Хвостов Дмитрий Иванович - А. Е. Махов. Это веселое имя: Хвостов

"крошотное!"⁴⁴ Однако и в самом деле: "Басни" 1820 года - совсем не то, что "Притчи" 1802 г. В настоящем издании мы даже решили разместить их в разных разделах. В "Баснях", к разочарованию хвостовских насмешников, меньше нелепостей, и журнал "Благонамеренный", рецензируя их, без всякой иронии отмечает их достоинства. Между прочим, именно в этой рецензии дан перечень "хороших строк Хвостова", который потом будет повторяться, с разночтениями, мемуаристами: здесь и "Ползя, Упасть нельзя"; и "Выкрадывать стихи неважное искусство: Украдь Корнелев дух, а у Расина чувство"; и - в ту же рифму - "Погибни ум, когда простынет чувство!"⁴⁵

   А Хвостов, словно чувствуя недостаточность чисто литературной работы для достижения бессмертия, пытается достичь его и иными средствами. Он дарит в кронштадтскую флотскую библиотеку свой мраморный бюст; наверное, не без его участия в Ревеле появляется корабль, названный "Граф Хвостов"⁴⁶. Портреты графа украшают трактиры и почтовые станции; анонимный автор книжки "Дилижанс" видит портрет Хвостова на станции Хотилово, в трактире: "Ба! это Мевий Русского Парнаса, сказал я, увидав на стене портрет одного из отечественных писателей, который напомнил мне басню: "Стихотворец и черт", так хорошо написанную А. Измайловым"⁴⁷.

   Его деятельность по переводу своих творений на иностранные языки и их рассылке беспримерна; над переводами трудятся крупные литераторы - Э.-В. Раупах, Жозеф де Местр; творения Хвостова доходят до библиотеки Гете: Хвостов послал ему свои стихи в переводе Раупаха и с письмом: "Я буду счастлив, милостивый государь, если Вы удостоите принять несколько цветков семидесятилетней северной музы". С. Дурылин в работе о Гете и русских писателях отметил примечательный факт: "имя Хвостова сделалось известно Гете раньше имен Жуковского, Батюшкова, Пушкина... Гете читал графа Д. И. Хвостова раньше всех других русских поэтов"; "Сочинений Пушкина Гете не читал, а вот "Наводнение" Хвостова в его библиотеке хранится и поныне..."⁴⁸.

   В басне "Старик и Три Юноши" Хвостов изображает юношей, ожидающих скорой и верной смерти некого старика - все, однако, происходит не так, как они рассудили:

  

  

   Хвостов и сам своей жизнью сам словно бы воспроизводит эту же трагикомическую ситуацию. Когда известие о его смерти в 1831. в разгар холеры, оказалось мнимым, Пушкин писал Плетневу: "С душевным прискорбием узнал я, что Хвостов жив. Посреди стольких гробов, стольких ранних или бесценных жертв Хвостов торчит каким-то кукишем похабным... Бедный наш Дельвиг! Хвостов и его пережил. Вспомни мое пророческое слово: Хвостов и меня переживет. Но в таком случае, именем нашей дружбы, заклинаю тебя его зарезать - хоть эпиграммой" (3 августа 1831).

   Сравнение с "похабным кукишем" психологически точно: Пушкин словно бы понимает, что тайна хвостовского долголетия - в неудовлетворенном вожделении к письму, к писательству. Пока не удовлетворится вожделение, не пресечется и жизнь (вновь вспоминается волшебный мандарин, перед могучим фаллосом которого бессильны кинжальные удары убийц). И действительно, самая страшная, самая настоящая смерть для Хвостова - смерть от эпиграммы; физическая смерть ему не страшна. А сам пиит словно слышит эти угрозы литературных "убийц" и торжествует над их бессилием: "Может быть и я доживу до своего Занда, но Ж... говорит, что еще кинжалы тупы"⁴⁹.

   А на реальную, "внелитературную" смерть Хвостова Пушкин никак не откликнется. И в самом деле: какое отношение к Хвостову имела реальность?

   Хвостов был добрым человеком. Но и доброта его имела фантасмагорический, ирреальный оттенок. У него было совершенно фантастическое, идеальное представление о литературе как дружеском союзе писателей, творящих в мире и согласии. Пытаясь осуществить эту утопию, он уговаривал собратьев не ссориться и находил любопытные доводы: "На что нам, особливо Беседе, заедаться и перенимать лай собачий у французских писателей? Что им позволено, то нам нет, мы двуипостасные. Я сказал Шаховскому: мы все князи да графы. Осмеяние относится на наших жен, детей и на наше в обществе состояние, какового литераторы иных земель не имеют"⁵⁰.

   Он презирал сатиру, сравнивал сатириков со злобными "гадами", а настоящих писателей - с великодушными "орлами". "Ругательства злобного и несчастного сочинителя обращаются ему самому в посрамление. - Сие мне воспоминает о прекрасной мысли княгини Дашковой, что дурное только вино скисает, а творец посредственных дарований избирает своим подвигом сатиру. Если твои сочинения не нравятся, то ни подкупные твои похвалы, ни твоя злоба не помогут. Первые растают, как весенний снег, а последняя изранит тебя одного... Я вопрошаю, какую пользу приносят ругательные сочинения? ... Пускай гады кусают друг друга, но орлам, к солнцу парящим, сие непристойно и поносно..."⁵¹.

   По горькой иронии лысой Фортуны именно ему, проповеднику всеобщего согласия в литературе, пришлось стать жертвой совершенно обратного положения дел. "Добрый, ласковый старец, который во весь век ни против кого, кроме себя самого, грешен не бывал" (Катенин⁵²), испил всю горечь литературной злобы; не удовольствовавшись эпиграммами, из которых самую грубую приписывали Пушкину:

  

   Сожаленье не поможет,

   Все ж мне жаль, что граф Хвостов

   Удержать в себе не может

   Ни урины, ни стихов. -

  

   литературная молодежь затеяла своего рода литературную корриду: вошло в моду обращаться к Хвостову с хвалебными посланиями, с просьбами поучить мастерству. Потеха состояла в том, чтобы получить от Хвостова ответ. Языков, написавший Хвостову витиеватое послание, сумел провести доверчивого поэта, и тот хвастался в письме П. А. Кикину, что Языков "просит у меня классического совета, присовокупляя обещание отстать от буйной шайки романтиков. Прекрасное послание юного наперсника муз <...> находка для семидесятилетнего поэта, которого публика не читает..." (26 октября 1827). Зато Рылеев не сумел скрыть слишком уж откровенной издевки:

  

   Так, так; твои творенья

   В потомстве будут все читать

   И слезы сожаленья

   За претерпенные гоненья

   На мавзолей твой проливать, -

  

   и получил от патриарха выговор. Об этой истории Хвостов позднее, уже после казни Рылеева, вспоминал с характерным макабрическим юмором: "Рылеев был еще тогда не на воздухе, и сказал, прочтя мое замечание: "Я пошутил, а ваше замечание пойдет в потомство". В ответ ему отвечать надобно было:

  

   "Потомства не страшись - его ты не увидишь!""⁵³

  

   Хвостов очень сокрушался, что мира в литературе нет: "Вот, батюшка, - писал он Каченовскому, - что делается в нашей словесности, а я молчу и повторяю вам мой стих:

  

   Пускай зоилятся парнасские ерши!"⁵⁴

  

   Подлинного понимания он ждал от потомков. Он был готов ждать, ибо "поспешная слава не может быть долговременна, и Державин сказал: заслуги в гробе созревают..."⁵⁵. Ждать "созревания заслуг" он собирался вместе с Пушкиным, которому писал (в черновом письме, 25 октября 1831): "Не бойтесь и верьте, что творения ваши и мои будут оценены не сыщиками-современниками, а грядущим потомством". В другом тексте он рассуждает о причинах своего конфликта с современниками: "Безмолвие обо мне современников <...> может показаться, если не выставить причины, судьям моим, что я оное заслуживаю как дюжинный стихотворец. А причина весьма ясная. Вражда за то, что я ополчался, любя всех, что и биография говорит, на испорченный вкус и неправильный язык"⁵⁶.

   Как это для него характерно: "ополчался" - не на людей, а на плохой вкус; людей же всех "любил". Он решительно не одобрил "Горе от ума" ("Действие во всю комедию спит... Софья Павловна, в которую так влюблен Чацкой, столь развращенна, что не достойна быть на театре"⁵⁷), находил "подлыми" многие стихи Пушкина; он возмущен, что Пушкин восхищается Наполеоном: "Если Пушкин восхищается его гением, то что такое гений без доброго сердца?"⁵⁸ - но все же он любит Пушкина, он обращается к нему с пламенным посланием:

  

   Тебе дала поэта жар

   Мать вдохновения - природа,

   Употреби свой, Пушкин, дар

   На славу русского народа...

   ...Любитель муз, с зарею майской,

   Спеши к источникам ключей:

   Ступай подслушать на Фурштатской,

   Поет где Пушкин-соловей!

   ("Соловей в Таврическом саду")

  

   Кажется странным, что Хвостов увековечил этот столь недолгий (всего в несколько месяцев) адрес Пушкина. Но следует вспомнить, что и сам Хвостов некоторое время (в начале 1810-х гг., а может быть и позднее) жил на Фурштатской, недалеко от А. С. Шишкова, на что намекает А. Измайлов в басне "Филин и Чиж", где филин-Шишков говорит о вороне-Хвостове:

  

   Вот Ворон, мой сосед,

   Когда закаркает, то, право, сердцу любо!⁵⁹

  

   Получается, что Фурштатская вольно или невольно сближала - хотя бы географически - непримиримых оппонентов: Хвостова и Шишкова - и Пушкина.

   Но здесь пора обратиться к другой стороне хвостовской доброты, тоже в своем роде фантасмагорической. Вокруг графа, полуразоренного бурной издательской деятельностью, крутилась толпа небесплатных поклонников. Письма к просьбами шли со всей Руси: "Хочу умереть вашим благодарным за бесчисленные одолжения клиентом, и потому прошу только о продолжении оных столь же постоянно, как продолжаются они 30 лет!" (Шаликов); "Три тысячи рублей - и я почту себя наисчастливейшим из смертных!.." (И. М. Петров, помощник комиссионера по развозу соли в Красноярске)⁶⁰; "мне... необходимы 2000 рублей... В Сибири умеют помнить и понимать все прекрасное!" (Дм. Давыдов, автор романа в стихах "Заветный бокал", из Тобольска)⁶¹.

   Существовали и эпигоны Хвостова - можно, пожалуй, говорить о существования в русской поэзии "школы Хвостова"; правда, деятельность этой школы Хвостову приходилось оплачивать. Так, Рындовский писал Хвостову, что тот являл

  

   с юных лет к полезному несытость,

   Любя его, искал России знаменитость...

   ...И, свыше ополчен, пространство пролетал,

   А по следам цветы душистые метал...

  

   "Несытый" - один из любимых эпитетов Хвостова; например, холера у него - "несытая".

   А Н. М. Шатров прямо брался за любезную сердцу Хвостова гробовую тему:

  

   Но Хвостов и под снегами

   Благозвучными струнами

   Заслужил себе венец.

   Как лирический певец,

   Как любимец вдохновенья,

   В гробовой туман забвенья

   Вместе с славой не сойдет:

   Он свой гроб переживет...

  

   В 1827 г. в Обществе любителей российской словесности разразился даже скандал: М. Дмитриев обвинил Шаликова, что он "хвалит" Хвостова "за пятьсот рублей"; скандал замяли⁶².

   Стоит ли говорить, что стихи свои Хвостов распространял главным образом бесплатно; уже тяжело больной, в августе 1835 г., он отправляет к А. В. Никитенко три пакета своих стихов и просит его "покорно приложенные у сего три пакета раздать по надписи в первую, вторую и третью гимназии, состоящие здесь в городе при Университете. В сих пакетах мои стихи, которые я к Вам уже давно сообщил, да и теперь два экземпляра прилагаю собственно для Вас с истинным почтением"⁶³.

   Его глубоко оскорбляет намек Б. М. Федорова в "Журнале Министерства Народного Просвещения", что он якобы печатал свои сочинения на счет Российской академии, членом коей состоял, и он разражается отповедью: "...Почтенный сочлен мой Борис Михайлович Федоров, рассуждая об Российской Академии, сперва удостоил упомянуть и обо мне в числе переводчиков. Академия издала переводы, в числе коих сказано: "Науки стихотворной Боало, переведенной графом Дм. Ив. Хвостовым"... Но все мои стихи и проза если печатались в Академии, то приватно, частным образом, а не на иждивение Академии..."⁶⁴.

   В последние годы жизни он работает над словарями: биографический словарь, словарь рифм. Первую часть биографического словаря (от А до Л) он посылает в 1835 г. цензору Никитенко со следующим пояснением: "...Словарь мой исторический, а не сатирический, он, кажется, беспристрастен... Впрочем, когда мой словарь напечатается, то есть через год, ибо я тороплюсь, каждый волен будет мне сообщать замечания о недостатках, неверностях и ошибках; я оные все критики приму с благодарностию и вас обременяю поправками для того, что это дело не мое а дело Русской Словесности"⁶⁵. Судьба этого словаря неясна, зато наброски "Словаря рифм" (ок. 1832) сохранились в архиве Хвостова; словарь этот сбивается на толковый:

   "Бука, умственное животное, в котором нянюшки пугают робят.

   Букашка, животное ползущее.

   Жевака, говорится о тех, которые притягивают речь как будто жуют слова" и т. д⁶⁶.

   Облик дряхлого Хвостова предъявлен нам и в эпиграмме И. Дмитриева - "Подзобок на груди, и подогнув колена...", и в известной карикатуре П. И. Челищева. К старости он совсем согнулся, на шее вырос зоб. Он находил мужество смеяться над собой

  

   От ига лет, подобно маку,

   Я сгорбяся, равняюсь злаку.

   ("А. С. Пушкину", 1831)

  

   Самоирония всегда была его сильной стороной: кто еще из русских поэтов писал эпиграммы на самого себя?

   Сохранился рассказ, как Хвостов упал во время прогулки в Летнем саду⁶⁷. "Он так дряхл и расслаб, что недолго осталось ему публично падать, писать и...", - прокомментировал П. Вяземский⁶⁸. Хорошо что еще не вспомнил:

  

  

  Ползя,

   Упасть нельзя.

  

   За сорок дней до смерти Хвостов еще просит Никитенко "одобрить казенным порядком сочинение моей неумолкаемой музы, большею частию в стихах, иногда и в прозе... Я более полугоду болен и все нахожусь в постеле..."⁶⁹. Письмо, как обычно, писал секретарь, но по собственноручной подписи видно, как дрожит рука автора.

   Хвостов породил странный поэтический мир - но этот мир, столь далекий от "правды", "природы" и "реальности" - похоже, все-таки вступил в некий контакт с призрачной жизнью Петербурга. О Хвостове говорили, что он "обмолвился" хорошим стихом, - но случилось однажды ему обмолвиться и предсказанием. Поразительна история с наводнением Невы, дважды предсказанным Хвостовым. Эта история реконструирована в замечательной статье Л. Е. Пумпянского, из которой мы приведем обширную выдержку. "Кто как не Хвостов был официальным и профессиональным певцом Петербурга и Невы? ... И вот официальный поэт Невы, воспевший и реку и набережную,

  

   Мосты висячие, узорные ограды,

  

   и ботик, и Академию Художеств и всадника, дошедший до курьезных алогизмов:

  

   Дивится римлянин и грек

   Красе Петрополя в наш век,

  

   гипнотически порабощен образом наводнения. В нелепой басне "Бот, Нева и море" ("Вестник Европы", 1803, ч. IX), написанной в атмосфере юбилейного года, двухвесельный бот покаран за самомнение:

  

   Летит Борей и дует

   И на Неве бунтует...

   Открыл он челюсти свирепых в море волн...

  

   и т. п. Но лучше всего фиксация внимания петербургских архаистов на зловещем образе наводнения видна в оде Хвостова (1815) "Издателю моих стихотворений" (по 3-му изд. 1828, т. I стр. 212-215). Из этой оды придется процитировать одну замечательную в своем роде строфу:

  

   Любуясь гордою Невою,

   Ты зришь ее спокойный бег,

   Когда смиренною волною

   Гранитный омывает брег.

   Озлобяся, река сердита,

   Оплоты разорвав гранита,

   Свирепость некогда прольет,

   Несытые уста откроет,

   Труды Фидиев наших смоет

   И к морю бурно потечет.

  

   Такая строфа обязывала. Когда, через 9 лет, пророчество сбылось, Хвостов должен был стать поэтом бедствия. Ода на наводнение 1824 г. подготовлена его прошлым..."⁷⁰.

   Пумпянский объясняет "предсказание" Хвостова чисто литературоведчески: конечно, мотив наводнения как мести местного "бога реки" людям - общее место в классицистской поэзии; и все же - сбылась "нелепая" басня и не менее нелепая ода, "открылись" "несытые уста"!

   И другие хвостовские "нелепости" пригодились: выморочный, фантастический образ в других руках - и в других глазах - вдруг получал статус реальности и жизни. Вот змея из притчи "Мужик и змея", что так нелепо

  

   рассечена скакала

   И части съединить искала,

  

   и в самом деле "заскакала" у Пушкина в "Онегине":

  

   Еще амуры, черти, змеи

   На сцене скачут и шумят...

  

   А вот еще одна заготовка на будущее - из послания "Катерине Наумовне Пучковой 1821 года".

  

   Разумной, городской и барышне любезной,

   С которой музы все и Аполлон знаком,

   Осмелюсь ли послать нескладной, стих железной,

   И незатейливым начертанный пером⁷¹.

  

   Конечно, этот "железный стих" надо еще облить "горечью и злостью" - и блюдо готово; но самое поразительное блюдо - в притче "Щука и карась":

  

  

  Карась мятется,

   А щука вкруг его кольцом плетется,

   Прельщает голубым пером...

  

   Через пять лет этой щукой с "голубым пером" воспользуется не кто иной, как Державин - и подаст ее в великолепной сервировке:

  

   Багряна ветчина, зелены щи с желтком,

   Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,

   Что смоль, янтарь - икра, и с голубым пером

   Там щука пестрая - прекрасны!

  

   Михаил Дмитриев рассказывает, как якобы возник дер-жавинский образ: "...За столом долго смотрел он [Державин] на щуку и сказал, обратясь к Дмитриеву: "Я думаю, что очень хорошо будет в стихах и щука с голубым пером! " - и этот стих не пропал из его запаса!"⁷².

   Тот самый Дмитриев, что так точно сказал о "природе навыворот" у Хвостова, восхищается теперь наблюдательностью Державина, - а Державин всего лишь повторил одну из хвостовских "нелепостей"! Таковы они, "несносные наблюдатели..."

  

   ¹ Цит. по: П. О. Морозов. Граф Дмитрий Иванович Хвостов. 1757-1835 гг. // Русская Старина, 1892, No 8, с. 571.

   ² Январь 1813 г. // Батюшков К. Н. Соч. в 2-х тт. - М. 1989. Т.2, с. 239.

   ³ Ф. Ф. Вигель. Записки. - 1891. Т. I, с. 145.

   ⁴ М. А. Дмитриев. Мелочи из запаса моей памяти. // М. А. Дмитриев. Московские элегии. - М. 1985, с. 197.

   ⁵ Цит. по: Морозов, цит. соч. // Русская Старина, 1892, No 10, с. 418.

   ⁶ Рукописный Отдел ИРЛИ. Ф. 322 (Фонд Д. И. Хвостова), No 14, л. 11.

   ⁷ Переиздание: Эмблемы и символы. - М.: Интрада. 1995.

   ⁸ См. об этом: А. Е. Махов. "Печать недвижных дум". // Эмблемы и символы. - М.: Интрада. 1995, С. 16-17.

   ⁹ Н. С. Тихонравов. Д. В. Дашков и граф Д. И. Хвостов в Обществе любителей словесности, наук и художеств в 1812 г. // Русская старина, 1884, No 7, с. 106-107.

   ¹⁰ Цит. по: Gerald Holton. Thematic Origin of Scientific Thought. Kepler to Einstein. - Cambridge (Mass.). 1988, p. 79.

   ¹¹ В. Шереметевский. Русский провинциальный некрополь. - М. 1914, с. 909.

   ¹² РО ИРЛИ. Ф. 322, No 31, л. 79.

   ¹³ О знаменитости издревле Переславля-Залесского. // Благонамеренный. 1820. Ч. 10. No 7, с. 116.

   ¹⁴ Цит. по: Морозов, цит. соч. // Русская Старина, 1892, No 8, с. 572. Биографии, материалы о Хвостове см. в кн.: М. Н. Сухомлинов. История российской академии. - СПб. 1885. Т. 7.

   ¹⁵ А. В. Западов, предисловие к публикации "Из архива Хвостова". // Лит. архив. Т. 1. М.-Л. 1938, с. 359.

   ¹⁶ П. А. Зубову, 30 марта 1794. // А. В. Суворов. Письма. Под ред. В. С. Лопатина. - М.: Наука, 1986, с. 265.

   ¹⁷ П. О. Морозов, цит. соч. // Русская Старина, 1892, No 8, с. 573.

   ¹⁸ Там же.

   ¹⁹ А. В. Суворов. Письма, цит. изд., с. 265.

   ²⁰ Там же, с. 222.

   ²¹ От 20 июля 1791 и от 15-17 августа 1791. Там же, с. Там же с. 214, 219.

   ²² От 30 июля 1792 и осень 1792. Там же, с. 233, 242.

   ²³ От 15-17 августа 1791. Там же, с. 220.

   ²⁴ От 8 августа 1791. Там же, с. 216.

   ²⁵ Эмблемы и символы. - М.: Интрада. 1995, с. 42.

   ²⁶ От 20 и 30 сент. 1791. // А. В. Суворов. Письма, цит. изд., с. 223, 225.

   ²⁷ Gilbert Durand. Les structures anthropologiques de l'imaginaire. - P. 1960, с. 212-213.

   ²⁸ П. О. Морозов, цит. соч. // Русская Старина, 1892, No 8, с. 573.

   ²⁹ Цит. по комментарию В. С. Лопатина в кн.: // А. В. Суворов. Письма. Цит. изд., с. 757.

   ³⁰ М. Дмитриев. Мелочи из запаса моей памяти. Цит. изд., с. 197.

   ³¹ Альтшуллер М. Г. Неизвестный эпизод журнальной полемики начала XIX века: "Друг просвещения" и "Московский зритель". // XVIII век. - Л. 1975. Сб. 10, с. 105.

   ³² "На рубеже XVIII и XIX веков и позднее страх быть похороненным заживо был настолько силен, что в обществе царила настоящая паника. (...) Возникали общества борьбы с мнимой смертью. Первое такое общество было создано в Амстердаме в 1767 году..." Мельников Л. Смерть раньше смерти. // Чудеса и приключения. 1997, No 5. В самом деле, вот пример: Ф. Гельдерлин в письме к Нойферу (осень 1792) пишет: "Здесь все носятся с ужасной историей о Шубарте в могиле" (перев. Н. Т. Беляевой). // Гельдерлин Ф. Гиперион. Стихи. Письма. - М.: Наука. 1988. Под ред. Н. Т. Беляевой, с. 303. Ходил слух, что писатель К. Ф. Д. Шубарт (1739-1791) по недоразумению был похоронен живым.

   ³³ Друг Просвещения. - М. 1804. No 3., с. 228.

   ³⁴ О. Л. Довгий, А. Е. Махов. Двенадцать зеркал Пушкина. - М.: Intrada. 1999, с 79-81.

   ³⁵ Е. Колбасин. Певец Кубры, или гр. Д. И. Хвостов (психологический очерк). // Время. 1867, No 6, с. 162.

   ³⁶ Друг Просвещения. 1806, No 4, с. 12-15.

   ³⁷ Л. С. Сидяков. "Тень Фонвизина". // Временник пушкинской комиссии. Вып. 23. - Л. 1989, с. 90-98.

   ³⁸ П. О. Морозов, цит. соч. // Русская Старина, 1892, No 8, с. 584-585.

   ³⁹ Евгению. 24 июня 1813. Я. К. Грот. Переписка Евгения с гр. Хвостовым. // Сборник статей, читанных в Отделении русского языка и словесности Императорской Академии Наук. Т. V, 1868, вып. 1, с. 147.

   ⁴⁰ 15 ноября 1818. Там же, с. 169.

   ⁴¹ Евгению, 13 сент. 1807. Там же, с. 140.

   ⁴² РО ИРЛИ. Ф. 322, No 31, л. 99.

   ⁴³ П. О. Морозов, цит. соч. // Русская Старина, 1892, No 8, с. 581.

   ⁴⁴ А. Е. Измайлову, 30 апреля 1822. РО ИРЛИ, ф. 18, П. И. Бартенев. No 61, л. 5 об.

   ⁴⁵ Благонамеренный. 1820. No 9 с. 176-182. Рецензия подписана: О-въ.

   ⁴⁶ Е. Колбасин. Певец Кубры, или гр. Д. И. Хвостов (психологический очерк). // Время. 1867, No 6, с. 141.

   ⁴⁷ Дилижанс, или Наблюдатель отечественных нравов. - М. 1828, с. 90.

   ⁴⁸ Дурылин С. Русские писатели у Гете в Веймаре. // Литературное наследство. Т. 4-6. М. 1932, с. 278-281.

   ⁴⁹ Преосвященному киевскому. // II часть прозаических произведений (письма). РО ИРЛИ. Фонд 322 (Хвостова), No 15, л. 97 об.

   ⁵⁰ Из архива Хвостова. Публикация А. В. Западова. // Лит. архив. Т. 1. М.-Л. 1938, с. 383.

   ⁵¹ Гостиный двор (Российское сочинение). РО ИРЛИ. Ф. 322, No 11. л. 47-48.

   ⁵² Воспоминания о Пушкине. // Катенин П. А. Размышления и разборы. - М. 1981, с. 215.

   ⁵³ Цит. по: П. О. Морозов, цит. соч. // Русская Старина, 1892, No 10, с. 412.

   ⁵⁴ Е. Колбасин, цит. соч., с. 143.

   ⁵⁵ А. Е. Измайлову, без даты. РО ИРЛИ. Ф. 322, No 21, л. 32.

   ⁵⁶ РО ИРЛИ. Ф. 322, No14, л. 153.

   ⁵⁷ РО ИРЛИ. Ф. 322, No 31, л. 57.

   ⁵⁸ Пушкин и Хвостов. Публикация А. В. Западова. // Лит. архив. Т. 1. М.-Л. 1938, с. 279.

   ⁵⁹ Поэты-радищевцы. - Л. 1979, с. 249 (также комментарий П. А. Орлова и Г. А. Лихоткина на с. 547).

   ⁶⁰ Морозов, цит. соч. // Русская Старина, 1892, No 8, 578, 580.

   ⁶¹ Е. Колбасин, цит. соч., с. 172-173.

   ⁶² Е. Колбасин, цит. соч., С. 159, 172,167.

   ⁶³ 5 августа 1835. РО ИРЛИ. Письма Хвостова к А. В. Никитенко, 1835 г. No 1. 18733. С. XXIV бв, л. 1.

   ⁶⁴ О журнале Министерства Народного Просвещения. РО ИРЛИ. Ф. 265, No 408, л. 8.

   ⁶⁵ РО ИРЛИ, Письма Хвостова к А. В. Никитенко, 1835 г. No 3. 18733. С. XXIV бв, л. 5 об.

   ⁶⁶ РО ИРЛИ. Ф. 322, No 46, л. 14,17. Старина и Новизна. Кн II, стр. 231.

   ⁶⁸ Русский Архив. 1868, ст. 619-620.

   ⁶⁹ 11 сентября 1835. РО ИРЛИ, Письма Хвостова к А. В. Никитенко, 1835 г. No 2. 18733. С. XXIV бв, л. 3.

   ⁷⁰ Л. В. Пумпянский. "Медный всадник" и поэтическая традиция XVIII в. // Пушкин. Временник пушкинской комиссии. Вып. 4-5. - М.-Л. 1939, с. 107-108.

   ⁷¹ Д. И. Хвостов. Полн. собр. стихотворений. - СПб., 1829. Ч. II, с. 251.

   ⁷² М. Дмитриев, цит. соч., с. 164-165.