Григорьев Аполлон Александрович - Знаменитые европейские писатели перед судом русской критики

  

  

   Критика наша еще очень молода; но вовсе не въ томъ смыслѣ, чтобы она не созрѣла, a просто въ томъ, что ей отъ роду развѣ-развѣ что немного болѣе четверти столѣт³я. Мы разумѣемъ конечно настоящую, серьёзную критику, - ту критику, которой отцы въ Герман³и - Лессингъ,

   Винкельманъ, Гердеръ, которая такъ своеобразно развилась въ Англ³и, пожалуй даже прежде Герман³и, и до которой доросли до сихъ поръ еще очень немног³е изъ французскихъ мыслителей.

   Между тѣмъ, не смотря на свою молодость, критика наша - не въ лицѣ даже одного ген³альнаго своего представителя Бѣлинскаго, а вообще, начиная отъ Полеваго и кончая г. -бовымъ, сдѣлала такъ много для нашего умственнаго развит³я, такъ твердо и сознательно толкала насъ впередъ, такъ рѣшительно стояла почти всегда no духу своему въ уровень съ критикою германскою и неизмѣримо выше критики французской, такъ положительно наконецъ заявляла иногда свою самостоятельность, - что принадлежитъ уже къ числу тѣхъ немногихъ явлен³й нашей духовной жизни, которыя безъ малѣйшаго опасен³я за ихъ быт³е, могутъ быть подвергаемы анализу, суду и пересмотру.

   Мы смѣло можемъ теперь отдѣлять въ результатахъ ея дѣятельности шелуху отъ ядра, пшеницу отъ плевелъ, не боясь того, что "восторгая" плевелы - "восторгнемъ" пожалуй и пшеницу...

   Было время, что критика наша стояла во главѣ всего нашего развит³я, мы разумѣемъ конечно критику литературную.

   Эта роль принадлежала критикѣ въ то время, когда въ литературѣ и притомъ исключительно въ литературѣ, совмѣщались для насъ всѣ серьёзные духовные интересы, когда критикъ, не переставая ни на минуту быть литературнымъ критикомъ, въ тоже самое время былъ и публицистомъ, когда его художественные идеалы не разрознивались съ идеалами общественными. Этимъ - кромѣ своего огромнаго таланта - былъ такъ силенъ Бѣлинск³й въ его эпоху, что всѣ друг³я убѣжден³я, кромѣ его убѣжден³й и всѣ друг³е взгляды, кромѣ его взгляда, не считались и не могли считаться благородными и современными убѣжден³ями и взглядами. Кто не видалъ въ Пушкинѣ, Гоголѣ, Лермонтовѣ того, что видѣлъ въ нихъ Бѣлинск³й - попадалъ неминуемо въ число ограниченныхъ, отсталыхъ людей и даже мраколюбцевъ.

   И тогда - это было совершенно нормально, потомучто литература была тогда все для насъ, и двухъ убѣжден³й въ отношен³и къ высшимъ литературнымъ явлен³ямъ быть не могло. Уровень единства литературнаго взгляда, проводимъ былъ съ безпощадною послѣдовательностью, но вѣроятно ни у кого языкъ не повернется даже и теперь назвать эту безпощадную послѣдовательность, этотъ деспотизмъ фанатизма несправедливымъ.

   Идея изящнаго тѣсно сливалась тогда съ идеями добра и правды, или, лучше сказать, идея правды и идея добра не имѣли возможности проявляться иначе какъ черезъ идею изящнаго.

   Бѣлинск³й, ибо это цѣлый да и притомъ главный пер³одъ нашей критики, былъ поставленъ въ так³я же услов³я борьбы какъ Лессингъ. Пламенно толкуя Пушкина, пламенно выдвигая Лермонтова, пламенно ратоборствуя за Гоголя и т. д., онъ былъ въ тоже самое время главнымъ общественнымъ двигателемъ нашимъ и великимъ глашатаемъ истины. Весь умственно и нравственно пропитанный философскою системою, до нашихъ временъ еще не смѣненною никакою другою, онъ проводилъ ее въ жизнь черезъ органъ литературной критики. Его противорѣч³я и измѣнен³я мнѣн³й могли казаться противорѣч³ями и измѣнен³ями мнѣн³й только людямъ, дѣйствительно ограниченнымъ въ его эпоху. Для него самаго, для его учениковъ, т. е. для всѣхъ насъ болѣе или менѣе - это были моменты развит³я, моменты стремлен³я къ истинѣ.

   Бѣлинск³й стоялъ впереди умственнаго прогресса и смѣло велъ впередъ поколѣн³е.

   Въ высочайшей степени одаренный художественнымъ пониман³емъ, способный трепетать какъ пиѳ³я отъ всего прекраснаго, переживавш³й съ каждымъ великимъ явлен³емъ нравственнаго м³ра всю жизнь этого явлен³я: чистую ли поэз³ю Пушкина, злую ли скорбь и ирон³ю Лермонтова, карающ³й ли смѣхъ Гоголя, мучительную ли игру Мочалова и т. д., - отзывавш³йся на все съ необыкновенною чуткостью, онъ однако, какъ человѣкъ стремлен³я и прогресса, не задумывался замѣнять явлен³я явлен³ями, когда одни казались ему ближе къ истинѣ, т. е. по его вѣрован³ю, ближе къ послѣднему слову прогресса, чѣмъ друг³я. Своего рода террористъ литературный, онъ приносилъ жертвы за жертвами, хотя конечно едва ли бы принесъ въ жертву напримѣръ Пушкина и его значен³е въ нашей жизни.

   Дѣло нравственнаго возбужден³я, совершонное въ лицѣ его нашею критикою, такъ велико и благотворно по своимъ послѣдств³ямъ, что отъ многихъ принесенныхъ критикою жертвъ, мы можемъ уже теперь и отказаться, безъ опасен³я повредить дѣлу прогресса. Жертвы эти приносились нашею критикою вслѣдств³е увлечен³й. Благотворный плодъ увлечен³й остался, но отъ самыхъ увлечен³й, отъ множества пристраст³й - симпатическихъ или враждебныхъ, пора уже намъ постепенно отказываться.

   На первый разъ намъ показалось небезполезнымъ сдѣлать опытъ провѣрки отношен³й нашей критики къ знаменитымъ иностраннымъ писателямъ, поднять нѣсколько дѣлъ, которыя сданы въ архивъ, то съ 1840, то съ 1838, то даже съ 1830 года, но сданы вовсе не потому, что рѣшены окончательно, а потому только, что надобно было скорѣе рѣшать друг³я дѣла, нетерпѣвш³я отлагательства.

   Мы далеки отъ намѣрен³я упрекнуть нашу критику, въ особенности критику пер³ода Бѣлинскаго, въ опрометчивости ея сужден³й или въ излишней самостоятельности взгляда. Въ наше время было бы неумѣстно поднимать вопросы изъ за привязанности къ авторитетамъ. Рѣчь идетъ вовсе не о попранныхъ авторитетахъ, a o правильности нашей оцѣнки знаменитыхъ европейскихъ писателей, о множествѣ укоренившагося вздора на ихъ счетъ въ нашей критикѣ. Что мы имѣемъ полное право на самостоятельную оцѣнку чужеземныхъ явлен³й, что эта оцѣнка тѣмъ будетъ и значительнѣе, чѣмъ самостоятельнѣе - объ этомъ и говорить нечего. Но наше отречен³е отъ различныхъ авторитетовъ иностранныхъ литературъ, наши кавалерск³я отношен³я ко многимъ изъ нихъ, т. е. отношен³я, въ которыхъ мы третировали ихъ três cavaliêrement - имѣли источникомъ своимъ вовсе не самостоятельность нашего взгляда, а или увлечен³я новыми вѣян³ями жизни, - увлечен³я горяч³я и обильныя результатами, или холодное нахальство, привыкшее со всѣмъ въ м³рѣ обращаться весьма нецеремонно, какъ обращалась напримѣръ во дни оны со всѣмъ въ м³рѣ "Библ³отека для Чтен³я" тридцатыхъ годовъ, или самодовольство, убаюкиваемое дерзкими, дешевопр³обрѣтенными теор³ями, или наконецъ просто - извѣстныя ман³и - французоман³я, германоман³я, англоман³я, руссоман³я.

   Если бы кавалерск³я отношен³я къ великимъ или просто извѣстнымъ иностраннымъ писателямъ, принадлежали въ литературѣ нашей къ области прошедшаго, то вопросъ не для чего было бы и поднимать. Нужно было бы постепенно и просто установлять настоящ³е взгляды на дѣятельность того или другого писателя, въ серьёзныхъ и подробныхъ статьяхъ о томъ или другомъ изъ нихъ.

   Но кавалерск³я отношен³я видимо укоренились какъ нѣчто совершенно законное. Нѣтъ, нѣтъ, да и выскочитъ вдругъ даже въ наше время какой нибудь кавалеръ-наѣздникъ и объявитъ съ высоты велич³я, что мы, дескать, "не очень высоко ставимъ Шиллера"... Выскочитъ другой баши-бузукъ и разомъ похоронитъ Жоржа-Занда и т. д. Да и что мудренаго? Мы и съ своими-то не церемонимся: у насъ какъ разъ Пушкинъ обратится въ поэта альбомныхъ побрякушекъ, - чтожъ чужихъ-то жалѣть? Насчетъ мелкихъ (по мнѣн³ю нашихъ критиковъ) явлен³й, насчетъ напримѣръ какого нибудъ Виктора Гюго, какого нибудъ Генриха Гейне или Бальзака безпокоиться много нечего: мы и большимъ-то дадимъ себя знать! Вотъ, дескать, мы каковы...(*)

  

   (*) Мы могли бы дѣлать ссылки и указан³я

   Да чтобъ гусей не раздразнить!

  

   Противодѣйствовать кавалерскимъ отношен³ямъ нашей критики къ иностраннымъ писателямъ подробными и серьёзными статьями, дѣло, во первыхъ, и по матер³альному труду нелегкое, да въ настоящую минуту и довольно безполезное... He мало примѣровъ можно привести поэтому поводу. Хоть бы напримѣръ, превосходныя статьи покойнаго Кудрявцева (П. Н.) о Дантѣ, печатавш³яся нѣкогда въ "Отечественныхъ Запискахъ", кѣмъ они были читаны? Кружкомъ его учениковъ, да кружкомъ немногихъ истинно-образованныхъ людей, еще интересующихся литературою!... Для большей части читателей эти статьи оставались неразрѣзанными (Graeca sunt - non leguntur!)... O Шиллерѣ писано много было въ нашихъ журналахъ отъ "Телеграфа" до "Русскаго м³ра", но это многописан³е прошло же втунѣ, кануло же въ бездну, не воспрепятствовало же въ прошломъ году появлен³ю плохой статейки о Шиллерѣ (не скажемъ гдѣ), переведенной очевидно съ французскаго и исполненной изумительнѣйшихъ невѣжествъ.

   Превосходнѣйшая б³ограф³я Гёте Льюиса (Lewis), помѣщенная не очень давно въ "Библ³отекѣ для Чтен³я", - помѣщенная по всей вѣроятности не по уважен³ю къ Гёте, a no уважен³ю къ его англ³йскому б³ографу - тоже мало принесла пользы и мало читалась...

   Остается слѣдовательно возбудить вопросъ въ общихъ, сжатыхъ и рѣзкихъ чертахъ, это тѣмъ болѣе нужно, что кромѣ м³ровыхъ свѣтилъ: Гёте, Байроновъ, Шиллеровъ и т. д. есть еще свѣтила менѣе ярк³я, но почему же нибудь да признаваемыя за свѣтила ихъ странами, - свѣтила, къ которымъ мы относимся съ самымъ фешенебельнымъ презрѣн³емъ.

   За доброе желан³е возбудить вопросъ, добросовѣстные читатели вѣроятно простятъ намъ и нѣкоторыя ошибки и нѣкоторые недосмотры...

  

  

   Отношен³е литературы и критики нашей къ иностраннымъ литературамъ въ XVIII и въ первой четверти XIX вѣка, было или совершенно несамостоятельное, или китайское, т. е. изолированно-самостоятельное. До Карамзина мы смотрѣли на все глазами французовъ или взглядомъ Часослова и Домостроя: преобладающее воззрѣн³е, - воззрѣн³е, выставлявшееся на показъ, было впрочемъ французское, т. е. такъ называемый ложный классицизмъ. Карамзинъ первый осмѣлился заговорить объ англичанахъ и нѣмцахъ, первый поклонился вмѣстѣ съ юной тогдашней Герман³ей Шекспиру и высказалъ откровенно восторгъ отъ представлен³я "Ф³эско". Правда, что восторгаясь представлен³емъ "Ф³эско" и припоминая по поводу представлен³я французскаго "Эдипа", вопли шекспировскаго Лира или "царя Леара", онъ восторгается и представлен³емъ "Ненависти къ людямъ и раскаян³я", но во всякомъ случаѣ онъ заставилъ свою эпоху сдѣлать огромный шагъ впередъ, такой шагъ, который французы сдѣлали въ литературѣ только лѣтъ черезъ двадцать послѣ своей политической революц³и.

   Ни Карамзину, ни намъ этого шага впрочемъ нельзя вмѣнять въ необычайную заслугу, равно какъ и въ преимущество надъ запоздалою въ этомъ отношен³и французскою нац³ею; у французовъ былъ цѣлый рядъ великихъ, по крайней мѣрѣ для нихъ, писателей XVII и XVIII вѣка, установившихъ извѣстные взгляды на жизнь, извѣстныя понят³я объ изящномъ. Намъ, до самаго Карамзина, жалѣть было ровно шьчего. У насъ была "тишь и гладь", наша подражательная литература съ проблесками одного могучаго и нѣсколькихъ крайне-посредственныхъ дарован³й, съ ея торжественными одами и трагед³ями, цѣликомъ и дубовыми стихами перекладываемыми изъ Корнеля, Расина и Вольтера на русск³я имена, годилась только для парод³й Баркова и для сатиры Дмитр³ева: "Чужой толкъ". Жалѣть намъ было ничего. Мы мѣняли одну моду на другую.

   Лѣтъ двадцать впрочемъ и мы весьма скромно заявляли свое сочувств³е къ англичанамъ и нѣмцамъ, не разрываясь съ французскимъ классицизмомъ, а только шаля иногда подъ его гувернерскимъ присмотромъ, шаля то балладами Жуковскаго, вѣявшими унылымъ романтизмомъ, то мистически-германскими стремлен³ями "Мнемозины" (Одоевскаго и Кюхельбекера). Самъ Карамзинъ, какъ свидѣтельствуетъ статья Ѳ. В. Булгарина о свидан³и съ Карамзинымъ, помѣщенная, какъ образцовая, въ "Учебной книгѣ словесности" г. Греча, и какъ свидѣтельствуютъ друг³е болѣе достовѣрные источники (хотя не все же неправду говорилъ и Ѳаддей Венедиктовичъ), самъ Карамзинъ не повелъ далеко сочувств³й своей юности и ограничивался въ зрѣлыхъ лѣтахъ пристойнымъ эклектизмомъ. На самаго Пушкина французск³й классицизмъ имѣлъ свою долю вл³ян³я, да и во всю жизнь свою, Пушкинъ не былъ гонителемъ его...

   Съ "Телеграфомъ" только начинается наша эмансипац³я полная, - эмансипац³я впрочемъ, какъ во времена "Телеграфа", такъ и во времена позднѣйш³я, - весьма похожая на сатурнал³и, по крайней мѣрѣ въ отношен³и къ французскому классицизму, - сатурнал³и, продолжавш³яся не менѣе двадцати пяти лѣтъ, вплоть до прибыт³я къ намъ Рашели... Тотчасъ же по прибыт³и къ намъ знаменитой артистки, мы такъ же легко перешли отъ вражды и презрѣн³я къ классицизму, къ серьёзному и уважительному тону о немъ. И никого не удивилъ этотъ серьёзный и уважительный тонъ статей П. В. Анненкова, какъ никого не удивляли выходки Полеваго и заклятая вражда Бѣлинскаго къ тому же самому явлен³ю. Только немног³е, принимавш³е все это къ сердцу, высказались отсталою и, надобно сказать правду, донкихотскою оппозиц³ею французскому классицизму.

   Мы еще не вдаемся покамѣсть въ разрѣшен³е вопроса, правы ли были мы и на сколько именно правы въ нашемъ скоропостижномъ отрицан³и отъ классицизма и въ неожиданномъ возвращен³и къ нему нашего уважен³я по пр³ѣздѣ Рашели. Мы дѣлаемъ еще только историческ³й очеркъ нашихъ увлечен³й и отречен³й.

   Когда мы отрицались отъ классицизма, на литературномъ горизонтѣ Европы горѣло какимъ-то зловѣщимъ блескомъ ослѣпительное свѣтило: Байронъ; закатывалось величаво, не теряя своего ровнаго и живительнаго свѣта, другое свѣтило: Гёте, и только что выходили на середину неба Пушкинъ и Мицкевичъ... To было время чудесъ литературныхъ, потомучто кромѣ Байрона и Гёте, Пушкина и Мицкевича, появлялись одинъ за другимъ романы Вальтеръ Скотта, фантастическ³я сказки Гофмана... Какъ мы жадно ловили всѣ эти вѣян³я, какъ мы наивно-таинственно говорили о Фаустѣ и дерзали говорить даже о второй его части, какъ много развилось у насъ въ то время байрончиковъ, которые какъ Трилунный считали (по крайней мѣрѣ въ стихахъ) за муку и кару

  

   .... быть въ толпѣ безсмысленныхъ людей,

  

   какъ мы вѣрили и въ разочарован³е нашихъ байрончиковъ, и въ то, что "Блаженство безум³я" Полеваго - повѣсть въ гофмановскомъ родѣ и т. д., и какъ мы мало способны были понимать своего великаго поэта, своего Пушкина. Мы требовали отъ него, чтобы онъ повторялъ намъ Байрона, а онъ и натурою и особенностью ген³я, столь же мало походилъ на демоническаго британца, какъ Рафаэль на представителей мрачной школы, которой любимый предметъ мучен³я и пытки, какъ Моцартъ на Бетховена, - онъ, который съ каждымъ шагомъ становился самостоятельнѣе и даже Мицкевича готовъ былъ упрекать за подчинен³е Байрону:

  

   Когда тебя Мицкевичъ вдохновенный,

   Я нахожу у Байроновыхъ ногъ и т. д.

  

   Но дѣло въ томъ, что мы увлекались и увлекались искренне - кто по собственнымъ впечатлѣн³ямъ, а кто по слуху. To, чѣмъ мы пожертвовали новымъ увлечен³ямъ - предан³я чопорнаго классицизма - дѣйствительно должно было пасть передъ вѣян³емъ новаго могучаго духа. Новый духъ этотъ притомъ несъ съ собою отзывы громадной средневѣковой жизни, возвращалъ европейскому человѣчеству все, что заслонено было отъ него на время ложными классическими идеальчиками, - возвращалъ не только Данта и Шекспира, но даже сумрачно-колоссальные образы Нибелунговъ, веселыя пѣсни труверовъ, романсы о Сидѣ, испанскую драму и т. д., - возвращалъ на время даже обаян³е католицизма. Это былъ духъ романической реакц³и... Намъ она была чужда эта реакц³я, потомучто у насъ не было и отрицан³я ея, не было и renaissance, возрожден³я древности; мы были гости на чужомъ пиру, но как³е наивно-усердные, добросовѣстные гости! Право, мы сами хоть и не доходили до безобраз³й "Доктора любви" Захар³и Вернера, но за то ужь по крайней мѣрѣ пьянство Гофмана возвели чистосердечно въ число добродѣтелей и непремѣнныхъ правилъ романтической жизни. Увы! за наше чистосердеч³е мы платились такими дорогими жертвами, какъ ярк³е таланты Марлинскаго, Полежаева, Мочалова,

   Варламова, дарован³я Соколовскаго, Меркли и т. д.... Сатурнал³и романтической реакц³и праздновались у насъ право гораздо разгульнѣе, чѣмъ на западѣ... Наши впечатлѣн³я отразились во всей жизни, во всѣхъ отношен³яхъ жизни, въ дружбѣ, любви въ особенности, - все равно были ли эти впечатлѣн³я изъ источниковъ или впечатлѣн³я по слуху... Ни одного альбома замоскворѣцкой барышни той эпохи, не найдете вы, если только найдете такое сокровище, (что подлежитъ большому сомнѣн³ю, ибо мы вообще не хранимъ памятниковъ, а замоскворѣцк³я барышни и того менѣе), - въ которомъ не встрѣтили бы вы не одного а двухъ, трехъ самодѣльныхъ байрончиковъ и не увидали бы на неизбѣжныхъ въ каждомъ альбомѣ цвѣтныхъ листкахъ каллиграфически-красиво написанныхъ стиховъ изъ Данта ли: Nessun magior dolore, - изъ Байрона ль:

  

   Fare the well and if fore ever и т. д., -

  

   стиховъ, которыхъ языка, не скажемъ по всей вѣроятности, но всенепремгьнно не понимали ни писавш³е, ни тѣ владѣтельницы альбомовъ, для которыхъ стихи писались, - стиховъ, заимствованныхъ изъ эпиграфовъ романтическихъ поэмъ и повѣстей эпохи.

   Помните ли вы въ "Литературныхъ мечтан³яхъ" Бѣлинскаго - наивное, милое, пламенное мѣсто о томъ, какъ стихи Пушкина журчали въ воздухѣ, неслись отовсюду... Это мѣсто, кромѣ своей наивной прелести и поэтичности, имѣетъ еще все значен³е историческаго свидѣтельства... Это было точно такъ не только со стихами Пушкина, но со всякими стихами и поэмами эпохи отъ "Чернеца" Козлова до "Байроновой урны" Трилуннаго. Комически-наивная, но милая эпоха, которую началъ первый посвятитель нашъ въ таинства романтизма, Жуковск³й, переросъ недосягаемо Пушкинъ и безнамѣренно предалъ посмѣян³ю Полевой трагед³ей о разгулѣ жизни Нино Галлури (Уголино) и объ аркадскомъ плетен³и имъ корзинокъ съ Вероникой...

   Съ 1830 года вступили мы въ новый "фазисъ развит³я", говоря философскимъ языкомъ. Говоря же по просту - 1830 годъ разнуздалъ такъ называемую юную французскую словесность, уже и прежде этого времени заявлявшую впрочемъ себя такими романтическими стремлен³ями, которыя пахли уже не одной реакц³ей, - и юная французская словесность взволновала наши сердца и умы.

   Замѣчательно, что ею, этой буйной словесностью, увлеклись уже не люди минуты, какъ Полевой, самый блестящ³й изъ тогдашнихъ людей минуты. Ею увлекся Надеждинъ, ею увлекся Бѣлинск³й. Замѣчательно тоже, что и въ наше время - тридцатью годами отдаленное отъ той эпохи - едва ли можно сказать о причинахъ происхожден³я и о значен³и юной французской словесности, глубже и основательнѣе того, что сказано

   Надеждинымъ въ одной изъ статей его "Телескопа", - въ статьѣ: "Баронъ Брамбеусъ и юная словесность"... Такого смѣлаго отрѣшен³я отъ условно-нравственныхъ пунктовъ, такого удивительнаго историческаго чутья, такой вѣрной, хотя и страстной оцѣнки, можно пожелать даже и въ наше время (*), по крайней мѣрѣ пожелать больше чѣмъ кавалерскихъ отношен³й. Съ другой стороны, Бѣлинск³й въ ту юную эпоху своей дѣятельности, къ которой принадлежатъ его неувядающ³я, безсмертныя "литературныя мечтан³я", является жаркимъ поклонникомъ Бальзака и другихъ современныхъ французскихъ дѣятелей...

  

   (*) Какъ жаль вообще, что друзья и почитатели покойнаго Н. И. Надеждина, не позаботятся до сихъ поръ объ издан³и полнаго собран³я его сочинен³й! Оно принесло бы литературѣ нашей несравненно большую пользу, чѣмъ издан³е сочинен³й Сенковскаго.

  

   Замѣчательно наконецъ и то, что именно люди серьёзной мысли и серьёзнаго чувства увлеклись юной французской словесностью, а врагомъ ея явился баронъ Брамбеусъ - блестящ³й и многосторонн³й, но глубоко развращонный умъ, котораго единственнымъ убѣжден³емъ былъ смѣхъ надъ всякимъ убѣжден³емъ, надъ всякимъ высокимъ стремлен³емъ въ наукѣ, искусствѣ и жизни...

   Все это очень замѣчательно, но вмѣстѣ и понятно. He увлечься произведен³ями Гюго, въ особенности же его ген³альнымъ романомъ, не увлечься дикими и напряжонно-гасконскими, но огненными драмами Александра Дюма pêr'а и его первыми лихорадочными разсказами, въ родѣ "Маскерада", не повѣрить наконецъ великому аналитику сердца человѣческаго Бальзаку въ дѣйствительномъ быт³и той эксцентрической "Comedie Humaine", которой пеструю и мрачную картину развертывалъ онъ все шире и шире съ каждымъ своимъ произведен³емъ, не увлечься всѣмъ этимъ, трудно даже и въ наше время человѣку съ сердцемъ, плотью и кровью, а въ ту молодую эпоху нашего сознан³я было просто даже невозможно. Одинъ Пушкинъ по особеннымъ свойствамъ своей чисто-художнической натуры, не принимавш³й ничего напряжоннаг о - как³я бы достоинства не имѣло это напряжонное, смѣявш³йся даже въ самомъ себѣ надъ своимъ Гиреемъ, который въ срединѣ боя

  

   Заносить саблю и съ размаха

   Недвижимъ остается вдругъ.

  

   одинъ только Пушкинъ могъ съ высоты смотрѣть на мрачную и глубокаго смысла исполненную вакханал³ю, и одному ему это было извинительно (*). Лихорадка заражала всѣхъ, у кого были нервы и у кого не отупѣли они въ условной нравственности или въ цинизмѣ брамбеусовскаго безвѣр³я... Первое дѣло, или по крайней мѣрѣ одно изъ первыхъ дѣлъ русскаго въ Парижѣ (письма В. П. Боткина въ "Телескопѣ") было взобраться на башни Notre-Dame и поклониться самому Гюго...

  

   (*) Между прочимъ, и Пушкинъ однако, не могъ воздержаться отъ сочувств³я къ одному изъ корифеевъ юной словесности - и къ кому же? Къ самому безнравственному, хотя правда, наивнѣйшему изъ нихъ - Альфреду де-Мюссе.

  

   А знаете ли, кто между прочимъ былъ поклонникомъ Бальзака? Навѣрно не угадаете читатели, если вы молоды, - и можетъ быть забыли, если вы въ зрѣлыхъ лѣтахъ?.. Шевыревъ, С. П. Шевыревъ, тотъ самый С. П. Шевыревъ, который, сказать - par parenthêse, еще ждетъ себѣ въ будущемъ справедливой и честной оцѣнки и за свою дѣятельность какъ критика, впадавшаго нерѣдко въ грубѣйш³е промахи и безтактныя увлечен³я (Бенедиктовъ), но вмѣстѣ съ тѣмъ, одного изъ остроумнѣйшихъ обличителей промышленнаго направлен³я въ журналистикѣ (борьба въ "Наблюдателѣ" съ "Библ³отекою для Чтен³я") и кукольниковской фальши въ литературѣ, и за свои учено-историческ³е труды, съ которыхъ время сниметъ шелуху, послужившую недавно поводомъ къ остроумной, но въ сущности весьма несправедливой статьѣ г. Луки Вар³антова.

   Помните ли вы тоже, или знаете ли, гдѣ впервые явилось имя Занда или лучше сказать, гдѣ впервые у насъ произнесено это имя, безъ пошлыхъ шутокъ надъ женщиной-поэтомъ и надъ эмансипац³ей, и гдѣ впервые честно переводились, а не передѣлывались, какъ въ "Библ³отекѣ для Чтен³я", ея романы?..

   Въ "Московскомъ Наблюдателѣ" его перваго пер³ода, въ чинномъ, даже аристократическомъ Наблюдателѣ, цвѣта великосвѣтскихъ перчатокъ, въ палевомъ Наблюдателѣ Андроссова и Шевырева! Московск³й Наблюдатель первой редакц³и, основался какъ оппозиц³я - съ одной стороны промышленному и скептическому направлен³ю "Библ³отеки для Чтен³я", а съ другой стороны - демагогически-рѣзкому направлен³ю надеждинскаго "Телескопа". Московск³й Наблюдатель первой редакц³и былъ журналъ приличный, состоявш³й нѣкоторымъ образомъ sub auspiciis - главы нашей литературы, который отдалъ туда знаменитое стихотворен³е наслѣднику Лукулла, но совершенно безсильный и весьма часто безтактный - безтактный до поклонен³я стихотворной шумихѣ и до непониман³я гоголевскаго "Носа", отвергнутаго его редакц³ею, безтактный до статей г. Лихонина о Вельтманѣ и до изобрѣтен³я С. П. Шевыревымъ особаго рода октавъ для перевода Тасса, въ родѣ слѣдующихъ:

  

   ...Но всѣхъ напоръ одинъ онъ пятитъ,

   To этого, то онаго онъ хватитъ!..

  

   октавъ, которыхъ сочинен³ю для русскаго языка, предшествовало цѣлое письмо переводчика въ Телескопѣ...

   Между-тѣмъ, этотъ чопорный,

   безсильный, безтактный "Наблюдатель" первой редакц³и, первый произнесъ съ уважен³емъ имя Занда и далъ публикѣ не передѣлку, а переводъ, и притомъ изящный - одного изъ прекраснѣйшихъ романовъ ея первой эпохи "Симонъ". "Наблюдатель" выдвинулъ Занда въ то время, когда "Библ³отека для Чтен³я" ругалась надъ г-ою Дюдеванъ, и когда никто еще, даже чутк³й Бѣлинск³й - не подозрѣвалъ ея великаго значен³я.

   "Телескопъ" закончилъ свою благородную и энергическую, но мало вознагражденную сочувств³емъ, дѣятельность, громовымъ ударомъ, совершенно-нежданнымъ, совершенно-противорѣчившимъ даже духу убѣжден³й редактора - письмомъ П. Я. Чаадаева. Надеждинъ, какъ дѣятель критическ³й, сошолъ навсегда съ поприща, къ великому вреду русской мысли и русской литературы.

   Бѣлинск³й же вступалъ въ новый фазисъ развит³я (теперь уже, и въ особенности въ отношен³и къ нему, употребляемъ этотъ терминъ безъ малѣйшей ирон³и), съ нимъ вступали и всѣ мы, ибо съ "литературныхъ мечтан³й", Бѣлинск³й съ разу сталъ народнымъ представителемъ нашего сознан³я и представителемъ единственнымъ, ибо друг³е передовые люди эпохи, или какъ И. В. Кирѣевск³й вырабатывали мысль тяжело и долго, или какъ Хомяковъ разбрасывались искрами, не сосредоточивая своего пламени, или какъ Погодинъ передавали передовыя идеи въ шелухѣ и въ такихъ отсталыхъ формахъ, за которыми исчезали, или вслѣдств³е которыхъ криво и превратно толковались передовыя идеи.

   Фазисъ развит³я, въ который вступали тогда всѣ мы вмѣстѣ съ Бѣлинскимъ, былъ гегелизмъ въ его первоначальной, таинственно-туманной и тѣмъ болѣе влекущей формѣ, въ формѣ признан³я разума тождественнымъ съ жизнью, и жизни тождественной съ разумомъ. Этотъ таинственный гегелизмъ съ его страшно-манящимъ, всеохватывающимъ принципомъ - гегелизмъ, на первый разъ миривш³й со всѣмъ историческимъ, обѣщавш³й всему существующему въ нашихъ вѣрован³яхъ, нравственныхъ убѣжден³яхъ и даже просто обычаяхъ, оправдан³е и примирен³е, казался намъ всѣмъ, и всѣхъ болѣе Бѣлинскому - совершеннѣйшимъ idealen Reich, въ которомъ по слову великаго поэта, имѣющаго несчаст³е не быть признаваемымъ за великаго поэта "Вѣкомъ" (едва ли "нашимъ").

  

   Wort gehalten wird in jenen Reumen

   Jedem schonen gleubigen Gefohl,

  

   Этотъ гегелизмъ былъ уже не просто раздражающее вѣян³е какъ шеллингизмъ Кирѣевскаго и Надеждина, онъ становился для всѣхъ адептовъ его, - а кто же изъ мыслящихъ людей не вступалъ тогда въ рядъ его адептовъ, кто изъ впечатлительныхъ людей не шолъ no слуху за адептами - становился вѣрою.

   Вѣра требовала жертвъ, какъ всякая вѣра. Принципъ тождественности разума и дѣйствительности - на первый разъ становился враждебно противъ всякой вражды и протеста, былъ самъ протестомъ противъ протеста. Да и какъ же иначе? М³ръ и жизнь - по крайней мѣрѣ на первый разъ, представлялись стремящемуся духу гармоническими, вполнѣ замиренными и конечный, стремящ³йся духъ (я употребляю религ³озные термины эпохи), отрѣшаясь отъ своей конечности, плавалъ торжественно въ безграничности, сливался съ "Unendlicher Geist", переходилъ въ него и съ высоты смотрѣлъ на разумно-гармоническое м³роздан³е...

   Вѣра, ибо именно такого рода гегелизмъ, какъ нѣчто таинственное, былъ вѣрою, - требовала жертвъ отъ сознан³я и чувства, и въ этомъ случаѣ жрецомъ и жертвоприносителемъ явился конечно прежде всѣхъ Бѣлинск³й.

   Ясное дѣло, что принципу примирен³я съ дѣйствительностью принесено было въ жертву все тревожное въ литературахъ запада, такъ незадолго еще возбуждавшее восторгъ и поклонен³е. Мѣркой всего стала одна художественность: подъ художественностью же разумѣлась только объективность. Передъ этой мѣркой уцѣлѣли весьма немног³е изъ великихъ писателей запада, а именно: изъ англичанъ - Шекспиръ, да Вальтеръ-Скоттъ, да Куперъ (Байронъ не былъ пониженъ, но о немъ умалчивалось), изъ нѣмцевъ - одинъ Гёте, да Гофманнъ. О Шиллерѣ говорилось свысока, какъ о какомъ-то вѣчномъ юношѣ. Французы были разомъ всѣ похерены во всем³рной литературѣ, за исключен³емъ Андрея Шенье: противъ Занда промелькнули даже двѣ-три враждебныя выходки: остальная юная словесность предана конечному поруган³ю... Собственно, главнымъ идоломъ новаго направлен³я сталъ Гёте, и изучать его, значило положительно жить im unendlichen Geiste.

   Ho дѣло въ томъ, что ни взглядъ съ высока на Шиллера Бѣлинскаго и другихъ адептовъ гегелизма, не имѣлъ ничего общаго съ современнымъ взглядомъ свысока на Шиллера... ну хоть бы газеты "Вѣкъ"; ни выходки противъ тревожной дѣятельности запада, хотя чуть что не презрительныя, не имѣли ничего общаго съ глумлен³емъ наглаго скептицизма

   "Библ³отеки для Чтен³я" тридцатыхъ годовъ, равно какъ и съ мѣщанскими, хотя и "одѣтыми въ англ³йск³й пиджакъ" выходками "Библ³отеки для Чтен³я" въ 1856 году, и съ знаменитымъ объявлен³емъ "Отечественныхъ Записокъ" сего 1861 года.

   Такое же различ³е было между этими явлен³ями, какъ между убѣжден³емъ и ман³ею, какъ между глубокой вѣрою и празднымъ баловствомъ мысли...

   Мало ли было ошибокъ у Бѣлинскаго - ошибокъ и литературныхъ и общественныхъ, но положа руку на сердце, можно смѣло сказать, что каждая ошибка его, отъ статьи о "Бородинской годовщинѣ" до статьи о "Парижскихъ тайнахъ", была дороже по значен³ю и плодотворнѣе по послѣдств³ямъ, неизмѣнности многихъ мнѣн³й и всѣхъ многоразличныхъ ман³й послѣднихъ десяти лѣтъ, взятыхъ вмѣстѣ. Ни одна изъ ошибокъ его не имѣла источникомъ своимъ того тупого самодовольства, которое такъ долго напримѣръ не позволяло устарѣлой критикѣ послѣднихъ десяти лѣтъ, признать Островскаго, ни того праздношатан³я мысли, которому ни почемъ Шиллеръ и Зандъ - потомучто собственно ему все ни почемъ.

   Бѣлинск³й былъ прежде всего доступенъ - даже иногда неумѣренно доступенъ всякому новому проявлен³ю истины. Можно безъ особенной смѣлости предположить, что въ 1856 году, онъ сталъ бы славянофиломъ, и несомнѣнно полагать, что еще въ 1851 году, указалъ бы онъ на Островскаго, какъ на провозвѣстника новаго литературнаго движен³я...

   Во все истинное и прекрасное онъ влюблялся страстно и глубоко. Именно "влюблялся" - это настоящее слово для правильнаго опредѣлен³я отношен³й этой могущественной и вмѣстѣ женски-впечатлительной натуры къ истинѣ, добру и изящному... Увлеченный страстью, онъ готовъ былъ тотчасъ же "сжигать корабли за собой", разрывать всѣ связи съ прошедшимъ, если прошедшее мѣшало настоящему. Вины его - не его вины, a вины самого гегелизма, котораго одной стороны былъ онъ самымъ сильнымъ у насъ толкователемъ - стороны исключительной вѣры въ прогрессъ, въ послѣднюю минуту, какъ въ самую истинную, въ этого страшнаго, всепожирающаго "Gott im Werden", свергающаго оболочку за оболочкою...

   Въ 1834 году, Бѣлинск³й воп³етъ на Пушкина за его "Анджело" и за спокойныя стихотворен³я, въ которыхъ самое стихосложен³е находитъ онъ соотвѣтствующимъ п³итикамъ архимандрита Аполлоса и Остолопова. Въ 1838 году въ "Зеленомъ Наблюдателѣ" у него "духъ занимается отъ восторга" надъ послѣднею дѣятельностью Пушкина...

  

   Е sempre bene, господа!

  

   сказалъ бы конечно на это велик³й поэтъ, если бы былъ живъ. И дѣйствительно: "sempre bene" могли сказать на это и мы. Въ 1838 году, Бѣлинск³й глубже ли, нѣтъ ли, но иначе уразумѣлъ и почувствовалъ Пушкина и передалъ намъ моментъ своего разумѣн³я и чувства съ величайшею искренностью...

   "Зеленый наблюдатель" былъ кратковременной ареною различныхъ жертвоприношен³й "абсолютному духу", "художественной объективности" и проч. Назван³е поэта субъективнымъ было тогда назван³емъ ругательнымъ. Помнится, чуть ли даже "Уголино" Н. А. Полеваго не ругали за субъективность и притомъ съ величайшею важностью, когда эту штуку надобно было ругать за мануфактурность - чуть ли переводъ Гамлета не называли "субъективнымъ"... А между тѣмъ, въ тоже самое время, во время самаго неистоваго служен³я объективности, Бѣлинск³й прорывался всей своей старой, страстной натурою, разбирая субъективнѣйшую игру Мочалова.

   На моментѣ примирен³я съ дѣйствительностью Бѣлинск³й остановиться не могъ. Перейдя въ "Отечественныя Записки", онъ въ 1839 году, въ концѣ, дошолъ смѣло до крайнихъ абсурдовъ примирен³я въ статьяхъ, возбудившихъ даже негодован³е во многихъ изъ его друзей и почитателей, и затѣмъ поворотилъ круто не по страху передъ порицавшими, a no глубокому внутреннему убѣжден³ю, какъ всегда...

   Для него зажглись новыя свѣтила: Гоголь, Лермонтовъ, Зандъ. Гоголю сначала поклонялся онъ за объективность же, но потомъ разъяснилъ все его великое отрицательное значен³е въ нашей жизни. Для Лермонтова и Занда нашлось новое слово объяснен³я: паѳосъ, и паѳосъ замѣнилъ объекпивноспь.

   "Паѳосъ" поднялъ и Шиллера, но увлеченный новымъ м³ромъ, Бѣлинск³й не поднялъ многаго, что уничтожилъ во имя объективности.

   Вся "французская юная словесность" такъ и осталась похеренною... Зандъ, которая и въ самомъ дѣлѣ представляетъ собою явлен³е совершенно особенное - осталась для насъ одна. Всѣ прежн³я наши впечатлѣн³я мы должны были то - во имя объективности, то во имя паѳоса, то наконецъ во имя еще болѣе могучихъ словъ, которыхъ значенье

  

   Темно иль ничтожно,

   Но имъ безъ волненья

   Внимать не возможно...

  

   и въ которыя милый нашъ литературный деспотъ, властительно заставлялъ насъ вѣрить; - всѣ бывалыя впечатлѣн³я отъ Гюго, Дюма, Бальзака, Сю и т. д., - мы должны были въ себѣ искоренить, задавить или по крайней мѣрѣ затаитъ. Иначе и нельзя было. Даже самый смѣлый изъ тогдашнихъ мыслителей, и тотъ напримѣръ, въ письмахъ о "Дилетантизмѣ" помнится, поставилъ Гюго на одну доску съ помѣшаннымъ "докторомъ любви",

   Захар³ей Вернеромъ, словами, что Вернеръ съумасшедш³й, который вообразилъ себя поэтомъ, а Гюго поэтъ, который вообразилъ себя съумасшедшимъ. Это не мѣшало намъ конечно, втихомолку перечитывать иногда "Notre-Dame" и даже смотрѣть Мочалова или Каратыгина въ роли Клавд³я Фролло или Клоде Фролло, какъ значилось бывало въ афишѣ нелѣпости, состряпанной извѣстной кухаркой, г-жею Бирхъ Пфейферъ изъ высоко-поэтическаго создан³я.

   Во всякомъ случаѣ, Зандъ утвердилась въ нашей литературѣ на все время жизни Бѣлинскаго. Къ Гёте онъ сталъ холоднѣе - но его не развѣнчивалъ, хотя уже и появилась въ "Отечественныхъ Запискахъ" 1845 года, чья-то смѣлая статейка о старчествѣ второй части Фауста. Шиллеру возвращены были всѣ права на уважен³е. О Байронѣ ужь и говорить нечего.

   Къ числу идоловъ прибавился еще Диккенсъ, въ котораго тоже страстно влюбился нашъ вожатый за его реализмъ и правду, хотя не разъ высказывалъ свое неудовольств³е на братцевъ Чарльсовъ и друг³я приторныя лица знаменитаго англ³йскаго романиста. Вообще же, поклоняясь реализму Диккенса и англичанъ, Бѣлинск³й никогда не думалъ, что они будутъ для насъ когда-либо исключительными свѣтилами, передъ которыми совершенно поблѣднѣетъ такое свѣтило какъ Зандъ и единственными мѣрками нашихъ нравственныхъ воззрѣн³й.

   Съ Бѣлинскимъ кончаются паши, часто неправильныя, но всегда серьёзныя и искренн³я отношен³я къ великимъ западнымъ писателямъ.

   По смерти Бѣлинскаго въ критикѣ нашей, какъ въ этомъ такъ и въ другомъ отношен³и, начинается рядъ ман³й и праздношатан³й мысли.

   Ман³и эти могли бы послужить предметомъ любопытныхъ психологическихъ изучен³й сами по себѣ, но по отношен³ю къ поднятому нами вопросу имѣютъ мало существенной важности. Что напримѣръ важнаго, по отношен³ю къ этому вопросу, что фешенебльно -блазированный "иногородный подписчикъ" сталъ было находить вкусъ, въ романахъ Анны Радклейфъ и даже въ романахъ г. Степанова, и изъявлять друг³я болѣе гастрономическ³я, чѣмъ литературныя потребности? что "Библ³отека для чтен³я" въ 1856 г. иронически относилась къ Занду и ея поклонникамъ, высказывала не разъ самое уничтожающее равнодуш³е къ Генриху Гейне и т. д. и т. д.?

   Дѣло въ томъ, что причемъ насъ оставилъ въ нашихъ сочувств³яхъ Бѣлинск³й, притомъ мы и до сихъ поръ остаемся. Нѣкоторыя только изъ сочувств³й его, какъ напримѣръ - сочувств³е къ англ³йскому роману, довели мы до исключительности и крайности.

   Провѣрить же свои впечатлѣн³я, постараться возвратить имъ если не полную законность, то по крайней мѣрѣ приличную долю законности, мы не потрудились.

   Да и зачѣмъ же? Англ³йскихъ романовъ, и притомъ замѣчательныхъ, выходитъ немало: для нашихъ журналовъ есть стало-быть всегда хорош³й матер³алъ! "что и требовалось доказать", какъ говорится. Изрѣдка можно и Занда пустить - только непремѣнно въ неопрятномъ и невѣжественномъ переводѣ, какъ недавно сдѣлано съ Консуэло... Для разнообраз³я существуетъ еще мѣщански-сентиментальный соръ Крашевскаго, Корженевскаго и другихъ польскихъ повѣствователей.

   Такъ порѣшается вопросъ объ иностранныхъ писателяхъ для журнально-комерческой точки зрѣн³я, но едвали такъ можетъ быть онъ рѣшонъ съ точки зрѣн³я правды.

  

  

   Отношен³я наши къ иностраннымъ знаменитымъ писателямъ должны быть непремѣнно провѣрены.

   Мы не говоримъ, что непремѣннымъ результатомъ этой провѣрки будетъ возстановлен³е тѣхъ или другихъ авторитетовъ, тѣмъ менѣе подчинен³е нашего самостоятельнаго взгляда на иностранныхъ знаменитыхъ писателей, взгляду критиковъ ихъ нац³й. Напротивъ - избави насъ Богъ отъ такихъ результатовъ провѣрки, которые бы лишили насъ самостоятельности, и можно надѣяться, что такихъ результатовъ мы и не примемъ, да и не можемъ принять.

   Но дѣло-то въ томъ, что въ нашихъ жертвахъ, которыя мы приносили то искреннимъ увлечен³ямъ, то капризнымъ ман³ямъ, именно не было самостоятельности, равно какъ не было и нѣтъ ихъ въ кавалерскихъ отношен³яхъ нашихъ литературныхъ наѣздниковъ.

   Начнемъ дѣло ab оѵо. Начнемъ съ почтеннаго старика, съ французскаго классицизма. Мы сначала приняли его слѣпо и переводили его или скорѣе перепирали

  

   ...на родной языкъ осинъ

  

   по выражен³ю одной эпиграммы, относящейся впрочемъ къ переводамъ Шекспира. Въ нашей классической литературѣ, не было ничего серьёзнаго, ничего перешедшаго какимъ-нибудь образомъ въ жизнь. Это былъ рядъ "выдуманныхъ сочинен³й", до которыхъ жизни не было никакого дѣла, а было дѣло только нѣсколькимъ достопочтеннымъ старцамъ-писателямъ, да тѣмъ господамъ, которымъ

  

   Печатный всяк³й листъ быть кажется святымъ.

  

   А между тѣмъ литература наша, относилась весьма долго ко всему этому очень серьёзно - и когда Мерзляковъ позволилъ себѣ усумниться въ велич³и никѣмъ нечитаемаго Хераскова, онъ возбудилъ противъ себя вопли. Еще болѣе скандала между литературными старцами возбудили критическ³я оцѣнки старыхъ писателей Полевымъ, хотя онъ часто въ отношен³и ко многимъ авторитетамъ, какъ напримѣръ къ Державину, очень ловко отдѣлывался шумихою фразъ... Когда же Бѣлинск³й начиная съ "литературныхъ мечтан³й" поднялъ безпощадную борьбу противъ нашихъ авторитетовъ, послышались уже не вопли - а нѣчто худшее, юридическ³е обвинительные акты въ прозѣ и стихахъ, въ родѣ знаменитой элег³и одного изъ самыхъ злобныхъ литературныхъ старцевъ, воп³явшей между прочимъ:

  

   Карамзинъ тобой ужаленъ, Ломоносовъ не поэтъ...

  

   Страннымъ образомъ, эту защиту фальшивыхъ явлен³й принимали не одни только литературные старцы, а люди во многихъ отношен³яхъ передовые. Въ разоблачен³и "выдуманныхъ сочинен³й", въ строгой повѣркѣ сдѣланной нашей литературѣ, неимѣвшей ничего общаго ни съ народомъ, ни съ народною жизнью, видѣли оскорблен³е нашего народнаго чувства, люди дѣйствительно и глубоко-преданные народности!

   Съ другой стороны злоба наша на французск³й классиц