Островский Николай Алексеевич - Статьи и речи

   Может быть такой вариант: Жухрай идет и видит - полк не в походе. Обращается к Чужанину. Тот посылает его к бойцам. Дать отдельные выступления.

   "Без ботинок не пойдем, дураков нет!", "Видишь штаны с вентиляцией?", "Дайте сапоги и хлеба и так далее и так далее - тогда посылайте!" Тут расшифровать балтийца обязательно, так как Балтфлот революционен, а это не матрос, а "Жоржик". Деталь - он не помнит название крейсера, на котором служил два с половиной года. Противопоставить двух матросов - Жухрай революционер и Клешник. Тут Жухрай может сорвать ленту с фуражки. Найти немногие презрительные слова для речи Жухрая. После разоблачения матроса бойцы отвернутся от него - масса не терпит трусов.

   С ребятами Жухрай должен быть ласковее, теплее. С появления ребят можно начать эпизод. Павел предупреждает о намерении эшелона перебить коммунистов. Жухрай бросается к составу.

   Эпизод "За Первую Конную". Эпизод за "Первую Конную" неудачен. Надо дать простоту трагизма. Может быть такой вариант (но надо подойти очень осторожно к этому, чтобы не прозвучало фальшиво), Павел в полубреду говорит: "Артем, братишка, слушай, вот комсомольский билет - возьми. Пойди заплати долг в комсомол за два месяца. Вот деньги - рубль семьдесят копеек. Скажи, такое дело - бои были, не мог внести... А матери скажи - пустяки, я ничего, поправлюсь". Он говорит это с умоляющей улыбкой.

   Эпизод "Haчало трагедии". От этого эпизода глубокое неудовлетворение. Не нравится совсем.

   Нельзя делать врача таким тупицей - при больном он говорит, что на его месте застрелился бы. Это антигуманизм, это вызовет возмущение врачей. Потом - Павел не мог говорить таким интеллигентным языком в те годы: "Не говорите по-латыни" и так далее. Это не язык рабочего подростка. Строже следите за языком по роману. Не сдвигайте двадцатый год с двадцать девятым. В этот промежуток Павел культурно вырос. Нужна скромность образа. Павел не мог быть груб, он мягок. Нехорош текст, он какой-то бодряческий. Надо спокойно передать силу человека - в улыбке, во взгляде, а не в вызывающем тоне. Ведь он только ушел от смерти и еще тяжело болен. Он вдумчив, беспомощен, но никак не резок.

   Рита не нравится. Надо снять выражение "потеряла компас". Больше теплоты в изображении ее, больше человечности.

   Лазарет - тяжелая штука. Может быть, Павла дать в кресле или даже ходячим при помощи сестры. Так тоже можно показать драматизм. Кроватная обстановка не хороша и чрезвычайно тяжела для актера. Может быть, даже лучше перенести действие на веранду, где солнце, зелень, жизнь и это резко подчеркнет трагедию Павла.

   Продумать появление Риты.

  

  

   В разговоре слово "доигрался". Снять его. Не подходит оно - это ведь борьба.

   "Большевистское здоровье" убрать "большевистское".

   - Трибунал - слишком много шуток с этим. Разговор Прохошки и Туфты переработать, дать иначе. Выкинуть о крестьянах. И вообще не зря ли здесь Прохошка? Посылают на стройку рабочих, он же официант. А как он в комсомоле - а его возраст? Он явно "чужеродное тело. Смещение персонажей будет раздражать зрителей. Вся сцена в лесу не радует меня. Ее надо еще продумать, переработать, многое снять.

   "Пять раз сдохни, а построй". Сдохни режет слух. Заменить словом умри. Вы Токарева заменяете Долинником. Помните, роман прочли около тридцати миллионов человек и вам не простят резких передвижек персонажей. Будет столкновение с психологией зрителя.

   И потом пьеса названа "Павел К". А он у вас почти второстепенная роль. И почти незаметно Риты, Валя ярче дана. Уже четвертый акт, а Рита еще не близка и не дорога зрителю. Павла и Риту надо доработать. Они мало выросли с начала показа их. Решать будет V акт. Пока пьеса меня не взволновала, не дошла до сердца. Это очень плохой симптом. Это опасно. Но я предъявляю самые большие требования. Нехорошо, что положения так изменены, что нарушена связь с романом. Например, сцена на вокзале. Ведь Павка к этому времени должен вырасти, а этого не показано. Нельзя отвлекаться на многосторонние поступки, надо разработать одну сложную психологическую тему, но разработать глубоко. Нет развернутых лирических сцен. Не обоснован отход Риты от Сережи и любовь ее к Павлу. Неубедительно. А в романе все обосновано.

  

  

   Разговор с матерью не хорош. Снять "кланяться крестам", "пропадет путевка в санаторий". Хорош рассказ о гибели Вали.

   Разговор с матерью взять из книги, ничего не изменяя. Лучше построить эпизод. Может быть, Павел, дожидаясь матери, один играет на гармонии грустную украинскую песню "Зыбралыся вси бурлаки" или другую. Дать большую печаль. Потом приходит мать с узелком проводить его на вокзал. Он просит не провожать. Он нежно любит старушку. Он мечтал принести ей счастье, а теперь сам искалечен. Она идет собрать цветов на могилу Вали. Он остается у могилы Вали. В надписи прибавить "дочь машиниста" и сделать ее как можно проще и трогательнее. Должны быть большие деревья у могилы, много зелени.

   В это время приходит Рита и Жаркий, и он невольно слушает их.

   Эпизод "Глубокий тыл". Эта сцена не годится. Недопустимо такое противопоставление Павла и Артема. Такого в романе нигде нет. В конце книги Артем - активный партиец. Вы даете его таким, каким он был в 1922 г[оду], а дело происходит, в 1929-1930 годах. Тут Павел может быть показан уже скованным - просит передвинуть пешку например, Артем беспокоится, что Павел убивает себя напряженной учебой и просит Долинника повлиять. Узнав о мечте Павла написать книгу, он не верит в возможность этого, но поддерживает его, чтобы не разочаровать Павла. Надо очень тонко показать это.

   Показать на игре в шахматы, как Павел воспринимает удары жизни. Это ожесточенное мужество. Это как в боксе - он падает, но моментально поднимается и бросается на противника снова и снова. И он не мрачен. Вы не даете его обаятельным. Знайте, он страдает, но улыбается. Это настоящий рабочий парень, боец. Не надо разговоров о трагизме, но надо дать так, чтобы зритель почувствовал трагедию.

   В разговоре с Долинником можно [допустить] такие слова: "Видал, Иван Семенович, таких чудаков - нашли у меня сто процентов потери трудоспособности". В этом вопросе удивление и какой-то укор. "Большевика, у которого стучит сердце, они считают на сто процентов нетрудоспособным. Когда же люди научатся понимать такие простые вещи!"

   Снять слова матери: "Что вы с ним сделали!"

   Эпизод "Победа". Надо ли воскрешать Сережу? Это должно вызвать коллизию с Ритой. Это очень сложно. Я думаю, не нужно Сереже появляться!

   Убрать слова "за упокой Чужанина".

   Тут Павел уже не ходит. Пусть его вывезут в коляске. Но это надо продумать. На вопрос "что будешь дальше делать?" Павел не может ответить "нечем жить".

   Он скажет: "Ворошилов и Буденный семнадцать раз вели в атаку и победили. А что было бы, если сдались с первого раза?

   Рита.- Неужели будешь еще раз начинать?

   Павел.- Да, семнадцать раз и ни разу меньше, а после восемнадцати, может быть, подумаю о другой профессии".

   Сцену со слепотой сделать ярче, показать, что сначала он сам себе не верит. Не надо трагических воплей матери. Пьеса должна быть закончена монологом.

   Корчагин скажет: "Рита, подними за меня бокал! Друзья, самое дорогое, что есть у человека,- это жизнь".

   Этими словами начать. Это лейтмотив романа. И это будет звучать торжественно и прекрасно. Он разгромлен, но он победитель, он снова в первых рядах бойцов!

  

  

   Я тревожусь за пьесу. Я не чувствую победы автора. Только несколько сцен взволновали меня, но я потрясен. Я искренен с вами - пьеса не производит большого впечатления. Многое огорчает меня. Рита и Павел не захватывают. Жухрай удался лучше - его слова доходят. Он чувствуется как руководитель. А Павла и Риту надо как-то отеплить, облагородить, очеловечить. Пусть зритель почувствует любовь Риты к Павлу. И потом надо лучше, убедительнее показать рост Павла. Их надо выдвинуть на передний план, даже за счет других. Рита должна появиться раньше и с первых шагов завоевать любовь. Можно сцену в лазарете (это ни в коем случае не больница) ввести молодую женщину - врача, которая подробно, с волнением расскажет Рите о Павле, о его героической стойкости во время страшных страданий. И можно показать Павла в лазарете с орденом "Красного знамени". Пусть театр обсудит, обдумает и решит это. Тема болезни, борьбы за жизнь не должна страшить. Но показывать надо не мрачно, не в кровати, а в коляске. Эпизод в госпитале требует очень большого внимания. Передайте коллективу, что я горячо желаю вам победы. Сделайте все для этого. Свяжитесь с комсомолом.

   Прислушивайтесь к актерам, может быть, во время игры само собой вырвется какое-нибудь слово, которое зазвучит прекрасно. Вы должны внести его в текст. Но то, что я решительно отверг, должно быть вами выброшено - присутствие Жухрая на тендере, разговор матери Тони с евреями. Верьте моему большевистскому чутью - это политические ошибки.

   Мне хотелось бы, чтобы Рафалович понял искренность моих выступлений. Согласен ли он духовно? Принимает ли мои поправки? Вы должны помнить, что пьеса эта - наше общее дело и победа или поражение будет также общим.

  

   [1936 г.]

  

  

   Мое выступление, может быть, несколько неожиданно для вас: автор выступает первым.

   Я с большим чувством доверия ждал этого заседания, которое должно мне во многом помочь.

   У меня есть решительная просьба, которую я высказывал неоднократно в письмах к товарищам и в личных беседах, чтобы наше обсуждение шло по следующему, желательному для меня и всех нас, направлению.

   Прошу вас по-большевистски, может быть, очень сурово и неласково, показать все недостатки и упущения, которые я сделал в своей работе. Есть целый ряд обстоятельств, которые требуют от меня особого упорства в моих призывах критиковать сурово. Товарищи знают мою жизнь и все особенности ее. И я боюсь, что это может послужить препятствием для жесткой критики. Этого не должно быть. Каждый из вас знает, как трудно производить капитальный ремонт своей книги. Но если это необходимо - нужно работать.

   Я настойчиво прошу вас не считать меня начинающим писателем. Я пишу уже шесть лет. Пора за это время кое-чему научиться. Требуйте с меня много и очень много. Это самое основное в моем выступлении. Подойдите ко мне, как к писателю, отвечающему за свое произведение в полной мере, как художник и как коммунист. Высокое качество, большая художественная и познавательная ценность - вот требования нашего могучего народа к произведениям советских писателей. И делом нашей чести является выполнение этих справедливых требований.

   То, что среди нас уже нет Алексея Максимовича Горького, великого писателя и замечательнейшего человека, страстно, непримиримо боровшегося со всяческой пошлостью и бесталанностью в литературе, заставляет партийную группу Союза писателей, каждого члена партии и каждого беспартийного большевика-писателя еще глубже осознать всю ответственность за нашу работу.

   В связи с этим мне хотелось сказать о нашей дружбе. Я пришел в советскую литературу из комсомола. Традиции нашей партии и комсомола дают непревзойденные примеры творческой дружбы. Они учат нас уважать свой труд и труд товарища, они говорят о том, что дружба - это прежде всего искренность, это - критика ошибок товарища. Друзья должны первыми дать жесткую критику для того, чтобы товарищ мог исправить свои ошибки, иначе его неизбежно поправит читатель, который не желает читать недоброкачественных книг.

   Вот эту замечательную дружбу мы должны укреплять в среде писателей, ибо осталось еще кое-что от той особенности в нашей среде, которую мы получили в наследство от старого, когда писатель был "кустарь-одиночка".

   Нужно честно пожать друг другу руки, отмести навсегда все отравляющее, желчное, что осталось от прошлых групповых стычек, принесших горечь, неправильных методов критики и воздействия друг на друга, когда интересы группы ставились выше интересов советской литературы.

   В нашей среде есть также люди, которых великий Сталин назвал "честными болтунами". Они много болтают, но не работают. А в нашей стране каждый писатель должен прежде всего работать и над собой и над своим произведением. Есть у нас и "литературные жучки", для которых нет никаких авторитетов. О виднейших писателях нашей страны они говорят с пренебрежением, для всех у них есть клички и куча недоброкачественных анекдотов, сплетен и прочего мусора. Это уже непросто болтуны, это хуже. С этими разносчиками сплетен и слушков мы должны повести беспощадную борьбу. Здесь нужен хороший, свежий ветер, и вся эта пыль отсеется.

   Наше сегодняшнее собрание происходит после недавнего заседания Президиума Союза советских писателей, посвященного творческому отчету одного из наших писателей. Я хочу, чтобы и наше собрание шло на таком же высоком уровне.

   Каждый из вас прочел первую книгу романа "Рожденные бурей". Это три с половиной года работы. Давайте же поговорим о моих ошибках. Это нас сблизит, ведь у нас одна цель - чтобы советская литература была самой прекрасной. Принципиальная критика помогает писателю расти, она облагораживает. И только самовлюбленные, ограниченные люди не выносят ее. Мы же должны доверить друг другу свои тревоги и волнения. Будем открыто рассказывать о своих неудачах. Когда я получил письмо т[оварища] Накорякова, в котором он прямо и умно рассказал мне о моих недостатках, я почувствовал к нему уважение. Поэтому я прошу отнестись ко мне, как к бойцу, который может и желает исправить недочеты своей работы. Критика меня не дезорганизует. Наоборот, она скажет мне о том, что я нахожусь в кругу друзей, которые помогут мне вытянуть тяжесть. Я никогда не забываю, что я еще не так силен в художественном мастерстве, что мне есть чему поучиться у вас. Художник должен чувствовать под собой крепкую советскую землю, не отрываться от нее. Печальна участь тех, кто отрывается от коллектива, возомнив себя сверхгением или непризнанным талантом. Коллектив всегда поднимет человека и поставит его крепко на ноги.

   Я буду слушать вас с большим волнением. Но помните, что идти надо по линии наибольшего сопротивления, с наибольшими требованиями ко мне.

   Откройте же артиллерийский огонь. Это даст мне еще больше сил и желания немедленно же приняться за работу, для того чтобы закончить первую часть своего нового романа.

   Простите меня, если я не смог достаточно ясно сформулировать свои мысли.

   Я могу в течение нескольких минут набросать силуэт, контуры той обстановки, в которой будут бороться герои моего романа. Как вы знаете, первая книга охватывает конец [19]18 года в одном из уголков Украины. Она показывает уход немцев, борьбу рабочего класса и крестьянства с польскими помещиками и буржуазией.

   Во второй книге будет показано собирание сил пилсудчиков, захват ими части Украины и их блок с Петлюрой, который затем окончательно продается панам. По другую сторону баррикад - организация Красной Армии из мелких партизанских отрядов, борьба крестьянских масс против помещиков, стихийные восстания, которые под руководством большевиков превращаются во всенародное движение против иноземных оккупантов. Красная Армия громит петлюровские банды.

   Третья книга покажет уже не прикрытую ничем интервенцию Антанты в лице панской Польши. Героическое сопротивление малочисленной 12-й армии, состоящей из полураздетых и полуобутых бойцов. Тринадцать тысяч против шестидесяти тысяч прекрасно одетых и вооруженных до зубов польских солдат.

   Поляки занимают Киев. Польская буржуазия торжествует. Но под Уманью собирается железный кулак Конной армии. Страшный удар - и поляки катятся назад.

   Наше победное наступление и изгнание зарвавшихся интервентов из Украины. Здесь будет показан вандализм фашизма. Уничтожение прекрасных зданий, мостов, бессмысленное варварское истребление всего, что попадается под руку. Поджог деревень, взрывы железнодорожных станций, путей. Кровавый путь озверелых белогвардейцев, "защитников культуры".

   Вот на этом фоне будет показана борьба молодых товарищей, руководимых большевиками, за освобождение нашей родины. Все они будут, в той или другой обстановке, показывать, как происходили эти события и как мужала эта героическая группа молодых рабочих-коммунистов, комсомольцев, закалявшихся в этой ожесточенной борьбе. Вот силуэт целой книги. Как видите, я не затрагиваю судеб отдельных действующих лиц. Если это нужно, я могу рассказать и об этом.

  

  

   Т[оварищ] Феденев прав, что книга должна выйти скорее, но над книгой надо поработать, учтя весь опыт собрания, которое, я буду говорить открыто, дало мне много конкретных, ясных представлений, над чем надо работать. Я с большим вниманием слушал ваши предложения.

   Выступление т[оварища] Герасимовой мне понравилось. Она высказала замечательно четко умные мысли.

   Теперь о книге.

   Вопрос о дополнительной работе над ней решен ясно. Замечания Ставского и остальных товарищей понятны и ясны для меня. Книга не получила разгрома, который я принял бы так же, как и целый ряд разгромов, которые жизнь приносит настоящему бойцу.

   Мы знаем, что победа гладко, без препятствий не дается. Таких побед в истории почти не бывало. И победа в нашей стране и победа каждого в отдельности - это преодоление препятствий.

   Если бы сегодня было доказано ясно и понятно (а я чуткий парень, и не надо меня долго убеждать в истине), если бы было признано, что книга не удалась, то результатом этого могло бы быть одно: утром завтра я с яростью начал бы работу. Это не фраза, не красивый жест, потому что жизнь без борьбы для меня не существует. На кой черт она мне сдалась, если только жить для того, чтобы существовать! Жизнь - это борьба.

   Когда Колосов предлагал мне основательно работать над романом "Как закалялась сталь", я не говорил, что делать этого не буду, хотя для меня это было необычайно тяжело, потому что я был очень слаб физически: я перенес тогда сильное воспаление легких.

   Сейчас в основном мне понятны недостатки книги. И еще понятна одна вещь: такие заседания, как сегодня, не проходят бесцельно.

   Завтра я отдохну, позволю себе эту роскошь, а послезавтра еще раз прочитаю несколько раз ваши замечания и начну работать над теми местами, которые, как говорит Ставский, требуют переделки. Для этого нужно три месяца, я думаю, серьезной работы. Но, работая в три смены, можно сделать за один месяц. Кстати, у меня бессонница, и это найдет свое полезное применение в работе. Один лечится тем, что отдыхает, другой лечится работой. Через один месяц я думаю представить Центральному Комитету комсомола книгу, на которой, возможно, будет поставлено слово "да".

   Большинство замечаний прекрасно могут быть использованы и во втором томе, потому что сейчас мы имеем только треть книги. Сейчас, имея этот сигнал, эти дружеские замечания, я приступлю к работе, и т[оварищи], которые хотят быстрейшего выхода этой книги, будут удовлетворены.

   Значит, через месяц ЦК комсомола должен получить первый том романа "Рожденные бурей" уже без тех погрешностей, о которых мы здесь говорили. Но здесь есть одна вещь, и товарищи писатели меня поймут,- выправлять книгу писатель должен собственной рукой. Продумывать неудачные фразы должен сам автор. Ведь каждому понятно, что писатель, который любит свою книгу, не может отдать ее другому писателю, может быть глубоко талантливому, чтобы тот ее "дописывал".

   Я вас уверяю, что если бы вы пришли к пятисотницам в середине года и сказали: "Давай я тебе буду копать", они бы вас не пустили. Они бы сказали: "Закончим, но своими руками".

   Я этим ни в коем случае не умаляю ценности замечаний, которые здесь сделаны. Они во многом помогут сделать книгу лучше, но писатель должен продумать все это сам.

   Да, мне нужен глубоко культурный редактор, чтобы не было таких ошибок, как в книге "Как закалялась сталь": там в сорока изданиях повторяется "изумрудная слеза".

   Я по простоте своей рабочей упустил, что изумруд зеленый. Это была детская ошибка. Ведь это писалось шесть лет тому назад. ЦК комсомола считает меня в своем активе как хорошего комсомольца. За все время комсомольской жизни я не получал выговора за неряшливость, за невыполнение директив ЦК. Поэтому и это задание выполню как можно скорее. Я это не в шутку говорю. Надо поднять это произведение на несколько ступеней вверх, чтобы не было стыдно выйти в свет, выступить с новой книгой.

   Ведь существует мнение, что в первую книгу писатель вкладывает весь опыт жизни и она бывает наиболее яркой и глубокой. Вторую книгу делать труднее. Ваши замечания, друзья, я продумаю. Побольше б нам таких дружеских встреч.

   Я верю, что товарищ Ставский и вся партгруппа Союза писателей будет идти по этому пути.

   Выступления Александра Серафимовича, Фадеева, Асеева, Герасимовой меня глубоко тронули. Я только думаю, что критиковать нужно было еще крепче. Вот т[оварищ] Асеев в этом отношении шагнул вперед.

   В отдельности мы каждый можем ошибиться. Как бы талантлив человек ни был, но коллектив всегда умнее и мощнее.

   Спасибо, друзья мои, за те хорошие, четкие и правдивые выступления ваши, которые я здесь прослушал. Теперь мы с вами уже знакомы. Теперь для меня товарищ] Герасимова живой человек. Фадеев то же самое. Я их чувствовал в борьбе, в стройке, но не сталкивался с ними.

   Думаю, что вторая книга тоже будет поставлена на обсуждение, и тогда огонь по мне будет более решительным.

   А теперь большое спасибо, дорогие товарищи, за эту полезную беседу.

  

   15 ноября 1936 г.

  

  

  

  

  

   Во дворе, повидимому, совещались. Затем Заремба крикнул:

   - Последний раз спрашиваю: сдаетесь? Дом окружен целым эскадроном. Никому не уйти живым. Сдавайтесь, пока я не раздумал. Черт с вами, обещаю отпустить на все четыре стороны, только сдавайтесь и выпустите графиню!

   Теперь все в домике переглянулись.

   - Кто им поверит? - глухо проговорил Птаха. Тогда с пола поднялась Людвига.

   - Разрешите мне поговорить с этим офицером, и я добьюсь вам свободы! Прошу вас поверить моему честному слову, что я вас не обману! Ведь сопротивление бесполезно. Они вас убьют. Я умоляю вас, пане Раевский! - еще более волнуясь, обратилась она к Раймонду.

   Подавленный Раймонд даже не взглянул на нее.

   - Пани графине можно верить. Она славная женщина, не в пример пани Стефании,- неожиданно поддержала Людвигу Франциска.- Она среди графов самая честная и добрая!

   Птаха несколько мгновений пристально всматривался в Людвигу. Она ответила ему правдивым взглядом.

   - Что же, пущай говорит. Увидим, куда оно пойдет,- наконец, согласился он.

   Никто не возразил. Безвыходность положения была ясна всем.

   - Говорите! - согласился Раймонд.

   - Пане Заремба, это говорю я - Людвига Могельницкая!

   - Вы живы, вельможная пани? Не тревожьтесь, мы сейчас вас вызволим! - кричал ей Заремба.

   - Я жива и здорова. Вы обещаете, пане поручик, что отпустите всех, здесь находящихся, на волю? Тогда они сдадутся без боя...

   - Отпущу. Пусть сдаются.

   - Это слово дворянина и офицера? Я за вас поручилась своей честью. Вы меня не опозорите? Скажите прямо!

   - Пусть сдаются, отпущу на все четыре стороны.

   - Я верю вашей чести, пане Заремба, и буду просить находящихся здесь сдаваться.

   Людвига обернулась к Раймонду.

   - Я знаю Зарембу - это честный офицер. Он выполнит свое слово. Сложите оружие, и он отпустит вас на свободу, я верю в это! - умоляюще говорила она.

   - Что ты скажешь, Сарра? - спросил Раймонд, нагибаясь к сидящей на полу девушке.

   - Обманут они нас, Раймонд... Какой позор! Что мы наделали!..

   - Нет, они не посмеют этого сделать. Я буду вас защищать,- уверяла ее Людвига.

   После короткого совещания решено было сдаться. Первым на крыльцо вышел Птаха. Он сразу же наткнулся на труп хромого партизана. И ему впервые стало страшно.

   Дом был окружен солдатами. Около крыльца стоял с револьвером в руке Заремба. Птаха взглянул ему в глаза и понял, что дальше этого двора не уйти. И ему стало жаль себя.

   Последними вышли женщины, среди них Людвига. Парней сразу же стали обыскивать. Несколько солдат бросились в дом забирать оружие.

   - Поздравляю вас, графиня, со счастливым исходом! - взял под козырек Заремба, щелкая шпорами.

   - Добрый день, пане Заремба! - пожала ему руку Людвига.

   - Уберите этих отсюда! - приказал он и повернулся к. Людвиге.- Скажите, как эти негодяи с вами обращались?

   - Очень хорошо. Вы их сейчас отпустите? Заремба презрительно усмехнулся.

   - Стоит ли говорить об этой швали! Слава богу, что вы живы! Пан полковник всю ночь не спал. Пойдемте, я вас проведу к саням. Пан Владислав тоже здесь. Мы с ним немножко поссорились, он там...- сказал Заремба и подал Людвиге руку.

   - Пане Заремба, я хочу, чтобы вы их отпустили при мне. Я, конечно, верю вашему слову, но они поверили только мне, и это меня обязывает,- начиная тревожиться, сказала Людвига.

   - О каком слове может идти речь? Вы помогли нам, за это большое спасибо. А с этим быдлом нечего церемониться.

   Как бы иллюстрируя его мысли, один из солдат толкнул Олесю прикладом в спину.

   - Пошла, говорят тебе! - шипел он на девушку, не желавшую уходить.

   Олеся упала. Птаха кинулся к солдату.

   - Не смей бить!

   Сержант Кобыльский страшным ударом приклада в лицо свалил Андрия на землю.

   - Ах, вот ваша честь, убийцы! - крикнула Сарра.

   Один из солдат ударил ее плетью по лицу. Опрокинув стоящего перед ним солдата, Раймонд бросился на защиту. Заремба выстрелил в него, но промахнулся. Град ударов посыпался на Раймонда. Его били прикладами, нагайками...

   Безоружный Леон кинулся в эту гущу спасать товарища.

   Во время этой свалки жандармский сержант Кобыльский и двое солдат схватили поднявшуюся Олесю и потащили ее, Франциска бросилась за ними.

   - Куда вы ее тащите, негодяи! Пани графиня, спасайте же! - кричала Франциска, обезумев.

   Она не отпускала Олесю.

   - Заремба, остановите эту подлость! Я презираю вас! Вы... негодяй! - вскрикнула Людвига.

   Лицо поручика залилось густой краской.

   - Отставить! По местам, пся ваша мать! - заорал он: - Кобыльский, бросьте девчонку, говорю вам!

   Солдаты прекратили избиение и медленно отходили в сторону. Жандармы отпустили Олесю. Кровавые полосы от нагаек на лицах Сарры и Раймонда, кровь на лице неподвижно лежавшего на снегу Птахи и все только что происшедшее казалось Людвиге кошмаром. Залитый кровью Птаха шевельнулся. Он пришел в себя. Людвига нагнулась над ним, рыдая. Она помогла ему подняться. Он встал, пошатываясь, взглянул на нее с дикой ненавистью и, судорожно кашляя, еле шевеля разбитыми губами, выплюнул на ладонь три окровавленных зуба.

   - Пойдемте, графиня. Вам здесь не место,- сухо сказал Заремба.

   - Я не пойду ни на шаг отсюда, пока вы не отпустите этих людей! - с отвращением отворачиваясь от него, сказала Людвига.

   - Прошу вас, вельможная пани, оставить это место. Вас ожидают сани. А с этими людьми будет поступлено по закону,- еще суше сказал Заремба.

   Людвига резко повернулась к нему. В ее глазах он прочел такое презрение, что ему стало неловко.

   - Заремба, вы - негодяй! Но знайте, знайте - если вы кого-нибудь из них убьете, я покончу с собой! Клянусь вам в этом!

   - Даю вам слово дворянина, графиня, что никого из них,- ответил он, отступая от нее на несколько шагов,- я не расстреляю. Отпустить же их не могу, не имею права.

   Окруженные солдатами, они шли тесной кучкой. Птаха все еще кашлял кровью, оставляя на белом снегу алые пятна. Их больше не били, потому что за их спиной ехали сани, в которых сидела измученная Людвига. Франциска сидела рядом с солдатом, ожесточенная, замкнутая.

   Раймонд крепко прижимал локоть Андрия к своей груди,- они шли под руку. Птаха был очень слаб.

   - Проспали мы свою честь, Раймонд! А зубы мне правильно выбили, чтоб знал, с кем плясать!..

  

   [1936 г.]

  

  

  

   Интересно проследить рост тиражей романа "Как закалялась сталь":

   1932 - одно издание - 10 000 экз.

   1933 - ничего

   1934 - пять изданий - 80 000 экз.

   1935 - семь изданий - 417 000 экз.

   1936 - тридцать шесть изданий - 718 000 экз.

   Общий тираж романа на 1 сентября с/г на всех языках - 1 225 000 экз.

  

   За границей роман издан в Чехословакии и Японии. Вскоре выйдет во Франции, Англии, Голландии.

  

   На днях закончен первый том романа "Рожденные бурей" (13 печатных листов).

   Весь роман задуман в трех томах.

   В ближайшие дни кончается мой "отпуск", и я приступлю к работе над вторым томом.

   У меня есть заветное желание - закончить роман к двадцатилетию Октябрьской революции. Я не могу, к сожалению, взять на себя такого обязательства, ибо для большевика обещать - значит сделать. А мое предательское здоровье может нарушить все сроки. Тем радостнее будет, если все же моя мечта осуществится.

   До сих пор широко распространено мнение, что писатель и поэт могут работать лишь в минуты вдохновения. Не потому ли многие писатели годами ждут этого вдохновения и ничего не пишут?

   Я убежден лишь в одном: вдохновение приходит во время труда. Писатель должен работать так же честно, как и каждый строитель нашей страны,- во всякую погоду, при хорошем и плохом настроении, ибо труд - это благороднейший исцелитель от всех недугов.

   Нет ничего радостнее труда.

   Я с нетерпением жду, когда окончится "приказанный" мне отпуск, чтобы снова взяться за перо.

   Вы спрашиваете меня, каковы мои планы, помимо "Рожденных бурей"? Не задавайте мне таких волнующих вопросов. Я могу забыться и развернуть перед вами такую фантастику желаний, что вы будете ошеломлены.

   Я хочу написать книгу для детей. Затем фантастический роман, а затем дописать последний том "Как закалялась сталь" под названием "Счастье Корчагина". А кроме всего, думаю учиться вглубь и вширь, учиться до последнего дня жизни.

   Это не парадокс, а необходимость. Для всех этих планов надо жить минимум десять лет.

   Интересно, что на это скажут врачи? Сказать по совести, очень хочется побить рекорд долголетия. Ведь чертовски хороша жизнь в нашей стране!

  

   [1936 г.]

  

  

   Я готов, друзья, принять самую суровую и требовательную критику от вас. Она мне необходима именно сейчас до опубликования книги, чтобы я смог внести все необходимые исправления.

   Прежде всего хочу знать общее впечатление от книги. Есть два рода книг. К первому принадлежат такие, в которых есть хорошие увлекательные места, но сами книги в целом плохи. И есть хорошие книги, но имеющие отдельные неудачные слабые места. Итак, каково общее впечатление от моей книги?

   Должен сказать, что полученные мной до настоящего времени отзывы о "Р[ожденных] б[урей]" положительны. Это меня несколько успокаивает. Я, откровенно говоря, боялся приезда Семы Трегуба. Вот, думаю, прочел он книгу, приедет и скажет: "Переходи, друг, на другую профессию! Ну, хоть рецепты на мыло выдумывай или бухгалтером куда-нибудь иди!" Нет, даже он не сказал этого, а он злой критик. Это облегчает,- когда книгу не ругают. Ведь она результат двухсполовинолетней работы. Я чувствую и понимаю, что книга далека от совершенства, и я никогда не успокоюсь на достигнутом. Я - самый злостный и придирчивый из всех своих критиков. Мне надо знать, будет ли она служить делу коммунистического воспитания молодежи, будет ли волновать сердца читателей и звать их к борьбе, к подвигам, даст ли образ молодого человека нашей эпохи? Или ее надо сразу, не доводя до печати, законсервировать в районе вот этого дома и скорее о ней забыть.

   Я получил отзыв от Г[ригория] И[вановича], от адъютанта маршала Ворошилова. Это положительные отзывы, и они меня немного успокаивают.

   Я решил собрать общественное мнение и уже потом дать право издательствам публиковать ее. Пока она послана только на просмотр. Меня очень интересует мнение "Комсомольской правды", как молодежной газеты. Это моя профессиональная газета, как у железнодорожника или шахтера есть своя. Их интересуют другие газеты, но своя прежде всего...

   Сцена в котельной возникла в результате разговора с Лахути. Он передал мне обращение Горького к писателям, в котором А[лексей] М[аксимович] просит писателей перестать копаться в себе, оставить психологически утонченные изыскания, а давать в книгах сильные характеры, большие страсти, давать людей огромного порыва, кипучего действия, которые будут волновать читателей.

   Мне известны три исключительные случая безумной храбрости наших бойцов во время гражданской воины. Я обобщил их и дал эпизод в котельной, я, как художник, имел право сделать это.

   Во время одного отступления Первой Конной армии отстал от отряда один боец, буденовец. Поляки заняли территорию. Штаб их расположился в поле, началось экстренное совещание. И вот в разгар споров из ржи вылетает конный буденовец, стреляет из нагана, убивает двух генералов, полковника, рубит человек пять штабных офицеров. Эта неожиданность парализовала всех, а пока пришли в себя - буденовец угробил девять человек и скрылся опять во ржи. Исчез бесследно, его так и не нашли. Потом он появлялся еще несколько раз, всегда неожиданно налетал, стрелял, рубил и вихрем уносился. И заметьте - он был в своей форме, в буденовке с алой звездой. Он не разоружился в тылу у врага, не скрывался. Это-человек необычайной отваги, какой-то легендарный герой. Но имя его осталось неизвестным, этот эпизод взят из книги Рыдз-Смиглы, это факт, а не фантазия. Опиши писатель такого бойца, не поверят читатели - надуманно скажут, таких не бывает в жизни. Но мы знаем, что борьба создает такие положения, которые совершенно невозможны в мирной, тихой обстановке.

   Второй случай рассказан Пилсудским в его книге "Двадцатый год". Во время отступления поляков состояние их армии было крайне угнетенное, их терроризовала красная конница. А наша разведка из семнадцати человек с четырьмя пулеметами в пылу борьбы вырвалась вперед на шестьдесят - семьдесят километров и оказалась отрезанной. Эти смельчаки ночью налетели на штаб польской дивизии с дикими криками, с гиканьем, стрельбой. Они в красных штанах, в буденовках с алыми звездами (даже летом бойцы Первой Конной не снимали суконных красных брюк и ватных шлемов - в этом было особое щегольство). Они сразу создали невероятную панику. Поляков охватил дикий страх. Судя по шуму, можно было подумать, что напала большая часть. Тем более что Первая [Конная] армия обрушивалась на врага всей массой. И началось дикое непонятное отступление. Семнадцать человек гнали целую дивизию - четыре тысячи пятьсот человек - и за ночь прогнали ее на шестьдесят километров. Дивизия сдала Ковель, а через четыре дня подоспели наши войска и закрепили победу. Надо воспитать з молодежи сознание, что даже один боец, в самом безвыходном как будто положении, найдя в сердце своем мужество, может принести огромный вред врагам. Надо воспитать отвагу и решимость биться до последней возможности. Типом Птахи хочу доказать это положение. Девятьсот человек пассивных рабочих выброшены на улицу, это беспомощная, испуганная толпа. А Птаха один, запершись в котельной, поднимает весь город и защищается, как львенок, от легионеров. Порывы такой отваги, отваги вопреки логике, иногда нужны, они доказывают пассивным массам, что нет безвыходных положений, отвага сопротивления крушит все. Если это удалось показать, то я рад...

   Мне говорили, что я не прав, позволяя своим молодым героям потерять бдительность, начать танцевать с врагами и сорвать дело спасения старших товарищей. Но ведь это молодежь, доверчивая, неискушенная, ее так легко обмануть. Будь здесь Сигизмунд Раевский, это было бы невозможно. Эта сцена должна учить бдительности, заронить навсегда в сердца молодежи ненависть к врагу. И нас обманывали. Вспомните, что сделал пролетариат, отпустив генералов Краснова и Корнилова. Сколько это стоило крови. Некоторые не верят, что графиня могла пойти танцевать с рабочими. Но эта хитрая пани, она старается все использовать для своего спасения. И в чем дело? Я сам знаю случай, когда заключенная в ЧК польская аристократка кокетничала с молодым красноармейцем, старалась влюбить его в себя, чтобы при его помощи бежать. Мы знаем цену благородству аристократов. Их гордость продажна. Они свою честь и герб впридачу продадут за деньги.

   Некоторые товарищи беспокоятся, не снижается ли образ и честь комсомольцев? Но эта сцена - следствие гуманизма, доверчивости ребят. Как можно воевать с женщинами? Птаха горел жаждой мести и убийства, отправляясь в налет на имение Могельницких, а много он там убивал? "Мы с бабами не воюем", и он прячет карабин за спину, чтобы не пугать женщин. А аристократы в таком положении перебили бы всех. Мы видим, что делается сейчас в Испании. За свою доверчивость, гуманность они страшно и жестоко поплатились, и в другой раз они уже не повторят ошибки. Они получили первый урок предательства врага и выросли на голову, как бойцы. Нельзя делать их кристальными, как хочется некоторым, надо показать формирование их и как бойцов и как комсомольцев.

   Да, тогда проводимая мной мысль "Враг не знает пощады",- не была бы так ярка и отчетлива. Они расплачиваются за свое человеческое отношение к аристократам, за свою рабочую простоту. На этом примере показываю, что врага надо уничтожать до конца, ни на минуту не верить его честности. Если бы с молодежью был хоть один старый большевик, такой эпизод бы был немыслим...

   Еще нападают на меня за Людвигу. В последней главе она на высшем этапе своего беззубого гуманизма. Не надо смущаться ее гуманностью. Среди буржуазии есть такие типы. Это одиночки, которые способны видеть правду и понимать всю низость и падение своего класса. Они, может быть, искренно страдают от этого. Людвига не сможет больше жить с мужем, разведется и сбежит от ужасов войны в Англию, где у нее есть деньги. Бороться активно она не может. Она просто не желает видеть кровь, страдания. Такой тип надо ввести в семью Могельницких, чтобы показать эту семью изнутри, а также, чтобы показать, что все лучшее и честное уходит от них. Мы знаем, что из аристократии вышли одиночки, прекрасные революционеры (например Дзержинский). Обобщать это нельзя. Но надо показать, что все хорошее, не втянутое в жуткую грязь, стоит на стороне пролетариата. Надо показать, что буржуазия и аристократия - гибнущие классы, что раскол, процесс гниения в их среде идут нам на помощь.

   Кроме того, на примере Людвиги показан вред, приносимый гуманистами ее типа. Без нее юноши защищались бы до конца. А она, хоть и невольно, предала их. Это суровый урок для ребят.

  

   2 октября 1936 г.

  

  

  

  

   "Кто смеет считать большевика неработоспособным, пока у него бьется сердце?"

   "Если жизнь ударила тебя в грудь, не ползи назад, а сейчас же наступай на нее".

   "Меня всегда поражала и глубоко трогала необычайная простота товарища Сталина, проявляющаяся в его образе жизни, его речах и даже в его костюме".

  &nb