Иванов Иван Иванович - Корсар (Байрона)

  

   Источник: Байронъ. Библ³отека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 1, 1904.

   OCR Бычков М. Н.

  

   "Корсаръ" явился въ свѣтъ въ 1814 году. Написанъ онъ былъ въ минувшемъ декабрѣ, въ течен³е двухъ недѣль. Писалъ его поэтъ съ увлечен³емъ и внесъ въ него очень многое изъ жизни - very much from existence. Такъ говоритъ самъ Байрон, - и правда, и поэз³я были оцѣнены публикой вполнѣ.

   Въ первый же день разошлось десять тысячъ экземпляровъ поэмы. Издатель называлъ ее, "Carmen triumphale", - успѣхъ, очевидно, равнялся тр³умфу. И "Корсаръ" навсегда остался въ байроновской поэз³и фактомъ яркимъ и байроническимъ по преимуществу. Иначе и быть не могло. Если три обширныхъ пѣсни могли быть написаны въ двѣ недѣли, - очевидно, онѣ писались не только съ художественнымъ увлечен³емъ, но и со всѣмъ пыломъ сердца, какой вообще отличаетъ исповѣди.

  

  

   Корсаръ-разбойникъ. Къ такому герою байроновская публика была приготовлена. Съ Востока поэтъ привезъ двойственныя впечатлѣн³я. Ихъ можно было бы назвать культурно-публицистическими и непосредственно-художественными. Одни дали содержан³е "Чайльд-Гарольду"; друг³я поэтъ использовалъ въ цѣломъ рядѣ поэмъ совершенно иного жанра, - какого именно - опредѣлялось самимъ свойствомъ этихъ впечатлѣн³й.

   Своеобразное отношен³е и любопытная уживчивость двухъ источниковъ байроновскихъ увлечен³й нагляднѣе всего поясняются чисто-географическимъ примѣромъ. На Балканскомъ полуостровѣ Байронъ, переодѣвш³йся для начала Чайльд-Гарольдомъ, нашелъ два народа въ разныхъ политическихъ положен³яхъ: Грец³ю - порабощенную, хотя и съ великимъ прошлымъ, и Турц³ю - побѣдоносную и варварскую. Отсюда два мотива. Одинъ - призывъ: когда же возстанетъ Грец³я, и ему посвященъ лиризмъ "Чайльд-Гарольда".

   По сосѣдству - Турц³я. Здѣсь нѣтъ великаго прошлаго, нѣтъ ни Ѳемистокловъ, ни Сократовъ, - и будущаго нѣтъ, но есть нѣчто, чего не въ силахъ дать ни классическ³я предан³я, ни надежды на политическую свободу. Какъ выразился шекспировск³й Антон³й: "очарователенъ Востокъ и клонитъ къ нѣгѣ".

   И не Байрону было устоять противъ этой "нѣги". Недаромъ онъ за два года до путешеств³я признавалъ, что мысли его отличаются сладострастнымъ оттѣнкомъ. Вотъ этотъ оттѣнокъ и разросся въ чрезвычайно безпокойную тѣнь въ странѣ гаремовъ.

   Если поэтичны воспоминан³я о Ѳермопилахъ, то вѣдь и сераль имѣетъ свою поэз³ю. Красавицы съ громадными задумчивыми глазами, невольницы своихъ повелителей, страстныя, отважныя, - но безнадежно запертыя за тридевять замковъ. И если увлекательно представить, какъ сынъ возставшей Эллады разобьетъ цѣпи на рукахъ этой классической красавицы, - несомнѣнно есть своя привлекательность и въ отвагѣ того молодца, который съумѣетъ освободить для страстной любви гаремную затворницу.

   И у молодого Байрона два героя, двѣ героини и, значитъ, два романа. Одинъ - повстанецъ-патр³отъ, другой - неукротимо-страстный искатель приключен³й; одна героиня - самая величественная и отвлеченная - свободная родина свободныхъ гражданъ; другая - самая нѣжная и общепонятная - всегда одна и та же, но съ многочисленными звучными именами - Леила, Зюлейка, Гюльнара, неизмѣнно первая красавица въ м³рѣ: earth holds no other like - земля не знаетъ подобной!

   И въ этой области лиризмъ Байрона подчасъ несравненно стремительнѣе, чѣмъ въ области политики и истор³и.

   Тамъ поэту безпрестанно приходится окрылять свой ген³й предметами посторонними для чувства и вдохновен³я, - подчасъ просто книжной эрудиц³ей, - перелагать въ стихи довольно сух³я данныя и при всемъ удивительномъ стихотворческомъ дарован³и поэта чувствуется какая-то обязательность, принужденность въ его восклицан³яхъ предъ разными реликв³ями античной старины.

   Довольно однообразны и тиртеевск³е мотивы, - кличи о возстан³и, которыя поэту приходится обращать по разнымъ адресамъ, - и столь же обязательно, какъ восторгаться эллинскимъ искусствомъ.

   Но ничто не можетъ сравниться съ вольностью полета байроновскаго лиризма тамъ, гдѣ предъ нами не Тиртей, а Овид³й и Анакреонъ, - не порабощенная страна, а угнетенная женщина.

   И Байронъ чувствуетъ всю силу этого мотива надъ своимъ талантомъ. Ни у одного поэта нѣтъ такого безграничнаго прославлен³я чувства любви, какъ у Байрона. Это одна изъ самыхъ характерныхъ чертъ байроновской поэз³и.

   Вопросъ идетъ, разумѣется, не о качествахъ любви: съ поэз³ей считаться въ этомъ отношен³и было бы, по меньшей мѣрѣ, безцѣльно. Вопросъ въ нравственномъ и даже культурномъ, общечеловѣческомъ значен³и любви, какъ страсти. Оно, по мнѣн³ю Байрона, - несоизмѣримо, т.-е. съ нимъ нельзя сравнить не только какую либо одну добродѣтель, но даже всѣ ихъ вмѣстѣ взятыя.

   Будь на совѣсти у человѣка тысяча преступлен³й, но если онъ сохранилъ способность страстно любить, - онъ - герой, онъ заслуживаетъ нашего высшаго интереса и нашего сочувств³я и нашего удивлен³я. О немъ одномъ стоитъ написать гораздо болѣе обширную поэму, чѣмъ о всѣхъ герояхъ свободы на всѣхъ полуостровахъ Европы. Надо только, чтобы любовь была такой, что называется - вѣчная и безумная, чтобы герой могъ, подобно Корсару, сказать своему предмету:

  

   My very love to thee is hate to them,

  

   т.-е. моя любовь къ тебѣ-это ненависть къ человѣческому роду.

   Тогда герой можетъ освободить себя отъ всякихъ соц³альныхъ и нравственныхъ услов³й, - и поэтъ заявитъ о немъ: "всѣ добродѣтели исчезли, но и преступность даже не могла погасить самой прелестной изъ нихъ - this loveliest one!" Такъ и въ эпитаф³и герою будетъ сказано; онъ завѣщалъ потомству имя - съ тысячью преступлен³й и съ одной добродѣтелью!

   Почему любовная страсть - добродѣтель? У Байрона нѣтъ отвѣта и отвѣта нельзя отыскать ни въ судьбѣ, ни въ личностяхъ его героевъ. У поэтовъ искони принято въ чувствѣ любви прославлять силу облагораживающую, т.-е. осердечивающую и смягчающую. У Байрона совершенно напротивъ: любовь превращаетъ человѣка въ опасное антисоц³альное существо. Это - хищное животное, укрывшееся съ своей самкой въ пещерѣ, на утесѣ, въ лѣсу, въ пустынѣ. Такую именно любовь сталъ изображать поэтъ, побывавъ на Востокѣ, и этотъ мотивъ надолго отодвинулъ другой - идейный и культурный. "Корсаръ" только самое искусное звено - въ длинной цѣпи, ковавшейся со страстью и въ течен³е цѣлыхъ лѣтъ.

   И здѣсь есть извѣстная послѣдовательность.

   Начало - "Гяуръ^и. Это первый набросокъ любовника-хищника. Въ поэмѣ этой будто борятся оба мотива - культурный и эротическ³й. Въ началѣ - тоска по эллинской свободѣ и укоризны покорнымъ рабамъ. Но это - мотивъ изъ другой пѣсни; настоящая пѣсня совсѣмъ о другомъ и поэтъ энергично и неожиданно обрываетъ самого себя, чтобы перейти къ настоящему дѣлу. И любопытенъ самый переходъ: поэтъ внезапно отказывается "оплакивать" свободу Грец³и и желаетъ вызвать у читателя слезы другимъ предметомъ, - повѣстью о гяурѣ.

   Это - самая ранняя тема "Корсара".

   Поэтъ здѣсь съ самаго начала взялъ самую высокую ноту и кристаллизировалъ свой избранный образъ. Понизить тонъ значило бы посягнуть на ту или другую сверхчеловѣческую черту героя, - а именно въ сверхчеловѣчности, точнѣе во внѣ-человѣчности его и заключались всѣ его права на прославлен³е байроновской музой.

   За "Гяуромъ" слѣдовала "Абидосская невѣста". Мы еще ближе къ "Корсару" - любовник-хищникъ уже сталъ разбойникомъ. Вѣроятно, и гяуръ прошелъ этотъ путь мести человѣчеству за неудовлетворенную страсть. Монастырская казна наполнена богатствами гяура, и надо полагать, - добро досталось таинственному гяуру не по наслѣдству. Недаромъ онъ многозначительно говоритъ "отцу святому": "что было послѣ знаешь самъ. Нѣтъ отпущен³я грѣхамъ". Послѣ - значитъ, когда погибла возлюбленная героя и гяуръ на всю жизнь проникся мракомъ и зломъ.

   Селимъ - откровеннѣе. Онъ непосредственно послѣ неудачнаго увлечен³я превратился въ атамана корсаровъ и потомъ очень подробно описалъ Зулейкѣ красоту разбойничьей души и прелесть разбойничьей жизни.

   "Абидосская невѣста" гораздо упорядоченнѣе "Гяура". Здѣсь съ самаго начала можно уловить смыслъ сюжета, - но все таки слишкомъ много проселочныхъ тропинокъ и всякаго рода порослей; за ними все еще исчезаютъ главные пути и главныя украшен³я роскошнаго сада. Недаромъ поэма снабжена многочисленными этнографическими и историческими примѣчан³ями: курьезы и чары Востока, очевидно, опять поминутно отвлекали поэта отъ главной задачи, и герой, изъ гяура переодѣтый въ Селима, снова терпѣлъ отъ этихъ скачковъ въ сторону. Поэту, видимо, надо было истощить запасы своихъ восточныхъ впечатлѣн³й и свѣдѣн³й по турецкому быту и отчасти по турецкой истор³и. Тогда герою должно остаться больше простору и все, что касается его, пр³обрѣтетъ больше ясности и порядка.

   Мы можемъ слѣдовательно сказать, что Байронъ вывезъ съ Востока совершенно опредѣленный героическ³й и романическ³й мотивъ. Впервые онъ его изложилъ устами гяура, повѣствующаго свою судьбу "святому отцу" въ монастырѣ. Потомъ на тотъ же мотивъ написалъ "Абидосскую невѣсту", ничего не прибавивъ къ основнымъ нравственнымъ чертамъ героя, но приподнялъ нѣсколько больше покрывало съ его мрачной и таинственной судьбы. Наконецъ, естественно настало время - изобразить эту судьбу, какъ единственный предметъ поэмы - безъ пейзажныхъ и жанровыхъ помѣхъ.

   Это и будетъ "Корсаръ".

   Но мы еще не исчерпали всѣхъ путей, приведшихъ Байрона къ этой поэмѣ. Внѣ всякаго сомнѣн³я, образъ любовника-хищника - одно изъ сокровищъ, привезенныхъ Байрономъ изъ путешеств³я по варварскимъ краямъ. Но не менѣе важенъ вопросъ, - почему этотъ образъ такъ глубоко внѣдрился въ байроновскую душу? Почему цѣлый пер³одъ байроновскаго творчества можно назвать разбойничьимъ романтизмомъ?

  

  

   Европейская литература за много лѣтъ до байроновскаго "Корсара" успѣла ознакомиться съ фигурой разбойника въ самомъ интересномъ освѣщен³и и до нашихъ дней сохранить о немъ представлен³е, какъ о классическомъ образѣ. Это - шиллеровск³й Карлъ Мооръ. Къ Байрону это воспоминан³е имѣетъ прямое отношен³е: будущ³й авторъ "Корсара" еще въ ранней молодости съумѣлъ почувствовать привлекательность шиллеровскаго создан³я. Какъ онъ думалъ о Карлѣ Моорѣ, мы не знаемъ, но намъ извѣстенъ культурный смыслъ шиллеровской драмы и онъ бросаетъ ярк³й свѣтъ на байроновскую разбойничью романтику. Карлъ Мооръ говоритъ очень много и оглушительно громко. Что ни слово, то будто смертельный ударъ кинжаломъ всему, что больше всего распространено въ семъ м³рѣ. Это - гигантъ, желающ³й имѣть серьезное дѣло только съ Провидѣн³емъ.

   Но какъ бы громки ни были слова, - мысли Карла Моора вполнѣ реальны и цѣлесообразны даже въ тѣсныхъ предѣлахъ столь презираемой имъ человѣческой общественной жизни. Сущность мыслей Карла Моора можно найти у такого глубокомысленнаго и вдумчиваго мирнаго бюргера какъ философъ Кантъ.

   Его время, восемнадцатый вѣкъ, особенно усердно занималось вопросомъ о прогрессѣ, - въ чемъ онъ состоитъ и как³я силы имъ управляютъ? Для эпохи, разсчитывавшей побѣдоносно сразиться со всевозможными вѣковыми неправдами и нелѣпостями, - интересъ былъ насущный. Вопросъ рѣшался просто, такъ какъ отвѣтъ подсказывался современнымъ положен³емъ борьбы. Сравнительно ограниченная группа "просвѣтителей" шла въ мужественномъ натискѣ на толпу, или порабощенную традиц³ей, или своекорыстно охранявшую ее. Нападающ³е сражались подъ знаменемъ независимости разума и свободы личности, - два принципа, вполнѣ исчерпывающ³е весь арсеналъ, губительный для пережитковъ отжившей старины. А оба эти принципа логически укладывались въ одну идею - личности, какъ силы мыслящей и творящей. Значитъ, - прогрессъ не что иное, какъ борьба личности противъ массовыхъ предразсудковъ и суевѣр³й.

   Такой выводъ - въ высшей степени романтическ³й - получался для самихъ просвѣтителей въ пылу переживаемыхъ событ³й. И Кантъ этотъ выводъ обобщилъ.

   По его мнѣн³ю, прогрессъ - это проявлен³е антисоц³альной силы въ отдѣльномъ человѣкѣ - die persönliche Ungeselligkeit {Streit der Facultilten. Werke, X.}. Личность въ извѣстный историческ³й моментъ не укладывается въ общественныя рамки, установленныя истор³ей, и принимается раздвигать ихъ; въ этотъ моментъ личность необщественна, такъ какъ, общество, т.-е. мысль, не достигшая уровня ея духовнаго развит³я, - ея естественный врагъ. Слѣдовательно, возстан³е личности противъ общества во имя новыхъ идеаловъ свободы и есть пер³одъ прогресса.

   Карлъ Мооръ и явился представителемъ одного изъ такихъ пер³одовъ, - самаго воинственнаго и широкообъемлющаго.

   И Карлъ Мооръ это знаетъ. Въ рѣшительную минуту своей жизни онъ говоритъ: "Я самъ - мое небо и адъ". Въ этомъ восклицан³и звучали тѣ самыя droits de l'homme, изъ-за которыхъ велась сначала безкровная, а потомъ и кровавая война. И шиллеровск³й герой даже предвосхитилъ ея второй пер³одъ.

   Онъ "вышелъ изъ круга человѣчества", - это значитъ онъ проявилъ ту Ungeselligkeit, какая должна вызвать новый соц³альный строй. И у Карла готова программа, - та самая, какую его современники давно прочитали въ сочинен³яхъ Руссо. Здѣсь они даже могли найти первый теоретическ³й очеркъ величественной фигуры - демоническаго преобразователя, удивительно напоминающ³й даже въ подробностяхъ позднѣйшихъ идеальныхъ разбойниковъ.

   Руссо рисовалъ идеальнаго законодателя со всей рѣшительностью своей политической геометр³и и со всѣми эффектами своего художественнаго ген³я. Законодатель долженъ обладать способностью "измѣнять человѣческую природу". Слѣдовательно, силы этого существа граничатъ со всемогуществомъ, - и, естественно, здѣсь нѣтъ мѣста обычнымъ путямъ, какими проводятся въ жизнь человѣческ³я идеи, - убѣжден³ю и доказательству. Законодатель Руссо увлекаетъ не насилуя и убѣждаетъ не доказывая {Du Contrat Social. Liv II, chap. VII.}. Это - подлинныя его свойства, и они тѣ же самыя, какими особенно рѣзко отличаются Карлъ Мооръ и за нимъ гяуръ, Селимъ и корсаръ.

   Карлъ Мооръ гнѣвно кричитъ своей шайкѣ: "кто разсуждаетъ, когда я приказываю?" А Байронъ прежде всего спѣшитъ указать, что его герои только повелѣваютъ и даже не словами, а взглядомъ, выражен³емъ лица. У корсара эта способность изображена съ особенной тщательностью, въ нѣсколько пр³емовъ, и доведена до совершенства.

   Но вопросъ, - во имя какой цѣли повелѣвать?

   Руссо - представилъ, по крайней мѣрѣ теоретически, обстоятельный планъ. Есть онъ и у Карла и такой, что за него вполнѣ заслуженно могъ пострадать авторъ не только у нѣмецкаго маленькаго владыки XVIII вѣка. И планъ этотъ сохранилъ достаточно свѣжести и смысла до нашихъ дней. Недаромъ, все простодушное громоглас³е "обвинителя Провидѣн³я" не погасило благороднаго свѣта его сердца и ума даже на пространствѣ самыхъ трезвыхъ эпохъ.

   Но это не все.

   Шиллеровск³й разбойникъ - незабвенное явлен³е не только по своему философскому багажу, весьма распространенному въ его время. Онъ еще и живое, и волнующее лицо, онъ - человѣческ³й художественный образъ. Насчетъ мѣры въ рѣчахъ, правдоподоб³я въ дѣйств³яхъ - недочетовъ сколько угодно, но все таки это могучая пѣсня праведнаго гнѣва и искренней скорби, хотя и пропѣтая неустановившимся молодымъ голосомъ и въ душномъ, сдавленномъ воздухѣ.

   Намъ понятно рѣшительно все, что касается нравственной жизни Моора: мы понимаемъ, почему онъ одинокъ, почему онъ называетъ себя отверженцемъ людей и за что онъ клеймитъ ихъ. Сущность драмы - вполнѣ реальна, преувеличенъ только ея размахъ и перекаленъ темпераментъ героя. Поэтому, мы можемъ не разъ улыбнуться, слушая бурныя рѣчи Моора, но не разъ также въ насъ проснется настоящее волнен³е, какое только можетъ вызвать въ человѣческомъ сердцѣ подлинная человѣческая скорбь. И когда шиллеровск³й разбойникъ съ неподражаемо-простодушнымъ, почти дѣтскимъ богатырствомъ восклицаетъ: "Нѣтъ, нѣтъ, есть что-то высшее, потому что я еще не былъ счастливъ!" - мы улыбаемся въ полнотѣ искренняго и глубокаго сочувств³я живому, страдающему человѣку, - отнюдь не реторической формулѣ героизма.

   Отсюда заразительная сила шиллеровской драмы, засвидѣтельствованная не только поэтами - Байрономъ, Лермонтовымъ, но и законодателями. Революц³онное собран³е, создававшее новую Франц³ю, вполнѣ сознательно пожелало автора "Разбойпиковъ" почтить зван³емъ гражданина. Драма, дѣйствительно, актъ гражданскаго юношески-восторженнаго духа.

   Руссо былъ такъ-же учителемъ Байрона, какъ и Шиллера, и у Байрона, - по природѣ и по жизненнымъ положен³ямъ, - было, на первый взглядъ, больше точекъ соприкосновен³я съ душой и судьбой женевскаго философа, чѣмъ у Шиллера. И Байронъ отъ чистаго сердца могъ посвятить Руссо не одну краснорѣчивую строфу. Въ этихъ строфахъ не мало оговорокъ, какихъ не сдѣлалъ бы благодарный ученикъ, но вѣдь и въ точкахъ соприкосновен³я байроновскихъ многообразныхъ разочарован³й съ неизмѣнными сострадан³ями никогда не бывшаго очарованнымъ Жанъ-Жака гораздо больше видимости, чѣмъ сущности. Безпрестанно бывало такъ: тамъ, гдѣ взбѣшенный опростивш³йся лордъ могъ стать въ карательную позу предъ лицомъ своей касты и въ то же время благосклонно отвѣчать на восторженный привѣтъ всего остального человѣчества, - несчастный Жанъ-Жакъ не зналъ буквально, гдѣ преклонить голову. Основной мотивъ жизненной драмы Руссо - одиночество - былъ знакомъ Байрону точь-въ-точь въ такой же формѣ и въ такомъ же размѣрѣ, какъ столичнымъ дачникамъ деревня и деревенская жизнь. Одного одиночество преслѣдовало какъ прирожденный недугъ, другой искалъ его, какъ отдыха.

   Но мотивы въ духѣ Руссо несомнѣнны въ байроновской поэз³и и особенно въ юношеской. Достаточно припомнить нападки на язвы и пошлости культурнаго общества, большое влечен³е къ природѣ и "естественнымъ людямъ", великую охоту воспѣвать одиночество и возвышенную мизантроп³ю. Все это есть въ первыхъ же пѣсняхъ "Чайльдъ-Гарольда". Естественнымъ является и сопоставлен³е шиллеровскихъ "Разбойниковъ^и и байроновскаго корсарства, занявшаго такъ много мѣста въ творчествѣ и, очевидно, въ нравственной жизни поэта. Какой же культурный смыслъ этого явлен³я?

  

  

   Байронъ очень рано началъ говорить о презрѣн³и къ свѣту, о любви къ уединен³ю, вообще о ничтожествѣ людей и о томъ, что ему самому нѣтъ пути въ этомъ м³рѣ. Говорилось все это въ семнадцать или восемнадцать лѣтъ и слезы разочарован³я лились подъ самый бурный аккомпаниментъ головокружительно-смѣнявшихся увлечен³й.

   Жизнь, текла будто въ раю правовѣрныхъ и это было предзнаменован³емъ на долгое будущее. Правда, налетали и тѣни: земной рай требуетъ весьма матер³альныхъ заботъ, а состоян³е Байрона не вполнѣ соотвѣтствовало его титулу и особенно темпераменту; бывали нелады съ матерью, - нелады вздорные, злые и совершенно не идейные; происходили, разумѣется, столкновен³я и съ разнаго рода филистерами и педантами "порядочной" жизни и трезвой литературы, - но все это получаетъ совершенно смѣхотворный видъ, если изъ подобныхъ бѣдств³й попытаться сочинить предислов³е къ драмѣ, опустошившей душу человѣка. Правда, двадцатилѣтн³й Байронъ желаетъ пустить себѣ пулю въ лобъ, но, по его словамъ, ему это лѣнь сдѣлать. И мы вѣримъ ему: вполнѣ уважительная причина не стрѣляться отъ такихъ несчаст³й, как³я намъ извѣстны изъ молодости поэта. Не стоило даже и словъ то страшныхъ говорить. Даже особые цѣнители Байрона, съ большимъ трудомъ отличающ³е въ его лиризмѣ правду отъ поэз³и и пережитое отъ сыграннаго, изумляются, чѣмъ изобидѣла поэта его родина до его двадцатилѣтняго возраста и за что онъ именовалъ ее - This cursed country - проклятой страной?

   А между тѣмъ, Байронъ не только проклиналъ Англ³ю, но и бѣжалъ изъ нея и сопровождалъ свое бѣгство такими изречен³ями, какихъ, навѣрное, не говорилъ ни одинъ изъ самыхъ злополучныхъ и великихъ изгнанниковъ.

   Байронъ называлъ себя Адамомъ, осужденнымъ на изгнан³е и даже безъ Евы, существомъ безъ друзей, открывая этими сравнен³ями перспективу для будущаго окончательнаго эпитета - fallen spirit - падш³й духъ.

   Начинались странствован³я Чайльдъ-Гарольда, - и безъ всякаго сомнѣн³я они во всѣхъ отношен³яхъ совершались проще и легче, чѣмъ позднѣйш³я запутанныя экскурс³и байронистовъ среди необозримой галлереи байроновскихъ Евъ - съ цѣлью опредѣлить, какая реальная Ева соотвѣтствуетъ поэтически-разодѣтому существу съ той или другой фантастической кличкой?

   Это означало быть разочарованнымъ и не знать путей въ этомъ м³рѣ.

   Байронъ вернулся. Пришлось испытать кое-что непр³ятное, - отнюдь не исключительное по своей горестности, но, по крайней мѣрѣ, заслуживающее серьезнаго упоминан³я. Умерла мать, - и поэту, навѣрное, стало неловко при воспоминан³и о междо-усобицахъ съ мало-вмѣняемой, но все-таки не злой женщиной. До истор³и съ женой это самое существенное огорчен³е, но оно никоимъ образомъ не могло устоять предъ быстро налетѣвшей славой - по выходѣ первыхъ пѣсенъ "Чайльдъ-Гарольда" и нарѣдкость многочисленными и многошумными реальными романами поэта.

   Никогда еще ни въ одной литературѣ не появлялось мотива, столь раздражающаго и заразительнаго для женской впечатлительности.

   Необыкновенно темпераментный, правда пресыщенный, уставш³й и мрачный, но сохранивш³й во всей силѣ способность разразиться восторженной пѣсней въ честь красоты и подробно оцѣнить спец³альныя качества женщины какой угодно нац³ональности, - все это должно было изъ Чайльдъ-Горольда сдѣлать неотразимо отравляющ³й образъ для всякаго сколько-нибудь мятущагося женскаго воображен³я, - и Байронъ сталъ "идоломъ общества".

   Это былъ - денъ его, его праздникъ, - my day: - такъ онъ самъ говоритъ, - и вотъ съ этимъ то праздникомъ совпадаетъ корсарск³й пер³одъ байроновской поэз³и; публика выражалась проще - пер³одъ "турецкихъ повѣстей".

   И дѣйствительно, главнымъ обстоятельствомъ была чрезвычайная насыщенность поэта турецкими впечатлѣн³ями. Ихъ оказалось столько, что при всей неограниченной подвижности архитектурныхъ рамокъ "Гяура", "Абидосской невѣсты" - всѣ эти впечатлѣн³я и разная другая освѣдомленность не укладывались въ стихотворные отрывки. Поэтъ вознаграждалъ себя примѣчан³ями, не менѣе интригующими для публики, чѣмъ самый текстъ.

   Здѣсь трактовались также "турецк³е" вопросы; сообщались, напримѣръ, свѣдѣн³я о томъ, съ какимъ лезв³емъ восточная сабля смертоноснѣе, какой видъ имѣютъ лица людей, убитыхъ разными способами, - и всѣмъ становилось ясно, что сабля съ самымъ опаснымъ лезв³емъ имѣется у самого поэта и что онъ имѣлъ случаи наблюдать всевозможныхъ убитыхъ, а что касается живыхъ, то поэтъ прямо заявлялъ, что онъ жилъ съ однимъ морскимъ разбойникомъ въ Мореѣ.

   Послѣ такихъ примѣчан³й, естественно, текстъ прочитывался читателями и особенно читательницами съ совершенно особымъ настроен³емъ. Они невольно искали здѣсь гораздо больше, чѣмъ было написано и, разумѣется, въ томъ направлен³и, въ какомъ ихъ поощряли личныя заявлен³я самого автора. Къ тому-же изъ особаго чувства подразнить тѣхъ, которые считали его олицетворен³емъ порока поэтъ непрочь былъ содѣйствовать распространен³ю самыхъ нелѣпыхъ розсказней о немъ.

   Мирный и культурный Чайльдъ-Гарольдъ былъ настоящимъ двойникомъ автора, но это пока скрывалось и довольно упорно. А корсары, разумѣется, дѣйствовали совсѣмъ въ другомъ направлен³и, чѣмъ хотя бы даже и очень своеобразный великобританск³й лордъ. И все-таки не Чайльдъ-Гарольду впервые суждена была честь явиться вполнѣ откровенно съ лицомъ самого поэта, а морскому разбойнику - Конраду.

   Какъ это могло случиться?

   Вальтеръ-Скотту первому пришлось рѣшать вопросъ со всевозможными данными - рѣшить его основательно и къ чести любимаго поэта. Мы знаемъ, - въ юномъ Байронѣ жила любопытная идея на счетъ героевъ и ихъ авторовъ. Онъ весьма былъ склоненъ сливать ихъ воедино, будто не признавалъ, что можно изображать что-либо другое помимо собственной души. Это поучительно для оцѣнки таланта самого Байрона, - и поэтъ не только не боролся съ настойчивымъ субъективизмомъ своего вдохновен³я, - напротивъ, желалъ подчеркнуть субъективизмъ даже тамъ, гдѣ - безъ участ³я поэта - читатели, можетъ быть, и не догадались бы о немъ.

   Зачѣмъ, напримѣръ, онъ снабдилъ корсара своей внѣшностью? Зачѣмъ, спрашиваетъ Вальтеръ-Скоттъ, Байронъ вообще придавалъ личныя свои особенности разбойникамъ и преступникамъ?

   У Вальтеръ-Скотта нѣсколько отвѣтовъ:

   "Быть можетъ. этотъ пр³емъ есть слѣдств³е меланхол³и, которая располагаетъ человѣка, одержимаго ею, напримѣръ, Гамлета, сродниться со сценами глубокаго и потрясающаго интереса, которыя возникаютъ изъ борьбы угрызен³й совѣсти съ непреклонной гордостью и, давъ волю своему воображен³ю, ставить себя въ положен³е человѣка, окруженнаго опасностями и отягченнаго преступлен³ями, подобно тѣмъ людямъ, которые инстинктивно любятъ блуждать по краямъ пропастей, или, ухватясь за слабую вѣтку, нагибаться надъ бездной, на днѣ которой шумитъ мрачный потокъ. Впрочемъ, переодѣванье это могло быть и совершенно произвольнымъ, подобно тому какъ выбираютъ плащъ, кинжалъ и фонарь уб³йцы для маскараднаго костюма. Или, быть можетъ, чувствуя всю силу своихъ описан³й всего мрачнаго и ужаснаго, Байронъ въ своемъ рвен³и отождествлялъ себя съ описываемыми имъ личностями, подобно актеру, представляющему на сценѣ одновременно и свою собственную личность, и лицо, которое онъ изображаетъ. Наконецъ, можно предполагать (и это не совсѣмъ несовмѣстно съ характеромъ Байрона), что онъ дѣлалъ это на зло своимъ порицателямъ, которые вслѣдъ за появлен³емъ въ свѣтъ "Чайлѣь-Гарольда", стали осыпать его насмѣшками, по поводу этихъ переодѣван³й, желая тѣмъ показать публикѣ, какъ онъ мало обращаетъ вниман³я на критику и до какой степени въ его власти возбуждать вниман³е и уважен³е къ себѣ даже и тогда, когда онъ придаетъ нѣкоторыя личныя свои черты и особенности пиратамъ и разбойникамъ".

   Всѣ эти объяснен³я - одно другого стоятъ: Байронъ или искатель сильныхъ ощущен³й, или любитель маскарадныхъ мистификац³й, или актеръ, играющ³й "страшную" роль, или - что хуже всего - осуществляющ³й въ своемъ творчествѣ задоръ раздраженнаго самолюб³я. А между тѣмъ Вальтеръ-Скоттъ отнюдь не желалъ унижать ни таланта, ни личности Байрона, и говорилъ по крайнему разумѣн³ю все лучшее, что можно было сказать по поводу Конрада-Байрона.

   По этимъ указан³ямъ мы, слѣдовательно, не должны серьезно смотрѣть на субъективныя черты въ корсарахъ Байрона: это, по меньшей мѣрѣ, разсчитанная игра капризнаго артистическаго воображен³я.

   И это вполнѣ согласно съ фактами. Корсаризмъ завладѣлъ творчествомъ поэта какъ разъ въ то время, когда надъ душой его проносились самые золотые "летящ³е часы".

   Онъ и имъ далъ мѣсто въ разбойничьихъ поэмахъ: Зюлейка - удостовѣренное отражен³е одной изъ подлинныхъ мимолетныхъ героинь Байрона. Здѣсь - правда, а повсюду, гдѣ изображался мракъ, отчаян³е, безнадежное одиночество въ настоящемъ и въ будущемъ и потрясающая преступность въ прошломъ, - все это творчество и притомъ усиленно мелодраматизированное въ личныхъ цѣляхъ поэта и для его собственнаго удовольств³я.

   Эта мелодраматизац³я не покидала молодого Байрона даже въ самыхъ простыхъ житейскихъ положен³яхъ. Въ его дневникѣ имѣется одна запись, бросающая гораздо болѣе ярк³й свѣтъ на психолог³ю байроновскаго творчества, чѣмъ всѣ посторонн³я изслѣдован³я.

   Байронъ увидѣлъ во снѣ знакомую умершую женщину, - обстоятельство довольно обыкновенное. Но вотъ какъ его излагаетъ Байрон:

   "Какой сонъ!... Ей не удалось овладѣть мною!... Но я хотѣлъ бы, чтобъ мертвецы мирно покоились! О, какъ стыла моя кровь!... Я никакъ не могъ проснуться"...

   И ему немедленно припоминается ни болѣе, ни менѣе какъ самъ Ричард III послѣ ночи его видѣн³й!... Сопоставлен³е съ излишкомъ стоющее уподоблен³я корсара Конрада поэту Байрону - и психологически одного и того же порядка.

   Мелодраматизма не мало и въ первоисточникѣ классической разбойничьей поэз³и - въ драмѣ Шиллера. Но тамъ источникъ его - совершенно другой. Тамъ выражаясь словами Добролюбова - "азартъ въ пользу идеи" виноватъ въ томъ, что Карлъ Мооръ такъ часто похожъ на "сверхчеловѣка" и "смѣющагося льва"; у Байрона мелодраматизмъ - явлен³е, идеямъ постороннее и психологически не связанное съ личностью героя, а навязанное ей настроен³ями и намѣрен³ями поэта. Отсюда чрезвычайно своеобразный характеръ самаго яркаго байроновскаго разбойника - корсара Конрада.

  

  

   Мы знакомы съ главными чертами героя: это черты не его, а фамильныя, онѣ - неотъемлемое достоян³е самаго типа. Съ байроновской энерг³ей вся фигура обозначена нѣсколькими словами: That man of loneliness and mystery - человѣкъ одиночества и таинственности. И эти понят³я дѣйствительно исчерпывающ³я: все остальное - подробности и онѣ логически вытекаютъ изъ основныхъ понят³й.

   Кто таинствененъ - тотъ, конечно, не разговорчивъ, и Конрадъ и самъ не говоритъ безъ крайней необходимости, и другимъ не позволяетъ говорить, взглядъ, жестъ, кратк³й приказъ - все краснорѣч³е Конрада. А кто задаетъ ему вопросы, тому "кратк³й отвѣтъ и презрительный взоръ" - и только. Внѣшность у Конрада, мы уже знаемъ, байроновская и поэтъ не пожалѣлъ красокъ. Все, что можно извлечь изъ таинственности - на лицо: Конрадъ не высокъ ростомъ, но наблюдательный зритель могъ подмѣтить въ его наружности нѣчто необыкновенное, какую-то силу, приводившую въ невольный трепетъ толпу, даже корсаровъ, навѣрное, привыкшихъ не пугаться. Немног³е могли выдержать его взоръ, потому что - There was a laughing Devil in his sneer - самъ смѣющ³йся дьяволъ чуялся въ его смѣхѣ - весьма, впрочемъ, скупомъ.

   Это таинственность.

   Одиночество неразлучно съ таинственностью и со многими другими качествами. Кто одинокъ по своей волѣ, - тотъ значитъ или боится, или презираетъ людей. Конраду, разумѣется, чуждъ страхъ, - и онъ переполненъ ненавистью и презрѣн³емъ ко всему человѣчеству. И это презрѣн³е переноситъ онъ и на своихъ товарищей: они едва дерзаютъ подходить къ нему, и "съ ними у него единственныя сношен³я - команда". Но если Конрадъ захочетъ быть разговорчивымъ съ людьми, тогда на свѣтѣ нѣтъ существа очаровательнѣе и тѣмъ, кого онъ увлекалъ, казалось, что на землѣ "все ничто предъ его словомъ". Только это бывало рѣдко, и онъ не дорожилъ тѣми, кто его любилъ, а только тѣми, кто ему подчинялся.

   Таковъ "мракъ души" Конрада.

   Не менѣе сурова и его плоть. Она удовлетворяется аскетическимъ режимомъ. Конрадъ питается "самымъ грубымъ хлѣбомъ и самыми простыми кореньями"; иногда только позволяетъ себѣ полакомиться плодами, а пьетъ одну воду. Столъ настоящаго "отшельника"!..

   Кажется, - будто вылитая изъ металла фигура: вездѣ так³я твердыя, увѣренныя лин³и! Какъ могъ явиться такой богатырь духа? Мы не одинъ разъ слышимъ объ упорной работѣ его мысли. Онъ и питается по-отшельнически затѣмъ, чтобы жить больше всего духовной жизнью: "его духъ, казалось, питался его воздержан³емъ". - Дальше говорится о "могуществѣ его мысли"' чарахъ его "духа" и рисуется лицо, вѣчно сосредоточенное въ глубочайшихъ думахъ, и слѣды этихъ думъ читаются на суровомъ челѣ, въ нестерпимо-проницательныхъ очахъ, и эта же страшная работа должна объяснить намъ, почему Конрадъ все и всѣхъ подчиняетъ своей волѣ. Такъ полагаетъ самъ поэтъ.

   Все это чрезвычайно эффектно, но пока не убѣдительно и, слѣдовательно, не сильно, - къ чему особенно стремится поэтъ. Мы знаемъ, что кому угодно можно приписать как³я угодно совершенства, - все равно какъ на чье угодно тѣло можно навѣшать всяческ³е уборы; вопросъ, - пойдутъ ли эти уборы къ человѣку и составятъ ли они всѣ вмѣстѣ правдоподобное и художественно-красивое одѣян³е? Такъ и велик³я героическ³я свойства... Прежде всего, - кому принадлежатъ эти свойства, существуетъ ли живая, реальная человѣческая душа, блистающая этими достоинствами? Иначе, - всѣ доблести будутъ украшен³ями на манекенѣ.

   А рѣшить намъ вопросъ очень легко: все живое имѣетъ свою истор³ю, - и живая человѣческая душа - значитъ картина развивающагося м³ра идей и отношен³й. Если у человѣка такое острое отношен³е къ м³ру, какъ у Конрада, - мы должны знать происхожден³е этого чувства; если онъ такой аскетически-ревностный мыслитель, - у насъ является желан³е проникнуть въ задачи этой необыкновенной работы.

   У Карла Моора намъ все это извѣстно. Мы ясно представляемъ, за что онъ громитъ людей отродьемъ крокодиловъ, почему себя онъ считаетъ одинокимъ, "горько воп³ющимъ Абадонной", и на какомъ основан³и онъ ставитъ себя выше своихъ товарищей-разбойниковъ: у него и у нихъ цѣли совершенно различныя и онъ дѣйствительно пользуется ими, только какъ оруд³ями, какъ матер³аломъ.

   Все это вполнѣ опредѣленная истор³я человѣческой души и человѣческаго воинствующаго идеализма.

   Обратитесь къ Конраду и спросите у него, откуда его мракъ духа, столь, будто бы, ужасающ³й все, что приближается къ корсару?

   Поэтъ два раза пытается дать отвѣтъ и почти въ одинаковыхъ выражен³яхъ и одинаково кратко и таинственно: His heart was formed for softness - warped to wrong - "его сердце было создано для любви, а его сбили съ пути и направили на преступлен³е". Такова истор³я Конрада. Въ пояснен³е говорится, кто сбилъ съ пути и какъ: свѣтъ проучилъ его въ школѣ разочарован³я (Disappointment's school). Еще одно пояснен³е: "ему измѣняли слишкомъ рано и слишкомъ долго обманывали" - Betrayed too early and beguiled too long. И въ результатѣ - неукротимая ненависть противъ всего человѣческаго рода, "война съ человѣкомъ и вызовъ небесамъ", "благородная надежда научить корсаровъ въ небольшомъ количествѣ биться съ толпами", а въ общемъ - рѣшительный разрывъ даже съ Божьимъ милосерд³емъ и "тысяча преступлен³й" съ открытымъ разсчетомъ на близкое сосѣдство съ сатаной при жизни и по смерти, - до послѣднихъ предѣловъ всего ужаснаго, что можетъ изобрѣсти человѣческое воображен³е...

   Можетъ это произвести впечатлѣн³е подлинной драмы человѣческой души и вызвать у насъ волнен³е жалости, удивлен³я или ужаса - самаго желаннаго для Конрада чувства?

   Намъ, можетъ быть, не слѣдуетъ особенно добиваться, как³я разочарован³я и измѣны могли привести героя къ идеѣ уничтожен³я человѣческаго рода: иначе, вѣроятно, пострадала бы "таинственность" Конрада. Но мы, по крайней мѣрѣ, должны знать, что разочарован³я были дѣйствительно обидныя, - иначе намъ трудно будетъ повѣрить въ серьезность войны Конрада съ землей и небомъ.

   Къ сожалѣн³ю, самъ же поэтъ въ корнѣ подрываетъ силу душевныхъ потрясен³й, пережитыхъ его героемъ. Мы уже знаемъ, какое мѣсто занимаетъ любовь среди человѣческихъ добродѣтелей. Несомнѣнно, особенно велико счастье или несчастье, связанное съ любовью, - и если вопросъ идетъ о смертоносныхъ обидахъ, - онѣ должны имѣть мѣсто въ области любви. Разочарованный это значитъ неудачно-любивш³й, такъ звучатъ и слова - betrayed и beguiled - измѣна, предательство это спутники любовныхъ грозъ.

   И вотъ Конрадъ, оказывается, уберегся именно отъ этой бѣды. Въ поэмѣ онъ любитъ Медору, - и намъ говорятъ: "никогда онъ и въ половину не любилъ такъ, какъ любилъ теперь". А въ концѣ поэмы Медора названа - "The love of youth, the hope of better years" - "любовь юности, надежда лучшихъ лѣтъ". Значитъ, только въ поэмѣ мы видимъ Конрада влюбленнымъ по-настоящему и по-юношески, - и у насъ неизбѣжно возникаютъ два вопроса: как³я же измѣны могли навсегда озлобить героя? И когда эти измѣны успѣли такъ безнадежно ожесточить его сердце?

   И предъ нами встаетъ прошлое Конрада не столько таинственнымъ, сколько безсодержательнымъ, и мы готовы спросить: ужъ не играетъ ли здѣсь покровъ таинственности той самой роли, о какой разсказываютъ по поводу покрывала Саисской богини?

   Особенно настойчивъ этотъ вопросъ послѣ приключен³я Конрада съ Гюльнарой: оказывается, - герой отзывчивъ на женскую красоту, какъ эолова арфа на малѣйшее движен³е воздуха. И это - мрачная жертва м³рового зла! Когда вскорѣ послѣ появлен³я байронизма возникла философ³я, развѣнчивающая м³ръ и человѣчество, она поспѣшила прежде всего покончить съ чарами любви, и Шопенгауэръ и Гартман вполнѣ послѣдовательно посвятили этому предмету самыя крылатыя страницы.

   А здѣсь, - негодность человѣческаго рода устанавливается рядомъ съ безграничнымъ совершенствомъ женщины, - мы можемъ сказать женщинъ, потому что вслѣдъ за Медорой отыскивается Гюльнара и нѣтъ основан³й отчаиваться - найти столь же совершенныхъ женщинъ великое множество: въ этомъ порука спец³альное счастье байроновскихъ героевъ. Въ такомъ случаѣ - м³ръ можетъ спокойно существовать, - добрая половина человѣчества - не то что десять праведниковъ.

   За что же Конрадъ льетъ кровь? Узнавши, что еще только въ поэмѣ онъ любитъ настоящей любовью, - мы узнаёмъ, что въ той же поэмѣ онъ только и позналъ настоящее страдан³е-въ тюрьмѣ турецкаго паши. Здѣсь его настроен³я создали борьбу "гораздо болѣе смертельную, чѣмъ всѣ ранн³я" - that conflict deadlier far than all before...

   Это окончательно подрываетъ кредитъ тѣхъ страдан³й Конрада, как³я будто бы превратили его въ истребителя людей и оскорбителя Верховной Силы. И если бы мы искреннѣе и серьезно отнеслись къ истор³и Конрада, - у насъ могло бы остаться самое отталкивающее впечатлѣн³е и оно только увеличилось бы отъ разныхъ чувствительныхъ подробностей, какими украшены нѣкоторые моменты поэмы.

   Конрадъ, напримѣръ, не выноситъ даже мысли, чтобы женщина могла пролить кровь, и когда онъ видитъ на ея лбу кровавое пятно, - онъ испытываетъ, потрясен³е, невѣдомое ему раньше - ни въ бою, ни въ плѣну, ни въ минуты упрековъ совѣсти. И предъ нами цѣлая драма въ драмѣ: съ одной стороны Гюльнара-красавица не хуже Медоры, съ другой - она уб³йца, - какъ герою установить къ ней свои отношен³я, хотя она и стала уб³йцей ради его свободы?

   Это - слишкомъ нервно для корсара и слишкомъ сомнительная гримаса для физ³оном³и рыцаря.

   Выводъ не подлежитъ сомнѣн³ю: настоящее корсара психологически и нравственно безпочвенно и вмѣсто пышнаго титула "человѣкъ одиночества и тайны" у насъ является искушен³е воспользоваться другимъ, болѣе соотвѣтствующимъ дѣйствительности: "человѣкъ безум³я и жестокихъ капризовъ". Тѣмъ болѣе, что одиночество - явно стилистическое украшен³е.

   Конрадъ меньше одинокъ, чѣмъ кто-либо. Его одиночество - одно изъ тѣхъ блаженствъ, о какихъ принято мечтать у всѣхъ поэтическихъ героевъ и героинь.

   У корсара есть Медора - его единственная настоящая любовь, а извѣстно, что

  

   Никто, никто любовникамъ не нуженъ

   Для упоен³я ихъ счастьемъ, кромѣ

   Ихъ красоты.

  

   Такъ говоритъ шекспировская Джульетта, - и съ ней, несомнѣнно, долженъ согласиться Конрадъ, для котораго любовь высшая добродѣтель, а Медора стоитъ всего человѣческаго рода.

   Очевидно, корсара нельзя назвать "человѣкомъ одиночества".

   Нельзя еще и потому, что мы не понимаемъ его пренебрежительнаго отношен³я къ товарищамъ. У Карла Моора оно понятно. Онъ можетъ безнаказанно кричать своимъ головорѣзамъ: "грабежъ ваше дѣло": себѣ онъ не беретъ добычи, а что слѣдуетъ ему какъ атаману - онъ "отсылаетъ въ сиротск³е дома или употребляетъ на образован³е благонадежныхъ юношей". Онъ ведетъ войну, какъ соц³альный мститель и преобразователь: караетъ помѣщиковъ за крестьянъ, истребляетъ торгашей правосуд³емъ и почестями, не щадитъ и льстцовъ и проходимцевъ, лицемѣровъ и инквизиторовъ. Разбойничья шайка въ его рукахъ топоръ, расчищающ³й плѣсень и сорную чащу въ засоренномъ виноградникѣ Господа.

   И Карлъ Мооръ дѣйствительно одинокъ: его Амал³я далеко отъ него и онъ не знаетъ даже, помнитъ ли она о немъ.

   У Конрада все совершенно иначе.

   Если въ его прошломъ нѣтъ оправдан³я для его настоящаго, - въ его настоящемъ нѣтъ ни разумнаго, ни нравственнаго смысла для его будущаго.