Плеханов Георгий Валентинович - Н. Г. Чернышевский

меновой стоимости предметов с внутреннею".

   Повторяем, "система экономических противоречий" Прудона не осталась без сильного влияния на взгляды нашего автора. Если Адам Смит относил, по замечанию Маркса, определение стоимости трудом к доадамовским временам, то Чернышевский, вместе с Прудоном, относит его ко временам лучшего будущего. А между тем мы уже знаем, что это определение соответствует не более и не менее, как современной нам некрасивой буржуазной действительности. Чернышевскому казалось невероятным, чтобы труд мог быть единственным источником стоимости в обществе предпринимателей, не заботящихся ни о чем, кроме прибыли, и обращающихся с "трудом" {Т. е., собственно, с рабочей силой.}, как с простым товаром. Он говорил, как мы знаем, что количество труда, необходимое на приготовление продуктов, никому не известно в буржуазном обществе {Мы не возразили на это, полагая, что читатель и сам увидит ошибку Чернышевского. Во избежание недоразумений сделаем, однако, здесь несколько замечаний. Что экономисты и "люди, имеющие прямое влияние на общественные дела", не знают, "сколько рабочих дней нужно, чтобы производить обильное снабжение всех серьезных надобностей для известного числа людей" - это очень вероятно, но это и совершенно понятно: им нет необходимости знать это; однако каждый рабочий, каждый мастер, каждый директор фабрики или завода, если не каждый фабрикант и заводчик, хорошо знают, какое среднее количество времени нужно для выделки единицы продукта, производящегося в их мастерской. Они могут не иметь подобных сведений относительно материалов, обрабатываемых у них, или орудий труда, употребляемых ими в дело, но производители этих материалов и этих орудий хорошо осведомлены на этот счет. Таким образом, если вся сумма труда, употребленного на данный продукт, и неизвестна, то хорошо известны отдельные слагаемые, т. е. количества труда, прибавляемые к продукту на каждой ступени его производства. Прядильщику известно, во сколько времени можно приготовить фунт пряжи, ткачу известно, во сколько времени можно соткать ее, портной знает, сколько рабочих дней нужно ему, чтобы сделать из данной материи данный костюм и прочее. Сбывая свою пряжу ткачу, прядильщик должен принимать в соображение лишь то слагаемое, то количество труда, которое он сам прибавил к продукту, до остальных ему нет никакого дела.

   Мы говорили, правда, что труд отдельного производителя может и не быть средним, общественно-необходимым, трудом. Но это решается конкуренцией: если X тратит на приготовление своего товара вдвое больше времени, чем нужно по общественным условиям производства, то соперничество других производителей того же товара тотчас же покажет ему, как сильно он отстал "от века". Замечательно, что разбираемую нами мысль Чернышевский высказал именно в статье о конкуренции. Его внимание было поглощено соображениями о том, что производство возможно было бы и без конкуренции. Критикуя конкуренцию с утопической точки зрения, т. е. оттеняя ее невыгодные для общества последствия и вовсе не затрагивая вопроса об ее историческом происхождении и значении, Чернышевский, естественно, проглядел важнейшую сторону дела: ту роль, которую играет конкуренция в деле приведения меновой стоимости товаров к норме общественно-необходимого рабочего времени. Одной этой ошибки было бы достаточно, чтобы спутать все его экономические взгляды.

   Заметим здесь также, что то соображение его, по которому меновая стоимость не может определяться количеством труда, нужным на производство каждой данной вещи (потому что это количество никому не известно теперь в точности), напоминает подобное же соображение Родбертуса. Убежденный доводами этого последнего, один немецкий архитектор решился исправить этот важный недостаток буржуазного общества и принялся высчитывать среднюю производительность труда рабочих, занимающихся строительным делом (каменщиков, плотников, столяров и т. д.). Нет надобности прибавлять, что эта затея архитектора-родбертусианца не имела никаких серьезных последствий.}.

   Кроме того, Чернышевского сбивали еще и колебания товарных цен. Он знал, что "цена вещи именно и есть ее меновая стоимость, выраженная в деньгах". Но он знал также и то, что цены постоянно колеблются, и притом каждый производитель всеми правдами и неправдами старается получить за свой товар как можно больше, не стесняясь соображениями о так называемой "законной прибыли". Это, с одной стороны, заставило нашего автора признать, по примеру Милля, стоимость "явлением относительным", а с другой, - дало ему новый повод для нападок на буржуазное общество. "Чтобы оценка продукта делалась по его стоимости, - замечает он, - для этого нужно, чтобы некому было выигрывать от оценки предмета выше его стоимости, т. е. опять нужно, чтобы потребитель сам был и производителем. А при нынешнем экономическом устройстве это чистая невозможность". Та самая конкуренция, которая в действительности приводит товары к норме рабочего времени, кажется Чернышевскому главным препятствием, не позволяющим стоимости определяться трудом {Само собою разумеется, что, говоря это, мы имеем в виду простое товарное производство.}. По его мнению, "коренной недостаток соперничества - тот, что нормою расчета берет оно не сущность дела, а внешнюю принадлежность его, не стоимость, а цену" {То есть не издержки производства, а цену. Соч., т. VII, стр. 326.}. Выясняя различие взглядов на стоимость, свойственных Рикардо, с одной стороны, и А. Смиту и Мальтусу - с другой, Милль делает очень справедливое замечание: "Когда Рикардо и другие политико-экономы говорят, что стоимость вещи определяется количеством труда, они говорят не о том количестве труда, за какое обменивается вещь, а о том количестве, какое нужно на ее производство... Но, когда Адам Смит и Мальтус говорят, что труд - мера стоимости, они разумеют не тот труд, каким была или может быть сделана вещь, а то количество труда, какое обменивается или покупается за эту вещь". Чернышевский прибавляет к этому, что Адам Смит и Мальтус искали в труде "верного мерила не меновой, а внутренней ценности, или стоимости производства", и таким образом приближались "к истинному смыслу вопроса, который понят был их последователями, как вопрос о меновой ценности" {Там же, стр. 439.}. Выходит, что Рикардо только вследствие плохого понимания им Адама Смита и Мальтуса искал причинной связи между трудом и меновою стоимостью! Это уже совершенно неправильное понимание истории политической экономии.

  

  

   Мы подробно изложили и разобрали учение Чернышевского о стоимости, сопоставив его с современными научными взглядами на тот же предмет. Мы потому считали нужным сделать это, что учение о стоимости по справедливости считается краеугольным камнем науки о законах буржуазного хозяйства. Кто ошибается относительно этой простейшей категории буржуазной экономии, тот необходимо должен ошибаться и относительно других ее категории. Меновая стоимость выражает самое простое отношение производителей в общественном процессе производства. Другие категории, как, например, капитал, выражают собою уже гораздо более сложные и притом производные отношения. Поэтому правильное понимание их невозможно без правильного понимания стоимости. Смотря на буржуазную политическую экономию глазами утописта, - т. е. не находя нужным внимательно и хладнокровно изучать экономические законы буржуазного общества, которое представляет собою лишь печальное уклонение от "естественного порядка" и "противоречит всем требованиям теории". - Чернышевский, естественно, приходил к ошибочным выводам как насчет ныне существующих экономических отношений, так и насчет судьбы, ожидающей их в будущем. Сбивчивость его соображений о совпадении "меновой ценности с внутреннею" в социалистическом обществе является логическим следствием ошибочности посылок, лежащих в основе этих соображений. В своей критике буржуазной действительности он счел возможным взять за исходную точку политико-экономические теории Милля. Неудивительно, что в своих планах относительно будущего он сблизился с Прудоном. Его учение о стоимости служит поразительным доказательством этого сближения. В других отделах своего главного экономического сочинения Чернышевский, несомненно, имеет очень мало общего с Прудоном. Но и там коренной недостаток той точки зрения, с которой он смотрел на общественную жизнь, очень сильно дает себя чувствовать. И там он, недостаточно критикуя свои посылки, приходит к ошибочным, утопическим заключениям.

   Мы не станем долго останавливаться на его учении о "покупательной силе", т. е. о деньгах. Читатель, хоть немного знакомый с политической экономией, и сам понимает, что, разделяя взгляд Милля на меновую стоимость, Чернышевский ни в каком случае не мог пойти дальше его в уяснении экономической роли денег. И действительно, он согласен с Миллем во всем, что тот говорит о деньгах. Милль, подобно другим буржуазным экономистам, говорит о них много несообразностей. Чернышевский не замечает этих несообразностей. Он думает, что вопрос о деньгах почти совершенно исчерпан буржуазной экономией. "Господствующая теория очень ясно выставляет затруднительность прямого обмена продукта на продукт и необходимость такого общего орудия обмена всяких продуктов, каким являются деньги. Она превосходно объясняет свойства, нужные для хорошего орудия обменов, или для денег, и очень основательно доказывает, что лучше всех других продуктов и предметов годятся для исполнения роли денег благородные металлы. Все, что они говорили об этих сторонах вопроса, мы предполагаем известным читателю или предоставляем узнать из обыкновенных курсов политической экономии" {Там же, стр. 452-453.}.

   При таком взгляде на деньги, нашему автору оставалась открытой только одна область критики, т. е. опять-таки утопическая критика буржуазных отношений: оттенение невыгодных сторон денежного хозяйства, указание несоответствия этого хозяйства с требованием "теории". На этот счет он делает несколько весьма метких замечаний, которые, однако, ввиду неудовлетворительности общего понятия его о деньгах, не могли не сопровождаться совершенно ошибочными соображениями. Он справедливо утверждает, что при естественном хозяйстве, по самой логике отношений, невозможно такое экономическое подчинение человека человеку, какое возникает при денежном. По своему обыкновению он поясняет свою мысль примером.

   "Представим себе, - говорит он, - отношение между человеком очень богатым и человеком очень зажиточным при так называемом, в противоположность "денежному", - "естественном" хозяйстве, в котором деньги не играют важной роли. В табунах киргиза Абдаллы 10.000 голов; у киргиза Юсуфа весь табун состоит из 100 голов. Какую экономическую власть над Юсуфом может иметь Абдалла своим богатством, если они кочуют в такой части степи, куда еще не проникло денежное хозяйство? Предположив Юсуфа человеком обыкновенного характера, мы не можем не сказать, что он не имеет ни малейшего расчета становиться в экономическую зависимость от своего богатого соплеменника. Что такое, особенно нужное для него, может дать ему Абдалла? Лошадей и кумыса у Юсуфа довольно, он не нуждается в этих предметах. А кроме них, ничего не может предложить ему Абдалла. Предположим теперь, что введено в этом племени денежное хозяйство. Пусть лошадь круглым счетом стоит 10 руб. Абдалла располагает суммою имущества на 100 тысяч. Юсуф имеет его только на 1 тысячу рублей. Каждому из ежедневного опыта известно, каково при денежном хозяйстве отношение небогатого человека к соседу, который в 100 раз богаче его. Это отношение зависимое. Из чего возникает зависимость? Из того самого, что деньги служат всеобщею покупательного силою, дают возможность удовлетворения не одной какой-нибудь потребности, как дает продукт, прямо служащий для потребления, а общую возможность удовлетворения всяким вообще наклонностям и желаниям. Человек может чувствовать, что ему нет нужды в том или другом предмете, что этот известный предмет был бы для него лишний: но он никак не может чувствовать уверенности, что ему никогда не понадобится ничего. А чтобы не желать денег, надобно иметь такую уверенность, и не только за настоящее или ближайшее будущее, а за всю свою будущность" {Там же, стр. 453-454.}. Развивая далее эту мысль, Чернышевский говорит, что "только в деньгах приобретается человеком экономический источник совершенно праздного наслаждения". Это совершенно верно, в том смысле, что развитие денежного хозяйства, т. е. товарного производства, необходимо приводит на известной ступени своего развития к превращению в товар рабочей силы и тем самым к эксплуатации одного класса другим. Но экономические свойства "денег" означают не что иное, как взаимные отношения людей в общественном процессе производства. Между тем, Чернышевский, по-видимому, склонен объяснять их свойствами того материала, из которого делаются деньги. Он рассуждает так: "Почти все предметы, прямо служащие для потребления, очень недолговечны. Значительным исключением из этого правила можно назвать только благородные металлы, материал, из которого делаются деньги, от которых довольно мало отличаются и золотые или серебряные слитки, хотя бы и не имели штемпеля, делающего их деньгами в строгом смысле слова (Чернышевский хочет сказать - монетой). Остальные важные в экономическом отношении предметы не имеют свойства долго сохраняться сами собой, - это свойство принадлежит только деньгам. Есть многочисленный разряд продуктов, которые не могут быть далее нескольких лет сбережены никакою заботливостью. Сюда принадлежит хлеб, во всех земледельческих странах самый главный по своей ценности продукт. Эти продукты сохраняются только воспроизведением, то есть посредством переработки продукта такою же массою труда, какая была нужна на первое производство. Другие предметы долго остаются целы, - например, каменные здания, - но требуют ремонта, который за несколько лет в сложности составит сумму труда, равную той массе его, которая требовалась на первоначальное производство предмета. Без этого они быстро теряют годность и ценность. Таким образом, говоря вообще, деньги отличаются от других продуктов тем, что продолжают существовать сами собой, без надобности в дальнейшем производительном труде, дают полное увольнение от него человеку, их имеющему, - между тем как сохранение всех других предметов требует продолжения работы, которою они первоначально приобретены".

   Почти излишне доказывать неудовлетворительность подобных объяснений. Читатель, вероятно, видит их и без наших указаний. Он видит, что Чернышевский повторяет здесь ошибку многих и многих экономистов, приписывавших вещам те свойства, которые в действительности принадлежат общественным отношениям. Значение денег так же мало определяется физическими свойствами благородных металлов, как меновая стоимость товара определяется его вещественными особенностями. Физические свойства благородных металлов делают лишь то, что они оказываются более подходящими для роли денег. Точно так же подчинение человека человеку, экономическое порабощение одного класса другим происходит при денежном хозяйстве не оттого, что деньги не требуют для своего сохранения никакого труда со стороны своего обладателя, а оттого, что развитое товарное производство приводит, как мы уже сказали это выше, к превращению рабочей силы в товар, к ее продаже и покупке, т. е. к ее эксплуатации. Только в силу такой эксплуатации деньги и могут служить "источником праздного наслаждения" не только для отдельных лиц, но и для целых классов; и, наоборот, без посредства такой эксплуатации деньги могли бы явиться источником "праздного наслаждения" разве лишь в том случае, когда производителю, трудом целой жизни, удалось бы скопить себе "малую толику" под старость. Но Чернышевский, конечно, имеет в виду не этого рода "праздное наслаждение".

   Очень характерно для Чернышевского, державшегося утилитарного учение о нравственности, то обстоятельство, что, нападая на денежное хозяйство, он опасается, как бы не заподозрили его в излишней сентиментальности. "В признании принципа личной пользы за основное побуждение и за последнюю норму всей экономической деятельности человека мы не уступим ни одному писателю школы Адама Смита и идем гораздо дальше большинства рутинных политико-экономистов, которым предоставляем толковать вслед за моралистами о необходимости идеальных стремлений, - оговаривается он... - Мы находим, что расчет личной пользы есть один из главных руководителей человека, и рассуждаем только о том, что наиболее сообразно с личной выгодой человека, и желаем лишь того, чтобы люди стали расчетливее... Порядок дел, при котором над всеми господствуют деньги, мы находим неудовлетворительным не потому, что люди при нем своекорыстны,- они всегда будут да и должны больше всего думать о своей личной выгоде, - а просто потому, что при нем слишком плохо удовлетворяется потребность материального благосостояния у огромного большинства людей, что для этого огромного большинства он не выгоден" {Там же, стр. 455.}.

   Каким именно экономическим порядком должно быть заменено, по мнению Чернышевского, невыгодное для большинства денежное хозяйство - это мы уже сказали, излагая его учение о стоимости. Больших размеров хозяйственная единица, собственными силами удовлетворяющая большую часть своих потребностей и обменивающая лишь незначительное меньшинство своих продуктов - таков идеал нашего автора. Но обмен этого меньшинства продуктов между отдельными хозяйственными единицами должен вестись посредством денег. "Иначе вестись ему слишком неудобно, и само по себе употребление денег или равнозначительных им общих знаков ценности - дело очень полезное. Восставать против них значит то же самое, что вооружаться против носовых платков, которые сами по себе тоже вещь превосходная и необходимая в порядочном обществе для дела, к которому предназначены. Мы вовсе не желаем возвратить людей к тому состоянию, когда они обходились без посредства носового платка. Но совершенно иной вопрос то, хорошая ли вещь насморк, при котором роль носового платка становится очень велика. Мы полагаем, что человеку следует лечиться от насморка, и что когда насморк пройдет, носовой платок потеряет сам собою ту излишнюю занимательность, в которой виноват вовсе не он сам" {Там же, стр. 455-456.}. Таким образом, по учению Чернышевского, социалистическая организация производства не устранит денег, а только сузит роль их, отводя ей надлежащие пределы.

   Заметим еще мимоходом, что Чернышевский разделял то, долго господствовавшее между буржуазными экономистами, мнение, по которому цены товаров определяются количеством обращающихся в стране денег. В действительности происходит как раз наоборот: количество находящихся в обращении денег определяется ценами товаров. Но это уже слишком специальный вопрос, и мы не можем его здесь рассматривать {Об этом см. "Zur Kritik der politischen Ökonomie", стр. 138-170.}.

  - Капитал

  

   Перейдем теперь к учению Чернышевского о капитале.

   Что такое капитал? Капитал есть общественное отношение производства, - говорит Маркс, - приводя таким ответом буржуазных экономистов в величайшее и, на этот раз, искреннейшее удивление {"Общественные отношения, при которых люди занимаются производством, общественные отноше-ния производства изменяются, следовательно, преобразуются с изменением и развитием материальных средств производства, производительных сил. Отношения производства, в своей совокупности, образуют то, что называют общественными отношениями, обществом, образуют общество, находящееся на определенной ступени исторического развития, - общество с своеобразным, отличительным характером. Античное общество, феодальное общество, буржуазное общество представляют собою такие совокупности отношений производства, - совокупности, каждая из которых вместе с тем отмечает особенную ступень развития в истории человечества.

   "Капитал есть также общественное отношение производства, а именно, буржуазное отношение производства, отношение производства в буржуазном обществе.

   "Известное количество товаров, меновых стоимостей, превращается в капитал, выступая в качестве самостоятельной общественной силы, т. е. силы одной части общества, сохраняясь и умножаясь при этом путем обмена на непосредственную живую рабочую силу. Существование класса, не имеющего ничего, кроме способности к труду, есть необходимое предварительное условие существования капитала.

   "Только господство накопленного, прошедшего, овеществленного труда над непосредственным, живым трудом превращает накопленный труд в капитал.

   "Отличительный признак капитала заключается не в том, что накопленный труд служит живому труду средством для нового производства, - а в том, что живой труд служит накопленному труду средством для сохранения и увеличения его меновой стоимости". Карл Маркс, "Наемный труд и капитал", стр. 29 и 31.}. Каким образом капитал может быть общественным отношением? - недоумевают они. Капитал, это - или деньги, или товар, или вообще средства производства; капитал, это - вещь, или вещи, а вовсе не "отношение". Буржуазные экономисты не хотят даже и спорить против такого определения, как спорят они, например, против определения величины стоимости товара количеством труда, нужного для его производства; они просто пожимают плечами, убежденные в том, что знаменитый социалист просто хотел поразить своих читателей неожиданным парадоксом {Примечание к настоящему изданию (изд. "Шиповник"). До какой степени трудно современным экономистам усвоить себе взгляд на капитал, как на общественное отношение производства, показывает недавно вышедшее в свет интересное сочинение д-ра Вальтера Якоби: "Der Streit um den Kapitalsbegriff, seine geschichtliche Entwicklung und Versuche seiner Lösung", Iena 1908. См. особенно стр. 115, на которой г. В. Якоби предлагает свое собственное определение капитала. Это определение грешит именно тем, что упускает из виду производственные отношения, сообщающие известного рода "имуществу физического или юридического лица" способность приносить "доход" своему обладателю. Г. В. Якоби слона-то и не замечает. Но надо сознаться, что заметить "слона" значило бы погрешить против "хорошего тона".}.

   Посмотрим, однако, что означает этот мнимый парадокс.

   Каковы признаки "капитала"? Всем известно, что самым главным отличительным признаком его служит его способность приносить "доход", периодически обрастать прибылью, подобно тому, как овца обрастает шерстью. Когда "капитал" не приносит дохода, он считается "мертвым капиталом", капиталом, утратившим душу, не соответствующим более своему истинному понятию. Спрашивается теперь, указывают ли буржуазные экономисты этот главный признак капитала, когда говорят, что капитал есть накопленный труд, служащий средством для нового производства? Нисколько; а между тем это определение - самое распространенное и наименее несостоятельное. Говорим, наименее несостоятельное - потому что состоятельным признать его невозможно: хорошо определение, упускающее из виду главный отличительный признак предмета! Но если это определение несостоятельно и если мы знаем, почему оно несостоятельно, то какое же новое определение поставим мы на его место? Заметим прежде всего следующее в высшей степени важное обстоятельство: "капитал остается таким же капиталом, возьмем ли мы вместо шерсти хлопчатую бумагу, вместо ржи - рис, вместо железных дорог - пароходы, если только хлопчатая бумага, рис, пароходы, это тело капитала, имеют ту же меновую стоимость... что и шерсть, рожь, железная дорога, в которых он воплощался прежде. Тело капитала может постоянно изменяться, не причиняя этим ему самому ни малейшего изменения" {Маркс, "Наемный труд и капитал". }. И оно не только может измениться, не причиняя ему изменения, оно должно изменяться для того, чтобы капитал оставался капиталом. В процессе производства капитал является сначала в виде определенной суммы денег, которая и составляет первую фазу его превращений. Деньги употребляются затем на покупку необходимых для дела производительных средств; эти производительные средства составляют вторую фазу его превращений. Когда производительные средства находятся в наличности, начинается производство, в результате которого являются известные продукты - третья фаза превращения: продукты вывозятся на рынок для продажи, а с рынка капитал возвращается в карман своего обладателя опять в виде денег. Все эти метаморфозы так же необходимы для существования капитала, как для жизни животного необходим обмен веществ в его организме. И в каждой новой фазе своего превращения капитал остается таким же капиталом, каким был во всех предыдущих. Чем объясняется это его свойство? Тем, что всякий капитал представляет собою известную меновую стоимость, а для меновой стоимости решительно все равно, какой товар является ее носителем: "том сочинений Проперция и 8 унций нюхательного табаку могут быть одинаковой меновою стоимостью, независимо от различия потребительных стоимостей табака и элегий" {Маркс, "Zur Kritik", S. 4.}. - Но если всякий капитал непременно представляет собою меновую стоимость, то не всякая меновая стоимость есть капитал, так как не всякая меновая стоимость имеет способность обрастать "доходом". Капитал есть меновая стоимость, ода-ренная способностью к совершенно, невидимому, произвольному возрастанию. Входя в процесс производства в виде данной величины А, она выходит из него в виде новой величины А а. Мы уже говорили, что это свойство капитала служит его главным отличительным признаком. Теперь нам нужно посмотреть, откуда оно берется.

   Мы уже знаем, что меновая стоимость есть определенная общественная форма труда, употребленного на производство вещи. Меновые отношения товаров выражают собою взаимные отношения производителей в общественном процессе производства. Но если это так, то и капитал, эта меновая стоимость, получившая новое свойство возрастания, не может представлять собою что-либо другое, кроме общественных отношений производителей. Все его свойства, как и все свойства меновой стоимости, должны вытекать из особенностей, характеризующих отношения производителей в процессе производства. В этом смысле Маркс и говорит, что "капитал есть общественное отношение производства", и именно отношение, свойственное буржуазному обществу, "буржуазное отношение производства".

   Чем характеризуется это отношение? Тем, что в обмен на средства к жизни рабочий продает предпринимателю свою рабочую силу, которая и употребляет в дело запасенные ее покупателем производительные средства. Приобретенная предпринимателем рабочая сила составляет его собственность совершенно так же, как пряжа, машина или какое-нибудь другое "средство производства". Рабочий поступает под власть капитала. "Накопленный", овеществленный в средствах к жизни, труд господствует, таким образом, над живым трудом работника, и только это обстоятельство делает накопленный труд капиталом. С какою целью покупает капиталист рабочую силу - известно всем и каждому. В процессе производства работник создает своим трудом стоимость, превышающую расход на покупку его рабочей силы или, - что то же, - стоимость его заработной платы. Разность между новой, созданной работником, стоимостью и стоимостью его заработной платы называется прибавочной стоимостью. Эта прибавочная стоимость принадлежит предпринимателю и является источником того "дохода", который капитал приносит своему обладателю. Отсюда еще раз видно, что свойства капитала обусловливаются в действительности отношениями людей, а не какими-нибудь таинственными свойствами вещей, употребляемых на дальнейшее производство и называемых в политической экономии производительными средствами. Мы видим также, что будто бы парадоксальное определение: "капитал есть общественное отношение производства" - вполне соответствует фактическому положению дела в буржуазном обществе. Если оно удивляет буржуазных экономистов, то это происходит единственно потому, что они, благодаря своим предрассудкам, не умеют пли не хотят проникнуть в сущность капиталистических отношений. Человеку, считающему буржуазный порядок самым лучшим и наиболее соответствующим "человеческой природе", не легко придти к тому заключению, что приятные и похвальные свойства капитала проистекают в сущности из эксплуатации одного общественного класса другим, эксплуатации ни мало не похвальной и вовсе не приятной, по крайней мере для одного из этих классов. Так объясняются нападки буржуазных экономистов на данное Марксом определение капитала с точки зрения того, что Кант называл психологической логикой. С точки же зрения формальной логики, они объясняются просто тем, что буржуазные экономисты видели только поверхность общественно-экономической жизни, а потому почти никогда не были в состоянии до конца проследить взаимную связь общественно-экономических явлений {Примечание к настоящему изданию (изд. "Шиповник"). Говоря это, мы имеем в виду не классиков буржуазной экономии, а главным образом их измельчавших эпигонов. Что касается нынешних субъективных экономистов, то их метод как будто нарочно придуман для того, чтобы сделать невозможным обнаружение причинной связи между экономическими явлениями. Эти светильники науки горят именно затем, чтобы ничего не было видно.}. Так, например, мы уже знаем, что Милль считал возможным и даже нужным рассматривать "законы производства" совершенно независимо от общественных отношений производителей. Но при таком приеме исследования ему не оставалось ничего другого, как довольствоваться совершенно ничего не определяющим определением капитала. Он и довольствовался им. По его словам, "капиталом называются те продукты труда, которые служат средствами для нового производства". Всегда ли, служащие для нового производства, продукты труда создают прибавочную стоимость - это было не ясно для Милля, да и самый вопрос об этом едва ли становился перед ним, что называется, ребром.

   Рассматривая "капитал" независимо от общественных отношений производителей, мы, как и следовало ожидать, не открываем в нем решительно ни одного из тех неприятных свойств, с которыми приходится считаться пролетариату. В качестве "продуктов, употребляемых для дальнейшего производства", капитал есть нечто не только совершенно безобидное, но и необходимое, полезное, "вечное" и "разумное". С этой точки зрения всякие нападки на "капитал" оказываются вопиющею нелепостью. Чернышевский придерживался Миллевского определения капитала. Но в то же время он, как социалист, не мог не признавать правомерности борьбы наемного труда с капиталом. Это было противоречием с его стороны, - противоречием, которое он разрешал таким образом: "Отсталая школа неистощима в панегириках капиталу, - говорит он, - прогрессивная - в проклятиях ему. Но читатель без труда заметит, что тут идет дело не о том элементе производства, который называется капиталом в строгой науке, а собственно только о роли, какую при известных общественных условиях играют капиталисты" {Сочинения, т. V, стр. 132. }. Это напоминает то различие, какое Родбертус пытался установить между капиталом "самим по себе" (Kapital an sich) и "историческим капиталом". Мы уже знаем, что в действительности характер и свойство капитала определяются именно тою экономическою ролью, которую капиталисты играют при общественных условиях, делающих их капиталистами. Отвлекаться от этой роли их значит добровольно закрывать глаза на природу капитала. Чернышевский и сам, по-видимому, чувствует, что принятое им определение капитала не вполне удовлетворительно. Ему хотелось бы заменить слово "капитал" каким-нибудь другим словом. Если он не сделал этого, то лишь потому, что не знал наперед, будет ли его книга "иметь в публике такое значение, чтобы могла утвердить право гражданства за столь большими нововведениями, как замена слова капитал каким-нибудь другим термином" {Там же, стр. 135.}. Мы не знаем, конечно, какой новый термин употребил бы Чернышевский, но уже из предыдущего видно, что этот новый термин вряд ли выражал бы общественную природу капитала. Он нужен был нашему автору именно затем, чтобы придать более подходящее выражение для той абстракции, с помощью которой буржуазные экономисты сводили понятие о капитале к понятию о средствах производства.

  - Заработная плата

  

   Следуя за Миллем в его определении капитала, Чернышевский следовал за ним и в учении о заработной плате. Он совершенно согласен с тем, что "рабочая плата главным образом зависит от отношения между запросом и предложением труда или, как часто говорят, между населением и капиталом". Читатель, несколько знакомый с историей экономической литературы, знает, какую роль играло в ней это учение, известное под именем учения о "фонде рабочей платы". Оно было главным доводом в пользу солидарности интересов труда с интересами капитала. Когда растет капитал, растет также и фонд рабочей платы, т. е., та часть капитала, которая употребляется на наем рабочих, следовательно, увеличивается и спрос на труд, повышается заработная плата, - говорили вульгарные экономисты, - поэтому быстрый рост капитала составляет необходимейшее условие благосостояния рабочего класса. Все, что вредит первому, приносит страшный вред второму. Сознающий свои интересы рабочий класс должен, именно ради этих интересов, заботливо охранять интересы капиталистов. Борьба рабочих против капитала, даже такая борьба, которая, чуждаясь разрушительных утопий, ограничивается требованием более высокой платы, есть вредная для самих рабочих и притом совершенно безнадежная борьба. К повышению заработной платы может повести только увеличение ее национального фонда, а подобного увеличения не достигнешь, конечно, посредством стачек и союзов сопротивления, которые, вредя капиталу, приводят к совершенно противоположному результату: уменьшают фонд рабочей платы и тем вызывают ее понижение. Развивая эту тему далее, можно, пожалуй, доказывать, что рабочий в интересах своего класса должен довольствоваться как можно более низкой заработной платой. В самом деле, положим, что в известной стране фонд рабочей платы равняется а рублей. Если в этой стране средняя плата работника равняется б рублям, то число рабочих, могущих найти занятие, будет равно а : б. Ясно, что если бы уменьшился знаменатель этой дроби, т. е. средняя заработная плата,- то возросла бы представляемая этой дробью величина, т. е. число нанимаемых рабочих. Если средняя заработная плата уменьшится на половину, то число могущих найти занятие рабочих станет вдвое больше прежнего. Следовательно, довольствуясь низкой платой, рабочий приносит пользу прежде всего своему же брату - рабочему. Возрастающее сознание интересов своего класса и товарищеские чувства должны были бы приводить рабочего именно к большей и большей умеренности относительно заработной платы. Если на деле происходит противное, то в этом виноваты разрушительные учения, к сожалению, имеющие слишком большое влияние на рабочий класс. - К таким выводам почти вплотную подходил сладкоречивый Бастиа.

  

   Учение о фонде рабочей платы придумано для укрощения рабочих. Каким образом Чернышевский мог не видеть его очевидной тенденциозности? Как мог он, при своем сильном логическом уме, не заметить свойственных этому учению вопиющих софизмов и бесстыдных натяжек? Ответ на эти вопросы заключается в указанном уже нами отношении социалистов-утопистов к буржуазной экономии. Раз навсегда произнеся приговор тому порядку, при котором труд является на рынке в виде товара, Чернышевский мало интересовался законами, определяющими цену этого товара. Силы его логики были направлены исключительно на доказательство того положения, что труд не должен быть товаром {Желая доказать, что труд не должен быть товаром, Чернышевский приводит такие доводы, которые идут гораздо дальше предназначенной им цели и оспаривают самую возможность того явления, которую ему хотелось устранить. "Мы нашли,- говорит он,- что понятие труда не должно соединяться с понятием о меновой ценности... Приписывать труду меновую ценность, значит сравнивать его с понятиями, посторонними для человека. Положим, например, что четверть пшеницы мы оценим в пять рабочих дней, имеющих по 12-ти часов. Это значит, что 60 часов человеческого труда мы ставим равными одной четверти пшеницы. Пусть читатель рассудит, годится ли ставить знак равенства между такими понятиями. Труд есть деятельность человеческого организма, не могущая быть подведенною к одному знаменателю ни с чем иным, кроме деятельности того же организма... Можно сравнивать между собою продукты труда; но нельзя сравнивать их с трудом: это - предметы несоизмеримые. Положим, что труд превращается в продукт, но все-таки сравнивать их друг с другом точно так же не следует, как не следует звук фортепиано сравнивать с деревом и железом, из которых возникает этот звук. Конечно чем больше труда, тем больше продукта; конечно, чем лучше труд, тем лучше и продукт, но точно так же, чем толще струна, тем сильнее звук, чем лучше металл и дерево, тем лучше звук. Мало ли какой предмет превращается в какой другой предмет или какое явление в другое явление, но, несмотря на происхождение одного из другого, все-таки нельзя же их сравнивать, если они совершенно разнородны". (Сочинения, т. V, стр. 439.) Итак, нельзя сравнить труд (т. е., вернее, рабочую силу) с продуктами труда. Но, с другой стороны, мы видим, что, продаваясь на рынке, рабочая сила постоянно "сравнивается) с ними. Как же объяснял наш автор это противоречие буржуазной практики с доводами "здравой теории ? Иногда он объяснял его ошибками рассудка: меновая стоимость должна совпадать с внутреннею и отклоняться от нее только вследствие ошибочного признания труда за товар (Там же, стр. 438), а иногда просто ограничивался тем замечанием что теория не должна смущаться отклонениями практики от ее требований. "Мало что бывает товаром на практике, - говорит он, - бывает товаром и любовь, бывает и труд. Но теория должна признавать обе эти функции человеческого организма такими принадлежностями его, власти над которыми сам человек не должен отнимать у себя, вроде того, как не может отказываться от права иметь свое мнение или действовать по собственному убеждению". (Там же, стр. 438.)}.

   Да и трудно было обнаружить несостоятельность буржуазного учения о "фонде рабочей платы" с помощью свойственного нашему автору "гипотетического" метода. Примерные арифметические выкладки являются главным орудием этого метода. Такие выкладки по необходимости донельзя отвлеченны. Делая их, мы отвлекаемся от всех тех реальных условий, при которых совершается изучаемое явление. А в них-то и все дело. Само учение о "фонде рабочей платы" есть не что иное, как приведенная в защиту буржуазии примерная арифметическая выкладка. Арифметика не раскроет софизмов этого учения. Наоборот, ошибочность его бросается в глаза тотчас же, как мы покидаем область отвлеченного мышления и спускаемся на почву действительности. Теория рабочего фонда говорит, что спрос на груд, а следовательно, и высота рабочей платы, зависит от размеров этого фонда. С отвлеченной точки зрения это кажется совершенно бесспорным. Но посмотрим на реальное положение дел. В данной стране в данное время существует известное количество средств производства, для приведения которых в действие нужно известное количество труда; какое именно - это зависит от степени развития техники: чем производительнее труд, тем меньшее количество его требуется для исполнения данной работы. Но при данном, определенном состоянии техники количество это является совершенно определенным. Спрашивается теперь, можно ли, при этих данных условиях, считать определенным то число рабочих, которые потребуются для употребления в дело средств производства? Вовсе нет, общее число их будет зависеть от того количества труда, какое удастся выжать предпринимателям из каждого из них в отдельности: чем больше труда будет выжато из каждого отдельного работника, тем меньшее число рабочих нужно будет для употребления в дело "капитала"; и наоборот, с уменьшением количества труда, выжимаемого из каждого отдельного работника, станет возрастать число "спрашиваемых" капиталистами "рук". А чем же определяется количество труда, выжимаемое из каждого отдельного работника? Само собою понятно, что оно определяется интенсивностью труда и продолжительностью рабочего дня. Вот мы и видим, что в действительности интересы труда вовсе не так солидарны с интересами капитала, как в этом старались уверить нас буржуазные экономисты. Капиталисту выгоднее увеличивать продолжительность рабочего дня и интенсивность труда (конечно, не его собственного, а труда его работников), а рабочим выгоднее сокращать рабочий день и уменьшать интенсивность своего труда: поступая таким образом, они увеличивают спрос на "руки", а увеличение спроса на "руки" ведет к повышению заработной платы. Тут нет никакой солидарности интересов труда с интересами капитала, а есть прямая противоположность этих интересов, - противоположность, более или менее ясно сознаваемая обеими сторонами, совершенно независимо от каких бы то ни было "разрушительных" учений. Стараясь выжать возможно большее количество труда из своих рабочих, т. е. уменьшить потребное для них количество "рук", капиталисты вовсе не стесняются мыслью о том, что "национальный фонд рабочей платы" представляет собою, по словам их адвокатов, экономистов, определенную сумму стоимостей, которая должна будто бы целиком пойти на покупку рабочей силы. Капиталисты не боятся "сбережений", могущих остаться у них в случае сокращения издержек на рабочие "руки". Они умеют найти надлежащее употребление таким "сбережениям". Они или проживают их, или употребляют на расширение своих "предприятий", или, наконец, помещают их за границей.

   Можно, пожалуй, заметить, что расширение национального производства и вывоз капиталов за границу выгодны для рабочего класса в том смысле, что они, здесь или там, увеличивают спрос на рабочую силу, Это так. Но соответствуют ли эти выводы тому, что сулит пролетариату теория "фонда рабочей платы"? Для расширения национального производства нужен не один только переменный капитал, т. е. капитал, употребляемый на покупку рабочей силы. Для этого нужен еще постоянный капитал, нужны средства производства. Таким образом, в случае расширения производства, "сбережения", сделанные капиталистами на счет заработной платы, вовсе не возвращаются целиком рабочему классу. Они возвращаются ему лишь частью, и притом частью, все более и более уменьшающеюся по мере того, как успехи техники увеличивают относительно размеры постоянного капитала. Притом же для расширения производства есть источник и помимо увеличения степени эксплуатации работника. Высшим классам стоит только сократить свое непроизводительное потребление, чтобы найти новые средства для расширения производства. Читатель знает, что называется теперь в науке прибавочной стоимостью. Это продукт неоплаченного труда работника, продукт того труда, который выжимается из него после того, как он уже отработал стоимость своей заработной платы. Чем больше относительная величина прибавочной стоимости, тем меньше относительная величина заработной платы, и наоборот. Теория "фонда рабочей платы" ничего не говорит об этом обстоятельстве, а между тем всякому понятно, что оно сводит на нет всю эту теорию. Оно показывает, что "фонд рабочей платы" вовсе не есть неизменная величина. Его размеры зависят от относительных размеров прибавочной стоимости: увеличьте ее относительные размеры - уменьшится заработная плата, и следовательно, и ее "фонд"; уменьшите эти размеры - "фонд" увеличится вследствие увеличения заработной платы. Таким образом мнимый "естественный закон" буржуазной экономии опять-таки сводится к вопросу о степени эксплуатации рабочего.

   Так представляется дело, когда мы смотрим на него с точки зрения реальных отношений между производителями и присвоителями, между пролетариатом и буржуазией. С этой точки зрения самый вопрос о продаже рабочей силы является совершенно не в том свете, в каком он являлся Чернышевскому. Чернышевский думал, что рабочая сила несоизмерима с теми продуктами, на которые она обменивается на рынке. Но это не так. Рабочая сила имеет меновую стоимость, как и всякий другой товар. Уже буржуазные экономисты выяснили, чем определяется стоимость товара - рабочей силы. Она определяется количеством труда, "необходимого для поддержания жизни рабочего и для продолжения его расы". Меновая стоимость рабочей силы совершенно соизмерима с меновою стоимостью всякого другого товара. Конечно, не много хорошего в том порядке вещей, при котором рабочая сила человека фигурирует на рынке рядом с другими товарами. Но, осуждая его, мы не должны же закрывать глаза перед его законами. Отрицая соизмеримость рабочей силы с другими товарами, мы ничего не изменяем в фактическом положении обладателя этой силы, но зато затрудняем себе понимание этого положения. Чернышевский желал, чтобы рабочая сила перестала быть товаром. Это было очень хорошо с его стороны. Но, движимый своим похвальным желанием, он стал отрицать факт, с констатирования которого должно начинаться научное исследование вопроса о заработной плате. Это было уже большой ошибкой с его стороны. Но в этой ошибке нет ничего удивительного. Его понятия о стоимости вообще были, как мы видели, запутанны, а вследствие этого ему естественно было ошибаться и по вопросу о стоимости рабочей силы в частности. Достаточно сказать, что он, вместе с Миллем, считал возможным излагать учение о заработной плате прежде и независимо от учения о стоимости.

  

   Когда религиозного человека преследуют тяжелые и постоянные неудачи, он утешает себя надеждой на будущую жизнь. "Потерплю здесь на земле, бог вознаградит меня на небе", - рассуждает религиозный человек, и действительно терпит столько, сколько не смог бы вытерпеть, лишившись своей веры. Но примиряющая с тяжелой судьбой вера в будущую жизнь возможна и без религии. По крайней мере, так думали вульгарные экономисты. Когда эксплуатируемые и угнетаемые капиталистами рабочие начинали обнаруживать недовольство своей участью, они рассказывали им чудные сказки о "прогрессе". По смыслу этих сказок выходило, что рабочему классу стоит только потерпеть немного в настоящем, чтобы обеспечить себе блестящее положение в будущем. "Прогресс непременно вознаградит их за все невзгоды, если они не замедлят его шествия революционными попытками. В своих панегириках прогрессу вульгарные экономисты часто и охотно ссылались на историю. Сравнивая прошлое с настоящим, они, разумеется, находили, что "прогресс" уже чрезвычайно много сделал для улучшения участи рабочего класса. Такой вывод предназначался для укрепления веры пролетариата в будущие благодеяния прогресса. Во всем этом было много шарлатанства, но не мало и простой наивности. Ограниченные, но признательные буржуа, веря во всемогущество своего благодетеля - прогресса, серьезно думали, что он может осчастливить рабочих, не нарушая интересов буржуазии.

   Чернышевский хорошо знал, как мало цены имеют эти успокоительные рассуждения. Его не обманывали ни наивность, ни софистика вульгарных экономистов. Он подсмеивался над их оптимистическими уверениями и старался доказать, что, при нынешнем устройстве общества, экономический прогресс старается понизить заработную плату. И он, разумеется, совершенно прав в этом случае; но доказательства, приводимые им в пользу своего мнения, как всегда, слишком отвлеченны и потому не всегда убедительны.

   Напомнив читателю, что, по словам Милля, высота заработной платы зависит, между прочим, от привычек и требований рабочег