Миллер Орест Федорович - Основы учения первоначальных Славянофилов

нѣнно, совершилъ у насъ переворотъ сверху, а при этомъ, конечно, было не мало того насильства, безъ котораго не могутъ обходиться никак³е перевороты, потому то, конечно, несуждаемые славянофильствомъ. К. Аксаковъ правъ, говоря, что "ощущен³е безграничной власти во всей ея чистотѣ испытывалось Петромъ шкиперомъ, какъ и Иваномъ Московскимъ." {Соч. К. Аксакова I, 171.} Но это вѣдь значитъ, что Петръ не первый у насъ испыталъ это ощущен³е. Правда, Грозный, расправляясь съ боярщиной, не хотѣвшей еще окончательно обратиться въ служилый людъ, не избѣгалъ совѣщанья съ Землей, а Петръ, насильно обращая въ покорное оруд³е своего переворота именно нашъ служилый людъ, не ждалъ и не спрашивалъ себѣ отклика у Земли. Но Земля напротивъ того оказывалась не лишенною признаковъ сочувственнаго къ нему отношен³я. Вспомнимъ Посошкова, сочинен³я котораго, какъ извѣстно, изданы Погодинымъ, значительно расходившимся со славянофилами во взглядѣ на Петра, при отношен³яхъ къ нимъ вообще дружелюбныхъ (хотя, по самой своей натурѣ, Погодинъ не могъ никогда усвоить себѣ именно сущности ихъ учен³я и стоялъ въ своемъ родѣ особнякомъ, какъ въ нѣсколько иномъ родѣ особнякомъ стоялъ постоянно и Шевыревъ). Въ знаменитомъ сочинен³и Посошкова не трудно найти одобрен³е даже самыхъ крутыхъ и безчеловѣчныхъ мѣръ - до того наши нравы въ ту пору уже не оправдывали тѣхъ задатковъ человѣчности, которые такъ блистательно у насъ проявились въ пер³одъ К³евск³й. Чудный Мономаховъ завѣтъ: "ни праваго, ни виноватаго не убейте, ни повелѣвайте убить", задолго до Петра уже замѣнился не только на дѣлѣ, но и въ теор³и цѣлымъ богатымъ запасомъ казней. Стоитъ вспомнить Уложен³е Алексѣя Михайловича, которое обсуждалось выборными отъ Земли, приложившими къ нему свои подписи "чтобы то все Уложенье было прочно и неподвижно". И крестьянинъ Иванъ Посошковъ приложилъ, такъ сказать, свою подпись къ кровавымъ застѣнкамъ Петровской поры. Но тотъ же "самой простецъ", какъ онъ себя называлъ, совершенно просто и откровенно обращался ко второму Грозному (какимъ выставляется Петръ у К. Аксакова), сознавая, что "лучше каковую либо пакость на себя понести, нежели видя что неполезное умолчати". А "неполезное" видѣлъ онъ въ различныхъ застарѣлыхъ злоупотреблен³яхъ въ силу которыхъ и могутъ нами заправлять иноземцы. Противъ этого и возставалъ Посошковъ, находивш³й, подобно Петру, возможнымъ "къ тѣмъ русскимъ разсужден³ямъ, прежнимъ и нынѣшнимъ, приложить изъ нѣмецкихъ судебниковъ, и кой статьи изъ иноземныхъ уставовъ будутъ къ нашему правлен³ю пригодны, то тѣ статьи взять и присовокупить къ нашему судебнику. И лучшаго ради исправлен³я надлежитъ и турецк³й судебникъ перевести... слышно бо о нихъ, яко всякому правлен³ю расположено у нихъ ясно и праведно паче нѣмецкаго правлен³я. И того ради и дѣла у нихъ скоро и право рѣшатъ и бумаги, по-нашему, много не тратятъ". При подобномъ взглядѣ, Посошковъ предлагалъ именно общенародное обсужден³е новаго судебника (разсчитывая, надобно думать, встрѣтить сочувственную опору въ Землѣ). "Не худо-бы выбрать и изъ крестьянъ, говорилъ онъ Петру, и написавъ тыи новосочиненные пункты, всѣмъ народомъ освидѣтельствовать самымъ вольнымъ голосомъ". "И с³е мое речен³е, оговаривается онъ, мног³е вознепщуютъ (конечно, изъ того служилаго люда, къ которому Посошковъ вообще относился съ опаскою), яко бы азъ Его Императорскаго Величества самодержавную власть народосовѣт³емъ снижаю; азъ не снижаю Его Величества самодержав³я, но ради самыя истинныя правды, дабы всяк³й человѣкъ осмотрѣлъ въ своей бытности, нѣтъ ли кому въ тыихъ новоизложенныхъ статьяхъ каковыя непотребныя противности, иже правости противна... Того бо ради и дана свободность, дабы послѣди не жаловались на сочинителей тоя новосочиненныя книги... и чтобы впередъ никому спорить было не мочно, но въ вѣки вѣковъ было бы ненарушимо оно." {Въ сущности тѣ-же слова, которыми объясняется въ Уложен³и Алексѣя Михайловича скрѣплен³е его подписями выборныхъ отъ Земли.}.... "Безъ многосовѣт³я и безъ вольнаго голоса никоими дѣлы невозможно; понеже Богъ никому во всякомъ дѣлѣ одному совершеннаго разум³я не далъ, но раздѣлилъ въ малыя дробинки... обаче нѣсть такого человѣка, ему же бы не далъ Богъ ничего." Въ самой постановкѣ всего дѣла на чисто естественную почву и на почву простаго здраваго смысла и нравственнаго чувства у Посошкова тутъ сказывается та же Русская точка зрѣн³я, которая возведена въ систему славянофилами. Но это не мѣшало Посошкову сочувствовать и прямо обращаться къ Петру Великому. Замѣчательнѣе однакоже, что не мало такого, подъ чѣмъ могли бы прямо подписаться славянофилы, можно найти и во вступлен³и въ Духовный Регламентъ Петра, гдѣ такъ послѣдовательно проведена идея соборности.

   "Извѣстнѣе взыскуется истина соборнымъ сослов³емъ, нежели единымъ лицемъ. Древнее сослов³е есть греческое: "друг³е помыслы мудрѣйш³е суть паче первехъ", то кольми паче помыслы мног³е, о единомъ дѣлѣ разсуждающ³е, мудрѣйш³е будутъ паче единаго.... Что единъ не постигнетъ, то постигнетъ друг³й, а чего не увидитъ сей, то онъ увидитъ. И тако вещь сумнительная и извѣстнѣе, и скорѣе объяснится, и каковаго требуетъ опредѣлен³я, не трудно покажется. А яко извѣст³е въ познан³и, тако и сила въ опредѣлен³и дѣла большая здѣ есть: понеже вящше ко увѣрен³ю и повиновен³ю преклоняетъ приговоръ соборный, нежели единоличный указъ.... Гдѣ аще единъ что уставляетъ, могутъ противницы единымъ лица его оклетан³емъ силу установлен³ю его отъяти, чего не такъ возмогутъ, гдѣ отъ соборнаго сослов³я опредѣлен³е происходитъ." Многое тутъ не подходитъ-ли очень близко къ воззрѣн³ямъ Посошкова? {Духовный Регламентъ Петра Великаго, ч. I: что есть духовное Коллег³умъ и каковыя суть важныя вины для таковаго правлен³я. Только слово Коллег³умъ тутъ иностранное, изложено же все въ чисто русскомъ духѣ.} Не ясно ли, что хотя велик³й Императоръ и Земля и не сходились ни разу съ глаза на глазъ, какъ сходились съ Землею Цари Московск³е, но Петръ и Земля все же были способны понять другъ друга?

   Говорить ли о томъ, что, при всей своей грозѣ Петръ былъ вполнѣ способенъ сносить и противорѣч³е. Это видно не столько изъ извѣстнаго анекдота о кн. Яковѣ Долгорукомъ, сколько изъ того, что Стефану Яворскому безнаказанно удавалось всенародно обличать самаго Петра съ высоты церковной каѳедры. Петръ хорошо понималъ въ чемъ дѣло и при всѣмъ сознан³и безгранич³я своей власти не накладывалъ узды на смѣлаго проповѣдника.

   И славянофилы, впрочемъ, были готовы признать извѣстную правду въ образѣ дѣйств³й Петра, но понимали это такимъ образомъ: "все,что было истиннаго въ дѣлахъ и реформѣ Петра - принадлежитъ не ему; а все остальное принадлежитъ ему" {Соч. К. Аксакова I, 267.}. Истинное для нихъ заключается въ стремлен³и, хотя бы и напряженно-усиленномъ, къ умственному общенью съ другими народами. Если Русская Земля такъ долго сидѣла взаперти, то этому содѣйствовали тѣ же Нѣмцы, умышленно не пропускавш³е къ намъ людей знан³я {К. Аксаковъ выражалъ особенное сочувств³е Соловьеву за то, что онъ обратилъ на это вниман³е.}. "Сидѣть взаперти, еще не значитъ имѣть желан³е сидѣть взаперти, говоритъ К. Аксаковъ. Русь не откарачивалась отъ Западной Европы, она, оставаясь вполнѣ самостоятельною народностью, просила того общечеловѣческаго достоян³я, тѣхъ плодовъ науки, которые успѣли созрѣть, въ ея отсутств³е, на Западѣ".... "И теперь, говоритъ онъ въ другомъ мѣстѣ, ни къ Нѣмцамъ, ни къ Полякамъ въ простомъ народѣ нѣтъ никакой ненависти. При этомъ истинномъ взглядѣ Русскаго народа на друг³е народы, конечно, очень естественно принимать отъ нихъ все хорошее" {Соч. К. Аксакова I, 43, 265.}. Въ этомъ смыслѣ славянофилы могли бы истолковать и готовность Посошкова позаимствоваться хотя бы даже у Турокъ. Русск³й народъ, утверждаетъ К. Аксаковъ, никогда не стоялъ за исключительную нац³ональность, но именно Петръ и стоялъ за нее, "только не свою, а западную, и повсюду истреблялъ всякое выражен³е русской жизни, верное русское явлен³е".

   Но неужели же въ самомъ дѣлѣ Петръ не засталъ у насъ того, что можно назвать невѣжественною замкнутостью и плѣсенью? Вспомнимъ, какъ отзывался о боярствѣ временъ непосредственно предшествующихъ Петру Ю. Ѳ. Самаринъ: "Трудно узнать потомковъ лучшихъ мужей въ придворныхъ чиновникахъ Алексѣя Михайловича, спѣсивыхъ и тучныхъ, которыхъ водятъ подъ руки и на рукахъ поднимаютъ изъ саней, или въ боярахъ, грамотѣ неученыхъ и нестудированныхъ (по выражен³ю Кошихина), которые засѣдаютъ въ Думѣ, брады своя уставя, и ничего не отвѣчаютъ.... Высшее сослов³е вызвало реформу своимъ постепеннымъ удален³емъ отъ народа, употреблен³емъ во зло народныхъ началъ {Эти послѣдн³я слова подчеркнуты мною.}, наконецъ, тѣмъ нравственнымъ застоемъ, въ который оно погруз³шсь". Не эти ли переродивш³яся черты русскаго человѣка въ лицѣ бояръ и вызвали въ Петрѣ то глубокое отвращен³е, которое коренилось у него, можетъ быть, именно въ русской природной общительности и воспр³имчивости? Не она ли, пробудившись въ его сильной натурѣ, безъ оглядки ударилась въ крайность - опять таки въ силу русскаго же качества, въ силу той широкой русской натуры, которую такъ вѣрно обрисовалъ поэтъ:

  

         Коль любить, такъ безъ разсудку,

         Коль грозить, такъ не на шутку,

         Коль ругнуть, такъ сгоряча,

         Коль рубнуть, такъ ужъ сплеча!

         Коли спорить, такъ ужъ смѣло,

         Коль карать, такъ ужъ за дѣло,

         Коль простить, такъ всей душой,

         Коли пиръ, такъ пиръ горой! *)

         *) Стихотв. А. К. Толстаго. стр. 66.

  

   Вѣдь именно въ этомъ-то чисто русскомъ вкусѣ и сложилось многое въ исполински-цѣльной, открытой натурѣ Петра! Но, несясь по пути реформъ безъ всякаго удержу, забывалъ ли хоть на минуту Петръ, что Нѣмцы намъ нужны только для нашей выучки, а затѣмъ имъ сейчасъ же надо указать дверь? Не при немъ и вовсе не по его плану дана была у насъ повадка Нѣмцамъ, которая вызвала на борьбу Ломоносова - этого рьянаго поклонника дѣлъ Петровыхъ {Впрочемъ, Самаринъ признавалъ вполнѣ вѣрною мысль К. Д. Кавелина, что почти всѣ обвинен³я противъ Петра вызваны состоян³емъ, въ которое мы пришли, когда эпоха реформъ оканчивалась и потому относятся къ нему, а не къ ней (соч I, 63).}. Не Петръ ли, наконецъ, такъ быстро и вѣрно постигъ необходимость нашей тѣснѣйшей связи съ разрознившимися членами великой славянской семьи?

   Имѣя въ виду, что замѣтилъ Самаринъ о замкнутости и косности собственно нашихъ бояръ,можно сдѣлать развѣ ту укоризну Петру, что онъ ограничивался выбиваньемъ изъ нихъ этой дури своею дубинкой, а не искалъ себѣ опоры въ народѣ, не измѣнявшемъ своей старой пословицѣ, что "ученье свѣтъ" и выславшемъ какъ бы на встрѣчу Петру не только здоровый практическ³й умъ Посошкова, но и многообъемлющ³й ген³й великаго Ломоносова.

   Собственно непомѣрная крутость страстно напряженныхъ мѣръ Петра, заставляя служилый людъ подобострастно брить бороды и навьючивать на себя парики, вызывала напротивъ ожесточенный отпоръ въ неслужилыхъ, т. е. земскихъ стих³яхъ Руси. И при всемъ томъ Петръ былъ способенъ становиться очень близко къ народу и тогда, когда работалъ на верфи, и тогда, когда испивалъ ерофеича на крестинахъ у мужика. Пушкинъ прекрасно понялъ въ Петрѣ эту сторону. Сами старообрядцы способны были оцѣнить въ немъ его готовность не преслѣдовать ихъ собственно за вѣру. А въ Олонецкомъ крестьянскомъ людѣ, какъ извѣстно, сложилось и хранится не мала предан³й о немъ съ приговоркой: "вотъ царь, такъ царь - даромъ хлѣба не ѣлъ". Да, и въ своей голландской курткѣ, покуривающ³й трубку и попивающ³й пиво съ Нѣмцами - онъ едва ли не 5ылъ ближе къ Русскому народу, чѣмъ его предшественники со своею блестящею визант³йскою обстановкой. Въ Петрѣ-шкиперѣ, котораго К. Аксаковъ сравнивалъ съ Грознымъ, будто ожилъ съ другой стороны старорусск³й служилый князь... И не фразой, конечню, были въ его устахъ слова: "а о Петрѣ вѣдайте, что ему жизнь не дорога,- только бы жила Росс³я". Пушкинъ имѣлъ полнѣйшее право назвать его "вѣчнымъ работникомъ на тронѣ", подобно тому, какъ наши древн³е лѣтописцы прозвали Мономаха "добрымъ страдальцемъ за Русскую землю". {Страдалецъ отъ страда, т. е. работа.} Но глубокая разница проявилась въ одномъ. "Ни праваго, ни виноватаго не убейте>, сказалъ Мономахъ, а Петровск³й переворотъ былъ весь залитъ кровью. При всей готовности Посошкова одобрить так³я мѣры, большинство нашего народа, не переставало, конечно, и при Петрѣ питать глубокое отвращен³е къ "напрасной крови". Насильственность и есть та Ахиллесова пятка Петра, которую никто и ничѣмъ не защититъ отъ славянофиловъ. Вѣчно прекрасными останутся, конечно, теплыя слова Хомякова: "грустно подумать, что тотъ, кто такъ живо и сильно понялъ смыслъ Государства, кто поработилъ вполнѣ ему свою личность, не вспомнилъ въ тоже время, что тамъ только сила, гдѣ любовь, а любовь только тамъ, гдѣ личная свобода." {Соч. Хомякова, I, 376.} Но дѣло въ томъ, что задолго до Петра "соблазнительная практика татарскаго хана и соблазнительная теор³я Визант³и сильно подѣйствовали на великаго князя Московскаго". {Сочин. К. Аксакова, I, 147.} То и другое, конечно, помножилось при Петрѣ на пр³емы нѣмецкаго государственнаго аппарата.

   Есть еще обвинен³е, возводимое на Петра и самымъ существеннымъ образомъ связанное съ сердцевиной славянофильства. "Изъ могучей Земли, говорилъ К. Аксаковъ, могучей болѣе всего вѣрой и внутреннею жизнью, смирен³емъ и тишиною, Петръ захотѣлъ образовать могущество и славу земную, захотѣлъ, слѣдовательно, оторвать Русь отъ родныхъ источниковъ ея жизни, захотѣлъ втолкнуть Русь на путь Запада, путь ложный и опасный". {Соч. В. Аксакова I, 23.} Но путь этотъ еще задолго до Петра былъ указанъ намъ - не Западомъ, а Визант³ею. Да и вообще задолго до соблазновъ западныхъ (употребляя выражен³е славянофиловъ) насъ смущали уже (какъ отчасти и сими они признавали) соблазны визант³йск³е. Полная замкнутость и народная исключительность, столь противная началамъ пер³ода К³евскаго, едва не насквозь прохватила всю Русь и въ Московск³й пер³одъ ея истор³и. По насъ уже съ самыхъ древнихъ временъ обуяла напротивъ того особенная податливость всякимъ чуждымъ вл³ян³ямъ,- къ тому же и далеко не всегда хорошимъ. Во главѣ ихъ стоитъ визант³йское, во многомъ прямо противоположное славянскимъ стих³ямъ нашей политической жизни. Но столь же несовмѣстенъ Византизмъ и съ вѣроисповѣдной нашей стих³ей - православ³емъ - въ томъ смыслѣ, какъ понималъ его Хомяковъ.