Михайловский Николай Константинович - Еще материалы для биографии Г. И. Успенского

  

  

   Слишкомъ десять лѣтъ тому назадъ Успенск³й умеръ, какъ писатель и общественный дѣятель, и для него настала долгая, мучительная, полная страшныхъ видѣн³й духовная ночь, съ короткими промежутками просвѣтлен³я, въ своемъ родѣ не менѣе страшными и мучительными. Теперь навѣки закрылись эти прекрасные скорбные глаза. Не жалѣть бы объ этомъ надо, а радоваться,- человѣкъ упокоился. Но, вѣдь, именно "упокоился", а не успокоился; цѣною жизни куплено прекращен³е страдан³й. И какъ ни свыклись мы съ мыслью, что онъ конченный человѣкъ, его смерть не могла не ударить больно по сердцамъ знавшихъ его лично или даже только по его писан³ямъ,- это вѣдь былъ "властитель думъ" своего времени, къ слову котораго прислушивались съ трепетнымъ вниман³емъ. Затянутые въ водоворотъ текущихъ дѣлъ, мы стали даже забывать или уже забыли этого давно конченнаго, хотя еще живого человѣка. Смерть воскрешаетъ его, и, можетъ быть, только теперь настало время полнаго подсчета того, что онъ намъ далъ и что мы въ немъ еще десять лѣтъ тому назадъ потеряли.

   Какъ будто и начинается этотъ подсчетъ...

   Успенск³й отказался отъ публичнаго празднован³я двадцатипятилѣтняго юбилея своей литературной дѣятельности на томъ основан³и, что слово "юбилей" риѳмуетъ съ непр³ятнымъ словомъ "мавзолей". Въ послѣднее время мы были очень богаты юбилеями и, если не мавзолеями, то похоронами. Въ этихъ торжественныхъ случаяхъ, искренно или лицемѣрно, умно или глупо, правдиво или лживо, говорятся похвальныя рѣчи; вспоминаются или выдумываются достойныя хвалы черты жизни и дѣятельности покойника или юбиляра. Бываютъ, однако, исключен³я. Относительно юбилеевъ исключен³е составляетъ г. Андреевск³й, который всегда ухитряется сказать юбиляру какую-нибудь непр³ятность, а относительно похоронъ... Говорились рѣчи и на могилѣ Успенскаго. Я не слыхалъ ихъ. Какъ это ни страннымъ покажется кому-нибудь, я былъ къ нему такъ близокъ въ жизни, что мнѣ жутко было близко подойти къ той ямѣ, въ которую его свалила смерть. Я не слыхалъ, но мнѣ разсказывали. Одинъ ораторъ говорилъ, что покойникъ былъ грѣшникъ и болѣзнь ему была послана свыше во искуплен³е грѣховъ или въ наказан³е за нихъ... О! всѣ вѣдь мы грѣшники; полагаю, ораторъ, такъ смѣло распоряжающ³йся высшими велѣн³ями, не безъ грѣха тоже, и благо ему, если на его душѣ даже вдвое больше грѣховъ, чѣмъ на душѣ Успенскаго... Другой ораторъ сказалъ приблизительно слѣдующее: талантъ Успенскаго былъ не выше средняго, но его искренность и чуткость и т. д. Этотъ другой ораторъ былъ извѣстный библ³ографъ Д. П. Сильчевск³й. Очень почтенный библ³ографъ, но ему не мѣшаетъ иногда вспомнитъ слова, сказанныя великимъ художникомъ хорошему сапожнику: ne sutor supra crepidam. Нѣсколько болѣе понимающ³й въ этихъ вещахъ В. Г. Короленко въ краткой рѣчи, сказанной въ засѣдан³и полтавскаго музыкально-драматическаго кружка, выразился такъ: "Въ могилу сошелъ крупный,- по моему мнѣн³ю,- велик³й талантъ". Да, это былъ велик³й талантъ, и даже г. Сильчевск³й понималъ бы это, если бы не несчастныя услов³я всей жизни Успенскаго, благодаря которымъ этотъ велик³й талантъ являлся въ истерзанномъ видѣ...

   Въ газетахъ, столичныхъ и провинц³альныхъ, появилось множество некрологовъ, статей, замѣтокъ, воспоминан³й о покойномъ. Все это пока очень бѣгло и отрывочно, но, надо надѣяться, будетъ обработано, дополнено, приведено въ порядокъ. Только я совѣтовалъ бы тому, кто возьметъ на себя эту обработку, не очень довѣрять этому газетному матер³алу. Въ составѣ его есть вещи очень интересныя и цѣнныя, но есть и много вздора, даже до странности пошлаго и несотвѣтствующаго ни простой фактической истинѣ, ни достоинству только что зарытаго въ землю писателя. Напримѣръ, въ одной газетѣ разсказанъ такой анекдотъ. Крамской написалъ портретъ Успенскаго. Выставку, на которой появился этотъ портретъ, посѣтилъ и Глѣбъ Ивановичъ. Здѣсь къ нему подошелъ какой-то водочный заводчикъ С. и, отрекомендовавшись большимъ почитателемъ его произведен³й, заявилъ, что онъ только что купилъ его портретъ. Когда Успенск³й узналъ, съ кѣмъ онъ имѣетъ дѣло, онъ спросилъ заводчика-мецената, гдѣ онъ въ свою очередь можетъ купить его портретъ, хотя бы фотографическ³й. Тотъ удивился: "что это вамъ вздумалось?" - "Да я тоже большой почитатель вашихъ произведен³й",- отвѣчалъ Успенск³й. Соль этого анекдота заключается въ намекѣ на злоупотреблен³е покойнаго писателя спиртными напитками, о которомъ я уже говорилъ въ прошлый разъ. Но сочинитель анекдота очевидно не имѣетъ понят³я о духовномъ обликѣ Успенскаго, если предполагаетъ возможнымъ для него такое пошлое остроум³е, да еще въ бесѣдѣ съ незнакомымъ человѣкомъ. При томъ же обстановка анекдота сплошной вздоръ: единственный портретъ Успенскаго, бывш³й на выставкѣ, писанъ не Крамскимъ, а Ярошенкомъ, и не водочный заводчикъ С. купилъ его, а извѣстная харьковская дѣятельница по народному образован³ю X. Я. Алчевская.

   Но подобные анекдоты еще съ полагоря,- въ нихъ разобраться не трудно. Гораздо хуже проскальзывающ³я въ газетахъ нарекан³я на редакц³и пер³одическихъ издан³й, въ которыхъ работалъ Успенск³й, на литературный фондъ, на друзей покойнаго, отчасти на семью, которые будто бы были, мягко выражаясь, недостаточно внимательны къ нему. Хуже эти нарекан³я въ двоякомъ отношен³и. Во-первыхъ, они затушевываютъ ту атмосферу глубокаго уважен³я и искреннѣйшей любви, которую Успенск³й умѣлъ, вовсе, впрочемъ, объ этомъ не думая, создавать около себя и какъ писатель, и какъ человѣкъ (мы, его пр³ятели, часто шутили на тему о "глѣбъ-гвард³и"). Во-вторыхъ, не трудно провѣрить, былъ-ли когда-нибудь на выставкѣ портретъ Успенскаго работы Крамского и былъ-ли онъ купленъ водочнымъ заводчикомъ С.; но вовсе не такъ легко говорить о денежной или какой другой помощи знаменитому писателю. Я вынужденъ, однако, сказать объ этомъ нѣсколько словъ.

   Я не знаю услов³й, на которыхъ Успенск³й продалъ издан³е своихъ сочинен³й И. М. Сибирякову и потомъ Ф. Ф. Павленкову (а также и прежнимъ издателямъ, Базунову и др.). Т. е. я, пожалуй, и знаю ихъ, много разъ слышалъ отъ него самого, но никогда не могъ уразумѣть. Вообще, мудрено было уразумѣть его финансовые планы. Не смотря на неустанную работу и хорош³й гонораръ (въ "Отечественныхъ Запискахъ" высш³й, какой только платился журналомъ, равный гонорару Салтыкова), онъ, какъ я уже говорилъ въ прошлый разъ, всегда нуждался въ деньгахъ, нуждался всегда сейчасъ, с³ю минуту, не думая о будущемъ. Этимъ, конечно, пользовались ловк³е люди, какъ ни старались оберечь его близк³е къ нему. Вотъ, напримѣръ, сохранившаяся въ его бумагахъ записка Некрасова:

   "Глѣбъ Ивановичъ, по документамъ вашимъ я убѣдился, что ваши сочинен³я могутъ быть выручены отъ Базунова; тоже думаетъ Унковск³й. Мы уговорились съ нимъ пересмотрѣть еще вмѣстѣ эти документы, позвать Базунова, устыдить его и взять отъ него записку. Но вотъ въ чѣмъ дѣло: вы не такъ поняли ту роль, которую я могу взять на себя въ качествѣ издателя: я не желаю покупать у васъ ваши сочинен³я, я думалъ издать ихъ на свой счетъ, выручить свои деньги и затѣмъ остальной доходъ предоставить автору. Если вамъ это неудобно и вы можете найти для себя услов³я болѣе подходящ³я, то не стѣсняйтесь. Деньгами наличными я въ с³е время бѣденъ".

   Очевидно планъ практическаго, но доброжелательнаго Некрасова былъ выгоденъ для Успенскаго, но результатовъ этого плана пришлось бы ждатъ, а деньги нужны с³ю минуту; и Успенск³й предпочелъ остаться въ тискахъ Базунова, можетъ быть прибавившаго, благодаря настоян³ямъ Некрасова и Унковскаго, грошъ къ тѣмъ двумъ грошамъ, за которые онъ купилъ издан³е. Не таковы были, разумѣется, мотивы Сибирякова и Павленкова. Напротивъ, въ ихъ дѣйств³яхъ видна даже какая-то излишняя опека и заботливость о будущемъ Успенскаго и его семьи, но, повторяю, я никогда не могъ понять этихъ сдѣлокъ и объ издателяхъ сочинен³й Успенскаго вообще не намѣренъ распространяться.

   Что касается литературнаго фонда, то я могу лишь заявить, что онъ не разъ выручалъ Успенскаго въ трудную минуту, а во время его болѣзни высылалъ на его надобности въ больницы, гдѣ онъ содержался, извѣстную сумму ежемѣсячно. Правда, эта сумма была очень не велика, но она шла исключительно на нѣкоторыя мелк³я личныя нужды покойнаго, на табакъ и т. п. Матер³альныхъ заботъ не онъ, главнымъ образомъ, требовалъ, а его семья (жена и шестеро малолѣтнихъ дѣтей), оставшаяся съ его болѣзнью безъ всякихъ средствъ. Честь поддержки этой семьи до того момента, когда дѣти станутъ на ноги, взялъ на себя кружокъ друзей. Съ этою цѣлью собранъ былъ изъ единовременныхъ и пер³одическихъ взносовъ особый "капиталъ семьи Успенскаго", хранивш³йся въ литературномъ фондѣ, но совершенно отъ него независимый, при помощи котораго задача и была благополучно выполнена. Первоначально планъ поддержки былъ разсчитанъ на шесть лѣтъ, но приливъ данниковъ любви и уважен³я къ Успенскому оказался достаточнымъ для расширен³я задачи до восьми лѣтъ; и трогательно было видѣть въ спискѣ этихъ добровольныхъ данниковъ рядомъ съ тысячными вкладчиками - вкладчиковъ грошовыхъ.

   Наконецъ, врачи. Успенск³й былъ въ трехъ больницахъ: очень не долго у д-ра Фрея въ Петербургѣ, затѣмъ въ Новгородской Колмовской больницѣ, которою завѣдывалъ д-ръ Синани, и, наконецъ, въ Новознаменской больницѣ, находившейся подъ управлен³емъ д-ра Реформатскаго. Какъ относился къ Успенскому знавш³й его еще до болѣзни Б. Н. Синани, мы отчасти увидимъ изъ дневника послѣдняго, предоставленнаго имъ въ мое пользован³е. А д-ръ Реформатск³й, перешедш³й изъ Новознаменской больницы на другое мѣсто не задолго до смерти Успенскаго, говорилъ мнѣ, что ему было особенно тяжело разставаться съ Глѣбомъ Ивановичемъ, хотя и трудно приходилось иногда съ нимъ. И я это понимаю. Тѣ злоязычные люди, которые въ свое время палецъ о палецъ не ударили, чтобы какъ-нибудь и чѣмъ-нибудь скрасить тяжкую жизнь Успенскаго, а теперь, когда онъ переселялся въ невѣдомую страну, "идѣ же нѣсть болѣзнь, ни печаль, ни воздыхан³е" и когда ему уже ничего не нужно, клевещутъ на близкихъ къ нему,- эти люди не имѣютъ понят³я о томъ, какъ неотразимо обаятельна была личность покойнаго; какъ никто, приближавш³йся къ нему, не могъ не испытывать на себѣ этого обаян³я...

   Когда я въ прошлый разъ писалъ объ Успенскомъ, я былъ далекъ отъ мысли, что какъ разъ ко дню выхода мартовской книжки нашего журнала онъ будетъ уже мертвъ. Не то, чтобы я этого боялся или ждалъ, просто не думалъ. Случайно скопились у меня три собран³я его писемъ, и я ими воспользовался, чтобы напомнить читающей публикѣ о заживо-умершемъ писателѣ. Теперь въ моихъ рукахъ есть новые б³ографическ³е матер³алы, но б³ограф³и Успенскаго я все-таки не берусь написать, пусть они такъ и остаются матер³алами.

   На первомъ мѣстѣ здѣсь стоитъ собственная автоб³ографическая записка, составленная имъ для Ф. Ф. Павлевкова, послѣдняго издателя его сочинен³й, желавшаго издать и его б³ограф³ю. Отдѣльныя мѣста изъ этой записки не разъ цитировались, но цѣликомъ она не была до сихъ поръ напечатана. Вотъ она.

   "Ф. Ф.! Вы хотите имѣть отъ меня б³ографическ³я свѣдѣн³я обо мнѣ самомъ. Не разъ уже я получалъ предложен³я отъ составителей разныхъ б³ографическихъ словарей, иногда даже съ приложен³емъ таблицъ, разграфленныхъ какъ участковые листки: "Лѣта. Гдѣ родился. Зван³е. Мѣсто учен³я. Давно-ли почувствовалъ стремлен³е" и т. д. И при всемъ моемъ желан³и, я никогда не могъ удовлетворитъ желан³й господъ составителей словарей. Не знаю, могу-ли исполнить и ваше желан³е, такъ какъ никакихъ мало-мальски опредѣленныхъ и кратко выраженныхъ подробностей моей нравственной жизни - никакимъ образомъ невозможно изложить въ краткой замѣткѣ; надобно перебрать все, что я написалъ, указать каждую страницу, объяснить отчего она написана такъ, а не иначе - чтобы видѣть, как³я услов³я жизни заставили меня и жить, и думать именно такъ, какъ я думалъ и какъ писалъ. Личныя подробности моей б³ограф³и вродѣ того, что родился я 14 ноября 1840 г. въ Тулѣ и тамъ учился въ гимназ³и до 56 года, послѣ чего переѣхалъ и поступилъ въ Черниговскую гимназ³ю, оттуда въ 61 году поступилъ въ С.-Петербургск³й унив., откуда перешелъ въ московск³й, гдѣ благополучно курса и не окончилъ,- так³я подробности, съ присовокуплен³емъ свѣдѣн³й о моей жизни въ семьѣ, въ семейной обстановкѣ, все это разсказанное во всѣхъ подробностяхъ рѣшительно не имѣетъ въ себѣ даже и зародыша того, изъ чего сложилась моя литературная жизнь. Вся моя личная жизнь, вся обстановка моей личной жизни лѣтъ до 20-ти, обрекала меня на полное затмѣн³е ума, полную погибель, глубочайшую дикость понят³й, неразвитость и вообще отдаляла отъ жизни бѣлаго свѣта на неизмѣримое разстоян³е. Я помню, что я плакалъ безпрестанно, но не зналъ, отчего это происходитъ. Не помню, чтобы до 20 лѣтъ сердце у меня было когда-нибудь на мѣстѣ. Вотъ почему, когда "насталъ 61 годъ", взять съ собою "въ дальнюю дорогу" что-нибудь впередъ изъ моего личнаго прошлаго было рѣшительно невозможно - ровно ничего, ни капельки; напротивъ, для того, чтобы жить хоть какъ-нибудь, надобно было непремѣнно до послѣдней капли забыть все это прошлое, истребить въ себѣ всѣ внѣдренныя имъ качества. Нужно было еще перетерпѣть все то разорен³е невольной неправды, среди которой пришлось жить мнѣ годы дѣтск³е и юношеск³е, надо было потратить годы на эти непрестанные похороны людей, среди которыхъ я выросъ, которые исчезали со свѣта безропотно, какъ погибающ³е среди моря, зная, что никто не можетъ имъ помочь и спасти, что "не тѣ времена". Самая безропотность погибавшихъ людей, явное сознан³е, что все, что въ нихъ есть и чѣмъ они жили - неправда и ложь, и безпомощность ихъ, уже одно это прямо убѣждало людей моего возраста и обстановки жизни, что изъ прошлаго нельзя и не надо, и невозможно оставить въ себѣ даже самомалѣйшаго воспоминан³я; ничѣмъ изъ этого прошлаго нельзя было и думать руководиться въ томъ новомъ, которое "будетъ", но которое рѣшительно еще неизвѣстно. Слѣдовательно, начало моей жизни началось только послѣ забвен³я моей собственной б³ограф³и, а затѣмъ и личная жизнь, и жизнь литературная стали созидаться во мнѣ одновременно собственными средствами; въ опустошенную отъ личной б³ограф³и душу я пускалъ только то, что во всѣхъ смыслахъ противорѣчило неправдѣ; каждая "малость", которая радовала душу, гдѣ бы я ее ни нашелъ - попадала теперь непремѣнно въ мою новую душевную родословную. Лицо, котораго я могъ не видѣть никогда, но обликъ и сущность котораго я чувствовалъ всѣмъ сердцемъ - мой родной, родственникъ, другъ. Чтобы ни случилось, я знаю, что "онъ" есть, а стало-быть не надо и робѣть. Личная душевная жизнь и неразрывная съ ней литературная работа поддерживались во мнѣ и подкрѣплялись долг³е годы безъ всякой личной или нравственной съ чьей-нибудь стороны поддержки, и такъ было до 68 года, когда я уже сталъ ощущать и нравственную поддержку добрыхъ и симпатичныхъ мнѣ людей. Но лѣтъ семь - съ 62-го по 68-ой - во мнѣ было упорное желан³е не ослабѣть въ неотразимомъ сознан³и, что у меня никакой прошлой б³ограф³и нѣтъ... Одиночество въ этомъ отношен³и было полное. Съ крупными писателями я не имѣлъ никакихъ связей, а мои товарищи - люди старш³е меня лѣтъ на десять - почти всѣ безъ исключен³я погибали на моихъ глазахъ, такъ какъ пьянство было почти чѣмъ-то неизбѣжнымъ для тогдашняго талантливаго человѣка. Всѣ эти подверженные сивушной гибели люди были уже извѣстны въ литературѣ, и живи они въ наше время, когда можно на полной свободѣ "плѣнять своимъ искусствомъ свѣтъ" - они бы написали много изящныхъ произведен³й; но захватила ихъ новая жизнь, такая, что завтрашн³й день не могъ быть даже и предвидѣнъ - и талантливые люди почувствовали, что имъ не угнаться за толпой, начинающей жизнь безъ всякихъ литературныхъ традиц³й, должны были чувствовать въ этой оживавшей толпѣ свое полное одиночество... Сколько ни проявляй искусства въ поэмѣ, романѣ -"они" даже и не почувствуютъ... Спивавшихся съ кругу талантливѣйшихъ людей было множество, начиная съ такой потрясающей въ этомъ отношен³и фигуры, какъ П. И. Якушкинъ. Въ такомъ видѣ въ пору было "опохмѣлиться", "очухаться", очувствоваться - и какая ужъ тутъ "литературная школа"! Похвальбы въ пьяномъ видѣ было много; посуловъ - еще больше, анекдотовъ - видимо невидимо, а такъ чтобы отъ всего этого повеселѣть - нѣтъ, этого не скажу. Даже малѣйшихъ опредѣленныхъ взглядовъ на общество, на народъ, на цѣли русской интеллигенц³и ни у кого рѣшительно не было. Немудрено, что ясно сознаваемое горе заливалось сивухой самыми талантливыми людьми.

   "Созидан³е собственной своей новой духовной жизни приведо меня къ мысли, что мнѣ нечего дѣлать среди этихъ талантливыхъ страдальцевъ. Положимъ, что я хлопочу около какого-нибудь дѣйствительно талантливаго человѣка, провожая его домой и усаживая "со шкандаломъ" на извозчикѣ, или обороняя отъ "грубаго дворника" и уговаривая не дѣлать мордобит³я; но вѣдь это уже въ двадцатый разъ и можетъ надоѣсть, наконецъ... Положимъ, что вотъ и этотъ знакомый писатель тоже человѣкъ огромнаго дарован³я; но что же мнѣ-то дѣлать, если я, придя къ нему поговорить, вижу, что онъ "не въ себѣ".

   - Слышишь,- спрашиваетъ талантливый другъ,- какъ меня такой-то редакторъ ругаетъ?

   Редакторъ, который ругаетъ, живетъ на Серг³евской; а тотъ, кто слышитъ его ругательства - въ Дмитровскомъ переулкѣ...

   - Ишъ лаетъ! А небось, до сихъ поръ восьми рублей не отдаетъ... Ухъ, какъ зашумѣлъ!..

   Еще двѣ-три фразы, и вы видите, что человѣкъ въ бѣлой горячкѣ. Надобно идти къ доктору, тащить его въ больницу и лѣчить... А вылѣчится - жена не пускаетъ пр³ятелей къ мужу. Да и онъ боится ихъ, какъ огня, и самъ не идетъ никуда, боясь запить.

   "Несомнѣнно, народъ этотъ былъ душевный, добрый и глубоко талантливый; но питейная драма, питейная болѣзнь, похмѣлье и вообще разслабленное состоян³е, извѣстное подъ назван³емъ "послѣ вчерашняго", занимало въ ихъ жизни слишкомъ большое мѣсто. Не было у нихъ читателя, они писали неизвѣстно для кого и хвалили только другъ друга... Одиночество талантливыхъ людей вело ихъ къ трактирному оживлен³ю и шуму. Ко всему этому надобно прибавить, что въ годы 1863-1868 все въ журнальномъ м³рѣ падало, разрушалось и валилось. "Современникъ" сталъ тусклъ и упалъ во мнѣн³и живыхъ людей, отводя по полкниги на безплодныя литературныя распри, а потомъ и былъ закрытъ. Закрыто и "Русское Слово", и вообще мало-мальски видные дѣятели разбрелись, исчезли. Начали появляться как³я-то темныя издан³я съ темными издателями... Одинъ изъ нихъ, напримѣръ, когда пришли описывать его за долги, сталъ на глазахъ пристава ѣсть овесъ, прикинувшись помѣшаннымъ (Артоболевск³й). Когда, наконецъ, въ 1868 г. основались новыя "Отечественныя Записки", первые годы въ нихъ тоже было мало уюта... Все, что собралось, было значительно поломано нравственно и физически, пока, наконецъ, дѣло не стало на широкую дорогу. Пока оно складывалось, житъ въ неустановившемся и неуютномъ обществѣ большей частью до послѣдней степени изломанныхъ писателей (съ новыми я едва встрѣчался еще), не было никакой возможности, и я уѣхалъ за границу. За границей я былъ два раза въ 1871 г., послѣ коммуны, при чемъ видѣлъ избитый и прусскими, и коммунарскими бомбами и пулями городъ, видѣлъ, какъ приговариваютъ къ смерти сапожниковъ и башмачниковъ; въ другой разъ я прожилъ тамъ подрядъ два года, по временамъ только пр³ѣзжая въ Росс³ю. Въ это время я былъ въ Лондонѣ. Я мало писалъ объ этомъ, но многому научился, много записалъ добраго въ мою душевную родословную книгу навсегда... Затѣмъ прямо изъ Парижа я поѣхалъ въ Серб³ю и въ Пештѣ встрѣтилъ нашихъ. И объ этомъ я мало писалъ, но много передумалъ и навѣки много опять-таки взялъ въ свою душевную родословную. Затѣмъ подлинная правда жизни повлекла меня къ источнику, т. е. къ мужику. По несчастью, я попалъ въ так³я мѣста, гдѣ источника видно не было... Деньга привалила въ эти мѣста, и я видѣлъ только, до чего можетъ дойти бездушный мужикъ при деньгахъ. Я здѣсь, въ течен³е 1 ¹/₂ года, не зналъ ни дня, ни ночи покоя. Тогда меня ругали за то, что я не люблю народъ. Я писалъ о томъ, какая онъ свинья, потому что онъ дѣйствительно творилъ преподлѣйш³я вещи. Но мнѣ нужно было знать источникъ всей этой хитроумной механики народной жизни, о которой я не могъ доискаться никакого простого слова и нигдѣ. И вотъ я изъ шумной, полупьяной, развратной деревни забрался въ лѣса Новгородской губерн³и, въ усадьбу, гдѣ жила только одна крестьянская семья. На моихъ глазахъ дикое мѣсто стало оживать подъ сохой пахаря, и вотъ я тогда въ первый разъ въ жизни увидѣлъ дѣйствительно одну подлинную важную черту въ основахъ жизни русскаго народа - именно, власть земли.

   "Такимъ образомъ, вся моя личная б³ограф³я, примѣрно до 1871 г., рѣшительно должна быть оставлена безъ всякаго вниман³я; вся она была сплошнымъ затруднен³емъ "жить и думать" и поглощала множество силъ и времени на ея окончательное забвен³е. Все же, что накоплено мною "собственными средствами" въ опустошенную забвен³емъ прошлаго совѣсть, все это пересказано въ моихъ книгахъ, пересказано поспѣшно, какъ пришлось, но пересказано все, чѣмъ я жилъ лично. Такимъ образомъ, вся моя новая б³ограф³я, послѣ забвен³я старой, пересказана почти изо дня въ день въ моихъ книгахъ. Больше у меня ничего съ жизни личной не было и нѣтъ. Много это или мало - судить не мнѣ".

   Отмѣтимъ, прежде всего, одно фактическое недоразумѣн³е. Успенск³й пишетъ, что онъ родился 14 ноября 1840 года; такъ значится и въ истор³и новѣйшей русской литературы А. М. Скабичевскаго, очевидно со словъ приведенной автоб³ографической записки, которая была ему извѣстна. Но въ ³юньской книжкѣ "Русскаго Богатства" 1894 г. была напечатана статья близкаго родственника и товарища дѣтства Успенскаго, озаглавленная "Глѣбъ Ивановичъ Успенск³й" и подписанная псевдонимомъ "Дм. Васинъ". Въ ней находимъ слѣдующую поправку: "Г. И. Успенск³й родился въ г. Тулѣ, 13 октября 1843 г. (а не 14 ноября 1840 г., какъ сказано въ Истор³и новѣйшей литературы А. М. Скабичевскаго)". А въ упомянутомъ дневникѣ Б. Н. Синани подъ 5 ³юля 1894 г., между прочимъ, записано: "Читалъ (Успенск³й) "Русское Богатство", которое выпросилъ у меня нѣсколько дней тому назадъ, узнавъ, что тамъ (въ 6-мъ номерѣ) есть о немъ б³ографическая замѣтка. До того онъ ничего не читалъ. (Кстати: до сихъ поръ онъ продолжаетъ не писать ничего, даже своей семьѣ) {Это относится, разумѣется, только къ данному моменту, къ серединѣ ³юля 1894 г. Раньше (какъ и позже) онъ и читалъ, и писалъ письма. Н. М.}. Подали завтракъ, не отказался. (NB. Относительно дня его рожден³я, которое, по словамъ его двоюроднаго брата, автора замѣтки, не вѣрно показано у Скабичевскаго, Гл. Ив. далъ слѣдующее объяснен³е. Родился онъ, дѣйствительно, не 14 ноября, а 13 октября. Скабичевск³й введенъ въ ошибку тѣмъ, что Гл. Ив. празднуетъ день своего рожден³я 14 ноября. Сталъ онъ это дѣлать въ виду того, что 15 ноября день рожден³я Михайловскаго. Онъ выбралъ для себя 14 ноября, чтобы праздновать его вмѣстѣ съ Михайловскимъ, чтобы празднеетво шло два дня подъ рядъ, какъ бы безъ перерыва, слитно. Годъ рожден³я 1840, а не 1843)".

   Истор³я съ переносомъ самимъ Успенскимъ дня его рожден³я совершенно вѣрна, но относительно года правъ, кажется, авторъ замѣтки, напечатанной въ "Русскомъ Богатствѣ": Глѣбъ Ивановичъ, вопреки его собственному показан³ю въ автоб³ографической запискѣ и въ разговорѣ съ Б. Н. Синани, родился, кажется, въ 1843, а не 1840 г. Это, впрочемъ, подробность, не имѣвшая въ глазахъ Успенскаго никакого значен³я, какъ это видно и изъ автоб³ографической записки, и изъ самаго факта свободнаго распоряжен³я днемъ рожден³я. Да это и не важно вообще для б³ограф³и, столь бѣдной внѣшними событ³ями и столь богатой внутреннимъ содержан³емъ. Къ сожалѣн³ю, и въ этомъ послѣднемъ отношен³и автоб³ографическая записка даетъ немного, да и то, что она даетъ, нѣсколько смутно. Попробуемъ, однако, установить еще нѣкоторыя хронологическ³я данныя, хоть приблизительно.

   Примѣрно до 20-ти лѣтъ, до поступлен³я въ 1861 г. въ университетъ, жизнь обрекала Успенекаго, "на полное затмен³е ума, полную погибель, глубочайшую дикость понят³й", онъ "не помнитъ, чтобы до 20-ти лѣтъ сердце у него было когда-нибудь на мѣстѣ". Въ чемъ состоялъ ужасъ этого существован³я,- не видно изъ автоб³ографяческой записки, и объяснен³я надо искать въ раннихъ произведен³яхъ Успенскаго. По свидѣтельству упомянутаго родственника его, г. Дм. Васина, мног³я отдѣльныя мѣста "Нравовъ Растеряевой улицы", "Разоренья", "Новыхъ временъ, новыхъ заботъ" - представляютъ собою художественную переработку подлинныхъ фактовъ семейной хроники. Общ³й выводъ, къ которому приходитъ г. Васинъ, таковъ: "Со стороны отца Гл. И - ча являются люди науки, и, напротивъ, родные матери были поклонниками искусства. Эти наука и искусство послужили какъ бы элемегтами для возсоздан³я такого писателя, который, на самомъ дѣлѣ, представляетъ изъ себя и художника, и глубокаго мыслителя" ("Русское Богатство" 1894, ³юнь, стр. 59). Для самого Успенскаго, какъ мы сейчасъ увидимъ, его генеалог³я освѣщалась нѣсколько иначе, да и въ замѣткѣ г. Васина проскальзываетъ много мрачнаго, не имѣющаго ничего общаго ни съ наукой (ограничивавшейся, впрочемъ, семинар³ей и, самое большое, духовной академ³ей), ни съ искусствомъ. Сопоставляя автоб³ографическую записку Успенскаго съ отдѣльными мѣстами "Нравовъ Растеряевой улицы" и проч., имѣющими характеръ художественной обработки подлинныхъ фактрвъ, мы можемъ видѣть, въ чемъ состоялъ тотъ ужасъ существован³я въ дѣтствѣ и ранней молодости нашего писателя, о которой онъ самъ говоритъ. Среда, въ которой росъ нервный, впечатлительный мальчикъ, въ которой онъ "плакалъ безпрестанно", въ которой онъ "не помнитъ, чтобы сердце у него когда-нибудь было на мѣстѣ", была типичною средою дореформеннаго канцелярско-семинарскаго быта. Когда такъ называемые шестидесятые годы пошатнули устои этого быта, и Успенск³й поступилъ, какъ разъ въ годъ освобожден³я крестьянъ, въ университетъ, его первою задачею стало, какъ онъ выражается, "забвен³е своей собственной б³ограф³и". Увы! это ему не вполнѣ удалось даже до конца жизни... Когда въ 1889 г. покончилъ самоуб³йствомъ его двоюродный братъ, очень талантливый, но нравственно заживо погибш³й H. B. Успенск³й, Глѣбъ Ивановичъ писалъ мнѣ: "Сегодня я положительно не могъ сомкнуть глазъ всю ночь подъ вл³ян³емъ самыхъ мрачныхъ воспоминан³й о Николаѣ Успенскомъ. Сейчасъ (10 часовъ) меня одолѣваетъ сонъ, и если я засну и просплю панихиду,- вы на меня не сердитесь. Писатъ я ничего о немъ не буду. Это значило бы вспомнить всю подлость прошлаго, которое я всячески боялся вспоминать. Зачѣмъ это теперь возобновлять? Я и такъ едва живъ".

   Надо, однако, замѣтить, что Николай Успенск³й напоминалъ ему не только ужасы дѣтства и ранней гимназической молодости. Въ томъ новомъ пер³одѣ его жизни, который начался со вступлен³я въ университетъ, тоже не все радость была. Первое время онъ пробавлялся корректурной и мелкой, болѣе или менѣе случайной литературной работой, и только разставшись съ университетомъ, отдался литературѣ вполнѣ. Къ этому времени и относятся его воспоминан³я о пьяныхъ талантахъ, среди которыхъ онъ былъ одинокъ и безпомощенъ. Изъ этихъ погибшихъ талантовъ онъ поминаетъ одного Якушкина. Но самымъ близкимъ къ нему человѣкомъ былъ, уже просто по родственнымъ отношен³ямъ, Николай Успенск³й. Я познакомился съ Глѣбомъ Ивановичемъ въ 1868 г., когда, съ переходомъ "Отечественныхъ Записокъ" въ руки Некрасова, начался трет³й пер³одъ его жизни и не помню, чтобы встрѣчался у него съ Николаемъ Успенскимъ. Но онъ не разъ прямо съ дрожью говорилъ мнѣ о своей былой близости съ этимъ утопленнымъ въ водкѣ талантомъ. Впослѣдств³и, оглядываясь на 1862-1868 годы, Успенск³й далъ чудныя страницы, характеризующ³я это время, какъ время "болѣзни совѣсти". Старые устои разваливались и развалились, "гармон³я свиного элемента" дала множество трещинъ, и совѣсть настойчиво заговорила о неправой жизни, и этотъ настойчивъ³й голосъ больно отзывался въ душахъ. Не всѣ и не съ разу находили путь жизни, сколько нибудь удовлетворяющ³й требован³ямъ разбуженной совѣсти, не всѣ даже понимали, что творится въ ихъ головахъ и сердцахъ; въ числѣ ихъ были и пьянствующ³е таланты, съ которыми судьба свела Успенскаго,- съ верхами литературы и общественной жизни, гдѣ процессъ обновлен³я происходилъ сознательно, онъ былъ мало знакомъ. Да и въ обновленныхъ въ 1868 г. "Отечественныхъ Запискахъ" для него "первые годы тоже было мало уюта"...

   Возвращаюсь къ "генеалог³и" Глѣба Ивановича, какъ она освѣщалась для него самого. Приведу выписку изъ вышеупомянутаго дневника Б. Н. Синани. 22 сентября 1892 г., на другой же день послѣ поступлен³я Успенскаго въ Колмовскую больницу, въ дневникѣ записано:

   ... "утромъ, сейчасъ послѣ завтрака, онъ самымъ простымъ и толковымъ образомъ по собственной иниц³ативѣ сообщилъ мнѣ о своемъ происхожден³и, Отецъ его изъ духовнаго зван³я, мать изъ рода Соколовыхъ. Семья отца обилуетъ сумасшедшими, Одинъ братъ отца былъ архимандритомъ и умеръ сумасшедшимъ. Другой братъ отца кончилъ жизнь самоуб³йствомъ. Вообще съ отцовской стороны много ненормальностей (и, повидимому, больному несимпатичнаго). Со стороны матери родные все народъ даровитый: одинъ былъ живописцемъ, другой музыкантомъ, мног³е писателями и сотрудничали въ "Современникѣ". Повидимому, симпат³и его лежатъ всецѣло на сторонѣ материнской лин³и.

   "Теперь перейду къ разговору вечернему. Изложить его слова въ томъ порядкѣ и въ томъ безсвязномъ видѣ, какъ онъ ихъ говорилъ, я не могу. Я позволю себѣ систематизировать ихъ. Нужно еще отмѣтить то обстоятельство, что его нужно считать личностью совершенно отличною отъ людей нашего типа, привыкшихъ думать мыслями. Онъ производитъ впечатлѣн³е такого человѣка, который только и можетъ мыслить (если можно такъ выразиться) образами. Эта особенность развита у него въ такой степени, что для насъ она можетъ казаться почти непонятною и въ нормальномъ его состоян³и. Тѣмъ болѣе она кажется таковою въ теперешнемъ его состоян³и. Итакъ, его языкъ образовъ я долженъ буду излагать языкомъ понят³й.

   "Съ самаго его заболѣван³я и до сихъ поръ въ его сознан³и идетъ борьба между двумя началами: началомъ справедливости и началомъ, не ясно выражаемымъ, но противоположнымъ первому. Ему кажется, что его я раздвоенное, состоящее изъ двухъ личностей, борющихся другъ съ другомъ. Первая личность есть Глѣбъ (Успенск³й), вторая личность есть Глѣбъ Ивановичъ Успенск³й, и даже проще и выразительнѣе Ивановичъ. (NB. Отецъ матери назывался Глѣбомъ, Ивановичъ отъ Ивана, значитъ отца его). Какъ ни борется Глѣбъ, но ему очень трудно не только уничтожить, убить Ивановича, но даже устоять противъ власти его. Со времени его болѣзни борьба между ними идетъ ожесточенная. Случалось, что Глѣбъ, какъ будто, отвоевывалъ свое существован³е, пр³обрѣталъ свою половину, но это оставалось не долго. Ивановичъ снова вторгался въ его область, пренебрегая всякими уговорами, всякими условными компромиссами, часто разрушалъ ихъ и заполонялъ Глѣба. При полномъ его торжествѣ больной не только казался себѣ, но и въ дѣйствительности являлся въ самыхъ несимпатичныхъ, безобразныхъ, отвратительныхъ видахъ, до буквальнаго образа свиньи включительно съ ея и черепомъ, и мордою, и хребтомъ, и ребрами, и даже перестановкою верхнихъ конечностей снаружи внутрь. Такъ какъ превращен³е въ свинью является наиболѣе крайнею формою выражен³я побѣды Ивановича, то я объ этомъ и буду говорить главнымъ образомъ. Повидимому, всяк³й разъ, какъ настроен³е его ухудшалось и соотвѣтственно съ этимъ въ сознан³и его начинали преобладать представлен³я мрачнаго характера, въ его самознан³и и самоопредѣлен³и все болѣе и болѣе преобладала личность Ивановича. Однажды ночью онъ, наконецъ, отрекся отъ самого себя, отъ Глѣба въ пользу Ивановича. Какъ только онъ подписалъ это отречен³е "отъ самого себя въ свою же пользу", съ нимъ началось превращен³е въ отрицательномъ направлен³и. Утромъ слѣдующаго дня онъ ощущалъ, какъ хребетъ его и ребра стали твердые, крѣпк³е, окостенѣвш³я (оскотинился?) и т. д. Какъ онъ ни боролся, но руки его такъ и тянулись къ тому, чтобы сростись съ грудью и направиться впередъ. Онъ употреблялъ неимовѣрныя усил³я вернуть ихъ въ нормальное положен³е, хоть сколько-нибудь перетянуть ихъ назадъ, но когда это ему не удавалось, онъ тогда то, повидимому, и совершалъ свои насил³я надъ самимъ собою: старался разбить себѣ голову, перерѣзывалъ себя пополамъ вдоль всего тѣла, перерѣзывалъ себѣ горло, огнемъ жегъ себя, чувствовалъ, какъ онъ горитъ. Иногда ему казалось, что онъ въ большей или меньшей степени достигаетъ цѣли, что если не внутри, то хотя снаружи слѣзаетъ съ него его отрицательное я. Бывали случай, когда сквозь мракъ заполняющей и заполнившей его отрицательной его личности пробивался свѣтлый лучъ въ образѣ то дѣйствительныхъ лицъ, какъ Короленко, Вольфсонъ {Женщина-врачъ, очень уважаемая Успенскимъ.}, то фантастическихъ образовъ, какъ ангелъ, какъ монахиня Маргарита. Бывало, они отстоятъ Глѣба, но потомъ опять все это рухнетъ, и Ивановичъ вступаетъ въ полное владѣн³е. Торжество Ивановича не ограничивалось однимъ отрицательнымъ превращен³емъ его личности въ смыслѣ его самооцѣнки, самопониман³я, самоопредѣлен³я. Онъ совершалъ чудовищныя преступлен³я. Онъ, напримѣръ, убилъ своихъ дѣтей, свою семью, перетравилъ ихъ всѣхъ до единаго стрихниномъ. Больной прибавляетъ, что потомъ каждый разъ удивлялся, какимъ образомъ онъ все еще оказывается въ живыхъ. При этомъ припоминаетъ случай, какъ онъ у Фрея, при мнѣ (кажется 1 ³юля) отнесся къ своему сыну, явившемуся къ нему на свидан³е для опровержен³я его бреда о томъ, что вся его семья отравлена стрихниномъ. Онъ помнитъ, какъ онъ встрѣтилъ его угрюмо и съ неудовольств³емъ по поводу того, что онъ живъ. Вообще замѣчательно, что въ памяти его сохранились всѣ, даже малѣйш³я впечатлѣн³я изъ внѣшняго м³ра, дошедш³я тогда до его сознан³я. Мало этого, онъ довольно хорошо помнитъ свое поведен³е и даже слова во время самыхъ острыхъ пер³одовъ своей болѣзни. Не совсѣмъ ясно припоминаетъ онъ только детали бредовъ, отличавшихся крайнею сложностью и быстрою смѣною представлен³й, хотя въ то время представлен³я эти отличались такой яркою образностью, что при его разсказѣ они кажутся похожими на сложныя галлюцинац³и, т. е. образы эти имъ объективировались во внѣ его. Повидимому, каждое представлен³е у него имѣетъ склонность сопровождаться галлюцинац³ями (или псевдо-галлюцинац³ями) тѣхъ органовъ чувствъ, которыя играютъ роль въ образован³и этихъ представлен³й. Этимъ должно, я думаю, объяснить одновременное существован³е въ его бредахъ галлюцинац³й и зрѣн³я, и слуха, и чувствительности, и общаго чувства. Онъ вооч³ю видитъ какую-нибудь личность, слышитъ ея слова и въ то же время получаетъ и ощущен³я осязательныя и мышечныя, какъ напримѣръ, въ слѣдующемъ случаѣ: стоитъ передъ нимъ кто-то (кажется, монахиня Маргарита), приказываетъ ему вытянуть руки ладонями вверхъ и дать ихъ оплевать. Больной и видитъ, и чувствуетъ, какъ ладони его сплошь покрыты толстымъ слоемъ плевковъ. Ему приказываютъ поднести руки къ лицу и обмазать его этой гадостью. Онъ это исполняетъ. Подобными путями ему случалось на время воскресить въ себѣ Глѣба или совѣсть, но ненадолго. Вскорѣ опять вступалъ въ свои права Ивановичъ".

   Позже, когда бредъ Глѣба Ивановича принялъ мистическ³й характеръ, у д-ра Синани находимъ такую запись:

   "Бредъ его относительно людей, если его осмыслить, можно изложить слѣдующимъ образомъ. Когда говорятъ Глѣбъ Ивановичъ Успенск³й, Александра Васильевна Успенская, Александръ Глѣбовичъ Успенск³й и т. п., то эти лица являются самыми ординарными субъектами, лицами, ничего не значущими, ничего почти не стоющими, обладающими всевозможными несовершенствами. Назвавши ихъ обычными ихъ именами, отчествами и фамил³ями, ихъ лишаютъ всякихъ высшихъ духовныхъ качествъ. Если же ихъ называть только именами, то они освобождаются отъ всякихъ качествъ, присущихъ отдѣльнымъ индивидуумамъ, свойственнымъ обыкновеннымъ человѣческимъ существамъ; тогда они являются носителями высокихъ духовныхъ качествъ, характеризующихъ тѣхъ святыхъ, которые носятъ эти имена, и не только одного какого-нибудь святого, но и всѣхъ вообще великихъ людей подъ тѣми же именами".

   Къ мистическому бреду Успенскаго мы еще вернемся. Теперь для насъ важно подчеркнуть его отдѣлен³е личнаго имени отъ отчества и его отрицательное отношен³е къ послѣднему, доходившее до упорной борьбы между свѣтлымъ Глѣбомъ и представителемъ мрака и зла - Ивановичемъ. Читатель видитъ, что весь ужасъ "генеалог³и" или первыхъ главъ б³ограф³и Успенскаго, отъ котораго у него до 20 лѣтъ "сердце было не на мѣстѣ" и который онъ старался съ корнемъ вырвать изъ своей памяти, всплылъ таки въ немъ въ мучительныхъ формахъ бреда. Но я думаю, что и раньше онъ былъ мученикомъ больной совѣсти, принявшей въ бреду форму борьбы Глѣба съ Ивановичемъ, лично ему принадлежащаго духовнаго начала и полученнаго по наслѣдству. Какъ ни фантастична мысль Успенскаго, но въ ней есть зерно истины. Критико-б³ографическ³й пр³емъ, обращающ³й писателя въ какую-то безплотную математическую точку - центръ перекрещивающихся вл³ян³й наслѣдственности и среды, выкуриваетъ изъ него весь личный ароматъ, все, чѣмъ онъ отличается отъ людей, находящихся подъ тѣми же вл³ян³ями и что онъ часто сознательно враждебно противопоставляетъ этимъ вл³ян³ямъ. Можно, пожалуй, возразить, что услов³я среды и особенно наслѣдственности лишь въ очень рѣдкихъ, даже исключительныхъ случаяхъ тождественны для разныхъ людей. Уже одна разница въ возрастѣ родителей старшихъ и младшихъ дѣтей создаетъ различныя услов³я зачат³я и утробной жизни, а, слѣдовательно, и различную наслѣдственность. Но мы никогда не будемъ въ состоян³и проникнуть въ эти таинствецные узлы сложныхъ комбинац³й и свести къ нимъ индивидуальныя особенности даннаго лица. Какъ бы ни углублялся нашъ анализъ вл³ян³й наслѣдственности и среды, всегда останется нѣчто такое, что мы должны признать личной красотой или безобраз³емъ, личной заслугой или грѣхомъ человѣка. Памятуя освѣщен³е, данное самимъ Успенскимъ своей "генеалог³и", надо признать, что по наслѣдству онъ получилъ, вмѣстѣ съ художественнымъ талантомъ, зачатки психической неуравновѣшенности и "свиного элемента", какъ выражается дъяконъ въ разсказѣ "Неизлѣчимый"; лично же ему, Глѣбу, принадлежитъ борьба съ этимъ свинымъ элементомъ и страстная жажда душевнаго равновѣс³я, гармон³и, какъ въ себѣ самомъ, такъ и въ окружающей жизни... Въ этихъ страстныхъ поискахъ равновѣс³я и въ этой борьбѣ - будемъ говорить: съ "Ивановичемъ" - заключается вся б³ограф³я Успенскаго, начиная съ дѣтскаго или ранняго юношескаго возраста, когда онъ "безпрестанно плакалъ, не зная, отчего это происходитъ", продолжая всею его литературною дѣятельностью и кончая тяжелымъ временемъ помрачен³я сознан³я.

   Чтобы оцѣнить, во что обходилась Успенскому эта его внутренняя жизнь, надо принять въ соображен³е его "обнаженные нервы",- я не знаю никого, къ кому это, изобрѣтенное кѣмъ-то изъ нашихъ ломающихся декадентовъ выражен³е такъ подходило бы. Одно изъ самыхъ раннихъ его писемъ къ женѣ (1868 г.) содержитъ въ себѣ, въ перемежку съ разными ласковыми словами, так³я сообщен³я и восклицан³я: "Вдругъ с³ю минуту (11 часовъ ночи) хлынулъ страшный дождь, до ужаса страшный, просто ужасъ, ужасъ. Я боюсь тушить свѣчу... Молн³я! Смерть моя, и громъ. Ужасъ. Ей Богу, я умру!" Онъ боялся собакъ, лошадей, крутыхъ спусковъ съ горъ, во время купанья кричалъ, входя въ воду, и т. п. Обобщить все это простымъ словомъ "трусость", однако, нельзя. Во-первыхъ, онъ боялся не только за себя, ѣздить съ нимъ на извозчикѣ бывало иногда истиннымъ мученьемъ, пополамъ со смѣхомъ. Опасности чудились ему постоянно, и не только для себя, но и для другихъ: ѣдущ³й впереди сѣдокъ, пересѣкающ³й конку въ добрыхъ трехъ саженяхъ отъ нея, приводилъ его въ волнен³е: сейчасъ попадетъ подъ конку! Затѣмъ, въ немъ проявлялись иногда черты, которыя уже никакъ не мирятся съ трусостью. Одинъ нашъ общ³й пр³ятель разсказывалъ мнѣ, какъ однажды въ Парижѣ, на его глазахъ и отчасти изъ-за него, разгнѣванный грубостью полицейскаго сержанта, Глѣбъ Ивановичъ схватилъ его за шиворотъ и уже замахнулся палкой; истор³я кончилась благополучно, благодаря вмѣшательству стоявшихъ поблизости французовъ, узнавшихъ, что сержантъ имѣетъ дѣло съ иностранцами. Обыкновенно деликатный и кротк³й ("зачѣмъ я буду будить въ человѣкѣ свинью?" - говорилъ онъ въ объяснен³е своей, даже чрезмѣрной деликатности),- онъ иногда способенъ былъ на рѣзк³я вспышки, въ которыхъ потомъ всегда каялся. Однажды онъ буквально выгналъ отъ себя нѣкоего г. Z, въ которомъ свинья проснулась уже слишкомъ явственно. Черезъ нѣсколько дней послѣ этого онъ писалъ мнѣ: "Кажется, я окончательно скоро исчезну съ лица земли. Цѣлые дни не могу встать съ постели. Оттого и къ вамъ не иду. Z прислалъ мнѣ письмо, но я его не читалъ. Я такъ боленъ, что боюсь, если онъ меня огорчитъ, я совсѣмъ не буду въ состоян³и "работать". Рѣшившись, наконецъ, распечатать письмо, онъ остался доволенъ его содержан³емъ, и дѣло кончилось миромъ. Вообще въ примѣнен³и къ нему мудрено говорить о трусости или смѣлости. Все дѣло было въ обнаженныхъ нервахъ, которые разно, въ ту или другую сторону, но всегда сильно реагировали на впечатлѣн³я.

   И вотъ представьте себѣ такого человѣка, переживающимъ бредъ изб³ен³я всей семьи и всѣхъ друзей или собственнаго превращен³я въ свинью. А между тѣмъ, всѣ эти ужасы, и еще больш³е, представляли собою только фантастически комбинированныя и преувеличенныя волнен³я, переживаемыя Успенскимъ и въ здоровомъ состоян³и. Въ корнѣ Глѣбъ Ивановичъ оставался и больнымъ все тѣмъ же Глѣбомъ Ивановичемъ, какимъ мы его знали здоровымъ,- все такъ же воввышенно настроеннымъ, все такъ же занятымъ борьбою со зломъ и мракомъ, которая теперь только вся обратилась внутрь его собственной души, наконецъ даже все такъ же талантливымъ, потому что нѣкоторыя изъ его безумныхъ фантаз³й поражаютъ своею оригинальной красотой.

   Въ прошлый разъ я приводилъ отрывокъ изъ его письма къ г-жѣ N, въ которомъ онъ кается, что былъ у нея "въ пьяномъ видѣ". Но что же онъ дурнаго или унизительнаго сдѣлалъ въ этомъ пьяномъ видѣ? Ничего подобнаго. Изъ того же письма видно, что онъ "прорицалъ о литературѣ и о дамахъ, которыхъ надо удержать въ предѣлахъ серьезнаго интереса". Такъ и больной онъ устремлялъ свое вниман³е исключительно на высок³я темы. Дневникъ д-ра Синани переполненъ медицинскими подробностями, между которыми есть и физически нечистоплотныя, и въ другихъ отношен³яхъ неудобоназываемыя. И, не смотря на это, читая дневникъ, вы все время находитесь въ нѣкоторой возвышенной сферѣ, обволакивающей, проникающей собою и преобразующей грязныя подробности,- онѣ растворяются въ ея чистотѣ.

   Читатель обратилъ, можетъ быть, вниман³е на поминающуюся въ дневникѣ монахиню Маргариту, которая помогала несчастному въ борьбѣ съ "Ивановичемъ". Эта монахиня.Маргарита играла вообще большую роль въ его бредовыхъ вдеяхъ. Въ днев7икъ занесена, между прочимъ, слѣдующая его записъ: "Выходъ. Всѣ колокола (сегодня воскресенье) прозвонили мнѣ: Во время оно Глѣбъ Ивановичъ Успенск³й былъ вознесенъ на небеса во вселенную и былъ онъ здѣсь въ образѣ монахини Маргариты въ братскомъ союзѣ съ инокомъ рабомъ бож³имъ Глѣбомъ. Вселенная въ небесахъ я видѣлъ (дальше не разборчиво). А теперь онъ сидитъ за столомъ совсѣмъ"... На этомъ запись обрывается. Объ этой монахинѣ Маргаритѣ онъ и мнѣ много разъ разсказывалъ, очень картинно описывая ея появлен³е. Она посѣщала его еще въ больницѣ д-ра Фрея, принося съ собой утѣшен³е и ободрен³е. Никакой монахини Маргариты онъ, кажется, не зналъ, по крайней мѣрѣ, я раньше никогда не слыхалъ отъ него этого имени.

   Это было чистѣйшее создан³е его больной фантаз³и. Не смотря на живописное изображен³е ея появлен³я, наружности ея я такъ и не знаю; знаю только, что въ ней были собраны и какъ-то спаяны всѣ лучш³я стороны всѣхъ лучшихъ извѣстныхъ ему женщинъ, при чемъ онъ перечислялъ ихъ поименно.

   Надо замѣтить, что въ здоровомъ состоян³и Усненск³й былъ совершенно равнодушенъ къ религ³ознымъ вопросамъ. Не то, чтобы онъ не вѣрилъ въ быт³е бож³е или въ истинность христ³анскихъ догматовъ, или сомнѣвался въ нихъ,- просто онъ не останав