Хлебников Велимир - Андрей Шишкин. Велимир Хлебников на "Башне" Вяч. Иванова

sp;  Здесь Хлебников слегка иронически изображает не очень серьезную игру Вл. Соловьева или А. Белого с прямым и символико-мистическим планом слова; ср.: "Отказаться от вина - // В этом страшная вина" у Вл. Соловьева⁵², "Чаю - Чаю воскресения мертвых" - бытовой символистский каламбур, зафиксированный А. Белым. Подобного рода игра присуща также пьесе А. Блока "Балаганчик"; образы и словоформы этой "мистической сатиры" (термин Г. Чулкова) Хлебников многажды использовал и переосмысливал в своем творчестве. Одним из главных элементов этой игры в "Балаганчике" является омонимия слова "коса" - в смысле "женская коса" или "коса смерти"; в зависимости от того или другого значения героиней пьесы является Смерть или девушка. Но в "Балаганчике", подобно "Незнакомке", одним из нереализованных - и в поэтике пьесы принципиально не реализуемых - значений образа героини является Мария Дева, Богородица; в первоначальном наброске "Балаганчика" героиня неслучайно носила имя Марии⁵³. Смысл пьесы А. Блока - именно в не-явлении, нереализации, не-свершении Чуда в жизни (на языке современного литературоведения это отрицательная "пустая референтность" или "аннигиляция возвышенного" в эстетизме - см. работы А. Хансена-Леве).

   Иной раз подобное нецеломудренное, слегка кощунственное или, напротив, "маловерное" отношение к Слову и марево вокруг "вечно-женственного" вызывали протест у Вяч. Иванова⁵⁴, Бердяева, единомышленников Флоренского⁵⁵. Нельзя ли предположить, что их позицию разделял также и Хлебников - иными словами, что эпизод с Богородицей в хлебниковской поэме может означать его осуждение эстетической концепции слова, принятой в одном из направлений русского символизма? Положительный ответ на этот вопрос, к сожалению, дать трудно, ибо окончательно финал поэмы Хлебниковым не был доработан.

  

  

   Острый и цепкий взгляд будетлянина увидел главную особенность собраний ивановской "башни", этой, по словам Бердяева, "утонченнейшей культурной лаборатории", особенность, которая отличала их от всех других литературных и артистических собраний "серебряного века". Это установка на диалог, на его принципиальную открытость и конечную незавершенность, на множественность самостоятельных точек зрения, на отсутствие доминирования в собеседовании чьего бы то ни было авторитета; высшим образцом и моделью такого диалога был платонический "симпосион" или "пир". Формы, образы и идеологемы "пира" по-разному отразились в творчестве Вяч. Иванова, Л. Д. Зиновьевой-Аннибал, А. Блока, М. Волошина, М. Кузмина, Н. Бердяева и других насельников и гостей "башни"⁵⁶.

   В варианте поэмы Хлебников одним штрихом изобразил существенную формальную особенность этого диалога на "башне": говорящий говорил не на своем языке, но переходил на язык собеседника - русский говорил, как немец, а немец - как русский; общий фон и конечная цель этого диалога - познание жизни:

  

   Здесь немец говорит "Гейне",

   Здесь русский говорит "Хайне",

   И вечер бродит ворожейно

   По общей жизни тайне⁵⁷.

  

   Темы и формы Пира занимают существенное место в творчестве Хлебникова; хронологически первым Пиром, художественно изображающим реальный "пир" на ивановской "башне", можно считать поэму "Передо мной варился вар..." В последующие годы проблемы Смерти, Мистерии, Нового Рождения Хлебников переживал не "литературно", но экзистенциально. Моделью для Хлебникова был "Пир во время чумы" - формы и образы пушкинского "Пира" организуют структурное ядро письма 1913 г. о смерти Елены Гуро⁵⁸, пьесы 1915 г. "Ошибка смерти" (это оригинальный хлебниковский Пир, где на языке футуризма поставлена проблема победы над Смертью, проблема, внутренне присущая симпосиону как античному, так и христианскому, но Хлебниковым осмысленная вполне внехристиански) и незавершенного сочинения 1916 г. "Второй язык" - преобразованного воспроизведения пушкинского сюжета в его свободной и творческой интерпретации⁵⁹. Но темы Пира появились в творчестве Хлебникова, как кажется, благодаря его диалогу с Вяч. Ивановым на петербургской "башне". Чтобы увидеть это, нам придется вернуться к хронике отношений Иванова и Хлебникова 1909 г.

  

  

   3 июня 1909 г. Вяч. Иванов посвятил Хлебникову стихотворение "Подстерегателю" (дата на экз. РГАЛИ, ф. 527, оп. 2, ед. хр. 3), вошедшее позднее в книгу "Cor Ardens" (2, с. 340, ср. с. 737); через неделю, 10 июня, уезжая на лето из Петербурга, Хлебников отправил Иванову письмо, к которому была приложена поэма "Зверинец" ("О, Сад, Сад!"), в следующем году опубликованная в первом "Садке судей" с посвящением В. И.<ванову>.

   Стихотворение Вяч. Иванова имеет легко вычитываемый конкретный реальный подтекст: это ответ молодому другу, который после первых встреч усомнился в "Протее", "невероятно чутком" к другому (слова А. Белого), в собеседнике с "чарующим", как "у сирены", голосом (слова А. Ельчанинова). Мысли о некоей загадочности и амбивалентности хозяина "башни" приходили многим как новичкам, так и завсегдатаям сред, о чем ярко писал А. Белый: "В золоторунные кудри свои заиграв тонким пальцем, посеял сомненья; <...> был период, когда я подумал: не волк ли сей овцеподобный наставник? Пушился, горбатясь за черным чайком, точно кот; а поставив вам профиль, являл вид орла, застенавшего кличем; орлиною лапой на шнуре пенснэ перекидывал; и человечность при этом какая! Дверь - в улицу: толпы валили; лаская, журил, журя, льстил; оттолкнув, проникал в ваше сердце, где снова отталкивал"⁶⁰. Бердяев, председатель многих "сред" на "башне", писал Вяч. Иванову 30 января 1915 г.: "В Вас слишком много было всегда игры, Вы необычайно даровиты в игре. И сейчас Вы очень привлекаете и соблазняете в минуты игры"⁶¹.

   Итак, цель стихотворения Вяч. Иванова, обращенного к Хлебникову,- развеять сомнения молодого посетителя "башни". В истории отношений двух поэтов и в обращенных Хлебниковым к Иванову текстах коренятся, кажется, образы невода, то есть сети (ср. выше рассказ Гюнтера о "сетях" диспута о стихотворной просодии, в которые Иванов пытался запутать впервые пришедшего на "башню" Хлебникова), и вола.

   Но в стихотворении отчетливо присутствуют элементы поэтической игры. "Я не бес", - ободряет Вяч. Иванов своего юного друга, но этому заверению противоречит угрожающий звуковой образ первой строфы с семью зловеще свистящими с, которые сочетаются с з и ц. Сомнения в личности хозяина "башни", подобные беловским опасениям, могут вызвать образы "ловца", "совопросника" и "сеятеля". Эти образы имеют конкретные евангельские коннотации, но в контексте стихотворения они двусмысленны: "ловцами человеков" сотворил Христос своих учеников, ставших апостолами (Мф., 4: 19, Мк., 1:17; именно "хищным расчетливым Ловцом человеков" называла Иванова Ахматова в своем позднем максимально негативном дневниковом отзыве); с обличением к "совопроснику века сего" народу с мудрецом и книжником обращался апостол Павел, удостоверяя, что "мудрость мира сего" Бог обратил "в безумие" (1 Кор., 1:20); притча о семенах "сеятеля", упавших на камень, на терние и на добрую землю иносказательно говорит о тех немногих, которые удостоятся Царствия Божиего (Мк., 4:3-8; Лк., 8:5-8). Кажется, что автор стихотворения "Подстерегателю" претендует на духовные полномочия, едва ли не превышающие возможности обычного человека. Но это все и есть та словесная игра, в которую увлекает Вяч. Иванов своего читателя. Чтение последних двух строф приводит читателя к совсем другому смыслу всего текста.

  

   Нет, робкий мой подстерегатель,

   Лазутчик милый! я не бес,

   Не искуситель, - испытатель,

   Оселок, циркуль, лот, отвес.

  

   Измерить верно, взвесить право

   Хочу сердца - и в вязкий взор

   Я погружаю взор, лукаво

   Стеля, как невод, разговор.

  

   И совопросник, соглядатай,

   Ловец, промысливший улов,

   Чрез миг - я целиной богатой,

   Оратай, провожу волов:

  

   Дабы в душе чужой, как в нови,

   Живую взрезав борозду,

   Из ясных звезд моей Любови

   Посеять семенем - звезду.

   (2, с. 340)

  

   Буквальный словарный смысл тех слов в первом четверостишии, которыми определял себя Иванов, таков: "испытатель" есть тот, кто проверяет нечто на опыте, на опыте выясняет качества, свойства и т. д. чего-то неизвестного; "оселок" - точильный камень, но также и камень для испытания драгоценных металлов, то, обо что затачивается, оттачивается инструмент для работы - или интеллект в симпосиональной работе мысли, как подсказывает общий контекст; "циркуль" измеряет длину, "лот" - глубину, "отвес" проверяет вертикаль - все это технические орудийные термины проверки, исследования Слов и построенных из них конструкций. Не непререкаемый владетель истины в последней инстанции, не "великолепный" и недоступный олимпиец или "мистагог", обладающий максимальным статусом авторитетности, не, наконец, "искуситель бес", стремящийся не очень честными средствами перетянуть на свою сторону, но приводящий вопросами мысль собеседника к познанию. "Совопросник" и "соглядатай" - анафорический префикс "со-" дважды подчеркивает эту позицию равного собеседнику в искании истины - экзистенциальной и духовной, равного, отнюдь не господствующего во впадении ею. Ближе всего к этому образу - не названный здесь Сократ, именовавший себя в "Пире" "повитухой душ" мысли своих собеседников (Пир, 206-208е; ср. Теэтет, 150а-151). Наконец, в последнем четверостишии мифологизированно сформулирована концепция симпосионального эроса: в экзистенциальной ситуации "встречи" двух личностей, диалога "я" и "ты" божественный Эрос бросает семя в душу другого, это передано через мифологему сева - нового рождения.

  

  

   10 июня 1909 г. Хлебников написал Вяч. Иванову письмо, где не найти ни следа тех "сомнений" и "опасений", о которых прежде, насколько можно судить по сочиненному восемь дней назад ивановскому стихотворению, могла идти речь. Первые строки письма Хлебникова свидетельствуют о сердечной и интимной близости молодого поэта к ивановскому кружку, с членами которого его уже соединяют узы тесной дружбы. Религиозные коннотации этого письма, возможно, как-то отражают тематику и стиль общения Хлебникова и Вяч. Иванова весной 1909 г. Об интересе Хлебникова к религиозной направленности петербургского символизма свидетельствовал и Гюнтер⁶². Но в письме Хлебникова от 10 июня поражает не литературно, а экзистенциально пережитая проблема смерти - непременного спутника, участника, чуть ли не обязательной составляющей истинной жизни (эту идею Хлебников метафорически выразил позднее в "Автобиографической записке" 1914 (?) г.: "Вступил в брачные узы со Смертью и таким образом женат". - НП, с. 352). Этот опыт "умирания" Хлебников связывал в первую очередь с прошедшими днями, и этот опыт, как можно думать, был обусловлен общением с Вяч. Ивановым, который с лета 1908 г. писал лирическую книгу "sub specie mortis" - "с точки зрения смерти" (запись в дневнике от 14 июня 1908 г. - 2, с. 772; под названием "Любовь и Смерть" книга была опубликована в "Весах" за февраль 1909 г. и позднее вошла в состав "Cor Aniens" как ее четвертая часть, отдельные циклы югиги, законченные к весне 1909 г., Иванов читал друзьям - свидетельство О. Дешарт - 2, с. 769). Вот начало письма Хлебникова от 10 июня 1909 г.:

   "Знаете: я пишу вам только, чтобы передать, что мне от чего-то грустно, что я непонятно, через 4 ч<аса> уезжая, грущу и что мне, как чего-то вещественного жаль, что мне не удалось, протянув руку, сказать "до свиданья" или "прощайте" В<ере> К<онстантиновне> и др.<угим> членам В.<ашего> кружка, знакомством с которым я так дорожу и умею ценить.

   Я увлекаюсь какой-то силой по руслу, которого я не вижу и не хочу видеть, но мои взгляды - Вам и вашему уюту.

   Я знаю, что я умру лет через 100, но если верно, что мы умираем, начиная с рождения, то я никогда так сильно не умирал, как эти дни. Точно вихрь отмывает корни меня от рождающей и нужной почвы. Вот почему ощущение смерти не как конечного действия, а как явления, сопутствующего жизни в теченье всей жизни, всегда было слабее и менее ощутимо, чем теперь".

   Далее Хлебников описал мысли, на которые его навело посещение зоологического сада: различие видов животных связано с тем, что "звери умели по-разному видеть божество"; вслед за этим, как составная часть письма, следует поэма "Зверинец". Конец письма вновь посвящен отношениям с ивановским кружком:

  

   "Прощайте! в смысле до нового увидания!

   Дайте мне возможность на бумаге проститься с Теми, кого я не увидел, прощаясь. Передайте мой порыв и богомольность.

   9 ч. в. 10. VI Царскосел.<ьский> вокзал"⁶³.

  

  

   Остается рассмотреть последующую историю отношений Хлебникова с Вяч. Ивановым. В начале 1910 г. произошел разрыв Хлебникова с некоторыми поэтами "Академии стиха", как полагал Н. И. Харджиев, достаточно воинственный⁶⁴. Вокруг Хлебникова собирается кружок будущих футуристов, которые хотят бросить вызов символистской традиции. Внешним выражением этого разрыва с символизмом была акция, предпринятая участниками "Садка судей" после выхода в свет в апреле 1910 г. первого футуристического сборника, о которой рассказал один из его издателей М. Матюшин: "Д. и Н. Бурлюки в одну из сред отправились на "башню" к Вяч. Иванову, где собирались писатели, и рассовали штук тридцать по карманам пальто. Так вышел в свет "Садок судей"⁶⁵. Однако в этой акции будетлян налицо "двоякоумно-двуумная" поэтика поведения. Квадратная книжечка "ниспровергателей", напечатанная на обороте золотистых обоев и украшенная девятью гравюрами, - Н. Гумилев в "Аполлоне" назвал ее "кульминационной точкой дерзания в этом году"⁶⁶ - содержала поэму "Зверинец", которую сам Хлебников читал "на башне у Вяч. Иванова в самом конце 1909 или в начале 1910 г."⁶⁷ и которая в публикации "Садка" была посвящена Вяч. Иванову. В этой связи кажется, что и рассказ Матюшина содержит в себе двойной смысл: экземпляры "Садка", которые 30 поэтов круга Вяч. Иванова обнаружили у себя в карманах пальто - это одновременно и "вызов" поэтам ивановской "башни", и буквальный "выход в свет" книги, причем "выход в свет" первый и единственный, потому что почти все оставшиеся триста или четыреста книг тиража не были выкуплены издателями и позднее пропали⁶⁸.

   Но в 1910 г. происходит отдаление Хлебникова от ивановского круга. Хлебников уезжает из северной столицы, его петербургский период завершен. Любопытно, однако, что образ молодого Хлебникова на ивановской "башне" появляется в культурной памяти последующего поколения, пришедшего на "башню" после отъезда поэта из Петербурга - в этой связи замечательна сцена, мифологизирование изображающая "башню" и Городецкого, Стравинского, Толстого и "раннего Хлебникова", которые представляют на "башне" "языческую Русь" в "Балетном либретто" А. Ахматовой⁶⁹.

   Об отдалении Хлебникова с сожалением рассказывал Понтер: "Я жалею, что эта близость к нам была недолгой. Обоюдная заносчивость непреодолимо стояла между им и моими друзьями, так как тихий и смиренно выглядевший Хлебников был обуян дикой духовной гордостью. Я жалею об этом, но вижу также, что его развитие обязательно и без того уже через несколько лет нас бы развело. И при всем том именно изыскивающая корни и из корней рождающая новое словесное богатство - поэзия Хлебникова была нужна "Академии", созданной при Аполлоне"⁷⁰.

   Но в последующие годы личные отношения Хлебникова с самим Вяч. Ивановым продолжались. Не обрывалась переписка: в дневнике 1914 или 1915 года Хлебников отмечал: "Письмо Вячеслава Иванова" (3, с. 329). В свой альбом (в настоящее время утраченный) Хлебников подклеил какой-то рисунок, изображающий Иванова⁷¹. Хлебников хотел ввести Вяч. Иванова, наряду с о. П. Флоренским, в члены общества "председателей земного шара" (аналогичного платоновскому "правительству философов")⁷².

   Некоторые тексты Хлебникова прямым или косвенным образом диалогически обращены (или посвящены) Вяч. Иванову. Так, сборник "Молоко кобылиц" (1914) открывался хлебниковским письмом к Иванову 1912 г., помещенным "Вместо предисловия". Это письмо начиналось следующим образом: "Дорогой Вячеслав Иванович! // Я задался вопросом, не следует ли дать Вам очерк моих работ, разнообразием и разбросанностью которых я отчасти утомлен..." (3, с. 296). После этого обращения к Иванову были помещены стихи Хлебникова. То есть Хлебников как бы делился с Ивановым результатом своих исследований, размышлений и поэтических опытов. Таким образом здесь как бы повторяется модель посланий Хлебникова к Иванову 31 марта 1908 г., 10 июня 1909 г. Или ситуация, описанная в первой части поэмы "Передо мной варился вар".

   Аналогичным образом диалогически обращен к Вяч. Иванову, кажется, и программный "Разговор" "Учитель и ученик. О словах, городах, народах" того же 1912 г. - сумма наиболее важных теорий Хлебникова. В пользу такого предположения может говорить то, что в образе "учителя" при желании можно увидеть какое-то мифологизированное изображение Вяч. Иванова⁷³, а форма "разговора" в какой-то мере ориентирована на платонические диалоги (хотя и достаточно редуцированно: в "разговоре" присутствует ирония, но элемент собственно спора, несогласия, диалектического противоречия минимален).

   Наконец, в незавершенной автобиографической повести Хлебникова 1916 г. "Ка-2" находится фрагмент, где вождь будетлян вспоминает о своих отношениях с Вяч. Ивановым в петербургские годы. Этот фрагмент, подобно многим хлебниковским произведениям, представляет собой зашифрованный текст⁷⁴. Попытаемся интерпретировать его:

   "Забавно встретить лицо седого немецкого ученого в человеке, которого вы помните с золотистыми волосами, окруженными полувенком.

   Мои пылкие годы.

   Когда он не был убелен, он мне напоминал еще Львиное Сердце. Ласковыми, уверенными движениями он возьмет вашу руку и прочтет неясное пророчество и потом взглянет внимательно и поправит два стеклышка⁷⁵. В те дни я тщетно искал Ариадну и Миноса, собираясь проиграть в XX столетии один рассказ греков. Это были последние дни моей юности, трепетавшей крылами, чтобы отлететь, вспорхнуть. Но их не было; наконец, пришло время, когда я почувствовал, что не смогу уже проиграть их. Это меня огорчило. Я понял, что дружба, знакомство есть ток между различным числом сил, уравнивающий их" (3, с. 128-129).

   Первая фраза фрагмента описывает Вяч. Иванова, как еще в 1933 г. отмечал Н. Степанов. Слова о тщетных поисках Ариадны и Миноса рассказывают о, видимо, несбывшемся хлебниковском проекте создать какой-то новый поэтический вариант мифа о быкоубийце Тесее, Ариадне и Миносе (ср. строки о нити Ариадны из главки 4 "Войны в мышеловке": "<...> Волшебницы дар есть у меня, сестры небоглазой. // С ним я распутаю нить человечества, // Не проигравшего глупо // Вещих эллинов грез" - Хл., 1986, с. 456; а также стихотворение 1921-1922 г. "Одинокий лицедей")- уж не должен ли был как-то участвовать в этом проекте Вяч. Иванов?

   Самое удивительное во фрагменте - выражение "Львиное Сердце", отнесенное Хлебниковым к Вяч. Иванову. Слова "Львиное Сердце", по сообщению Хлебникова 1909 г., были обращены Ивановым к самому Хлебникову (см. цитированное выше письмо Хлебникова к своей семье от 30 декабря 1912 г.). То есть, повествуя о себе в эпоху петербургской "башни", Хлебников употребляет для ее хозяина то прозвание, которое сам получил от него.

   Мена "я" и "ты" вообще характерна для поэтики Хлебникова, как это показал Б. А. Успенский, по мнению которого, мена "я" и "ты" связана с принципом динамики авторской позиции, с фиксированием границ между разными точками зрения⁷⁶. Но здесь замещение "я" "ты" может означать, как представляется, констатацию некоего метафизического замещения "себя" "другим", соотносимого с ивановской философией диалога, которая создавалась в ходе "симпосионов" на петербургской "башне" (позднее эта философия диалога была изложена Вяч. Ивановым, в частности, в цикле работ о Достоевском).

   Именно эти годы припомнил Хлебников 30 ноября 1920 г. в Баку, записывая в ивановскую тетрадь свое стихотворение "Ты же, чей разум стекал..."⁷⁷. Текст стихотворения он предварял следующими словами: "Вновь после Петроградских дней встрече в Баку с Вами эти строки". Тему стихотворения Хлебникова можно определить как некий вид вселенского диалога "я" и "ты" двух поэтов. Через месяц в Баку Хлебников записывал для себя: "1 янв<аря> 1921 Вячс<слав> Ива<нов> предложил писать космическ<ую> поэ<му>"⁷⁸. Нельзя исключить, что в этом предложении Иванова содержалась косвенная оценка стихотворения "Ты же, чей разум стекал...".

   Неожиданным образом футуризм Хлебникова при ближайшем рассмотрении оказывается во взаимодействии с инициирующими творческими импульсами ивановской "башни".

  

  

   1 Хлебников В. Творения. М., 1986. С. 642. Это издание далее цитируется как Хл., 1986.

   2 Хлебников В. Неизданные произведения. М., 1940. С. 7. Далее цитируется как НП.

   3 Цит. по: Степанов Н. Велимир Хлебников. Жизнь и творчество. М., 1975. С. 12.

   4 Иванов В. И. Собр. соч. Брюссель, 1979. Т. 3. С. 76. Ссылки на это издание далее приводятся в тексте с обозначением тома и страницы.

   5 Н. И. Харджиев в НП, с. 354 отделил прозаическое обращение от стихотворений, которые напечатал в ином порядке и не в полном составе. Стихотворения написаны Хлебниковым разными чернилами и варьирующимся почерком, что может свидетельствовать о том, что они записывались в разное время. Определить начало и конец каждого стихотворения с полной уверенностью мне представляется затруднительным. Автограф Хлебникова - ОР РГБ, ф. 109, к. 36, ед. хр. 9.

   6 Хлебников В. Собр. соч. MUnchen, 1972. Т. 3. С. 284. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.

   7 "Когда состоялось первое знакомство отца моего с Хлебниковым в Крыму в 1908 г., я была девочкой..." - сообщала Л. Вяч. Иванова в письме к А. Парнису от 16 марта 1966 г. - Парные А, Е. Вячеслав Иванов и Хлебников. К проблеме диалога и о ницшевском подтексте "Зверинца". - De Visu. 1992. Нулевой номер. С. 43. Лето 1908 г. Иванов провел в Судаке - см.: Герцык Е. Воспоминания. Париж, 1973. С. 53. Хлебников, который весной 1908 г. отправился в Крым, также поселился в Судаке - Степанов Н. Велимир Хлебников. С. 13.

   8 Возможно, одна из неточностей Гюнтера.

   9 Guenther J. von. Ein Leben im Ostwind. Zwischen Petersburg und Munchen. MUnchen, 1969. S. 209-210.

   10 Ср.: Парнас А. В, Хлебников. - Памятные книжные даты. 1985. М., 1985. С. 165-166. >

   11 Записи Б. А. Куфтина, частное собрание, цит. по: Парные А. Вячеслав Иванов и Хлебников. С. 39.

   12 Отзыв приведен в статье Н. Степанова "Творчество Велимира Хлебникова". - Хлебников, 1. С. 33. За этим ивановским отзывом следовал, кажется, О. Мандельштам в статье 1922 г. "О природе слова": "Когда прозвучала живая и образная речь "Слова о полку Игореве" <...> - началась русская литература. А пока Велимир Хлебников, современный русский писатель, погружается в самую гущу русского корнесловия, в этимологическую ночь, любезную уму и сердцу умного читателя, жива та же самая русская литература, литература "Слова о полку Игореве". - Мандельштам О. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 175.

   13 Кузмин М. А. Из дневников. 1909, 1910, 1911, 1917 / Приложение к статье А. Е. Парниса "Хлебников в дневнике М. А. Кузмина". - Михаил Кузмин и русская культура XX века. Тезисы и материалы конференции 15-17 мая 1990. Л., 1990. С. 162-164.

   14 Ремизов А. Кукха. Берлин, 1923. С. 57-58.

   15 Орфография Хлебникова неустойчива, поэтому разночтение "Любик" или "Любек" в целом кажется малосущественным. Таким же образом могло варьироваться и имя "Велимир" - "Велемир".

   16 Мысли о специфике имени у Пушкина Вяч. Иванов позднее развивал в статьях "К проблеме звукообраза у Пушкина" и "О новейших теоретических исканиях в области художественного слова". Смысл собственного имени и фамилии Вяч. Иванов интерпретировал в разговорах с М. Альтманом (Альтман М. Из бесед с поэтом Вяч. Ивановым. - Труды по русской и славянской филологии. XI. Тарту, 1968. С. 308-309). Слова Иванова о смысле имени героини "Цыган" послужили отправной точкой для Флоренского, который, цитируя ивановскую статью 1908 г., продолжал: "Имя <героини "Цыган"> есть звуковая материя, из которой оформливается вся поэма" (Флоренский П. Имена. - Опыты. Литературно-философский сб. М., 1990. С. 354 и ел.).

   17 О "тайне имен" Тютчева и Одоевского Хлебников писал в статье "Закон поколений" 1915 г., отмечая: "...имена Тютчева и Одоевского, может быть, самое лучшее, что они оставили" (цит. по: Дуганов Р. В. Велимир Хлебников. Природа творчества. М., 1990. С. 102). Приведем также на первый взгляд противоречащий этому тексту отрывок из "Фрагментов о фамилиях" 1912 (?) г.: "Имена собственные не называют дарования. Видимое исключение: Кузмин и Иванов..." (НП, с. 425).

   18 Дуганов Р. В, Велимир Хлебников. С. 101.

   19 Сонет Верховского и Кузмина см.: Кузмин М. Избранные сочинения / Сост. и комм. А. Лаврова и Р. Тименчика. М., 1990. С. 520, 126; сонет Иванова - 2, с. 335. Ср. также: Распаров М. Л. Русский стих 1890-х - 1925 годов в комментариях. М., 1993. С. 210. Словесную игру 1909 г. Верховский вспоминал в 1920 г. в обращенных к Вяч. Иванову стихах: "Друг мой, некогда мы упредили крылатою рифмой / Рифму живую с тобой - рифму лобзанья друзей" (авторизованная машинопись в римском архиве Вяч. Иванова).

   20 Сологуб Федор. Стихотворения. Л., 1978. С. 331-332.

   21 Стихотворение приложено к письму Вяч. Иванова Ф. Сологубу от начала июня 1906 г. (Иванов В. Письма к Ф. Сологубу и А.Н. Чеботаревской / Публ. А. Лаврова. - Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1974 год. Л., 1979. С. 141-142). Любопытно, что в черновике для "Рыкающего Парнаса" в 1914 г. Хлебников и А. Крученых в полемике с символистами назвали Сологуба "Ф. Губосалом" (3, с. 249).

   22 Пяст В. Встречи. М., 1929. С. 47. Дату сообщает в своих воспоминаниях К. Эрберг (Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1977 год. Л., 1979. С. 143).

   23 Ср. недавнюю работу, демонстрирующую криптограмму слова "логос" в поэтическом тексте Иванова "О слове Гераклиту логос / Поведал, темному, темно; / И шепчет элевсинский колос: / Не встанет, не истлев, зерно" (Доцен-ко С. И, Об одном примере анаграмматического построения текста: Вяч. Иванов. - De Visu. 1993. Na 6. С. 44-45).

   24 Об этом анаграммировании писал М. Альтман в статье начала 1920-х гг. "Ономастика в поэзии Вячеслава Иванова", фрагменты которой опубликованы в Иванов В. И. 2, с. 765. Специально об анаграммах Вяч. Иванова, в том числе и о содержащихся в цикле "Золотые завесы", см.: Топоров В. Я. К исследованию анаграмматических структур. - Исследования по структуре текста. М, 1987. С. 221-225. Приведем еще одно проницательное наблюдение из работы М. Альтмана, не только исследователя, но и вдумчивого "совопросника" поэта в 1921-1923 гг. в Баку: "Как только в магическое поле молитвословий и песнопений Вячеслава Иванова вступают собственные имена, поэт весь преображается, мы перестаем его узнавать, вернее, начинаем узнавать с новой стороны. Чтобы имя того, кому или о ком Вячеслав Иванов говорит в стихах, завуалировать и тут же эту вуаль слегка приподнять, опустить над любимым "золотые завесы" (так ведь и называется один из циклов его сонетов, посвященных им явно и тайно любимым) и сделать эти завесы, как подобает певцу "Прозрачности", прозрачными, дабы сквозь них, если не увидеть лица, то хоть услышать личное имя, - для этого, обычно строгий и сдержанный в выборе художественных средств, Вячеслав Иванов готов прибегнуть к любому средству, использовать любой поэтический прием. Тут пускается в ход и нарицательное осмысление собственного имени, и каламбурное сочетание соседящих слов" (Альтман М. Ономастика в поэзии Вячеслава Иванова. - Римский архив Вяч. Иванова). В плане анаграмматической игры, основанной на противоположении звучания и смысла по-русски и по-гречески двух имен собственных, замечательно стихотворение 1917 г. "Тень Фета": "<...> И будто имя Афанасий / Я произнес; а старец мне / С улыбкой тихой: "Анастасий", - / И темен был намек во сне" (3, с. 525, выделено Вяч. Ивановым; Афанасий - "бессмертный", Анастасий - "воскресающий").

   25 Отмечено в указанной работе В. Н. Топорова.

   26 Ср. отзыв Н. Гумилева на опубликованные в "Садке судей" хлебниковские произведения "Зверинец", "Журавль" и "Маркиза Дезез": "В. Хлебников - визионер. Его образы убедительны своей нелепостью, мысли - своей парадоксальностью. Кажется, что он видит свои стихотворения во сне и потом записывает их, сохраняя всю бессвязность хода событий. В этом отношении его можно сравнить с Алексеем Ремизовым, писавшим свои сны. Но <...> В. Хлебников сохраняет все нюансы, отчего его стихи, проигрывая в литературности, выигрывают в глубине. Отсюда иногда совершенно непонятные неологизмы <...>" (Гумилев Н. Письма о русской поэзии. М., 1990. С. 120).

   27 А. Парнис отмечал, что на том же развороте "Весны" было напечатано стихотворение "безвестного стихотворца под звучным псевдонимом "Велимир"", и предполагал, что именно у него Хлебников заимствовал свой псевдоним (Памятные книжные даты. 1985. С. 166). Вероятность этого предположения нельзя исключить, но тогда речь должна идти, скорее, о толчке, который помог актуализировать Хлебникову прежде неосознанную анаграмму "Велимир" в заключительной строке "Охотника". Но для Хлебникова, если принять во внимание уже цитированное письмо от 30 декабря 1909 г., почти столь же важно было его второе имя - "Любик"/"Любек", а оно уже налично, без всякого "шифра", присутствовало в "Охотнике".

   28 "Велимиром - повелителем мира - называл он (Вяч. Иванов. - А. Ш.) его, и это имя так сроднилось с Хлебниковым, что многие убеждены в подлинности этого языческого гордого имени, так идущего к его облику" (Асеев Я. В.В.Хлебников. - Творчество (Владивосток). 1920. No 2 (июль). С. 26. Приношу благодарность А. Е. Парнису за указание на этот источник).

   29 Отношение анаграмматических опытов Вяч. Иванова к разысканиям Ф. де Соссюра должно было бы стать темой отдельного исследования. Предварительно отметим, что термин "анаграмма" в первых тетрадях Соссюра еще отсутствует (Starobinski /. Les mots sous les mots. Les anagrammes de Ferdinand de Saussure. Paris, 1971. P. 23); Иванов, который в Женеве учился у Соссюра санскриту и покинул Швейцарию в 1905 г., включая анаграммы в свои стихи и пользуясь идеей анаграмм в своих разборах, ни разу не употреблял этого термина, что, кажется, является аргументом скорее в пользу его раннего знакомства с теориями женевского лингвиста, чем наоборот. Опубликованная записка Соссюра к Иванову свидетельствует как о дружеских отношениях, так и о каких-то совместных интересах (см.: Ziffer G. И poeta il grammatico. Un biglietto inedito di Ferdinand de Saussure fra le carte di VjaCeslav Ivanov. - Russica Romana. 1994. V. I. P. 189-191).

   30 "Навь, навье, навей - мертвец" - см.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М, 1987. Т. 3. С. 35.

   31 К 1907-1908 гг. относится словотворческая разработка корня "люб" - воспроизведение рукописи-автографа см. в кн.: Дуганов Р. В. Велимир Хлебников. С. 289. Ср. в статье Маяковского 1918 г.: "Футурист Хлебников шесть страниц заполняет производными от этого глагола ("любить". - А. Ж.), так что у наборщиков даже буквы "Л" не хватает" (Маяковский В. Полн. собр. соч. М, 1959. Т. 12. С. 12). Ср. также персонаж Эль в сверхповести "Зангези", 1920-1922: "Эль - это солнышко ласки и лени, любви!" - Хл., 1986, с. 478.

   32 "Он высоко поднял стяг галилейской любви, и тень стяга упала на многие благородные животные виды". - "Пусть на могильной плите...", 1904. - Хл., 1986, с. 577. Как справедливо комментирует В. П. Григорьев (там же, с. 704), здесь говорится о любви как об идеальном начале общественных отношений. Но для Хлебникова очень важно поддержать этот смысл тремя мягкими л: "галилейская любовь". "Ль указывает на уменьшаемость растояния между познающим разумом и познаваемым; вещь льнет к человеку". - "Изберем два слова", 1912. - НП, с. 325.

   33 Эль "начинает те имена, где сила тяжести, шедшая по некоторой оси, расходится по плоскости, поперечной этой оси. <...> есть переход точек из одномерного тела в двумерное тело, под влиянием остановки движения, и есть точка перехода, точка встречи одномерного мира и двумерного вида. Не отсюда ли слово - любить. В нем сознание одного человека падало по одному измерению - одномерный мир. Но приходит второе сознание, и создается двумерный мир людей, поперечный первому, как плоскость лужи поперечна падающему дождю. <...> И вот глубокий смысл слова люди: путь одного человека должен быть направлен к наибольшей площади другого человека и, вонзившись, как копье в латы, передать свой толчок всему пути второго человека. <...> В любви, как это отчасти указывают слова - люди, лель, ляля и крест, душа одного встречает душу другого под прямым углом к наибольшей величине второго сознания и передает ему свое движение". - <Разложение слова>, 1915-16 (3, с. 198-199). Поэтический вариант этого текста содержит стихотворение 1920 г. "Слово о Эль".

   34 Например, в "Детях Выдры" читаем: "Сын Выдры перочинным ножиком вырезывает на утесе свое имя: "Велимир Хлебников". Утес вздрагивает и приходит в движение <...> Утес: Мне больно. Знаешь, кто я? Я сын Пороса" (Хл., 1986, с. 447); Порос, по платоновскому "Пиру" (203, Ь-е), отец Эрота.

   35 Григорьев В. Я. Грамматика идиостиля. В. Хлебников. М., 1983. С. 200, примеч. 24.

   36 Хл., 1986, с. 41. Ср. также "Из Творения" 1906-1908 г.: "Думалом волилом я мир озирал / И пляскою вязкою жир окружил" (3, с. 381).

   37 Хансен-Леве А. 1) К типологии возвышенного в русском символизме. - Блоковский сб. XII. Тарту, 1993. С. 49 и везде; 2) Формы апофатизма и пустого дискурса в раннем символизме. (В печати.)

   38 Это предположение принадлежит Р. В. Дуганову. Говоря о "загадке хлебниковского псевдонима", В. П. Григорьев сообщает о наброске программы "Славянского вечера" в хлебниковских рукописях, где сам Хлебников должен был быть "ответственным распорядителем" и где намечались речи Вяч. Иванова и С. Городецкого. - Григорьев В. Я. Грамматика идиостиля. С. 200, примеч. 24.

   39 Между прочим, как пьеса "Незнакомка", так и стихотворение "По вечерам над ресторанами..." "просияли", как писали современники, именно на "башне". - А. Блок в воспоминаниях современников. М., 1980. Т. 1. С. 41, 221-222.

   40 Можно предположить, что это волшебный котел; сказания о нем распространены в преданиях урало-алтайских, эллинистических, кельтских - где, между прочим, он может также считаться прототипом св. Грааля (см.: "Chaudron". - Chevalier J., Gheerbrant A. Dictionnaire des symboles. Paris, 1982. P. 217-218).

   41 Символ небесного и хтонического, бык отождествлялся с умирающим и воскресающим богом Дионисом, как это позднее специально исследовал Вяч. Иванов в работе "Дионис и прадионисийство" (Баку, 1923): "Дионис - бык в мире живых и змий в подземном царстве. <...> Смерть жертвенного быка есть его брак с Землею..." (С. 99-100; об обряде ритуального убийства быка - там же, с. 141). Мотив жертвенного быка может быть опосредованно в какой-то мере соотнесен со звуковыми семантическими ореолами новых имен Хлебникова на "башне": как символ творящей силы бык репрезентировал древнееврейского бога Эль, почитавшегося от эпохи патриархов до царства Давида ("Taureau". - Chevalier J., Gheerbrant А. Указ. соч. Р. 929; ср.: Еврейская энциклопедия. СПб., <б. г.>. Т. 7. С. 821-824; Т. 8. С. 132). Если это значение было известно Хлебникову, то имя бога "Эль" присутствует как в имени "Любик", так и "Вели мир".

   42 Городецкий, знакомство которого с Хлебниковым восходило к "башенной" эпохе, в своем стихотворении 1925 г. на смерть поэта, быть может, не случайно сравнивал Хлебникова с быком на пашне: "Вопрос был в том, вздымать ли корни / Иль можно так же суффикс гнуть. / И Велимир, быка упорней, / Тянулся в звуковую муть" ("Велимиру Хлебникову". - Русские поэты "серебряного века". Л., 1991. С. 109).

   43 В этом смысле употребляет слово "прелесть" В. Марков в статье "О прелести Хлебникова", интерпретируя это слово как прозрачность и красоту неологизмов, "новую простоту" и детскость. Как образец "прелести" Марков приводит стихотворение 1910 г. "Трущобы" ("Были наполнены звуком трущобы..."; см.: Markov V. On the pretest' of Chlebnikov. - Velimir Chlebnikov (1885-1922): Myth and reality. Amsterdam Symposium on the Centenary of Velimir Chlebnikov. Amsterdam, 1986. P. 1-13).

   44 H. И. Харджиев считал, что в этих строках изображен Ф. Сологуб, что, видимо, неверно. В пользу Брюсова говорит прежде всего указание в строке 64 на журнал "Весы"" "наедине" с которым находится поэт. Между прочим, указание на присутствие среди гостей на "башне" москвича Брюсова могло бы позволить с большой долей вероятности датировать поэму Хлебникова: известно, что в Петербурге Брюсов провел с Н. И. Петровской первые три недели марта 1909 г. (Нинов А. А,, Щербаков Р. Л, Комментарии к переписке В. Я. Брюсова с К.Д.Бальмонтом. - Валерий Брюсов и его корреспонденты. Кн. 1. М., 1991 (Литературное наследство. Т. 98). С. 203). Брюсов в письме к И. М. Брюсовой от 14 марта 1909 г. сообщал, что накануне побывал на ивановском вечере, где встретил "множество народа, большею частью нестерпимого", не упоминая присутствия там Хлебникова (ОР РГБ, ф. 186, к. 142, ед. хр. 12; за сообщение этого письма приношу благодарность А. В. Лаврову). Всю осень 1909 г. Брюсов провел в Париже. Таким образом, вопрос о более точной датировке поэмы Хлебникова остается открытым.

   45 Отмечено Н. И. Харджиевым в НП, с. 426. О чтении Кузминым поэтического "романа" "Новый Ролла" ср. в дневниковых записях Вяч. Иванова: "Кузмин рассказывал, что думает представить в 6-й и 7-й частях <романа>, который меня очень занимает. Я ему дал в общих чертах сюжет 4-й и 5-й части, а потом требовал продолжения - до 7 части. Что он задумал нежно и изящно; но б. м. опасно (и даже не наверно ли?), поскольку может содержать намек на мои мистические искания и, как он б. м. подозревает, увлечение и разочарование" (5 августа 1909. - 2, с. 783). "С Кузминым ссорюсь, бракуя новый No из Ролла, монолог венецианки, и прекословя его планам" (14 августа 1909. - 2, с. 789).

   46 Это можно заключить на основании того, что 1) первое из прочитанных стихотворений "России нет, не стало больше..." безусловно принадлежит Хлебникову - см. стих. "Я переплыл залив Судака..." - Хл., 1986, С. 61; 2) ироническая (но не негативно ироническая) реплика в строке 124 "Вы очень удачно похитили у раешников меру" может быть отнесена именно к этим стихам, соотносимым с русской фольклорной культурой; о чтении произведений других писателей, Ремизова или Городецкого, здесь не сообщается.

   47 Из черновых записей С. Городецкого для выступления на юбилейном вечере Хлебникова 9 ноября 1965 г.; цит. по работе: Парте А. Е. Хлебников в дневнике М. А. Кузмина. С. 157.

   48 Можно думать, что хлебниковские слова "о человеке и вере" достаточно точно передают одну из постоянных тем ивановских сред - ср. из "воспоминаний" близкого друга Вяч. Иванова С. В. Троцкого: "На одной из сред, во время речей о Боге и человеке, не помню кто сказал, не то Бердяев, не то В. И<ванов>, слова, которых я не забываю, и приходится иногда повторять их: "Надо иметь роман с Богом"" (Вячеслав Иванов. Материалы и публикации. М., 1994. С. 59 (НЛО. No Ю. Историко-литературная серия. Вып. 1)).

   49 Ср. впечатление о Брюсове Вяч. Иванова, относящееся к началу петербургской эпохи русского символизма: "Брюсов служит злу. <...> Помню, какое сильное произвел он впечатление на мою жену, когда при первом знакомстве, в течение целого вечера, рассказывал, что он больше всех в мире страдает, ибо вынужден всегда лгать и скрывать свое истинное лицо" (Альтман М. Указ. соч. С. 305 (запись от 16 января 1921). В другой раз Вяч. Иванов, рассказав эпизод отношений с Брюсовым, продолжал: "сущность декадентства, что часть приобретает значение целого. Это и есть разложение, отпадение от целого, отделение каждого атома. Это и есть начало зла, служение дьяволу". - Там же. С. 308 (запись от 23 января 1921)). С негативным портретом Брюсова в строках 55-63 Хлебникове кой поэмы можно сопоставить отрицательную характеристику Брюсова, Андреева, Арцыбашева и Мережковского в разговоре "Учитель и ученик", где Хлебников обвиняет Брюсова в том, что тот проклинает будущее: "На вопрос, чем занимаются русские писатели, нужно ответить: они проклинают! Прошлое, настоящее и будущее!" (Хл., 1986, с. 590-591).

   50 Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1961. Т. 4. С. 99. Как отмечали еще современники, этот эпизод у Блока навеян аналогичным эпизодом из драмы М. Метерлинка "Сестра Беатриса" (ср.: Метерлинк. Сестра Беатриса / Перевод Л. Вилькиной. Изд. М. В. Пирожкова. <СПБ., б. г.>. С. 45), которая с 1906 г. представлялась в театре Комиссаржевской. См.: Безродный М. В. Лирическая драма А. А. Блока "Незнакомка" (Проблемы текстологии, генезиса, поэтики) / Автореферат канд. дне. Тарту, 1990. С. 11. Не исключено также, что образ Богородицы на "башне" мог быть навеян и чтением на "башне" каких-то "духовных стихов" М. Кузмина - его "Хождениями Богородицы по мукам" или "Праздниками Пресвятой Богородицы". Ремизов описывал, как Кузмин пел на "башне" переложение "Хождения": "год 1907-ой прошел под знаком этой песни. <...> Кончается тем, что Богородица отказывается от райского блаженства, уходит из рая и идет мучиться с грешниками - в ад - на землю" (Ремизов А. Кукха. Берлин, 1923. С. 105-106). Там же (с. 107) Ремизов сообщает, что переложение "Хождения" Кузмин пел Розанову через несколько лет, то есть около 1908-1910 г. Таким образом, нельзя исключить возможности, что Хлебникову в момент сочинения поэмы в 1909 г. было известно переложение "Хождения".

   51 Безродный М. В. Указ. соч. С. 8, 13.

   52 Соловьев Вл. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974. С. 172. Ср. также каламбур "Соловьев - соловьев" в пьесе Хлебникова того же 1909 г. "Чертик", которая, как отмечает А. Е. Парнис (Хл., 1986, с. 688), восходит к "игрословиям" Соловьевеких шуточных пьес.

   53 Блок А. Собр. соч. М.; Л., 1961. Т. 4. С. 426. Между прочим, Г. Чулков, читая доклад актерам перед премьерой пьесы, утверждал, что "в "Балаганчике" А. Блок приближается к своей возлюбленной в маске скомороха, подобно тому как средневековый гаер подходил к Мадонне, напевая песенку, исполненную своеобразной печали и юмора" (цит. по комм. Л. Долгополова. - Там же. С. 568).

   54 "Образ чаемой Жены стал двоиться и смешиваться с явленным образом блудницы" ("Заветы си