Островский Александр Николаевич - Критика

  

  

  

   А. Н. Островский

  

  

  

  

  Критика --------------------------------------

  Том XIII

  Художественные произведения. Критика. Дневники. Словарь. 1843-1886

  ГИХЛ, М., 1952

  OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

  Составитель тома А. И. Ревякин. Подготовка текста и комментарии: К. Н. Державина ("Иван-царевич"), Л. Р. Когана (Литературно-критические статьи), А. И. Ревякина (Художественная проза и стихи), Н. Т. Панченко (Материалы для словаря русского народного языка), А. Э. Фриденберга (Дневники).

  

  

  

  

  СОДЕРЖАНИЕ

  "Тюфяк", повесть А. Ф. Писемского

  "Лучший алькад - король

  Застольное слово о Пушкине

  [О пьесе Н. Я. Соловьева "Случай выручил"

  [О пьесе М. П. Садовского "Душа - потемки"]

  

  

  "ТЮФЯК", ПОВЕСТЬ А. Ф. ПИСЕМСКОГО

  

  

  

   Москва, 1851 г.

  Появление "Тюфяка" отдельным изданием, без всякого сомнения, есть новость, весьма приятная для публики. Еще живо впечатление, произведенное художественной повестью, еще публика и критика неравнодушны к этому явлению. Мы не говорим, чтобы все отзывы были безусловно в пользу "Тюфяка", этого и ожидать невозможно; по крайней мере не много литературных явлений могут похвалиться таким полным и общим сочувствием. Не часто являются в русской литературе произведения, приобретающие значительный успех; происходит ли это от того, что художественные произведения у нас в самом деле редки, или от того, что большинство читающей публики состоит у нас из людей развитых и в эстетическом отношении очень требовательных; во всяком случае тем ценнее успех "Тюфяка". Предоставляя себе право разобрать журнальные отзывы о нем в отделе журналистики, мы скажем здесь несколько слов от себя об этом произведении.

  Конечно, не совсем современно хвалить в журнале произведения своих сотрудников; но, с другой стороны, едва ли можно удержаться, чтобы не высказать некоторых собственных замечаний по поводу такой серьезной вещи. Критик ведь тоже человек, и у него тоже душа есть, и жаль было бы обязать его сочувствовать или негодовать по случаю только чужих произведений, а своих не трогать. При таком положении дела может случиться весьма курьезная вещь: известно, что теперь вся литература в журналах; случись, что в каком-нибудь журнале будет собираться все лучшее по изящной литературе, ему незачем будет держать критиков, потому что критиковать будет нечего; зато в другом журнале, в котором не бывает изящной литературы, уж останутся только одни критики, и работы им будет вдоволь; и таким образом произойдет настоящее разделение труда.

  Бог с ней, с этой политической экономией; то ли дело мир художественный с его затеями, с его образами, полными смысла и грациозности. Недалеко ходить - вот хотя бы "Тюфяк" г. Писемского. Интрига повести проста и поучительна, как жизнь. Из-за оригинальных характеров, из-за естественного и в высшей степени драматического хода событий сквозит благородная и добытая житейским опытом мысль. Эта повесть истинно художественное произведение. Мы можем сказать это смело, потому что она удовлетворяет всем условиям художественности. Вы видите, что в основании произведения лежит глубокая мысль (о которой мы поговорим ниже), и вместе с тем так ясно для вас, что зачалась она в голове автора не в отвлеченной форме - в виде сентенции, а в живых образах и домысливалась только особенным художественным процессом до более типичного представления; с другой стороны - в этих живых образах и, для первого взгляда, как будто случайно сошедшихся в одном интересе эта мысль ясна и прозрачна. Едва ли нужно повторять, что высказанное нами составляет единственное условие художественности. Под какой бы формой ни явилось произведение, отвечающее подобным требованиям, оно будет художественное произведение, и прочие повести, романы и драмы, сколько б они ни отличались литературными и беллетристическими достоинствами, помимо этого условия не должны иметь претензии на такое титло, а так и оставаться повестями, романами, драмами, с прибавлением эпитетов: хорошие, занимательные, забавные, поучительные, плохие и проч. Только художественные произведения имеют прочность в литературе и составляют ее приобретение. "Тюфяк" г. Писемского явился под названием и формою повести; называя его вместе с тем художественным произведением, мы этим самым хотим отличить его от других явлений того же рода. У нас все называется повестью: и забавный рассказ каких-нибудь неправдоподобных приключений, и развитие какой-нибудь любимой темы автора en forme de caprice {В причудливой форме.} и т. д. Хорошая повесть, без всякого сомнения, - хорошая вещь; но все-таки велика разница между хорошею повестью и повестью художественною; и разница такая, что первая составляет только приличное замещение известного отдела журнала, потому что без хорошей повести журналу явиться неприлично, а вторая составляет истинное приобретение литературы.

  Приступим теперь к самому содержанию повести и постараемся рассказать его как можно короче. Герой этой повести, из которого, как из основной идеи, развиваются все события, все подробности, одним словом вся обстановка произведения, молодой человек, Павел Васильевич Бешметев, из лиц, довольно богатых внутренними достоинствами, но совершенно лишенных способности приличного наружного проявления своих душевных движений. Этот Бешметев принадлежит к людям, которые умеют любить только из-за угла, которые при виде хорошенького личика запираются в свою комнату, мечтают о всевозможном счастии с любимым предметом и не только не заботятся сблизиться, но даже не дают себе труда узнать хорошенько, что это за существо, у которого такое хорошенькое личико.

  В жизни и в устройстве жизненных отношений нужна известного рода практика; есть много технического в жизни, изучение чего лежит долгом на всяком, кто хочет жить общественно, а не в кабинете только, а тем более на людях, имеющих претензию играть какую-нибудь роль в обществе или пользоваться расположением прекрасного пола. Люди, не умевшие по отсутствию художественного такта или не имевшие случая вследствие дурного воспитания выделать для жизни себя, свой характер, наружность, - похожи на так называемых "поэтов в душе", которые мечтают и чувствуют весьма поэтично, но написать не умеют двух строк, потому что не приобрели техники, для которой нужен труд и изучение, а мечтать весьма легко. К таким людям принадлежит Бешметев. Он весь внутри; полюбя страстно девушку хорошего тона, он не мог сладить с собой даже настолько, чтобы не быть смешным в ее глазах. В этом первом моменте это лицо уже не один раз являлось в нашей литературе и, разумеется, большею частию комическим. Но автор "Тюфяка" смело и совершенно естественно сводит своего героя, посредством вмешательства разных лиц, с любимой девушкой, совершенно противоположной ему по природе. Юлия Владимировна Кураева отличалась именно тем, чего у Бешметева не было, то есть чисто внешними достоинствами: она была очень недурна, хорошо держала себя, была очень ловка и свободна в обращении; зато уж и в других, особенно в мужчинах, способна была ценить только внешние стороны, а о других качествах не имела понятия, да и не хотела их знать совсем. Она согласилась выйти за Бешметева, которого не только не любила, но не могла даже видеть без смеха, по усильному требованию отца, довольно впрочем легко, утешаясь тем, что будет иметь возможность командовать таким мужем и иметь свою волю. У Бешметева захватило дух от счастия: как же ему можно было рассмотреть, что она его не любит; он все мечтал о блаженстве и сбирался открыть ей свою душу и, разумеется, не успел этого сделать до свадьбы; даже самая нежность у него выходила как-то смешна. Выпишем несколько строк, чтоб показать, как вел себя наш герой с невестой до свадьбы.

  "Наконец поздравления кончились, и скоро сели за стол. Жениха и невесту поместили, как следует, рядом, но они, в продолжение целого обеда, не сказали друг другу ни слова. Юлия сидела с печальным лицом и закутавшись в шаль. Что же касается до Павла, то выражение лица его если не было смешно, то, ей-богу, было очень странно. Он несвязно и отрывисто отвечал Владимиру Андреевичу (Кураеву), беспрестанно вызывавшему его на разговор, взглядывал иногда на невесту, в намерении заговорить с ней, но, видно, ни одна приличная фраза не приходила ему в голову...

  Пошли новые поздравления. Павел очень сконфузился, невеста делала над собой видимое усилие, чтобы казаться веселою. Скоро гости уселись за карты. Юлия подошла, села около жениха и начала с ним разговор.

  - Вы не любите играть в карты?

  - Нет-с, не люблю.

  - А я так очень люблю... Я умею даже в штос... Меня выучил один мой cousin; он теперь, говорят, совсем проигрался.

  Павел ничего не отвечал; разговор прервался

  - А вы где до сих пор жили? - заговорила опять Юлия.

  - Я жил в Москве.

  - Что ж вы там делали?

  - Я учился в университете.

  - Учились? Который же вам год?

  - Двадцать второй.

  - Зачем же вы так долго учились?

  - У нас велик курс: я был четыре года в гимназии да четыре в университете.

  - Сколько же вы временя учились?

  - Восемь лет.

  - Как долго!.. Вам, я думаю, очень наскучило; я всего два года была в пансионе, и то каждый день плакала.

  - Я не скучал. Разговор опять прервался.

  - Я здесь не думал остаться, - начал Павел после продолжительного молчания.

  - Зачем же остались?

  Читатель, конечно, согласится, что на этот вопрос Павлу следовало бы отвечать таким образом: я остался потому, что встретил вас, что вы явились предо мною каким-то видением, которое сказало мне: останься, и я... и проч., как сказал бы, конечно, всякий порядочный человек, понимающий обращение с дамами. Но Павел, если и чувствовал, что надобно было сказать нечто вроде этого, но проговорил только:

  - Я остался по обстоятельствам.

  - Напрасно; в Москве, я думаю, веселей здешнего жить.

  И здесь опять следовало Павлу объяснить, что ему теперь в этом городе веселей, чем во всей вселенной; но он даже ничего не сказал и только в следующее затем довольно продолжительное молчание робко взглядывал на Юлию. Она вздохнула.

  - Вы так печальны! - едва слышным голосом проговорил Бешметев.

  - На моем месте каждая была бы грустна.

  - Отчего же?

  Невеста отвечала только горькою улыбкою".

  Женившись, он хочет по крайней мере снискать уважение жены, конечно опять тем же путем, то есть открывши свою душу, потому что наружно он не умеет; но и тут он пропустил время. Жена уж положительно презирает его и любит другого. Ревность выразилась у него грубо и угловато, как и вообще у людей, не трудившихся над выделкою своего характера. Они едут в деревню и живут двое в совершенном уединении. Напрасно было бы ожидать, что он поправит свои отношения с женой: не такого рода эти люди; нет, при более благоприятных обстоятельствах он не сумел заставить жену уважать себя, где же ему справиться теперь, когда для этого нужны и сильная воля, и ровность характера, и знание сердца? Вот как он ведет себя.

  "Обед был единственное время, в которое супруги видались. К этому-то именно времени Павел и делался значительно навеселе.

  В подобном состоянии неприязненное чувство к жене возрастало в нем до ожесточения, и он ее начинал, как говорится, пикировать.

  - Что, Константин, - говорил, например, он, обращаясь к стоящему лакею, - не хочешь ли, братец, жениться?

  - Никак нет-с, Павел Васильевич, - возражал лакей.

  - Отчего же, братец? Ничего, - будет только на свете лишний дурак.

  - Сохрани бог, Павел Васильевич, - возражал лакей.

  - Дал мне бог ум и другие способности, - рассуждал потом Павел вслух, - родители употребили последние крохи на мое образование, и что же я сделал для себя? Женился и приехал в деревню. Для этого достаточно было есть и спать, чтоб вырасти, а потом есть и спать, чтобы умереть.

  - Кто же вас заставлял жениться? - возражала Юлия.

  - Собственная глупость и неблагоприятная судьба...

  - Сегодня именины у Портновых, и у них, верно, бал, - сказал однажды Бешметев.

  В этот день он был даже пьян.

  - Как вам, Юлия Владимировна, я думаю, хотелось бы туда попасть!

  Юлия не отвечала мужу.

  - Вы бы там увиделись и помирились с одним человеком; он бы вас довез в своем фаэтоне, а может быть, даже вы бы и к нему заехали, и время бы провели преприятно.

  Юлия не могла этого вынести и залилась слезами".

  Поступки его решительно лишены всякой разумности и целесообразности, и он, увлеченный потоком обстоятельств, не оглядываясь, несется до роковой развязки. Другая половина повести и другая параллельная сторона мысли заключается в отношениях Масурова к своей жене, Лизанете Васильевне. Масуров человек пустой и несколько развратный, но очень живой и ловкий; Лизавета Васильевна очень много выше его и потому уважать его не может; он шалит, не бывает почти никогда дома, мало заботится о детях, проигрывает и проматывает свое и женино состояние; но все-таки уважает свою жену и даже немного боится, особенно когда чувствует себя виноватым; он кончает тем, что, получивши наследство, переводит его поскорее на жену, чтобы не промотать как-нибудь. Вот и весь ход повести; Бахтиаров выведен, как контраст Бешметеву, для лучшей обрисовки характера Юлии Владимировны; отношения Лизаветы Васильевны к Бахтиарову, со всеми переходами страсти, приподнимают эту женщину в глазах читателя и дают ей полное право на сочувствие.

  Что же сказал автор своей повестью? Что за мысль вынесли нам из его души созданные им образы? Не то ли, читатели, что для жизни нужны известные житейские способности, которых нельзя заменить ни благородством сердца, ни классическим образованием, и людям, лишенным этих способностей, по малой мере приходится завидовать какому-нибудь Бахтиарову и досадовать на его успехи в обществе. Соперничать с ним они не смеют и подумать, тогда как прямая их обязанность, налагаемая на них благородством их образа мыслей и чистотою сердца, противодействовать вреду, производимому Бахтиаровыми, или собственным примером, или деятельным проведением в обществе своих убеждений; и общество вправе от них этого требовать; они и сами это хорошо понимают, но, сознавая свое бессилие, могут только питать затаенную злобу к Бахтиаровым, которая иногда прорывается весьма неуклюже и ко вреду их же самих. Весьма часто такие люди жалуются, совершенно несправедливо, на равнодушие общества, на то, что не ценят их благородных наклонностей и стремлений; иногда эти люди чувствуют себя в таком праве требовать любви и уважения, хотя за это с своей стороны не дают ничего действительного, что заставляют глубоко страдать других, поставленных с ними в какие бы то ни было отношения; тогда как какой-нибудь Масуров, не только не имеющий их превосходных душевных качеств, но даже человек с довольно легкими нравственными убеждениями, гораздо мягче в жизни и удобнее в отношениях. Конечно, мы не вправе винить этих людей, если этот недостаток житейских способностей в них органический, природный недостаток или условливается дурным воспитанием, от их воли не зависевшим; но когда лень или эгоистическое успокоение на своих благородных качествах заставляют их пренебречь выделкою своего характера для удобности отношений и вообще практическою стороною жизни, тогда претензии их, досада на успех других, менее заслуживающих успеха личностей и жалобы на непонимание их высоких чувств и стремлений становятся невыносимы. Человек должен быть в обществе; а для общества мало, если он только сам по себе хорош: он должен быть хорош и для других, чтобы и другим было хорошо с ним; и тогда только может он требовать внимания и уважения, когда сам отвечает требованиям общества. Мы не говорим, чтобы люди, подобные Бешметеву, были уж совсем ни на что не нужны; для них есть выход в специальность, в теоретическую деятельность; нет, мы не желали бы их видеть только в практической жизни, и видеть требовательными: там они смешны или жалки.

  Эту мысль хотел выразить автор, и она так ясна в повести. К несчастию, критики не обратили на нее внимания и говорили о постороннем.

  Скажем еще кое-что о "Тюфяке"; эта повесть так хороша, что жаль от нее оторваться. Прежде всего поражает в этом произведении необыкновенная свежесть и искренность таланта. Искренностью таланта мы назовем чистоту представления и воспроизведения жизни во всей ее непосредственной простоте, чистоту, так сказать, не балованную частыми и ослабляющими художественную способность рассуждениями и сомнениями, ни вмешательством личности и чисто личных ощущений. В этом произведении вы не увидите ни любимых автором идеалов, не увидите его личных воззрений на жизнь, не увидите его привычек и капризов, о которых другие считают долгом довести до сведения публики. Все это только путает художественность и хорошо только тогда, когда личность автора так высока, что сама становится художественною.

  Характеры все типичны и оригинальны; лучшие из мужских, разумеется кроме героя: Кураев, которому уже: отдана критиками должная справедливость, и Масуров, которому еще не отдана; лучшие из женских: Лизавета Васильевна, - по нежности отделки и грациозности очертаний видно, что автор с теплым чувством относился к этому лицу, - и Юлия Владимировна, так ловко и немногими чертами обрисованная еще в самом начале повести.

  В то время, как я писал этот разбор, я думал, что непременно найду, для видимости беспристрастия, за что в конце побранить автора; но окончивши, я вижу, что решительно не за что. Разве только можно заметить, что видна торопливость в сведении окончания, да пожалеть, что вскользь упомянуто о поступке Масурова, который, получивши наследство, перевел его на жену, тогда как автор мог бы воспользоваться этим для коротенькой сцены или по крайней мере описательно означить те душевные движения, вследствие которых Масуров решился на это. При известных уже читателю данных в характере Масурова это было бы очень эффектно, и более гармонии было бы в параллели этого характера с характером Бешметева, чрез что, по нашему мнению, прекрасная повесть эта выигрывала бы еще более.

  

  

   "ЛУЧШИЙ АЛЬКАД {*} - КОРОЛЬ"

  

   Драма (комедия) в 3 действиях Лопе де Вега

  

  

  

  (Бенефис г-жи Ермоловой)

  

  

  

  

  {* Судья.}

  Сюжет комедии, по словам самого автора, заимствован им из четвертой части "Испанской летописи". Испанская летопись, о которой говорит Лопе де Вега, была составлена в XIII веке по приказанию короля Альфонса X, прозванного Мудрым. Эта летопись - не что иное, как простой овод старых местных хроник. Происшествие, послужившее сюжетом для названной пьесы, рассказывается в хронике так:

  "Этот император испанцев (Альфонс VII) был великий законник; вот как он расправлялся с обидчиками, которых было тогда немало в государстве. Инфансон {Дворянин, помещик.}, по имени дон Фернандо, живший в Галиции, отнял силой у одного земледельца его наследственную землю; земледелец пошел жаловаться императору, который был тогда в Толедо. Император тотчас с тем же земледельцем отписал инфансону, чтобы он возвратил захваченное. Инфансон, человек очень властный, увидя письмо, пришел в большой гнев и не только не пожелал возвратить что-нибудь земледельцу, но еще грозил, говоря, что убьет его. Земледелец, видя, что он не может добиться удовлетворения, возвратился к императору с письменным показанием лучших сторонних людей, что инфансон не возвратил отнятого. Император, узнав об этом, приказал двум Кавалерам оседлать лошадей и следовать за ним и тайно отправился с ними в Галицию, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Прибыв на место, где жил инфансон, император приказал позвать высшего местного судью и велел ему рассказать всю правду, как было дело. Судья рассказал ему все. Император, уведомясь об деле, собрал всех лучших окрестных людей и пошел с ними в поместье инфан-сона и, придя к дверям дома, велел позвать хозяина и объявить ему, что император его требует. Услыхав это, инфансон очень испугался и попытался бежать, но его остановили и привели к императору. И император разобрал все дело перед окольными людьми; и так как инфансон не мог ничего сказать в свое оправдание, то император велел его повесить перед его дверями и приказал возвратить земледельцу всю отнятую у него землю и весь собранный с нее урожай".

  Лопе де Вега насильственный захват наследственного участка у земледельца заменил похищением его дочери, а челобитчиком к королю Альфонсу послал жениха девушки, пастуха-поэта; он-то и есть герой пьесы. В остальном и в ходе действия комедия строго следует хронике. Сюжет, как можно заметить, дает и драматические положения, и Довольно простора для развития характеров, и вообще имеет общечеловеческий интерес; но Лопе де Вега, как преимущественно национальный поэт, эксплоатировал его с исключительно национальной точки зрения и сделал пьесу интересную и даже трогательную для... испанцев XVII столетия.

  В этой Комедии по преимуществу действуют обычные пружины испанских пьес: врожденное благородство, то есть благородство крови, и испанская честь. В этой комедии Лопе Де Вега Дает испанцам те идеалы, к которым испанцы всей Душой стремились, все возвышенные чувства, которые они желали иметь, ту изящную речь, посредством которой они желали бы выражать свое благородство. Мы далеко не разделяем мнения некоторых критиков, утверждающих, как Бутервек, например, что Лопе де Вега рисовал только благородство, - нет, у него можно найти произведения реальные, где испанцы представлены так, как они есть на самом деле, а не такими, какими хотели казаться......

  Льстя национальному чувству, Лопе де Вега создал произведение, дорогое для испанцев, и только для испанцев, так узко и исключительно ее миросозерцание. В ней всё и все благородны, так что один благороднее другого и другой благороднее одного. Пастух Санчо, страстно влюбленный в дочь земледельца Нуньо, говорит: "Я прошу в замужество честную девушку, дочь Нуньо Аибара; он хоть и простой земледелец, но на его дверях обломки древних гербов и прибито не одно копье старого времени. (Значит, его невеста имеет целый ряд благородных предков.) Вот что (то есть благородство происхождения) вместе с добродетелью Ельвиры утвердило мою решимость", - продолжает Санчо. В разговоре с королем Санчо прямо объявляет, что он дворянского роду, но что превратности фортуны с самого детства повергли его в бедность.

  Его благородное происхождение признает в нем и король. Санчо при втором свидании с королем рассказывает ему, что Телло не послушался королевского письма.

  Король. Моего собственного письма? Да еще не разорвал ли он его как-нибудь случайно?

  Санчо. Чтоб усилить ваш гнев, государь, я, по злобе, мог бы обвинить его и в этом, но этого нет, и сохрани [меня бог] солгать перед вами. Он прочел ваше письмо и не разорвал его, он только не исполнил того, что в нем приказано. Хотя, в сущности, это одно и то же.

  Король. По твоей откровенности, по твоей правдивости видно, что, несмотря на твое низкое положение, ты хорошей фамилии и благородной крови.

  Это благородство крови Санчо еще выражается при первом свидании с королем.

  Рассказывая о похищении своей невесты, пастух главным образом возмущается не столько тем, что поругана их чистая взаимная любовь, что насильственным расторжением брака поруганы самые священные права человеческие, сколько тем, что оскорблена его благородная гордость. Он говорит: "Он (Телло) отвечал нам таким высокомерным отказом, что сталь заблистала у нашей груди. Но, несмотря на то, что мы благородные гидальги... наши плечи отведали Дубовых батогов. Вот почему, государь, я и обращаюсь к вам".

  Так что если б Телло отнял у него невесту из-под венца со шпагой в руке, так, пожалуй, и ничего, нужды нет. Есть фразы и почище этих, мы приведем их впоследствии. Указывая на узкий, исключительный взгляд на жизнь (и отношения людские), приведенный в этой пьесе, мы вместе с тем видим в ней большие достоинства: национальность, патриотизм, историческую и бытовую верность в изображении эпохи. Но зрительная зала театра не аудитория для слушания лекций истории и археологии, и мы едва ли ошибаемся, если считаем пьесу "Лучший алькад - король" лишней не только в нашем, но и вообще в современном репертуаре......

  Воскрешать по поводу испанских "грациозо" давно и глубоко забытых Филаток и Мирошек и их нескладно придуманную болтовню - вот это не хорошо......

  Благородные тирады со сцены производят свое хорошее действие; не на всех, конечно, но на ту лучшую часть публики, на которую еще можно произвести какое-нибудь действие. Есть публика, то есть была, теперь ее мало, которая шла в театр не с определенным требованием, конечно (ей негде было взять его), а с какой-то жаждой. Что ей дадут, она не знала - чувства ли, слезы ли, смех ли, - она всем была довольна, лишь бы не было скучно. Она все клала в мешок, чтобы разобраться после. Мешок требовал хоть чего-нибудь, - вместимость большая; а содержания не было, он был почти пуст. Так вот для этой-то публики благородные тирады хороши. Но в том-то и дело, что испанское благородство совсем особого сорта, и рекомендовать его не годится, потому что оно нам не ко двору.

  Примеры: ......

  Невольно рождаются два вопроса: зачем поставлена эта пьеса, и нужна ли она для публики?.....

  Скажем несколько слов об исполнении. Знатоки испанской литературы главным достоинством этой пьесы считают верное воспроизведение быта и нравов Испании в XII веке.....

  Русский актер да и зритель также, как там ни притворяйся, все-таки люди посторонние.....

  Натуральность не главное качество, оно достоинство только отрицательное; главное достоинство есть выразительность, экспрессия. Кто же похвалит картину за то, что лица в ней нарисованы натурально, - этого мало, нужно, чтобы они были выразительны.....

  Реализм не есть что-нибудь новое, но есть ни более ни менее, как настоящее творчество. Примеры об испанцах в Италии......

  Это уж слишком по-русски и напоминает комедию "Лес", там......

  Пестрить репертуар, утруждать неблагодарной работой артистов и сбивать с толку публику.....

  Для нас интересно, каковы люди вообще, а не то, какими желали быть испанцы или......

  Ничто не дает верного знания людей, кроме искусства. Конечно искусство дает и идеалы, и они тоже (в известной " тени) реальны. Но переживают только правдивые типы - современник Лопе де Вега Сервантес взял гидальго, взял грациозо, но сделал из них людей, а не испанцев - он же написал шутку, которую мы поместим.....

  

  

   ЗАСТОЛЬНОЕ СЛОВО О ПУШКИНЕ

  Мм. гг. Памятник Пушкину поставлен: память великого народного поэта увековечена, заслуги его засвидетельствованы. Все обрадованы. Мы видели вчера восторг публики; так радуются только тогда, когда заслугам отдается должное, когда справедливость торжествует. О радости литераторов говорить едва ли нужно. От полноты обрадованной души, мм. гг., и я позволю себе сказать несколько слов о нашем великом поэте, его значении и заслугах, как я их понимаю. Строгой последовательности и сильных доводов я обещать не могу; я буду говорить не как человек ученый, а как человек убежденный. Мои убеждения слагались не для обнародования, а только про себя, так сказать для собственного употребления; при мне бы они и остались, если б не подошел этот радостный праздник. На этом празднике каждый литератор обязан быть оратором, обязан громко благодарить поэта за те сокровища, которые он завещал нам.

  Сокровища, дарованные нам Пушкиным, действительно велики и неоцененны. Первая заслуга великого поэта в том, что через него умнеет все, чт_о_ может поумнеть. Кроме наслаждения, кроме форм для выражения мыслей и чувств, поэт дает и самые формулы мыслей и чувств. Богатые результаты совершеннейшей умственной лаборатории делаются общим достоянием. Высшая творческая натура влечет и подравнивает к себе всех. Поэт ведет за собой публику в незнакомую ей страну изящного, в какой-то рай, в тонкой и благоуханной атмосфере которого возвышается душа, улучшаются помыслы, утончаются чувства. Отчего с таким нетерпением ждется каждое новое произведение от великого поэта? Оттого, что всякому хочется возвышенно мыслить и чувствовать вместе с ним; всякий ждет, что вот он скажет мне что-то прекрасное, новое, чего нет у меня, чего недостает мне; но он скажет, и это сейчас же сделается моим. Вот отчего и любовь, и поклонение великим поэтам; вот отчего и великая скорбь при их утрате; образуется пустота, умственное сиротство: не кем думать, не кем чувствовать.

  Но легко сознать чувство удовольствия и восторга от изящного произведения; а подметить и проследить свое умственное обогащение от того же произведения - довольно трудно. Всякий говорит, что ему то или другое произведение нравится; но редкий сознает и признается, что он поумнел от него. Многие полагают, что поэты и художники не дают ничего нового, что все, ими созданное, было и прежде где-то, у кого-то, - но оставалось под спудом, потому что не находило выражения. Это неправда. Ошибка происходит от того, что все вообще великие научные, художественные и нравственные истины очень просты и легко усвояются. Но как они ни просты, все-таки предлагаются только творческими умами, а обыкновенными умами только усваиваются, и то не вдруг и не во всей полноте, а по мере сил каждого.

  Пушкиным восхищались и умнели, восхищаются и умнеют. Наша литература обязана ему своим умственным ростом. И этот рост был так велик, так быстр, что историческая последовательность в развитии литературы и общественного вкуса была как будто разрушена и связь с прошедшим разорвана. Этот прыжок был не так заметен при жизни Пушкина; современники хотя и считали его великим поэтом, считали своим учителем, но настоящими учителями их были люди предшествовавшего поколения, с которыми они были очень крепко связаны чувством безграничного уважения и благодарности. Как ни любили они Пушкина, но все-таки, в сравнении с старшими писателями, он казался им еще молод и не довольно солиден; признать его одного виновником быстрого поступательного движения русской литературы значило для них обидеть солидных и во многих отношениях действительно весьма почтенных людей. Все это понятно и иначе не могло быть. Зато следующее поколение, воспитанное исключительно Пушкиным, когда сознательно оглянулось назад, увидало, что предшественники его и многие его современники для них уж даже не прошедшее, а далекое давнопрошедшее. Вот когда заметно стало, что русская литература в одном человеке выросла на целое столетие. Пушкин застал русскую литературу в период ее молодости, когда она еще жила чужими образцами и по ним вырабатывала формы, лишенные живого, реального содержания, - и что же? Его произведения - уж не исторические оды, не плоды досуга, уединения или меланхолии; он кончил тем, что оставил сам образцы, равные образцам литератур зрелых, образцы, совершенные по форме и по самобытному, чисто народному содержанию. Он дал серьезность, поднял тон и значение литературы, воспитал вкус в публике, завоевал ее и подготовил для будущих литераторов, читателей и ценителей.

  Другое благодеяние, оказанное нам Пушкиным, по моему мнению, еще важнее и еще значительнее. До Пушкина у нас литература была подражательная, - вместе с формами она принимала от Европы и разные, исторически сложившиеся там направления, которые в нашей жизни корней не имели, но могли приняться, как принялось и укоренилось многое пересаженное. Отношения писателей к действительности не были непосредственными, искренними; писатели должны были избирать какой-нибудь условный угол зрения. Каждый из них, вместо того, чтоб быть самим собой, должен был настроиться на какой-нибудь лад. Тогда еще проповедывалась самая беззастенчивая риторика; твердо стоял и грозно озирался ложный классицизм; на смену ему шел романтизм, но не свой, не самобытный, а наскоро пересаженный с оттенком чуждой нам сентиментальности; не сошла еще со сцены никому ненужная пастораль. Вне этих условных направлений поэзия не признавалась, самобытность сочлась бы или невежеством, или вольнодумством. Высвобождение мысли из-под гнета условных приемов - дело не легкое, оно требует громадных сил. Разве мы не видим примеров, что в самых богатых и в самых сильных литературах и по сей час высокопарное направление имеет представителей и горячо отстаивается, а реальность пропагандируется как что-то новое, небывалое.

  Прочное начало освобождению нашей мысли положено. Пушкиным, - он первый стал относиться к темам своих произведений прямо, непосредственно, он захотел быть оригинальным и был - был самим собой. Всякий великий писатель оставляет за собой школу, оставляет последователей, и Пушкин оставил школу и последователей. Что это за что он дал своим последователям? Он завещал им искренность, самобытность, он завещал каждому быть самим собой, он дал всякой оригинальности смелость, дал смелость русскому писателю быть русским. Ведь это только легко сказать! Ведь это значит, что он, Пушкин, раскрыл русскую душу. Конечно, для последователей путь его труден: не всякая оригинальность настолько интересна, чтоб ей показываться и ею занимать. Но зато если литература наша проигрывает в количестве, так выигрывает в качественном отношении. Немного наших произведений идет на оценку Европы, но и в этом немногом оригинальность русской наблюдательности, самобытный склад мысли уже замечены и оценены по достоинству. Теперь нам остается только желать, чтобы Россия производила поболее талантов, пожелать русскому уму поболее развития и простора; а путь, по которому итти талантам, указан нашим великим поэтом.

  Мм. гг., я предлагаю тост за русскую литературу, которая пошла и идет по пути, указанному Пушкиным. Выпьем весело за вечное искусство, за литературную семью Пушкина, за русских литераторов! Мы выпьем очень весело этот тост: нынче на нашей улице праздник.

  

   [О ПЬЕСЕ Н. Я. СОЛОВЬЕВА "СЛУЧАЙ ВЫРУЧИЛ"]

  

  

  

  

  ДЕЙСТВИЕ I

  Явление II, стр. 8. Много бранных слов. Это хотя реально, но представляет неудобство. Если цензор зачеркнет хоть одно слово, то пьеса не попадет в список безусловно одобренных, что очень затрудняет представление ее в провинции.

  Явление III. Появляется герой и долгое время молчит, - это большая неловкость. С появлением героя начинается длинный и малоинтересный разговор чиновников, в котором он не участвует; зритель будет обращать внимание на Матюшу и ждать, когда он заговорит, от этого разговор между чиновниками покажется еще длинней и неинтереснее.

  Явление VII. Сцена между Матюшей и Анютой коротка, ее надо драматизировать следующим образом: после слов Матюши: "Я заслужил" - и монолога Анюты Матюша сокрушается, проклинает свой талант и дает зарок не рисовать, а Анюта между тем твердит: "Да уходи скорей, а то запрут". Матюша продолжает сокрушаться, потом умолкает и после непродолжительной паузы: "А секретаря я все-таки дорисую". - Анюта: Дорисуй, дорисуй, только уходи. - Матюша: Э! Да что тут, всех буду рисовать, все буду рисовать, пусть что хотят, то со мной делают! (Развить его посильней.) А теперь убегу. (Убегает.)

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ II

  Явление I. Первый монолог Матюши: не лучше ли развить так, как я говорил, то есть он, задумав топиться, воображает, как будет бросаться в воду, и начинает сам себя рисовать. Это будет вернее психологически, а то неизвестно, серьезно он думает топиться или нет. Такая неопределенность затруднит актера, он тона не подберет. Если же Вы хотите, чтобы он серьезно задумал топиться, то надо сделать монолог сильнее. Вместо пароходов "Царь и царица" (для цензора) не лучше ли "Миссисипи и Бенардаки"? О костюмах не лишнее ли?

  Явление II. Женского образования лучше бы не трогать. Этот вопрос очень серьезен для комического разговора. По крайней мере я бы Вас просил (разумеется, для пользы пьесы Вашей) уничтожить то, что мною зачеркнуто.

  Явление V. Граф мало реален, ни идеалистов, ни симпатичных вельможи не ищут, а также свежести и чистоты, - этого не бывает. Надо его сделать страстным любителем искусства и показать, что он очень увлекся рисунком Матюши. Пусть у него вырываются слова: "Какой карандаш! Удивительный рисунок! У вас громадный талант! Карикатуру надо бросить, это мелко. Из вас выйдет отличный жанрист". Надо еще, чтоб он дал заметить, что на его счет воспитываются художники.

  

  

  

   ДЕЙСТВИЕ III

  Явление II. Очень много бранных слов. Надо что-нибудь придумать для замены их, напр, вертопрахи, свистуны, шерамыжники и др.

  Явление V. Роль графа надо несколько переделать сообразно тем замечаниям, которые я сделал во II действии.

  Явление VIII. Окончание можно сделать эффектнее. После слов Херсонского: "Но какое благородство, какая щедрость..." - пусть у купцов идет такой разговор: - А что же мы зевали-то? Выкупить бы эти самые патреты у Херсонского, вот бы и шабаш, и сумления никакого не было. - Да сейчас можно. Не отвалил еще пароход-то? - Нет еще. - Собрать ему тысячу рублей, так с руками отдаст. - Еще бы. - Да зачем сбирать, я свои... после разверстаем. - Бегите скорей, кто на ногу полегче!

  Херсонский. Да давайте я пойду. - Вот и отлично. А все-таки для верности мы вашему благородию атютанта. - Ну, марш живым манером. Барабанов. Отчалили. Прощайте! Поплыли в Питер портретики. - Беда головушке! Ославит теперь он нас на всю империю.

  

   [О ПЬЕСЕ М.П. САДОВСКОГО "ДУША - ПОТЕМКИ"]

  Прежде всего нужно ввязать в интригу Бессемянникова, иначе он лишнее лицо и присутствие его в пьесе ничем не оправдывается. Самое лучшее - представить его влюбленным в Варю и желающим на ней жениться. Когда у него спрашивают, на чем он основывает надежду, что Варя пойдет за него, он отвечает, что у него надежды больше, чем у всякого другого; что Варя хороша собой и бедна, что она непременно будет обманута каким-нибудь молодым человеком и тогда с горя... влюбится в другого. - Это ничего-с; и другой ее обманет, и тогда она пожелает выдти замуж за солидного человека. Это самая лучшая комбинация потому, что публика будет обманута, что и требуется от комедии (об этом говорил еще Лопе де Вега в своей "Nueva arte de hacer cornedias" {Новое искусство сочинять комедии.}); публика будет ждать, что Варя выйдет замуж за Бессемянникова. Его надо сделать не писцом нотариуса, а старым, отставным подьячим, живущим адвокатством и слегка ростовщичеством. Высказывает он свои намерения в VI явлении I действия Знаменскому. Во II акте отношения между Оленевым и Клеопатрой надо сделать короче, тогда пьеса будет сильнее. В конце акта она видит Варю и не сердится и не ревнует. Она говорит, что это всегда так бывает, что молодые люди, принимая чувственное влечение за любовь и не имея еще житейской опытности, всегда увлекаются простяночками, но потом, когда случайно какая-нибудь дама обратит на юношу свое внимание, он конфузится и стыдится своих прежних отношений. Но эти отношения надо скорее и решительнее распутывать. Она его утешает (в этом - комизм), как будто Оленев сторона страдающая и требующая утешения. В III действии надо уничтожить рассказы и сделать появление Оленева. Появление Бессемянникова должно быть комично: он надеется, что за изменой Оленева его дело выгорит.

  

  

  

   КОММЕНТАРИИ

  

  

  

  

  КРИТИКА

  

  

  "ТЮФЯК", ПОВЕСТЬ А. Ф. ПИСЕМСКОГО"

  Печатается по тексту журнала "Москвитянин" (No 7, 1851), где статья была опубликована за подписью "О". Рукопись не найдена.

  

  

  

  "ЛУЧШИЙ АЛЬКАД - КОРОЛЬ"

  Печатается по рукописи, хранящейся в Институте русской литературы Академии наук СССР.

  Статья впервые опубликована в 1923 году в сборнике "Памяти А. Н. Островского", П., изд. "Путь к знанию".

  Статья вызвана постановкой пьесы Лопе де Вега "Лучший алькад - король" в Московском Малом театре в бенефис М. Н. Ермоловой 10 апреля 1877 года. Однако работа над статьей не закончена. Первый лист рукописи - беловая редакция начала, остальные два - черновик с многочисленными поправками. Связное изложение обрывается на четвертой странице, дальше следуют уже разрозненные фразы, которые, очевидно, Островский предполагал включить в текст.

  Островский решительно высказывается против постановки пьесы Лопе де Вега "Лучший алькад - король" на русской сцене. В условиях общественно-политической борьбы в России 70-х годов прошлого века постановка этой пьесы, изображающей короля как благодетеля крестьян, безусловно являлась защитой реакционных позиций, что претило демократическому сознанию Островского.

  

  

   "ЗАСТОЛЬНОЕ СЛОВО О ПУШКИНЕ"

  Печатается по тексту журнала "Вестник Европы" (1880, No 7).

  "Застольное слово о Пушкине" было произнесено Островским 7 июня 1880 года на обеде Московского общества любителей