Григорьев Аполлон Александрович - Западничество в русской литературе

овалъ тому, что сочувств³е большинства читателей было на сторонѣ Полеваго. Совершенно правые въ разоблачен³и безосновности и наглости отрицан³я Полеваго, противники его были неправы въ томъ, что не видали необходимости отрицан³я карамзинскихъ формъ пониман³я быта и истор³и народа, стояли за эти формы какъ за какую-то неприкосновенную святыню, когда явнымъ образомъ сознан³е этими формами уже не удовлетворялось, когда эпоха явно искала чего-то иного, искала тревожно и встрѣчала сочувств³емъ отрицательныя стремлен³я. Они сами, какъ тогда такъ и впослѣдств³и, ревностные поборники народности, не могли и не хотѣли понять, что протестъ и протестъ законный заявлялъ себя въ самомъ назван³и своей истор³и Полевымъ "истор³ею русскаго народа." Они, даже нѣсколько недобросовѣстно, увлеченные враждою къ Полевому и пристраст³емъ къ старому идолу, видѣли даже и въ этомъ назван³и одинъ разсчетъ, одну спекуляторскую продѣлку, такъ какъ оно несомнѣнно родилось подъ вл³ян³емъ духа протеста... Полевой владѣлъ безспорно чуткостью и отзывчивостью на вопросы своего времени, чуткостью и отзывчивостью замѣчательными, и для того, чтобы быть истинно великимъ дѣятелемъ въ истор³и нашего развит³я, ему недоставало одного только - глубокаго и пламеннаго убѣжден³я. Онъ угадалъ, что эпохѣ нужно было отрицан³е, но не пошолъ смѣло за эпохою, какъ пошолъ смѣло Бѣлинск³й и потому не овладѣлъ эпохою, какъ овладѣлъ ею Бѣлинск³й...

   Эпоха не была народною, но за то дѣйствительно была вполнѣ "романтическою", т. е. эпохою чаян³й, тревожныхъ порыван³й къ чему-то, брожен³я силъ и даже безцѣльной траты ихъ... Три высокихъ таланта были жертвами этого брожен³я и этой безцѣльной траты силъ: Марлинск³й, Полежаевъ, Мочаловъ... Это было можетъ быть то въ нашемъ развит³и, что у нѣмцевъ такъ называемый Sturm und Drang Periode, пер³одъ разбойниковъ Шиллера, драмъ Клингера и безобразной жизни юнаго Гёте съ другомъ его Веймарскимъ герцогомъ - только по нашему болѣе живому характеру, несравненно сильнѣе и нелѣпѣе. У нѣмцевъ иное дѣло мысль, а иное дѣло жизнь: Кантъ и Гегель были самыми спокойными гелертерами, даже въ нѣкоторомъ отношен³и филистерами: мужество и старость Гёте не похожи были на его юность, и изъ всего кружка этихъ буйныхъ юношей только одинъ Мефистофель Меркъ кончилъ самоуб³йствомъ, да Шиллеръ рано умеръ, "съ горя, что онъ нѣмецъ", какъ выражался одинъ оригинально-умный росс³йск³й циникъ. Ho y насъ романтизмъ и тревога отражались въ цѣлой жизни лицъ и даже поколѣн³й, ложившихся въ могилу такими же, какими были въ колыбели. Мы свято вѣрили въ то, что для нашихъ старшихъ на пути развит³я брат³й было только брожен³емъ умственнымъ и прямо, нисколько не колеблясь, ни передъ чѣмъ не останавливаясь, переводили въ жизнь идеи, часто даже плохо ихъ переваривши...

   Колоссальные замыслы, тревожные сны и - въ дѣйствительности - паден³е въ грязь цинизма какъ Полежаевъ, или въ совершенно пустыя пространства какъ Марлинск³й, донъ-кихотство принимавшее не разъ восточную и притомъ татарскую физ³огном³ю, истощен³е жизненныхъ силъ не въ борьбѣ, а въ праздномъ дилетантизмѣ, въ праздной игрѣ жизнью, вотъ что отличало въ эту эпоху натуры дѣйствительно могуч³я. Но болѣзнь напряжонности нравственной распространялась какъ зараза и не одни могуч³я натуры ей подвергались, а всѣ натуры сколько нибудь впечатлительныя, хотя и слабыя. На ихъ долю выпадала ходульность и потомъ паден³е въ пошлость жизни, въ пошлость созерцан³я жизни...

   Странно, что Полевой, одинъ изъ блестящихъ двигателей эпохи - подвергся послѣдней участи, и самъ засвидѣтельствовалъ ее въ знаменитомъ эпилогѣ своего романа: "Аббадонна".

   Въ романтизмѣ этой эпохи именно нужно различить два направлен³я. Одно зявляло себя могучими силами, необузданными стремлен³ями, колоссальными замыслами и давало подчасъ свидѣтельства очевидныя и несомнѣнныя присутств³я въ себѣ такихъ свойствъ. Литературно выразилось оно въ Полежаевѣ и Марлинскомъ. Другое постоянно напрягалось и падало въ смѣшное или пошлое, какъ Полевой и Кукольникъ. Первое направлен³е само себя разрушало, само себя сжигало, но сжигало какъ фениксъ, возродилось яркимъ, хотя быстро промелькнувшимъ явлен³емъ, явлен³емъ Лермонтова, ибо всѣ тѣ элементы, которые тревожно и часто безобразно бушевали и бродили въ ген³альныхъ проблескахъ Полежаевскаго таланта, въ Амалатъ Бекѣ, Красномъ Покрывалѣ, даже Мулла-Нурѣ и Вадимовѣ Марлинскаго, получили цѣлость и гармон³ю въ немногихъ оставшихся намъ создан³яхъ великаго, рано похищеннаго у насъ рокомъ поэта - и нѣтъ поводовъ думать, чтобы элементы эти закончили совсѣмъ свое дѣло, чтобы они вновь не возродились въ иномъ великомъ поэтѣ. Они были и въ Пушкинѣ, но онъ держалъ стих³и въ рукахъ какъ велик³й заклинатель: они составляютъ существенныя наши свойства и лишать насъ ихъ можетъ только развѣ то направлен³е мысли, которое на всяк³й протестъ и на всякую страстность смотритъ какъ на зло и преступлен³е.

   Другое направлен³е романтизма выразилось въ литературѣ нашей исключительно кажется для того, чтобы надъ нимъ, какъ надъ всѣмъ ложнымъ, посмѣялся своимъ горькимъ смѣхомъ Гоголь, да развѣ для того еще, чтобы оппозиц³и западничества, враждебно боровшейся съ мракобѣс³емъ самодурства и тупоумной покорностью - было надъ чѣмъ позабавиться. Какъ ложь оно исчезло безъ слѣда, и съ своими непонятыми поэтами Рейхенбахами, кончающими свои похожден³я мѣщанскимъ благополуч³емъ во вкусѣ Августа Лафонтена и съ своими итальянскими художниками и импровизаторами, заговаривающимися до "младенческой", со всѣми своими бурями въ стаканѣ воды... Въ сущности, говоря серьёзно, всѣ эти Рейхенбахи, Тассы, Доменикины, Нино-Галлури съ ихъ "разгулами жизни" и съ аркадскими сценами плетен³я корзинокъ для пастушекъ - содѣйствовали къ отрезвлен³ю нашему отъ всего "напущеннаго" на нас и возбудили въ литературѣ не только горьк³й смѣхъ Гоголя, но спокойную и здоровую оппозиц³ю здраваго смысла и житейскаго такта, оппозиц³ю, заходившую иногда и за границы въ сухо-резонерныхъ постройкахъ произведен³й яркаго таланта г. Гончарова, въ слишкомъ низменномъ подчасъ уровнѣ жизненнаго взгляда, выражающагося въ крѣпко -дѣйствите льныхъ произведен³яхъ г. Писемскаго; въ крайностяхъ того психическаго анализа, которымъ такъ сильны и такъ совершенно новы разсказы гр. Толстаго... Ложь на дѣйствительность, ложь ничѣмъ не оправдывавшаяся, ни искренностью странныхъ порывовъ, ни брожен³емъ могучихъ силъ, ложь безсильная и потому смѣшная, вызвала требован³е правды въ изображен³и дѣйствительности, правды во что бы то ни стало, хотя бы сухо-практической и разсудочной, стало быть односторонней (Обыкновенная истор³я), хотя бы низменно и даже подчасъ пошло житейской (Тюфякъ, Бракъ по страсти) - хотя бы неумолимой и погрязающей въ безвыходномъ анализѣ, приводящемъ въ концѣ концовъ къ апат³и (Толстой).

   Между тѣмъ это самое направлен³е безсильное и безплодное, обязанное какимъ либо значен³емъ только оппозиц³и имъ возбужденной, это направлен³е устремляется тоже на русск³й бытъ, на русскую истор³ю, на русскую народность.

   И вотъ въ чемъ была ошибка западничества. Мрачную доктрину добродушнаго Загоскина считало оно за народное созерцан³е: клеветы на народность драмъ Кукольника и Полеваго за выражен³е народности...

   Хотя нѣсколько и смѣшно по поводу драмъ Полеваго и Кукольника говорить о судьбѣ нашей исторической драмы, но когда припомнимъ эти факты еще не слишкомъ давн³е, факты не болѣе какъ лѣтъ за пятнадцать назадъ и даже еще менѣе, подававш³е поводъ къ толкамъ весьма серьёзнымъ о невозможности русской исторической драмы, о недостаткѣ драматизма въ самой нашей истор³и и бытѣ; когда подумаемъ, что и въ настоящую минуту этотъ вопросъ далеко еще не рѣшенъ и по временамъ рѣшается еще по старому, - необходимость остановиться нѣсколько на драматической дѣятельности покойнаго Полеваго и г. Кукольника, равно какъ и вообще на фальшивомъ направлен³и отъ нихъ происшедшемъ становится очевидною.

   Вопросъ вовсе не маловажный - можемъ ли мы или нѣтъ имѣть истторическую драму, въ настоящемъ смыслѣ. Что до сихъ поръ мы ее не имѣли кромѣ очерковъ Пушкина, да третьяго акта "Псковитянки" Мея - это фактъ и фактъ, который велъ западничество къ прямому заключен³ю объ отсутств³и драматическаго движен³я въ нашемъ историческомъ быту, къ заключен³ю, изъ котораго непосредственно вытекало другое, о невозможности иного, кромѣ отрицательнаго, комическаго изображен³я нашего быта вообще.

   Заключен³я же выведены были изъ неудачныхъ и смѣшныхъ попытокъ изображен³я.

   Смѣшная сторона нашего романтизма, выразившаяся въ разныхъ Доменикинахъ и "Джул³о Мости" г. Кукольника, въ разныхъ поэтахъ, художникахъ, мечтателяхъ г. Полеваго, не довольствовалась "изображен³емъ итальянскихъ страстей на сѣверѣ" и перенесла свои бури въ стаканѣ воды на почву русской истор³и и вообще русскаго быта.

   Какъ въ большей части явлен³й нашихъ литературъ, толчокъ былъ данъ извнѣ - подражан³емъ французамъ и нѣмцамъ, которые въ тридцатыхъ годахъ (а нѣмцы еще прежде) усиливались создать у себя историческую драму, и создавали только или ген³альные парадоксы въ драматической формѣ какъ Викторъ Гюго, или съумасшедш³е сны какъ Захар³я Вернеръ, или наконецъ пошлости какъ Раупахъ - и много много что искусныя мозаическ³я этюды какъ Просперъ Мериме въ своей "Жакер³и".

   Историческая драма въ настоящемъ ея смыслѣ была не у многихъ народовъ, a именно до сихъ поръ во всей истор³и человѣчества только у трехъ народовъ - у грековъ, у англичанъ и у испанцевъ.

   Потому что возможность настоящей исторической драмы условливается не одною ген³альностью поэтовъ народныхъ, a историческими судьбами народовъ и извѣстными эпохами.

   Драма вообще (трагед³я или комед³я это все равно), если смотрѣть на нее серьёзно есть не что иное, какъ публичный культъ, совершаемый народной сущности, общественное богослужен³е; позволяю себѣ выразиться такъ, употребляя слово богослужен³е въ языческомъ смыслѣ. Тѣмъ болѣе историческая драма. Драматургъ народный, тѣмъ болѣе драматургъ историческ³й, долженъ соединять въ себѣ два повидимому несоединимыя свойства: глубочайшее прозрѣн³е жизни, прозрѣн³е мудреца съ совершенно непосредственнымъ, нетронутымъ, никакой рефлекс³ей неподорваннымъ м³росозерцан³емъ, отождествленнымъ съ м³росозерцан³емъ своего народа; однимъ словомъ быть жрецомъ, который вѣруетъ въ своихъ боговъ и котораго не заподозрѣваетъ поэтому масса въ искренности его служен³я, а вмѣстѣ учащимъ массу, представляющимъ вершину ея м³росозерцан³я...

   Ясное дѣло что для такого жречества мало одной ген³альности и богатства натуры въ жрецѣ. Ни Байронъ, ни Мицкевичъ напримѣръ, не смотря на свою ген³альность, не могли быть такими жрецами, ни велик³й Шиллеръ даже не могъ быть вполнѣ такимъ жрецомъ, хотя вовсе не потому, что газета "Вѣкъ" изъявляетъ къ нему какъ къ поэту мало сочувств³я, ни олимп³ецъ Гёте,

  

   Жизнью вполнѣ отдышавш³й

   И въ звучныхъ глубокихъ отзывахъ сполна

   Все дольнее долу отдавш³й.

  

   Такими жрецами только были Мистагогъ Эсхилъ, разоблачавш³й тайны мистер³й въ Промеасѣ, съ "пчелой" народною Софокломъ, инквизиторъ Кальдеронъ и комед³антъ Шекспиръ. Такими жрецами могли быть Дантъ и Пушкинъ, но не были: одинъ былъ озлобленъ въ своихъ вѣрован³яхъ, другой не зналъ предѣловъ своихъ вѣрован³й.

   Для исторической драмы есть особенные народы, именно так³е, у которыхъ мысль не разъединена съ дѣломъ, а непосредственно въ него переходитъ, у которыхъ искусство идетъ объ руку съ жизн³ю, а не впереди ея какъ у насъ и нѣмцевъ, и не позади ея какъ шло нѣкогда у французовъ. И кромѣ того, въ жизни этихъ народовъ для исторической драмы есть особенныя эпохи - эпохи, когда велик³я общенародныя событ³я только что отошли на такое приличное разстоян³е, что могутъ быть созерцаемы и изображаемы, но не ушли уже такъ далеко, чтобы одѣться для массы туманомъ, чтобы быть забытыми до утраты къ нимъ кровнаго, непосредственнаго сочувств³я, кровной, непосредственной съ ними связи. Надобно чтобы духъ возсоздаваемаго прошедшаго вѣялъ еще дыхан³емъ жизни, носился еще надъ настоящимъ. Иначе массѣ нужно растолковывать совершаемый ей и передъ нею культъ, а ужь плохая та драма или тотъ культъ, который надобно растолковывать. Мрачная Мойра драмъ объ Эдипѣ и Атридахъ была живымъ вѣрован³емъ для зрителей Эсхила и Софокла. Какъ только начали разсуждать о Мойрѣ, смягчать ее (смягчая напримѣръ актъ материуб³йства Электры и Ореста), приводить роковыя титаническ³я ненависти и привязанности, въ болѣе мягк³е, болѣе человѣческ³е размѣры, - религ³озность, искренность драмы упала и послѣдн³й цѣльный грекъ Аристофанъ не даромъ смѣялся надъ Эврипидомъ, не даромъ также въ лицѣ его искренняя трагед³я обратилась въ искреннюю комед³ю, культъ Мойры въ культъ Вакха и Момуса. Въ сущности онъ и смѣялся-то не надъ талантивымъ человѣкомъ Эврипидомъ, а надъ тѣмъ, что талантливый человѣкъ упорно держится за распавшуюся форму, которую онъ Аристофанъ, человѣкъ ген³альный, весьма просто смѣнилъ другою цѣльной и искренней.

   Отъ мистер³й религ³озныхъ, принимаемыхъ съ страстною вѣрою, страстнымъ, полумавританскимъ народонаселен³емъ, отъ боя быковъ съ торреадорами и пикадорами, доселѣ еще неутратившаго своего значен³я для народа; отъ романсовъ о Сидѣ и Маврахъ, сложившихся почти единовременно съ событ³ями - въ эпоху только что вышедшую изъ борьбы, полную и рьщарства и религ³ознаго фанатизма, - не труденъ былъ переходъ к Comedia Famosa и Autos sacramentales Лопе де Веги и Кальдерона. Тутъ кромѣ ген³я драматурговъ, носились въ воздухѣ вѣян³я великихъ событ³й, не исчезъ еще рьщарск³й духъ, не простылъ фанатизмъ религ³озный. Масса могла вѣрить въ свою драму и своихъ драматурговъ какъ въ дѣло настоящее, серьёзное, не сочиненное, не выдуманное, столь же серьёзное и невыдуманное, какъ бой быковъ и костры инквизиц³и. Мудрено ли, что жадно смотрѣлись эти зрѣлища при дневномъ даже свѣтѣ и подъ палящимъ солнцемъ? Это было дѣло кровное и простое.

   Столь же кровное и простое дѣло была историческая драма Шекспира для того народа, у котораго доселѣ прошедшее не перестаетъ жить въ настоящемъ и въ такую эпоху, когда только что кончилась героическая эпоха славныхъ войнъ и междоусобныхъ браней - впродолжен³и которыхъ народъ завоевалъ себѣ свои кровныя права. Шекспиръ до того былъ жрецомъ своего культа, что ни въ симпат³яхъ ни въ антипат³яхъ не расходился съ народомъ. Что ему за дѣло что Жанна д'Аркъ была свѣтлымъ и героическимъ явлен³емъ для своей страны? Въ глазахъ Англ³и и ея толпы была она (какъ Маринка въ нашихъ пѣсняхъ), "злой еретницей и волшебницей"; такою онъ ее и изображаетъ. Что ему за дѣло, что Ричардъ III вовсе не былъ злодѣемъ (какъ открывается изъ новѣйшихъ изслѣдован³й)? Въ памяти народа остался онъ злодѣемъ, и Шекспиръ создаетъ его такимъ, какимъ уцѣлѣлъ онъ въ памяти народа, позволивши себѣ только одно: возвести народное представлен³е въ колосальный, общечеловѣческ³й типъ...

   Дантъ и Пушкинъ, сказалъ я, могли бы по даннымъ натуры своей быть такими же жрецами, какъ греческ³е трагики, Шекспиръ и испанцы... Ho y народа Дантова не было единства жизни, эпоха его представляла раздвоен³е идеаловъ, и онъ осужденъ былъ мѣдными чертами своими увѣковѣчивать свои проклят³я жизни. Пушкинъ же поставленъ былъ нашимъ развит³емъ въ еще болѣе странное положен³е. Вмѣсто опредѣленныхъ вѣрован³й, у него были только гадан³я о жизни его народа, жизни, которая сама себя забыла...

   "Эта Литва - она къ намъ съ неба упала", вотъ великое слово разгадки нашихъ странныхъ отношен³й къ нашей истор³и и къ нашему быту. Это слово такъ многозначительно въ своей комической простотѣ, что только у великаго писателя каковъ Островск³й, могло оно вырваться... Но до этого слова долго надобно было намъ доходить, процессомъ блестящихъ, но фальшивыхъ карамзинскихъ аналог³й, добродушнаго загоскинскаго мракобѣс³я, пошлостей покойнаго Полеваго, гг. Кукольника, Р. Зотова, Гедеонова и т. д. и т. д.

   И все-таки это слово не такъ оправдываетъ западничество съ его отрицан³емъ какъ это кажется на первый разъ, не ведетъ къ выводамъ, что у насъ не было жизни, потомучто жизнь сама себя забыла, не ведетъ даже къ тому выводу, что у насъ не можетъ быть народной исторической драмы, т. е. культа нашей народной сущности, по недостатку матер³аловъ для нея.

   Надобно всегда различать, какъ остроумно и глубоко говаривалъ покойный Хомяковъ - "божье попущен³е" отъ "божьяго соизволен³я." Что татары оторвали насъ отъ XII вѣка и отъ нашего федеративнаго будущаго, что сѣверо-восточные князья-пр³обрѣтатели, пользуясь татарскимъ игомъ, централизировали и вмѣстѣ кристаллизировали жизнь, это было конечно исторически-необходимо, т. е. проще говоря, это - произошло. Но вѣдь произошло также и то, что въ эпоху междуцарств³я вдругъ раскрылись всѣ язвы общественныя, на время заглушонныя хитрыми мѣрами Калиты и Ивана III и грозной централизац³ей Ивана IV, вдругъ отозвались всѣ подавленныя стороны жизни и выступили подъ знаменами безчисленныхъ самозванствъ. Равномѣрно и въ духовномъ процессѣ нашемъ совершаются так³е факты, которые показываютъ, что связь наша съ истор³ей и бытомъ народа вовсе не такъ разорвана, какъ это казалось лѣтъ за пятнадцать назадъ, что кругомъ насъ въ тишинѣ совершается жизнь, вовсе не такъ далекая отъ жизни даже XII столѣт³я, какъ это кажется съ перваго раза. Какая разница напримѣръ въ хожден³яхъ паломника XII вѣка игумена Дан³ила и въ странств³яхъ смиреннаго инока горы Аѳонской отца Парѳен³я, прочтенныхъ или читаемыхъ съ жаждою массою и прочтенныхъ съ невольнымъ увлечен³емъ даже образованнымъ классомъ, шевельнувшихъ въ немъ, въ этомъ образованномъ классѣ, доселѣ молчавш³я въ немъ струны, вырвавшихъ слова сочувств³я (хоть и величаваго), у такого тонко-развитаго и такъ мало способнаго къ неприличнымъ увлечен³ямъ критика, какъ ех-редакторъ "Библ³отеки для Чтен³я"... А эти типы послѣднихъ временъ нашей литературы, бросивш³е нежданно и внезапно свѣтъ на наши историческ³е типы - этотъ

   Куролесовъ напримѣръ "Семейной хроники", многими чертами своими лучше теор³й гг. Соловьева и Кавелина разъясняющ³й намъ фигуру грознаго Ивана, этотъ м³ръ купеческаго, т. е. уединенно-самостоятельно развившагося на своей почвѣ народнаго быта, раскрытый намъ Островскимъ и т. д.

   Да! жизнь точно сама себя забыла до того, что для нея "Литва съ неба упала", но вѣдь что она забыла въ самой себѣ?.. Факты, а не значен³е фактовъ... Почему же, полагая что "эта Литва къ намъ съ неба упала", жизнь однако бьетъ такъ мѣтко иногда въ так³е вопросы, что вы и не ожидаете. Почему напримѣръ въ плохой, но народной пѣснѣ, сложившейся въ новыя времена - вдругъ васъ поразитъ самый вѣрный историческ³й тактъ, самая странная политическая память.

  

   Въ тридцать первыемъ году

   Воевалъ полякъ Москву,

   Подымался онъ войной

   На Смоленску губерню...

  

   Почему съ другой стороны, появлен³е изъ подъ спуда пѣсенъ, сказокъ, предан³й народа, свѣдѣн³й о народѣ, дѣйствуетъ на насъ развитыхъ и образованныхъ людей столь ошеломляющимъ образомъ, что осторожный и серьёзный г. Дудышкинъ, вдругъ нежданно-негаданно выскочилъ съ вопросомъ, народный ли поэтъ Пушкинъ? и рѣшилъ этотъ вопросъ отрицательно потому только, что м³росозерцан³е Пушкина и рѣчь Пушкина не похожи на м³росозерцан³е и рѣчь пѣсенъ, доставленныхъ въ "Отечественныя Записки" г. Якушкинымъ или сказокъ, изданныхъ г. Аѳанасьевымъ...

   Почему все это? И въ правѣ ли мы остановиться на отрицан³и въ нашей жизни живыхъ элементовъ, т. е. элементовъ самобытныхъ, связанныхъ съ прошедшимъ? А западничество именно отрицало ихъ, эти живые элементы, и все наше прошедшее предало проклят³ю, осудило на небыт³е...

   Я объяснялъ уже, что было виною такой рѣзкой оппозиц³и.

   Послѣдняя фальшь въ пониман³и и представлен³и нашей народности была наша историческая драма, и едва ли что-либо могло дѣйствительно такъ скомпрометировать нашу народность какъ эта незванная, непрошенная драма покойнаго Полеваго, гг. Кукольника, Р. Зотова, Гедеонова и иныхъ... Она была не только смѣшна, но въ высочайшей степени нахальна эта историческая драма; она навязывала публично такой взглядъ на истор³ю и бытъ народа, который людей незнакомыхъ съ народомъ и его бытомъ велъ къ одному отрицан³ю. Припомните возгласы о русскомъ кулакѣ, звѣрское самохвальство Ляпунова кукольниковскаго и татарскую сцену Ляпунова гедеоновскаго съ Мариною; припомните войну Ѳедосьи Сидоровны съ китайцами, припомните Минина и Пожарскаго въ "Рукѣ Всевышняго" г. Кукольника... Припомните еще нѣсколько столь же безобразныхъ парод³й на нашу истор³ю и бытъ пашь, сходите въ театръ, когда даютъ тамъ (еще даютъ) послѣднее чадо этого направлен³я и притомъ самое пошлое: "Татарскую свадьбу" извѣстную подъ назван³емъ "Русской свадьбы..." Нѣтъ! ни одна литература, даже французская въ драмахъ Вольтера, не клеветала такъ на истор³ю и бытъ своего отечества, какъ наша историческая драма... Мудрено ли, что она, вмѣстѣ съ предшествовавшими ей явлен³ями, съ историческими романами "романтически-народной" эпохи, вызвала такое сильное отрицан³е какъ отрицан³е западничества. Мудрено ли, что фальшивое пониман³е и представлен³е нашей народности, долго набрасывало тѣнь, даже на благородное, хотя одностороннее, служен³е народности славянофильства?..

  

  

   Оппозиц³я, которой общее назван³е есть западничеспво, выразилась какъ въ дѣятельности мыслителей, такъ и въ массѣ литературныхъ произведен³й...

   Но оппозиц³и прямой и послѣдовательной, предшествовала оппозиц³я смутная, безсознательная, и на ней, прежде перехода къ разсмотрѣн³ю прямой оппозиц³и, ея значен³я и развит³я, слѣдуетъ остановиться для полноты очерка.

   Безсознательная оппозиц³я родилась въ самой "романтически-народной" эпохѣ и вся выразилась въ дѣятельности единственнаго настоящаго таланта этой эпохи - въ дѣятельности Лажечникова.

   Лажечниковъ - уже прошедшее для насъ, до того прошедшее, что когда лѣтъ за пять назадъ, мы встрѣтились съ произведен³емъ любимаго нѣкогда романиста въ "Русскомъ Вѣстникѣ", мы всѣ тщетно искали прежнихъ впечатлѣн³й, тщетно искали того, что нѣкогда такъ сильно интересовало всѣхъ насъ въ "Новикѣ", "Ледяномъ домѣ", "Басурманѣ"... И это не потому только, что Лажечниковъ, котораго любили мы прежде какъ историческаго романиста, явился въ своемъ старческом произведен³и сентиментальнымъ повѣствователемъ - нѣтъ! He болѣе какъ за годъ тому назадъ появилась въ печати - давно извѣстная многимъ и давно съ восторгомъ читавшаяся многими - драма "Опричникъ": она не возбудила къ себѣ никакого сочувств³я - и вдругъ оказалась совершенно устарѣлою.

   Когда-то я назвалъ Лажечникова "допотопнымъ" явлен³емъ. Надъ моимъ, дѣйствительно страннымъ терминомъ смѣялись, и я самъ готовъ былъ и готовъ теперь смѣяться надъ дикимъ терминомъ какъ надъ терминомъ, но за сущность мысли, выраженной неудачнымъ терминомъ, точно также готовъ стоять теперь, какъ готовъ былъ стоять тогда.

   Идеи, какъ нѣчто органическое, проходятъ извѣстныя формац³и, болѣе или менѣе несовершенныя, до своего полнаго, прямого и гармоническаго осуществлен³я. Такъ точно и идея народностш въ нашей литературѣ. Одною изъ самыхъ замѣчательныхъ, самыхъ могущественныхъ, но далеко не стройныхъ еще формац³й, была художественная дѣятельность Лажечникова. Въ этомъ смыслѣ, нисколько не думая унизить замѣчательно-даровитаго писателя съ одной стороны и нисколько не впадая въ мистическ³й пантеизмъ съ другой, я позволилъ себѣ назвать его дѣятельность допотопною. Как допотопныя, нестройныя формы быт³я относятся къ болѣе умѣреннымъ, но стройнымъ живущимъ формамъ послѣпотопнымъ, такъ точно и явлен³я, подобныя Лажечникову, относятся напримѣръ въ дѣлѣ выражен³я народности въ нашей литературѣ, положимъ напримѣръ къ Островскому - или явлен³я, подобныя Марлинскому и Полежаеву къ кратковременной, но ясной, яркой и художественно-гармонической дѣятельности Лермонтова. У всякаго великаго писателя найдете вы въ прошедшемъ предшественниковъ въ томъ дѣлѣ, которое составляетъ его слово, найдете явлен³я, которыя смѣло можете назвать формац³ями идеи. Развѣ въ Нарѣжномъ напримѣръ (въ особенности въ "Бурсакѣ" его), не видать тѣхъ элементовъ, изъ которыхъ слагаются потомъ у Гоголя "В³й", "Тарасъ Бульба" и т. д. Перечтите хоть изображен³е жизни бурсы въ "Бурсакѣ", и сравните съ нимъ изображен³е Гоголя въ упомянутыхъ повѣстяхъ, и вы конечно поймете, что сущность моей мысли, выразившейся въ дикомъ для ушей терминѣ, совершенно справедлива.

   Въ особенности справедлива она въ отношен³и къ Лажечникову.

   Едва ли можно найти гдѣ-либо талантъ, представляющ³й болѣе хаотическое смѣшен³е высокаго художественнаго такта, съ самой очевидной безтактностью, глубочайшаго прозрѣн³я въ сущность народнаго характера, ген³альныхъ проблесковъ пониман³я народной жизни и ея типовъ въ отдаленномъ прошедшемъ, съ ходульностью и рутинерствомъ, достойными покойнаго Полеваго и г. Кукольника - истинной, здоровой поэз³и дѣйствительности, съ безобразною, и, съ зрѣлой точки зрѣн³я, смѣшною напряжонностью; стремлен³й къ правдѣ изображен³я съ рѣшительной фальшью взгляда на жизнь.

   Всѣ эти противоположныя свойства явились въ первомъ произведен³и г. Лажечникова въ "Послѣднемъ Новикѣ", повторились съ преобладан³емъ безобраз³я въ "Ледяномъ домѣ", и наконецъ въ "Басурманѣ" достигли высшаго и совершенно равнаго развит³я. Своими, часто въ высокой степени объективными изображен³ями историческихъ эпохъ и историческихъ типовъ, Лажечниковъ во всѣхъ этихъ произведен³яхъ поднимается на такую высоту, которая даже и въ нашу эпоху была бы изъ числа желаемыхъ, и притомъ именно тогда, когда онъ строго держится сообщенныхъ ему истор³ею матер³аловъ. Съ другой стороны - собственными своими фантаз³ями на историческ³я лица и своими чисто вымышленными лицами, онъ падаетъ до той грани смѣшнаго, которую представляли собою покойный Полевой и г. Кукольникъ. Единственное что раздѣляетъ его съ ними, это - благородство воззрѣн³я на жизнь, и это благородство имѣетъ оппозиц³онный западный характеръ.

   Лажечниковъ такое явлен³е въ нашей литературѣ, такое важное звѣно въ цѣпи отношен³й литературы нашей къ народности, что стоитъ анализа болѣе подробнаго нежели тотъ, который позволяютъ мнѣ предѣлы моего разсужден³я, въ которомъ я принужденъ ограничиваться только намеками и общими выводами. Сколько до сихъ пор еще искренняго и неотразимо-привлекательнаго въ его "Новикѣ", не смотря на растянутость романа, на ненужныя, ходульныя и на сантиментальныя до приторности лица, не смотря на явное пристраст³е къ великому преобразователю и его людямъ... Какое чутье истиннаго поэта помогло ему - вопреки даже пристраст³ю къ преобразователю и преобразован³ю - тронуть въ разсказѣ Новика съ такою подобающею таинственностью и вмѣстѣ съ такимъ сочувств³емъ сторону оппозиц³и - лица Софьи, князя Голицына, понять поэз³ю и значен³е оппозиц³и - чего страннымъ образомъ не понялъ или не захотѣлъ понимать человѣкъ, болѣе его знакомый изучен³ями съ Петровской эпохою и болѣе его, простодушнаго романиста, обязанный къ правдѣ - Погодинъ, который въ своей драмѣ о Петрѣ Великомъ - представилъ лица оппозиц³и какими-то фанатиками-ид³отами, фанатиками-мошенниками или фанатиками-трусами. По какому наит³ю онъ съумѣлъ придать трагически-гранд³озный характеръ Андрею Денисову, хотя и впалъ въ ходульность въ его изображен³и?.. И почему наконецъ у одного Лажечникова явилось въ ту эпоху чувство патр³отизма, очищенное отъ татарщины или китаизма, чувство простое и искреннее, безъ апотеозы кулака и бараньяго смирен³я?..

   Напряженность и ходульность, въ которой упрекали "Ледяной домъ" даже при его появлен³и, дѣйствительно очевидныя, объясняются страстною впечатлительностью натуры нашего романиста. Вл³ян³е колоссальнаго произведен³я Гюго, "Notre Dame" - очевидно на этомъ произведен³и, хотя между-тѣмъ оно нисколько не подражан³е. Оно отзывъ - и отзывъ имѣющ³й свое, совершенно особенное обаян³е. Въ "Ледяномъ домѣ" все фальшиво (кромѣ чисто-историческихъ фигуръ и притомъ тѣхъ, къ которымъ авторъ относился безъ страстнаго участ³я), все - отъ главнаго героя и героини, до цыганки Мар³улы и до секретаря Зуды, и между-тѣмъ эта фальшь увлекаетъ васъ невольно, потомучто эта фальшь - порожден³е истинной и неподдѣльной страстности, ходульной, но сильной. Ложный паѳосъ отношен³й Волынскаго и Мар³орицы, не паѳосъ Полеваго или г. Кукольника, а паѳосъ Марлинскаго, т. е. смѣсь волканическихъ порывовъ съ дурнымъ вкусомъ. Въ самомъ Волынскомъ, невѣрномъ исторически, невѣрномъ пожалуй и психологически - сколько удивительно угаданныхъ чертъ русскаго человѣка, до того поэтическихъ и вмѣстѣ истинныхъ, что доселѣ еще Волынск³й Лажечникова - единственный типъ широкой русской натуры, поставленной въ трагическое положен³е... Вспомните сцену: "вставай народъ", "умирай народъ" сцену пирушки, сцену ночной прогулки ямщикомъ, сцену свидан³я съ женою, сцену безпощадно обличающую всю безхарактерность широкой русской натуры, весь недостатокъ <выдержки> ей свойственный... Вспомните вообще всю цѣлость вашего впечатлѣн³я отъ этой могучей и безхарактерной, широкой и вмѣстѣ развратной личности, и скажите: не жаль вамъ было, когда г. Шишкинъ съ безпощадною строгостью изслѣдователя разрушалъ передъ вами историчность лажечниковскаго образа, не жаль вамъ было разставаться съ Волынскимъ Лажечникова?.. He готовы ли вы были въ иную минуту сказать съ великимъ поэтомъ:

  

   Да будетъ проклятъ правды свѣтъ,

   Когда посредственности хладной,

   Завистливой, къ соблазну жадной,

   Онъ угождаетъ злобно. Нѣтъ!

   Тьмы низкихъ истинъ мнѣ дороже

   Насъ возвышающ³й обманъ...

  

   О да! всѣмъ вѣроятно было жаль этого образа, жаль потому, что много ощущен³й пережили вы въ былую эпоху съ романомъ Лажечникова. Это былъ притомъ первый въ эту эпоху тревожный и "безнравственный" (въ казенномъ смыслѣ) романъ; тревожная и совершенно противная условной нравственности струя по немъ бѣгущая, не выкупляется ни казнью Волынскаго, ни смертью Мар³орицы. Это уже романъ протеста - протеста противъ условной и узкой нравственности загоскинскаго направлен³я, какъ и первый романъ Лажечникова "Послѣдн³й Новикъ" отзывался уже протестомъ за преобразованную жизнь Росс³и, противъ стараго до Петровскаго быта.

   Протестомъ же и притомъ безсознательно западнымъ былъ и трет³й романъ Лажечникова, его "Басурманъ", въ которомъ и достоинства и недостатки нашего даровитаго романиста поднялись до своей послѣдней и высшей степени. Въ "Басурманѣ" собственно три стороны: 1) сторона создан³я историческихъ типовъ и изображен³я эпохи, до сихъ поръ еще стоящая на высокой степени, - сторона, въ которой только Л. А. Мей сравнялся съ Лажечниковымъ; 2) сторона чисто-ходульная - смѣшная до крайней степени смѣшного, до художниковъ г. Кукольника и 3) сторона протеста. О первыхъ двухъ сторонахъ говорить много нечего. Лица Ивана III, боярина Русалки, боярина Мамона, боярина Образца, князя Холмскаго, прологъ и проч., сцены во дворцѣ Ивана, въ тюрьмахъ, свидан³е Ивана съ Марьей, завоеван³е Твери, все это до сихъ поръ вѣроятно всѣмъ памятно, ибо все это до сихъ поръ высоко-художественно и невольно возбуждаетъ вопросъ: какое громадное чутье таланта нужно было для того, чтобы, оставшись вѣрнымъ Карамзину, въ его всегда правильныхъ сочувств³яхъ (къ Новгороду, къ Твери и проч.), совершенно высвободиться изъ подъ вл³ян³я его, тяготѣвшихъ надъ всѣми литыхъ формъ; создать образы, совершенно вѣрные лѣтописямъ, создать для этихъ образовъ особенный, колоритный и вмѣстѣ простой, нисколько не мозаическ³й языкъ, вглядѣться такъ проницательно въ простыя и часто вовсе неколоссальныя пружины событ³й и дѣйств³й, носящихъ у Карамзина ложно-эффектный блескъ величавости. До сихъ поръ никто не превзошолъ Лажечникова въ этомъ дѣлѣ: одинъ Мей, повторю я опять, сравнялся съ нимъ въ третьемъ и четвертомъ актѣ "Псковитянки". Съ другой стороны, памятны всѣмъ точно также и мечтан³я Аристотеля Ф³оравенти, достойныя Доменикина г. Кукольника, заговаривающагося до "младенческой", и сентиментальный нѣмецк³й докторъ столь же смѣшной, какъ поэты Полеваго и проч. и проч.

   Что касается до третьей стороны романа Лажечникова, до стороны протеста, то протестъ очевидно въ немъ двояк³й. Одинъ отзывавш³йся уже въ "Новикѣ", протестъ противъ грубости, невѣжества и закоснѣлости стараго быта, протестъ чисто западный, съ опредѣленнымъ сознан³емъ идеаловъ. Другой протестъ безсознательно народный, еще смутный, неопредѣленный какъ лепетъ, хотя и правый, - тотъ же протестъ, который такъ ясно высказался въ послѣднихъ произведен³яхъ Островскаго. Этимъ протестомъ созданы лица Хабара Симскаго, Аѳанас³я Тверитянина, любовь дочери боярина Образца и ея трагическая участь, вдова Селинова и т. д. Пусть Хабаръ еще больше блестяще, чѣмъ полно созданъ, пусть въ рѣчахъ Анастас³и и вдовы Селиновой еще непр³ятно поражаютъ иногда фальшивые ноты, но основа отношен³й ихъ, психологическ³я пружины ихъ натуръ вѣрны и народны, но протестъ который таится въ этихъ образахъ, зародышъ протеста самобытнаго, хотя еще смутнаго.

   Четвертое важное произведен³е Лажечникова - недавно только явившееся на свѣтъ Бож³й - его драма "Опричникъ" слабѣе всѣхъ прежнихъ по выполнен³ю, хотя также знаменательна какъ одна изъ формац³й того, что полно, просто и стройно выполняется въ наше время Островскимъ. Въ "Опричникѣ" дорога вовсе не историческая сторона драмы (кромѣ сцены въ гостиномъ ряду). Странное дѣло! Лажечниковъ, который въ изображен³и Ивана III и Марѳы шагнулъ черезъ карамзинск³я литыя формы, въ изображен³и Ивана IV и его опричниковъ является чисто рабомъ этихъ самыхъ формъ и вмѣсто живыхъ образовъ, сочиняетъ ходульнѣйш³я лица, думающ³я и говорящ³я ходульнѣйшимъ образомъ. Въ "Опричникѣ" дорога его семейная сторона, приходъ боярыни Морозовой къ врагу ея семьи, слова "Твоя да божья", съ которыми дочь падаетъ къ ногамъ отца, выдающаго ее замужъ за немилаго - слова также вырванныя изъ русской души, какъ слова Любови Гордѣвны Островскаго (твоя воля батюшка!) намеки на семейное начало. Больше же ничего нѣтъ въ "Опричникѣ", нѣтъ прежде всего живого, человѣческаго и вполнѣ колоритнаго языка...

   Какъ же, позволяю еще разъ спросить, прикажете назвать этотъ безспорно высок³й, но хаотическ³й талантъ, стоящ³й на грани западничества и славянофильства, иногда прозрѣвающ³й народную сущность глубже и западничества и славянофильства, и опережающ³й лѣтъ на пятнадцать наше пониман³е народности, иногда же фальшивый до очевидности, напряженный до ложнаго паѳоса, и даже смѣшной до крайней грани смѣшного, до Полеваго и до Кукольника, - какъ его назвать иначе, какъ одною изъ первыхъ формац³й правильнаго пониман³я народности, формац³й м³ра идеальнаго, параллельныхъ съ допотопными формац³ями матер³альнаго м³ра.

   По сочувств³ямъ и идеаламъ западникъ гораздо болѣе чѣмъ славянофилъ и ужь всего менѣе адептъ шишковско-загоскинскаго направлен³я, вѣрнѣйш³й послѣдователь Карамзина въ идеяхъ, умѣвш³й однако перешагнуть черезъ его литыя формы, поклонникъ преобразован³я, преобразователя и людей преобразован³я и преобразователя, Лажечниковъ однако же смутно носитъ въ своемъ творчествѣ идеалы самобытнаго, народнаго протеста, затрогиваетъ хотя и не всегда правильно так³я струны русской души, которыя отзываются полно только черезъ пятнадцать лѣтъ потомъ!

  

  

   Я старался съ возможной точностью и подробностью изложить всѣ обстоятельства, подъ вл³ян³емъ которыхъ сложилось въ нашемъ умственномъ процессѣ явлен³е, называемое западничеспвомъ, вывести всѣ причины его происхожден³я и его сильнаго развит³я.

   Результатъ изъ моего изложен³я вывести, какъ мнѣ кажется, не трудно.

   He съ народностью боролось западничество, а съ фальшивыми формами, въ которыя облекалась идея народности. И вина западничества - если можетъ быть вина у явлен³я историческаго - не въ томъ конечно, что оно отрицало фальшивыя формы, а въ томъ, что фальшивыя формы принимало оно за самую идею.

   Увлекаемое какъ всякая теор³я роковымъ процессомъ къ абсурду, къ отрицан³ю значен³я нашей народности, оно разумѣется дошло до этого абсурда не вдругъ, a постепенно, хотя довольно быстро.

   Смѣлая теор³я высказанная Чаадаевымъ, сначала не нашла себѣ отголоска въ русской литературѣ. Она разработывалась такъ сказать, по частямъ.

   Отрицан³е сперва увидѣло только раздѣлен³е между нашей жизнью до реформы Петра и нашей жизнью послѣ реформы... Раздѣлен³е представилось, да еще и теперь можетъ быть нѣкоторымъ представляется въ видѣ какой-то бездны, расторгающей два м³ра, ничего общаго между собою не имѣющ³е, одинъ - м³ръ застоя, общественной, нравственной и умственной тины; другой - м³ръ человѣческихъ стремлен³й и развит³я.

   На первый разъ западничество выразилось въ привязанности и пристраст³и къ преобразователю и преобразован³ю - привязанности и пристраст³и, которое раздѣляли съ нимъ мног³е, впослѣдств³и рѣзко отъ него отдѣливш³еся дѣятели (Надеждинъ, Погодинъ и друг³е). Западничество притомъ, въ лицѣ своего высшаго дѣятеля - Бѣлинскаго, увлекшись формами гегелизма и на вѣру принявши змѣиное положен³е великаго учителя, что "все что есть, то разумно", наивно считало себя прямо враждебнымъ какъ Чаадаевской, такъ и всякой возстающей на дѣйствительность теор³и, доходило въ своемъ примирен³и съ дѣйствительностью до самыхъ крайнихъ результатовъ...

   Такое наивное упоен³е дѣйствительностью было разумѣется не продолжительно.

   Въ 1840 году мысль идетъ отъ отрицан³я къ отрицан³ю. Въ 1839 году "Отечественными Записками" еще съ воторгомъ привѣтствуется "Басурманъ" Лажечникова за его народность; еще появляется юношески-восторженная, но до сихъ поръ имѣющая свою цѣнность статья о циклахъ русскихъ богатырскихъ пѣсенъ и сказокъ, съ глубокимъ философскимъ и поэтическимъ пониман³емъ ихъ содержан³я и значен³я. Черезъ два года - являются статьи Бѣлинскаго о томъ же предметѣ, яростно-отрицательныя. Въ 1839 и даже въ 1840 годахъ печатаются еще статьи Коллара о славянствѣ въ "Отечественныхъ Запискахъ". Черезъ пять лѣтъ, въ порывѣ фанатизма и въ увлечен³и борьбы, объявляется тамъ же во всеуслышан³е, что Турц³я какъ "государство", внушаетъ гораздо болѣе интереса, чѣмъ сбродъ славянскихъ племенъ, ею порабощенныхъ - мысль, которой знаменитое мнѣн³е "Атенея" 1859 г. о цивилизаторской роли австр³йскаго жандарма въ славянскихъ земляхъ - является только повторен³емъ. Но то, что принимается какъ истина въ 1844 году, отвергается единодушно всѣми въ 1859 году.

   Сила западничества заключалась въ отрицан³и ложныхъ формъ народности. Какъ только вмѣсто ложныхъ формъ показались настоящ³я, оно неминуемо должно было пасть и дѣйствительно пало.