Грот Константин Яковлевич - Поэтесса Анна Петровна Бунина

юблена или неравнодушна к Дмитриеву (она вообще была натура увлекающаяся, даже страстная), но, несомненно, прежде всего она была горячая почитательница его поэтического творчества и после его отставки послала ему однажды (анонимно) в дар вышитого на канве гения. На этот случай Дмитриев, наверно догадываясь от кого дар, написал известное шестистишие:

  

   "Нечаянный мне дар целую с нежным чувством!

   Лестнее сердцу он лаврового венца.

   Кто ж та, которая руки своей искусством

   Почтила... в старости счастливого певца?

   Не знаю, остаюсь среди недоумений...

   Так будь же от меня ей имя: Добрый Гений."[30]

  

   О чувствах Буниной к Дмитриеву знал между прочим и Державин, который в письме к И. И. 10 июля 1810 года писал: "С Анной Петровной мы иногда видимся и беседуем о Вас, и как она застенчива и скромна, то всякий раз при имени Вашем заикается и дрожит: это, я думаю, от того, что столь нежного и приятного стихотворца, как Вы, иначе невозможно вспомнить; но как теперь разобран через Неву мост, то и не могу я ее скоро видеть и поблагодарить за то, что она подала повод Вам ко мне писать."³¹ Буниной интересуются и другие литераторы из того же круга. Сведения о ней передает, напр. Гнедич в своей переписке с Капнистом³². Греч, выступивший на литературное поприще почти одновременно с Буниной (1806-1808 г.) признает, что "она занимает отличное место в числе современных писателей и первое между писательницами России"³³. Крылов, как мы видели, читает торжественно ее стихи в "Беседе". В таких благоприятных условиях сочувствия и поощрения прошла главная и лучшая эпоха поэтической деятельности А. П. до 1815 г.

   Следует, однако, повторить здесь, что господствовавшее еще тогда в обществе предубеждение во взгляде на призвание и роль женщины, отрицавшие ее равноправие с мужчиной, особенно в области умственного труда и общественной деятельности, отражалось до известной степени и в воззрениях даже лучших и образованнейших представителей высшей интеллигенции, литературы и науки (по Батюшкову, всецело признававшему дарование Буниной, ее пьеса "О счастьи" - "предмет слишком важный для дамы"). Это не могло не сказываться невольно и на отношении к Буниной перечисленных здесь покровителей и почитателей ее поэтического таланта, и она не могла этого не сознавать и не чувствовать... Известно, что в защиту прав женщин-поэтесс, ярко, заявивших о себе в лице и карьере Анны Петровны, красноречиво выступил в одном из прекрасных своих произведений талантливый поэт и сатирик (рано умерший, 29 лет в 1821 г.) М. В. Милонов[34]. Это послание "К А. П. Буниной - О приличии стихотворства прекрасному полу" начинается так:

  

   "Природа в щедрости для чад своих равна,

   Пристрастного в дарах не ведает раздела.

   О милый, нежный пол, ужель исключена

   Навек из твоего поэзия удела?"

  

   Пьеса эта очень показательна и любопытна также в смысле характеристики А. П. В конце ее, поэтически восхваляя и ее, и своих учителей и вдохновителей в творчестве, он заключает так:

  

   "Пой, муза скромная, стремись в их дивный след,

   Для гения преград, различий в поле нет.

   Свой разум расширяй наукою пространной,

   Столь тесно с таинством поэтов сочетанной;

   Будь душ отрадою, владычицей сердец,

   По чувствам - женщина, по знаниям - мудрец."[35]

  

   Для характеристики некоторого как бы снисходительного, немного "свысока" отношения к Буниной, как к женщине-поэту, ее старших друзей-писателей (особенно Шишкова) и того, как она на это реагировала, нельзя не привести несколько любопытных ее записей в прозе в дошедшем до нас ее альбомчике. Здесь вслед за четырехстишием Державина вписал ей стихотворный комплимент Шишков:

  

   "От прелестей твоих стихов

   Все, все без обороны.

   Так каркнем же хоть пару слов

   И мы, вороны,

   Нам кажется, ты то между людей,

   Что между нами соловей."

  

   За этим Шишков вписал в стишках, двустишиях и в прозе ряд сентенций и мнений поучительного и нравоучительного характера, заключив их таким изречением: "Всего похвальнее в женщине кротость, в мужчине - справедливость. А. Ш." Очевидно, несколько задетая за живое этим взглядом и вообще поучениями его, Бунина тут же вписала несколько своих размышлений, которые по характерности заслуживают быть приведенными: "Кротость в женщине бывает двоякая: одна есть драгоценнейший ее монист³⁶, другая бесславие. Унижая себя, теряет она главное и единственное пола своего преимущество... Мужчинам не противна бывает сия двоякая женщины кротость. Пользуясь ею, покушаются они на все и делаются самовластными господами. Помещику не противно иметь многих слуг. Чем их более, тем более для него выгод; но спросим у сих слуг, не пожелают ли они сделать некоторого с помещиком своим условия... Мужчинам еще полезнее кротость тех женщин, которые пробегают одно с ними поприще... Стихотворец охотнее осыпает похвалами женщину-писательницу, нежели своего сотоварища, ибо он привык о себе думать, что знает больше, чем она. Он готов расточать им похвалы самые даже неумеренные."³⁷ Приведем еще одну тут же уцелевшую запись А. П.: "Мадригалы нравятся женщинам легкомысленным. Та, которая привыкла рассуждать, желает только, чтобы с нею достойно обходились. Не хвали ее, но не приноси в жертву своей гордости: она станет более тебя тогда любить, нежели как по своенравию ты вдруг то начнешь осыпать ее неумеренными хвалами, то унижать неуместным господством."

   Мы уже выше отметили, что если Бунину, как поэтессу, так поощряли и справедливо оценивали выдающиеся представители старшего, еще современного ей, но уже сыгравшего свою роль поколения писателей, то, разумеется, несколько иначе относилось к ее творчеству последующее молодое, восходящее поколение новой литературной школы Карамзина, возглавляемое своими первыми славными вдохновителями, образцами и учителями Жуковским и Батюшковым, и выдвинувшее, во главе с молодым заблиставшим вскоре несравненным и непревзойденным поэтический гением - Пушкиным, целую плеяду таких замечательных поэтов, как Вяземский, Дельвиг, Баратынский, Языков, Козлов и другие. Ведь как раз, после эпохи отечественной войны, когда А. П. Бунина уже заканчивала свою литературную карьеру (в 1815 г.), по почину Блудова возник знаменитый "Арзамас" и вскоре разгорелась литературная борьба между ним и "Беседой Любителей Русского Слова", особенно в лице Шишкова и его приверженцев (напр. Шаховского)³⁸. Неудивительно, что этот сатирический обстрел "Беседы", в котором приняли участие, начиная с Блудова, и Вяземский, и Батюшков, и сам Пушкин с их друзьями меньшего калибра, задел несколько и пользовавшуюся симпатиями и покровительством "Беседы" русскую Сафо, которую, впрочем, без всякого основания и несправедливо, ставили некоторые арзамасцы и их приверженцы на одну доску с такой бездарностью, как пресловутый граф Д. Хвостов³⁹. Шутливо-насмешливее отношение "Арзамаса" к Буниной, в связи с литературной ее опекой и слабостью к ней Шишкова, я имею здесь возможность иллюстрировать любопытным, еще не опубликованным материалом, благодаря любезности предоставившей мне его М. С. Майковой, а именно небольшим извлечением из интереснейших протоколов заседаний "Арзамасского Общества", составляющих предмет ее изучения.

   Известно, что одна из забавных литературных затей остроумных полемических выступлений членов "Арзамаса" на их собраниях состояла в том, что как вновь принимаемый член, так и каждый из основателей общества в свою очередь, в подражание обычаю французской академии, должен был в первой своей речи выбрать своим сюжетом заимообразно и напрокат одного из живых покойников "Беседы" или Российской Академии и сказать ему похвальное надгробное слово, а на него очередной председатель собрания (новый всякий раз) должен был ответить оратору пристойным приветствием, в котором искусно смешал бы похвалы ему с похвалами усопшему. В ноябре 1815-го года член "Арзамаса" Д. В. Дашков писал в Москву кн. Вяземскому (будущему "Асмодею"), зазывая его поскорее приехать и вступить в их круг⁴⁰, что "у них отпели уже пятерых таких мертвецов, что особенно Светлана (т.е. Жуковский) превзошла себя, отпевая петого и перепетого Хлыстова (т.е. гр. Д. Хвостова)." Секретарем (составляющим протоколы) был у них то несравненный в этом деле Жуковский, то Блудов (Кассандра). И вот, по всем соображениям времени и обстоятельств, приблизительно в ту же пору (в конце 1815 г.) состоялось отпевание очередного живого мертвеца из "Беседы", описанное в сообщенном мне протоколе. Надгробную речь говорил член "Старушка", т.е. Сергей Семенович Уваров, и отвечал ему и приветствовал его председательствовавший на сей раз член "Чу" (т.е. Д. В. Дашков), а живым покойником из "Беседы", избранным "Старушкой", оказывается наша поэтесса А. П. Бунина, почетный член "Беседы", русская Сафо.

   В речи оратор изображает трагическое приключение, лишившее нас, говорит он, красы нашего Парнаса. Среди "Беседы" цвела некогда нежная и скромная певица, юная Сафо, которою увлекся Седой Дед (т.е. Шишков) и которая благодарно была предана ему. Но вот какие то враги исторгли из объятий Седого Деда нежную деву, у которой явились соперницы. Это до того сокрушило и убило нашу Сафо, что она со своими творениями села в челнок и поплыла по Неве в глубокой задумчивости, бросая взоры на Адмиралтейский шпиц, затем прочла две страницы из разговора о словесности и... бросилась в море... Седой Дед распустил слух об отплытии певицы в Англию для излечения некой тайной болезни⁴¹, а после того в Седом Деде произошла большая перемена: в его речах и мыслях обнаружилась вялость, недостаток логики и здравого разума. Все твореная Сафо покоятся теперь в волнах и ее одами гордится один только Сын Отечества.

   Уже из этой речи, а еще больше из ответа на нее члена "Чу" видно, что главное острие этой шутливой насмешки направлено было не столько на самое А. П. Бунину, сколько на закабалившего ее для своей "Беседы" Седого Деда (т.е. Шишкова), обратившего ее в свою веру, т.е. ересь, и таким образом ее литературно и идейно погубившего... и что "Арзамас" даже не прочь был бы переманить ее к себе (как перед тем - Жихарева).

   Ответ "Чу" настолько показателен в этом смысле, что было бы жаль не привести его здесь почти дословно. По словам "Чу", арзамасцы "с недоумением смотрят на спутницу "Старушки" и стараются по виду узнать, к какому царству природы она принадлежит. Черные старушки любят смущать покой усопших в гробах... Мы не удивляемся, видя здесь сие тело, исторгнутое Вами напрокат из обширного кладбища словенофилов... На челе сего трупа видна печать "Беседы"... Труп сей покрыт весь беседною проказою, но духовная кожа его белее и чище телесной. Вы назвали сию почившую певицу Сафо и седого ее любителя Фаоном: признаюсь Вам, что я бы лучше столкнул с Левкадийского мыса сего ветхого деньми Фаона и сберег бы сию Сафо, не для него сотворенную... Он был виною ее преждевременной смерти. Он погубил ее Неопытную Музу и подобно лукавому дьяволу посадил плевелы, которые подавили возрастающую певицу!" Обращаясь затем к "Старушке", столь искусной в колдовстве и заклинаньях, он взвывает: "Почто не можете Вы разрушить вечный, очарованный сон лежащей перед Вами сестры нашей и потом, сняв с очей ее бельма заблуждений, возвратить ее рассудку. С каким бы удовольствием дали мы ей почетное место в мирном "Арзамасе". Она отреклась бы от всех прелестей дьявольских, от наваждений Седого Мешкова (Шишкова) и его клевретов; отреклась бы от них и загладила бы имя свое и своего Фаэтона, начертанного неуклюжими буквами в сочинениях "Беседы". Так имя сие не осталося 6ы на огромной пирамиде, воздвигнутой в лавке Глазунова... Пирамида "Чтений" возвестит потомству славу беседников, сих людей превыше своего времени... Но Вы молчите, почтенная Старушка, и взор Ваш с сожалением устремлен на труп неподвижный. Мрачный Тартар и мрачнейшая дочь Хаоса Словена не возвращают жертв своих. Заветы высших сил неизменимы. Воздадим последний долг усопшей певице, и совершив печальный обряд предадимся радости с которой должны мы встречать Новую сестру свою..." (т.е. "Старушку" - Уварова) и проч.

   Таким образом, ясно, что Бунину в кругу арзамасцев считали жертвой, так сказать, литературного воспитания и влияния Шишкова и его "Беседы". Между тем, как мы уже видели, ее поэтическое очарование было уже ранее (в 1811 г.) беспристрастно оценено и признано чутким и справедливым Батюшковым, будущим членом "Арзамаса", написавшим за 2 года перед тем приведенный выше мадригал на ее счет. Вот что он писал в августе 1811 г. Гнедичу⁴²: "...что делают все, и в этом числе Бунина, с которой я примирился. Она написала "О счастии". Предмет обширный и важный, слишком важный для дамы. В ее поэме нет философии (а предмет философский), нет связи в плане, много чего нет, зато есть прекрасные стихи. Прочитай конец 3-ей песни, описание сельского жителя. Это все прелестно. Стихи текут сами собой, картина в целом выдержана. Краски живые и нежные. Позвольте мне, милостивая государыня, иметь счастье поцеловать Вашу ручку. Клянусь Фебом и Шишковым, что Вы имеете дарование."[43]

  

  

  

  

   Мы не знаем в точности, когда впервые показались признаки начавшей развиваться опасной и разрушительной болезни рака (на груди) у Буниной, но можно думать, что А. П., если и замечала и подозревала ее (о чем, может быть, свидетельствует проявлявшееся в ее поэзии уже довольно рано грустно-меланхолическое и пессимистическое настроение, как бы предчувствие угрожавшего ей бедствия), все же не обращала на это обстоятельство должного внимания, не принимала никаких мер и, вероятно, скрывала его от близких. По-видимому, болезнь, получившая скоро явное и опасное развитие, была констатирована лишь в 1814 году, и тогда только, благодаря вмешательству друзей и самых высокопоставленных ее покровителей (самого Александра I-го), были предприняты и серьезное лечение, при самом внимательном уходе и заботах о больной, и наконец заграничное путешествие для пользования у знаменитых врачей, но было уже поздно: никакие медицинские средства не могли остановить рокового болезненного процессе и усиления страданий А. П. Разумеется, это должно было оказать подавляющее влияние и на психику больной, и на всю ее жизнь, и на творческую ее деятельность. С 1815 г. ее поэтическая работа в связи с такими неблагоприятными условиями замирает, и она лишь изредка поэтически откликается на те или другие затронувшие ее события и впечатления. Для характеристики личности, нравственного образа А. П. и отношения к ней окружающих и знавших ее сильных мира имеет значение то общее горячее сочувствие и участие, которые были выказаны ей со всех сторон в это время, особенно при отъезде ее за границу, когда ее торжественно провожали друзья и почитатели с подношением стихов в ее честь (Шаликова, Степанова, Пучковой)[44].

   Интерес и участие к судьбе Буниной в царской семье и в обществе побудили самого Государя Ал. П. принять все меры для успешного излечения ее сперва дома, в Петербурге: безвозмездно пользовали ее лучшие доктора и отпускались ей все лекарства, и устраивался всякий для нее комфорт, но когда все меры и средства оказались бессильными, решено было отправить ее для излечения за границу, именно в Англию, славившуюся тогда своими докторами, целебной водой и методами лечения, причем Государь оплатил все путевые издержки. Туда (г. Bath)[45] уехала Бунина еще в начале 1815 г., пользовалась известными батскими водами и другими средствами и прожила там около двух лет, но от жестокого недуга своего не избавилась, и в 1817 г. вернулась все в том же состоянии. Путешествие это обогатило, конечно, Бунину массою новых впечатлений и знаний, но, к сожалению, ей уже мало пришлось ими воспользоваться для любимой ее литературной работы, парализованной ее мучительным недугом. За время этого путешествия Бунина писала свои записки, быть может, в форме писем к родным или особо, но, к сожалению, эти записки или переписка, как и другие интимные ее записки, о которых она сама сообщает (в завещательном письме), оставшиеся в руках родных, до нас не дошли, а несомненно они должны были представлять очень интересный материал. И в Англии А. П. не совсем забросила свое перо. Там под впечатлениями новой для нее природы написано ею между прочим поэтическое послание "Призывание Мальвины из Брайтона в Бат или с приморского берега в загородный дом" в начале марта 1815 г. (посв. гр. М. В. Вальман). Есть известие, что и в Англии русские покровители не оставляли А. П. без материальной поддержки⁴⁶.

   По возвращении из заграницы Бунина провела в Петербурге еще несколько лет (до начала 1824 г.), в течение которых приготовила и выпустила в трех томиках "Собрание" своих стихотворений. I и III тома (выш. в 1819 г.) посвящены лирике: в I-м сосредоточены более крупные, серьезные и идейные пьесы, между прочим, оды и гимны, отзвуки пережитых душевных настроений и испытаний, которым А. П. придавала наибольшее значение, а в III - идиллии, послания, пьесы на разные случаи, альбомные, "разговоры", эпитафии, басни и прочие мелкие пьесы. Наконец, II том (выш. в 1821 г.) посвящен дидактической поэзии и содержит между прочим стихотворный трактат "О счастьи" я стихотворный перевод "Науки о стихотворстве" Буало; тут же напечатана и ее баснословная повесть нравственного значения, знаменитый "Фаэтон". В издании этих трудов, несомненно, оказала ей свое всяческое содействие, кроме влиятельных друзей из литературного мира, и Российская Академия. Если поэтическое творчество Буниной уже не возобновлялось в 20-х годах, то причиной тому были, думается, не только ее болезнь и физические страдания, но и ясное сознание, что русская поэзия и литература шагнули на ее глазах, в лице новых восходящих светил своих, так далеко вперед, что для нее, шедшей по старым литературным традициям и приемам, время уже прошло, и остается сложить оружие перед победным шествием новой блестящей эпохи расцвета словесного искусства⁴⁷. Это сознание, вместе с усиливающейся болезнью и естественным предчувствием скорой роковой развязки, побудило ее искать покоя и приюта для углубления в себя и в свой внутренний мир и для нравственного своего усовершения - в другой более подходящей жизненной обстановке, и в начале 1824 года она окончательно оставила столицу и переселилась к близким родным своим в Рязанскую губернию. Там она прожила еще около 5 лет - тяжелых по физическим страданиям, но по крайней мере скрашенных нравственно сердечно-теплым и нежным отношением к ней и уходом в доме своего двоюродного племянника Дмитрия Максимовича Бунина и его жены Елизаветы Петровны (рожд. Бланк) - в с. Денисовке (Раненбургского уезда).

   Биографических источников для последнего десятилетия жизни А. П. почти не сохранилось. Немногие, дошедшие до нас, относятся к последним четырем годам, проведенным Буниной в Петербурге. Но они все же бросают достаточный свет на обстановку жизни ее в эти годы. Это - опубликованные нами ее письма 1619-23 г. к одному из ее племянников (Семеновых). именно к Михаилу Николаевичу, тогда измайловскому офицеру⁴⁸. Старший из братьев, поэт-пародист, герой Отечественной войны, Петр Николаевич, тогда (в 1820) уже оставил службу и переехал на житье в деревню⁴⁹, следующие два, Николай и Михаил служили в Измайловском полку, а младший Василий Николаевич (будущий цензор), окончивший в 1820 г. Царскосельский Лицей (товарищ Пушкина) оставлял тогда военную службу и с протекцией Анны Петровны переходил в штатскую - под начальство Шишкова, по ведомству народного просвещения. А. П. трогательно участливо и сердечно относилась к своим племянникам, как это видно из этих сохранившихся немногих писем ее к Михаилу Николаевичу. Вообще они интересны в смысле ее характеристики, а также знакомят с ее окружением и положением в обществе. Из них видим мы, по ее сетованиям, как уже слабы были тогда ее силы и плохо самочувствие. В 1819 г. она пишет: "Не выходя из порядка вещей и уступая природе, чувствую: руки дрожат, зрение притупилось, память изменяет и голова завирается", а в конце 1821 г.: "...я другую неделю страдаю от грудной болезни. Думаю, от забот и тревог открылась тяжкая рана, а скука ее поддерживает." В следующем 1822 г. в декабре из Ревеля она писала: "Напрасно ты думаешь, что мне весело в Р. Может ли быть весело тому, кто приближается к смерти?... Здоровье мое очень плохо, грудь делается хуже и хуже, и кажется будто идет к развязке..." Это было еще за 7 лет до кончины. Из тех же писем мы узнаем, что известие об отъезде Буниной навсегда из Петербурга, где ее так ценили и баловали все ее знавшие, вызвало большое удивление и в высших сферах и, между прочим, личный запрос к ней об этом самого Государя, на который ей пришлось ответить особой запиской. Чем выразилось участие Государя при ее оставлении столицы, нам неизвестно, но во всяком случае ее последние годы жизни были материально обеспечены. Это видно уже из того, что из своего деревенского местопребывания у четы Буниных она предпринимала еще с лечебной целью, но, конечно, без результата, поездку на воды в Липецк в 1826 г. и два путешествия на Кавказские воды в 1826 и 1827 годах, куда ее сопровождали ухаживавшие за ней те же племянники Бунины.

   Другой современный источник, в котором мы находим отрывочные известия о Буниной, ее жизни, связях и отношениях, это - сохранившийся дневник (аккуратные поденные записи) за весь 1823 год того же Измайловского офицера, племянника А. П., Михаила Николаевича Семенова⁵⁰, довольно любопытный в историко-бытовом отношении. Здесь также рисуется нежное участие Буниной к своим младшим трем племянникам, которых она знакомит в своем кругу, но которых между прочим она старается удерживать от всяких увлечений и соблазнов полковой и светской жизни. Здесь отмечаются и вышеупомянутые обстоятельства, сопровождавшие окончательный отъезд из Петербурга Буниной. Как же использовала Бунина свои досуги среди тех непрестанных страданий, которые терзали ее, особенно в течение трех последних лет жизни? Несмотря на все, она и тут осталась верна себе любовью к литературному труду, который оставался ее душевной отрадой до последнего часа: в деревенской тиши она переводила с английского языка проповеди известного шотландского писателя Блэра (Blair), которых успела перевести 20, напечатанных еще при жизни ее в 1826 г. в Москве, под заглавием "Нравственные и философические беседы"; при этом, из-за страданий она не могла лежать и проводила целые часы и днем и ночью на коленях, что ее облегчало. Предчувствуя скорый конец, она хлопотала письменно в цензуре в Москве и Петербурге о скорейшем разрешении издания и покупке части его для расплаты с типографией, о чем в цензурном архиве сохранилось целое "дело" с ее письмом от сент. 1828 г. к министру кн. Ливену⁵¹. Написав заблаговременно последнюю волю и завещание с письмом к своему благодетелю Д. М. Бунину, она тихо скончалась 4 декабря 1829 г.⁵² и погребена в селе Урусове рядом с отцом, где уже впоследствии поставлен ей памятник заботами внука ее родной сестры, нашего славного географа П. П. Семенова-Тян-Шанского.

  

  

  

  

   Нравственный образ Буниной, ее душевный строй и характер в значительной мере раскрывается нам и в ее сочинениях, и в фактах ее биографии и литературного поприща: ее живой, впечатлительный, пылкий и деятельный темперамент, ее сильный характер, ее женственный, общительный и приветливый нрав, ее горячее и привязчивое сердце, твердость в нравственных принципах, независимость взглядов и строгость к себе - все это подтверждается тем, что дают нем ее поэзия и свидетельства о ее жизни. Но как у каждого человека, так и у нее были, конечно, свои слабости, которые каждый лучше всего сам в себе сознает, а Бунина была ив тех натур, которые особенно строго и глубоко себя анализируют, особенно живо чувствуют свои недостатки и не скрывают их. И потому образ ее перед нами дополняется, за утратой ее интимных записей, автобиографическим, характера исповеди, наброском в предсмертном письме к своему благодетелю Д. М. Бунину, из которого мы позволяем себе сделать несколько извлечений. Начав свое письмо с искренней благодарности за "простое, бесхитростное и деятельное дружество, составлявшее в течение 4 лет отраду и счастие ее бедственной жизни", она продолжает так: "Тяжко и бурно было бытье мое. Первые годы были исполнены душевных, последние - телесных скорбей и недугов... Оставляю тебе мои записки. Они вовсе не приносят мне особенной чести: не хочу стяжать уважения, которого не достойна. Хочу предстать пред вами без всяких внешних украшений. Сии тайные записки откроют вам, почему поступки мои не всегда были сообразны между собою и один другому часто противоречили... Смело исповедаю, что при других обстоятельствах я была бы гораздо лучше, нежели какова ныне. В сердце моем... насаждено благое семя правоты и чести, которые чтила я не только от юности моей, но и от самого еще младенчества. Орудия, служившие ко вреду моему, могли бы, при лучшем воспитании, быть направлены к единому благу. Что вело меня к напастям и погибели? Чрезмерная нежность сердца, пылкие страсти, мечтательное воображение и постоянство в избранных путях. Меняться я не могла и, не взирая на чудесные переходы от одного рода жизни к другой, всегда в сущности оставалась одинаковою. Те же друзья, те же пристрастия, те же самые вкусы и то же влечение сердца. Сии свойства должны обратиться в достоинства человека, если он не получил превратного воспитания. К несчастью, мне, можно сказать, не дано никакого воспитания. Я была попущена ловить дурные и хорошие примеры без указателя, который означал бы место для одних - одесную, для других - ошую."... При несчастиях я стенала безотрадно; если в душе моей возгорался какой-либо пламень, я думала: "душа моя создана пламенною, охладить ее не в моей воле." Я знала твердо, что надлежит обуздывать себя там, где необузданность может повредить ближнему; никому не вредила и даже не желала зла. Сим я думала исполнить все свои обязанности... Между тем падала из бездны в бездну, ввергалась из напасти в напасть. Все сие, мой милый и бесценный друг, увидишь в моих тайных записках... Когда прочтешь, вникнешь и сообразишь обстоятельства, то вручи сии записки П. Н. С. (т.е. поэту П. Н. Семенову, старшему сыну сестры ее М. П.). Отец его (т.е. Н. П. Семенов) был нежным моим отцом, действующею пружиною моего спасения и, вероятно, многое сообщил ему... 4 декабря 1927 г."

   Это, письмо было напечатано в "Дамском Журнале" Шаликова в январе 1831 г. (No 1, ч. XXXIII), быв прислано издателю вместе с отрывком из "Завещания" ее (напечатанном там же в No 2) самим Д. М. Буниным при следующем письмеце: "Вы желаете иметь биографию Анны Петровны Б. для напечатания в Дамском Журнале; я сам желал бы того и, будучи соединен с покойницею в последние пять лет ее страдальческой жизни живейшею дружбою, мог бы сообщить Вам многое, как близкий и беспристрастный ценитель изящнейших качеств души ее, радуясь случаю делить чувствования свои перед целым светом. Но обязанность сей же самой дружбы налагает на меня совершенное безмолвие." Бунин нашел единственно возможным сообщить предсмертное письмо и завещание А. П. "Вы, пишет он, сами усмотрите из этой рукописи, что я почти ни на что не должен решиться..." Однако же обнародовать эти документы он ,разрешил издателю. "Вот все, прибавляет он, что ответствует на решительное желание Ваше. Решительный моряк-неграмотей, всегда Вас любящий искренно Дмитрий Бунин".

   В заключение нашего очерка нельзя не повторить уже сказанного в самом начале, что А. П. Бунина в истории нашей словесности первых двух десятилетий 19-го века и в культурном, и в общественном движении этих лет представляет, несомненно, явление достаточно интересное и знаменательное, чтобы о нем вспомнить в наши дни. Она в самых неблагоприятных бытовых и общественных условиях сама себя воспитала и образовала, стойко и с достоинством пробила себе дорогу к области умственного творчества и к литературной известности; борясь в личной жизни своей с косностью и предубеждениями своего времени и окружавшего общества, она выступила одной из первых и наиболее энергичной и талантливой пионеркой женского умственного и литературного труда и своим примером воплотила идею равноправия женщины с мужчиной в семейном быту, в культурном прогрессе и общественной жизни; она явила собой и исповедовала начало самостоятельности и свободы женщины, уважения и соблюдения ее человеческого достоинства наравне с мужским полом, и глубоко негодовала (как мы видели в ее собственных записях) на прискорбное бытовое явление угнетающего господства последнего над "слабым" полом, приравнивая его к крепостному праву, к рабству слуг и народа в отношении к помещику, выказывая тем и свое глубокое отвращение к крепостничеству и свободолюбивые идеалы. Этот же ее жизненный идеал духовной независимости является и одной из тем в ее поэтическом творчестве. Свою "Песнь свободе", посвященную поэту Ю. А. Нелединскому-Мелецкому, относящуюся, по-видимому, к эпохе ее трудов и (трехлетнего) затворничества, она, обращаясь к свободе, заканчивает строкой:

   "Я мрачных стен моих темничных,

   В которых ты одна со мной

   Часов в теченье трехгодичных,

   Как друг, присутствовала, мой,

   На светлу не сменю неволю

   И блеском злата и честей

   Не соблазню души своей.

   Без ропота на скудну долю,

   В убожестве глаза смежу,

   Но цепь на выю не взложу."

  

  

  

  

  

  - Доклад в Обществе Древн. Письменности в 1930 г.

  

  - См. соч. Батюшкова, т.1,2, стр. 72, 321-2. Известно, что по старой легенде знаменитая древнегреческая поэтесса Сафо, влюбленная в юношу Фаона, в котором не встретила взаимности, бросилась в море c Левкадской скалы. Бунина, говорят, была влюблена в Дмитриева, которого может быть и имел в виду Батюшков.

  - Стихи Буниной начинаются так:

  

   "Блеснул на западе румяный царь природы,

   Скатился в океан, и загорелись воды".

  

   В лицее при Пушкине к выписанному кем-то первому из этих стихов, по незнанию приписанному бездарному первокурснику Мясоедову, один из остряков товарищей, вероятно, Илличевский (подозревали самого Пушкина) приписал продолжение:

  

   "И удивленные народы

   Не знают, что начать:

   Ложиться спать или вставать."

  

   См. В. П. Гаевский "Пушкин в Лицее и его лицейск. стихотворения." Современник 186З, ч. 8., Я. Грот, Пушкин, его лицейские друзья и наставники", стр. 71[, К.Я. Грот, "Пушкинский Лицей", СПб, 1998, стр. 349 прим. Е.Ф.]

  

  - Соч. Белинского СПБ. 1896 г. т. VII, стр. 102-103

  

  - Было прочитано Крыловым в "Беседе любителей русского слова". За него получила она от императрицы Елизаветы Алексеевны золотое изображение лиры для ношения на плече.

  - К этому перечню можно прибавить еще ее басни и многочисленные пьесы так назыв. легкой поэзии.

  - В "Сыне Отеч." 1820 г. рецензент (Кюхельбекер) писал: "Разбор лучших ея стихотворений принес бы словесности, по нашему мнению, истинную, существенную пользу".

  - Стогов писал свои рассказы поздно, по памяти, и уже поэтому они требуют осторожности и критики. Русск. Стар. 1879, т. 2, стр.52-53.

  

  - Для примера приведем здесь маленькую выдержку - картинку из детских воспоминаний. Описывая деревенскую обстановку, обилие ягод и плодов в родительском саду, она упоминает и о домашнем пчельнике, что был свой мед...

  

   "...И даже патока своя.

   Затем, что были пчелы:

   Что день, то два иль три роя,

   А люди-то бегут и принимают в полы.

   Голубушки! Как бы теперь на них

   Гляжу, на пчелок сих!

   Летит красавица, вся словно золотая,

   Тащит в двух задних лапках мед;

   То липочку, то розу пососет,

   Передней лапочкой из ротика возьмет,

   Да в заднюю передает.

   Подчас их цела стая,

   И каждая поет!

   А я, поставя уши рядом с веткой,

   Учусь у них жужжать

   И, мысля подражать,

   Клохчу наседкой.

   Сама же думаю: точь в точь переняла -

   Ребенок я была!

   Однако, детская мне в пользу шалость эта.

   От пчелок я и в поздни лета

   Навыкла песнью труд мой услаждать,

   При песнях работать,

   За песнью горе забывать.

   Однажды, помню, я цветок сорвать хотела,

   Под листиком, таясь, пчела сидела,

   Она меня в пальчишко - чок!

   Как дура, я завыла.

   Уж матушка землей лечила,

   Да сунула коврижки мне кусок.

   В ребенке не велик умишко,

   И горе, и болезнь - все вылечит коврижка!

   Умом я и поднесь не очень подросла,

   Прилично ль? столько наврала,

   От главной удаляся цели.

   Простите, на беду,

   Некстати пчелки налетели.

   Теперь же Вас назад сведу

   На прежнюю беседу."

  

   и т.д.

  

  - Последний, как и письма к М. Н. Семенову, были напечатаны нами довольно давно (Русский Архив 1908 г., кн. 4 (письма) и там же, 1902 г. (альбом)).

  - Последним мне известным воспоминанием о ней является еще более краткий очерк А. П. Чехова (отчасти основанный на очерке Хмырова) в Историческом Вестнике 1895 г., т.12.

  - Напр., из материалов по истории известного общества "Арзамас", как увидим ниже, а также из бумаг семейного архива.

  - [Родство рязанских Буниных с тульскими, к которым принадлежит В. А. Жуковский, с предками И. А. Бунина и граверами Буниными не доказано. Е.Ф.]

  

  - Быть может он и провожал ее в Петербург.

  

  - См. Труды Я. К. Грота, т. IV, стр. 461.

  - Напр., в "Любителе Словесности" Остолопова (1806 г.) и в "Драм. Вестнике" Шаховского, (1808 г.).

  - В дошедшем до нас одном частном письме 7 нюня 1813г. Вас. Мих. Попова (изв. мистика) к Дм. П. Рунину с просьбой о содействии Б-ой в путешествий говорится о ней как об "известной нашей писательнице, коей творения в стихах и прозе сделали бы честь и мужчине..." Русск. Стар. 1895 г., т. 84, No 12, стр. 124.

  - Следует заметить, что Бунина, вынужденная обстоятельствами, при всем повышенном чувстве достоинства, ее отличавшим, мириться с таким своего рода меценатством, все же в душе переживала его болезненно. Биограф ее Чехов упоминает об одном письме Нелединского-Мелецкого к Нелидовой из Твери, где он познакомился с А. П., о таком ее отношения к денежным пособиям и что такие подарки ставили ее в неловкое положение. Ист. Вестн. 1845, No 14, стр. 172-3.

  - На могильном его памятнике (на Волковом кладбище) он охарактеризован очень лестно и трогательно: "Сшедши с поприща мира сего толико же добродетельным, колико счастливым", сказано в заключение: "столь же чтимый, сколь оплакиваемый."

  - Это имя, по идее Буниной, связывает два образа, с которыми она сближает своего друга: Пармен - славный полководец Филиппа и Александра Великого в персидск. войнах и Пармений -один из 70 апостолов и мучеников.

  - См. Русск. Арх. 1902, март (наша статья об этом альбоме).

  

  - Изд.1870 (Берл.), стр.116: 3-ей писательницей, не упомянутой Ш-м, была кн. Урусова.

  - Изд.1870 (Берл.) стр. 176.

  - Там же, стр. 318. Любопытно, что указ о Буниной был с другими бумагами потерян фельдъегерем, и Шишкову пришлось вторично давать государю его подписать. См. стр. 322.

  - См. Русск. Архив 1902 г., март.

  - Зап. II, стр. 328.

  - Соч. Державина, т.III, стр. 436.

  - См. Дамск. Журн; 1831, ч.ХХXIII, стр. 129. Примеч. издателя.

  - Слух о женитьбе Дмитриева прошел уже в 1804 г. См. соч. Державина, т. VI, стр. 147, письмо к Дмитриеву (по словам Я. К. Грота, речь могла быть о Буниной или Плюсковой).

  - Соч. Дмитриева, изд. 5-е 1818 г., ч.II, стр. 71.

  - Соч. Державина, т. VI, стр. 192.

  - Соч. Державина, т. VI, стр. 375.

  - Рассвет, 1861 г. No 1, стр. 226.

  - Милонов, как двоюродной брат П. Н. Семенова, родного племянника А. П., был с ней и в свойстве и в дружеских отношениях.

  - Соч. Милонова, изд. Смирдина, Спб. 1849, стр. 147-154.