Гурштейн Арон Шефтелевич - Плеханов

уры с ходом общественной жизни. Особенное внимание П. уделял французскому буржуазному литературоведению (и историографии) XIX века, выдвинувшему такие имена, как Сталь, Гизо, Сент-Бёв, Тэн. Развитие искусства и лит-ры для П. - закономерный процесс, его закономерность лежит в его социальной обусловленности. В своей большой статье "Французская драматическая литература..." [1905] Плеханов исследовал смену различных жанров во французской драматической литературе (и живописи) XVIII в. в связи с борьбой различных общественных классов (буржуазии и аристократии) в эпоху Великой французской революции. Некоторые положения П. повторяли здесь в модифицированном виде высказывания Маркса (по вопросу об отношении идеологов буржуазии к античности П. давал парафраз начальных страниц "Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта"). Несмотря на ряд верных наблюдений и замечаний, именно в решении П. вопроса о развитии лит-ого (и вообще художественного) процесса проявились с особенной силой тот логизм и та антидиалектичность, к-рые отмечал у Плеханова Ленин. В "Письмах без адреса" П. выдвигал роль подражания и особенно дарвинова так наз. "начала антитеза" в истории развития эстетических идей и вкусов. П. здесь дошел до отождествления дарвинова "начала антитеза", имеющего у Дарвина узкое и трактуемое исключительно биологически содержание, с гегелевским диалектическим понятием "противоречия" (т. XIV, стр. 20). Известно, что Маркс и Энгельс очень высоко ценили теорию Дарвина: в письме к Энгельсу [19 дек. 1860] Маркс писал, что теория Дарвина "содержит естественно-историческую основу для нашей теории". Но они же резко возражали против всяких попыток перенесения дарвиновских "законов жизни животных обществ на человеческое общество". Энгельс пишет в "Диалектике природы": "Здесь - при общественном производстве средств развития - совершенно неприменимы уже категории из животного царства". Это находится в полном согласии с утверждением Маркса о том, что, воздействуя на внешний мир, человек изменяет и свою природу. П. же, как бы он ни старался, так сказать, "социологизировать" дарвиново "начало антитеза" и даже связать его с классовой борьбой, по существу механически переносил его на развитие лит-ого (художественного) процесса. "Распущенность дворянских нравов второй половины XVII ст., - пишет П., - отразилась, как известно, и на английской сцене, где она приняла поистине невероятные размеры... Ввиду этого можно a priori сказать, что рано или поздно в Англии должен был явиться, по началу антитеза (подчеркнуто мной - А. Г.), такой род драматических произведений, главной целью которого было бы изображение и превознесение домашних добродетелей и мещанской чистоты нравов. И такой род, действительно, создан был впоследствии умственными представителями английской буржуазии" (т. XIV, стр. 19). Эту же мысль П. повторил и в своих лекциях о "материалистическом понимании истории", где новый жанр слезливой комедии, выводящей добродетельных персонажей, рассматривается как "реакция" против безграничной распущенности лит-ры и театра, причем политические события лишь "содействовали", по мнению П., этой "реакции" (см. т. XXIV, стр. 380). Тот же термин "реакции" и в том же смысле мы встречаем в применении к Корнелю в рецензии П. на книгу Лансона (рецензия относится к 1897, см. сб. "Г. В. Плеханов - литературный критик", М., 1933, стр. 64). Во всех этих случаях П. не исследовал подлинных, реальных связей искусства с действительными процессами, к-рые и приводят диалектически к новым художественным образованиям. Ведь диалектика лит-ого процесса есть диалектика общественного процесса. У идеологий, говорят Маркс и Энгельс в "Немецкой идеологии", "нет истории, у них нет развития; люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с данной действительностью также свое мышление и продукты своего мышления" (сочин. Маркса и Энгельса, т. IV, стр. 17). П. же в приведенных построениях исходил из чисто внешней логически-механистич. схемы: одно явление в искусстве сменяется противоположным в силу закономерно действующего "начала антитеза", в силу "реакции", к-рую можно предугадать a priori. Ленин говорит о необходимости "познания всех процессов мира в их "самодвижении", в их спонтанейном развитии, в их живой жизни"; такое диалектическое познание процессов "есть познание их, как единства противоположностей" (Ленин, Собр. сочин., изд. 3-е, том XIII, стр. 301). Плеханов же дал здесь логическую схему чередования явлений по признаку их противоположности. И в самом деле: если "умственными представителями английской буржуазии" был действительно создан такой род драматических произведений, задачей к-рого было "изображение и превознесение домашних добродетелей", то произошло это не в силу "реакции", не потому, как думает Плеханов, что раньше в английской литературе господствовала "распущенность дворянских нравов", а потому, что эти ханжеские "домашние добродетели" и лицемерная "мещанская чистота нравов" составляли реальную характерную черту выросшей английской буржуазии, классовые интересы и положение которой на определенной стадии ее развития и обусловили ее стремление к "изображению и превознесению" этой черты.

   В этой своей "антитетической" схеме литературного развития П. по существу повторял взгляды Брюнетьера на смену лит-ых явлений. В работе, предшествующей "Письмам без адреса", в книге "К вопросу о развитии..." П. останавливался подробней на этих взглядах Брюнетьера. "Там, - пишет П., - где Брюнетьер видит лишь влияние одних литературных произведений на другие, мы видим, кроме того, глубже лежащие взаимные влияния общественных групп, слоев и классов; там, где он просто говорит: являлось противоречие, людям захотелось сделать обратное тому, что делали их предшественники, - мы прибавляем: а захотелось потому, что явилось новое противоречие в их фактических отношениях, что выдвинулся новый общественный слой или класс, который уже не мог жить так, как жили люди старого времени" (т. VII, стр. 217). Плеханов здесь правильно выдвигал марксистское положение о том, что в основе развития лит-ры и искусства лежит "противоречие", возникающее в фактических отношениях людей, в их общественных отношениях. Но П. часто ограничивается тем, что вносит лишь марксистские "поправки" к тем или иным воззрениям буржуазного искусствоведения, не нарушая их собственной структуры. Так поступил П. и в отношении к Брюнетьеру: самую схему Брюнетьера, знающую лишь две линии развития - либо подражание либо противопоставление, - П. при всей своей критике сохранял целиком. "Решительно во всех идеологиях, - пишет П., - развитие совершается путем, указанным Брюнетьером. Идеологи одной эпохи или идут по следам своих предшественников, развивая их мысли, применяя их приемы и только позволяя себе "соперничать" с ними, или же они восстают против старых идей и приемов, вступают в противоречие с ними" (т. VII, стр. 216). В этой схеме чрезвычайно характерна самая постановка вопроса: "или - или", эта типическая антидиалектическая формула логизирующей, рационалистической мысли. Как далека эта прямолинейная схема П. от ленинского диалектического решения "проблемы наследства"! Ведь в эту плехановскую схему никак не уложится образование и развитие такой идеологии, как идеология революционного пролетариата - марксизм, который - по словам Ленина - "усвоил и переработал все, что было ценного в более чем двухтысячелетнем развитии человеческой мысли и культуры" (Ленин, Собр. сочин., изд. 3-е, т. XXV, стр. 409-410). И если можно спорить о том, действительно ли всегда П. понимал процесс развития идеологий так прямолинейно-механистически, потому что анализ П. движения французской драматической лит-ры XVIII в. как раз отмечен тенденциями противоположного характера, тенденциями, идущими по линии поисков реальных связей с действительностью, то все же механистичность разбираемой формулы остается характерной для П., отражая присущую ему склонность к схематизации и логизму.

   К числу положительных с марксистской точки зрения моментов в высказываниях П. по вопросу о развитии лит-ого (художественного) процесса должно отнести, как мы уже отмечали выше, замечания П. о социологии различных жанров в лит-ре и искусстве. Ценны также замечания П. о так наз. "литературных влияниях". "Влияние литературы одной страны на литературу другой, - пишет П., - прямо пропорционально сходству общественных отношений этих стран. Оно совсем не существует, когда это сходство равняется нулю" (т. VII, стр. 212). При этом "подражатель отделяется от своего образца всем тем расстоянием, которое существует между обществом, породившим его, подражателя, и обществом, в котором жил образец" (там же). Здесь вопрос о "влияниях" в искусстве ставился П. также на почву реальных общественных отношений.

   Очень важным вопросом является вопрос о диалектике формы и содержания в движении литературного процесса. Как уже указывалось ранее, форма и содержание художественного произведения являлись для П. понятиями соотносительными: между формой и содержанием существует постоянная взаимосвязь, форма определяется содержанием. П. подчеркивал историчность лит-ой формы: "... французская трагедия обязана была своей формой целому ряду причин, коренившихся в ходе общественного и литературного развития Франции" ("Литературные взгляды В. Г. Белинского", т. X, стр. 297). Но П. не подымался до понимания диалектического характера устанавливаемой им связи между формой и содержанием. "Вообще говоря, - писал он, - форма тесно связана с содержанием" (т. XXI, стр. 208). Но ведь в своей диалектической связи форма и содержание представляют собой единое целое, являющееся единством противоположностей. Как на один из элементов диалектики Ленин указывает: "15) борьба содержания с формой и обратно. Сбрасывание формы, переделка содержания" ("Ленинский сборник", т. IX, изд. 2-е, стр. 259). Если мы наблюдаем соответствие формы и содержания в художественном произведении, то это - лишь частный случай, лишь одна из форм того единства противоположностей, каковым является художественное целое; чаще же всего (и именно в движении процесса) это единство противоположностей выступает не как соответствие формы и содержания, а проявляется в форме борьбы противоположностей, в форме противоречия между формой и содержанием. В подходе П. к такому противоречию с особенной остротой обнаруживается его бессилие охватить всю историческую конкретность явления. Он либо не умеет отличить действительное противоречие от противоречия лишь видимого, кажущегося (как это мы видим в статье П. "Французская драматическая литература и т. д." в том месте, где говорится о новом революционном содержании, влитом "в старые литературные мехи", см. т. XIV, стр. 106), либо же, правильно нащупав противоречие, минует реальную, конкретную историчность явлений и удовлетворяется механистически формулированной схемой, являющейся в сущности парафразом идеалистического учения Гегеля о трех ступенях в историческом развитии искусства (символическое искусство Востока, классическое искусство Эллады, романтическое искусство христианства). Мы имеем в виду известное место из "Истории русской общественной мысли" П.: "Вообще говоря форма тесно связана с содержанием. Правда, бывают эпохи, когда она отделяется (разрядка моя - А. Г.) от него в более или менее сильной степени. Это - исключительные эпохи. В такие эпохи или форма отстает от содержания или содержание от формы. Но надо помнить, что содержание отстает от формы не тогда, когда лит-pa только еще начинает развиваться, а тогда, когда она уже склоняется к упадку - чаще всего вследствие упадка того общественного класса или слоя, вкусы и стремления которого в ней выражаются. Примеры: декадентство, футуризм и прочие им подобные литературные явления наших дней, вызванные духовным упадком известных слоев буржуазии. Литературный упадок всегда выражается, между прочим, в том, что формой начинают дорожить гораздо более, нежели содержанием" (т. XXI, стр. 208-209). В этой плехановской схеме дана правильная констатация упадка буржуазного искусства в период общественно-политической деградации буржуазии; здесь также налицо, так сказать, ощущение наблюдаемого в искусстве противоречия между формой и содержанием. Но "ощущение" это не осмыслено, не осознано П. до конца, и данная схема не выходит за пределы характерных для П. абстрактно-логических построений, обедняющих все диалектическое многообразие живой, конкретной исторической жизни. П. - со своей характерной склонностью к схематизации и логизму - говорит здесь абстрактно об эпохах упадка и подъема, о восходящих и нисходящих классах, не учитывал всего многообразия конкретной исторической обстановки. Ко всему этому П. совершенно механистически, антидиалектически отделяет здесь форму от содержания, забывая, что самое это "отставание", к-рое он констатирует, есть лишь своеобразная форма диалектической взаимосвязи между формой и содержанием. Реминисцируя идеалистическую схему Гегеля о ступенях развития искусства, П. в то же время отбрасывал здесь диалектическое понимание Гегелем взаимоотношения между формой и содержанием. Суммируя мысль Гегеля, Ленин писал: "Форма существенна. Сущность формирована так или иначе в зависимости и от сущности" ("Ленинский сборник", т. IX, стр. 135). Гегель подчеркивает, что "при рассмотрении противоположности между формой и содержанием существенно важно не упускать из виду, что содержание не бесформенно, а форма одновременно и содержится в самом содержании, и представляет собою нечто внешнее ему. Мы здесь имеем удвоение формы: во-первых, она, как рефлектированная внутрь себя, есть содержание; во-вторых, она, как нерефлектированная внутрь себя, есть внешнее, безразличное для содержания существование" (Сочин. Гегеля, русское изд. Института Маркса и Энгельса, "т. I, стр. 224). В приведенной схеме П. не знает этого диалектического "удвоения" формы: "форма" здесь влачит у П. лишь "внешнее, безразличное для содержания существование". П. лишь внешне констатировал здесь "феномен", не определяя его сущности. Вместо диалектики формы и содержания в движении лит-ого процесса П. дал здесь геометрическую схему механически перемежающихся прямых линий. Механистичность здесь вновь господствует у П. над диалектическим пониманием процессов.

  

  

  

  

   Как и для Чернышевского, эстетика являлась для П. "теорией искусства". П. стремился к научному обоснованию этой теории, к определению ее объективного критерия. Этот объективный критерий П. находил в марксизме, в диалектическом материализме Маркса - Энгельса, и в этом, т. е. в пропаганде марксистской эстетики, собственно и заключается главная заслуга П. как эстетика и лит-ого критика. "Теперь, - писал П., - возможна научная литературная критика, потому что теперь уже установлены некоторые необходимые prolegomena общественной науки" ("А. Л. Волынский", т. X, стр. 196). В своих выступлениях против идеалистов типа Волынского, против адептов "субъективной социологии" и реакционеров всяческих других оттенков и модификаций П. подчеркивал (и справедливо подчеркивал) объективный характер марксистской лит-ой критики, к-рая исходит в своих суждениях и приговорах от объективно данного состояния производительных сил и общественных отношений. Разбирая лит-ые взгляды Белинского, П. особенно подробно останавливался на тех моментах его деятельности, когда он пытался "найти объективные основы для критики художественных произведений" (см. т. X, стр. 303). С этой же точки зрения П. изучал эстетическую теорию Чернышевского и взгляды французской буржуазно-социологической критики. Заявляя, что научная эстетика "объективна, как физика" (т. X, стр. 192), П. перекликался с предшественником Тэна, фламандцем А. Микиельсом, к-рый еще в 1842 писал, что "изучение открывает ...ряд эстетических законов, столь же ясных, столь же определенных, столь же доказуемых, как и законы физические". П. понимал эту объективность научной критики конечно гораздо глубже, потому что он боролся за нее именем марксизма, т. е., по словам Ленина, "современного материализма, неизмеримо более богатого содержанием и несравненно более последовательного, чем все предыдущие формы материализма" ("Материализм и эмпириокритицизм", Ленин, Собр. сочин., изд. 3-е, т. XIII, стр. 275). Но это признание объективности научной критики не пронизывается у П. той партийностью, к-рую по словам Ленина, материализм включает в себя, "обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы" (Ленин, Собр. сочин., т. I, стр. 276). В своей борьбе против субъективистских посылок "просветительской" критики П. доходил до полного отрицания в области критики категории "долженствования", сводя роль марксистской критики исключительно к констатации, к установлению социального генезиса. Социальная функция лит-ры (и искусства), огромное значение художественных идеологий как могучего средства классовой борьбы и классового воздействия как бы выпадало здесь из поля плехановского зрения. И действительно, от признания объективности научной критики П. фактически скатывается в последний период своей деятельности к позициям объективизма, как напр. в статье о Ропшине.

   Правда, в своих ранних работах П. выдвигал тезис о "публицистичности" научной критики (в противовес субъективной публицистике "просветительской" критики). В своих ранних работах П. доказывал, что "истинно-философская критика является в то же время критикой истинно-публицистической" ("А. Л. Волынский", т. X, стр. 191). Это свое положение П. и проводил в целом ряде своих работ, относящихся к раннему, "социалистическому" (по определению Ленина) периоду его деятельности, когда П. стоял на позициях марксизма. В одной из первых своих статей на лит-ые темы ("Два слова читателям-рабочим", 1885) П. пишет, обращаясь к рабочим: "У вас должна быть своя поэзия, свои песни, свои стихотворения. В них вы должны искать выражения своего горя, своих надежд и стремлений. Чем сознательнее станете вы относиться к своему положению, чем больше гнева и негодования будет возбуждать в вас ваша современная участь, тем настойчивее будут эти чувства проситься наружу, тем богаче будет ваша поэзия" (сб. "Г. В. Плеханов - литературный критик", М., 1933, стр. 28). Свою речь о Некрасове [1903] П. закончил следующим образом: "...смерть давно уже скосила Некрасова. Поэт разночинцев давно уже сошел с литературной сцены, и нам остается ждать появления на ней нового поэта, поэта пролетариев" (т. X, стр. 325). В статье о французской драматической лит-ре и живописи XVIII в. [1905] П. выступил на защиту политического искусства: "...пусть не говорят, - пишет здесь П., - что такое искусство не может не быть бесплодным. Это ошибка. Неподражаемое искусство древних греков в весьма значительной степени было именно таким политическим искусством... А что касается французского искусства эпохи революции, то "санкюлоты" и вывели его на такой путь, по какому не умело ходить искусство высших классов: оно становилось всенародным делом" (том XIV, стр. 117).

   Во всех этих приведенных случаях, как и в ряде других (см. напр. статью П. "Пролетарское движение и буржуазное искусство", 1905, т. XIV), П. выступал как публицист именно в верном и хорошем смысле этого слова, как революционный публицист, проводя марксистскую, пролетарскую точку зрения. Но характерные для П. непоследовательность и двойственность пересекают эту революционно-публицистическую линию его литературно-критической деятельности. И было бы чрезвычайно ошибочно отождествлять плехановский тезис о "публицистичности" научной критики (и лит-ры как таковой) с ленинским принципом партийности. Для Ленина принцип партийности есть основной, формирующий принцип подлинно-марксистской, подлинно-пролетарской науки и лит-ры, действительно свободной, по словам Ленина, и открыто связанной с пролетариатом. Ленин понимал "принцип партийной литературы" в том смысле, что "литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, "колесиком и винтиком" одного единого, великого социал-демократического (писано в 1905, когда коммунистическая партия еще носила имя "социал-демократической" - А. Г.) механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса" (Ленин, Партийная организация и партийная литература, Собр. сочин., т. VIII, стр. 387). Принцип партийности в понимании Ленина как бы "включен" в самое понятие объективного познания, потому что партия революционного пролетариата как его авангард обладает исторически высшей формой этого познания. Для П. же "публицистичность" есть по существу лишь форма классового пристрастия, классовых симпатий и антипатий, и даже суженная до таких пределов плехановская "публицистичность" не есть необходимый, постоянный признак марксистской критики, "публицистичность" в его понимании ограничивается лишь определенными, именно "переходными" общественными эпохами. П. пишет: "... в известные исторические эпохи публицистика неудержимо врывается в область художественного творчества и распоряжается там, как у себя дома. То же с критикой. Во все переходные общественные эпохи она пропитывается духом публицистики, а частью и прямо становится публицистикой. Дурно это или хорошо? C'est selon! Но главное - это неизбежно..." ("А. Л. Волынский", т. X, стр. 193). Такое понимание "публицистичности" принципиально отлично от ленинской "партийности". В плехановской формулировке звучит как бы объективистское отношение даже к самой "публицистичности". П. как бы говорит: ничего не поделаешь, в переходные общественные эпохи этого не миновать! Вот эти нотки струвианского объективизма, то и дело прорывающиеся даже в ранних работах П., начинают впоследствии звучать со всей определенностью и явственностью. В своем известном предисловии к 3-му изданию сборника "За двадцать лет" [1908] П. решительно отводит от себя обвинение, выдвинутое против него одним критиком, в том, что он в своих лит-ых суждениях руководствуется степенью близости общественных взглядов разбираемых им авторов с его, П., собственными общественными убеждениями. Такое обвинение П. считает "нелепым", "потому что для критика, как для такового, речь идет не о том, чтобы "смеяться" или "плакать", а о том, чтобы понимать" (т. XIV, стр. 184). Но ведь от такого "понимания" один шаг к тому, чтобы уже и "простить". И действительно, в своей статье о романе Ропшина "То, чего не было" (1913, т. XXIV) П. доходит в своем объективистском "понимании" до того, что он совершенно прощает автору его ренегатство и отход от революции. Эта статья была написана П. незадолго до того, как он стал проповедывать "классовый мир"перед лицом наступающего на "отечество" врага. Очевидно эпоха "классового мира" уже не оставляла никакого места для плехановской "публицистичности "!

   В самом построении лит-ого анализа П., парафразируя Белинского, различал два акта. Первую задачу критика П. видел в том, "чтобы перевести идею данного художественного произведения с языка искусства на язык социологии, чтобы найти то, что может быть названо социологическим эквивалентом данного литературного явления" (том XIV, стр. 183-184). "Вторым актом верной себе материалистической критики должна быть, как это было и у критиков-идеалистов, - оценка эстетических достоинств разбираемого произведения" (там же, стр. 189). Вопрос о форме художественного произведения является, как это неоднократно подчеркивал П., вопросом, существенным для художественного критика. "Смотря на "Mariage de Figaro" как на выражение борьбы третьего сословия со старым порядком, мы, само собою разумеется, не будем закрывать глаз на то, как выражена эта борьба, т. е. справился ли художник со своею задачею" ("А. Л. Волынский", т. X, стр. 190). Форма художественного произведения является, по П., объектом именно так наз. "второго акта" критики. Всякий анализ требует конечно членения и диференциации; вот почему самое деление критического анализа на два "акта" не вызывало бы особых возражений, если бы с этим делением мы не ассоциировали высказываний П. об "области эстетики" как области, противополагаемой живым, реальным отношениям людей с их классовыми интересами и пристрастиями, в среде к-рых и создаются реальные художественные произведедения. "Эстетическое" противопоставляется здесь реальному, т. е. социальному, классовому, как категории "внеэстетической". П., к счастью, не остается последовательным в проведении этой мысли, к-рая находится в явном противоречии с его марксистским тезисом о художественной форме как исторической категории, связанной с содержанием. Но вообще П. не отрицает возможности для критики "чисто-эстетических суждений" (т. XXIV, стр. 288) и в целом ряде своих конкретных эстетических оценок остается в плену у традиционных, привычных буржуазно-эстетических понятий и представлений. Такие моменты мы встречаем напр. в статье П. о международной художественной выставке в Венеции [1905], когда П. говорит об "антиэстетических впечатлениях" (т. XIV, стр. 78, 84). Но особенно резко проступают эти черты П. в статье об Успенском, а также в речи о Некрасове [1903], где П. говорит о его "антиэстетических погрешностях" (т. X, стр. 377). П. не умеет здесь найти те новые качественные моменты, к-рые были созданы поэтикой Некрасова либо Успенского как представителей нового общественного слоя в лит-ре. Правильный взгляд на художественную форму как на категорию историческую и меняющуюся вместе с социальными условиями ее создания уступает в этих суждениях П. место его "предрассудку", буржуазно-идеалистическим понятиям об "эстетическом" и "антиэстетическом". Вот в этих-то случаях и сказывается у П. механистическое разграничение между социологическим и эстетическим (художественным) анализом.

   С этим вопросом самым тесным образом связан вопрос о критерии художественности в понимании П. И здесь П. не обнаруживает необходимой последовательности. У Ленина вопрос о художественности подчиняется более общей проблеме отношения данного художественного явления к действительности. Говоря о Толстом как "зеркале русской революции", Ленин замечает: "...если перед нами действительно великий художник, то некоторые хотя бы из существенных сторон революции он должен был отразить в своих произведениях" (Ленин, Собр. сочин., т. XII, стр. 331). Здесь Ленин как бы устанавливает известную градацию художественности в зависимости от глубины и полноты отражения действительности в художественном произведении. П., говоря о художественности, колеблется между двумя полюсами. Он либо выставляет в качестве "объективного мерила" художественности исключительно формальный признак "соответствия формы идее" (т. XIV, стр. 180) либо же, справедливо требуя определенной качественности идейного содержания, выдвигает чрезвычайно зыбкую и окрашенную в тона "абсолютной морали" категорию "ложной идеи", утверждая, что такая идея не может быть положена в основу художественного произведения (см. статью П. о Гамсуне "Сын доктора Стокмана", т. XIV). При определении "правдивости" и "ложности" художественной идеи П. пытается опереться на формулу Рёскина о "высоте выражаемого настроения". Взятая в таком плане категория "ложной идеи" теряет у Плеханова исторические очертания, приобретая контуры "вечных" "этических" норм. Но самая мысль Плеханова об идейности художественных произведений как существенном моменте ("при прочих равных условиях", по выражению П.) их сравнительной оценки принадлежит к положительным и плодотворным его высказываниям. И П. справедливо связывает художественные недостатки ибсеновского творчества, заключающиеся в "недостаточной определенности его образов", в "элементе отвлеченности и схематизма", с характером идейности Ибсена, с тем, что художник "не сделался идейным до конца" ("Генрик Ибсен", т. XIV, стр. 194). Об идейности как необходимом и решающем моменте художественного творчества, притом идейности определенного качества, соизмеряемой с "идеей четвертого сословия", говорит П. в ст. "Пролетарское движение и буржуазное искусство" (т. XIV). Во всех этих своих положениях и требованиях П. подходил к вопросу о художественности с правильных позиций. Особенно рельефно - хоть и в другом плане - формулирует П. свой взгляд на значимость художника и его творчества в одной из своих ранних статей о Белинском: "...великий поэт, - писал здесь П., - велик лишь постольку, поскольку является выразителем великого момента в историческом развитии общества" ("Литературные взгляды В. Г. Белинского", т. X, стр. 298). Этот правильный взгляд на подлинную художественность уживается однако у П. с рецидивами буржуазно-идеалистических понятий об "эстетическом" и "антиэстетическом", о чем сказано выше.

   П. при всех своих ошибках и уклонениях от позиций марксизма выступал против "искусства для искусства", во имя "искусства для жизни". Уже в одной из своих первых статей на лит-ые темы "Реакционные жрецы искусства и г. А. В. Стерн" [1888] П. разоблачал сторонников "искусства для искусства". "Между тем, - писал здесь П.,- как гг. критики "Русского Вестника" всегда были горячими сторонниками так называемой у нас теории искусства для искусства, - гг. беллетристы, подвизавшиеся на страницах этого журнала, никогда не отличались столь идеальным настроением", они "охотно принимали участие даже в "битвах" приютившего их органа с людьми враждебного лагеря" (т. X, стр. 408). На эстетических теориях Белинского и Чернышевского П. прослеживал, как постепенно вырабатывался и обосновывался на русской почве принцип "искусства для жизни". Уже Белинский приходил к выводу, что искусство служит общественным интересам (том X, стр. 279); по понятиям Чернышевского, искусство призвано "быть для человека учебником жизни", оно "должно служить на какую-нибудь существенную пользу" (т. VI, стр. 251 и 252). И П. принимал эти положения, стремясь перевести их на научную почву марксистского мировоззрения. Уклонением с этого пути является внешне кажущаяся диалектической попытка П. доказать, что не во все эпохи принцип "искусства для искусства" являлся реакционным (эта попытка относится еще к 1897, П. впервые провел эту мысль в ст. "Литературные взгляды В. Г. Белинского", но особенно ее развил в статье "Искусство и общественная жизнь", 1912, т. XIV). Мысль эту П. хотел доказать на ряде примеров, в частности на примере французских романтиков. В их пропаганде "искусства для искусства" П. видел - правда, ограниченный - протест против буржуазного уклада, против быта буржуазии; однако П. забывал, что, несмотря на элементы этого протеста, романтическое превознесение "чистого искусства" как единственного пристанища подлинной мысли и чувства является по существу более рафинированной формой реакции, нежели неприкрытая буржуазная мораль. Здесь П. под своей внешней "диалектичностью" снова ярко обнаружил свою чуждость ленинским принципам неуклонной и безоговорочной партийности. Но все ценное и положительное, что есть в лит-ом наследии П., создано под знаком "искусства для жизни". Можно в известной мере приложить к самому П. - революционного периода его деятельности - слова, сказанные им о наших просветителях: "Наши просветители вовсе не пренебрегали поэзией, но они предпочитали поэзию действия всякой другой" (т. VI, стр. 254).

  

  

  

  

   Конкретное изучение художественных явлений требует для себя - в качестве одной из основных предпосылок - правильного понимания исторического процесса, в рамках к-рого они, эти явления, протекают и непосредственную составную часть к-рого они составляют. П. было как раз чуждо правильное понимание исторического процесса и не только эпохи империализма и пролетарских революций, но и предшествующих эпох. Общественно-политические воззрения П., его меньшевизм и социал-шовинизм, будучи, так сказать, обращены на прошлое, представляли это прошлое в искаженном виде. П. не понимал характера и движущих сил нашей революции. Он выступал против ленинского учения о двух путях развития капитализма и двух линиях революции в России, он - в целях оправдания меньшевистской тактики - принял буржуазную точку зрения на своеобразие русского исторического процесса и защищал теорию внеклассового характера русского самодержавия (в "Истории русской общественной мысли"). Исторические взгляды П. подводили, так сказать, "теоретическую" базу под его меньшевистские высказывания в области текущей политики и тактики. Вот почему, несмотря на сравнительное обилие у П. работ, касающихся русской лит-ры, преимущественно XIX в., мы не найдем у него правильной цельной схемы развития русской лит-ры. Да и в оценке отдельных идеологий, игравших значительную роль в развитии русской лит-ры, в оценке народничества и "просветительства" позиции П. значительно отличаются от ленинских. Ленин так характеризовал отношение меньшевизма (и следовательно также П.) к народничеству: "Воюя с народничеством, как с неверной доктриной социализма, меньшевики доктринерски просмотрели, прозевали исторически реальное и прогрессивное историческое содержание народничества, как теории массовой мелкобуржуазной борьбы капитализма демократического против капитализма либерально-помещичьего, капитализма "американского" против капитализма "прусского". Отсюда их чудовищная, идиотская ренегатская идея..., что крестьянское движение реакционно, что кадет прогрессивнее трудовика, что "диктатура пролетариата и крестьянства"... противоречит "всему ходу хозяйственного развития"" (из письма Ленина И. И. Скворцову-Степанову, 1909, см. Ленин, Собр. сочин., т. XIV, стр. 214). Черты доктринерского отношения имеются и в плехановской оценке "просветительства", подчеркивающей его антиисторичность в отличие от ленинской оценки и здесь вскрывающей "исторически реальное и прогрессивное историческое содержание".

   Из работ П., посвященных отдельным представителям русской лит-ры, наибольшее значение имеют его работы о Белинском и Чернышевском. Несмотря на то, что ряд положений П. о Белинском требует пересмотра и ревизии, статьи П. о Белинском сохраняют для нас свою ценность. Заслуга П. здесь заключается в том, что он не ограничивает своего анализа рамками лит-ых взглядов Белинского, к-рые сами по себе имели огромное значение в развитии русской лит-ры и в развитии эстетических воззрений. П. пишет: "...живой и сильный ум Белинского стремился проложить новые "стези" не только в литературной критике. Его упорная работа была направлена также и на социально-политическую область. И его попытка найти новый путь в этой области заслуживает даже большего внимания, чем сделанное им собственно в литературе" (речь о Белинском, 1898, т. X, стр. 332). П. выступал против попыток Венгерова "стилизовать" Белинского под "мирного" социалиста и подробно останавливался на эволюции взглядов Белинского в отношении к рабочему классу и классовой борьбе. Ранние статьи П. о Чернышевском, собранные в его немецкой книге о Чернышевском (книга эта вышла в 1894; эстетических взглядов Чернышевского П. здесь касался лишь частично, дав их подробный разбор несколько позднее, в 1897), вызвали очень высокую оценку со стороны Ленина. "Плеханов, - писал Ленин, - в своей книге о Чернышевском (статьи в сб. "Социал-демократ", изданные отдельной книгой по-немецки) вполне оценил значение Чернышевского и выяснил его отношение к теории Маркса и Энгельса" (Ленин, Попятное направление в русской социал-демократии, 1899, Собрание сочинений, т. II, стр. 545). В 1910 П. выпустил новую книгу о Чернышевском (изд. "Шиповник"), включавшую старые статьи, подвергшиеся однако ряду изменений. В XXV "Ленинском сборнике" опубликованы примечания Ленина на полях экземпляра книги П. о Чернышевском. Ленин тщательно сравнивает новые и старые формулировки П. и в случаях, вносящих изменения, отмечает на полях: "изменено!" Ленин подчеркивает то место у П., где говорится о том, что Чернышевский, подобно Фейербаху, сосредоточивает свое внимание почти исключительно на "теоретической" деятельности человечества, и Ленин замечает на полях: "таков же недостаток книги Плеханова о Чернышевском" (стр. 221). И в другом месте Ленин пишет: "Из-за теоретического различия идеалистического и материалистического взгляда на историю Плеханов просмотрел практически-политическое и классовое различие либерала и демократа" (стр. 231). Аналогичные изменения можно найти и в позднейших статьях Плеханова о Белинском, написанных в последний период деятельности Плеханова.

   Выступая против идиллических "стилизаций" по отношению к таким "неистовым" представителям литературы, как Белинский, П. однако порой сам создавал совершенно неверные характеристики крупнейших лит-ых явлений. Такова напр. легенда его о Пушкине, которая должна аргументировать его же неверное, включающее идеалистические элементы построение о разладе художника со средой.

   Статьи П. о Горьком и Толстом любопытны для нас в том отношении, что они дают возможность - путем сравнения со статьями Ленина на ту же тему - особенно четко обнаружить то глубокое различие, к-рое существовало между П. и Лениным в их подходе к писателям и лит-ым явлениям. Для Ленина Горький был "безусловно крупнейший представитель пролетарского искусства, который много для него сделал и еще больше может сделать" (Ленин, Заметки публициста, 1910, Собрание сочинений, т. XIV, стр. 298). П. же, хотя и называет Горького "высоко-талантливым художником пролетарием" ("К психологии рабочего движения", 1907, т. XXIV, стр. 257), неоднократно выступает против симпатий Горького к большевистской тактике в рабочем движении, превращая свои высказывания о Горьком в выступления против большевизма. Статьи П. о Толстом имели известное положительное значение, потому что П. выступал в них против реакционной пассивистской доктрины Толстого и против различных ревизионистских попыток со стороны ликвидаторов оправдать эту реакционную толстовскую доктрину. Одну из этих статей П. о Толстом Ленин называет "хорошим фельетоном", а о другой Ленин пишет: "Плеханов тоже взбесился враньем и холопством перед Толстым, и мы тут сошлись" (из письма Ленина к Горькому, 1911, см. сочин. Ленина, изд. 3-е, т. XV, стр. 57). Но какое глубокое различие между оценками, данными Толстому П. и Лениным! В статьях П. о Толстом особенно ярко сказалась приверженность П. к логически-имманентному анализу идеологических явлений. П. анализирует идейное содержание толстовского учения и устанавливает господствующее в нем "смешение представлений". П. даже не ставит вопроса о социальном генезисе и содержании творчества Толстого. Он ограничивается лишь постулатом о том, что "Толстой был и до конца жизни остался большим барином" ("Отсюда и досюда", 1910, т. XXIV, стр. 192). Ленин же, верный своему принципу вскрывать классовую сущность явлений, "смотреть на суть дела, а не на фразы, - ...исследовать классовую борьбу как основу "теорий" и учений, а не наоборот" (Ленин, Собр. сочин., изд. 3-е, т. XV, стр. 466), подходит к творчеству Толстого "с точки зрения характера русской революции (речь идет о революции 1905 - А. Г.) и движущих сил ее" и приходит к своему гениальному тезису о творчестве Толстого как "зеркале русской революции" со всеми ее противоречиями, выражающими "как раз особенности нашей революции, как крестьянской буржуазной революции" ("Лев Толстой как зеркало русской революции", 1908, Собрание сочинений, т. XII, стр. 333). К такому выводу конечно не мог притти Плеханов, который не понимал роли крестьянства в революции, к-рый вообще не понимал характера и движущих сил первой русской революции, этой нашей "генеральной репетиции".

   В своих конкретных работах по вопросам лит-ры П. касается не только русской лит-ры, но и целого ряда лит-ых явлений Зап. Европы. П. между прочим еще в 1897 в рецензии на книгу Скабичевского писал: "Нельзя написать... сколько-нибудь дельную историю русской литературы, не зная истории западноевропейских литератур" (т. X, стр. 307). Плеханов часто опирается на выводы буржуазно-социологического литературоведения, особенно французского (Тэн, Брюнетьер и др.). Из критиков-марксистов заметное влияние оказали на П. Меринг, на чью "Легенду о Лессинге" П. ссылается, очень высоко ее оценивая (т. XIV, стр. 100), и особенно Лафарг. У последнего П. заимствовал квалификацию французского романтизма как буржуазной лит-ой формации ("Происхождение романтизма" Лафарга появилось в 1896). С Лафаргом же П. сближает пристрастие к французской буржуазно-социологической критике и ряд аналогичных ошибок (объективистский характер некоторых формулировок о задачах исторической критики, понимание смены лит-ых явлений в смысле брюнетьеровской "реакции" против предыдущих явлений). С Мерингом - в плане теоретическом - П. сближают кантианские рецидивы, занимающие, правда, у Меринга большее и более существенное место; но между П. и Мерингом существует огромное принципиальное различие: в то время как П. в своей "эволюции" катился вниз, к меньшевизму и социал-шовинизму, Меринг остался революционером и в ходе своего развития пришел к коммунизму.

   Из характеристик отдельных европейских писателей, данных П., следует выделить характеристику Бальзака. Еще в своей книге "К вопросу о развитии монистического взгляда на историю" [1895] П. писал, что "Бальзак много сделал для объяснения психологии различных классов современного ему общества" (т. VII, стр. 239). В 1897 в рецензии на книгу Лансона П. дал несколько более развернутую характеристику Бальзака, к-рая, несмотря на свою краткость, поражает своей значительностью. П. писал здесь: "Он (Бальзак - А. Г.) "брал" страсти в том виде, какой давало им современное ему буржуазное общество; он со вниманием естествоиспытателя следил за тем, как они растут и развиваются в данной общественной среде. Благодаря этому он сделался реалистом в самом глубоком смысле этого слова и его сочинения представляют собою незаменимый источник для изучения психологии французского общества времен реставрации и Людовика Филиппа" (сб. "Г. В. Плеханов - литературный критик", М., 1933, стр. 50). Характеристика, данная Бальзаку Энгельсом, опубликована лишь недавно; П. мог опираться в своей характеристике лишь на разрозненные замечания Маркса о Бальзаке. Исходя из этих замечаний и правильно применяя здесь диалектический метод Маркса - Энгельса, П. пришел в отношении Бальзака к выводам, в известной мере совпадающим с выводами Энгельса. Помимо своего непосредственного значения конкретной характеристики писателя характеристика Бальзака, данная П., имеет также большое методологическое значение, так как она ставит вопрос об объективной значимости художественного творчества. Выделим также брошюру П. об Ибсене (т. XIV; заключительная глава приведена в названном выше сб. "Г. В. Плеханов - литературный критик"), дающую классовый анализ его творчества.

   Касаясь явлений новейшего буржуазного искусства, П. неизменно подчеркивал его деградацию и упадок. "Тот самый капитализм, - пишет П., - который в области производства является препятствием для употребления в дело всех тех производительных сил, которыми располагает современное человечество, является тормозом также и в области художественного творчества" (сб. "Г. В. Плеханов - литературный критик", стр. 130).

   П. начал свою лит-ую работу, когда в области русской общественной мысли господствовала субъективно-социологическая доктрина народников, а в области лит-ой критики наряду с эпигонами "реального" направления типа Скабичевского с его "благонамеренным", "самодовольным, мелко-мещанским" (по определению П.) демократизмом стали занимать свое место наши доморощенные идеалисты типа Волынского. П. заострял свои статьи против всех этих разнообразных рыцарей абсолютной и субъективной "истины", как позднее он бичевал носителей религиозно-мистического декаданса и прочих идеалистов (статьи П. о "так наз. религиозных исканиях", статьи против Иванова-Разумника, Философова, Гершензона). П. в лучших своих работах боролся против идеализма в разных его проявлениях и вариациях, пропагандируя идеи марксизма.

   Подобно критике Белинского, Чернышевского, Добролюбова, этих лучших представителей революционных разночинцев в литературе, критика П. не замыкалась рамками одной лит-ры, а носила в себе явственные элементы "социальной критики". П. продолжал традицию революционно-демократической критики 60-70-х гг., к-рая проповедывала и защищала свои общественно-политические взгляды в форме литературно-критических статей. Но взгляды П. были уже - в его лучший, революционный период - взглядами нового, пришедшего на русскую историческую арену класса, взглядами пролетариата, "четвертого сословия".

   Лит-ый стиль П. создавался под непосредственным влиянием образцов русской революционной публицистики. Традициям французской критики, к к-рой П. питал неизменное пристрастие, он обязан ясностью и простотой изложения. Полемической заостренности П. учился у основоположников марксизма, усвоив их излюбленный прием - через критику, через отрицание враждебных идеологий утверждать свои собственные взгляды и убеждения.

  

  

  

  

   П. приходилось проводить и защищать свои взгляды на лит-ру и искусство в атмосфере вражды и непонимания со стороны последышей народничества, этих - по выражению П. - "Дон-Кихотов наших дней", и разнообразных других идеалистов, эстетов и формалистов, объединяемых П. одним общим именем "декадентов". Именно отсюда шло обвинение в "закостенелой преданности г. Плеханова философии Гегеля"; именно здесь родились презрительные клички "марксометра" и "циферблата г. Бельтова". Большевистская критика, группировавшаяся вокруг большевистской периодической печати и стремившаяся проводить ленинский принцип партийности, конечно многим была обязана литературно-критической деятельности П., тому ценному и положительному с революционно-марксистской точки зрения, что она в себя включала; да и ряд лит-ых статей самого П. увидел впервые свет в большевистских изданиях. Но те антимарксистские установки и тенденции, которые имелись у П. (особливо в его позднейший период), были подхвачены меньшевистской лит-ой критикой. Лит-ый меньшевизм, объявив своим знаменем П., подхватил и стал развивать дальше отрицательную сторону воззрений П., его антимарксистские, антиленинские тенденции и элементы. После Октябрьской революции, уже в советских условиях, лит-ый меньшевизм продолжал это свое дело, применяясь к новым условиям. Лит-ый меньшевизм выхолащивал из литературоведческих работ П. революционное содержание и выпячивал их реакционные меньшевистские тенденции и элементы. В этом отношении особенно характерна меньшевистская литературоведческая система Переверзева (и его последователей), в своих историч. построениях повторявшего ложные историч. концепции П. и доведшего меньшевистский объективизм П. до фатализма. Свое дальнейшее развитие нашел у Переверзева и ряд других плехановских моментов, как например теория искусства как "игры". Л. Аксельрод (Ортодокс), другая представительница меньшевизма в литературоведении, подчеркивает и развивает имеющиеся у П. лишь в зачаточной форме кантианские элементы. В работах таких представителей лит-ого меньшевизма, как Кубиков и Львов-Рогачевский, плехановский метод деградирует до степени несколько модернизованных благодаря марксистской фразеологии историко-культурных построений. Такова была "судьба" плехановского наследия, попавшего в руки меньшевистских продолжателей плехановского дела (подробнее см. "Меньшевизм в литературоведении"). Разные "теоретики" с другими установками пытались "стилизовать" П. на свой лад: так, М. А. Яковлев превращает П. чуть ли не в последователя Ал-дра Веселовского, а Андрузский использует плехановские высказывания для обоснования своих идеалистич. построений в области эстетики.

   Большевистская мысль давала сразу отпор антимарксистским положениям в теоретических работах П.; достаточно вспомнить ту резкую критику плехановских ошибок в области философии, искажающих учение Маркса - Энгельса, к-рую мы находим у Ленина. Сталин в своих лекциях "Об основах ленинизма" [1924] с предельной четкостью поставил вопрос о различии между Лениным и Плехановым в области теории, как и в более широком плане - между ленинизмом и теоретическими догмами II Интернационала вообще. Несмотря на эти точные и четкие указания, П. оставался в представлении ряда различных "теоретиков" и их последоват