Григорьев Аполлон Александрович - Граф Л. Толстой и его сочинения

#1123; идетъ толкъ, когда напримѣръ "Современникъ" вдругъ объявитъ Пушкина поэтомъ побрякушекъ, или г. Дудышкинъ вдругъ ни съ того, ни съ сего лишитъ Пушкина его народнаго значенiя? Вѣдь неужели тоже по одному только тупому безвкусiю "Русскiй Вѣстникъ" безразлично готовъ помѣщать и Островскаго съ Тургеневымъ и Толстымъ, и произведенiя г-жи Нарской, гг. Кугушева, Ахшарумова и tutti-quanti? Неужели этотъ многоученый и достопочтенный журналъ тоже только по безвкусiю чуждается помѣщенiя у себя произведенiй въ народномъ духѣ, которыя, наскучивши лежать въ шкафахъ редакцiи, вылетаютъ наконецъ изъ клѣтокъ на свѣтъ божiй и съ немалымъ успѣхомъ появляются въ другихъ журналахъ? Не можетъ быть, чтобы все это дѣлалось такъ. Тутъ на днѣ дѣла лежатъ коренныя симпатiи и антипатiи, не къ невиннымъ конечно произведенiямъ литературы, а къ жизни, къ той жизни, которой литература является выраженiемъ... Даже и направленiе чисто-эстетическое, и то, несмотря на свою кастрированность, имѣетъ тоже свои симпатiи и антипатiи, имѣетъ основы болѣе глубокiя, чѣмъ теорiю шахматной игры въ искуствѣ. Подъ односторонними крайностями этого "невиннаго" евнуха все-таки, хоть можетъ-быть и безсознательно, скрываются вопросы общественные, нравственные и психическiе. Помните ли вы напримѣръ, что въ одно время у критиковъ этого воззрѣнiя появилась манiя говорить легкимъ тономъ о Зандѣ? помните ли вы, что недавно они заявили тоже свое легкое мнѣнiе о Шиллерѣ? Неужели же подобныя манiи и странныя заявленiя порождены одними эстетическими требованiями? Полноте пожалуста. Мѣщански-нравственному идеальчику противны протестъ Занда и порывистый, уносящiй лиризмъ Шиллера; комфортъ это нарушаетъ, изъ границъ условнаго приличiя выводитъ. Вотъ въ чемъ и вся штука.

   Нетолько въ каждомъ вопросѣ искуства, но даже и въ каждомъ вопросѣ науки лежитъ на днѣ его другой вопросъ, вопросъ плоти и крови, вопросъ тѣсно связанный съ существенными сторонами жизни, и собственно только вопросы плоти и крови важны, потомучто только въ такiе вопросы вносятъ плоть и кровь могучiе силами борцы. Человѣкъ столь великой души и жизненной энергiи какъ Ломоносовъ не писалъ бы доноса на Миллера за выводъ нашихъ варяговъ изъ чужой земли, и не длился бы этотъ вопросъ, безпрестанно возникая вновь, до нашихъ временъ - еслибы подъ нимъ не скрывалось живого вопроса о значенiи и силѣ нашей нацiональности. Родъ и община не дѣлили бы такъ рѣзко и враждебно насъ всѣхъ, служащихъ знанiю и слову, еслибы корнями своими эти "ученыя" понятiя не вростали въ живую жизнь, не опредѣляли бы такъ или иначе ея значенiе въ прошедшемъ, настоящемъ и будущемъ. Борьба за мысль чисто-головную невозможна или смѣшна какъ ссора мольеровскихъ философовъ въ "Le mariage forcê". Только за ту головную мысль люди борятся, которой корни въ сердцѣ, въ его сочувствiяхъ и отвращенiяхъ, въ его горячихъ вѣрованiяхъ или таинственныхъ, смутныхъ, но неотразимыхъ, и какъ нѣкая сила, могущественныхъ предчувствiяхъ.

   Тѣмъ болѣе относится это къ литературѣ, по сущности своей болѣе общедоступной, болѣе демократической, нежели знанiе. Въ ней интересы имѣютъ еще болѣе плотяной, кровный характеръ. Интересы эти (симпатiи или антипатiи) возбуждаютъ въ ней одни только первостепенныя явленiя, каковы напримѣръ въ нашей литературѣ Пушкинъ, Грибоѣдовъ, Гоголь, Лермонтовъ, Островскiй, хотя разумѣется въ отношенiи къ такимъ, дѣлающимъ эпоху явленiямъ, симпатiи или антипатiи высказываются сильнѣе и очевиднѣе. Вообще никакое явленiе словесности не можетъ быть разсматриваемо въ его эстетической замкнутости и отдѣльности. Отразило произведенiе дѣйствительныя, живыя потребности общественнаго организма, - вы конечно уже задаете себѣ вопросы о значенiи этихъ потребностей; выразило оно собою какiя-либо насильственныя и болѣзненныя напряженiя, вопросы, извнѣ пришедшiе и искуственно привитые или искуственно подогрѣтые, - вы начинаете отыскивать причины напряженiй и искуственныхъ вопросовъ. Отъ внѣшняго вида растенiя вы идете къ корнямъ, роетесь въ глубь. Маловажны часто произведенiя, но важны и глубоко знаменательны вопросы, ими затрогиваемые или обнаруживаемые, попытки разрѣшенiя которыхъ получаютъ значенiе положительное или отрицательное; важны и знаменательны эти отклики многообразной жизни, какъ сама жизнь многообразные, отклики мѣстностей, сословiй, кастъ, толковъ, различныхъ слоевъ образованности, отклики самобытные или съ чужого голоса, туземные или навѣянные извнѣ, важны и знаменательны для мыслителя, религiозно-внимательно прислушивающагося къ подземной работѣ зиждительныхъ силъ жизни.

   Явное дѣло стало-быть, что когда оказывается въ извѣстномъ направленiи равнодушiе къ литературѣ народа, оно въ переводѣ на прямой языкъ есть просто равнодушiе къ жизни народа. Равнодушiе же къ жизни какой бы то ни было - явленiе совершенно неестественное.

   Въ сущности оно - только маска презрѣнiя или ненависти. Потому-то въ направленiяхъ энергически-самостоятельныхъ, каковы славянофильство и направленiе теоретиковъ, эта маска даже и не надѣвается. Славянофильство прямо презираетъ всю, гнилую по его мнѣнiю, жизнь и не скрываетъ своего неуваженiя ко всей литературѣ, служившей и доселѣ служащей выраженiемъ этой гнили. Теоретики прямо и безстрашно уничтожаютъ въ лицѣ Пушкина всю, нетолько русскую поэзiю, - гоня ее вонъ изъ жизни, - прямо ненавидятъ все то, что не ведетъ непосредственно къ гражданской честности и матерьяльному благосостоянiю, ненавидятъ философiю какъ чушь и ерунду, ненавидятъ исторiю, стремящуюся осмыслить то, чтó по ихъ теорiи есть только заблужденiе и препятствiе къ осуществленiю ихъ идеала.

   "Русскiй Вѣстникъ" не сталъ въ такое прямое отношенiе къ жизни и къ литературѣ. Его вражда къ нимъ - не безусловная, какъ вражда теоретиковъ, и не пуританская, какъ вражда славянофильства. Идеалъ его узокъ въ сравненiи съ идеаломъ теоретиковъ и несамостоятеленъ въ сравненiи съ идеаломъ славянофильства.

   Для "Русскаго Вѣстника", въ противоположность славянофильству, только европейская и притомъ англiйская жизнь и только европейская литература суть явленiя дѣйствительныя и законныя; русская же жизнь и русская литература, пока онѣ не доросли до европейскихъ и притомъ англiйскихъ размѣровъ, - чистый вздоръ, къ которому можно относиться съ полнѣйшимъ равнодушiемъ, переходящимъ напослѣдокъ въ цинизмъ презрѣнiя, ибо только такимъ цинизмомъ и можно объяснить помѣщенiе "Прекрасныхъ астраханокъ" въ многоученомъ журналѣ. Ему ни въ жизни нашей, ни въ литературѣ ничто не дорого: ныньче редакцiя помѣститъ, и помѣститъ съ большимъ удовольствiемъ произведенiе Тургенева, Островскаго, Толстого или Кохановской, но никогда не подниметъ перчатки за кого-либо изъ этихъ писателей, а завтра, или пожалуй и ныньче же, въ той же книжкѣ что-нибудь вродѣ "Корнета Отлетаева" или "Битвы русскихъ съ кабардинцами". Оно и понятно. Какъ произведенiя упомянутыхъ писателей, такъ и произведенiя г. Кугушева, г-жи Нарской или г. Зряхова, передъ ихъ высшимъ, аглицкимъ (единственно патентованнымъ) воззрѣнiемъ - величины равно безконечно-малыя. Потому же самому ныньче напримѣръ они вооружились за самую легкую тѣнь, брошенную на личность Грановскаго, ибо ныньче такъ было или казалось имъ нужно; завтра они съ полнѣйшимъ равнодушiемъ дозволятъ г. Лонгинову обличать лжеученiя Бѣлинскаго.

   Съ другой стороны, въ противоположность взгляду теоретиковъ, для "Русскаго Вѣстника" одна только русская жизнь и одна только русская литература ничтожны дотого, что ими не стоитъ и заниматься. Жизнь европейская, преимущественно же англiйская, дѣло другое. Объ этой жизни и о ея литературѣ

  

   какъ можно смѣть

   Свое сужденiе имѣть?

  

   Въ ней они нисколько не видятъ тѣхъ язвъ, которыя смѣло видитъ русскiй взглядъ теоретиковъ, несклоняющихся ни передъ какимъ авторитетомъ. Извѣстныя явленiя русской жизни и литературы "Русскiй Вѣстникъ" пожалуй и приметъ благосклонно-величественно подъ свою "мышцу крѣпкую и руку высокую", поколику эти явленiя, какъ напримѣръ Пушкинъ, сближали насъ съ развитою жизнью, - но дастъ этимъ явленiямъ такое мизерное значенiе, что лучше бы онъ ужь ихъ и не защищалъ. Точно по головкѣ погладитъ да скажетъ: "пай, дитя, а кошка - дура!" разумѣя подъ дурою-кошкою всякое самостоятельное проявленiе мысли и жизни. О кошкѣ онъ впрочемъ до сихъ поръ благоразумно молчалъ, молчалъ и объ Островскомъ и о Писемскомъ и даже о народномъ значенiи Пушкина; но вѣроятно недолго пребудетъ въ таинственномъ молчанiи. Въ нынѣшнемъ году уже разверзлись врата капища и начались экскурсiи въ область русской словесности.

   Да! самый "Русскiй Вѣстникъ", и тотъ нашолъ невозможнымъ совершенно молчать о литературѣ: фактъ поистинѣ замѣчательный! Начавши же говорить о литературѣ, журналъ, если онъ только захочетъ быть послѣдователенъ, не можетъ не обнаружить къ ней того презрѣнiя, которое скрывалось до сихъ поръ подъ маскою безразличiя и равнодушiя, - или самая сущность его воззрѣнiй должна радикально измѣниться.

   Въ жизни "Русскаго Вѣстника" бывали кризисы, во время которыхъ мелькали временами замѣчательные симптомы коренной перемѣны во взглядѣ; но эти симптомы были фальшивые. Взгляду "Русскаго Вѣстника" измѣниться нельзя: послѣ кризисовъ только обнаруживалась все болѣе и болѣе патентованная и прочная англiйская подкладка, хотя самые кризисы были такого свойства, что могли измѣнить направленiе журнала.

   Первый такой кризисъ былъ тогда, когда изъ журнала выдѣлились ультра-западные элементы и сосредоточились въ "Атенеѣ".

   Называя эти элементы ультра-западными, я разумѣю западничество въ его конечномъ у насъ развитiи, т. е.

   1) Въ идеѣ централизации, передъ идеаломъ которой, по ученiю Бѣлинскаго въ половинѣ сороковыхъ годовъ и по ученiю Атенея въ концѣ пятидесятыхъ, - "Турцiя, какъ организованное государство предпочитается "племенному сброду" славянства, и Австрiя, въ лицѣ ея жандармовъ, играетъ въ отношенiи къ этому племенному сброду цивилизаторскую роль".

   2) Въ идеѣ отвлеченнаго человѣчества, передъ которымъ исчезаютъ народы и народности.

   3) Въ идеѣ Сатурна-прогреса, постоянно пожирающаго чадъ своихъ, - идеѣ, энергически выраженной Бѣлинскимъ въ положенiи, что "гвоздь, выкованный руками человѣческими, дороже и лучше самаго лучшаго цвѣтка въ природѣ".

   Ультра-западники "Атенея" далеко были и сами не послѣдовательны въ своемъ ученiи. Послѣднюю изъ этихъ идей, по крайней мѣрѣ такъ, какъ она смѣло и рѣзко выразилась въ положенiи Бѣлинскаго, они поднять несмѣли. Ее подняли и повели дальше теоретики, повели честно до знаменитыхъ положенiй: а) что яблоко нарисованное никогда не можетъ быть такъ вкусно, какъ яблоко настоящее и что красавица писаная никогда не удовлетворитъ насъ такъ, какъ красавица живая; и b) что все, считавшееся до сихъ поръ за важное и даже за главное въ жизни человѣчества: философiя, исторiя, поэзiя, искуство - въ сущности вздоръ, что все дѣло въ гражданской честности и въ матерьяльномъ благосостоянiи. Ультра же западники взяли себѣ вполнѣ только идею централизацiи и вполовину идею отвлеченнаго человѣчества. Удовлетворившись инстинктивной враждой къ нашей, славянской нацiональности, они указали границы понятiю о человѣчествѣ. Человѣчество для нихъ есть германо-романская нацiональность и передъ жизнью этой нацiональности - наша русская жизнь есть и была звѣриная, а не человѣческая. Вотъ все, до чего они дошли.

   Между тѣмъ на этомъ самомъ крайнемъ пунктѣ ученiя западный лагерь долженъ былъ разъединиться.

   Самая германо-романская нацiональность выработала своимъ развитiемъ двѣ идеи:

   1) идею централизацiи, т. е. поглощенiя личности общиною, все равно будетъ ли эта община папство, ветхозавѣтная республика пуританъ, тероръ конвента или фаланстера Фурье,

   и 2) идею свободы въ полнѣйшемъ развитiи личности и нацiональности до самыхъ крайнихъ предѣловъ: до потери протестантскими церквами сознанiя своего происхожденiя и возстановленiя этого сознанiя путемъ ученаго изслѣдованiя, надъ чѣмъ такъ зло и остроумно смѣялся покойный Хомяковъ, и до освященiя въ Англiи всякихъ предразсудковъ политическихъ, общественныхъ и нравственныхъ потому только, что они, эти предразсудки, - нацiональные, англiйскiе.

   Ультра-западные элементы первобытнаго "Русскаго Вѣстника" выбрали по своимъ личнымъ вкусамъ и наклонностямъ первую идею, но не были послѣдовательны въ своемъ ученiи. Поэтому они стали скоро совершенно ненужны. Ихъ смѣнили на сценѣ теоретики, люди свѣжiе, горячiе и рѣшительные, которыхъ не остановилъ германо-романскiй идеалъ общественности.

   Другiе элементы, оставшiеся въ "Вѣстникѣ" и плотнѣе въ немъ сосредоточившiеся, принялись за разработку другой идеи.

   Началась вторая эпоха существованiя журнала.

   Въ эту эпоху сила его возрасла еще больше. Направленiе не потеряло, а напротивъ много выиграло вслѣдствiе отдѣленiя отъ него примѣси враждебныхъ элементовъ. Силу однако получилъ "Вѣстникъ" болѣе отрицательною, чѣмъ положительною стороною своей дѣятельности, а именно своей враждою къ централизацiи. Вражда дѣйствительно выражалась съ такою энергiею и послѣдовательностью, что даже славянскiя нацiональности приняты были журналомъ подъ милостивое покровительство... Тутъ въ нѣкоторомъ родѣ были сожжены даже корабли.

   Позвольте по сему поводу сдѣлать маленькую эпизодическую вставку. Помните ли вы какъ загрызъ Байборода професора Крылова за статью его, помѣщенную въ "Русской Бесѣдѣ"? Вѣроятно и тогда многiе догадывались, что дѣло идетъ не объ equester и equеstris и не о тому подобныхъ спорныхъ спецiальностяхъ. Изъ-за этого не топчутъ людей въ грязь. Самый духъ статьи тоже не могъ подать повода къ озлобленiю. Вѣдь только во второй статьѣ своей доведенный до ожесточенiя своими антагонистами, Крыловъ началъ предъ ними заискивать. Въ первой же, кромѣ своеобразнаго взгляда на развитiе Рима да эпизодической мысли о возможности федеративнаго будущаго для славянъ въ XII вѣкѣ - ничего не было такого, чтò могло бы возбудить сильный антагонизмъ. Правда, Крыловъ своей оригинальной и надобно сказать правду, могущественной дiалектикой въ пухъ и прахъ разбивалъ централизованный взглядъ г. Чичерина на исторiю Россiи, - но не изъ-за личности же г. Чичерина поднятъ былъ ученый скандалъ. Дѣло въ томъ, что "Вѣстникъ" первоначальнаго состава еще стоялъ за централизацiю, и такимъ его элементамъ, какъ гг. Коршъ, Соловьевъ, Чичеринъ, мысль о томъ, что татары - не благодѣтели наши а задержатели нашего развитiя, мысль, которая влекла за собою историческое развѣнчанiе прогресистовъ: Ивана IV и его сотрудниковъ, - была рѣшительно "непереносна". Вотъ въ чемъ была и вся "штука", а ужь конечно не въ ordo equеstris. А между тѣмъ эта "штука" заставила замѣчательнаго, но какъ видно не сильнаго характеромъ мыслителя выдти изъ себя и въ дiалектическомъ увлеченiи разразиться другою статьею, поистинѣ уже постыдною. Чтоже касается до первой статьи, то она, встрѣченная враждою "Вѣстника" первой эпохи - въ "Вѣстникѣ" второго образованiя - въ эпоху вражды съ централизацiей, - могла бы безъ всякаго сомнѣнiя занять самое почетное мѣсто. Вѣдь на страницахъ "Вѣстника" второй эпохи появлялись временами ультра-нацiональныя, даже ультра-славянскiя и даже - credite, posteri! - ультра-русскiя статьи гг. Палаузова и Берга.

   Многiе добрые люди стали уже думать, что "Русскiй Вѣстникъ" рѣшительно хочетъ сдѣлаться нацiональнымъ журналомъ и готовы были отъ всей души признать за нимъ руководящее значенiе нетолько въ политикѣ, но въ жизни вообще и пожалуй въ литературѣ.

   Эти добрые люди ошиблись.

   У "Русскаго Вѣстника" вторичнаго образованiя была только отрицательная послѣдовательность. На положительную же, какъ оказалось впослѣдствiи, у него нехватало такта или энергiи.

  

   "А счастье было такъ возможно,

   Такъ близко!..

  

   говоря словами Татьяны; руководящее значенiе, до котораго онъ съ самаго начала заявилъ себя охотникомъ, могло окончательно за нимъ утвердиться!.. Еслибы у журнала стало силы поднять идею нацiональности въ ея широкомъ значенiи, - первенство его, даже до сихъ поръ, было бы несомнѣнно. Ни взглядъ теоретиковъ, несмотря на свою послѣдовательность, ни взглядъ славянофильства, несмотря на свою крѣпкую почву, не устояли бы противъ этого вполнѣ практическаго взгляда. Утопiи о соединенiи луны съ землею, очевидныя для всякаго разумѣющаго "смыслъ писанiй" подъ безпощаднымъ отрицанiемъ теоретиковъ; суровый пуританизмъ и исключительная любовь къ однимъ элементамъ народной жизни, съ нескрываемою враждою къ остальнымъ, - столь же очевидныя свойства славянофильства, - переваримы не для всякаго желудка и если до сихъ поръ перевариваются, то во имя отрицанiя, въ которомъ всѣ мы согласны. Простое же, чистое понятiе о нацiональности, принятое со всѣми его жизненными послѣдствiями - хотябы то даже съ петровской реформой и купеческимъ бытомъ "Темнаго царства" - не оскорбляло бы никакихъ кровныхъ симпатiй, симпатiй къ жизни и къ искуству.

   Въ такомъ случаѣ, т. е. выкинувъ флагъ широкаго понятiя нацiональности, "Русскiй Вѣстникъ" неминуемо долженъ былъ бы выдти изъ своего неопредѣленнаго и безразлично-равнодушнаго отношенiя къ литературѣ, и притомъ выдти не такъ, какъ онъ вынужденъ былъ въ послѣднее время. Руководящее значенiе прочно для направленiй только тогда, когда они опираются на жизнь и литературу, когда высшiя точки ихъ суть высшiя точки самой жизни и самой литературы, когда литература народа есть для нихъ выраженiе нацiональной, такъ или иначе складывающейся или уже сложившейся жизни. Тотъ фактъ, что при всемъ равнодушiи къ нацiональной жизни и нацiональной литературѣ, "Вѣстникъ" пользовался однако долго несомнѣннымъ первенствомъ, - поясняется только нашимъ напряжоннымъ общественнымъ состоянiемъ. Цѣлостное развитiе ушло такъ-сказать на время въ глубь, на заднiй планъ, а нѣкоторыя стороны его рѣзко и напряжонно выдвинулись впередъ: вопросы крестьянскаго быта, судопроизводства, финансовъ, общественной гласности и проч. Эти выдающiеся вопросы "Русскiй Вѣстникъ" поднималъ въ свое время такъ сильно и такъ дѣльно, что съ нимъ всѣ благомыслящiе люди соглашались, тѣмъ болѣе что разработка вопросовъ была большею частiю отрицательная, указывавшая преимущественно на наши недостатки; положительная же сторона, патентованная "аглицкая" подкладка еще не проступала наружу такъ явно какъ теперь.

   Между прочимъ успѣху и влiянiю журнала немало помогла и литература, непользующаяся его большимъ сочувствiемъ. Я говорю впрочемъ не о произведенiяхъ Островскаго, Тургенева, Толстого, Кохановской: то были рѣдкiе гости въ "Вѣстникѣ". Но въ немъ болѣе года являлся дѣятелемъ единственный истинно-даровитый и замѣчательный обличитель - Щедринъ. Какимъ образомъ этотъ писатель, своей глубокой любовью къ народу близкiй къ славянофильству, а смѣлою послѣдовательностью въ отрицанiи неуступающiй теоретикамъ, попалъ въ "Вѣстникъ", и какъ "Вѣстникъ" печаталъ нѣкоторые изъ его расказовъ, напримѣръ "Аринушку" и "Марфу Кузьмовну", - это можетъ быть объяснено только неустановленностью, неопредѣленностью нашихъ воззрѣнiй вообще.

   Пока дѣло идетъ объ отрицанiи, мы всѣ сходимся, исключая развѣ изъ числа всѣхъ г. Аскоченскаго съ КR. Мы часто, во имя этого общаго и всѣми равно раздѣляемаго отрицанiя, готовы взглянуть сквозь пальцы на совершенно несимпатическiя положительныя стороны, проглядывающiя у того или другого изъ отрицателей. До поры до времени, мы еще не можемъ и нѣкоторымъ образомъ невправѣ быть послѣдовательными.

   А между тѣмъ необходимость послѣдовательности рано или поздно, но все-таки неминуемо ждетъ насъ въ будущемъ, быть-можетъ и недалекомъ. Слова Любима Торцова насчетъ запоя: "нельзя перестать, - на такую линiю попалъ" относятся и къ ходу направленiя мысли, если точно это направленiе, а не праздношатанiе мысли.

   Факты, свидѣтельствующiе о необходимости послѣдовательности, уже и теперь являются нерѣдко передъ нашими глазами. Разошолся напримѣръ Щедринъ съ "Вѣстникомъ" и не сойдется съ нимъ никогда Островскiй; разошолся окончательно Тургеневъ съ "Современникомъ" и не расходится съ нимъ, несмотря на свою положительную народность, Островскiй; вѣдь это все явленiя важныя, явленiя такiя, которыя стыдно объяснять закулисными тайнами литературныхъ мiрковъ: вѣдь "претитъ" отъ такихъ милыхъ объясненiй. Тутъ есть нѣчто высшее закулисныхъ тайнъ, а закулисныя тайны, хотьбы даже онѣ и были, давно слѣдуетъ "по-боку"! Высшее же есть послѣдовательность логики направленiй, все равно сознательная или безсознательная. Для будущаго будетъ странно не то, что Тургеневъ напримѣръ разошолся съ направленiемъ "Современника", а то, что въ "Современникѣ", прямо отрицающемъ какъ вещи ненужныя: философiю, исторiю, поэзiю, народность - явились и "Дворянское гнѣздо", и статья "о Донъ-Кихотѣ и Гамлетѣ". Странно не то, что во все существованiе "Вѣстника" въ немъ явилась всего только одна комедiя Островскаго: "Въ чужомъ пиру похмѣлье", но то, что и эта одна комедiя въ немъ явилась. И это будущее, которому странно покажется многое, чтò намъ не казалось странно, и наоборотъ, совершенно ясно будетъ многое, въ чемъ мы путались, - оно уже начинается, оно уже заявляетъ необходимость логической послѣдовательности.

   Въ особенности замѣчательно то, что послѣдовательность выражается непремѣнно по отношенiю къ литературѣ. Пренебрегайте ею какъ "Русскiй Вѣстникъ", отрицайте ея значенiе вообще какъ теоретики, презирайте ее какъ лживое выраженiе ложной жизни, подобно славянофильству, вы все-таки какъ только выйдете изъ чистаго отрицанiя на положительную почву - непремѣнно по отношенiю къ ней выскажете ваши симпатiи и антипатiи. И нельзя иначе. Она одна есть положительное выраженiе жизни, васъ окружающей. Нужды нѣтъ, что она есть идеальное выраженiе этой жизни. Мы давно кажется перестали вѣрить, чтобы идеальное было нѣчто отвлеченное отъ жизни. Мы знаемъ всѣ, какъ знаетъ даже Печоринъ, что идея есть явленiе органическое, что она носится въ воздухѣ, которымъ мы дышемъ, что она имѣетъ силу, крѣпкую какъ обоюдуострый мечъ.

   Все идеальное есть ничто иное какъ ароматъ и цвѣтъ реальнаго, и какъ таковое, непремѣнно выражается въ литературѣ. Противенъ вамъ запахъ и ненравится цвѣтъ, вы въ сущности враждуете съ почвою и воздухомъ. "На зеркало нечего пѣнять, коли рожа крива", повторилъ бы я гоголевскiй эпиграфъ къ "Ревизору", еслибы съ понятiемъ о зеркалѣ не связывалось понятiя о слѣпой безсознательности литературы или точнѣе сказать - искуства. Вы не литературой, а самой жизнью, ей отражаемою, недовольны, но ваше недовольство жизнью непремѣнно выразится такъ или иначе по отношенiю къ литературѣ.

   Посмотрите какъ рѣзко начинаютъ уже обозначаться наши различныя направленiя, какъ настоятельна становится для каждаго необходимость сжигать за собою корабли. Развѣ можно въ одно и тоже время вполнѣ сочувствовать Пушкину и вмѣстѣ съ тѣмъ сочувствовать славянофиламъ или теоретикамъ? сочувствовать Островскому и вмѣстѣ сочувствовать англоманамъ?

   Потомучто, вѣдь чтó такое Пушкинъ, Лермонтовъ, Гоголь, Островскiй, въ переводѣ на чистый и ясный языкъ? Пушкинъ, это узаконенiе поэзiи въ жизни, идеализма мысли и ощущенiй, и вотъ почему онъ для теоретиковъ "поэтъ побрякушекъ"; Пушкинъ, это наше право на Европу и на нашу европейскую нацiональность, а вмѣстѣ съ тѣмъ и право на нашу самобытную особенность въ кругу другихъ европейскихъ нацiональностей, - не на фантастическую и изолированную особенность, а на ту, какую Богъ далъ, какая сложилась изъ напора реформы и отсадковъ коренного быта, и вотъ почему его не любятъ славянофилы. Пушкинъ, это нашъ стройно и полно выразившiйся протестъ противъ догматизма и "жестокихъ нравовъ", повершитель дѣла многихъ приснопамятныхъ протестантовъ, отъ Ломоносова до Карамзина, и вотъ почему онъ для гг. Бурачка, Аскоченскаго и всей компанiи мракобѣсiя ненавистнѣй даже демоническаго Лермонтова. А вмѣстѣ съ тѣмъ наконецъ Пушкинъ-Бѣлкинъ, Пушкинъ "Капитанской дочки", "Дубровскаго", "Родословной" и т. д.; узаконитель нашей почвы, преданiй, реакцiя нашей родной обломовщины, которая, какова она нинаесть, все-таки жизненнѣй штольцовщины, и вотъ почему холодны къ нему ультра-реформаторы. Съ другой стороны Лермонтовъ, это узаконенiе нашей страстности, того тревожнаго начала, безъ котораго бы мы закисли въ общинномъ смиренiи славянофильства и въ дешево-умилительныхъ примиренiяхъ у дверей кабака. Что такое въ настоящую минуту Гоголь въ переводѣ на прямой языкъ, - трудно еще опредѣлить съ полною ясностью; но что во всякомъ случаѣ дѣло идетъ теперь не о его великой художественной силѣ, а о чемъ-то другомъ, въ этомъ не можетъ быть сомнѣнiя. Для многихъ рѣшительно непереваримы статьи о немъ г. Кулиша; но переваримы онѣ или нѣтъ, а ихъ не разобьешь голословными ругательствами, въ которыхъ подвизается г. Максимовичъ. Г. Кулишъ сказалъ только то, чтó большая половина украинской народности давно уже чувствовала; равно какъ Писемскiй въ своей статьѣ о второй части "Мертвыхъ душъ" первый смѣло высказалъ то, чтó чувствовали многiе русскiе люди, - то, что Гоголь не изобразитель великорусской жизни. Еще прежде Писемскаго, и тоже художникомъ, но не въ статьѣ, а въ романѣ, былъ сдѣланъ искренно, но какъ-то робко намекъ на безсердечность гоголевскаго юмора... намекъ, въ ту пору едва замѣченный... Что такое наконецъ Островскiй, этотъ, со всѣми его недостатками, единственный новый и народный нашъ современный писатель? Съ одной стороны историческая поправка Гоголя по отношенiю къ русскому быту, почему онъ и ненавистенъ всѣмъ западникамъ, даже умѣреннымъ. Съ другой стороны онъ - продолжатель по духу, при всемъ своеобразiи формъ, дѣла Пушкина и всѣхъ протестантовъ, почему и не имѣетъ счастья нравиться славянофильству. Для него народъ - не крестьянство и старое боярство, а просто народъ. Какъ поэтъ народный, онъ не вдался въ соблазнительное поприще повѣствователя или драматурга изъ крестьянскаго быта, а взялъ народный бытъ въ его единственно самобытномъ выраженiи, нестѣсненномъ крѣпостнымъ правомъ, какъ крестьянство, и чужеземнымъ кафтаномъ, какъ бюрократiя, - въ купечествѣ, и равно видитъ въ немъ какъ уродливыя, такъ и правильныя стороны развитiя... Теоретики поняли и глубоко поняли его безпощадность въ изображенiи уродливостей "Темнаго царства", но "лучъ свѣта въ темномъ царствѣ" признали какъ-то неполно, какъ-то вынужденно.

   Теоретики... Когда я пишу теперь это слово, - одного изъ теоретиковъ, едвали не самаго даровитаго изъ нихъ, уже нѣтъ болѣе. Нѣтъ... когда еще такъ много пути лежало передъ нимъ, когда еще такъ много и могъ и долженъ былъ онъ сказать... Замолкъ благородный и энергически-честный голосъ, молодая сила сошла въ нѣдра земли, - голосъ, хотя и недавнiй, но уже "со властiю", сила хотя и отрицательная, но народная... Эта дань понятнаго сожалѣнiя о даровитомъ дѣятелѣ не значитъ съ моей стороны того, чтобы смерть Добролюбова считалъ я событiемъ, обезоруживающимъ взглядъ теоретиковъ. Этому взгляду еще много предстоитъ дѣла - и дѣлатели, нѣтъ сомнѣнiя, найдутся.

   Вотъ направленiе "Русскаго Вѣстника" - дѣло другое. За него начинаютъ бояться теперь самые жаркiе его поклонники.

   Послѣ второй совершившейся въ немъ революцiи, т. е. послѣ выдѣленiя изъ него элементовъ, образовавшихъ "Русскую Рѣчь", его третичное образованiе не обнаружило въ немъ никакого существеннаго, живого содержанiя, кромѣ англiйской подкладки.

   А между тѣмъ, именно въ этотъ моментъ, будь журналъ послѣдователенъ, - онъ, освободясь окончательно отъ всѣхъ своихъ ультра-западныхъ элементовъ, могъ стать въ самыя прямыя отношенiя къ нацiональной жизни и нацiональной литературѣ, стать оплотомъ нацiональности вообще и русской нацiональности въ особенности. Ему предстояла и серьозная борьба, и можетъ-быть прочная побѣда съ утвержденiемъ руководящаго значенiя.

   Почему въ самомъ дѣлѣ выдѣлилась изъ него "Русская Рѣчь"? неужели же только изъ-за статьи г-жи Туръ о madame Свѣчиной? Пожалуй и изъ-за статьи, но во всякомъ случаѣ статья была только внѣшнимъ поводомъ. Для "Русскаго Вѣстника" - такъ по крайней мѣрѣ должно полагать - обнаружилось, что ярая вражда съ французскимъ ультрамонтанствомъ въ предѣлахъ Россiи - вопервыхъ донкихотство, а вовторыхъ въ основахъ своихъ расходится съ серьознымъ философскимъ взглядомъ коренной редакцiи на религiозные интересы. Взглядъ высказался не прямо, а въ видѣ намека и очень скоро погибъ въ хламѣ печальнѣйшихъ домашнихъ дрязговъ; но онъ высказался, онъ могъ быть шагомъ на новую ступень развитiя. Шагомъ же этимъ редакцiя могла развязать себѣ руки на серьозную борьбу и съ ультра-западничествомъ, и съ мракобѣсiемъ, и съ теоретиками, и съ славянофильствомъ.

   Но борьба могла быть начата только во имя философiи, искуства и нацiональности - этихъ вѣчныхъ знаменъ "развращеннаго" человѣчества, до тѣхъ поръ пока луна не соединится съ землею.

   Время для начатiя борьбы было самое удобное и благопрiятное. Мѣсяца за два, много за три, до открытiя г-жою Туръ походовъ на "Русскiй Вѣстникъ", раздался запросъ г. Дудышкина о томъ: народный ли поэтъ Пушкинъ? Незадолго также вышелъ и томъ "Русской Бесѣды", въ которомъ рѣзко обнаружилось произвольное обращенiе славянофильства съ народнымъ бытомъ, даже въ самыхъ искреннихъ его выраженiяхъ, пѣсняхъ. Чтоже касается до теоретиковъ, то они тогда поистинѣ свирѣпствовали надъ философiей, исторiей и искуствомъ.

   Всякое направленiе живетъ борьбою, въ борьбѣ прiобрѣтаетъ и силы, и яркую особенность, и авторитетъ. Плохо то направленiе, которому незачто и не съ кѣмъ бороться: даже оно въ такомъ случаѣ и не направленiе, ибо или совсѣмъ безсильно, или примыкаетъ къ другому, сильнѣйшему, значитъ попусту толчется на свѣтѣ, отвлекая только задаромъ силы отъ ихъ настоящаго средоточiя. Признакъ самобытности и силы направленiя - борьба... Это чувствовалъ и чувствуетъ "Русскiй Вѣстникъ"; но за что же осталось ему бороться? Прежде, въ свою первоначальную эпоху, онъ боролся вообще за свѣтъ и свободу. Отдѣлились элементы, образовавшiе мрачный "Атеней", - "Вѣстникъ" сталъ бороться противъ централизацiи за народности, мѣстности, исторiю, избѣгая впрочемъ прямо говорить, за что онъ борется, и только смѣло обличая то, противъ чего онъ борется. Желѣзная логика фактовъ влекла его къ дальнѣйшей послѣдовательности; отъ него отдѣлились послѣднiе элементы, препятствовавшiе ему поднять знамя народности. Положенiе его опредѣлялось окончательно.

   Но на то, чтобы смѣло и послѣдовательно выкинуть флагъ нацiональности, у "Русскаго Вѣстника" опять-таки нестало такта или энергiи. А между тѣмъ, такъ какъ одной англiйской подкладкой, хоть и патентованной, не проживешь, потомучто надъ этой подкладкой удачно смѣялся даже и фельетонистъ трактирнаго "Развлеченiя", то все-таки надобно было сойти съ олимпiйскихъ высотъ на арену борьбы...