Григорьев Аполлон Александрович - Западничество в русской литературе

  

  

  

  

  

   Пустынна, однообразна и печальна какъ киргизская степь, должна была представиться русская жизнь въ ея прошедшемъ и настоящемъ тому, кто смѣло и честно какъ П. Я. Чаадаевъ, взглянулъ на нее съ выработанной западомъ точки созерцан³я, не ослѣпляясь кажущимися и въ сущности фальшивыми аналог³ями, тѣмъ менѣе стараясь проводить эти фальшивыя аналог³и. Между тѣмъ, эта точка зрѣн³я явилась вовсе не внезапно, вовсе не какъ Deus ex machina. Зерно такого рѣзкаго созерцан³я лежало уже давно въ сознан³и высшихъ нашихъ представителей, вырывалось по временамъ у величайшаго изъ нихъ Пушкина, то ироническимъ примирен³емъ съ дѣйствительностью, какъ въ извѣстной строфѣ уничтоженной главы Онѣгина, то стихотворен³емъ, которое самъ онъ назвалъ "Капризомъ."

  

   Румяный критикъ мой, насмѣшникъ толстопузый,

   Готовый вѣкъ трунить надъ нашей сонной музой,

   Поди-ка ты сюда, присядь ко ты со мной, и т. д.,

  

   стихотворен³емъ, въ которомъ между прочим, не смотря на его шутливый тонъ, именно какъ въ зернѣ заключаются мног³я послѣдующ³я отношен³я литературы нашей къ дѣйствительности, и лермонтовское созерцан³е, выразившееся такъ энергически-горько:

  

   Люблю я родину, но странною любовью,

   He побѣдитъ ее разсудокъ мой...

  

   и повѣсти сороковыхъ годовъ съ ихъ постоянно и намѣренно-злобнымъ изобрѣтен³емъ грязной и грубой обстановки, въ которой осуждены задыхаться лучш³я натуры и огаревск³е вопли

  

   Да! въ нашей грустной сторонѣ,

   Скажите, чтожъ и дѣлать болѣ,

   Какъ не хозяйничать женѣ

   А мужу съ псами ѣздить въ поле;

  

   и мрачное, безотрадное созерцан³е великаго аналитика "пошлости пошлаго человѣка" и унылый, туманно-сѣреньк³й, ненастный колоритъ, наброшенный на жизнь сантиментальнымъ натурализмомъ и наконецъ почти всѣ стихотворен³я Некрасова - даже до его послѣдняго, т. е. до "Деревенскихъ вѣстей", которое впрочемъ и стихотворен³емъ-то назвать какъ-то худо поворачивается языкъ... Все это въ сущности есть не что иное, какъ развит³е пушкинскаго "Каприза", т. е. разъяснен³е и послѣдовательное раскрыт³е того созерцан³я, которое у Пушкина выразилось только какъ моментъ въ его "Капризѣ"...

   Но Пушкинъ въ нашей литературѣ былъ единственный полный человѣкъ, единственный всесторонн³й представитель нашей народной физ³ионом³и.

   Горькое и безотрадное созерцан³е окружающей дѣйствительности, было для него не болѣе какъ моментомъ сознан³я - и притомъ вовсе не такимъ моментомъ, который бы выразился у него цѣлою рѣзкою полосою дѣятельности, въ родѣ лермонтовской, или во вредъ правдивому и прямому отношен³ю къ жизни. Какъ въ новостяхъ сороковыхъ годовъ, Пушкинъ - пусть его за отсутств³е односторонности и обвиняютъ поборники теор³й въ равнодуш³и и даже въ отступничествѣ, - былъ прежде всего художникъ, т. е. великая, на половину сознательная, на половину безсознательная сила жизни, "герой" въ карлейлевскомъ значен³и героизма - сила, которой размахъ былъ не въ одномъ настоящемъ, но и въ будущемъ... Ему было дано непосредственное чутье народной жизни и дана была непосредственная же любовь къ народной жизни. Это - вопреки появившемуся въ послѣднее время мнѣн³ю, уничтожающему его значен³е какъ народнаго поэта, мнѣн³ю, родившемуся только вслѣдств³е знакомства нашихъ мыслителей съ народною жизнью изъ кабинета и по книгамъ, - неоспоримая истина, подтверждаемая и складомъ его рѣчи въ Борисѣ, Русалкѣ, Женихѣ, утопленникѣ, сказкахъ о рыбакѣ и рыбкѣ и о Кузьмѣ Остолопѣ, отрывкомъ о Медвѣдицѣ и т. д. и что еще важнѣе складомъ самаго м³росозерцан³я въ "Капитанской дочкѣ", повѣстяхъ Бѣлкина и проч. Въ тѣ дни даже, когда муза его, по его выражен³ю, скакала за нимъ Ленорой при лунѣ по горамъ Кавказа, когда, какъ говоритъ онъ,

  

   . . . . я воспѣвалъ

   И дѣву горъ, мой идеалъ,

   И плѣнницъ береговъ Сальгира...

  

   когда образы плѣнника, Алеко, Гирея и другихъ мучениковъ страстей тѣснились въ его душу, эта чуткая душа удивительно вѣрно отзывалась на жизнь дѣйствительную, его окружавшую, и не смотря на то, что поэтъ встрѣчалъ еще овладѣвавш³е имъ образы дѣйствительности, полушутливымъ, полусерьёзнымъ отвращен³емъ:

  

   Тьфу! прозаическ³я бредни

   Фламандской школы пестрый соръ...

  

   умѣла въ этой самой дѣйствительности обрѣтать своеобразнѣйшую поэз³ю. (Зима... Что дѣлать намъ въ деревнѣ... Морозъ и солнце... день чудесный... Долголь мнѣ гулять на свѣтѣ... Грустно Нина... Путь мой скученъ... Бѣсы...) He говорю объ образѣ Татьяны, чисто русскомъ и до сихъ поръ единственно-полномъ русскомъ женскомъ образѣ, - Татьяны, которая

  

   .... Русская душою

   Сама не зная почему,

   Съ ея холодною красою

   Любила русскую зиму -

  

   хоть муза поэта въ лицѣ ея и явилась

  

   .... барышней уѣздной,

   Съ печальной думою въ очахъ,

   Съ французской книжкою въ рукахъ...

  

   не говорю о самомъ Онѣгинѣ, который хоть вовсе и не

  

   Москвичъ въ герольдовомъ плащѣ,

  

   но все таки русск³й человѣкъ множествомъ чертъ своей натуры... Все это еще надобно разъяснять и доказывать - а я указываю только на то, что не требуетъ доказательствъ, на стремлен³е къ семейному началу, неожиданно прорывающееся у того же поэта, который начинаетъ романъ свой сатирическимъ или по крайней мѣрѣ юмористическимъ отношен³емъ къ этому началу ("Родные люди вотъ как³е" и множество другихъ строфъ), стремлен³е изобразить когда нибудь

  

   .... простыя рѣчи

   Отца иль дяди-старика,

   Дѣтей условленныя встрѣчи

   У старыхъ липъ, у ручейка...

  

   Беру наконецъ Повѣсти Бѣлкина, Лѣтопись села Горохина, Капитанскую дочку, въ которой въ особенности поэтъ достигаетъ удивительнѣйшаго отождествлен³я съ воззрѣн³ями отцовъ, дѣдовъ и даже прадѣдовъ, Дубровскаго, - въ которомъ одно только непосредственное чутье народной сущности, могло создать хоть бы ту черту напримѣръ, что кузнецъ, поджигающ³й равнодушно-сурово приказныхъ, лѣзетъ въ огонь спасать кошку, чтобы "не погибла Бож³я тварь"...

   Что эти создан³я и эти черты, приводимыя мною случайно, безъ выбора, - зерно всѣхъ прямыхъ отношен³й нашей литературы къ народу и его быту, къ дѣдамъ нашимъ и прадѣдамъ, зерно "Семейной Хроники" напримѣръ и многихъ повѣстей Писемскаго, точно такъ какъ "Гробовщикъ" въ повѣстяхъ Бѣлкина, зерно натурализма - едва ли можетъ подлежать сомнѣн³ю.

   Но тѣмъ не менѣе, чисто отрицательное созерцан³е жизни и дѣйствительности, является только какъ моментъ въ полной и цѣльной натурѣ Пушкина... Онъ на этомъ моментѣ не останавливается, а идетъ дальше, облекается самъ въ образъ Бѣлкина, но опять таки и на этомъ не останавливается. Отождествлен³е съ взглядомъ отцовъ и дѣдовъ въ "Капитанской дочкѣ", выступаетъ въ поэтѣ вовсе не на счетъ существован³я прежнихъ идеаловъ, даже не во вредъ имъ, ибо въ тоже самое время создаетъ онъ "Каменнаго гостя"...

   Въ томъ-то и полнота и великое народное значен³е Пушкина, что чисто дѣйствительное, нѣсколько даже низменное воззрѣн³е Бѣлкина, идетъ у него объ руку съ глубокимъ пониман³емъ и воспроизведен³емъ прежнихъ идеаловъ, тревожившихъ его душу въ молодости, не сопровождается отречен³емъ отъ нихъ...

   Пушкинъ не западникъ, но и не славянофилъ, Пушкинъ русск³й человѣкъ, какимъ сдѣлало русскаго человѣка соприкосновен³е съ сферами европейскаго развит³я... Господа, отрицающ³е значен³е Пушкина какъ народнаго поэта, постоянно указываютъ на одно: на нѣкоторыя фальшивыя стороны его Бориса, т. е. въ сущности на фальшивыя карамзинск³я формы, которымъ даже и велик³й поэтъ подчинился какъ вся его эпоха, ибо фальшиво въ Борисѣ только карамзинское, т. е. личность самаго Бориса; все же чисто пушкинское (пиръ ли у Шуйскаго, сцены ли въ корчмѣ, сцены ли битвы, сцены ли на лобномъ мѣстѣ и т. д. у дѣвичьяго монастыря), вѣчно - какъ сама народная сущность, или поэтически и общечеловѣчески правдиво (какъ напримѣръ сцена у фонтана и т. д.) He забудьте притомъ, что воп³ющ³е на фальшивость нѣкоторыхъ сторонъ Бориса, самыя эти стороны мѣрятъ еще не народнымъ созерцан³емъ, а новыми теор³ями, смѣнившими литыя и блестящ³я формы Карамзина. А новыя теор³и, пока онѣ только теор³и, точно также способны, какъ и карамзинск³я литыя формы, вредить художественному представлен³ю быта, что явнымъ образомъ выказалось въ блестящемъ произведен³и Мея: "Псковитянка", гдѣ такъ хорошо, такъ вполнѣ народно псковское вѣче, созданное въ поэтической простотѣ концепц³и, гдѣ такъ великолѣпно и вмѣстѣ правдиво ожидан³е грознаго Ивана Васильевича и первое его появлен³е, и гдѣ такъ смѣшонъ этотъ Иванъ Васильевичъ, обнимающ³йся съ сыномъ и Борисомъ и разсуждающ³й о своихъ государственныхъ теор³яхъ совершенно по г. Соловьеву, гдѣ является чуть что не нѣжный и мягкосердечный Иванъ Васильевичъ, тотъ самый Иванъ Васильевичъ, записывавш³й въ свое поминанье весьма большое количество невѣдомыхъ и безыменныхъ душъ, которыя "отдѣлалъ" палачъ Томило... "Ихъ же имена Господи ты вѣси" поэтому лучше ли бы было, если бы Пушкинъ создавалъ своего Бориса и по новѣйшимъ теор³ямъ... пока онѣ только теор³и. Карамзинск³я формы часто фальшивы, но у Карамзина не было фальшивыхъ сочувств³й и фальшивыхъ антипат³й, т. е. сочувств³й и антипат³й такъ рѣзко расходящихся съ народной памятью, какъ рѣзко расходятся съ ней иногда теор³и нашего времени...

   Вчитываясь внимательно въ пушкинскаго "Бориса" правильно вынести можно, кажется мнѣ, изъ такого чтен³я и изучен³я, не сомнѣн³е въ народномъ значен³и поэта, a скорѣе изумлен³е передъ его удивительнымъ народнымъ чутьемъ и передъ велич³емъ его ген³альной силы... Борисъ, какъ и всѣ его драматическ³я попытки, писанъ очерками, а не красками, но эти очерки поразительны по своей правдѣ и красотѣ... Вѣроятно, поэтъ чувствовалъ, что красокъ настоящихъ взять ему еще не откуда или что так³я краски совсѣмъ потерялись, да и не мудрено, что онѣ дѣйствительно совсѣмъ и навсегда затерялись въ той жизни, которая разрознилась со всѣми событ³ями своего прошедшаго, до того разрознилась, что народъ у другого истиннаго народнаго писателя нашего говоритъ: "Эта Литва - она къ намъ съ неба упала" (въ "Грозѣ"). Фальшивыхъ же красокъ для расцвѣчен³я очерковъ, поэтъ пашь, какъ поэтъ, употребить не хотѣлъ. Онъ хотѣлъ правды. Онъ даже и тамъ, гдѣ была полная воля его фантаз³и, въ "Русалкѣ", также точно создавалъ только очерки... Но знаете ли вы, господа трактующ³е о томъ, что Пушкинъ не народный поэтъ, какой могучей жизнью полны эти очерки?.. Русалку пытались ставить на сцену въ той формѣ, въ какой создалъ ее Пушкинъ. Попытка оказалась неудачною именно потому, что очерки въ полнотѣ своей слишкомъ сжаты, слишкомъ коротки для сценическаго осуществлен³я. Русалка съ сохранен³емъ ея пушкинскихъ формъ, цѣлости содержан³я, и даже большей части божественныхъ стиховъ поэта, явилась на сценѣ оперою. Посмотрите же какъ либретто, т. е. поэма Пушкина, получивши краски, тѣло, сценическую продолжительность, давитъ своею громадностью музыку, весьма впрочемъ замѣчательную во многихъ отношен³яхъ и принадлежащую высокому музыкальному таланту. He одному мнѣ вѣроятно, a многимъ смотрящимъ и слушающимъ кажется по временамъ даже дерзостью попытка музыканта дать краски и тѣло этимъ очеркамъ!.. Каждая черта въ ген³альной поэмѣ выдается рельефно во вредъ музыкѣ! И странное чувство овладѣваетъ вами; вы порой готовы досадовать на музыку, вы хотѣли бы слышать просто эти поэтическ³е звуки, которые лучше и выше этой музыки, a между тѣмъ понимаете, что все поэтическое создан³е только очеркъ, что на сценѣ, только при пособ³и какихъ либо красокъ, хотя и низшаго сравнительно съ рисункомъ достоинства, очеркъ этотъ можетъ быть какъ нибудь осуществленъ, сколько нибудь доступенъ для массы.

   Но если высоко-артистическое чувство правды запрещало Пушкину употреблен³е фальшивыхъ красокъ и заставляло его рисовать одними очерками, ничто не удерживало другихъ, даже и не бездарныхъ, даже иногда и очень даровитыхъ людей его эпохи отъ употреблен³я этихъ фальшивыхъ красокъ, лишь бы только они были эфектны...

   Эпоха, которую даже чутк³й и въ художествѣ всегда почти прозорливый Бѣлинск³й называлъ романтшчески народною, не только обманывала насъ, т. е. читателей, но добросовѣстнѣйшимъ образомъ сама себя обманывала. И причина такого самообманыван³я заключалась не въ иномъ чемъ, какъ въ литыхъ формахъ Карамзина. Эпоха повѣрила въ эти формы, повѣрила въ правдивость карамзинской аналог³и, и ужасно обрадовалась своей вѣрѣ. Да и какъ было въ самомъ дѣлѣ не обрадоваться? Мы поймали тогда нашу бѣглянку - народность, мы поняли ее самымъ повидимому простымъ и притомъ совершенно приличнымъ образомъ, мы поняли ее въ цѣлой нашей истор³и; мы наивно вѣрили и тому напримѣръ, что "Ярославъ пр³ѣхалъ господствовать надъ трупами", и тому, что "отселѣ (отъ ²оанна - не Ивана, а ²оанна III), истор³я наша пр³емлетъ достоинство истинно государственной" и проч. и проч., нисколько не замѣчая, какъ смѣшны эти величавыя фразы на первой очной ставкѣ съ лѣтописями и грамотами, или съ завѣщан³ями самихъ князей, въ которыхъ понят³я и языкъ гораздо ближе къ нынѣшнимъ понят³ямъ и нынѣшнему языку, хоть бы купеческому, чѣмъ къ государственнымъ понят³ямъ и къ офиц³ально-величавому языку... Надобно только припомнить дѣтск³й восторгъ нашъ при появлен³и Юр³я Милославскаго... He o восторгѣ читателей говорю я, a o восторгѣ судей цѣнителей. Въ самомъ серьёзномъ изъ тогдашнихъ журналовъ, въ Телескопѣ, по поводу втораго романа М. Н. Загоскина "Рославлевъ", явилась большая статья объ историческомъ романѣ вообще и наговорено было по поводу нашего историческаго романа множество самыхъ наивныхъ вещей о нашей народности.

   Никому, рѣшительно никому не пришло въ голову объяснить дѣло просто, вл³ян³емъ Вальтеръ-Скотта съ одной стороны и карамзинскихъ формъ съ другой.

   Одинъ только Пушкинъ, не только какъ поэтъ, но какъ критикъ, понималъ настоящую "суть" дѣла, но высказывался не прямо, а косвенно и всегда необыкновенно удачно и тонко. Когда явился "Рославлевъ" М. Н. Загоскина, Пушкинъ написалъ свою критику подъ формою высоко-художественнаго, но къ сожалѣн³ю неполнаго разсказа, въ которомъ онъ возстановлялъ и настоящ³я краски и настоящее значен³е событ³я и эпохи, такъ жалко изуродованныхъ въ романѣ покойнаго Загоскина; но даже и эта тонкая, художественная критика стала извѣстна только послѣ его смерти... Онъ молчалъ о господствовавшемъ въ тридцатыхъ годахъ направлен³и, а только самъ не впадалъ въ него, самъ употреблялъ краски единственно тогда, когда убѣжденъ былъ, что эти краски настоящ³я, какъ въ его "Арапѣ Петра Великаго" или въ "Капитанской дочкѣ" и "Дубровскомъ"... Онъ молчалъ даже тогда, когда появлялись талантливыя въ высокой степени попытки Лажечникова, молчалъ потому вѣроятно, что видѣлъ въ нихъ смѣсь талантливости и даже подчасъ истинной художественности съ невообразимою фальшью. Когда мы всѣ восторгались "народными" разговорами въ романахъ Загоскина, онъ, въ высокой степени владѣвш³й народною рѣчью (отрывокъ о Медвѣдицѣ), понимавш³й глубоко и комическ³я пружины быта русскаго человѣка (Лѣтопись села Горохина), и трагическ³я (кузнецъ въ Дубровскомъ, "Емеля" въ Капитанской дочкѣ, пиръ Пугачева и т. д.), онъ ни разу не позволилъ себѣ написать какую либо повѣсть съ "народными" разговорами, ибо зналъ, что не пришло еще время, нѣтъ еще красокъ подъ рукою и не откуда ихъ взять, пока не послѣдуютъ его совѣту и не будутъ учиться русскому языку у московскихъ просвиренъ (примѣчан³я къ Онѣгину); что рѣчь, которую выдавали за народную - не народная, а подслушанная у дворни, что чувства этою рѣчью выражаемыя фальшивы и т. д. Онъ, опять повторяю, только тамъ писалъ красками, гдѣ зналъ краски, за то все что оставилъ онъ намъ писаннаго красками, вѣчно какъ народная сущность, будутъ ли это рѣчи Татьяниной няни и разсказъ ея о выходѣ замужъ, будутъ ли это рѣчи "Наташи" въ балладѣ "Женихъ", рѣчи дочери Мельника, въ которыхъ даже пятистопный ямбъ превращается въ складъ народнаго стиха... будутъ ли это народныя сцены въ Борисѣ... Все это вѣчно, все это также правдиво, какъ если бы написано было въ нашу эпоху Островскимъ, такъ полно знающимъ натуру русскаго человѣка, способъ его выражен³я и т. д. Нѣтъ, это даже лучше чѣмъ Островск³й, по крайней мѣрѣ тамъ, гдѣ у Пушкина оно выражено рѣчью боговъ, т. е. стихомъ, лучше именно потому, что выражено "рѣчью боговъ", вырѣзано чертами на мѣди...

   Способность отрицательная, способность видѣть фальшь и тактъ обходить всякую - не только фальшь, но малѣйшую неясность въ представлен³и, обходить разумѣется только въ томъ случаѣ, когда нѣтъ возможности воспроизвести правду - эта способность составляетъ въ ген³альныхъ м³ровыхъ силахъ столь же важное свойство, какъ и положительная ихъ сторона. Пушкинъ не могъ сочинять и выдумывать красокъ. Брать на прокатъ чуж³я, по аналог³и, какъ Карамзинъ, онъ не могъ потому, что былъ несравненно болѣе Карамзина одаренъ всѣми духовными силами и стало-быть видѣлъ дальше его: брать первыя попавш³яся краски изъ окружавшей его дѣйствительности, какъ вся его эпоха - онъ тоже не могъ по художнической добросовѣстности. Эта добросовѣстность простиралась въ немъ до того, что онъ напримѣръ, рисуя дочь Бориса, Ксен³ю, плачущую о своемъ женихѣ, выкинулъ повидимому превосходные стихи и замѣнилъ ихъ прозой съ русскимъ пѣсеннымъ складомъ - возможно простой, возможно-лишонной всякихъ украшен³й ("Милый мой женихъ, прекрасный королевичъ" и т. д.)

   Вычеркнул сцену двухъ чернецовъ, по-видимому тоже превосходную, но его какъ видно не удовлетворявшую, и не далъ въ первомъ издан³и "Бориса", даже безукоризненную народную сцену у Дѣвичьяго монастыря, явившуюся только въ посмертномъ издан³и и только въ Анненковскомъ вошедшую въ составъ поэмы... Да! этотъ "барченокъ", писавш³й по-французски (и надобно прибавить превосходно) свои замѣтки объ исторической драмѣ и о своемъ Борисѣ, свято чтилъ народъ, религ³озно боялся солгать на народъ, на складъ его мышлен³я, чувства, на способъ его выражен³я... Видно глубоко запали въ эту великую и воспр³имчивую душу сказки няни Ирины Род³оновны.

   И замѣчательно, что не только Пушкинъ, но всѣ его друзья отличались или положительнымъ, непосредственнымъ тактомъ народности, какъ Языковъ, въ особенности въ его великолѣпной драматической сказкѣ о Жаръ-птицѣ, которая по языку и тонкости поэтической ирон³и - совершенство; какъ Хомяковъ, который хотя и написалъ "Грѣхъ юности"... Ермака, но выкупилъ этотъ грѣхъ нѣсколькими удивительными сценами "Дмитр³я Самозванца" (въ особенности весь V актъ) - или безпощаднымъ отрицан³емъ всего фальшиваго, какъ Вяземск³й и Одоевск³й (не помню, которому изъ нихъ принадлежитъ выходка противъ изображен³й предковъ съ кучеровъ ихъ потомковъ).

   Наиболѣе безпощадный въ отрицан³и изъ друзей Пушкина, наиболѣе способный ясно видѣть всякую фальшь и смѣло назвать ее фальшью, былъ конечно благородный и глубокомысленный авторъ философскихъ писемъ П. Я. Чаадаевъ, строг³й, послѣдовательный, безукоризненно-честный мыслитель - столь же безтрепетный передъ крайностями той мысли, которая казалась ему правдой, какъ передъ ударами и шутками судьбы, хотя бы удары ея были удары немаловажные, a шутки - печальныя шутки!

  

  

   Чтобы понять значен³е Чаадаевскаго отрицан³я въ ту эпоху и самое значен³е ея для послѣдующаго процесса нашего сознан³я - необходимо разъяснить, что именно разбито было отрицан³емъ.

   Карамзинск³я литыя формы, принятыя на вѣру "романтически-народною" эпохою, разливш³яся на огромное количество историческихъ драмъ, въ которыхъ кобенились Минины и хвастали Ляпуновы, и историческихъ романовъ съ изображен³ями предковъ, снятыми прямо съ кучеровъ ихъ потомковъ, - формы, тяготѣвш³я надъ эпохою даже и тогда, когда она думала съ ними бороться (въ лицѣ Полеваго), образовывали извѣстное миросозерцан³е, давали извѣстное слово для объяснен³я нашей сущности, нашей народности...

   Какъ только слово это признано было фальшивымъ словомъ правдивою отрицательною натурою, оно стало для нея ненавистнымъ и враждебнымъ какъ всякая ложь. Чаадаевъ, какъ теоретикъ, не понялъ только одного, что сама народность нисколько не виновата въ ея фальшивыхъ представлен³яхъ.

   He поняла этого и вся его школа, т. е. западничество. Совершенно правый въ отрицан³и фальшивыхъ представлен³й о нашей народности, взглядъ Чаадаева не могъ остановиться на одномъ этомъ отрицательномъ пунктѣ. Вмѣсто того чтобы сказать какъ аналитикъ: "Русская жизнь какъ и русская истор³я не подходятъ подъ тѣ рамки общеевропейской жизни и общеевропейской истор³и, подъ как³я подвелъ ихъ Карамзинъ: слѣдуетъ поэтому поискать въ русской жизни и въ русской истор³и особенныхъ свойствъ и законовъ, на основан³и которыхъ выведены будутъ или положительныя различ³я, или болѣе правильныя аналог³и съ европейской жизнью и европейской истор³ей", - Чаадаевъ прямо сказалъ, что въ нашей жизни и истор³и нѣтъ никакой аналог³и съ общечеловѣческимъ, законнымъ развит³емъ, что мы как³е-то илоты, выбранные судьбою для указан³я: что можетъ быть съ племенами отпадшими отъ цѣлости, отъ единства съ человѣчествомъ.

   Но обвинять Чаадаева за его выводъ можно только въ увлечен³и слѣпого фанатизма; требовать отъ него спокойнаго разъяснен³я вопроса, который былъ для него не мозговымъ а сердечнымъ вопросомъ, могло развѣ одно тупоум³е "Маяка" и другихъ мрачныхъ издан³й, въ его время впрочемъ и не существовавшихъ.

   Помимо того обстоятельства, что для Чаадаева идея единства человѣчества облечена была въ красоту и велич³е католицизма, которыми увлекся онъ тѣмъ сильнѣе, что человѣкъ съ жаждою вѣры, онъ воспитан³емъ своимъ былъ совершенно разъобщенъ съ бытомъ своего народа, такъ сказать, прельщенъ католицизмомъ и его идеалами - какъ вообще нѣкоторые изъ людей его сослов³я нерѣдко бывали и доселѣ еще бываютъ "прельщены" даже въ наше время; помимо, говорю я, этого чисто-личнаго и сословнаго обстоятельства, онъ, какъ натура правдивая и честная, былъ глубоко возмущенъ тѣми послѣдств³ями, которыя вытекали изъ блестящихъ фальшивыхъ формъ Карамзина, м³росозерцан³емъ "романтически-народной эпохи..." Удержаться въ границахъ какъ Пушкинъ, онъ не могъ: онъ обладалъ только отрицательной стороною пушкинскаго духа, а не носилъ въ себѣ, какъ нашъ велик³й поэтъ, непосредственнаго чутья народности.

   М³росозерцан³е же "романтически-народной эпохи", какъ только литыя карамзинск³я формы размѣнялись на мелочь историческихъ романовъ и историческихъ драмъ, оказывалось или дѣтски-смѣшнымъ и жалкимъ, или даже оскорблявшимъ всякое, на извѣстной высотѣ стоявшее сознан³е и всякое правильно воспитавшееся человѣческое чувство.

   Дѣятели этой эпохи - наиболѣе пользовавш³еся успѣхомъ въ массѣ публики, за исключен³емъ блестяще-даровитаго и энергическаго Марлинскаго, которому только недостатокъ мѣры и вкуса препятствовалъ быть однимъ изъ замѣчательнѣйшихъ писателей - были М. Н. Загоскинъ, Н. А. Полевой, И. И. Лажечниковъ и впослѣдств³и Н. В. Кукольникъ.

   М. Н. Загоскинъ, какъ человѣкъ - одно изъ отраднѣйшихъ явлен³й нашего стараго быта, натура въ высшей степени нѣжная и добродушная, хотя и ограниченная - пользовался какъ романистъ успѣхомъ - въ наше время и съ нашей точки зрѣн³я совершенно невѣроятнымъ и необъяснимымъ... Что можетъ быть безцвѣтнѣе и сахарнѣе по содержан³ю, смѣшнѣе и жалостнѣе по выполнен³ю, ходульнѣе и вмѣстѣ слабѣе по представлен³ю гранд³озныхъ народныхъ событ³й, - "Юр³я Милославскаго"? Вѣдь этой книги въ наше время и дѣтямъ право давать не слѣдуетъ, чтобы не испортить ихъ вкуса! Непроходимая пошлость всѣхъ чувствъ, даже и патр³отическихъ, фамусовское благоговѣн³е передъ всѣмъ существующимъ - даже до кулака, восторженное умилен³е передъ тѣми сторонами стараго быта, которыя были недавно и правдиво казнены великимъ народнымъ комикомъ Грибоѣдовымъ, не китайское даже, а звѣрское отношен³е ко всему не русскому, безъ малѣйшаго знан³я настоящаго русскаго, рѣчь дворовой челяди вмѣсто народной рѣчи, съ прибавкою нѣсколькихъ выражен³й, подслушанныхъ у ямщиковъ на станц³яхъ - вотъ черты другого его романа "Рославлевъ", романа, который будетъ впрочемъ безсмертенъ по безсмертному отрывку Пушкина. Чѣмъ дальше шолъ покойный Загоскинъ въ своей дѣятельности, чѣмъ больше писалъ онъ, тѣмъ все ярче и ярче выступали въ произведен³яхъ его черты невѣжественнаго барства и умилен³я передъ пошлостью добраго стараго времени...

   Когда это старое время являлось подъ могучею кистью художника какъ Пушкинъ, художника, сочувствовавшаго ему вполнѣ, даже до аристократической гордости, выразившейся въ "Родословной", но изображавшаго его объективно спокойно, безъ любимой доктрины, оно не возбуждало ненависти и негодован³я. He возбудило оно также ненависти, когда "Семейная хроника" Аксакова изобразила его какъ живое, съ полной свѣжестью красокъ и во всѣхъ подробностяхъ... Но всѣмъ тѣмъ, которые въ наше время не поймутъ уже благородной рѣзкости Чаадаева, ненависти Бѣлинскаго и послѣдовательности западниковъ, можно посовѣтовать прочесть или перечесть романы покойнаго Загоскина.

   Да! если бы народность наша была тѣмъ, чѣмъ является она въ этихъ произведен³яхъ, она не стоила бы того, чтобы о ней серьёзно и думать - ибо это была бы народность фамусовыхъ, "Маяка" и "Домашней Бесѣды"...

   Странное дѣло, что хотя и карамзинск³я формы представлен³я народности послужили исходнымъ пунктомъ дѣятельности покойнаго М. Н. Загоскина, но было бы крайнею несправедливостью въ отношен³и къ великому человѣку, каковъ былъ Карамзинъ, считать его виноватымъ въ этой дѣятельности. Марѳа Посадница Карамзина, не смотря на ходульность и ложь - имѣетъ въ себѣ что-то человѣческое и благородное, и при всемъ отстутств³и пониман³я народности, не клевещетъ такъ на народъ, какъ сцены въ Нижнемъ "Юр³я Милославскаго" или сцены въ Москвѣ 1812 г. "Рославлева"... Даже то сентиментальное и смѣшное что есть въ "Натальѣ, боярской дочери", не такъ оскорбляетъ чувство, какъ объяснен³я Юр³я съ Анастас³ей послѣ ихъ внезапнаго бракосочетан³я, отчего, какъ отъ фальши, краснѣешь невольно по народному чувству точно также, какъ краснѣешь по изящному или нравственному чувству отъ различныхъ водевилей Александринской сцены...

   А вѣдь это все выдаваемо было намъ за народность! Всѣмъ этимъ хотѣли намъ сказать, что вотъ такъ-дескать русск³й человѣкъ вѣритъ, любитъ, дѣйствуетъ... Бѣдный русск³й человѣкъ! Его показывали намъ или нравственнымъ евнухомъ или дворовымъ скоморохомъ - или Юр³емъ Милославскимъ или Торопкой Голованомъ!..

   Да не обвинятъ меня въ излишнемъ, несвоевременномъ озлоблен³и на такой способъ представлен³я народности... Я пишу не о Загоскинѣ въ частности, который былъ человѣкъ безспорно даровитый и какъ мног³е люди конца XVIII и начала XIX вѣка, гораздо болѣе замѣчательный, чѣмъ его произведен³я; я пишу о томъ направлен³и, которое вызвало (и не могло не вызвать) сильное и энергическое противодѣйств³е западничества, противодѣйств³е такихъ великихъ въ истор³и нашего развит³я дѣятелей, каковы были Чаадаевъ, Бѣлинск³й, Грановск³й и нѣкоторые друг³е. У Загоскина, тамъ гдѣ онъ пишет безъ претенз³й на доктрину, есть вещи наивныя, восхитительно-милыя, весело-добродушныя, даже - что удивительно въ особенности, - человѣчески-страстныя (разсказъ о молодости героя въ Искусителѣ). У него былъ и комическ³й талантъ, небольшихъ конечно размѣровъ - и добродушный юморъ, и жаръ увлечен³я, и даже пожалуй своего рода поэтическая манера, но дѣло - повторяю - вовсе не въ немъ, а въ его направлен³и, въ его взглядѣ на жизнь, въ его представлен³и народности.

   Взглядъ на народность Полеваго имѣлъ одно только отрицательное значен³е. Какъ только обстоятельства заставили его обратиться къ положительной сторонѣ, эта положительная сторона явилась у него еще болѣе пошлою, чѣмъ у Загоскина. Въ эпоху же письма Чаадаева, отрицательная дѣятельность Полеваго только что кончилась; положительная же еще не начиналась... Его историческ³я повѣсти (Симеонъ Кирдянха) и романъ (Клятва при гробѣ Господнемъ), производили только много шуму при своемъ появлен³и, но въ сущности не давали ничего опредѣленнаго и только дразнили, какъ все отрицательное.

   Положительная сторона пониман³я народности высказывалась только въ Загоскинѣ.

   Я сказалъ уже, что положительная сторона эта была послѣдств³емъ карамзинскихъ формъ, но поспѣшилъ оговориться, что она стояла несравненно ниже этихъ формъ, ниже и въ своихъ общественныхъ и даже въ своихъ нраственныхъ стермлен³яхъ. Общественныя стремлен³я этой высказавшейся тогда положительной стороны, рѣшительно нельзя назвать иначе какъ фамусовскими съ одной стороны, и бурачковскими съ другой.

   Представьте себѣ русск³й бытъ и русскую истор³ю съ точки зрѣн³я Павла Аѳонасьевича Фамусова и "Маяка" или "Домашней Бесѣды"; вы получите совершенно вѣрное, нисколько даже не каррикатурное понят³е о взглядѣ загоскинскаго направлен³я на бытъ предковъ и бытъ народа. Любовь къ застою и умилен³е передъ застоемъ, лишь бы онъ былъ существующимъ фактомъ, китаизмъ и исключительность въ пониман³и народнаго развит³я, взглядъ на всяк³й протестъ какъ на злодѣян³е и преступлен³е, ѵае victis (rope побѣжденнымъ) проведенное повсюду, признан³е заслуги въ одной покорности, оправдан³е возмутительнѣйшихъ явлен³й стараго быта, какое-то тупо-добродушное спокойств³е и достолюбезность въ изображен³и этихъ явлен³й (Кузьма Петровичъ Мирошевъ), - вотъ существенныя черты загоскинскаго общественнаго взгляда, взгляда съ исторической точки зрѣн³я весьма важнаго, интереснаго и поучительнаго, тѣмъ болѣе, что онъ высказывался въ дѣятельности одного изъ любимѣйшихъ писателей, одного изъ благороднѣйшихъ людей...

   Знаю, что ужасъ и пожалуй негодован³е возбудитъ мой рѣзк³й взглядъ на дѣятельность Загоскина во множествѣ людей, которыхъ благороднымъ стремлен³ямъ, не во всемъ соглашаясь съ ними, мног³е глубоко сочувствуютъ, - въ славянофилахъ... Славянофилы почему-то причисляютъ Загоскина къ своимъ. Но вѣдь они причисляютъ къ своимъ же и адмирала Шишкова - а отъ адмирала Шишкова (какъ писателя, а не какъ человѣка конечно), до г. Бурачка съ его "Маякомъ" и даже "Домашней Бесѣды" одинъ только шагъ!.. Загоскинъ, опять повторю, былъ лицо достойное полнаго уважен³я, но что же общаго въ его общественномъ и нравственномъ взглядѣ съ взглядомъ Хомякова, Аксаковыхъ, Кирѣевскихъ и другихъ истинныхъ представителей славянофильства... Для славянофиловъ "народъ" былъ вѣрован³емъ, для нихъ народъ былъ, по выражен³ю Аксакова (К. С), "величайшимъ художникомъ, поэтомъ" и даже мыслителемъ (что впрочемъ они не договаривали), народъ, въ драмѣ-лѣтописи Аксакова "Освобожден³е Москвы" являлся единственнымъ героемъ и всѣ друг³е дѣятели ставятся на высш³й или низш³й пьедесталъ по степени большей или меньшей безличности, отождествлен³я съ народомъ... Для Загоскина же и того направлен³я, котораго онъ былъ даровитѣйшимъ представителемъ въ литературѣ, въ народѣ существовало одно только свойство - смирен³е. Да и притомъ самое смирен³е вовсе не въ славянофильскомъ смыслѣ, смыслѣ полнѣйшей общинности и законности - a въ смыслѣ простой бараньей покорности всякому существующему факту. Стоитъ только припомнить напримѣръ, съ какою безцеремонностью изображаетъ въ "Брянскихъ лѣсахъ" покойный романистъ Андрея Денисова и его клевретовъ; изображен³е это нисколько не уступаетъ лубочнымъ изображен³ямъ въ промышленныхъ романахъ г. Масальскаго, нисколько не выше ихъ по безпристраст³ю, только гораздо наивнѣе... А между-тѣмъ мы въ недавн³я времена видѣли весьма странное явлен³е, видѣли какъ даровитый и добросовѣстный Щедринъ повелъ было комически разсказъ о Марѳѣ Кузьмовнѣ и другихъ прикосновенныхъ къ ея дѣлу лицахъ, доводящихся нѣсколько съ родни по нисходящей лин³и лицамъ изображеннымъ нѣкогда г. Загоскинымъ и г. Масальскимъ, - а закончилъ разсказъ, можетъ быть, помимо воли своей и желан³я вовсе ужь не комически. Такъ какъ же намъ теперь-то, во времена болѣе правильныхъ отношен³й къ народности, смотрѣть на общественныя стремлен³я того направлен³я, котораго Загоскинъ былъ представителемъ, иначе нежели я вынужденъ былъ взглянуть съ исторической точки зрѣн³я, иначе чѣмъ Чаадаевъ взглянулъ нѣкогда съ точки зрѣн³я своихъ идеаловъ и своихъ вѣрован³й?..

   Еще разъ: если бы такова была наша народность съ ея бытомъ и истор³ею, какой является она во взглядѣ этого направлен³я, Чаадаевъ былъ бы совершенно правъ во всѣхъ безпощадныхъ послѣдств³яхъ своей мысли. Право было бы совершенно и западничество.

   Загоскинъ же, первый выдвинулъ своею дѣятельностью "семейное начало", эту альфу и омегу нравственной пропаганды славянофильства. Опять таки, прежде всего - эта альфа и омега у славянофиловъ вовсе не то, что у Загоскина, но въ настоящую минуту я имѣю дѣло съ пониман³емъ семейнаго начала тѣмъ направлен³емъ, котораго литературнымъ представителемъ былъ Загоскинъ. Это пониман³е вызвало, шутка сказать! оппозиц³ю литературы сороковыхъ годовъ, литературы специ³ально отрицавшей и спец³ально подрывавшей семейное начало, оппозиц³ю которой не возбудили же ни пониман³е Пушкина (въ повѣстяхъ Бѣлкина, Капитанской дочкѣ, Дубровскомъ и множествѣ отрывковъ), ни пониман³е Аксакова (въ Семейной хроникѣ), ни пониман³е Островскаго во второй, чисто-положительной полосѣ его дѣятельности (Бѣдная невѣста, He въ свои сани, Бѣдность не порокъ, He такъ живи какъ хочется), а если временно и возбуждали (какъ напримѣръ Островск³й, на счетъ котораго еще до сихъ поръ не успокоились С. Петербургск³я Вѣдомости), то только по старымъ враждамъ и ненавистямъ къ пониман³ю загоскинскому.

   Это же пониман³е, теперь только смѣшное, могло дѣйствительно возбудить оппозиц³ю фанатически-враждебную и слава Богу, что возбудило такую оппозиц³ю. Девизъ этого пониман³я былъ тотъ же что и девизъ пониман³я общественнаго: умилен³е передъ тупою покорностью, стало быть - ео ipso - совершенно спокойное отношен³е ко всякому самодурству... He народности, a татарщины искало въ нашемъ быту это пониман³е. He надобно упускать изъ виду еще и того обстоятельства, что нашей "романтически-народной эпохѣ" данъ былъ толчокъ извнѣ Европою въ лицѣ Вальтера Скотта, какъ впослѣдств³и нашей пейзанской литературѣ былъ данъ толчокъ тоже извнѣ, романами Занда. Велик³й шотландск³й романистъ или какъ звали его въ ту эпоху шотландск³й бардъ, что грѣха таить? своимъ личнымъ м³росозерцан³емъ, весьма приходился по плечу въ тѣ времена. Всѣ мы читали его, всѣ мы зачитывались имъ, но конечно до смѣлой и правдивой статьи о немъ Карлейля не смѣли бы даже доселѣ подумать отнять у него зван³е великаго "поэта", а еслибъ и посмѣли, то это вышло бы также дико и неловко заносчиво, какъ наше отречен³е отъ Гюго и Бальзака. Теперь же можно смѣло да и впору сказать, что великая объективность шотландскаго историка-романиста постоянно выше его м³росозерцан³я, крайне мѣщанскаго и узкаго, по скольку это м³росозерцан³е выражается въ его любимыхъ герояхъ и героиняхъ... Мы и прежде конечно чувствовали, что насъ увлекаетъ въ Вальтеръ Скоттѣ высокая объективность изображен³я, а вовсе не его герои (за исключен³емъ немногихъ) не лица, которымъ онъ явно симпатизируетъ, скорѣе даже именно тѣ лица, которыя являются у него гргыиными лицами. Напомню читателямъ для ясности дѣла три его романа, - будетъ и этихъ, потомучто ихъ они вѣроятно читали, - именно: Айвенго, Предан³е о Монтрозѣ и Морского разбойника. Айвенго самъ напримѣръ, отнимите только у него поэз³ю западнаго рьщарства, выйдетъ пошлъ какъ Юр³й Милославск³й, равно какъ и Леди Ровена, его возлюбленная, скучна своею добродѣтелью до какой-то raideur, до чопорности. Весь интересъ вашъ, сильно возбуждаемый обстановкой шотландскаго быта, рьщарскихъ турнировъ и проч., прикуется нравственно къ жиду и его дочери, да къ грѣшному и страстному храмовнику, которому предпочесть Айвенго прелестная Ребекка могла только по добродѣтели автора... Въ "Предан³и о Монтрозѣ" вы полюбите всей душою оригинальнѣйшую фигуру сэра Далджетти и прикуетесь невольно къ мрачному образу Оллена Макъ Олея, такъ удивительно оттѣняющему свѣтлый очеркъ Аннеты Ляйль, a o существован³и достопочтеннаго юнаго джентльмена Лорда Ментейта совсѣмъ даже и забудете. Въ "Морскомъ разбойникѣ", этомъ интимнѣйшемъ произведен³й великаго романиста, этомъ живомъ до малѣйшихъ подробностей изображен³и особеннаго м³рка шетлендскихъ острововъ, - м³рка воспроизведеннаго во всѣхъ его комическихъ и гранд³озно-фантастическихъ особенностяхъ, вы увлечетесь живой дѣйствительностью, чуть что неосязаемой, а интересъ вашъ прикуется опять таки не къ добродѣтельному юношѣ Мертену и безкровной Бланкѣ, а къ грѣшному капитану Клевеленду и къ поэтической Миннѣ, да къ сѣдой полусумасшедшей старухѣ Норнѣ, заклинательницѣ стих³й и вѣтровъ...

   Если бы великой объективности - объективности притомъ въ изображен³и цѣлаго м³ра чудесъ, м³ра роскошной западной жизни да этихъ грѣшныхъ и страстныхъ, или грѣшныхъ и комическихъ фигуръ не было у Вальтеръ Скотта, его бы давно бросили читать какъ романы Загоскина...

   Представьте же мѣщанство Вальтеръ Скоттовскаго семейнаго созерцан³я, пренесенное на скудную и однообразную почву не русскаго, а русско-татарскаго быта; представьте талантъ съ самою малою степенью объективности, талантъ владѣющ³й только однимъ качествомъ - наивностью и даже не читавши, или не перечитывавши Загоскина, вы легко выведете послѣдств³я... Пошлость, пошлость и пошлость одолѣетъ васъ, и изъ всей этой апотеозы тупой семейной покорности выведете вы логически только одно - необходимость ранняго появлен³я комизма въ нашемъ развит³и, необходимость бича кантемировскаго и фонъ-визинскаго на тупоум³е и ханженство, пламенно лирической сатиры Грибоѣдова на хамство, скорбнаго и безпощаднаго смѣха Гоголя надъ всякой ложью, общественной ли (Ревизоръ, Утро дѣловаго человѣка), или семейной (отрывокъ), глубоко ли захватывающаго спокойнаго представлен³я самодурства во всѣхъ родахъ его и видахъ Островскимъ... поймете всѣ крайности оппозиц³и литературы сороковыхъ годовъ, болѣзненные вопли натурализма изъ темныхъ и невѣдомыхъ м³ру угловъ, безтрепетную анатом³ю романа "Кто виноват", ожесточен³е до пѣны у рта Бѣлинскаго...

   А прежде всего вы поймете значен³е чаадаевскаго письма и великое значен³е западничества, со всѣми его послѣдств³ями, въ нашемъ развит³и.

  

  

   Письмо Чаадаева не вдругъ и не прямо принесло всѣ свои плоды. Первоначально, оно надѣлало только шуму и скандалу своими страшно-рѣзкими положен³ями, и только черезъ пять лѣтъ отдалось въ нашемъ умственномъ сознан³и рядомъ явлен³й, связанныхъ одною мыслью, бывшихъ результатомъ одного процесса... И понятно, что школа, доктрина образовалась не вдругъ, равно какъ понятно и то, что доктрина провела мало по малу всѣ рѣзк³я положен³я, высказанныя заразъ смѣлымъ теоретикомъ, но провела ихъ совершенно изъ другихъ основъ. Основа Чаадаева былъ католицизмъ, основою западничества стала философ³я.

   Дѣло шло постепенно... Въ самой эпохѣ, присвоявшей себѣ тогда назван³е "романтически-народной", были уже элементы разложен³я. Я разсмотрѣлъ одну сторону ея - направлен³е, которое искреннѣйшимъ образомъ выразилось въ Загоскинѣ и его дѣятельности...

   Въ отрицательныхъ стремлен³яхъ Полеваго, не смотря на то, что стремлен³я эти не выразились ни въ какихъ опредѣленныхъ формахъ, заключался уже однако протестъ противъ господствовавшаго тогда взгляда на народъ, на его бытъ и истор³ю. Протестъ этотъ шевелилъ нѣсколько умы, имѣлъ не смотря на свою безосновность съ одной стороны, и на свою наглую заносчивость съ другой, достаточное количество приверженцевъ. Отъ этого протеста ждали чего-то, ждали въ особенности умы молодые и притомъ мало знакомые съ наукой, умы, которые и учиться-то собственно начали по Телеграфу Полеваго... Дождались впослѣдств³и "Купца Иголкина" и "Параши Сибирячки", но именно этихъ-то послѣдств³й никакъ не ожидали и тѣмъ менѣе могли ихъ предвидѣть... Ожидан³е не было разочаровано даже появлен³емъ истор³и русскаго народа и романа "Клятва при гробѣ Господнемъ". Полевой былъ самоучка, Полевой былъ человѣкъ народа, и самоучки, изъ которыхъ большею частью состояла тогда наша публика, охотно прощали ему и пробѣлы его наскоро нахватаннаго образован³я и его самохвальство, за что-то таинственное въ будущемъ, чего отъ него ожидали... Надобно сказать, что неумѣренный, можно сказать неблагопристойный тонъ антагонистовъ Полеваго, даже ученѣйшихъ и даровитѣйшихъ, каковы были Надеждинъ и Погодинъ, много содѣйств