Малиновский Василий Федорович - Рассуждение о мире и войне

  

  

  

  

  

   Довольно кратка наша жизнь и исполнена премногих неизбежных зол. Должны ль мы сами оную сокращать и ко многим бедам, неразлучным с нами по человечеству, присовокупить еще войну, которая есть зло самопроизвольное и соединение всех зол в свете. Привычка нас делает ко всему равнодушными. Ослеплены оною, мы не чувствуем всей лютости войны. Если же бы можно было, освободившись от сего ослепления и равнодушия, рассмотреть войну в настоящем виде, мы бы поражены были ужасом и прискорбием о несчастиях, ею причиняемых. Война заключает в себе все бедствия, коим человек по природе может подвергнуться, соединяя всю свирепость зверей с искусством человеческого разума, устремленного на пагубу людей. Она есть адское чудовище, которого следы повсюду означаются кровию, которому везде последует отчаяние, ужас, скорбь, болезни, бедность и смерть. Лишая народы спокойствия, безопасности, благоденствия, она рано или поздно причиняет их совершенное падение. Свидетели тому Египет, знаменитый своею мудростию, Греция - мать наук, Рим - отечество многих великих людей, соперница его - богатая Карфагена, и многия государства и народы, которые истреблены войною.

   Время нам оставить сие заблуждение и истребить зло, подкрепляемое наиболее всего невежеством. Европа, ныне достигшая просвещения, человеколюбия, которые дают ей неоспоримые преимущества перед прочими частьми света, должна показать опыт оных чрез восстановление и утверждение общего и неразрывного мира между собою. Войны, которыми она непрестанно разоряется, не соответствуют ни человеколюбию, ни просвещению. Они могли быть извинительны для наших предков, когда они погружены были в варварстве и не знали другой славы, кроме той, чтобы разорять и убивать.

   Мы думаем соединить просвещение и тихость наших нравов с варварством войны, сохраняя в оной человеколюбие и умеренность, несвойственные грубым народам, но сие человеколюбие и сия умеренность не более помогают лютостям войны, как и человеколюбие и мягкосердие палача, которые, заставляя его облегчить несколько страдания наказуемых, не препятствуют ему мучить и умерщвлять оных. Стыдно нам обманываться таковыми рассуждениями. Мы должны совсем оставить войну, чтобы показать, что мы действительно не варварские обычаи имеем.

   Исключая привычку, мнение о необходимости войны есть причина нашей беспечности о истреблении оной и терпения нашего в рассуждении се бедствий. Многие люди довольно уверены, что война есть великое зло, но в то же время думают, она пеобходима. Сие мнение о необходимости, успокаивающее человека во всех его несчастиях, заставляет нас терпеливо сносить и бедствия войны и почитать все старания о истреблении оной тщетными. Сие мнение о необходимости войны делает ее наиболее необходимою. Сохранение общего и неразрывного мира в Европе почитается невозможным, и потому не помышляют об оном. Люди думают, что без войны не могут жить оттого, что войны всегда издавна были; но продолжительность зла не доказывает необходимость оного...

   ...Европейцы еще не сделали для истребления войны никакой попытки. Мир, какой они между собою делают толь же часто, как и войну, не достоин сего наименования, он есть токмо отдых от войны и может справедливее назваться перемирием, заключенным без означения сроку. Ибо государства и народы между тем не только что политически и тайно воюют между собою, но и явно готовятся и умножают свои силы, чтобы начать войну с большею жестокостию.

   Впрочем, когда было помышлять о истреблении войны, недавно еще европейцы ослеплены были до крайности славою завоеваний и не имели понятия о истинном благосостоянии государств. Странное дело! Они старались узнать, как управляется весь мир, не зная, как управляется наша малая планета. Когда варварство и беспорядок царствовали еще в Европе, тогда уж были Тихобраг и Коперник. Европейцы считали звезды, составляли созвездия животных и думали, что они мудрые народы. Дух их парил в превыспренняя; чтобы прожить счастливо в своей планете прежде переселения в любимыя их звезды, они почитали за необходимо нужное заниматься глубокомысленными рассуждениями о бесполезных метафизических тонкостях.

   Праздные толпы монахов, которых благоденствие зависело от невежества народов, питали оное, и большая часть людей воздавали нелепое почтение тем роскошнейшим и богатейшим монахам, которые сделали бога мира богом войны и обратили священный его закон в орудие своих страстей. Жестокие их повеления заставляли почитать войну и разорение народов средствами к спасению.

   Вся Европа стонала под игом постыднейшего суеверия; самые государи страдали от него и со всею своею властию не могли пособить сему злу.

   Мы теперь только удивляемся или смеемся ослеплению и жестокости своих предков, но кто тогда смел восстать против суеверия? Оно почиталось неразлучно соединенным с истинною верою. Все, которые разнились в мнении о господствующей вере, почитались проклятыми, заблужденными и несчастными, которых убивать вменялось за угождение богу. Подобно сему теперь война кажется непременно соединенною с благосостоянием народов, каждый соседственный народ почитается естественным врагом другого, и убийством и разорением оного приобретается слава.

   Находя себя ныне просвещеннейшими, мы думаем, что не имеем никаких недостатков, и те, кои, будучи слишком велики, не могут избежать нашего примечания, мы называем необходимыми. Так свойственно всем векам ошибаться в своем заблуждении!

   Просвещение не осталось без действия в гражданском управлении народов. Но в общем управлении между собою европейцы осталися при своем варварстве. Решение споров между народами в нынешние времена подобно решению частных споров в прежние варварские времена, когда законы были недостаточны и частные споры решались мечом и огнем.

   Не лучше сего народы, заспорив между собою, причиняют взаимно друг другу всевозможные несчастия до тех пор, покуда и правый, не в состоянии будучи оные сносить, принужден бывает уступить свои права. Война есть величайший недостаток нашего просвещения, тем более достойный внимания, что более несчастий причиняет, нежели сколько оных могли причинить домашние и гражданские неустройства в те варварские времена.

   Просвещение должно распространить наши виды и показать нам, что благоденствие каждого государства неразлучно с общим благоденствием Европы. Когда честные люди захотят разделить свои особенные выгоды , от польз общественных, тогда и сами не будут счастливы, и общество, в котором они живут, не будет благоденственно. Покуда европейцы не ограничат общенародным постановлением все частные свои выгоды, они всегда так, как теперь, будут делать себя и других несчастными.

   Войны их между собою столь же непозволительны и вредны им всем вообще, как междуусобныя вражды баронов в прежние века, которые причиняли самим себе и всему отечеству вред для кратких и ненадужных польз или для удовлетворения страстей.

   Европа довольно уже приготовлена к миру. Закон, нравы, науки и торговля соединяют се жителей и составляют уже из нее некоторый род особенного общества. Даже и языки, отделяющие один народ от другого, не делают важного препятствия в обхождении ее жителей; оные большею частию сходственны между собою, и некоторые из них могут служить всеобщими для европейцев.

   Многие европейцы одного происхождения, и все почти перемешаны. Они б должны стыдиться почитать друг друга неприятелями. Они все имеют многие добродетели, достойные почтения и подражания. Имя европейца долженствовало б быть общее всем народам просвещеннейшей в свете страны и почтенно во всех народах прочих частей света.

   Можно надеяться, что наступит сие блаженное время, когда Европа подобно одному отечеству всех ее жителей не будет более терзаема войнами. Но для чего мы будем отсрочивать сие блаженство? для чего не остановим мы тотчас бедствия войны? или мы не довольно еще оных испытали? или еще есть люди, которые думают, что война полезна? Рассмотрим их мнения.

  

  

   Некоторые говорят, что если б не было войны, то люди столько б умножились, что бы земля не могла их уместить и содержать. Сие мнение доказывает, что война есть весьма действительное средство предупредить размножение людей, но, впрочем, оно не достойно возражения, ибо вследствие оного должно бы радоваться всякому бедствию, истребляющему род человеческой. Посему и моровая язва не есть зло, и не токмо не должно стараться о средствах к пресечению оного, по и должно почитать за благополучие распространение оной. По сему мнению, также напрасно в нынешние времена ввели в употребление прививание оспы, ибо оными спасаются многие тысячи людей, которые бы без того могли погибнуть в младенчестве, не имея времени умножить род человеческий. Короче сказать, мы были б слишком снисходительны к нашему потомству, если б не перестали убивать друг друга из опасения, что им не будет места, где жить. Оставим это на их благоразумие, они, конечно, найдут еще довольно места, где жить, и средство содержать себя.

   Против общего мира в Европе, может, иначе скажут, что оный будет для нее пагубен в рассуждении других частей света, потому что, привыкнув к миру, она потеряет свою силу и сделается добычею своих соседей. Но с наблюдением мира в Европе не разумеется пренебрежение военного искусства, которое нам всегда доставит преимущество над другими народами...

   Итак, вся Европа вообще не имеет никакой пользы в войнах, но составляющие оную разные державы думают находить пользу в оных для того, что ими могут увеличиться и удовлетворить свое честолюбие.

   Увеличение государства почитается выгодою войны; но мы видим по опыту, что многие государства, увеличившись войнами, опять оными же упали. Посему и не должны ль прочие, старающиеся по примеру их увеличиться, ожидать себе подобной участи? Могут ли они думать, что одинаковые причины не будут всегда производить одинаковые действия? Оное увеличение государства чрез войны весьма часто есть первый шаг к его падению.

   Сила и могущество государства и твердость оного не зависят ни от пространства его владений, ни от множества людей, которые оно может приобрести войнами. Сие увеличение токмо по-видимому и на короткое время делает государства могущественнее, но в самом деле споспешествует их падению. Они сильны иль слабы по сравнению. Будучи средственны, они бывают сильны в рассуждении средственных или слабых; сделавшись велики, они не сделаются сильнее прежнего, ибо тогда должны сравниться с большими и сильнейшими. Притом они в сем состоянии величества начинают иметь более честолюбия, более неприятелей и более случаев к истощению своей силы. Между тем, как бы оставаясь в природном своем положении и не вступая в сравнение с великими, они могли б беспрестанно получать приращение внутренних сил, которые истощаются чрез потерю людей, чрез издержки, употребляемые на приобретение завоеваний и на удержание оных.

   Сию истину доказывают многие европейские державы, которые из малых сделались велики, потом из великих сделались весьма слабы и возвратились из несвойственного им величества в природное свое состояние, истощенное, однако ж, непомерным напряжением их сил...

   Дания владела некогда Швециею, Но сие величество ее кончилось разорением и упадком, Швеция не столь давно была одна из сильнейших держав и некогда была причиною страха для всей Европы; но величество сие, основанное на завоеваниях, оными же и упало. Оно служило к уменьшению ее внутренней силы и могущества. Когда завоевания увеличили сие государство, оно начало мешаться в европейские дела и иметь войны с сильнейшими державами. Покоренные города и провинции, умножив собою число соседей и неприятелей Швеции, не могли подавать помощь, соразмерную умножившимся от того нуждам в людях и деньгах. Напротив того, сие государство без сего увеличения не претерпело бы столько, но беспрестанно приращалось бы в народе и было б сильно само собою. То же можно сказать и об Испании, которая, истощив внутреннюю свою настоящую силу, потеряла, однако ж, приобретенные завоеваниями Нидерланды, Португалию и знатную часть Италии, Приобретения через войны подобны высоким пристройкам, несоразмерным основанию здания. Они отваливаются сами и подвергают все здание опасности разрушения.

   Надежнейшая сила государства есть сила народа, собственно оное составляющего. Народ составляют не токмо единоначалие, но одна окружность земли, одна вера, один язык, одни выгоды, одни иль сходные обычаи и нравы. Привязанность, которую люди, соединенные природными отношениями, имеют между собою предпочтительно перед прочими, составляет узел народов. Завоевания могут присовокупить к государству целый народ или часть оного, тогда будут они соподданные; обращение к вере или случайная оной одинаковость может споспешествовать соединению завоеванных народов, но различие языка, нравов и обычаев будет всегда препятствовать тесному их соединению и оставлять некоторую холодность и неприязнь, умножаемые противуположением выгод или неравенством оных. Склонность к независимости или желание присоединиться к прежней власти навсегда останется и будет иметь со временем свое действие.

   В заключение сего надлежит припомнить, что в нынешние времена завоевания трудны и невозможны почти. Если же удается кому немногие маловажные приобретения сделать, то оные производят ревность во всех других державах и непрестанные покушения в неприятеле возвратить оные. Часто государства, получив приобретения через одну войну, теряют оные через другую. Часто для соблюдения одной провинции разоряется целое государство.

   Впрочем, увеличение хотя бы и не сопряжено было с толь опасными следствиями, однако ж не долженствует быть важным предметом государственного правления; оно не делает народ благоденственнее. Вся польза, какую оно имеет, есть только в удовлетворении честолюбия.

   Некоторые народы имеют тщеславие почитать себя первыми в Европе своею силою; сие тщеславие заражает и дворы их, они присваивают себе первенство и поверхность в делах. Таковые дворы наиболее неприятностей должны бывают сносить, ибо, когда гордость бывает с одной стороны, тогда с другой бывает желание унизить.

   Таковое тщеславие какого-либо двора бывает иногда не следствие его силы, но следствие свойств государя и тем опаснее, когда преемники его, почитая за долг поддерживать оное и не имея при том тех же свойств, довершают разорение, которому положены бывают начала несоразмерным честолюбием.

   Народы превозносятся и веселятся величеством и важностию своего государства, но оные сами по себе не приобретают им никакого почтения и притом весьма дорого им стоят. Век Людовика XIV, бесспорно, был славнейший век французского двора, но оный в то же время может назваться железным веком Франции; среди веселия и торжества народ стонал от податей и помирал от голода, будучи сам несчастен, притом еще проклинаем был теми, которых он побеждал. Народы не могут точно знать о преимуществе и влиянии своего двора в европейских делах; оные закрыты политикою. Оттого многие из них думают, что двор их есть первый в Европе. В самом же деле ни один двор в Европе не может почитаться первым, сильнейшие из них шесть или семь имеют свои преимущества и недостатки. Разные случайные обстоятельства дают им иногда поверхность друг над другом, но оная недолго продолжается: война или внутренние замешательства приводят государства в слабость, лишающую оные прежнего веса в европейских делах; с тем оканчивается поверхность оных дворов, и горе им, ежели они употребляли оную во зло!

   Хотя война есть средство для народа узнать силу его двора, но он и тут не знает точно ни о выигрышах, ни о потерях своих, притом счастие войны весьма ненадежно. Часто знаменитейшим победам последуют поражения. Итак, ни слава войны, ни величество двора не составляют славы и величества народа. Хорошее правление, просвещение и личные свойства народов суть надежнейшие средства к приобретению славы и почтения. Англичане пользуются всеобщим в Европе уважением, сему они должны своим великим людям в добродетелях, благоустройству своего правления и личным своим свойствам. Французы прежде сего умели давать свой тон целой Европе и заставляли ее подражать себе, тому причиною прежние их личные свойства, особливая им свойственная острота разума, обходительность, живость и ловкость.

   Народы наиболее всего обязаны бывают своею славою наукам и просвещению. Тщетно они будут превозноситься могуществом и победами своих дворов; оные ненадежны, непродолжительны и могут их сделать только известными, но никогда не сделают их почтенными. Просвещение, добродетели и достоинства, напротив того, удостоверяют истинное почтение каждому народу, сколь бы он малосилен ни был. Старание народов превосходить друг друга силою и могуществом сохраняет между ними ненависть и предубеждение, способствующие к продолжению войны. Старание превосходить друг друга добродетелию и дарованиями споспешествует их истинному благоденствию и славе.

  

  

   Всякий думает, что грех, постыдное, беззаконное и жестокое дело есть убить человека. Хотя одно и то же не может быть вместе беззаконным и справедливым, однако ж бесчисленные тысячи людей убиваются во время войны без всякой совести. Привычка, невежество и суеверие причиною тому, что народы убивают друг друга с таким же равнодушием, как скотину. Ужасное ослепление века, почитаемого просвещенным, а и того еще более человеколюбивым! Тщетно мы будем превозноситься своим просвещением и человеколюбием, если оные не имеют довольно силы вывести нас из того заблуждения, что различие народов делает различие людей. Сожаление, благодарность, дружба и любовь не ограничиваются в своих действиях к одному или другому народу, но суть всеобщие чувствования одного человека к другому. Они часто превозмогают предубеждение народов и заставляют нас против воли верить, что и неприятели наши - люди. Вид несчастного трогает нас, хотя бы он не был одного народа с нами. Благодеяния заставляют любить человека, какого бы народа он ни был. Сходство нравов утверждает дружбу, несмотря на различие народов. Сильнее еще всех любовь, убеждает, что различие между народами не делает различия между человеками. Она заглушает глас народной ненависти и, истребляя предрассуждения, возвращает человека к природе.

   Суеверие, невежество и ненависть преодолевают чувствования человечества одного народа к другому; они заставляют народы, воюющие между собою, не почитать более друг друга людьми.

   Суеверие - обыкновенная зараза большей части Людей - в каждом народе ослепляет их и заставляет думать, что те, кои с ними разнятся в исповедывании, суть худшие люди. Они забывают, что христианский закон состоит в любви к ближнему и что, если они почитают себя лучшими христианами, то должны быть человеколюбивее и сим преимуществом доказать, что их закон лучше других. Чем более, напротив того, позволяют они себе ненавидеть других, тем более они показывают, что закон их не имеет такого главного достоинства христианского учения, которое заставляет людей любить друг друга.

   Невежество потом, которое не меньшею частию людей обладает, производит самые глупые и вредные понятия между народами друг о друге. Оно приписывает им странные и нелепые обычаи и есть источник великого множества предрассуждений, которые сколь пи смешны иногда, однако ж тем не менее производят презрение и другие предрассудки, чувствования и страсти, служащие пищею вражде народов. Чтобы более уважать себя взаимно, народы должны только более знать друг друга.

   Ненависть есть всех обильнейший источник предубеждения народов. Она есть следствие войны, которой бедствия, причиненные в разные времена одним народом другому, остаются навсегда в памяти. Сия ненависть питается всегда из роду в род, и младенцы ее со млеком сосут. Она приписывает неприятелям ужасные пороки, каких они не имеют, и не хочет им дать никаких добродетелей, оспаривая даже те, которые им принадлежат предпочтительно пред прочими народами. Сия ненависть никак несправедлива, бедствия войны, может, были взаимны, и при том не сам народ был оным причиною, но правители его, которые уж много раз после того переменялись и которых давно уже сокрыла в себе земля.

   Предубеждения народные заражают не токмо простолюдинов, но и тех, кои могут похвалиться пред ними лучшим воспитанием. Таковые должны стыдиться презирать или ненавидеть народы, сие простительно несколько грубым невеждам; но те, кои имеют лучшие понятия о вещах, должны знать, что всякой народ имеет равно пороки и добродетели. Хотя народы имеют отличные свойства, однако ж всякое свойство имеет свою добрую и худую сторону. Кроме того, свойства, приписываемые какому-либо народу, слишком общи и подвержены по состоянию людей и по другим случайностям многим исключениям и переменам. Между разными народами толь же легко можно сыскать людей, во многом сходных, как и между одинаковым народом различных. Впрочем, сие самое различие свойств между народами, сие разделение недостатков и преимуществ должны соединить людей теснейшими узами, дабы они могли быть полезными через свои взаимные совершенства и помогали друг другу во взаимных недостатках.

   Не должно также умолчать об ненависти народной и того, что она неприлична народам благородных чувствований. Она есть сестра зависти и показывает бессилие отмщения или прав грубый и склонный к злопамятству.

  

  

   Когда предубеждение народов заставляет их думать, что им убивать друг друга позволительно, война кажется нам менее ужасною потому еще, что оставляет всякому средство защищаться и взаимно убивать. От сего она имеет вид справедливости, к которому, присоединяясь, победы, возбуждающие к себе удивление, и деяния мужества и храбрости и, будучи почтенны, присовокупляют и к войне понятие почтения. Величественный вид армии и флотов пленяет собою и, вселяя доверенность, возбуждает рвение отличиться. Сие самое состояние духа между страхом и надеждою, сколь ни беспокойное, но приятное для человека, показывает ему в войне некоторые прелести. Молодость, веселость, беспечность и награждения, коими наслаждаются обыкновенно военные люди во время войны, делают им оную приятною и заставляют ее любить. Оттого многие состарившиеся уже люди, воспоминая веселые дни, провожденные во время войны, любят и самую войну. Наконец, всеобщее уважение военных добродетелей, славные примеры храбрости и геройства в древние и новейшие времена воспламеняют к войне людей отменных достоинств и великого духа.

   Они почитают войну непременным путем к славе и думают, что не могут быть велики иначе как через войну, потому что оною прославились великие люди. Итак, надлежит нам рассмотреть, в чем состоит истинная великость и что значили великие люди войною.

   Всякий народ считает у себя великих людей, но не все они таковы, ибо они могут быть пожалованы великими от стихотворцев или историков или они казались только велики в сравнении своих земляков или современников. Но были люди, которые почитаются великими от всех народов и всех веков. Число их весьма мало и убавляется иль прибавляется со временем, смотря по тому, как люди думают и в чем полагают славу и великость.

   ...Польза человечества, правосудие, жалость и человеколюбие могут отличить завоевателя от разбойника, но они толь же мало известны одному, как и другому. Если б они имели хотя одну искру оных добродетелей, то они б увидели, что не имеют права разорять людей; жалость и человеколюбие оставили б их, представив им, сколь многих несчастными они делают. Если завоеватели бывают способны к великодушным делам, если они покровительствуют иногда невинность и спасают иному жизнь, можно ли их за то почитать? Могут ли многая великодушные дела наградить тысячи жестоких? Спасая одному жизнь, они погубляют миллионы. Некоторые разбойники также известны многими великодушными делами, они щадят несчастных и награждают иногда добродетель. Часто одинаковый конец имеют они и умирают среди бою, защищая свою жизнь и честь мнимую, иногда же разная кончина их постигает. Разбойник умирает на эшафоте с именем великого злодея, завоеватель умирает природного смертию с именем великого героя.

   Любовь славы располагает отменными дарованиями великого человека, он стремится достигнуть оной и избирает тот путь, какой открыт к ней мнением его современников; внимание его обращается к тем людям, которых почитают великими, он хочет с ними сравняться или превзойти их. Юлий Цесарь, почитаемый великим, был завоеватель для того, что римляне, его соотечественники, не имели уже в его времена прежней добродетели своих предков и полагали всю славу свою в войнах. Александр Македонский, который сам был невольник, подражатель Ахиллеса, обратил на себя внимание его. Никогда не тронуло Юлия Цесаря то, что он один был причиною смерти целого миллиона людей; но он плакал некогда как дитя о том, что примерный его герой, будучи еще моложе его, более народов и земель успел завоевать. Из новейших государей мы имеем Людовика XIV, который иными называется великий и который во всю жизнь свою смущал спокойствие Европы и разорил свое отечество для получения славы. Позднейший - Фридерик II, король Прусский, подлинно имел многие свойства и дарования великих людей, но для достижения славы войнами и завоеваниями поступал несправедливо с соседями и разорял их.

   Таким образом мнение людское управляет поступками великих людей. Они делают человеков несчастными для того, чтоб заслужить от них похвалу. Слабые смертные всегда были и будут сами причиною своих несчастий! Они продают славу ценою крови.

   Великий человек, разумея сие слово как должно, не так, как ласкательство оное употребляет, есть лучший дар небес и красота природы человеческой. Превосходные дарования и отличные свойства делают его способным составить блаженство многих людей; и самые трудности, которые другим кажутся невозможностями, возбуждают наиболее его деятельность, ибо преодоление трудностей соответственно силе и твердости его духа. Но тем опаснее он, когда устремится ко злу. Представим сего Магомета, которого учение содержит чрез толь многие веки в рабстве и суеверии почти всю Азию и знатную часть Африки и даже в Европе царствует. Представим сих великих завоевателей, как Александр, Цесарь, Тамерлан и Чингис-хан, которые в свою краткую жизнь причинили более напастей человечеству, нежели зараза, землетрясения, наводнения и все бедствия, какие в разные времена человеческой род претерпевает. Мы должны молить бога, чтоб избавил нас от сих великих людей, или мы должны истребить ложные понятия о славе; оные побуждают великих людей к вредным делам. Мы должны гнушаться темп, кои велики без пользы, и ужасаться тех, кои велики со вредом...

   Одному легкомыслию или невежеству свойственно превозносить все дела, которые имеют в себе нечто удивительное и блестящее. Удивление и блеск исчезают как случайные токмо действия славы. Истинная слава, которая одна долженствует трогать великого человека, есть та, которая признается мудростию и остается навеки.

  

  

   Мы видели, что предубеждение народов и ложные понятия о славе споспешествуют продолжению войны. К сим причинам надлежит еще присовокупить нынешний образ ее произведения. Мы не воюем так, как варвары, и потому думаем, что война и столько зла между нами не причиняет. В прежние времена неприятели или покоряли земли, или разоряли оныя, грабили, убивали жителей и пожигали селения: тогда чувствительна была война и казалась ужасною; ныне она не менее зла производит, хотя сие зло не столь приметно. Нас не поражает вид разоренной провинции, хотя государство лишится ста или двухсот тысяч человек в одну войну; однако ж это не поражает так, как и бедность народа: убитые люди все собраны из разных мест и бедность не соединяется в одной части государства. Провинции так разделены, что жители их не имеют случая соображать свои претерпения. Столицы, которые наиболее заключают в себе людей одного государства, собранных вместе, благоденствуют часто во время войны и, будучи весьма уважаемы, заставляют судить о благоденствии всего государства во время войны. Жители оных, находясь в совершенной безопасности, ведут обыкновенную свою жизнь, наслаждался всеми веселиями мира, и притом еще имеют удовольствие торжествовать победы и питать свое любопытство новостями {Господин Лингет приметил в одном из своих политических изданий, что публика для удовольствия получения новостей часто негодует, что армии остаются в недействии и что тысячи людей не погибают. Люди, радующиеся победам и поражениям, не лучше той лондонской женщины, которая прыгала от радости о том, что два приятные для нее зрелища в одно утро имели случиться, а именно: один человек у столба должен стоять, а другой будет повешен.}. Можно полагать, что запрещение всяких публичных собраний и веселий во время войны оживило бы сострадание роскошных жителей столиц.

   Но не все жители столицы избавлены от неудобств войны. Цена поднимается на многие вещи и часто остается и после войны столь же высока. От сего бедные, не имея соразмерного прибавлению цене прибытка, с отягощением должны сносить дороговизну. Сверх того, часто печальная весть кровопролитного сражения распространяет уныние и печаль во многих семействах.

   Пограничные города обыкновенно бывают предметом неприятельских действий. Оные осаждаются, и первое старание неприятеля - пресечь привоз съестных припасов, произвесть недостаток и голод, ежели удастся. Сверх того, жители находятся в беспрестанном страхе, и самая ночь вместо успокоения бывает для них причиною тревоги. Ужасная артиллерия разоряет их дома, причиняет пожары и подвергает самую жизнь опасности.

   Вред, причиняемый взаимно неприятелями друг другу, не ограничивается одними сражениями и осадами. Те земли, в коих производится война, обыкновенно сохраняют долгое время остатки разорений, причиненных неприятелями. Жители оных принуждены с крайним отягощением для себя снабжать своих неприятелей нужными припасами, претерпевая притом утеснения и обиды. Случается также, что для причинения вреда неприятелю или для пресечения ему средств к пропитанию целыя селения выжигаются. Между тем воюющие государства сами себе причиняют вред не меньший того, какой неприятелем может быть нанесен. Наборы разоряют селения, необходимость в деньгах принуждает к строжайшему взысканию податей с бедных поселян, которые уже и без того не имеют чем жить и после совсем делаются нищими, в тягость самому государству, которое для маловременной или совсем мечтательной пользы лишается навсегда от них помощи.

   С другой стороны, война, занимая все внимание правительства, причиняет вред другим государственным делам, они от нее чувствительным образом претерпевают, беспорядок повсюду вкрадывается, и злоупотребления день от дня умножаются.

   Торговля и рукоделия, ободряемые с толиким рачением, приходят от войны в упадок. Но что еще хуже, люди, нужные для земледелия, употреблены в армии. От сего оно приходит в худшее состояние, и от сего происходит крайний недостаток и нередко голод.

   Короче сказать, война, разрушает первые основания общества, безопасность жизни и собственности. Законы наказывают смертию немногих несчастных убийц и воров, но хранители сих законов, правители пародов, не умея предупредить войну, подвергают целое государство убийству и грабительству. Тогда уж не один человек бывает убит, не один бывает ограблен, но многие тысячи теряют свою жизнь, и целые селения и города делаются добычею неприятелей.

   Самое расположение народов после продолжения войны довольно доказывает вред и бедствия ее. Некоторые народы с радостию встречают войну, но нет ни одного, которой бы не вознегодовал наконец против оной. Чем долее она продолжается, тем сильнее бывает желание мира, надежда оного становится напоследок единою и общею всех отрадою.

   Мир оканчивает убийства и разорения на некоторое время, но зло войны не окончится до тех пор, покуда останется опасность возобновления оной.

   Содержание больших армий есть одно из сих продолжительных зол войны. Сии армии опустошают государства. Солдаты, оставаясь земледельцами, из коих они наиболее выбираются, могли б жить спокойно и с пользою для общества, вместо того они становятся в тягость самим себе и другим.

   Когда до 200.000 сих здоровых и совершенного возраста людей принуждены вести по большой части холостую жизнь, то сколько государство вреда претерпевает! Сделав подробное исследование, государи нашли бы, что издержки на армии и происходящее от оных уменьшение народа превосходят все приобретения, какия можно сделать войнами. Ныне истребляют бедных монахов, между прочим, для того, что они не женаты; то не подлежит ли также убавить число солдат, которые не токмо не способствуют умножению людей, но и нарочно содержатся для истребления оных.

   Долгие и ужасные подати суть также продолжительные бедствия войны, она есть главная причина оных. Сколь тягостны многие налоги и сколь препятствуют благоденствию народов, в том не может никто усумниться, зная состояние хотя некоторых токмо европейских держав. Каждая новая война умножает долги и подати; народ, обремененный оными, претерпевает бедность и должен отдавать последнее на средства к разорению и убийству соседей его. Покуда не истребится война, нет надежды, чтобы народы могли жить в изобилии и благоденствии...

  

  

   Война есть главное употребление всех налогов и податей: произведение оной, содержание армий и флотов требуют несравненно более издержек, нежели все прочие государственные нужды вместе. Как скоро не будет оной, государственные расходы убавятся, следственно подати и бедность могут быть уменьшены. Политики занимаются изобретением легчайших способов собирать подати, но они не могут не быть тягостны, покуда будут велики нужды государственные. Все человеколюбивые изобретения останутся тщетны, бедный поселянин принужден всегда будет претерпевать недостаток для заплаты податей, самые пороки будут всегда ободряться для получения дохода, ибо все то свято почитается, что к умножению оного служит. Многие из доходов государственных вредят благонравию; правление, наказывающее преступников, само оных производит; так, например, во многих землях позволяются лотерейные игры, который бывают причиною разорения и злодейства. Пьянство - источник преступлений, также сделавшись не последнею отраслью государственных доходов, так сказать, самим правительством одобряется.

   Тщетно будет кто стараться о облегчении сего зла, лучше пресечь оное в самом источнике. Один мир может облегчить Европу от вредных и несносных ее податей, уменьшить в ней бедность и даже совсем истребить оную. Мир доставит Европе богатство несравненно большее того, которое она получила из Перу и Мексики. Сие богатство не некоторым токмо державам, но всем легко можно получить.

   Чрез восстановление мира государства, освободясь [от] главных своих расходов, увидят себя довольно богатыми для уплаты своих долгов и для облегчения обремененного народа; они будут еще иметь довольно денег для тех похвальных предприятий, которые, будучи признаны неоспоримо полезными, остаются без исполнения за недостатком доходов: для училищ, для награждения полезных изобретений и достоинств, для вспоможения всякого рода несчастным и бедным поселянам в случае неурожаев, пожаров, наводнений, падежа скотского и тому подобных происшествий, которые, разорив однажды человека, делают навсегда его бедным. Таково, конечно, должно быть употребление государственных доходов: будучи собраны от народа, они должны быть употреблены не иначе как для собственной его пользы, а не для разорения чужих земель и увеличения государства, которое от того не делается благоденственнее.

   Правительства ныне ничем не занимаются столько, как политическими делами и государственными доходами; чрез восстановление мира освободясь [от] сей главной заботы о других народах и о недостатке своих доходов, они не будут иметь чем заниматься, кроме внутреннего благоденствия своих земель. Если теперь многие несчастия, неустройства и злоупотребления происходят от невнимания правительств, то обращение оного единственно к благоденствию парода долженствует произвесть важную перемену в его участи.

   Если не вся Европа, то по крайней мере большая часть оной не имеет хороших законов и управляется теми, которые остались от варварских времен ее невежества; оные или жестоки и несправедливы, или так темны и запутанны, что предают судьбину тяжущихся на волю законоискусников; имея более досугу и ограничивая все свои попечения внутренним благоденствием, европейские государства могут поправить свои законы, стараться столько ж о предупреждении преступлений, сколько и о наказании оных, обеспечить права собственности и сделать законы так, как они должны быть: просты и внятны для каждого.

   Образ правления, составляющий блаженство или несчастие народов, никогда не может быть толь совершен, как при утверждении мира; тогда только может разрешиться загадка совершенного правления; поелику безопасность составляет главное старание каждого общества, то оной уступают все другие уважения общественного благоденствия. Война вводит и поддерживает злоупотребления во всех родах правления.

   Управляющая монархами любовь славы тогда не может ничем быть удовлетворена, как мудростию, правосудием и человеколюбием в управлении народов. Теперь государи прославляются войнами, победами и храбростию, но тогда слава должна их вести на истинный свой путь, ибо все другие будут пресечены, честолюбие их превосходить друг друга не может быть ничем иным удовлетворено, как преимуществом в том, чтоб сделать народ счастливее; высокие их достоинства ни на чем ином не могут быть показаны, как на искусстве делать людей блаженными.

   Иной скажет, государи будут стараться только превосходить друг друга в роскоши и великолепии, и, избавившись опасения войны, они предадутся любви, покою и забавам. Многие и теперь столько преданы великолепию, роскошам, забавам и покою, что не могут более оным предаться среди самого глубокого мира; но имеющие честолюбие не ограничиваются сим и стараются иметь влияние в политических делах и производить искусно войны; по истреблению же оной они не ограничатся одними пышностями и забавами, но вместо славных политиков и воинов сделаются отцами народа и славными законодателями.

   То же, что сказано о государях, должно разуметь и об министрах их. Все время, все труды, вся слава их должны будут обратиться к внутреннему благоденствию.

   Мир распространит в Европе изобилие и правосудие, составляющее благоденствие народов, он сохранит ее в настоящем состоянии независимости и целости и доведет распространяющееся в ней просвещение до высочайшей степени человеческой мудрости; вид народов и земель переменится так, что трудно будет их узнать, и европейцы будут только сожалеть и дивиться, что могли толь долго заблуждаться и отсрочивать блаженство мира, которым наслаждаться зависит только от их общего желания. Они будут почитать теперешние времена толь же несчастными, как времена своих грубых и суеверных предков. Теперь, когда мир редко продолжается более десяти лет сряду, беспрерывное оного продолжение кажется странно и невозможно так, как казалось прежде открытие Нового Света; но после, когда оное исполнилось, стали думать, что в том нет ничего чрезвычайного.

  

  

   В варварском состоянии народов, когда они находились в беспрестанном страхе друг от друга, храбрость и все военные достоинства почитались превыше всех прочих. Слово "герой", толь давно начавшееся и приписываемое сначала людям, оказавшим важные услуги своему отечеству, долго заключало в себе понятие великих добродетелей и великих людей. И подлинно, герои заслуживали почтение и любовь, спасая отечество; но для достижения оных люди честолюбивые старалися быть героями, где не нужно.

   Народы, с другой стороны, избавившись от опасности, старались увеличиться. Самолюбие и корысть возбуждали их к завоеваниям. Они с гордостию веселились оными, приготовляя себе верную погибель. Достоинства геройские, которые были прежде почитаемы по справедливости, будучи необходимы для защищения общества, не менее стали почтительны и по честолюбию народов. Когда война имела предметом своим защищение собственной земли и не распространялась до отдаленных стран, народ бежал с оружием к знаменам своего предводителя; но когда войны стали иметь предметом одно честолюбие и производиться в отдаленных странах, тогда понадобились и нашлись люди, согласившиеся для платы жертвовать своею жизнию и похищать оную у других. Войны сделались тогда легче и продолжительнее, Народы не заботились много о том, чтобы решиться на войну, ибо они не подвергали опасности свою жизнь, да и не решали они уже тогда войны. Предводители войск нашли средства покорить свой народ столь же легко, как и чужой, и из защитителен своего отечества и ревнителей его славы сделалися его утеснителями, тиранами. И так произошли сии сильные завоеватели, которые, почитая народ орудием своих страстей и не довольствуясь слепою его покорностию, с прискорбием видели другие народы независимыми; они помышляли только о приобретениях, которые им ничего не стоили, как потери многих сот тысяч народа, о благоденствии которого они не заботились и который сам в ослеплении своем думал быть награжден завоеваниями за все бедствия, им претерпеваемые. Составленные таким образом древние империи, умножившись без меры, пали под собственною своею тягостию.

   Предки европейцев были орудием разорения последней из сих империй и основались на ее развалинах. Как варварские народы, долго они нападали друг на друга, возбуждаемы будучи беспокойным духом завоеваний; когда варварство уступило место просвещению, когда завоевания сделались трудны, взаимная их ненависть, произведенная многими прежними войнами, и честолюбие государей продолжали войну.

   Государи завели непременные армии; дворянство, почитая за низкость всякое другое состояние, кроме военного, спешило соединиться под их знаменами; народ принужден был последовать дворянству от недостатка других средств к пропитанию или поневоле. Государи, находя себя начальниками страшных сил, готовых всегда к исполнению их повелении, восчувствовали в себе гордость, свойственную людям сильным и не привыкшим к противоречию. Политика, запутывая дела тонкою своею хитростию, подает им частый случай к решению оных силою. Находя в своих подданных соответствие их страстям, они тем легче побуждаются к войне, что думают чрез оную исполнить долг любви отечества. С таковыми расположениями малейшая причина к спору производит войны, и присовокупление малейшей частицы земли к пространным их владениям, кажется им, оправдывает подвержение целого государства лютостям войны.

   По многим прошедшим войнам, по ненависти и недоверчивости, от оных происшедшим, европейские державы имеют привычку почитать своих соседей непримиримыми и естественными врагами; для сего они стараются беспрестанно усилиться и препятствовать в том другим, и всякий случай к решению сих стараний есть случай к войне. Будучи в сем состоянии неизвестности, они находятся всегда в готовности к нападению на неприятеля или к отражению его нападений подобно людям, живущим в состоянии дикости, неудерживающимся никакими обязанностями, никакими законами и полагающим всю надежду на свою силу. Единые правила, которые европейские державы между собою наблюдают, суть правила политики.

   Сия политика располагает участию Европы, она имеет важный и сокровенный вид, никто не дерзает к ней приблизиться, и редкий может совсем рассмотреть ее.

   Подобно древним таинствам египтян она скрывается от простолюдинов, жрецы ее удаляют их от внутренности ее храма и имеют к тому причину.

   Италианцы, которых теперь толь многие народы превосходят, были прежде учителями Европы. Они иль те, кои между ими искали своего просвещения, ввели в европейские кабинеты сию политику, которая и по сие время там сохраняется. Монахи споспешествовали утверждению опой; взошед в кабинеты государственные, посеяли там правила притворства, неправосудия и тайны, которая довольно свидетельствует против политики, ибо там наиболее нужна, где есть худые умыслы, и может быть полезна и пристойна в поступках бесчестных людей, старающихся друг друга обманывать, но не в поведении народов. Никогда бы сохранение оной не почиталося толь важным, если бы политика не имела чего скрывать. Управление политики придворными людьми также не могло сделать ее совершеннее; привыкши к неправде и хитрости и принуждены будучи оными сохранять милости своего двора, они сохраняли свои пороки в поступках с иностранными дворами.

   Французские министры, кардиналы Ришелье и Мазарин, почитаются славнейшими министрами, но известно, каковы они были. Насилие, притворство, высокомерие, подлость и вер