Кантемир Антиох Дмитриевич - Ф. Я. Прийма. Антиох Дмитриевич Кантемир

Алексеев. Монтескье и Кантемир. - "Вестник Ленинградского университета", 1955, No 6, стр. 55-78.}

   В своем общении с французскими учеными и писателями А. Кантемир не только прислушивался к их мнениям и перенимал их опыт, но и выступал также как знаток жизни, быта и истории России, писатель и пропагандист лучших достижений культуры русского народа. И не случайно Гуаско называл его "ревностным пропагандистом установлений Петра Великого". "Мы, русские, - писал Кантемир о Петре I г-же Монконсель, французской своей знакомой, - имев счастье хоть на короткое время быть его подданными, неспособны на меньшее, как чтить его память за то, что он извлек вас из постыдной тьмы и вывел на дорогу славы". {Л. Н. Майков. Материалы для биографии кн. А. Д. Кантемира. СПб., 1903, стр. 71.} Свое знакомство с парижскими художниками Субейраном и Виллем А. Кантемир использовал для изготовления гравированного портрета Петра I, с тем чтобы его "в чужих краях к удивлению народов размножить". {См. Архив кн. Воронцова, т. 1. М., 1870, стр. 385. а также: В. Стасов. Галерея Петра Великого в импер. Публичной библиотеке. СПб, 1903, ¿ 241. стр. 227.}

   Для ознакомления западноевропейской общественности с Россией и растущей русской культурой Антиох Кантемир не жалел ни сил, ни средств. К числу мероприятий, преследовавших эту цель, следует отнести также и издание французского перевода "Истории Оттоманской империи" Д. Кантемира. План этого издания, как это видно из переписки А. Кантемира, возник у него уже в 1736 году, во время первой поездки в Париж. "История Оттоманской империи" Д. Кантемира была издана на французском языке в переводе Жонкьера лишь в 1743 году. {См. Histoire de l'Empire Othoman, ou se voyent les causes de son aggrandissment et de sa decadence avec les notes tres instructives. Par S. a. S. Demetrius Cantemir, prince de Moldavie. Traduite en Francois par M. de Joncquieres. A Paris, 1743, vls. I-II.} А. Кантемир был не только инициатором издания этой книги, но также и автором приложенного к ней жизнеописания Д. Кантемира, а также, вероятно, во многих случаях и автором ее комментариев, намного превышающих комментарий английского издания книги. "История Оттоманской империи" Д. Кантемира во французском переводе выдержала два издания и получила широкое распространение во французских ученых кругах XVIII века. Достаточно сказать, что "Энциклопедия" Дени Дидро, рекомендуя своим читателям только два сочинения по истории Турции, в качестве одного из них называла "Историю Оттоманской империи" Д. Кантемира.

   "История Оттоманской империи" Д. Кантемира была хорошо известна Вольтеру. В 1751 году, в предисловии ко второму изданию "Истории Карла XII", пренебрежительно отзываясь о греческих и "латинских" историках, создавших превратный образ Магомета II, Вольтер писал: "Сотни историков повторяют их жалкие басни; их повторяют европейские словари. Обратитесь к заслуживающим доверия турецким хроникам, собранным князем Кантемиром, и вы увидите, насколько смешны все эти вымыслы". {Oeuvres completes de Voltaire. Nouvelle edition... Paris, Garnier-freres, 1880, t. 16, p. 127.} Трижды цитирует Вольтер труд Д. Кантемира об Оттоманской империи также и в "Опыте о нравах и духе народов". Любопытно и то, что первоначальный интерес Вольтера к названной книге Д. Кантемира возник в 1739 году, т. с. в то время, когда еще не было ее французского перевода. Письмо Вольтера к Антиоху Кантемиру от 13 марта 1739 года, а также ряд других данных убеждают нас в том, что "История Оттоманской империи" Д. Кантемира была использована Вольтером при написании им в 1739 году трагедии "Магомет".

   Пребывание Антиоха Кантемира во Франции оказало сильное воздействие на развитие русской темы во французской литературе. В этом отношении показательны связи русского писателя-просветителя с французским драматургом Пьером Мораном (1701-1757), автором трагедии "Меншиков".

   История создания этой трагедии раскрывается в письме П. Морана к А. Кантемиру от 13 января 1739 года. {Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Собрание автографов П. П. Дубровского, т. 139, лл. 159-160.} Трагедия "Меншиков" была написана, поставлена на сцене одного из парижских театров и издана в 1739 году в Гааге при самом непосредственном участии А. Кантемира.

   "Меншиков" положил начало героической трактовке образа Петра I во французской литературе и драматургии. Под сильным воздействием этой пьесы была написана в 1767 году трагедия "Амилка, или Петр Великий" Дора и ряд других произведений французской литературы XVIII века, унаследовавших от пьесы П. Морана трактовку Петра I как "просвещенного монарха".

   В письме П. Морана к А. Кантемиру от 13 января 1739 года упоминается в качестве лица, хорошо известного адресату, Луиджи Риккобони.

   Знаменитый итальянский артист Луиджи Риккобони (1677-1753) возглавлял на протяжении многих лет (1716-1729) театр итальянской комедии в Париже. Воспитанная на традициях национальной "комедии дель'арте", труппа Л. Риккобони по приезде в Париж сблизилась с жизнью французского театра и с течением времени стала играть на французском языке. Французской классицистической трагедии театр Риккобони противопоставил особую, опиравшуюся на искусство жеста и мимики технику игры и новый репертуар, представлявший будничную жизнь средних классов общества. Труппа Риккобони создала, в частности, широкую известность комедиям Мариво, подготовившим почву для возникновения просветительской драматургии.

   В 30-е годы XVIII века Луиджи Риккобони создал ряд трудов по истории театра ("Исторические и критические рассуждения о различных театрах Европы", "История итальянского театра" и др.), получивших широкую известность и оказавших, в частности, заметное воздействие на эстетические взгляды молодого Лессинга. В 1742 году Риккобони закончил работу над новой книгой "О реформе театра", которая была издана на французском языке в Париже в 1743 году. Этот труд, очевидно по совету А. Кантемира, автор решил посвятить русской императрице. Написанное Л. Риккобони посвящение было отправлено А. Кантемиром 20 июня (1 июля) 1742 года через Лестока русскому двору. {Л. Н. Майков. Материалы для биографии кн. А. Д. Кантемира. СПб., 1903, стр. 176.}

   Посвящение представляло собой проект учреждения в России театра на тех началах, которые излагались в книге. Естественно предполагать поэтому, что А. Кантемир, принимавший участие в издании книги Риккобони и так настойчиво добивавшийся согласия русской императрицы на напечатание этого посвящения-проекта, во многом разделял театральные взгляды Луиджи Риккобони.

   Проект театральной реформы Л. Риккобони предвосхищал собой знаменитое "Письмо к д'Аламберу о зрелищах" (1758) Жан-Жака Руссо, равно как и драматические теории Дидро, Мерсье и Ретиф де ла Бретона. Проект заключал в себе смелую критику французского аристократического театра с позиций третьего сословия, выступавшего против изнеженного и аморального дворянского искусства. "Театр, - провозглашал Риккобони, - должен внушать отвращение к пороку и развивать вкус к добродетели тем людям, которые не ходят в иную школу, как только в театр, и которые без наставлений, получаемых ими там, весь век свой не знали бы о своих недостатках и не подумали бы вовсе об их искоренении". {Louis Riccoboni. De la Reformation du theatre. Paris, 1743, p. 100.}

   Дружеские отношения существовали также у Антиоха Кантемира и с французским драматургом Пьером-Клодом Нивелль де ла Шоссе (1692-1754). {См. М. П. Алексеев. Монтескье и Кантемир. - "Вестник Ленинградского университета", 1955, No 6, стр. 74.} Важно отметить при этом, что основоположник французской "слезливой" комедии Нивелль де ла Шоссе, так же как и Л. Риккобони, прокладывал путь новому, третьесословному театру.

   Роль посредника в сношениях между С.-Петербургской и Парижской Академиями наук, которую добровольно взял на себя Антиох Кантемир, способствовала возникновению его связей с парижской ученой средой. Особенно тесными были связи Кантемира с французским математиком и натуралистом Пьером-Луи Мопертюи. Были у Кантемира знакомства и в парижских аристократических кругах. Однако культура салонов, высшего света и двора, как это показывает переписка Кантемира, не только его не привлекала, но даже тяготила.

   Служебное положение обязывало А. Кантемира участвовать в светской и придворной жизни, но настоящую внутреннюю привязанность он испытывал лишь к небольшому кругу своих парижских друзей, одинаково с ним мысливших или одинаково воспринимавших искусство.

   Несмотря на свои глубокие связи с мировой культурой и длительное пребывание за пределами своей родины, А. Кантемир, как писатель и просветитель, не растворялся в инонациональной культурной стихии. Занятиям русской литературой, в которых он видел свой гражданский долг, А. Кантемир отдавал почти весь свой досуг и свободное время. Из письма сатирика к Хр. Гроссу от 1 (12) мая 1740 года видно, как настойчиво добивался Кантемир издания своих произведений в России, однако его намерение не встретило поддержки в официальных сферах. Предосторожности ради писатель вынужден был неоднократно заявлять о том, что на литературный труд ему "только лишные часы употреблять дозволено". Трагедия писателя, насильственно лишенного общения со своими читателями, которую переживал Кантемир, нашла яркое выражение в его стихотворении "К стихам своим" (1743). Для того чтобы даже в таких тяжелых условиях продолжать свой поэтический труд, необходимы были не только чувство неразрывной связи с русской культурой, но и непоколебимая вера в ее великую судьбу.

   До Кантемира доходили лишь отрывочные известия о русской литературной жизни. Вероятно, еще будучи в Лондоне, он получил и прочитал напечатанный в 1735 году в Петербурге "Новый и краткий способ к сложению российских стихов" В. К. Тредиаковского, представлявший собой первую попытку введения в русское стихосложение тонической системы. "Новый способ" не был оценен по достоинству и принят Кантемиром, и это объяснялось прежде всего тем, что попытка Тредиаковского в теоретическом отношении была противоречивой и непоследовательной, а в практическом - громоздкой и беспомощной. Правильное чередование ударных и безударных слогов Тредиаковский распространял только на "долгие" стихи, написанные при этом лишь хореями. Сам автор "Нового способа" не мог оценить всех преимуществ новой системы стихосложения и долгие годы после ее открытия в собственной поэтической практике продолжал пользоваться правилами силлабической версификации. Позиция, занятая А. Кантемиром по отношению к "Трактату" Тредиаковского, объяснялась отчасти также оторванностью Кантемира от русской литературной среды и жизни. Русские отклики на предложенную Тредиаковским реформу стихосложения, в том числе и смелое выступление в защиту тонического стихосложения Ломоносова, по всей вероятности остались неизвестны Кантемиру.

   Предложенная Тредиаковским реформа русского стихосложения, отвергнутая Кантемиром как целое, поставила, однако, перед ним вопрос об упорядочении его собственного стиха. Согласившись с Тредиаковским в том, что организующая роль в стихосложении принадлежит ударению. Кантемир вводит в свой тринадцатисложный силлабический стих с ударением на предпоследнем слоге новое обязательное ударение, которое падает на седьмой или пятый слог. Введение этого принципа действительно сообщало вялому тринадцатисложному силлабическому стиху известную упругость и ритмичность. Стихи Кантемира, написанные им за границей, построены по этому принципу. Кантемир считал его настолько важным приобретением, что решил переработать в соответствии с ним все ранее написанные сатиры. В какой мере удалось писателю тонизировать силлабический стих, можно проследить хотя бы на примере первой и второй редакций начальных стихов II сатиры (ср. стр. 89 и 378). {Как здесь, так и ниже указания на страницы отсылают к настоящему изданию.}

   Если стихи 2-й, 3-й, 7-й и 9-й первой редакции имели по одному только ударению на предпоследнем слоге, то во второй редакции, подобно стихам 1, 2, 4, 5, 6, и 10, они получают второе ударение в первом полустишии (на 5 и 7 слоге), и весь отрывок получил вследствие этого довольно стройную ритмическую структуру тринадцатисложного силлабического стиха с обязательной цезурой после седьмого слога.

   В своем "Письме Харитона Макентина к приятелю", которое явилось ответом на "Новый способ" Тредиаковского, Кантемир обнаружил большие познания и огромный интерес к вопросам теории поэзии. Его теоретическая мысль отнюдь не ограничивалась признанием тринадцатисложного силлабического стиха как единственно возможного и допускала 14 различных размеров стиха. Кантемир выступает в своем рассуждении сторонником простоты и ясности поэтического слова, решительно порывая тем самым с традициями русского силлабического стихосложения XVII века. Он отстаивает перенос стиха в последующую строку, справедливо видя в последнем средство, противодействующее "неприятной монотонии" длинного силлабического тринадцатисложника. Большое значение и в теории и в поэтической практике придавал Кантемир звуковой стороне стиха, и не случайно в VIII сатире он выразил свое отвращение к "бесплодному звуку" в стихе, затемняющему "дело". Содержавшееся в "Письме Харитона Макентина" признание важности ритмического упорядочения силлабического стиха было значительным шагом вперед по сравнению с предшествующим поэтическим творчеством Кантемира, но оно, разумеется, не могло явиться шагом вперед в истории русского стихосложения, обогащенного к этому времени теоретическими работами и поэтическими опытами Тредиаковского и Ломоносова.

   Между первой и второй (заграничной) редакциями первых пяти сатир Кантемира существовали еще и промежуточные редакции, {См. об этом статью Т. М. Глаголевой "Материалы для полного собрания сочинений кн. А. Д. Кантемира". (Известия Отделения русского языка и словесности Академии наук", 1906, т. 11, кн. I, стр. 177-217). Точка зрения Т. М. Глаголевой была развита и уточнена 3. И. Гершковичем.} свидетельствующие об исключительном упорстве, которое проявлял автор в совершенствовании названных сатир. Доработка преследовала цели не только ритмического упорядочения сатир, но и повышения их художественных достоинств. Этого улучшения Кантемир добивался путем устранения прямых заимствований из Горация и Буало и ослабления элементов подражательности. Перерабатывая сатиры, Кантемир стремился придать им вполне национальный русский характер. Так, например, нетипическая для русской жизни фигура Катона, издающего книги не для общей пользы, а для собственного прославления, не попадает при переработке III сатиры во вторую ее редакцию; вместе с тем во второй редакции III сатиры появляется необычайно колоритная фигура архимандрита Варлаама, святоши и сластолюбца, которому

  

   Когда в гостях, за столом - и мясо противно,

   И вина не хочет пить; да то и не дивно:

   Дома съел целый каплун, и на жир и сало

   Бутылки венгерского с нуждой запить стало.

   Жалки ему в похотях погибшие люди,

   Но жадно пялит с-под лба глаз на круглы груди,

   И жене бы я своей заказал с ним знаться.

   Бесперечь советует гнева удаляться

   И досады забывать, но ищет в прах стерти

   Тайно недруга, не даст покой и по смерти.

  

   Портрет Варлаама, в котором Кантемир создал образ большой обобщающей силы и вместе с тем изобразил реальное лицо (духовника императрицы Анны Иоанновны), так же как и целый ряд других портретов, намеков и авторских деклараций, содержащихся во второй редакции первых пяти сатир Кантемира, дают нам право решительно возразить против утверждения, что в парижский период жизни Кантемира "произошло несомненное понижение уровня его политической мысли". {Л. В. Пумпянский. Кантемир ("История русской литературы", изд. АН СССР, т. 3. М-Л., 1941).} Перерабатывая свои ранние сатиры с целью подготовки их к изданию, Кантемир в отдельных случаях снимал довольно острые намеки на видных сановников и церковников 30-х годов, так как эти намеки, имевшие общественно-политическую актуальность для своего времени, в 40-е годы XVIII века потеряли свое былое значение. В некоторых, очень редких, случаях Кантемиру приходилось вводить подобного рода изменения и по соображениям цензурного характера. Первые сатиры Кантемира в их первоначальной редакции были рассчитаны на их полулегальное, рукописное распространение, тогда как вторая редакция сатир предполагала их издание и связанное с этим неизбежное прохождение через "цензуру" императрицы Елизаветы Петровны.

   Для характеристики соотношения первой редакции ранних сатир Кантемира с их второй редакцией показательна сатира V ("На человека"), подвергшаяся первой переработке в 1737 году, за год до отъезда Кантемира из Лондона в Париж. В 1742 году сатира подвергалась дополнительной переработке, и, таким образом, вторую редакцию ее мы вправе назвать редакцией 1737-1742 годов.

   Во второй редакции сатира увеличилась на 284 стиха, т. е. свыше чем в полтора раза. Из первоначального текста сатиры во вторую редакцию вошло не более 200 стихов, остальные подверглись замене. Сатира получила во второй редакции диалогическую форму и новое название ("Сатир и Периерг"). В первой редакции V сатира в большей своей части была подражательной и состояла из портретов-характеристик, многие из которых были весьма отдаленно связаны с русской жизнью. На первый взгляд, абстрактный характер носит начало V сатиры и во второй редакции, состоящее из диалога Сатира и Периерга, посвященного просветительскому восхвалению патриархальных нравов и критике городской цивилизации; однако основное содержание сатиры окрашено в чисто русский, национальный колорит. Изображение торжествующего плута-целовальника, ханжи и лицемера, обманывающего народ и окруженного толпою взяточников из администрации, и города, население которого, празднуя день "свят Николая", предается повальному пьянству, воспринимается как политический памфлет на русскую действительность того времени. Такого же рода памфлетом является и описание двух невежественных и властолюбивых царских сановников, Хирона и Ксенона.

   Насквозь памфлетен также и образ временщика - "болвана" Макара, возвышающийся над другими, второстепенными персонажами сатиры. Будучи "годен лишь дрова рубить или таскать воду", он в мгновение ока вознесся к царскому престолу и столь же мгновенно "поскользнулся на льду скользком" и принужден доживать остаток жизни "между соболями", т. е. в сибирской ссылке. Образ болвана-временщика стоит многих политических намеков первой сатиры, так как автор стремился придать этому образу обобщающий смысл: временщик Макар не составляет исключения из правила, ибо таким же глупцом и негодяем был и его предшественник, который "народ весь озлобил"; нисколько не лучше его и те, которые поспешают захватить его место.

   Перечисленные выше картины и персонажи отсутствуют в первой редакции V сатиры. Вторая редакция названной сатиры превосходит ее начальную редакцию как в идейном, так и в художественном отношении. Правда, и во второй редакции сатиры Кантемиру не удалось подняться до критики основ социально-политического строя тогдашней России. Отвратительная фигура болвана-временщика, с одной стороны, и сочувственно нарисованный образ бредущего за сохою крестьянина-пахаря, с другой, не даны в их взаимной социальной обусловленности, хотя они заметно возвышаются над уровнем русской бытовой сатиры XVIII века.

   Уже в V сатире Кантемира мы находим противопоставление бушующих человеческих страстей "тишине" жизни. {В зачаточном виде прославление "тишины" и жизни, проводимой в окружении "мертвых друзей" - книг, встречается у Кантемира уже в первой редакции I сатиры (стихи 111-114).} Восхвалению этой "тишины" почти полностью посвящена VI сатира писателя "О истинном блаженстве" (1738). Нарисованный в этой сатире Кантемиром идеал "довольства малым", ограничения своих желаний и ухода в область античной культуры и современной науки буржуазно-либеральные критики прошлого века А.Д. Галахов и С.С. Дудышкин объяснили общественным индифферентизмом писателя, нежеланием его откликаться на запросы русской жизни. {"Отечественные записки", 1848, No 11, отд. V, стр. 1-40, и "Современник", 1848, No 11, отд. III, стр. 1-40.} Это ложное мнение о Кантемире получило с тех пор самое широкое распространение в литературе. Между тем именно в парижский период своей жизни А. Кантемир с особой настойчивостью работает над ознакомлением французского общественного мнения с Россией и русским народом, вместе с Л. Риккобони проявляет интерес к учреждению демократического театра в России, с просветительской целью занимается переводческой деятельностью (переводы "Персидских писем" Монтескье, "Посланий" Горация, "Нравоучений" Эпиктета), занимается составлением русско-французского словаря, подготовкой к написанию сочинения по истории России и т. д. Таким образом, погружение Антиоха Кантемира в "тишину" сопровождалось усилением его общественной деятельности. Вместе с тем поэтическая декларация VI сатиры вполне закономерна, так как созвучные ей настроения появляются также и во второй редакции I сатиры и в других произведениях писателя, указывая на какое-то действительное изменение в его общественно-политических взглядах. Прокламируемые писателем-просветителем "тишина" и "златая умеренность" были для Кантемира лишь своеобразной формой протеста против гнетущих условий русской жизни, единственным, по мнению писателя, средством избавления от Остерманов и Черкасских, от личной прикосновенности к интригам и политике русского двора.

   Выраженное в VI сатире и других произведениях Кантемира стремление к "тишине" и уединению может быть правильно понято, если мы будем рассматривать его также в соотношении с общественными и эстетическими идеями представителей западноевропейского Просвещения. Теорию обуздания страстей как средства к достижению общего блага и идеализацию патриархальных общественных отношений и свободной от вмешательства государства жизни частного человека - в том или ином виде мы встречаем у Локка и Шефтсбери, у Вольтера и Руссо и, в частности, у Л. Риккобони и Нивелль де ла Шоссе.

   В VI сатире Кантемир не только мечтает о "тишине", но вместе с тем подвергает критике аристократическую мораль, мир богатства и чинов, придворных интриг и пресмыкательства. Кантемир изображает здесь изнемогающего от почестей и богатства сановника, близкого к царской особе. Сановник гибнет от интриг, изображаемых в качестве неотъемлемой принадлежности придворной жизни.

   Критику аристократической морали находим мы и в сатире VII ("О воспитании", 1739), перекликающейся с передовыми педагогическими идеями того времени, и особенно с трактатом Локка о воспитании.

   Цель воспитания, провозглашает автор, - привить юношеству добрые нравы, добродетельные поступки, сделать из них полезных отечеству граждан. Воспитательные цели обязано ставить перед собою и искусство.

  

   Главно воспитания в том состоит дело,

   Чтоб сердце, страсти изгнав, младенчее зрело

   В добрых нравах утвердить, чтоб чрез то полезен

   Сын твой был отечеству, меж людьми любезен

   И всегда желателен, - к тому все науки

   Концу и искусства все должны подать руки.

  

   Сатира "О воспитании" была откликом на коренные потребности русской действительности: об изложенных в сатире педагогических идеях и через сто лет после ее создания Белинский писал, что они "скорее новы, нежели стары".

   Элементы социальной критики содержит и VIII сатира Кантемира (1739), хотя, по сравнению с I, II, III, V и VII сатирами, охват русской действительности в ней значительно у?же. VIII сатира носит название "На бесстыдную нахальчивость", однако в ней осмеиваются не пороки вообще, а "нахальчивость", наносящая вред обществу, проявляющаяся в злоупотреблении властью и стяжательстве. Подобно сатирам IV и VI, VIII сатира представляет интерес также содержащейся в ней характеристикой собственных настроений и взглядов Кантемира. {Помимо упомянутых выше восьми сатир, существует еще и так называемая "девятая сатира" Кантемира. Историкам русской литературы известны всего лишь три списка "девятой сатиры". Характерно, что в книгу сатир, приготовленную в 1743 году для издания самим Кантемиром, "девятая сатира" не была включена. Впервые она была опубликована Н. С. Тихонравовым в 1858 году.}

   Итак, общественная активность Антиоха Кантемира не ослаблялась и в заграничный период его жизни. Не только не ослаблялась и не снижалась, но обогащалась новым жизненным опытом и общением с передовыми идеями Западной Европы также и его ищущая просветительская мысль.

    

   В начале 1743 года Антиох Кантемир предпринял новую и последнюю попытку издать свои сатиры. В тщательно изготовленную им для этой цели рукопись вошло восемь сатир (пять ранних, в переработанном виде, и три, написанные за границей). В марте 1743 года, пользуясь приездом в Париж связанного с русским двором Ефимовского, Кантемир отправил через него М. Л. Воронцову рукопись своих сатир, а также рукописи с переводами "Анакреонтовых песен" и "Юстиновой истории". Кантемир был мало уверен в удачном исходе своего замысла и поэтому в письме к Воронцову от 24 марта (4 апреля) 1743 года, заявляя о своем желании увидеть сатиры напечатанными при С.-Петербургской Академии наук, предусмотрительно просил в случае задержки с изданием "дозволить князь Никите Юрьевичу Трубецкому переписать книгу сатир моих". {Архив князя Воронцова, т. 1. М., 1870, стр. 359.} На дружеское участие Трубецкого возлагал писатель последнюю надежду, - надежду на рукописное распространение своих произведений.

   Предпринять явно нереальную попытку издания сатир в Петербурге заставляли Кантемира крайние обстоятельства. Болезнь желудка, которой писатель начал страдать с 1740 года, прогрессировала, и советы наилучших парижских врачей не помогали делу. С каждым днем все более и более теряя надежду на выздоровление, писатель торопился подвести итоги своей литературной деятельности.

   В самом начале 1744 года по совету врачей он пытается совершить поездку в Италию с целью "перемены воздуха" и в связи с этим обращается с соответствующим прошением к русскому двору. Разрешение последовало только 14 февраля 1744 года. К моменту его получения больной был настолько слаб, что не мог им воспользоваться, тем более что в выдаче необходимых для поездки в Италию средств ему было отказано. Но, даже и сраженный смертельным недугом, Кантемир не прервал своих ученых и литературных занятий. С помощью Гуаско он переводит свои сатиры на итальянский язык и, вопреки советам врачей, усиленно занимается чтением. 21 марта (1 апреля) Кантемиром было составлено духовное завещание, в котором он распорядился своим имуществом и завещал похоронить себя "в Греческом монастыре в Москве без всякой церемонии ночью".

   Умер Антиох Кантемир 31 марта (11 апреля) 1744 года в возрасте 35 с половиной лет, успев осуществить только небольшую часть своих жизненных и литературных планов.

    

   Из произведений А. Кантемира при его жизни были напечатаны только упомянутые выше "Симфония на Псалтырь" и перевод "Разговоров о множестве миров" Фонтенеля. Объединенные в одну книгу "Письмо Харитона Макентина к приятелю о сложении стихов русских" и перевод первых десяти "Посланий" Горация были изданы С.-Петербургской Академией наук в 1744 году, однако уже после смерти Кантемира и без обозначения его имени на книге.

   Сатиры А. Кантемира были опубликованы впервые в Лондоне в 1749 году в прозаическом переводе на французский язык, осуществленном О. Гуаско. Только в 1762 году, через 18 лет после смерти Кантемира, в результате наступившего после смерти императрицы Елизаветы Петровны ослабления церковной реакции, появилось русское издание кантемировских сатир; с тех пор они не переиздавались до 1836 года. Даже в XIX веке почти каждая попытка переиздания сатир Кантемира встречала упорное сопротивление царской цензуры. {Так, например, в 1851 году представители цензуры обратили внимание высших властей на содержащиеся в сатирах Кантемира "сарказмы на духовенство", и вопрос о предпринятом в этом году наследниками А. Смирдина издании сочинений первого русского сатирика был передан на рассмотрение самого царя, вынесшего следующее решение: "По моему мнению, сочинений Кантемира ни в каком отношении нет пользы перепечатывать" (ЦГИАЛ, Дело Главного управления цензуры за 1851 г., No 2647 (14896) л. 60).}

   Первое научное издание сочинений, писем и избранных переводов А. Д. Кантемира, куда вошел ряд ранее неизвестных сочинений писателя, было подготовлено П. А. Ефремовым и В. Я. Стоюниным и напечатано в двух томах в 1867-1868 году.

   Изучение биографии А. Д. Кантемира оказалось в положении еще белее печальном, чем приведение в известность его сочинений. Многочисленные материалы, характеризующие деятельность А. Кантемира за последние 12 лет его жизни, находились в малодоступных для исследователей зарубежных архивах. Многие материалы этого же рода оказались в самых различных отечественных архивах и в руках частных лиц. На протяжении многих десятилетий единственным источником сведений о жизни А. Д. Кантемира была биография его, напечатанная в 1749 году в качестве вступления к изданию французского перевода сатир Кантемира и написанная близким знакомым писателя Октавианом Гуаско. Научное изучение биографии А. Д. Кантемира возникло лишь в конце прошлого века (работы В. Я. Стоюнина, И. И. Шимко, Л. Н. Майкова и В. Н. Александренко).

   Слабая документированность жизни А. Д. Кантемира и до сих пор составляет серьезное препятствие при изучении основных проблем мировоззрения и творчества писателя, при выяснении его философских и общественно-политических взглядов в особенности. Даже лучшая работа, посвященная выяснению названных проблем - глава о Кантемире в "Истории русской общественной мысли" Г. В. Плеханова, - не свободна от серьезных ошибок. Так, например, Плеханов не нашел ничего значительного в философских воззрениях А. Кантемира, а в его "Письмах о природе и человеке" (1742) увидел лишь "попытку отстоять религиозные верования, которые начали тогда сильно колебаться на Западе под влиянием просветительской философии". {Г. В. Плеханов. Сочинения, т. 21. М-Л., 1925, стр. 83.} Между тем религиозные верования не занимали в сознании А. Кантемира того места и роли, которые приписывал им Октавиан Гуаско, а вслед за ним и многие другие исследователи писателя-сатирика. На самом деле названный философский трактат Кантемира был выражением именно той философии, которая расшатывала религиозные верования. Изложенные Кантемиром в "Письмах о природе и человеке" взгляды имели много общего с картезианским рационализмом и деизмом, пытавшимися примирить религию с наукой. Важно отметить и то, что, признавая первопричиной мира бога, Кантемир в своих доказательствах обращался к авторитету Вергилия и Цицерона, а не священного писания, и, как сторонник рационализма, признавал наличие объективного мира и научные методы его познания. Философия деизма, сторонником которой был Антиох Кантемир, в условиях господства феодально-церковного мировоззрения, по определению К. Маркса, была одной из форм "избавления от религии". {К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, издание второе, т. 2. М, 1955, стр. 144.}

   В "Письмах о природе и человеке" Антиох Кантемир выступал с возражениями против атомистической теории Эпикура, и тем не менее можно утверждать, что отношение Кантемира к Эпикуру и другим представителям философского материализма было весьма противоречивым. Об этом свидетельствует усиленное внимание Кантемира к Лукрецию, трактат которого "О природе вещей" представлен в библиотеке А. Кантемира тремя различными изданиями. Получив от своей знакомой г-жи Монконсель известие о том, что кардинал Полиньяк работает над сочинением своего "Анти-Лукреция", Кантемир писал ей 25 мая 1738 года из Лондона: "... насколько могу судить, "Анти-Лукреций" есть произведение столько же ученое, сколько и привлекательное, равно как и та книга, которую оно критикует". {Л. Н. Майков. Материалы для биографии кн. А. Д. Кантемира. СПб., 1903, стр. 105.}

   В III сатире Кантемир поместил портрет "проклятого безбожника" Клитеса. Важно отметить при этом, что при переработке этой сатиры в 1742-1743 годах писатель выбросил из нее как названный портрет, так и относящееся к нему примечание.

   Не исключена возможность, что направленные против Эпикура и "безбожников" места в первой редакции III сатиры были продиктованы Кантемиру тактическими соображениями. I сатира Кантемира, как известно, навлекла на него подозрение в безбожии, и поэтому, посвящая III сатиру Феофану Прокоповичу, который был также подозреваем в безверии, Кантемир вынужден был из соображений предосторожности отмежеваться от "хулителей веры". Антиох Кантемир уже в первых своих сатирах выступил противником клерикализма и религиозного догматизма и продолжал оставаться им до конца жизни. За два месяца до смерти, узнав из письма сестры Марии о ее желании постричься в монахини, Кантемир писал ей: "О том вас прилежно прошу, чтоб мне никогда не упоминать о монастыре и пострижении вашем, я чернецов весьма гнушаюсь и никогда не стерплю, чтоб вы вступили в такой гнусный чин, или буде то противно моей воли учините, то я ввек уж больше вас не увижу". {И. И. Шимко. Новые данные к биографии кн. Антиоха Дмитриевича Кантемира и его ближайших родственников. СПб., 1891, стр. 130.}

   В пропаганде гелиоцентрической системы Коперника и защите положительных наук от вмешательства и посягательств церковников, в стремлении Кантемира к исследованию "причин действий и вещей" (см. VI сатиру) проявились материалистические элементы в философском сознании А. Кантемира, развитие которых, обусловленное исторической обстановкой и обстоятельствами личной жизни писателя-мыслителя, не вышло, однако, за пределы просветительского деизма.

   Нельзя согласиться с Г. В. Плехановым и в том, что "дорогое Кантемиру западное просвещение не заронило в его душу ни тени сомнения относительно правомерности крепостной зависимости крестьян. Зависимость эта представлялась ему чем-то вполне естественным". {Г. В. Плеханов. Сочинения, т. 21. М.-Л., 1925, стр. 80.}

   Проблема "благородства" и "подлости", власть имущих и народа волновала Кантемира с самого начала его литературной деятельности. Уже в I сатире (1 ред., стихи 75-76) Кантемир противопоставляет "подлых" "знатным", и сочувствие его на стороне первых... {Слова подлый, подлость, возникшие в русском языке в XVI веке, употреблялись первое время для противопоставления словам благородный, благородство и не имели в то время того бранного смысла, который они получили впоследствии. В этом старинном значении употребляет это слово и Кантемир. Так, например, в примечаниях к сатире II сатирик пишет о "людях, кои чрез свои труды из подлости в знатную степень происходят" (стр. 77). Как в этом, так и во многих других случаях слова подлый, подлость в творчестве Кантемира обозначали чисто социальные, а не нравственные категории и понятия.}

   В сатире II "польза народу" расценивается как высшее достоинство государственного деятеля (1 ред., стихи 123-126) и, наоборот, дворянин, равнодушно взирающий на "бедства народа", подвергается осмеянию (1 ред., стихи 167-168). В этой же сатире автором прославляется "соха" как первоначало всех званий и всех сословий (1 ред. стихи 300-309). В примечаниях к этой же сатире упоминаются труды Пуффендорфа, в которых содержится, по словам Кантемира, "основание права естественного".

   В III сатире поступки Катона и Нарциза осуждаются потому, что они совершаются не в "пользу народа" (1 ред., стихи 211-212 и 225-228). Вспоминает сатирик о народе и в портрете подьячего, который "силится и с голого драти" (1 ред., стих 342).

   В V сатире Кантемир не только упоминает о народе (портрет "войнолюбца", истребляющего народы, 1 ред., стихи 133-140, образ "бедного босого", 1 ред., стих 236), но и показывает народ в образе пахаря и солдата.

   В сатире V дана кроме того изумительная по своей выразительности и краткости характеристика антинародной сущности феодального судопроизводства:

  

   Сколько сирот померло, сколько вдовиц тают

   Пока стряпчие с дьяком выписку счиняют.

   (1 ред., стихи 183-184)

  

   Поставленная в самом начале литературной деятельности Кантемира тема народа получает свое дальнейшее развитие в его последующем творчестве. В ранних сатирах писателя народ - это нередко или лишенное конкретных очертаний абстрактное понятие, или понятие, воспринимаемое сквозь призму древнерусской нравоучительной литературы ("неимущие", "убогие" и т. д.). Во второй редакции ранних сатир и в сатирах, написанных за границей, понятие народ наполняется более конкретным социальным содержанием.

   В первой редакции I сатиры о "естественном праве" было робкое замечание в примечании. Во второй редакции этой сатиры о существовании "гражданских уставов", "естественного закона" и "народных прав" Кантемир заявляет во всеуслышание в самом тексте сатиры (стихи 151-152).

   Большую определенность получают во второй редакции также общественно-политические положения II сатиры.

  

   Та же и в свободных

   И в холопах течет кровь, та же плоть, те ж кости.

   Буквы, к нашим именам приданные, злости

   Наши не могут прикрыть...

   (стихи 108-111)

  

   ...пахарь и вельможа

   Равны в суде, и одна правда превосходна...

   (стихи 272-273)

  

   . . .каменный душою,

   Бьешь холопа до крови...

   (стихи 289-290)

  

   Термин "холоп", означающий крепостного, в первой редакции II сатиры отсутствовал. Не было в первой редакции II сатиры и таких гневных инвектив, как эта:

  

   Мало ж пользует тебя звать хоть сыном царским,

   Буде в нравах с гнусным ты не разнишься псарским.

   (стихи 101-102)

  

   Рассказывая о своей встрече с Кантемиром в день вступления Франции в войну за австрийское наследство (1741), Гуаско сообщает: "Я встретил его возвращавшимся из театра, где он видел несколько министров. - Я не понимаю, - сказал он в связи с этим,- как можно спокойно идти в театр, подписав решение о смерти сотен тысяч людей". {О. Gоuasсо. Vie du Prince Antiochus Cantemir (Satyres du Prince Cantemir. Traduites du Russe en Francois, avec l'histoire de sa vie. A Londres, chez Jean Nourse. MDCCL), pp. XCVI1I-XCIX.} Как показызает это воспоминание, проблема положения и благосостояния народа, "сотен тысяч людей", была одной из важнейших проблем в общественно-политическом сознании Антиоха Кантемира.

   Антиох Кантемир жил на Западе в период, когда противоречия феодального строя, проявляясь во всех областях жизни, порождали идеологию непривилегированных классов, движение Просвещения. Вопросы, над разрешением которых работала передовая мысль Европы, не могли не привлечь к себе внимания и Антиоха Кантемира. Кантемиру приходилось наблюдать на Западе более развитые, чем в России, формы общественной борьбы. Не могло не отразиться пребывание Кантемира на Западе и на осмыслении писателем проблемы народа и массовых народных движений. В этой связи обращает на себя внимание тот факт, что библиотека А. Кантемира насчитывает значительное количество книг, посвященных английской революции 1648 года, борьбе Нидерландов за независимость, а также различного рода восстаниям и переворотам, от заговора Кола ди Риенци до дворцовых переворотов в Венгрии и Персии. Любопытно и то, что в библиотеке Кантемира из книг любимого им поэта Джона Мильтона были не только его художественные произведения, но и знаменитая "Защита английского народа" (1651), провозглашавшая народ единственным законным носителем суверенной власти.

   В годы пребывания во Франции Кантемиру неоднократно приходилось наблюдать проявления недовольства народных масс режимом французского абсолютизма. Так, например, в депеше русскому двору от 18(29) июня 1741 года Кантемир сообщал о том, что "в Люневиле в конце прошлой недели было смятение в народе, который, чувствуя недостаток в хлебе, сбежался к двору королевскому, грозя зажечь оный" что король Станислав Лещинский, владевший герцогством Лотарингским и избравший Люневиль своей резиденцией, несмотря на то, что возникшее волнение было вскоре подавлено, вынужден был спешно выехать из города. {Государственная Публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Архив В. Я. Стоюнина, No 33, л. 20 об.}

   Подобного рода впечатления формировали общественное сознание Кантемира. Комментируя в своем переводе "Посланий" Горация то место, в котором римский автор изображал толпу, возбужденную театральным зрелищем и готовую вступить в драку, Кантемир писал: "Народ не терпит сопротивления: когда медведя требует, нужно медведя ему показать, инако сам медведем станет, забыв всякое к высшим почтение" (изд. Ефремова, т. 1, стр. 534). {Сочинения, письма и избранные переводы князя Антиоха Дмитриевича Кантемира под ред. П. А. Ефремова, тт. 1 и 2. СПб., 1867-1868. Здесь и далее сокращенно: "изд. Ефремова".}

   В своем понимании "естественного права" русский писатель не доходил до идеи всеобщего равенства. Этот крайний вывод из теории "естественного права" не был, однако, сделан к тому времени и подавляющим большинством западноевропейских просветителей. Громкий голос, который был поднят Кантемиром в защиту избиваемого до крови холопа, был своеобразным призывом "милости к падшим", а не выражением антикрепостнической идеологии. Но этот голос Кантемира, как и его творчество в целом, готовил общественную мысль России к восприятию антикрепостнических идей.

   Нельзя также согласиться и с утверждением Г. В. Плеханова о том, что А. Кантемир был убежденным сторонником неограниченной монархии и что "в его переписке совсем незаметно сочувствия к свободе". {Г. В. Плеханов. Сочинения, т. 21. М.-Л., 1925, стр. 97 и 99.}

   Действительно, в переписке и творчестве как раннего, так и позднего Кантемира мы встречаемся с идеализацией личности Петра I. Однако этот царь, с точки зрения писателя, был явлением исключительным и соответствующим тому образу "просвещенного" монарха, попытку изображения которого находим мы в басне молодого Кантемира "Пчельная матка и Змея" (1730). В деятельности Петра I Кантемир видел выражение не узко сословных, не дворянских, а общегосударственных и народных интересов.

   Верой в "просвещенного" монарха следует объяснить и то деятельное участие, которое принял в 1730 году А. Кантемир в утверждении абсолютизма Анны Иоанновны. Тем не менее даже в этот период, наряду с верой в "просвещенного" монарха, можно найти у Кантемира и понимание опасностей, которые таила в себе монархическая форма правления для общего блага. Так, например, явным выпадом против абсолютизма звучит наполненное иронией одно из примечаний Кантемира к I сатире в первой ее редакции (1729): "Король французский, вместо всех доводов, свои указы так кончает: Nous voulons et nous ordonnons, car tel est n