Григорьев Аполлон Александрович - Отживающие в литературе явления

ны конечно объясниться нѣсколько поподробнѣе.

   Есть писатели, которые не дѣлали народный бытъ (въ такомъ смыслѣ крестьянскаго быта) исключительнымъ предметомъ своей литературной дѣятельности: Пушкинъ, С. Аксаковъ, Островскiй, Ѳ. Достоевскiй, Тургеневъ, Писемскiй, Л. Толстой - въ которыхъ глубокаго сочувствiя какъ къ народу вообще, такъ и къ крестьянству въ особенности - а равно и глубокаго же пониманiя народности, какъ въ обширномъ такъ и въ тѣсномъ смыслѣ - заподозрить нельзя; ибо вездѣ гдѣ они касались типовъ народнаго въ тѣсномъ смыслѣ быта, - они изображали ихъ какъ истинные мастера - въ лѣтописи-ли села Горохина, въ запискахъ-ли Охотника, въ Мертвомъ-ли домѣ, въ Плотничьей-ли артели, въ Севастопольскихъ-ли воспоминанiяхъ. Потому они органически дѣлали органическое дѣло - уловляли типы и выраженiе въ нихъ нацiональной индивидуальности, - не сочиняя въ себѣ сочувствiй вообще и не ограничивая насильственно сочиненныхъ сочувствiй какою либо стороною нацiональнаго быта: они "не брали на откупъ народныхъ слезъ", а съ равною любовью относились ко всему народу и ко всему въ народѣ.

   Появились въ наше время и другiе писатели, (это отчасти - такъ названная недавно какъ-то въ Современникѣ - "Новая литература"), которые спецiально обратили свою литературную дѣятельность на народный бытъ въ тѣсномъ смыслѣ, по той простой причинѣ, что только его и знаютъ. И благо имъ; и хорошо они дѣлаютъ, что пишутъ только о томъ, что знаютъ - лишь бы только: 1) въ угоду разнымъ теорiямъ они не гнули хорошо знакомыхъ имъ явленiй этаго быта подъ мѣрку "бѣлой Арапiи". 2) Не дѣлали изъ этого ремесла - ибо такимъ образомъ они всѣ могутъ истощиться, какъ истощился одинъ изъ даровитѣйшихъ у нихъ, г. Н. Успенскiй, доведшiй цѣховую работу до разсказовъ о ни чемъ, 3) не лѣзли бы вопреки своимъ симпатiямъ, въ угоду газетчикамъ и журналистамъ, въ сатирическую и отрицательную манеру, какъ даровитѣйшiй изо всѣхъ этихъ, г. Левитовъ, а равно и не писали бы какъ онъ въ послѣднее время, ради приумноженiя печатныхъ строчекъ. Во всякомъ случаѣ, всѣ эти господа произошли въ литературѣ органически и дѣлаютъ органическое, хотя узко-спецiальное дѣло, и уже сами будутъ виноваты, если погубятъ съ себѣ живыя органическiя начала ради теорiй или ради счота печатныхъ строчекъ. Одна бѣда, которая съ "этой новой литературой", можетъ приключиться - это то, что она скоро набьетъ оскомину.

   Есть еще писатели, - не у насъ впрочемъ, а на западѣ, которыхъ или душа страшно наболѣла отъ всякихъ общественныхъ вопросовъ, отъ благъ и язвъ цивилизацiи, ими на себѣ до полнѣйшаго пресыщенiя изношенныхъ (какъ напримѣръ Зандъ и Ламартинъ) - или особенно-идиллически построенные отъ рожденiя, какъ Ауэрбахъ напримѣръ, - которые во что бы то ни стало, хотятъ простоты, "непосредственности" и стародавнiя отраженiя XVIII вѣка, отъ "природы" переносятъ "по духу времени и вкусу на простонародье". Они, обыкновенно въ такомъ случаѣ или губятъ какъ Зандъ, свои высокiя дарованiя въ сочиненiи идеальныхъ "пейзанчиковъ", или изуродованныхъ Пьеровъ Гюгененовъ, - или пишутъ какъ Ламартинъ сантиментально-напыщенную ерундищу, въ родѣ Le tailleur de pierre de saint Point... Что же касается до нѣмца Ауербаха - то онъ, лѣтъ семдесятъ назадъ, по идиллическимъ своимъ наклонностямъ, былъ бы непремѣнно Августомъ фонъ Лафонтеномъ, и написалъ бы "Природу и любовь". Вообще это таже страсть къ "дикимъ" XVIII вѣка, только не та страсть къ нимъ, какъ къ типамъ, какую питалъ художникъ Куперъ. Порѣшаетъ эту тоже "новую литературу" обыкновенно великiй поэтъ въ родѣ Гюго, который создавая великую эпопею о Францiи новой, какъ нѣкогда создалъ - едвали въ художественномъ отношенiи не высшую - эпопею о Францiи средневѣковой, - уловляетъ какъ художникъ типы нацiональности вообще, относясь съ равною художественною и человѣческою любовью и къ гамену Гаврошу и къ старому буржуа, дядюшкѣ Марьюса - равно мастерски изображая эпопею баррикадъ и буржуазныя подробности Марьюсовой свадьбы. Потому, это поэтъ настоящiй, органическiй продуктъ своей нацiи, могучiй носитель всей нацiональной индивидуальности.

   Есть наконецъ писатели, одаренные извѣстной, но не особенно яркой степенью наблюдательности и легкой - болѣе обезъянной чѣмъ человѣческой воспрiимчивостью, - которымъ писать хочется потому, что и способность-то нѣкоторая есть, и славы то хочется, да и выгоды не малыя писательство представляетъ, а писать-то нечего. Писать человѣкъ можетъ только о человѣкѣ - а о человѣкѣ у насъ крайне-сбивчивое и мизерное понятiе. Въ области живописи, такiе способные субъекты склонны очень къ ландшафтному роду, да не къ тому, въ которомъ есть мрачная или свѣтлая поэзiя, вносимая въ природу человѣческимъ духомъ, а такъ, просто къ ландшафтному роду, или къ изображенiю сценочекъ съ натурки, - но дѣло въ томъ, что у нихъ идеала нѣтъ и даже смутнаго представленiя объ идеалѣ нѣтъ: въ избранной сценѣ какой нибудь, они видятъ только возможность эффектно расположить фигурки... въ ландшафтахъ они тоже пожалуй человѣческую фигурку влѣпятъ, но тоже ради эффекта и притомъ самаго мизернаго рода. Въ литературѣ - они преимущественно на чуднòе на что нибудь надѣются - и нѣкоторые изъ нихъ съ немалымъ успѣхомъ цѣлую жизнь до старости разные чудные анекдоты разсказываютъ. Отношенiе же ихъ къ этому чудн42;му бываетъ adlibitum, каковъ вѣтеръ подуетъ, симпатическое или отрицательное. Потому - имъ это совершенно все равно. Многiе изъ нихъ изображаютъ - изображаютъ идиллически и "со слезой" - ces bons mougiks напримѣръ, да коли надоѣстъ это публикѣ, готовы, пожалуй, воскликнуть такимъ же голосомъ, "будетъ намъ цвѣтами убирать!"

   Мы не говоримъ конечно, чтобы Д. В. Григоровичь прямо принадлежалъ къ этой послѣдней категорiи писателей изъ народнаго быта, - но погрѣшимъ противъ критической совѣсти, если признаемъ органическiя начала за его дѣятельностью на этомъ поприщѣ.

   Д. В. Григоровичь началъ свою литературную дѣятельность разсказами въ родѣ шарманщиковъ - до сихъ поръ лучшаго и самаго искренняго изъ всего что написалъ онъ; началъ самымъ меленькимъ жанромъ - жанромъ одинаково мелкимъ съ тѣмъ напримѣръ, которому отдался въ наше время г. Генслеръ - и если и не превосходствовалъ, въ этомъ жанрѣ - ибо у него нѣтъ той оригинальности и колоритности маленькаго таланта, которыя даны г. Генслеру - то все таки былъ бы по сiе время весьма сноснымъ и удобочитаемымъ писателемъ жанристомъ. Обладая извѣстной степенью воспрiимчивости, или лучше сказать переимчивости, свойственной вышеозначенной нами породѣ, онъ могъ бы дагеротипно вѣрно - разумѣется безъ особенной глубины - передавать разныя сценки съ натуры. Разумѣется такъ же, что ему слѣдовало прежде всего избѣгать какой либо претензiи на какую либо серьезную мысль и на какое либо серьезное чувство: - какъ подобная претензiя проглянула разъ въ одномъ изъ первоначальныхъ его разсказовъ въ "Неудавшейся жизни" - такъ и обличила несостоятельность автора по части самобытности; это были въ сущности нѣсколько строкъ Гоголевскаго "портрета", да его же двѣ страницы, о петербургскихъ художникахъ изъ "Невскаго проспекта" разведенныя въ мутной водѣ сантиментализма, да приправленныя паѳосомъ художническихъ драмъ г. Кукольника и нелѣпѣйшими, безгранично узкими взглядами на искуство. Во всякомъ случаѣ, Д. В. Григоровичь и самъ бы, какъ писатель обладающiй отзывчивостью на требованiя минуты - не пошолъ бы далѣе въ этомъ скучномъ родѣ и остановился бы на такъ называемыхъ тогда, и бывшихъ въ ходу, - физiологическихъ очеркахъ разныхъ чудныхъ сторонъ петербургскаго быта; именно на петербургскомъ бытѣ - какъ мы постараемся доказать реактически - и слѣдовало бы ему остановиться; потому что чудныя стороны этого быта доступны поверхностной воспрiимчивости и могутъ быть записываемы въ памятную книжку любознательнаго наблюдателя, не требуя хозяйскаго и свободнаго собою распоряженiя - какъ сами неимѣющiе въ себѣ органически глубокихъ, типически нацiональныхъ свойствъ.

   На бѣду случилось вотъ какое обстоятельство. Д. В. Григоровичь началъ свою дѣятельность во второй половинѣ сороковыхъ годовъ, въ эпоху - когда анализъ различныхъ тонкихъ и глубокихъ чувствованiй, создавшихся по иноземнымъ выкройкамъ героевъ и героинь нашего времени, понадоѣлъ уже достаточно; когда уже начинали понемногу сомнѣваться въ томъ, чтобы такъ абсолютно правы были разные Романы Петровичи ("Послѣднiй визитъ") и "Чистоплотныя" Наташи (одна изъ героинь бывалыхъ, неудачно-трагическихъ разсказовъ покойнаго, даровитѣйшаго какъ фельетонистъ, Панаева), въ ихъ борьбѣ съ невѣжественною (conditio sine quâ non) и грязною (тоже conditio sine quâ non) тиною уѣздной или губернской дѣйствительности - и даже въ томъ, чтобы дѣйствительность была кругомъ виновата противъ такой развившейся и изящной личности... Пресыщенiе вызывало реакцiю... россiйская отзывчивость не замедлила отвѣтить на вызовъ и съ одной стороны, въ противуположность изображенiю тонко развитыхъ личностей, явились идиллическiя или элегическiя изображенiя простого быта, - а съ другой, въ пику сухому идеализму, дошедшему до своихъ крайнихъ и даже уже смѣшныхъ граней - сухой прозаизмъ - полированный, чистенькiй, съ иголочки утѣшилъ извѣстную часть общества дѣятельностью писателя, который въ "Обыкновенной исторiи" отдалъ ему, этому сухому прозаизму свой яркiй талантъ и остался вѣрнымъ ему по гробъ своей славы въ "Обломовѣ".

   Была и другая реакцiя, независимая отъ влiянiя моды, вышедшая изъ несравненно болѣе глубокихъ источниковъ, искренняя и чистая въ своемъ протестѣ за униженныхъ и оскорбленныхъ - реакцiя органическая, хотя на первый разъ еще лишонная самообладанiя и обладанiя жизнiю - реакцiя "сентиментальнаго натурализма", - но о ней говорить здѣсь не мѣсто, ибо дѣятельность писателя, о которомъ мы говоримъ теперь - не была ничѣмъ съ нею связана.

   Д. В. Григоровичь, по роду своей воспрiимчивости обозначенной нами - поспѣшилъ отвѣтить на вызовъ духа времени и заблагоразсудилъ избрать себѣ въ предметъ литературныхъ занятiй "простой", "непосредственный" бытъ. За недостаткомъ подъ рукою "дикихъ" - онъ взялъ крестьянъ.

   Это далось ему вѣроятно очень легко при его воспрiимчивости: онъ записывалъ чуднòй бытъ и чуднòй языкъ шарманщиковъ, салопницъ, мелкаго чиновничества - съ большимъ успѣхомъ; отчего же не записывать ему и столь же чудныхъ для него, - быта и языка "de ces bons mougiks". Картинки тоже онъ могъ найдти и въ этомъ чуднòмъ быту, картинки даже очень эффектненькiя и въ родѣ жалостномъ и даже пожалуй въ грацiозномъ: особенно если изобразить напримѣръ - ну хотя очагъ курной избы и здоровую крестьянку, освѣщенную огнемъ - или таковую же, пощипывающую передникъ сарафана въ разговорѣ съ милымъ человѣкомъ; оно, - особенно если немножко подкрасить - будетъ и чуднò и мило... а жалостнаго - нечего ужъ и говорить - не оберешься...

   И дѣйствительно все сiе не только казалось легко, но и было на первый разъ очень легко... И отношенiе къ изображаемому быту и даже формы - все это было готовое, давалось тотчасъ же потребностями минутъ.

   Жоржъ-Зандъ уже въ "Compagnons du tour de France", перемѣнившая - отчасти по капризу огромнаго таланта, - любимыхъ своихъ героевъ тонкаго развитiя, на уврiеровъ философствующихъ "a la Pierre Leroux" какъ ея Гюгененъ, - въ la Marre au Diable перешла уже прямо въ простой, непосредственный бытъ и принялась казнить его идиллическими изображенiями цивилизованное общество. Правда, что великiй талантъ ея и тутъ умѣлъ иногда - крѣпостью силы и жизненности выкупать приторность - правда, что натура могучая и живая, и при томъ одна изъ глубокихъ представительницъ нацiональности - она не имѣла нужды записывать чудн?е и чуднýю рѣчь въ записную книжку, а обнаруживала напротивъ чередою (какъ въ "Maitres sonneurs", напримѣръ) глубочайшее и инстинктивное разумѣнiе своей народности съ ея отливами и мѣстностями - и хоть бы самому Мишле можно было бы признать у нея за свои - удивительныя страницы объ "Hommes de la Plaine" и "Hommes de la montagne" - мѣткiя замѣчанiя о типическихъ особенностяхъ Турени или другихъ областей сложной и тремя революцiями еще не амальгамированной нацiональности; правда тоже что какъ высоко даровитый художникъ, Зандъ всюду искала типовъ и возвышалась въ нихъ нерѣдко до поэзiи... Но у насъ, на первый разъ можно было обойдтися и безъ всего этого. Было бы только съ одной стороны жалостно а съ другой чуднò...

   Но правда тоже и то, что въ это же самое время выступалъ съ своими "Записками Охотника" высоко талантливый, симпатичный писатель, которому быть генiальнымъ мѣшалъ только недостатокъ силы и то, можетъ быть, что онъ, послѣднiй представитель тѣхъ "quelques gentilshommes, qui se sont occupês de la letterature en Russie", по словамъ одного Француза, былъ въ сущности - повторенiемъ въ слабыхъ очертанiяхъ натуры Пушкина - точно нацiональной нашей жизненной силѣ жаль было разстаться съ своимъ любимымъ порожденiемъ и захотѣлось попытаться вновь его воспроизвести... "Органическое порожденiе почвы и мѣстности Великорусской Украйны, въ которомъ такъ же по мимо его вѣдома сидѣли и разгулъ Чертопхаева и мистическiй пантеизмъ "Касьяна съ красивой Мечи" - какъ въ Пушкинѣ Бѣлкинъ и Великорусскiй аскетизмъ (выражавшiйся и въ молодую пору стихотворенiями въ родѣ "Монастырь на Казбекѣ" - и въ зрѣлую цѣлымъ рядомъ глубокихъ стихотворенiй), - баричь-охотникъ не имѣлъ нужды отмѣчать въ записной книжкѣ чуднòй бытъ, и чудную рѣчь - потому что ни бытъ ни рѣчь чудны ему не были. И онъ медленно, лѣниво, беззаботно писалъ разсказъ за разсказомъ - удивительную книгу, которая проживетъ столько же какъ сама русская литература - внося въ нее и самого себя, свое моральное разногласiе и сомнѣнiе "Гамлета Щигровскаго уѣзда", свой болѣзненный и вмѣстѣ добродушный юморъ, отъ котораго порою сжимается сердце и у читателя, - изображая человѣка, а не эффектненькiя картинки и самую природу обливая тѣмъ фантастическимъ мерцанiемъ, которое есть у нея тамъ, въ той сторонѣ, и которое такъ доступно человѣку той стороны...

   Все это такъ, все это правда, но Д. В. Григоровичь и не имѣлъ вѣроятно большихъ притязанiй, а билъ на успѣхъ и не ошибся.. Ему - главное, нужно было попасть въ тонъ минуты - онъ и попалъ.

   Отношенiя къ избранному имъ въ "воздѣлыванiе" предмету опредѣлялись сразу. Не воспроизводить многообразные типы русскаго человѣка, не брать его такимъ, каковъ онъ есть въ этомъ быту - было задачею Д. В. Григоровича. Такая задача потребовала-бы отъ писателя много такого, что натура его дать не могла - прежде же всего потребовала бы рисовки человѣка - а Д. В. Григоровичь умѣлъ только вставлять фигурки, съ виду похожiя на людскiя въ свои ландшафтики - умѣя замѣчать, и стало быть и отмѣчать только три рода вещей: чудныя, миленькiя и жалостливыя.

   Минута требовала притомъ непрѣменно симпатическаго отношенiя къ быту "дикихъ" и въ особенности паѳоса противъ неправаго, философски и исторически, положенiя.

   Но какъ симпатiя, такъ и паѳос бываютъ разныхъ сортовъ - и въ особенности рѣзко отличаются симпатiя и паѳосъ врожденныя отъ таковыхъ же, сочиненныхъ искуственно.

   Любить извѣстный бытъ, хоть бы народный напримѣръ, тоже можно двояко т. е. или можно любить самый бытъ, какимъ его создали жизнь и исторiя - причемъ является непремѣнно любовь къ его типовымъ особенностямъ, кореннымъ чертамъ и пожалуй даже къ самымъ безобразiямъ. Это - широкая любовь, для которой любимое имъ есть святыня, предметъ поученiя а не изученiя. Этою широкою любовью любилъ напримѣръ народъ и его бытъ Пушкинъ, отчего и создалъ онъ лѣтопись села "Горохина", "Пугача" и "Соломоновъ судъ" капитанши въ "Капитанской дочкѣ", кузнеца въ "Дубровскомъ". Этою любовью любитъ народъ въ его многообразныхъ типахъ Островскiй - что и доказываетъ своими многообразными типами. Другаго сорта любовь та, которая все хотѣла вывести изъ дикаго состоянiя "Ces bons et malheureux mougiks russes", - сострадательно относясь къ ихъ "невѣжествамъ", "суевѣрiямъ" и проч. - сострадательно до поры, до времени, - готовая, конечно для ихъ же блага, исправлять таковыя невѣжества, суевѣрiя, закоснѣлости хоть какими угодно мѣрами...

   Читали вы напримѣръ наивную исповѣдь одного изъ почтенныхъ собирателей сокровищъ народнаго быта, г. Безсонова, или таковую же и таковаго же, г. П. Рыбникова - помѣщенныя въ "Днѣ", прошлаго года? Труденъ доступъ къ народу и сокровищамъ его души - любителямъ, и боится народъ своихъ любителей.

   И вѣдь не безъ основанiя боится, должно сказать правду. Большая часть любителей - особенно въ бывалую пору - любили въ немъ или "пейзанчиковъ", созданныхъ ихъ узенькимъ воображеньицемъ или коммуны и фаланстеры - столько же этому быту свойственные какъ коровѣ сѣдло. На глубь его, на его, религiозную, семейную и нравственную подкладку они смотрѣли (нѣкоторые и до сего дня смотрятъ) съ высоты величiя, развѣ - развѣ что только снисходя къ ней. Съ существенными и коренными основами его, этого, крайне любимаго ими быта, они находились въ разобщенiи и мудрено ли, что они навязывали быту свои идеальчики, - не понимали его органическихъ явленiй, обходили ихъ или растолковывали вкривь и вкось и великодушно желали исправить. Ну что напримѣръ, съ точки зрѣнiя такой любви - слѣпые пѣвцы нищiе, столь любимые г. Безсоновымъ? - Шатуны - по политической экономiи - да еще въ добавокъ вредные распространители всяческихъ суевѣрiй и безобразiй, по ученiю бѣлой Арапiи. - Но мало того что они шатуны и еще вредные, - они въ добавокъ еще воры и мошенники, каковыми являются они у Д. В. Григоровича въ его "Переселенцахъ".

   Да что Д. В. Григоровичь. Онъ - въ сущности, по натурѣ своего талантика и по сути своего жанрика, болѣе былъ способенъ уморительно передразнивать, какъ нѣкоторые, смерть мужика напримѣръ, или разсказывать - какъ съ успѣхомъ разсказываютъ другiе - анекдоты о томъ, какъ простой народъ глупъ и какъ бабѣ никакъ нельзя втолковать зачѣмъ "деньги жгутъ, на дворѣ Банка"... Онъ предназначенъ былъ подмѣчать разныя чуднòты и только "по духу времени", а не "по вкусу" занялся - и притомъ, занялся только нарочно, а не взаправду симпатiею и разсказами жалостными о кражѣ пѣгой кобылы... Поэтъ, поэтъ настоящiй, поэтъ котораго стихъ

  

   Ударилъ по сердцамъ невѣдомою силой,

  

   поэтъ, способный возвышаться до великаго и чистаго лиризма въ поэмѣ о Волгѣ, Некрасовъ - и тотъ душегуба какого то взялъ въ представители сборщиковъ на церковное строенiе, - пакостную исторiю какую то привязалъ къ свадьбѣ простаго человѣка съ простою женщиной, - въ великой эпохѣ народной борьбы увидалъ только гнусную рѣзню какъ нѣчто типическое...

   И нельзя иначе. Къ этому великому таланту пристало столько петербургской всякой ржавчины, что ее, какъ говорится, въ семи водахъ не отмоешь. Такъ вѣдь это все таки великiй талантъ, который умѣетъ же вставать порою до высоты и чистоты народнаго мiросозерцанiя... ну, а Д. В. Григоровичь... и не падалъ и не вставалъ, а такъ себѣ "стяжалъ мзду свою", - имѣлъ эфемерный успѣхъ и будетъ съ него.

   Съ народнымъ "творчествомъ", Д. В. Григоровича мы покончили. Увы! для него въ этомъ отношенiи слишкомъ рано настало потомство!

   Но есть, какъ мы сказали уже, другая сторона у Д. В. Григоровича - сторона, въ которой онъ никогда не признавался "превосходствующимъ" - и которая тѣмъ не менѣе, занимаетъ по крайней мѣрѣ треть полнаго собранiя его сочиненiй, - а если бы въ это полное собранiе включенъ еще былъ романъ, тянувшiйся нѣкогда нѣсколько книжекъ въ "Отечественныхъ Запискахъ" - то пожалуй заняла бы съ половину.

   Въ этой части своей дѣятельности Д. В. Григоровичь является просто, безъ претензiй на идеи и симпатiи, разсказчикомъ различныхъ петербургскихъ и губернскихъ сплетенъ - и, признаемся можетъ быть къ стыду нашему, что эту полосу его "творчества" пересмотрѣли мы съ несравненно бòльшимъ удовольствiемъ и съ несравненно же меньшимъ утомленiемъ чѣмъ ту, въ которой онъ признавался нѣкогда "превосходствующимъ". Потому мы говоримъ: къ стыду нашему, что удовольствiе доставляемое такимъ времяпрепровожденiемъ, - въ сущности ужасно пустое и праздное удовольствiе. И это конечно не по причинѣ предметовъ избираемыхъ для разсказовъ писателемъ - а по мелочности таланта, недостаточности глубины анализа и поверхностности или даже низменности отношенiя къ предметамъ.

   Въ сущности всѣ эти произведенiя - слишкомъ длинныя для фельетона и слишкомъ пустыя для повѣстей и разсказовъ - связаны одною задачею. Вездѣ и всюду Д. В. Григоровичь изображаетъ болѣзнь моральнаго лакейства, свирѣпствующую въ столичномъ или губернскомъ мѣщанствѣ, - тоже что изображалъ покойный И. И. Панаевъ въ фельетонахъ "Новаго поэта" и въ своихъ сатирическихъ разсказахъ; но Панаевъ былъ дѣйствительно замѣчательнымъ наблюдателемъ, вѣрно, живо и не рѣдко даже глубоко захватывавшiй психическiя пружины мелкихъ букашекъ, которыхъ сажалъ на шпильки - и его очерки, въ особенности фельетоны "Новаго поэта" имѣютъ доселѣ свою игру, и - не смотря на свою легкость - будутъ имѣть и послѣ нѣкоторое историческое значенiе. Вѣдь всѣ эти различныя марева петербургской жизни - фешенебельный мiръ и бюрократическiй мiръ чиновничества, особеннаго, почти уже исчезнувшаго - и мiръ камелiй - все это было же - и все это схвачено на лету своей эфемерной жизни талантливымъ фельетонистомъ, который хоть и не богъ знаетъ съ какими глубокими задачами, но все таки вглядывался въ человѣка, уловляя явленiя этого марева... Д. В. Григоровичь просто разсказываетъ похожденiя разныхъ хлыщей, живущихъ въ Петербургѣ, въѣзжающихъ въ него или процвѣтающихъ въ провинцiяхъ, расказываетъ съ сластью и засосомъ, даже съ нѣкоторымъ благоговѣнiемъ къ г. Бондаревскому и восторгомъ отъ Клары Петровны или княжны Зинзивѣевой - внутренне раздѣляя съ господами Бондаревскими ихъ глубокое уничтожающее презрѣнiе къ не комъильфотности Накатовыхъ, Свистулькиныхъ и другихъ несчастныхъ лицъ; казня ихъ несчастныхъ, этихъ парiй осужденныхъ вѣчно стремиться къ эдему высшаго общества и никогда не достигать цѣли, но казня не за пошлость этого стремленiя, а именно за отсутствiе идеальнаго начала комъильфотности. Бондаревскихъ же и Слоначинскихъ конечно не можетъ коснуться ножъ анализа писателя: они расхаживаютъ въ такомъ же недосягаемомъ величiи, какъ разные великосвѣтскiе герои покойныхъ повѣстей графа Сологуба и въ мiрѣ погибшихъ романовъ г-жи Евгенiи Туръ... Въ контрастъ имъ рисуются разные уроды разныхъ мѣщанскихъ сферъ.

   Отъ абсолютнаго нечего дѣлать - все это читается. Д. В. Григоровичь - надобно отдать ему справедливость - иногда забавно разсказываетъ.

   Но ужъ нисколько не забавенъ эпизодъ изъ романа, который напечатанъ въ "Русскомъ Вѣстникѣ" подъ названiемъ "Два генерала". Положимъ, что онъ тутъ "по духу времени, и надобностямъ журнала" перемѣнилъ тактику, выставилъ хлыща отца, полагающаго всю жизнь въ достодолжномъ прiемѣ какого то важнаго родственника, и, поучающаго родителя, дѣльнаго и умнаго сына - польстивши такимъ образомъ молодому поколѣнiю - и съ другой стороны нигилистку съ прорванными чулками выставилъ - угодивши такимъ образомъ Русскому Вѣстнику - но все это ужасно вяло и скучно, невыносимо вяло и скучно...

   Увы! Увы! Увы! Sic transit gloria mundi.