев (романы Достоевского, Л. Толстого, драмы Островского). Произведения Жорж Санд в сороковых годах восполняли недостаток романтических настроений в русских повестях и романах, с одной стороны, и живо соответствовали наметившемуся тогда интересу к проблемам эмансипации женщины - с другой. При этом ситуации, придуманные французской писательницей, получали подчас неожиданное наполнение под пером русского автора. Так, главный персонаж Дружинина - при сохранении его той же сюжетной функции - приобретает черты, характерные именно для русского общества середины XIX в.

   В романе Жорж Санд Жак нигде не служит, жизнь офицера, пережившего "поход" 1812 г. в Россию, осталась позади, во время действия романа Жак по целым дням лежит на ковре и курит. Ничего подобного нет у Дружинина. Главный его герой, Сакс, не меньше, если не больше, чем семейной жизнью, занят своей служебной деятельностью {См.: Кийко Е.И. Сюжеты и герои повестей натуральной школы.- В кн.: Русская повесть XIX в. Под ред. Б. С. Мейлаха. Л., 1973, с. 325-327.}. Уже в раннем плане драмы он получил свою фамилию, явно намекающую на его немецкое (прибалтийское?) происхождение. Это и понятно: деятельный мир петербургского чиновничества был густо насыщен немецкими семьями, и недаром петербургские персонажи русской прозы, отличавшиеся активностью, жизненной энергией, получали немецкие имена - от пушкинского Германна из "Пиковой дамы" до гончаровского Штольца (Гоголь в "Мертвых душах" избрал греческую фамилию для подобного персонажа - Костанжогло, но там действие перенесено в одну из южных губерний).

   В отличие от будущей повести в первоначальном драматическом замысле Сакс направлял свою незаурядную энергию не на служебные дела или улучшение жизни своих крестьян (в повести он намеревался даже освободить их от крепостной неволи), а на борьбу с соперником графом Галицким, ставшим мужем его бывшей жены. Правда, Галицкий, по контексту драмы,- ничтожный человек, достоин презрения, он легковесен, подл, готов в угоду всесильному вельможе князю *** взять в любовницы "скандальную даму", к которой охладел князь, и способствовать сближению князя с собственной женой. Сакс раннего варианта отнюдь не идеальный герой, и он подкупает Гиршбейна, поверенного Галицкого, чтобы знать намерения соперника, и мстит подметными письмами, доносами... Этот сюжет дает возможность достаточно правдиво показать характер озлобленного чиновника в реальности николаевской эпохи. Месть его ограничена тоже чиновничьими сферами и идеалами, хотя возможности Сакса, свободно распоряжающегося должностями и связями, явно преувеличены автором {Сакс считает, например, что ему ничего не стоит получить место губернатора в нужной губернии. Ср. продолжение "Анны Карениной", придуманное К. Леонтьевым для обуздания ненавистных ему либералов: Вронский назначается губернатором в ту местность, где экспериментирует Левин; Вронский ссылает Левина в монастырь. См.: Леонтьев К. Собр. соч. СПб., 1913, т. 7, с. 276.}.

   Бесспорно, на замысел Дружинина влияла романтическая драма, особенно лермонтовский "Маскарад" с его магистральными темами страдания и мести.

   Озлобленная душа Сакса в какой-то степени также отдаленное предвестье будущих персонажей Достоевского, первые шаги русской реалистической литературы в разработке подобных характеров.

   Некоторые сходные черты проявляются и в других ранних повестях и рассказах Дружинина, например в "Лоле Монтес", отданной в 1848 г. в некрасовский "Иллюстрированный альманах" (повесть и альманах в целом были запрещены цензурой). Вынужденная дать согласие на брак с противным стариком, героиня жаждет опутать его своими лицемерными ласками, разорить, обесчестить, "покрыть срамом" его имя...

   Подобные черты характера, несомненно реально существовавшие в жизни, в литературном изображении казались весьма необычными, отсутствие прямого авторского осуждения воспринималось как недостаток. Гармоничный П. В. Анненков в обзорной статье "Заметки о русской литературе прошлого года" ("Современник", 1849) недоумевает по поводу ситуации, изображенной в повести М. М. Достоевского "Господин Светелкин", когда Наташе, героине повести, может быть приятно находить пороки в женихе, "чтоб надеждой на будущие страдания возвратить себе утраченное право по-прежнему гордо смотреть на жалкую, всепорабощающую посредственность" {Анненков П. В. Воспоминания и критические очерки. СПб., 1879, т. 2, с. 36.}.

   Сближают раннего Сакса с будущими персонажами Достоевского и непредсказуемые повороты чувств и поступков, совсем не в духе размеренного существования петербургского чиновника немецкого происхождения. Твердо решивший было уклониться от дуэли, навязываемой ему Галицким, он взрывается, когда тот подозревает жену "в тайных сношениях с бывшим ее мужем", и принимает вызов; полный любви к своей бывшей жене, он в ответ на ее любовные признания вдруг приходит в ярость, "проклинает несчастную, укоряет ее во всех своих бедствиях, отвергает мысль примирения и признается в вечной своей ненависти" - и все же намеревается симулировать умирание, чтобы подсмотреть реакцию измученной женщины...

   На этом рукопись Дружинина обрывается, мы так и не узнаем, каков был первоначальный замысел развязки. Однако все отмеченные "Достоевские" черты персонажей ненаписанной драмы отличают ранний вариант произведения как от романа "Жак", так и от журнального текста "Полиньки Сакс". В повести будут совершенно убраны все гнусности Га-лицкого, он остается просто легкомысленным светским шалопаем, вместо титула графа он получит княжеский титул (впрочем, уже в замысле драмы, видимо, Дружинин в одном месте написал вместо "граф" "князь"); исчезает вельможа князь *** вместе со "скандальной дамой", исчезнут и все мстительные выходки Сакса. Константин Сакс приобретает лишь одни положительные черты, тем самым как бы приближаясь к персонажам "Жака", прежде всего к его главному герою, но лишь в самой общей интонации, возвышающей образ в противовес сентиментальной неглубокой героине. Персонаж Дружинина - предчувствие активной личности, деятельность которой соответствовала бы общественным потребностям страны.

   Образ Полиньки по сравнению с первоначальным замыслом рядом с главным героем станет значительно менее схематичным. Ранняя полемика Дружинина с Жорж Санд, недовольство ходульной идеальностью ее героинь углубится в повести. Полинька в отличие от Фернанды, жадно учившейся у Жака и Сильвии, равнодушна к знаниям и навыкам, которые ей в изобилии настойчиво предлагает Сакс. Дружинин сильнее, чем Жорж Санд, подчеркивает последствия воспитания в закрытых пансионах. Полинька, руководствуясь ограниченными вкусами и представлениями, привитыми пансионом, совершенно не понимает, не ценит ни ума, ни нравственных достоинств Сакса. Но перед смертью наступает прозрение, и она запоздало страстно в него влюбляется и гибнет.

   Проблема развода у Дружинина очень скомкана, вынесена за пределы сюжета: ведь в условиях николаевского времени бракоразводный процесс был чрезвычайно трудным, почти невозможным в реальной жизни делом. Дружинин предпочел здесь по аналогии с некоторыми сюжетными ходами раннего драматического варианта сказочно-романтическое разрешение ситуации; как удалось Саксу добиться развода, мы не знаем.

   Дружинин вообще весьма романтичен в описании всех служебных подвигов Сакса: герой безукоризненно честен, демократичен, разоблачает махинации весьма "почтенных особ", и не он, а они летят со своих должностей и т. п. {Белинский в письме к К. Д. Кавелину от 7 декабря 1847 г., как будто бы прямо метя в повесть Дружинина, раскрывает разницу между романтическим ("реторическим" по Белинскому) и реалистическим ("натуральным") методами в литературе: "Вот, например, честный секретарь уездного суда. Писатель реторической школы, изобразив его гражданские и юридические подвиги, кончит тем, <что> за его добродетель он получает большой чин и делается губернатором, а там и сенатором. Это ценсура пропустит со всею охотою, какими бы негодяями ни был обставлен этот идеальный герой повести, ибо он один выкупает с лихвою наши общественные недостатки. Но писатель натуральной школы, для которого всего дороже истина, под конец повести представит, что героя опутали со всех сторон и запутали, засудили, отрешили с бесчестием от места, которое он портил, и пустили с семьею по миру, если не сослали в Сибирь..." (Белинский, XII, 460).}

   Зато более реалистической по сравнению с романом Жорж Санд выглядит развязка повести. Там сильный, мужественный Жак все берет на себя и уходит из жизни, освобождая влюбленную в Октава свою жену, Фернанду. А у Дружинина главная нравственная, психологическая тяжесть последствий развода легла на женщину, и слабый организм Полиньки не смог сопротивляться скоротечной чахотке.

   Злободневный в общеевропейском масштабе женский вопрос, уже становившийся актуальным в России (наиболее остро борьба за женское равноправие разгорится в шестидесятых годах), явная симпатия автора к образу Полиньки, великодушие и благородство героя, подробные психологические очерки характеров благодаря самораскрытию персонажей в их письмах, динамический сюжет, живой разговорный язык - все это принесло "Полиньке Сакс" заслуженный успех.

   Недоброжелательный к Дружинину А. В. Старчевский в своих воспоминаниях о писателе (корыстный, скупой журналист, фактический хозяин "Библиотеки для чтения" начала пятидесятых годов, до смерти не мог забыть презрения, которое к нему питал Дружинин) тем не менее должен был признать: "После того, как "Полинька Сакс" облетела всю Россию, после того, как не было русского семейства, где бы и матери и дочки не засыпали с этой повестью в руках, не старались всеми путями и средствами собрать справки: кто такой этот симпатичный адвокат и защитник всякой увлекшейся неопытной девушки и женщины <...> - Дружинину открыты были двери всех гостиных, салонов и будуаров... Каждая дама того времени считала за счастье увидеть Дружинина, хотя украдкой взглянуть на этого милого человека" {Старчевский А. Александр Васильевич Дружинин.- Наблюдатель, 1885, No 4, с. 115}.

   В архиве Дружинина хранится письмо переводчицы Н. М. Латкиной от 12 марта 1857 г.: "...я никогда не смела бы и мечтать, чтоб ко мне написал автор "Полиньки Сакс" (Письма, с. 10). Но не только женщины, мужская половина русских читателей тоже отнеслась к молодому прозаику весьма одобрительно. В 1862 г. известный романист Г. П. Данилевский вспоминал в письме к Дружинину, какое впечатление на него, студента, произвел дебют адресата (Данилевский пишет о себе в третьем лице): "Студентом он очумел от прелестей Полиньки Сакс <...> Ему указывали Вас на улице; он, как некий тать, следил Вас однажды от былого Исаакиевского моста, по Кадетской улице, до рынка, что на Большом проспекте. Бледноватый джентльмен в долгополом пальто и с портфелью под мышкой шествовал тогда пред ним по безобразным дырявым тротуарчикам, не поднимая глаз. А глупый студент, с румяными выпуклыми щеками, шествовал сзади, затаивши невиннейшее дыхание!" (Письма,с. 115).

   И скупой на похвалы Некрасов писал Тургеневу в Париж 11 декабря 1847 г.: "Читайте в 12 No "Совр<еменника>" "Полиньку Сакс", автор - небывалый прежде, а каков - увидите" (Некрасов, X, 94).

   Печатные отзывы крупнейших литературных критиков того времени о "Полиньке Сакс" были также положительными. Даже в ревниво соперничающих с "Современником" "Отечественных записках" появилась хотя и краткая, но вполне сочувственная характеристика - в обзоре А. Д. Галахова "Русская литература в 1847 году" {Общий анализ этой статьи см. в кн.: Кулешов В. И. "Отечественные записки" и литература 40-х годов XIX века. М., 1959, с. 246-252.}: "Полинька Сакс" Дружинина обещает в будущих трудах автора - если он в первый раз является в литературе - нечто отменно хорошее" {Отечественные записки, 1848, No 1, отд. V, с. 24.}.

   Наиболее разносторонние и объективные отзывы о "Полиньке Сакс" принадлежат Белинскому. Один из них, более откровенный, содержится в частном письме к В. П. Боткину от 2-6 декабря 1847 г.: "Эта повесть мне очень понравилась. Герой черезчур идеализирован и уж слишком напоминает сандовского Жака, есть положения довольно натянутые, местами пахнет мелодрамою, все юно и незрело,- и, несмотря на то, хорошо, дельно, да еще как! Некр<асов> давал мне читать в рукописи. Прочтя, я сказал: если это произведение молодого человека, от него можно многого надеяться, но если зрелого - ничего или почти ничего" (Белинский, XII, 444).

   Второй известный нам отзыв Белинского - в последней обзорной статье критика "Взгляд на русскую литературу 1847 года": "Многое в этой повести отзывается незрелостью мысли, преувеличением, лицо Сакса немножко идеально; несмотря на то, в повести так много истины, так много душевной теплоты и верного сознательного понимания действительности, так много таланта, и в таланте так много самобытности, что повесть тотчас же обратила на себя общее внимание. Особенно хорошо в ней выдержан характер героини повести - видно, что автор хорошо знает русскую женщину" (Белинский, X, 347). Показательно, что критик подчеркивает понимание писателем действительности, самобытность таланта, удачно обрисованный характер "русской женщины", а не подражательность и идеализацию героев.

   "Полинька Сакс" оказала воздействие на литературу. Подробное, свободное, хотя и сентиментальное, описание женской любви вошло в русскую прозу как предвестие женских образов Тургенева и Достоевского. Но для настроений того времени примечательно, что особый успех имел образ Сакса: видимо, в переломную эпоху, когда начиналась в России буржуазная эра, когда в жизнь все интенсивнее входили сильные личности и энергичные деятели-практики, образ Константина Сакса стал важным литературным открытием.

   Явились и прямые подражатели, например удивительно переимчивый М. В. Авдеев, который в своем романе "Тамарин" (1850) следовал не только за Лермонтовым (Тамарин - ухудшенная и сниженная копия Печорина), но и за Дружининым: бесстрашный борец за правду в служебном, чиновничьем мире, Иванов чуть ли не пародийная копия с Сакса. Об этом ядовито писал в рецензии на сочинения М. В. Авдеева молодой Чернышевский (1854): "...гораздо легче браться за переделку, правда, не колоссальных, а просто очень хороших произведений, например, хоть за переделку "Полиньки Сакс", превосходный снимок с которой заканчивает "Тамарина" {Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч.: В 15-ти т. М., 1949, т. 2, с. 215.}.

   Несомненно воздействие дружининской повести и на значительные произведения русской литературы, на гончаровского "Обломова" (образ Штольца) и в особенности на роман А. Ф. Писемского "Тысяча душ" (1858), где образ Калиновича - усложненное и углубленное продолжение типа Сакса. Писемский работал над романом в тесном общении с Дружининым, будучи его помощником по редактированию "Библиотеки для чтения". Интересно, что герой романа Калинович сочиняет повесть - в подражание "Жаку" Жорж Санд, как отмечает другой персонаж романа, критик Зыков, прототипом которого для Писемского послужил Белинский.

   Заметим, что ситуация самоустранения мужа, узнавшего о любви жены к другому, ставшая особенно известной у нас благодаря роману Н. Г. Чернышевского "Что делать?" (1863), усвоена через Дружинина и существовала в отечественной литературе вплоть до начала XX в., когда появилась драма Л. Толстого "Живой труп" (1900).

   Вторым произведением Дружинина, опубликованным в "Современнике" (февраль 1848 г.), была повесть "Рассказ Алексея Дмитрича". Она существенно отличалась от "Полиньки Сакс". Для этого произведения характерен несколько неожиданный для русской прозы той поры диапазон тем и образов. Прежде всего поражает своеобразное предчувствие мотивов зрелого Достоевского.

   Напряжены и покрыты тайной семейные отношения в детстве Алексея Дмитрича. Бедность, неустроенность немалого семейства отмечена каким-то глубоким разладом между отцом и матерью. Мать в чем-то виновата перед своим мужем, но в чем был ее "грех" и обманули ли отца или он сам пошел на компромисс ради приданого? - читателю неизвестно.

   "Достоевская" стилистика просматривается в образе изломанного и издерганного Кости: он вполне вписался бы в круг "мальчиков" из "Братьев Карамазовых". Болезненная амбиция, максимализм чувств и поступков, молниеносные перемены настроения, инфантильная наивность и честность делают Костю собратом Коли Красоткина, Смурова, Илюши Снегирева... Вероятно, Костя имел своего реального прототипа среди товарищей Дружинина. В дневниковом наброске (1845) повести из жизни светских юношей заметны сходные черты характера героя (в том же Дневнике прямо сказано, что барон Реццель списан с соседа по имению, с барона П. А. Вревского. См. запись 16 августа 1855 г.).

   Одна из главных идей второй повести Дружинина - тема напрасного, гибельного самопожертвования. Подобный круг идей основательно занимал молодого Дружинина, он несколько раз писал об этом в Дневнике. Характер Веры Николаевны, главной героини повести,- цельный, непоколебимый, закрытый для читателя и для Алексея Дмитрича в своих душевных переживаниях. Мы видим только непреклонную готовность жертвовать собой ради близких. Ясно, что Вера, молодая, полная сил, зачахнет, погибнет в атмосфере мелких и отвратительных семейных дрязг. Однако Алексей Дмитрич, выражая мысль автора повести, пытается бунтовать против такой нелепой жертвенности, ратует за свободное и достойное человека существование. В этом чувствовался общий дух "западничества" сороковых годов, борьба за освобождение личности от бытовых, унижающих его пут.

   В дальнейшем у революционных демократов-шестидесятников (Чернышевский, Добролюбов, Писарев) этот протест против любых форм навязанной жертвенности, принужденных обязательств выльется в пропаганду разумного и гармоничного сочетания в человеке личных интересов и альтруистического отношения к ближним. В другом кругу сходный протест мог носить и бунтарски-анархический оттенок. В своих крайних индивидуалистических проявлениях он приобретал весьма острые и даже грубые формы, отразившись, например, в душевных взрывах героев и героинь позднего Достоевского. В XX в. он получит в оправдание экзистенциалистский лозунг: "Неблагодарность - это вынужденное проявление свободы" (Ролан Барт).

   Мы обнаруживаем подобный мотив и в сороковых годах прошлого века. Добродетельная Варенька в повести Достоевского "Бедные люди" перед свадьбой с господином Быковым вдруг начинает немилосердно мучить Макара Девушкина "вздорными поручениями", унизительными посылками в магазины для закупок разных мелочей к свадьбе, хотя Варенька не может не понимать, какие жестокие раны наносит она сердцу бедного Макара.

   Достоевский эти эпизоды не подчеркивает, не объясняет, но за него это сделал проницательный критик Вал. Майков в обзорной статье "Нечто о русской литературе в 1846 году" ("Отечественные записки", 1847), истолковавший жестокость Вареньки как своеобразную месть, как "неблагодарность" освобожденного от унизительной опеки: "...едва ли есть на свете что-нибудь тягостнее необходимости удерживать свое нерасположение к человеку, которому мы чем-нибудь обязаны и который - сохрани боже! - еще нас любит! Кто потрудится пошевелить свои воспоминания, тот наверное вспомнит, что величайшую антипатию чувствавал он никак не к врагам, а к тем лицам, которые были ему преданы до самоотвержения, но которым он не мог платить тем же в глубине души" {Майков В. Н. Соч: В 2-х т. Киев, 1901, т. 1, с. 208.}.

   Аналогичный пассаж встречается в повести А. И. Герцена "Долг прежде всего" (1851): "Быть близким только из благодарности, из сострадания, из того, что этот человек мой брат, что этот другой меня вытащил из воды, а этот третий упадет сам без меня в воду,- один из тягчайших крестов, которые могут пасть на плечи" {Герцен А. И. Собр. соч.: В 30-ти т. М., 1955, т. 6, с. 299.}. Интересно, что сходные ситуации возникали и в произведениях писателей предшествующих поколений, но там заметно стремление смягчить конфликт. Так, В. К. Кюхельбекер в романе "Последний Колонна" (1830-е гг.) подобную коллизию переводит в великодушный план: "Он спас мне жизнь, и с той поры он меня не чуждается: он понимает, как тягостна одолженному благодарность, когда тот, кому хочешь принесть ее, от нее отказывается" {Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979, с. 524.}.

   Юный Станкевич в письме к Я. М. Неверову от 2 декабря 1835 г. жалуется, что ему "так обидно, так унизительно" после "великодушного упрека" девушки {Станкевич Н. В. Переписка. М., 1914, с. 342.}. Любопытно, как комментирует этот порыв "неблагодарности" литератор, близкий к кругу "Современника", к Герцену и Дружинину,- П. В. Анненков. Он в книге "Николай Владимирович Станкевич" (М., 1857), невольно модернизируя побуждения Станкевича, подтягивает смысл его письма к новым трактовкам: "Он начинает понимать все, что есть оскорбительного в непрошенных жертвах, неделикатность их и посягательство на самостоятельность человека" {Анненков П. В. Воспоминания и критические очерки. СПб., 1881, т. 3, с. 341.}.

   Алексей Дмитрич у Дружинина видит ограниченность отца героини, генерала Надежина и разнузданную грубость ее мачехи, поэтому он вряд ли думает о неделикатности со стороны Веры, но его заботит разрушение души девушки. Он считает, что ненужной жертвенностью, добровольно лишая себя радостей жизни, она оскорбляет свое достоинство. Ее поведение противостоит идеалу свободного развития человека. Дружинин, правда, не исключает и другой трактовки поведения Веры: "... в бесплодном самопожертвовании женщины есть своя святая, высокая заслуга - это поддержание веры в возможность чистейших побуждений на земле...". Но все же Алексей Дмитрич, по воле автора, "не хотел остановиться" на этой мысли. Он проклинает бессмысленную самоотверженность героини, проклинает то, что он называет "фамилизмом": "...это семейство, которое раздавило меня в детстве и хочет еще губить мою молодость!..". Любовь к героине сменяется раздражением и даже ненавистью, и Алексей Дмитрич навсегда покидает ее дом.

   Тема семейного гнета тоже характерная особенность русской литературы и публицистики (Белинский, Островский, Добролюбов, Писарев, Щедрин и т. д.). Дружинин один из первых начал ее разрабатывать.

   Проблема "непрошенных жертв" и "неблагодарного" раздраженного протеста против них ("комплекс Майкова", как можно условно это назвать), впервые описанная русским критиком, объясняет отчасти и эгоистическое отталкивание Алексея Дмитрича от бед ближнего, нарочитое нежелание помогать ближнему, что приводит к жестокой мысли: "...чужое горе не трогает, а ожесточает мою душу". В какой-то степени здесь доведены до крайности черты гордых жорж-сандовских героев. Например, Жак в одноименном романе не выносит благодарности, которую ему пытаются изъявлять многие облагодетельствованные им люди, сам он "никогда не просит о малейшем одолжении". Но - подчеркнем - в ясной и четкой фразе Дружинина чувствуется стилистика лермонтовской прозы.

   Алексей Дмитрич полагает, что достойный человек сам должен строить свою жизнь и, следовательно, со своими бедами человек должен справиться один. И тем не менее Алексей Дмитрич - благородная натура, и ему свойственны самоотверженные поступки. Он героически защищает раненого Костю и затем не менее героически вытаскивает его с поля боя. Но силы души, считает он, нельзя расточать по пустякам. Крупных же деяний он не смог совершить, так как не нашел достойной цели. В конце повести он ведет жизнь отшельника, дворянского бирюка. Дружинин почувствовал ситуацию, характерную для России XIX в. Общественная жизнь не давала возможностей для выражения способностей человека. Узость деятельности, пустота - вот удел героя Дружинина. Его можно поставить в ряд "лишних" людей, персонажей многих русских повестей и романов.

   В русской литературе сороковых годов уже появлялся тип "лишнего" человека. В нескольких повестях Ап. Григорьева показан любопытный характер Александра Ивановича Браги, в некоторых чертах напоминающий Алексея Дмитрича. В повести "Один из многих" (1846) Брага прямо говорит о себе: "...я не литератор, не служащий, я человек вовсе лишний на свете" {Григорьев An. Воспоминания. Л., 1980, с. 211.}. Кажется, это определение, столь важное в контексте русской общественной жизни, впервые появилось здесь. Четыре года спустя понятие "лишний" станет благодаря тургеневской повести "Дневник лишнего человека" известным всем русским читателям.

   Образ Алексея Дмитрича в ряду "лишних" людей занимает особое место. В главных своих свойствах, подчеркнутых и истолкованных публицистами и критиками (особенно Герценом и Добролюбовым), "лишние" люди - жертвы николаевского времени, дворянские интеллигенты, не приспособившиеся к официальному служебному миру и потому вынужденные томиться в безделье, страдающие от отсутствия поприща, но бессильные изменить свою жизнь. Конечно, судьбу и черты Алексея Дмитрича можно легко вписать в такую трактовку. Однако у Дружинина смещены акценты: ослаблена тема социально-политического неустройства и усилен мотив сознательного стремления героя к обособленности, к уходу от общества, что, впрочем, не выдается за идеал и не вызывает одобрения автора. Хотя Алексей Дмитрич заявляет в конце повести, что деревенское уединение - это мечта человека "в минуты злого огорчения и душевной усталости", но раньше он утверждал: "Должно быть, русское уединение особенно вредно перед другими: чуть человек засядет в деревню, как начинает или глупить или пакостить".

   В чертах героя второй повести, в изображении Дружининым детства и пансионной юности немало есть личного, автобиографического, заветного. Мысли о стремлении к уединению и независимости мы найдем в Дневнике писателя. Несомненно, и свое отрицательное отношение к войне на Кавказе, вообще к милитаризму (характерная гуманистическая тема русской классической литературы от Лермонтова до Л. Толстого) Дружинин перенес в мировоззренческие декларации Алексея Дмитрича, как и типичные идеи школы Белинского о громадном значении окружающей среды в детстве человека. Но любопытны и собственные оригинальные представления писателя о ребенке и о женщине. "...Всякий ребенок эгоист, и эгоист самый неумолимый. Согласие, гармония, веселье - это воздух для ребенка, и если вокруг него нет этих атрибутов, ребенку дела нет, отчего это происходит; он возмущается против всех и каждого, не добираясь до того, кто виноват в нарушении гармонии. Нужда раздражает его: может ли он рассуждать о причинах этой нужды? Оттого-то и большая часть браков несчастны,- женщины те же дети, и для брака богатство есть залог согласия" - так совсем по-дружинински излагает свои взгляды Алексей Дмитрич.

   Автор и не скрывает своей идеологической и психологической близости к герою. Точнее было бы говорить о близости к герою и повествователя, т. е. того лица, от имени которого начинается "Рассказ Алексея Дмитрича", но собеседник героя не отделен от реального автора ни мировоззренческими, ни характерологическими, ни речевыми признаками. А между автором и героем имеются наряду со сходными чертами и существенные отличия. Дружинин мало походил на сибарита, не имеющего жизненной цели, он прежде всего труженик. А его герой, Алексей Дмитрич, погруженный в свой эгоистический мир,- лежебока, "лишний" человек, упорный труд чужд ему.

   В целом Дружинин создал оригинальный образ "лишнего" человека. Этот вариант не получит дальнейшего развития в русской литературе, может быть, именно благодаря некоторой автобиографичности и прикрепленности к эпохе сороковых годов. Однако разработка типа "лишнего" человека, как и отмеченные выше абрисы, наметки "Достоевских" персонажей и ситуаций находились на магистральной линии развития литературы.

   Продолжались и поиски Дружининым новых методов изображения человеческой души, что тоже готовило почву для психологической прозы, для молодого Льва Толстого, который через несколько лет войдет со своими повестями в русскую литературу. Отказавшись во второй повести от эпистолярной формы, Дружинин тем не менее сохранил исповедальный принцип. Рассказ почти на протяжении всей повести ведется от первого лица, от имени самого Алексея Дмитрича. Правда, этот метод сужает возможности - мы узнаем о душевных побуждениях одного героя, о переживаниях Кости и Веры Дружинин не повествует, да и Алексей Дмитрии у него говорит далеко не обо всем, многие его мысли и чувства остаются нарочито скрытыми, об этом откровенно признается сам герой ("я не могу вспоминать об этом предмете",- говорит он, например, когда речь заходит об отношениях между его родителями). Но дело даже не в