Михайлов Михаил Ларионович - Шиллер в переводе русских писателей

  

  

   М. Л. Михайлов. Сочинения в трех томах.

   Том третий. Критика и библиография. <Записки>

   М., ГИХЛ, 1958

   OCR Бычков М. Н.

  

   Давно собирались мы поговорить с читателями "Русского слова" о полезном и добросовестном предприятии г. Гербеля. Пользуемся недавним выходом шестого тома этого издания, чтобы сказать о нем свое мнение.

   Польза и важное значение переводов великих чужеземных писателей всеми сознается. Сознается, вероятно, и нашею публикой, которая приняла с таким сочувствием предприятие г. Гербеля. Это сочувствие свидетельствует о развитии художественных потребностей наших читателей в последнее время. Лет десять - пятнадцать тому назад полный перевод Шиллера едва ли бы имел успех. Два-три предприятия в этом роде, рассчитанные на эстетическую восприимчивость русской публики, не нашли оправдания своим расчетам и должны были прекратиться в самом начале. Так, прекрасное издание романов Вальтер Скотта остановилось на первых томах, перевод Тимковского лучших произведений испанского театра - на первых выпусках. Ясно было, что в Вальтер Скотте русские читатели ценили больше всего внешний интерес, и им довольно было старых дрянных переводов автора Ваверлея, сделанных еще притом большею частию не с подлинника, а с французского перевода, для знакомства с великим романистом. Что касается Кальдеронов, Лопе и Тирзо, русский читатель о них и знать не хотел. Мы упоминаем лишь о действительно дельных и добросовестных предприятиях, не имевших успеха. Было, например, у нас затеяно и издание в русском переводе всех сочинений Гете; но в этом случае публика была права, что встретила его полным равнодушием. Издание было начато без всякого плана, без всякого разбора; первые выпуски словно на смех заключали в себе именно те произведения Гете, которые следовало перевести разве после всего, если только следовало переводить их вообще. Впрочем, едва ли равнодушие читателей к этому плохому переводу Гете происходило от их критического такта. Вернее, что плохой перевод не имел успеха потому же, почему не имели успеха и очень хорошие переводы. Единственное исключение из этих неудавшихся попыток составляет перевод драматических сочинений Шекспира, предпринятый г. Кетчером. Несмотря на сравнительно очень высокую цену, он совершенно исчез из книжной торговли; но, сколько нам известно, его печаталось очень ограниченное число экземпляров, и это число разошлось в несколько лет_; тогда как во всякой другой литературе через несколько месяцев понадобилось бы новое издание такого прекрасного труда.

   Видя такое равнодушие русской публики к великим писателям просвещенного мира, читаемым и перечитываемым постоянно на всех европейских языках в сотнях переводов, надо было вооружиться большим самоотвержением для новой попытки. В таком самоотвержении никто не откажет г. Гербелю. Принимаясь за издание всего Шиллера в русском переводе, г. Гербель не мог рассчитывать не только на большой, но и на посредственный успех. Правда, первые томы не вдруг встретили сочувствие, но по мере того как издание подвигалось, все больше и больше обращалась к нему публика, и первые томы Шиллера почти совсем уже исчезли из продажи. Настойчивость и добросовестные старания издателя значили в этом случае очень много; но нельзя не признать, наконец, и большую степень зрелости в русской публике. Издание г. Гербеля и его успех доказывают, что и у нас начинают ценить великих иностранных писателей, знакомых в Европе каждому грамотному человеку, и что сочувствие большинства наших читателей обращается уже не исключительно к фабричным изданиям французской беллетристики.

   Предпринимая свое издание, г. Гербель не имел, да и не мог иметь в виду дать русской литературе перевод Шиллера, после которого ничего уже не остается для знакомства нашего с величайшим по гуманности поэтом последнего времени, Такие поэты, как Шиллер, будут постоянно переводиться, и каждый новый перевод будет более и более давать чувствовать красоты подлинника. Истинно классический, превосходный перевод Шекспира, сделанный Шлегелем и Тиком, составил эпоху в немецкой литературе, признан и английскою критикой скорее соперничеством, чем переводом поэта Ромео и Макбета; но не исключил дальнейших работ над Шекспиром в Германии. Каждый век откроет в Шекспире что-нибудь новое, что не поддавалось или ускользало от понимания предшествовавшего века, и каждый век будет с новою энергией, с новой любовью обращаться к изучению Шекспира, и иностранные литературы будут нескончаемо обогащаться новыми его переводами. После плохого, но для своего времени очень важного перевода "Гамлета" Полевого явилось на русском языке два добросовестных и верных перевода Вронченки и Кронеберга. Критика оценила их по достоинству, и за ними все знатоки английской литературы и великого британского поэта признали и прекрасное понимание и прекрасную передачу подлинника. Но следует ли считать поконченным наше знакомство с Гамлетом? Если переводчики наши еще не возвратились к нему и не представили еще нового перевода, то только потому, вероятно, что некоторых драм Шекспира в русском переводе до сих пор вовсе нет, а потому они и привлекают на себя преимущественное внимание людей, трудящихся над переводами. Переводы Вронченки и Кронеберга, при всем их высоком достоинстве, уж не вполне удовлетворяют нас. Стих русский выработался с тех пор до большой степени гибкости и изящества, самый язык двинулся вперед; буквальная верность не исключает возможности поэтической верности, а вот именно последнее-то качество и находится лишь в слабой степени у обоих переводчиков "Гамлета"; в первом переводе, впрочем, больше внутренней верности, нежели внешней, которою отличается второй перевод: Вронченко был гораздо больше поэт, чем старательный Кронеберг. Нас никто не обвинит в преувеличении, если мы скажем, что в течение будущих пятидесяти лет вероятно явится не менее десяти новых переводов "Гамлета", а не "Гамлета", так той или другой из остальных трагедий Шекспира. Но и этим дело не кончится: работать над Шекспиром будут и позднейшие наши потомки.

   То же, хотя в несколько меньшей степени, можно сказать и о Шиллере. Некоторое охлаждение к нему германской критики в последнее время было лишь следствием фальшивого и антипоэтического направления, ненадолго овладевшего умами от чисто внешних, посторонних искусству, а стало быть и жизни, теорий. Это охлаждение скоро сменилось тем глубоким уважением, которым мы обязаны благороднейшему, чистейшему поэту нашего времени, одному из тех немногих вечных наставников и руководителей человечества, с которых начинаются новые периоды его развития. Близость к нам Шиллера и Гете во многом стесняет еще наш взгляд. По мере того, как мы будем удаляться от них, все величавее и полнее будет являться нам их высокое значение.

   Великая заслуга - дать чужому народу полный перевод такого писателя, по возможности удовлетворяющий современным требованиям. Такую заслугу оказал русской литературе г. Гербель, и ему должны быть глубоко благодарны все, кому дороги успехи этой литературы. Близкое знакомство с классическими писателями других народов расширяет умственный кругозор нации, вносит свежие элементы и в язык и в сферу мысли. Это международное общение есть один из самых действительных двигателей человечества по пути прогресса. Нам скажут, что заслуга г. Гербеля чисто внешняя, что доля его участия в переводе великого немецкого поэта - незначительна. С первого раза действительно может показаться так; но далеко не так выходит по серьезном рассмотрении дела. Без инициативы с его стороны, без твердого и непреклонного желания усвоить русской литературе всего Шиллера во всей полноте, во всем разнообразии мы, может быть, долго еще не видали бы в русском переводе многих лучших творений автора "Вильгельма Телля". Этому же благородному желанию обязаны мы громадным трудом пересмотра всего, что только когда-либо являлось на русском языке из сочинений Шиллера, сравнения и выбора, трудом, который с такою добросовестностью исполнен г. Гербелем. Пересмотреть тысячи томов даже только по одним оглавлениям - уже работа нелегкая; но за нею следовала другая, еще более тяжелая работа. Надо было сверить каждый перевод с подлинником, выбрать лучшие, войти в сношения с живыми переводчиками для поправок и изменений, наконец озаботиться переводом произведений, до сих пор не переведенных. Как хотите, эти старания, свидетельствующие о глубоком уважении г. Гербеля к Шиллеру и о бескорыстной любви к русской литературе, достойны полнейшего сочувствия всякого здравомыслящего человека.

   До издания г. Гербеля мы знали Шиллера лишь по переводам Жуковского. Эти переводы составляют и теперь украшение первых двух томов, в которых собраны лирические стихотворения Шиллера. Но к переводам Жуковского присоединились переводы других поэтов, уже напечатанные прежде, но затерянные в давно забытых повременных изданиях, и из них многие оказались достойны стать вслед за превосходными переложениями автора "Ундины". Таковы, например, "Семела" в переводе г. Фета, "Идеалы" г. К. Аксакова, "Жалоба девушки" г. Лялина, "Друзьям" г. Струговщикова, "Водолаз" П. Алексеева, "Песня рыбака" (из "Вильгельма Телля") и "Поминки" г. Тютчева и "Жалоба Цереры" г. Миллера. Переводы эти, рассеянные по разным изданиям, так же как несколько безукоризненно прекрасных переводов антологических пьес, сделанных гг. М. Дмитриевым и Миллером и г-жою А. Глинкой, будучи поставлены на принадлежащее им место в ряду русских переводов из Шиллера, теперь уже не забудутся. Но не в этом извлечении из забвения старых прекрасных переводов заключается главный результат стараний издателя. Его предприятие воодушевило наших поэтов на несколько истинно классических переложений из Шиллера. Так мы смело можем сказать, что ни в одной из европейских литератур нет столь высокопоэтического и притом столь верного воссоздания "Песни о колоколе", какое совершено по вызову г. Гербеля г. Мином, русским истолкователем Данта. Не только весь характер этого чудного лирического эпоса, но и малейшие оттенки, и общий строй, и все разнообразные мелкие мотивы - все явилось в соответственной полноте и красоте в русском переводе. Не можем, при имени Мина, не пожалеть, что деятельность его не исключительно обращена на переводы классических произведений иностранных писателей. По силе стиха, по мастерству, с каким владеет он языком, по глубокому такту, позволяющему ему уловлять и передавать главный характер подлинника, нашего переводчика Данта, Крабба и "Песни о колоколе" мы не обинуясь назовем первым после Жуковского переводчиком. В издании г. Гербеля есть еще три пиесы, переведенные г. Мином: это "Группа из Тартара", "Индийская похоронная песня" и "Художники". Все три они только подтверждают высказанное нами мнение. Последнее стихотворение представляло особенные трудности, и мы готовы были до перевода г. Мина считать его решительно невозможным. Дидактический лиризм "Художников" должен был, как нам казалось, превратиться в переводе в холодный и вялый реторизм, но этого не случилось, и перевод г. Мина почти равносилен подлиннику по производимому им впечатлению.

   Далеко не так посчастливилось другому дидактическому стихотворению Шиллера "Прогулка" в переводе на русский язык. Вместе с "Песнью о колоколе" мы считаем его одною из характернейших пиес в цикле лирических произведений автора "Идеалов". Г-ну Гербелю не из чего было выбирать: "Прогулка" была переведена лишь единожды, именно покойным Крешевым {Этот бедный журнальный труженик умер в прошлом году в доме умалишенных. У него было несомненное поэтическое дарование, и несколько прекрасных переводов с французского, латинского, английского и немецкого языков стоили бы отдельного издания. Тяжелая нужда заставляла его тратить свои силы на темную, почти поденную журнальную работу. (Прим. М. Л. Михайлова.)}. Перевод, если хотите, верен буквально, но гармонии и чрезвычайной пластической красоты оригинала совсем в нем не осталось. Мы думаем, что главною виной неудачи было неуменье русского переводчика совладать с внешнею формой пиесы. "Прогулка" написана древним элегическим размером, гекзаметром, чередующимся с пентаметром. Этот размер может еще употребляться, по нашему мнению, на русском языке в мелких антологических или, правильнее, эпиграмматических вещах; но к большому произведению, переходящему часто в эпические тоны, он как-то нейдет. Пентаметр утомляет слух своею постоянной мужской цезурой и неизменным быстрым падением. Впрочем, это только предположение; может быть, будь перевод сделан и сплошным гекзаметром, он не удовлетворил бы нас. Тайна гекзаметра, каким писал Жуковский, как будто умерла с ним. Кочковатые стихи вроде тех, какими перевел г. Фет "Германа и Доротею" или г. М. Достоевский "Рейнеке Фукса" Гете, способны возбудить сомнение, возможна ли и самая форма эта на русском языке. Но после попыток Жуковского об этом, кажется, не может быть и речи. В "Ундине", в "Нале и Дамаянти", в "Одиссее" и "Овсяном киселе" гекзаметр является нам почти русским народным размером. Вообще сила поэтическая способна усвоять языку самые, по-видимому, чуждые ему формы. Что, кажется, может быть менее русского, чем пятистопный ямб для драм, усвоенный нам тем же Жуковским в "Орлеанской Деве" и окончательно утвержденный "Борисом Годуновым" Пушкина и другими драматическими его отрывками? Но вот что значит твердость руки гения, распоряжающегося языком, как покорным своим орудием... Не представляются ли хоть бы следующие стихи Пушкина из его "Русалки", написанные этим чужеземным размером, отрывком из народной песни?

  

   Веселую мы свадебку сыграли.

   Ну, здравствуй, князь с княгиней молодой!

   Дай бог вам жить в любови да совете,

   А нам у вас почаще пировать.

   Что ж, красные девицы, вы примолкли?

   Что ж, белые лебедушки, притихли?

   Али все песенки вы перепели?

   Аль горлышки от пенья пересохли?

  

   Возвратимся, однако ж, к Шиллеру. Независимо от превосходных переводов г. Мина в издании г. Гербеля мы находим и еще несколько новых драгоценных приобретений в числе лирических переводов. Большая часть из них являются тут в первый раз в печати, а некоторые, хоть и были напечатаны, все-таки вызваны предприятием г. Гербеля, сделаны по его приглашению. Таковы, между прочим, "К цветам" г. Фета, "Прощание Гектора", "Руссо", "Пуншевая песня для севера" и "Граф Эдуард Грейнер" г. Мея. Последний перевод можно назвать образцовым по силе и движению. Мы причислили бы к этим пиесам и "Альпийского стрелка", если б г. Мей не испортил его введением слова "бяшка", которого мы нигде и никогда не слыхивали. К слову нельзя не сказать, что г. Мей все чаще и чаще составляет нынче в своих стихах какие-то дикие, никому не понятные и ни в каком лексиконе не находимые слова. Подобные попытки попадались изредка и в прежних стихотворениях г. Мея; нынче это уже не попытки, по-видимому. Г-н Мей, как кажется, a force de forger {поскольку он придумывает (франц.).} дикие неологизмы, вполне уверовал в их законность, и они представляются ему уже красотами. В первых двух томах "Шиллера" также очень хороши "Начало нового века" г. Курочкина и "Идеалы" в переводе г. Лялина, очень талантливого переводчика, хотя я мало известного у нас в публике до издания г. Гербеля, которое он украсил, кроме мелких пиес, очень хорошим переводом "Пикколомини", о котором мы еще скажем Ниже.

   Вообще в первых двух томах мы очень немногие переводы можем назвать слабыми, и то большею частию переводы слабых и в подлиннике пиес. Из произведений всемирно известных мы остались не совсем довольны только переводами гимна "An die Freude" {"К Радости" (нем.).} и элегии "Gotter Griechenlands" {"Боги Греции" (нем.).}. Первый помещен в четырех переводах: новом г. Бенедиктова и прежних гг. Тютчева, М. Дмитриева и К. Аксакова. Последние три больше подходят по тону к подлиннику (г. Бенедиктов переполнил свой амплификациями), есть в них и верно переданные подробности и хорошие стихи, но в целом нет того огненного пафоса, каким проникнута пиеса Шиллера, нет той внутренней силы, которая заставляет нас, единожды прочитав, помнить каждый стих подлинника. Перевод "Богов Греции", сделанный тоже г. Бенедиктовым, лучше другого, старого перевода, помещенного в собрании г. Гербеля рядом с ним; но ими можно удовлетвориться только не зная оригинала. Обе пиесы эти ждут еще более соответствующих достоинству подлинника переводов.

   Мы говорили до сих пор о лирической части сочинений Шиллера, занимающей два первые тома издания г. Гербеля. Четыре следующие тома заняты драматическими произведениями. И здесь, как в первых томах, издатель не ограничился пересмотренным и исправленным изданием прежних переводов. И здесь большую часть переводов он вызвал своим предприятием. Из всех драм Шиллера наиболее известна русской публике до издания г. Гербеля была "Орлеанская Дева" по переводу Жуковского, который по общему голосу и читателей и критики был признан образцовым. Желая сделать свое издание как можно более соответствующим цели - именно возможно близкому ознакомлению русской публики с великим германским поэтом, г. Гербель не положился на всеми признанный авторитет Жуковского и сверил перевод его с подлинником строка в строку. Из этого сравнения оказалось, что в некоторых местах Жуковский, делая уступку щепетильности и требованиям своего времени, смягчал и перефразировал подлинник. Само собою разумеется, текст Жуковского должен был остаться неприкосновенным, но, печатая его, г. Гербель считал необходимым представить в верном переводе стихи, измененные или опущенные Жуковским. Перевод этих стихов сделан слово в слово г. Меем и помещен в выносках под текстом "Орлеанской Девы" {Том VII, в котором помещен перевод Жуковского, еще не вышел; но мы видели уже его почти вполне отпечатанным, так же как и том VIII. Оба они должны выйти на днях, и, может быть, явятся в одно время с нашею рецензией. (Прим. М. Л. Михайлова.)}.

   После перевода Жуковского лучшими переводами Шиллеровых драм были опыты Шишкова второго. Эти переводы помещены тоже в издании г. Гербеля; а именно: "Мария Стюарт" и "Смерть Валленштейна", за исключением драмы "Пикколомини", вновь переведенной г. Лялиным. Мы упомянули выше об этом переводе. Нельзя не отдать справедливости чрезвычайной добросовестности, точности и поэтическому смыслу переводчика. У нас в последнее время так начали плодиться стихотворные переводчики, для которых считается нипочем перемахнуть за несколько присестов Шекспирова "Отелло" или "Юлия Цесаря", байроновского "Мазепу" или "Манфреда", не говоря уже о бедном истерзанном Гейне или в клочки изорванном Беранже,- столько расплодилось у нас таких переводчиков, что даже и неизбежные для этого качества, добросовестность и старательность, должны считаться большою заслугой. У г. же Лялина при этих качествах находим мы и поэзию. Как же не ценить такого деятеля? В подтверждение наших слов мы могли бы привести много отрывков; но рецензия наша и без того выходит длинна, а потому ограничимся тем местом из четвертой сцены первого действия "Пикколомини", где Макс говорит отцу о преимуществах мира.

  

   Ты говоришь, я мира не видал!

   Нет, мой отец, я миром наслаждался:

   Я видел тот счастливый край, куда

   Еще война проникнуть не успела.

   О! в жизни есть такие наслажденья,

   Которых мы изведать не могли!

   Вполне прекрасной жизни мы не знали:

   Одних ее пустынных берегов

   Касались мы. Как племя кочевое

   Грабителей на душном корабле

   По океану бурному блуждает

   И, в отчужденье диком от людей,

   В странах больших одни заливы знает,

   Притон своих злодейств и грабежей,

   Так чужды мы в суровой жизни нашей

   Всего, что есть святого на земле.

   . . . . . . . . . . . . . . . .

   Где цель была тяжелого труда -

   Того труда, которому на жертву

   Я с детских лет был жизнью обречен?

   Тот тяжкий труд мне сердца не наполнил;

   Душе моей он радостей не дал.

   Весь этот шум военный, вся тревога,

   И трубный звук, и ржание коней,

   И по часам размеренное время,

   Одни и те же вечные слова

   Команды: здесь для сердца нет отрады!

   В пустых занятьях пищи для души

   Не может быть! Нет, в жизни существуют

   Иные радости, иное счастье!

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Прекрасный день тот скоро ли настанет,

   Когда вернется воин, наконец,

   Домой к себе, и снова в мирной жизни,

   В кругу семьи войну забудет он?

   В последний раз распустятся знамена

   И осенят желанный путь в отчизну,

   И тихий марш в честь мира зазвучит.

   В последний раз похитятся с полей

   Цветы, чтоб шлемы воинов украсить.

   Сами собой, без пушек, без петард,

   Отворятся ворота городские.

   Кругом народ толпится на валу...

   Вражды нет больше: все друзья и братья!

   Звучит веселый гул колоколов

   Навстречу дням отрадным и счастливым.

   Шумя спешит из сел и деревень

   Народ веселый воинам навстречу;

   И в нетерпенье радостном войскам

   Проходу нет от счастливых сограждан.

   Старик отец у сына руку жмет:

   Опять он с ним - и теплая молитва

   Летит к творцу за чудный этот день!

   Как бы чужой, из дальнего похода

   Вернется воин в брошенный им дом.

   Ему все ново. Юношей он помнит:

   Росло тогда у дома деревцо -

   Теперь оно могучими ветвями

   Его покрыло. С краской на лице

   Идет ему красавица навстречу,

   А он ее грудным ребенком видел.

   О! счастлив тот, кого объятья милой

   С любовью тихой кротко обовьют!

  

   Из других прежде напечатанных драм мы находим в издании г. Гербеля, кроме перевода Жуковского и двух переводов Шишкова второго, "Вильгельма Телля" в переводе г. Миллера и "Дон Карлоса" в переводе г. М. Достоевского. Г-ну Гербелю приходилось выбирать из двух переводов последней драмы, г. Лихонина и г. М. Достоевского, и он выбрал лучший. Но лучший в этом случае не значит еще безотносительно хороший; этим переводом мы наименее довольны из всех драматических переводов в издании г. Гербеля. Всюду блистательный стих Шиллера достигает в некоторых сценах и монологах "Дон Карлоса" высшей степени изящества; пафос и лиризм драмы требовали лирического вдохновения и от переводчика. Но этого-то вдохновения и не хватило у г. Достоевского. Стих его вял, впадает в прозаизмы, в ненужную тривиальность и в наиболее страстных местах лишен силы и движения. Некоторые места, при внешней верности подлиннику, не воспроизводят вовсе его духа, и читатель остается к ним совершенно холоден. Чтобы не говорить бездоказательно, вспомним знаменитую сцену маркиза с королем в третьем акте. "Sehen Sie sich um,- обращается маркиз к королю:

  

   In seiner herrlichen Natur! Auf Freiheit

   Ist sie gegrundet - und wie reich ist sie

   Dui'ch Freiheit! Er, der grofie Schopfer, wirft

   In einen Tropfen Tau den Wurm, und lasst

   Noch in den toten Raumen der Verwesung

   Die Willkur sich ergotzen - Ihre Schopfung,

   Wie eng und arm! Das Rauschen eines

   Blattes Erschreckt den Herrn der Christenheit - Sie mussen

   Vor jeder Tugend zittern. Er - der Freiheit

   Entzuckende Erscheinung nicht zu storen -

   Er lafit des Ubels grauenvolles Heer

   In seinern Weltall lieber toben ihn,

   Den Kunstier, wird man nicht gewahr, bescheiden

   Verhullt er sich in ewige Gesetze.

   Die sleht der Freigeist, doch nicht Ihn.

   Wozu Ein Gott? sagt er: die Welt ist sich genug!

   Und keines Christen Andacht hat ihn mehr,

   Als dieses Freigeists Lasterung, gepriesen".

  

   Что же находим мы вместо этих одушевленных слов в переводе г. Достоевского? Холодные, сухие фразы, сказанные вяло и темно. Вот как выражается по-русски пылкий Поза!

  

  

  

  

  О, оглянитесь

   На эту чудную природу! На свободе

   Она созиждена - и как богата

   Она свободой! Он, великий Зодчий,

   Червя в росинке терпит; он дает

   И в самых мертвых капищах истленья

   Большую волю произволу. Вы же?..

   Как бедно, тесно дело ваших рук!

   Листка нежданный шорох вас пугает,

   Владыку христианства. Трепетать

   Пред каждой добродетелью должны вы.

   А он? - Из нежеланья повредить

   Свободы усладительным явленьям

   Он дозволяет лучше бушевать

   Всем легионам страшных зол

   В своей вселенной - в ней его,

   Художника, и не приметишь. Скромно

   Себя он скрыл в законах, им созданных.

   Их видит вольнодумец, не его.

   Нет бога, говорит он: в мире все!

   И ни один из христиан не может

   Ему воздать достойнейших хвалений,

   Как это богохульство вольнодумца.

  

   Не говоря уже о разводянении, постигшем в переводе сжатые и оттого вдвое сильнейшие стихи подлинника, мы видим здесь крайнюю неточность выражений и местами даже полное незнание русского языка. Так например, г. Достоевский совершенно не знает слова истление и думает, что это все равно, что тление. Raum {Помещение, пространство (нем.).}, по его мнению, можно перевести словом капище, хоть и выйдет совершенная бессмыслица. Всякий, знающий даже поверхностно по-немецки, увидит, что слово терпит, сказанное о черве, вовсе не передает мысли подлинника, что дать волю произволу совсем не похоже на tassen die Willkilr sich ergotzen {Позволить свободной воле тесниться (нем.).}. Willkur употреблено здесь Шиллером вовсе не в смысле произвола; это слово следовало перевести словом воля. Так и фраза "В мире все!" не передает смысла выражения: "Die Welt ist sich genug!" {"Мир хорош сам по себе!" (нем.)} He совсем удовлетворителен и новый перевод "Разбойников" г. М. Достоевского, являющийся впервые в печати в издании г. Гербеля; но как вещь, написанная в прозе, он во многом лучше "Дон Карлоса".

   Нельзя не остановиться в числе драм на "Вильгельме Телле" и на "Мессинской невесте" г. Миллера. Первый перевод был уже напечатан прежде в "Москвитянине" и отдельно, второй является в печати в первый раз. Имя Ф. Б. Миллера не пользуется особенною известностью в нашей читающей публике. Виною этому, вероятно, прежнее постоянное участие в "Москвитянине", который никем не читался. Как переводчик г. Миллер заслуживает почетного упоминания в ряду наших литературных деятелей по этой части. Уважение к переводимому подлиннику, старание передать его во всей полноте и со всеми частностями, наконец уменье обращаться со стихом и словом вообще делают переводы г. Миллера полезным приобретением. Не все они удачны, но ни одному не откажете вы в верности и добросовестности. Главный недостаток г. Миллера - некоторая сухость выражения; кроме того, в таланте его нет совсем, по нашему мнению, лирической струи. Поэтому эпические и драматические переводы г. Миллера далеко оставляют за собой его лирические опыты. Особенно слабы его переводы мелких песен Гейне, тогда как некоторые повествовательные вещи того же поэта г. Миллеру удалось перевесть очень хорошо. Так, многим, вероятно, памятна баллада "Невольничий корабль", напечатанная в "Русском Вестнике". Мы решительно не советовали бы г. Миллеру браться за пьесы, принадлежащие к сфере страстной лирики: тут он иногда не только оказывается слабым, но и совершенно пасует.

   Такое издание, как собрание всех сочинений Шиллера в русском переводе, не могло обойтись без содействия г. Миллера. В первых двух томах есть несколько очень хороших переводов его, и они еще раз утвердили нас во мнении, что пьесы с эпическим или дидактическим (как в "Sinngedichte" {"Эпиграммах" (нем.).}) оттенком более всего удаются г. Миллеру. Выше было упомянуто о "Жалобе Цереры", которая не побледнела и рядом с переложением Жуковского; прибавим к ней балладу "Порука" {Перевод этой пьесы удался и г. Гербелю. (Прим. М. Л. Михайлова.)}, рассказ "Фридолин". Но еще больше цены и достоинства имеют для нас драматические переводы г. Миллера. Мы не приводим отрывков, только чтобы не растянуть нашего отчета; притом резко выдающихся мест в переводах этих нет. Они отличаются большою ровностью, и это, по нашему мнению, очень важное качество именно для драматических произведений.

   Остается упомянуть только о тщательном переводе г. Гербеля трагедии "Заговор Фиеско в Генуе" и о "Прологе" к "Валленштейну" и "Валленштейновом лагере" в переводе г. Мея. "Пролог" вещь неважная, но на "Лагере" нельзя не остановиться. Перевод его наводит нас еще раз на мысль, что г. Мей может превосходно переводить, когда дает себе труд подумать над подлинником и не вдается в нелепые нововведения и в произвольное хозяйничанье с русским языком, что, к несчастию, случается с ним нынче все реже и реже. Так и в только что названном нами переводе, чрезвычайно удачном и местами безукоризненном, дело не обошлось без неологизмов; но, к счастию, их немного. Трудности подлинника побеждены г. Меем с необыкновенным искусством. В знаменитой речи капуцина он сумел передать почти равносильно игривость и немецкие вицы почтенного отца. Вот, например, один отрывок:

  

   ...Все христиане во вретище, в пепле,

   Еле от слез пролитых не ослепли;

   А у солдата карманы полны.

   В небе явления, знаменья, дива;

   В облацех ризой кровавой войны

   Бог потрясает над миром правдиво

   И с многозвездной выси голубой

   Людям кометой грозит, что лозой.

   Свет обратился в юдолю печали;

   Церкви ковчег утопает в крови;

   Римской империей прежде мы звали -

   Римской остерией нынче зови!

   Рейнские волны погибели полны;

   Монастыри все теперь - пустыри;

   Все-то аббатства и пустыни ныне

   Стали не братства - прямые пустыни;

   Каждый маститый епископства склеп

   Преобразился в позорный вертеп;

   И представляет весь край благодатный

   Край безобразия...

  

   Кажется, было невозможно передать ближе и ловче пестрых каламбуров капуцина:

  

   ...Die ganze Welt ist ein Klagehaus,

   Die Arche der Kirche schwimmt in Blute,

   Unci das romische Reich - dass Gott erbarm!

   Sollte jetzt heissen romisch Arm;

   Der Rheinslrom ist worden ги einera Peinstrom;

   Die Kloster sind ausgenommene Nester,

   Die Bistumer sind verwandelt in Wiisttilmer,

   Die Abteien und die Stifter

   Sind nun Raubteien und Diebesklufter

   Und alle die gesegneten deutschen Lander

   Sind verkehrt worden in Elender,

   и т. д.

  

   He совсем удачен по-русски только склеп; но трудность перевода извиняет эту маленькую погрешность.

   После всего нами сказанного мы не можем не желать такого же успешного продолжения и окончания предприятию г. Гербеля, каким было его начало. При таком широком замысле и неизбежных трудностях исполнения невозможно было требовать совершенства. Но г. Гербель, вероятно, не остановится на нынешней редакции своего издания, и в следующем издании многие из указанных нами недостатков исчезнут. За это ручается нам его любовь к родной литературе и внимание к голосу благонамеренной критики. Кстати, нельзя не заметить, что, к сожалению, о достоинствах и недостатках предприятия г. Гербеля было говорено очень мало в наших журналах. Отзывы ограничивались большею частию общими фразами, и никто, сколько помним, не давал себе труда развернуть вместе и перевод и подлинник, разобрать серьезно и план и частности издания. За такие, подчас даже и строгие, указания и замечания издатель был бы, конечно, вдесятеро более благодарен, чем за голословные похвалы. Ему был бы много облегчен труд второго издания, которое становится уже нужным, по крайней мере для первых томов, да, верно, скоро понадобится и для остальных. Но в том беда, что глумиться над ничтожными стишонками и серобумажными рыночными фабрикациями гораздо легче, чем серьезно рассмотреть серьезное и важное литературное явление, которое во всякой более развитой, чем наша, литературе вызвало бы не одну и не две дельные и серьезные критики.

   Предприятие г. Гербеля скоро, как мы уже упомянули выше в выноске, увеличится двумя новыми томами. В них кроме "Орлеанской Девы" будут помещены: "Коварство и любовь" в новом, до сих пор не напечатанном переводе М. Л. Михайлова, так же как и роман "Духовидец", драматический отрывок "Мизантроп", переведенный самим г. Гербелем, и сцены из неконченной трагедии "Дмитрий Самозванец" в новом переводе г. Мея. Исчисляем только главное; в этих томах будут, кроме того, напечатаны несколько прозаических статей Шиллера и несколько стихотворений в дополнение к первым двум частям. Между последними находится несколько неизданных опытов Лермонтова.

  

  

   Добролюбов, ПСС - Н. А. Добролюбов, Полное собрание сочинений в 6 томах, М. 1934-1941.

   Лемке - М. К. Лемке, Политические процессы в России 1860-х годов, М.-П. 1923.

   ОЗ - журнал "Отечественные записки".

   РБ - журнал "Русское богатство".

   PC - журнал "Русское слово".

   РСт - журнал "Русская старина".

   С - журнал "Современник".

   Чернышевский, ПСС - Н. Г. Чернышевский, Полное собрание сочинений в 15 томах, М. 1939-1950.

   Шелгунов - Н. В. Шелгунов, Воспоминания, М.-П. 1923.

  

   Комментарии к статьям составили: М. И. Дикман (вводная замету "Последняя книга Виктора Гюго", "Горькая судьбина". Драма А. Писемского"), Ю. Д. Левин (вводная заметка, "Шиллер в переводе русских писателей", "Фауст". Трагедия Гете. Перевод Н. Грекова", "Юмор и поэзия в Англии. Томас Гуд", "Лондонские заметки") и П. С. Рейфман ("Старые книги. Путешествие по старой русской библиотеке", "Художественная выставка в Петербурге", "Кобзарь" Тараса Шевченка", "Г-н Геннади, исправляющий Пушкина", "Стихотворения А. Н. Плещеева", "Парижские письма", "Женщины, их воспитание и значение в семье и обществе", "Из Берлина").

  

  

   Печатается по PC, 1859, No 11. Подпись: М. Л.

   Издание собрания сочинений Шиллера в переводе русских писателей, осуществленное Н. В. Гербелем в 1857-1861 гг., явилось событием в культурной жизни России. Произведения Шиллера переводились на русский язык с 90-х гг. XVIII в. ("Разбойники", 1793). Огромное значение имели переводы В. А. Жуковского из Шиллера (публиковались с 1807 г.), которые были высоко оценены Белинским (см. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VII, М. 1955, стр. 167). Жуковский перевел из Шиллера сравнительно немного: около тридцати лирических стихотворений и баллад и драматическую поэму "Орлеанская дева" (1821), но именно благодаря этим переводам Шиллер стал в России "своим поэтом, участником в умственном развитии нашем" (Чернышевский, ПСС, т. IV, стр. 505). После Жуковского к поэзии Шиллера стали обращаться многие русские поэты.

   Гербель отобрал для издания "Шиллер в переводе русских писателей" лучшие из ранее опубликованных переводов; большинство же переводов было сделано по его заказу. Многие стихотворения Шиллера были представлены в нескольких переводах. В числе переводчиков Гербель привлек и Михайлова (см. т. I наст. изд.). Издание состояло из 9 томов: тт. I, II - "Лирические стихотворения", тт. III-VII - "Драматические сочинения", т. VIII - "Разные сочинения", т. IX - "Исторические сочинения". Впоследствии собрание сочинений Шиллера под редакцией Гербеля переиздавалось с дополнениями шесть раз (6-е и 7-е издания вышли после смерти редактора).

   Выход в свет собрания сочинений Шиллера в русском переводе был встречен с одобрением критиками различных направлений. Приветствовал его и революционно-демократический "Современник". Чернышевский в своей рецензии (С, 1857, No 1) высоко оценивал Шиллера как поэта благородных гуманистических идеалов, протестовавшего против деспотизма во имя новой, лучшей действительности, и подчеркивал актуальное значение его творчества для современности. "Пора такой поэзии не прошла и никогда не пройдет,- писал Чернышевский,- пока человек будет стремиться к чему-нибудь лучшему, нежели окружающая его действительность" (ПСС, т. IV, стр. 507). Н. А. Добролюбов, также одобрявший "полезное предприятие г. Гербеля", откликнулся тремя рецензиями на выход отдельных томов издания (С, 1857, No 12; 1858, NoNo 7, 12).

   Михайлов свою рецензию посвятил главным образом проблемам перевода; в отличие от других рецензентов, он не ограничился оценкой творчества Шиллера и критическим разбором отдельных переводов его произведений, но, опираясь на конкретный материал, ставил общие вопросы теории переводческого искусства.

   Впоследствии, по выходе VII и VIII томов собрания сочинений Шиллера под редакцией Гербеля, Михайлов написал вторую рецензию (PC, 1860, No 2), в которой разбирал содержание вышедших томов, не останавливаясь на характеристике издания в целом.

  

   Стр. 45. Гербель Н. В. (1827-1883) - поэт и переводчик; переводил главным образом с немецкого, английского и польского языков. Выдающейся заслугой Гербеля явилась его организационная деятельность в области перевода. Под его редакцией были изданы собрания сочинений Шиллера, Байрона, Шекспира, Гофмана и Гете, а также антологии славянской, английской и немецкой поэзии. Кроме того, Гербель издавал сборники произведений современных ему поэтов-переводчиков, в том числе и Михайлова (1866, издание было уничтожено цензурой).

   ...издание романов Вальтер Скотта...- было начато в 1845 г. под редакцией А. А. Краевского. Вышло только четыре тома вместо намечавшихся тридцати одного.

&nbs