Плеханов Георгий Валентинович - Еще о Чернышевском

ении к своей, только что названной, "Истории десяти лет" повторяет тот самый взгляд на роль борьбы классов в социальной и политической истории Франции, который мы встречаем у г-жи Сталь, Сен-Симона, Консидерана, а также у историков времен реставрации. Что Чернышевский хорошо знал Луи Блана, - так же, впрочем, как и всех других, перечисленных мною авторов, - это, конечно, знает и отмечает в книге сам Ю. М. Стеклов. Описывая те цензурные препятствия, с которыми приходилось бороться Чернышевскому, он говорит: "и даже в статьях о июльской монархии Чернышевский не решился сразу указать свой источник, только в примечании (на третьем печатном листе) он осторожно намекает на "Историю десяти лет", но имени автора, Луи Блана, так и не приводит" {"Н. Г. Чернышевский", стр. 23-24.}. Прибавлю еще вот что: упоминаемая здесь Стекловым статья о июльской монархии составляет непосредственное продолжение статьи: "Борьба партий во Франции", в которой Ю. М. Стеклов нашел поразившую его мысль о борьбе классов, как об одном из главных исторических условий роста монархии, во Франции и других странах.

   Ввиду всего этого можно сказать, что сделал бы большую несправедливость тот читатель, который упрекнул бы Ю. М. Стеклова в излишнем "историзме". Нет, "историзмом" наш автор не грешит!

   Но я еще не кончил. Чтобы, со своей стороны, не погрешить против "историзма", я оставлю иностранных авторов и обращусь к русским.

   В первой книжке "Москвитянина" за 1845 год М. П. Погодин напечатал свою статью: "Параллель Русской истории с историей Западных Европейских государств относительно начала". В этой статье он доказывал, что западные государства произошли вследствие завоевания, которое наложило свою печать на всю их последующую историю. История эта характеризуется взаимной борьбой классов. Сначала средний класс боролся с аристократией, а теперь низшие классы борются со средним: "В наше время низшие классы, вслед за средним, являются на сцену, и точно как в революции среднее сословие боролось с высшим, так теперь низшие готовятся на Западе к борьбе со средним и высшим вместе. Предтечей этой борьбы уже мы видим: сенсимонисты, социалисты, коммунисты соответствуют энциклопедистам, представившим пролог к Французской революции"

   Я нахожу, что это довольно выразительно. А строки, которые я сейчас приведу, еще выразительнее

   Погоди" имеет свою "формулу прогресса", как выражались потом Лавров и Михайловский. Она гласит так:

   "Завоевание, разделение, феодализм, города с средним сословием, ненависть, борьба, освобождение городов, это - первая трагедия европейской трилогии. Единодержавие, аристократия, борьба среднего сословия, революция, это - вторая. Уложения (т. е., европейские конституции, как результат борьбы классов. Г. П.), борьба низших классов... - будущее в руце божией".

   Оставляя в стороне будущее, нельзя не заметить, что Погодин высказывает здесь тот самый взгляд на борьбу классов, который впоследствии вошел, как одна из составных частей, - но только как одна из таких частей, - в материалистическое объяснение истории. И заметьте, что названная статья Погодина появилась в 1845 году, т. е. в том самом году, когда Маркс писал свои тезисы о Фейербахе.

   Следуя методу Ю. М. Стеклова, можно на этом основании совершить целый переворот в истории социализма... Я не имею ни малейшей охоты совершать подобный переворот. Я тем меньше расположен к этому, что по поводу исторической "Параллели" Погодина Герцен в том же 1845 году сделал в "Отечественных Записках" следующее поразительно верное замечание: "Параллель Русской истории с историей Западных государств" написана ясно, резко и довольно верно, даже в ней было бы много нового, если бы она была напечатана лет двадцать пять назад" {Не имея под руками "Москвитянина" и "Отечественных Записок", я цитирую Погодина и Герцена по Барсукову: "Жизнь и труды М. П. Погодина", книга восьмая, С.-Петербург 1894 г., стр. 114-115.}.

   Вычтите двадцать пять из сорока пяти - получится двадцать. Стало быть, замечание Герцена переносит нас в двадцатые годы, в ту эпоху, когда начинали распространяться идеи г-жи Сталь, Гизо, Минье, Огюстена Тьерри и т. д. Герцен совершенно прав! В лето от Р. X. 1845-ое взгляд Погодина на борьбу классов был уже далеко не нов. Но почему же Ю. М. Стеклов нашел его новым, встретив его в статье Чернышевского, написанной в конце пятидесятых годов?

   Ю. М. Стеклов сделал большой промах. Но если мы захотим вдуматься в вопрос о том, почему он промахнулся, то увидим, что тут, - по выражению Чернышевского, -"не вина его, а беда его".

   Тут виноват "субъективизм", свирепствовавший у нас в продолжение целой четверти века (годы семидесятые, восьмидесятые и половина девяностых). Субъективизм довел идеалистический взгляд на историю до нелепостей, до карикатуры, и, благодаря ему, "бедная русская мысль" весьма основательно позабыла то, что она знала уже в сороковых годах. В числе многих позабытых мыслей оказалась и мысль об историческом значении борьбы классов. Так объясняется промах Стеклова, если взглянуть на него с точки зрения "историзма".

   В подготовляемой теперь мною к печати статье: "Погодин и борьба классов" я покажу, как относится точка зрения Погодина к точке зрения научного социализма. Читатель увидит там. что знакомый нам теперь взгляд на историческое значение борьбы классов нисколько не мешал ему оставаться идеалистом. И я надеюсь, что Ю. М. Стеклов оспаривать меня не станет.

   На Западе, под влиянием реакции, вызванной событиями 1848-1849 гг., появился свой исторический "субъективизм", больше всего боявшийся именно мысли о борьбе классов. Поэтому западноевропейские историки второй половины XIX века совсем позабыли великое открытие, сделанное историками первой половины того же XIX века и заключавшееся в том, что, - по энергичному выражению Гизо, - вся история Европы была "сделана войною классов" {Употребляя это выражение, Гизо говорил собственно о Франции, но в других местах он очень ясно давал понять, что этот взгляд применяется у него ко всей истории Западной Европы после падения Рима.}. И это обстоятельство не осталось без сильного влияния даже на представления социалистов. До сих пор на Западе нередко можно встретить сторонника научного социализма, наивно думающего, что Маркс был первым писателем, понявшим великое историческое знание борьбы классов. В статье "Augustin Thierry et la conception materialiste de l'historie", напечатанной в парижском журнале "Ere nouvelle" за 1895 год {Не помню сейчас, в какой именно книжке, и не могу справиться, не имея под руками этого, давно уже прекратившегося, журнала. По правде сказать, я даже не вполне уверен, что названная статья появилась в 1895, а не в 1896 году. Но ведь это и не важно.}, я, на примере французских историков реставрации, показал, что это большая ошибка. По-русски я сделал то же отчасти в своей книге: "К вопросу о развитии монистического взгляда на историю" (глава II: "Французские историки времен реставрации") и в особенности в предисловии ко второму изданию моего перевода "Манифеста Коммунистической Партии". Ю. М. Стеклову известны эти работы, по крайней мере те, которые писаны по-русски. Если бы он не был увлечен предвзятой мыслью насчет воображаемой им неправильности моего суждения о месте, занимаемом Чернышевским в истории развития социалистической теории, то он принял бы во внимание эти работы и не сделал бы только что отмеченного мною огромного промаха.

   Очень возможно, что мои ссылки на г-жу Сталь, Гизо, Погодина, Герцена и пр. привели в недоумение некоторых читателей, не окончательно разорвавших с идеалистическими традициями. Такие читатели спросят меня; в чем же заключается отличительная черта научного социализма, если не во взгляде на огромное значение борьбы классов и вообще "экономики"? На этот вопрос я позволю себе ответить ссылкой на одну из своих прежних статей.

   "Дело в том, что как Сен-Симон, Консидеран и другие социалисты-утописты, так и историки, видевшие в отношениях собственности важнейшую основу общественного здания, а в развитии этих отношений - главную причину общественного движения, были все-таки идеалистами. Они понимали общественное значение экономики, но они не видели той коренной причины, от действия которой зависит экономический строй всякого данного общества" {См. мою статью: "Белинский и разумная действительность" в сборнике: "За двадцать лет".}.

   Какою же коренной причиной определяется этот строй? Развитием производительных сил. На это и указал Маркс. В этом и заключается его величайшая заслуга как основателя исторического материализма и научного социализма {Подробнее см. мою книгу: "К вопросу о развитии монистического взгляда на историю".}. Те социалистические писатели, которые не понимали решающей важности этой причины, оставались, - как бы ни были проникнуты материализмом встречающиеся у них отдельные исторические или социологические взгляды,- идеалистами в истории. Но, оставаясь идеалистами в истории, они, естественно, были утопистами в социализме: ведь не трудно понять, что одно вытекало из другого.

   А Чернышевский? Как смотрел он на вопрос об историческом значении развития производительных сил?

   Ю. М. Стеклов отвечает: "Единственный серьезный пробел в историко-философских воззрениях Чернышевского заключается в том, что он не указал определенно на решающее значение развития производительных сил, как основного фактора исторического процесса" {"H. Г. Чернышевский", стр. 176.}.

   Легко сказать: "единственный пробел". Но дело в том, что этим единственным пробелом весь спорный вопрос решается окончательно и бесповоротно.

   Ю. М. Стеклов сам чувствует это. И вот, в другом месте своей книги, он пытается уменьшить вес этого своего признания. Он показывает, что Чернышевский не боялся промышленного развития (как боялись его впоследствии наши народники). И это так. Но это дело даже не другое, а "десятое", как выражался Базаров. Промышленного развития не боялся ни один либеральный экономист. Но значит ли это, что все либеральные экономисты смотрели на развитие производительных сил глазами Маркса? Значит ли это, что они были историческими материалистами?

   Если Чернышевский не боялся промышленного развития, то это еще не значит, что он близко подошел к историческому материализму. Это значит только то, что очень ошибаются Ю. М. Стеклов и г. Иванов-Разумник, считающие Чернышевского родоначальником нашего народничества.

   Еще одно слово. Знает ли Ю. М. Стеклов, каким образом анархист В. Черкезов "доказал", что Маркс и Энгельс были не более, как плагиаторы? Он взял нередко встречающиеся у социалистов-утопистов материалистические мысли о важном значении экономики и борьбы классов, сопоставил эти мысли с указаниями тех же писателей на эксплуатацию пролетариата буржуазией, на рост общественного неравенства и т. п. и решил, что Маркс и Энгельс были воронами в павлиньих перьях, что они все накрали у других. И нашелся даже один (петербургский) профессор политической экономии, которому "труд" В. Черкезова показался заслуживающим серьезного внимания.

   Но профессор дал ошибку: на самом деле "труд" В. Черкезова ровнехонько никуда не годится. Мне, разумеется, и в голову не приходит сравнивать этого анархиста с Ю. М. Стекловым. Тем не менее, я не могу не видеть, что Ю. М. Стеклов не вполне уберегся от того методологического недостатка, который привел В. Черкезова к его смешному абсурду: он тоже не выяснил себе, что собственно сделал Маркс и что сделано его предшественниками. Отсюда главный недостаток его книги.

   Некоторые христианские писатели, высоко чтя Аристотеля, пытались доказать, что он был христианином. Они не могли помириться с той мыслью, что хороший человек и глубочайший мыслитель мог оставаться язычником. Ю. М. Стеклов немножко напоминает мне этих добрых почитателей Аристотеля. Он никак не может помириться с той мыслью, что Н. Г. Чернышевский, обладавший глубоким умом и отличавшийся благородным характером, оставался на точке зрения утопического социализма. Однако история показывает, что в этом нет ничего невозможного: между представителями утопического социализма было не мало гениальных умов и светлых личностей. Если бы Ю. М. Стеклов вспомнил об этом, приступая к своему сочинению о Чернышевском, то он наверно меньше погрешил бы против "историзма".

   Усваивая идеи Фейербаха, мысль Чернышевского шла по тому пути, идя по которому нельзя было не придти, при новых исторических условиях, к точке зрения научного социализма. Этого достаточно, чтобы обеспечить ему одно из самых почетных мест в истории русской общественной мысли.