Плеханов Георгий Валентинович - Поземельная община и ее вероятное будущее

ьзя более удачном, выражении содержится разгадка дальнейшей аграрной истории общества, основанного на завоевании. Мы не понимаем лишь окончания только что цитированной фразы, в котором он называет переживаемые общинные метаморфозы "самопроизвольными".

   С известными читателю ограничениями, мы согласились назвать таким образом процесс индивидуализации собственности, обусловливаемый свойствами орудий труда. Но изменения, внесенные в общину завоеванием, нельзя назвать иначе, как изменениями под давлением внешних влияний. Последние разнообразятся тысячами случайных обстоятельств. Численное отношение между победителями и побежденными; большая или меньшая разность культуры приходящих в столкновение племен; их религиозные воззрения и т. п., все это имеет значение в аграрной истории общества, все это видоизменяет ее, сообразно с различными комбинациями указанных и множества других условий. Не без значительного влияния на дальнейшую судьбу общины остается и ее военная организация у завоевательного племени. Г. Сокальский в военно-иерархической организации англо-саксонской сельской общины справедливо, по нашему мнению, видит первый и важнейший элемент ее разрушения. Игнорируя влияние завоевания, в момент "оседания", на дальнейшую судьбу общины; называя "самопроизвольным" в значительной мере обусловливаемый завоеванием процесс ее распадения, автор без достаточного, как нам кажется, основания выделяет в особую категорию "искусственных" разрушителей законодательную колониальную политику европейцев. Если отрицательное влияние испанского завоевания должно считать в числе "искусственных причин" разрушения общины у краснокожих, то почему же не отнести к таковым влияние всякого завоевания, в какой бы момент истории данного общества оно ни совершилось.

   Испанцы истребляли туземцев, ввели систему "repartimientos" и "encomiendas", т. е. попросту обратили в рабство жителей завоеванной ими страны, они разрушили крепость общинных союзов и т. д. И на этом основании г. Ковалевский говорит, что разрушение общины у краснокожих "было ускорено" влиянием чисто внешних причин; но разве ранее испанцев в Мексике и Перу не было завоеваний? И разве не к тем же последствиям должно было повести всякое завоевание? Мы приводили уже мнение г. Сокальского о том, как отразилась военная организация общины на завоевателях англосаксах. Из книги самого г. Ковалевского можно видеть влияние той же организации на формы поземельного владения у мусульман. Автор относит к числу причин "самопроизвольного" разрушения коллективизма - влияние старейших, власть которых со временем возрастает и делается наследственной; влияние духовной и светской аристократии и, наконец, влияние промышленности. Так как все эти воздействия проявляются в полной силе уже после перехода родовой общины в сельскую, то мы должны сказать несколько слов об этом переходе, а затем уже заняться анализом перечисленных "самопроизвольных" причин.

   В истории Индии мы видели уже, что этот переход совершается под влиянием новых переселенцев, устраняемых некоторое время от пользования общинной землей. Поэтому мы ограничимся замечанием, что система переделов и определяемых жребием участков не всегда имеет такое происхождение. В случае заселения свободной территории эмигрантами из страны, в которой уже совершился переход родовой общины в сельскую, эти последние сначала практикуют систему свободного занятия земли, "куда топор, коса и соха ходят", и затем, по мере возрастания населения, прямо переходят к переделам, т. е. сельской общине в тесном смысле этого слова. Так происходило и происходит частью теперь дело, например, в наших казацких землях, которые представляют собою интересный пример группы сельских общин, в которых члены одной общины не устраняются от пользования землями другой. Земля считается принадлежащей целому войску, и казак какой-нибудь Луганской станицы Донецкого округа может перейти в любую станицу другого округа, везде имея право на получение следующего ему по разверстке душевого надела. Конечно, в настоящее время существует не мало канцелярских трудностей для перехода в другую станицу, но в этом нужно винить не казаков. Мы говорим это к тому, чтобы показать, до какой степени под влиянием внешних, случайных причин может разнообразиться история земельных отношений в обществе. Сельская община может возникнуть из свободной "займанщины", она может вырасти ив родовой, наконец, эта последняя может прямо повести к владению подворно-наследственному. "Последний исход имел место там, где общинные владельцы пришли своевременно к признанию невозможности воспрепятствовать дальнейшему включению поселенцев в их число иначе, как путем раздела общинной земли, если не в частную собственность, то в такую, неограниченным субъектом которой являлось бы большее или меньшее число живущих совместно и родственных друг другу семейств" (стр. 6 Общ. Земл.).

   Ни в одном из этих случаев историю общины нельзя объяснять внутренними причинами; называть "самопроизвольными" ее видоизменения. Невозможность установить сколько-нибудь прочный критерий для отличия "искусственных" причин разрушения общины от самопроизвольные ярче всего выступает при описании г. Ковалевским влияния усиливающейся государственной организации на формы поземельного владения в данной стране. Принятая им терминология ведет его ко многим противоречиям. Так, описывая существовавший в мексиканской общине обычай устранения пришельцев от пользования общинной землей, он говорит, что этот обычай "являлся плотиной против делаемых извне попыток к разрушению сельской {Т. е., собственно говоря, родовой, так как о переделах на равные доли мы нигде не встречаем и помину, по крайней мере, в Мексике и Перу в эпоху их завоеваний испанцами (стр. 42 Общ. Земл.).} общины" (стр. 44).

   И, действительно, обложение общин, дотоле свободных от всяких платежей, "налогами в пользу", с одной стороны, правительства, с другой - "духовенства"; "обращение прежних свободных владельцев в зависимых от казны и поземельной аристократии общинных собственников", "захваты многими из членов служилого сословия... отдельных участков в пределах вверенных их администрации округов" (стр. 46) - все эти причины разрушения общины не могут назваться иначе, как идущими "извне" враждебными влияниями. А между тем, распадение общинного землевладения в эпоху доиспанского завоевания совершалось, по мнению автора, "самопроизвольно". Он находит, что, "при всей недостаточности дошедших до нас сведений касательно внутреннего быта туземного населения Мексики и Перу, мы, тем не менее, можем указать на факт самопроизвольного возникновения в его среде первых зародышей, с одной стороны монархического устройства, а с другой, - светской и духовной аристократии" (Общ. Земл., стр. 44). Едва ли про "народившуюся с момента завоевания поземельную аристократию" (стр. 45) можно сказать, что она возникла самопроизвольно. Сам автор говорит, что основание феодальным поместьям "было положено вождями завоевательного племени" (стр. 45 Общ. Земл.). При чем же здесь "самопроизвольное возникновение"... "светской и духовной аристократии"?

   То же нужно сказать по поводу следующих глав сочинения г. Ковалевского. Почему автор относит английскую поземельную политику к "искусственным причинам" разрушения общины, а то же разрушение в эпоху арабского и монгольского владычества считает "частью насильственными, частью самой силой вещей вызванными переменами в системе поземельного владения в Индии" (стр. 149)? Неужели созданные арабами "вакуфы" и "икта", дававшие иктодарам столько поводов к захвату общинных земель, объявление пустопорожней общинной земли собственностью правительства и раздача ее в полную индивидуальную собственность ("muek") - неужели все эти явления могут считаться, хотя отчасти, симптомами "самопроизвольного" разложения общины? Сам автор приводит данные, по которым можно составить себе понятие как о размерах раздачи, так и о переходе икта в наследственную собственность иктодаров.

   "Персидский хроникер Зиауд-дин Барни сообщает нам, что в одном Доабе, взамен жалованья, было роздано султаном Шамсуддином до 2-х тыс. икта. Его преемники Гиасуд-дин Балбан и Джалалуд-дин Фироц, в свою очередь, лично или через губернаторов провинции, роздали военной аристократии новые бенефиции (стр. 134). Достигнутая на деле наследственность икта получила законодательное признание в правление Фирадза" (стр. 138). Великие Моголы создали систему земиндарств. "Утверждение старых и новых земиндаров составляло обыкновенное занятие всякого вновь вступившего на престол императора" (стр. 144). Земиндары получали, "с момента их поступления на должность, особые наделы из пустопорожних земель уделяемых им округов" (стр. 144); кроме того, им "предоставляемо было нередко право въезда, охоты и рыбной ловли" (стр. 144). Династические интриги вели к упрочению земиндарств за получившими их лицами, которые не без успеха занимались "присвоением земель туземного населения, с целью дальнейшей обработки их на собственный счет" (стр. 148). Не удивительно, что все эти "самопроизвольные" причины создали, в конце концов, "тот радикальный переворот в сфере поземельных отношений, благодаря которому, по отзыву наиболее беспристрастных английских администраторов, во многих округах комиссарам кадастрации невозможно было обнаружить других собственников, кроме земиндаров" (стр. 150). Рядом с этим производилась, в фискальных интересах, раздача пустопорожних земель в "бесповоротную собственность" частным лицам и "уступки прав собственности мелкими владельцами крупным, под условием удержания наследственного пользования ими, т. е. так называемая комендация, или, по туземному, "икбалдава", но и эта последняя вызывалась внешними влияниями. "Причина, побуждавшая мелких собственников к добровольному отказу от своих прав, - говорит сам же Ковалевский, - лежит, очевидно, в том обстоятельстве, что с объявлениями их земель вакуфами последние освобождаются как от возможности насильственного отчуждения их за долги путем публичной продажи, так и от обязанности нести в пользу казны "кородж", другими словами поземельный сбор" (стр. 123 Общ. Земл.). Процесс феодализации поземельной собственности и параллельного разрушения общины в Индии совершался целиком под влиянием причин совершенно внешних, не имеющих никакой связи с внутренней организацией общины; при всем внимании, мы не могли усмотреть тех "перемен в системе поземельного владения" в Индии, которые, we злоупотребляя словами, можно было бы приписать "самой силе вещей". Не менее недоразумений возбуждает и глава о "видах поземельного владения в Алжире". Почему разложение Алжирской общины во второй половине XVI-ro века автор считает "ускоренным... совершенно посторонними влияниями, корень которых лежит в покорении страны турками" (стр. 204), между тем как то же разложение в предшествующей турецкому завоеванию период, по мнению автора, вызывалось, "как и везде, внутренними причинами" (стр. 204)?

   Турецкому завоеванию предшествовало арабское и римское. Мы видели уже из истории Индии, как могли влиять мусульмане на общинное землевладение в покоренных ими странах; что же касается до римлян, то индивидуальное начало в поземельной собственности "несомненно обязано своим происхождением влиянию римского права, действие которого распространено было италийскими завоевателями и на туземное население берберов" (Общ. Земл., стр. 198). Если римляне вводили в стране институт частной собственности, то чем же отличается их влияние от влияния поземельной политики французов, этой несомненно "искусственной" причины распадения коллективных форм землевладения в Алжире? А летопись завоеваний, которым подверглась страна, начинается, вероятно, ранее римлян. Вся разница между влиянием новейших европейских завоевателей и всех возможных других может, по нашему мнению, заключаться лишь в интенсивности вызываемого ими процесса разложения общины и, вследствие этого, во времени, в течение которого мог завершиться этот процесс. Интенсивность же разрушительного влияния, в свою очередь, объясняется разностью культуры завоевателей и завоеванных. Европейцы в эпоху их столкновений с аборигенами их колоний не знали другой собственности, кроме индивидуальной; естественно, что их отрицательное влияние на общинное землевладение в колониях должно было сказаться резче и скорее, чем влияние завоевателей-мусульман, бытовые формы которых еще продолжали носить на себе характер коллективизма. Но, не будучи чужды коллективных форм землевладения, мусульмане самым фактом завоевания ставили общину в условия, при которых не могло продолжаться ее здоровое существование; не разрушая общины, они вызывали, как говорят химики, "диссоциацию", т. е. медленное распадение коллективизма. Таким образом, мы не видим существенной разницы между рассмотренными нами до сих пор "самопроизвольными" причинами распадения коллективизма и теми отрицательными влияниями на него, которые сам автор не колеблется отнести к числу внешних, "искусственных". Ни одна из них не имеет, по нашему мнению, связи с внутренней организацией общины, а потому вызываемое их совокупным действием разрушение коллективизма не может быть приписано экономической необходимости. Власть старейшин и образование высших сословий имеют своими предшествующими причинам завоевание. Возникновение и рост их обусловливается как естественным неравенством прав между завоевателями и завоеванными, так и военно-иерархической организацией внутри господствующего племени. К той же категории внешних влияний следует отнести и разрушительное действие развивающейся промышленности. Мы готовы согласиться, что "невозможность пользоваться общинными землями иначе, как под условием постоянного пребывания в месте нахождения последних, тормозя переселение в города ремесленно-торгового населения, является в его среде стимулом к разделу общинной земли" (стр. 15). Но ведь известно, что спрос вызывает предложение, а не наоборот. Чтобы часть рабочих рук страны оставила земледелие и обратилась к промышленности, нужно, во-первых, появление во всем обществе или в некоторой его части потребностей, для удовлетворения которых создавались бы те или другие отрасли промышленности; во-вторых, необходимо, чтобы работники, переходящие от земледелия к ремеслу, или получали лучшее вознаграждение на этом новом поприще, или просто не имели возможности приложить свой труд к земледелию, вследствие малоземелия или каких-либо других, подобных этой, причин. Иначе у них не будет стимулов для такого перехода. Где же возникает прежде всего спрос на произведения промышленности? Предъявляется ли он целым обществом или только некоторой его частью?

   Мы знаем, что коренной слой общества, его земледельческое население долгое время удовлетворяется частью произведениями своего домашнего хозяйства, частью трудами местных деревенских ремесленников. Изделия промышленности находят очень мало покупателей в этой среде, да и не для нее предназначаются. Эмигрируя в города, ремесленники надеются встретить заказчиков, главным образом, среди высших сословий, военного и вообще дворянского, духовного и, наконец, среди чиновников, исполняющих те или другие административные функции. Но этого мало. Люди вообще не охотно покидают привычные занятия; тем более это можно сказать о земледельцах. По словам г. Ковалевского, в Индии "привязанность крестьян к земле так велика, что они предпочитают оставаться земледельцами на раз принадлежавших им в собственность участках, нежели искать высших заработков в городах" (стр. 194-195). Таким образом даже лучшее вознаграждение не всегда способно привлечь в города не только собственников земель, но и сельских батраков.

   Однако переход в города, в конце концов, все-таки совершается.

   Чтобы понять ускоряющие его причины, нужно припомнить то обстоятельство, что поземельная аристократия вообще не особенно церемонилась с подвластным ей населением деревень. Так, например, не говоря уже об истреблении и порабощении испанцами краснокожих, "обложение их владений не соответственными их доходности натуральными и денежными сборами приводит к тому же результату: я разумею, - говорит г. Ковалевский, - оставление туземцами их земель и переселение их в незаселенные европейцами и недоступные им лесные и болотистые пространства" (стр. 62).

   Так поступали не одни европейцы. Созданная Великими Моголами система земиндарств в Индии вела к тому же результату. "Обременение налогами, личные преследования, нередко открытые насилия легко доводили крестьян до оставления своих наделов. В этом случае последние обыкновенно шли на округление владений самого земиндара или поступали в заведование кого-либо из зависимых от него лиц" (стр. 148), и крестьянам оставалось выбирать между "лесными и болотистьши пространствами", с одной стороны, и заработками в сфере промышленного труда - с другой. Разумеется, выбор не всегда склонялся в пользу первых. Так получает промышленность контингент рабочих рук, нужных для ее возникновения. Так же она снабжается ими и в более поздние периоды своего существования.

   Известно, что развитию крупной капиталистической промышленности на Западе предшествовало массовое обезземеление крестьянства. Счастливую особенность нашего отечества составляет отсутствие в нашей истории такого обезземеления. Но не нужно думать, что у нас нет условий, вытесняющих в города когда-то исключительно земледельческое население. "Земля в Московской губернии, - говорит г. Орлов {Сборник Стат. Свед.}, - при своем естественном малоплодородии и при отсутствии у крестьян надлежащего удобрения, не только не дает средств для уплаты лежащих на ней подати и повинности, но даже не в состоянии доставить необходимых продуктов для удовлетворения первых потребностей крестьянского населения: в земледельческом хозяйстве крестьян почти везде в губернии является дефицит, который обыкновенно покрывается промыслами местными и отхожими" (стр. 9-10). Средний, по 12-ти уездам Московской губернии, размер платежей, лежащих на душевом наделе, равняется 10-ти руб. 45 коп., между тем как средняя арендная плата за него не превышает 3 руб. 60 коп. (Сборник Стат. Свед., стр. 202).

   В "доброе старое время" русские крестьяне, подобно краснокожим под испанским владычеством, искали облегчения своей участи в "болотистых и лесных пространствах", они "разбредались розно". В настоящее время разбредаться по таким пространствам невозможно, а потому хотя деревня "разбредается" по-прежнему, но ее "руки" служат для увеличения "национального богатства" на фабриках, заводах и так далее, словом - в сфере промышленного труда. Но таким образом создается только один элемент промышленности - необходимый контингент рабочих рук. Для развития ее нужен, как известно, еще и капитал. Каким же образом создается этот последний? "В обществе, в котором, как в индийском, капиталистическое хозяйство не успело еще сложиться, - говорит г. М. Ковалевский, - ростовщичество составляет весьма обычное явление" (стр. 185). И не только обычное, но и необходимое: без накопления ростовщического и торгового капитала немыслимо возникновение капитала промышленного. Чтобы составить себе понятие о том, чем вызывается и поддерживается ростовщичество, читателю стоит лишь прочитать в книге г. Ковалевского главу об "английской поземельной политике в Ост-Индии". Он узнает из нее, как, благодаря непомерно высоким налогам, "мелкий ростовщик начинает постепенно играть роль гиганта в индийской поземельной системе" (стр. 186); как, по словам официального лица, сборщика налогов, "ростовщики... обстоятельно знакомятся с экономическим положением каждого из членов сельской общины и, пользуясь их стесненными обстоятельствами, соглашаются не иначе сделать им заем, как под условием уплаты чрезмерных процентов" и т. д. (стр. 186). И не в одной Индии встречаемся мы с таким явлением. По словам г. Орлова, в Московской губернии "бедные крестьяне-недоимщики принуждены во что бы то ни стало продавать свои дольки (из лесных наделов), не дожидаясь удобного времени; а между тем у многих из них нет даже лошади, чтобы отвезти лес в город; приходится поэтому продать на месте первому покупщику, каковым и является более зажиточный крестьянин, скупающий у неимущих крестьян доставшийся, по разделу, им лес по ничтожной цене и затем перепродающий его в удобное время вдвое и втрое дороже. Почти во всяком селении, имеющем в наделе лес, встречаются такие скупщики" (Сборн. Стат. Свед., стр. 245). Читателю известно, что кулачество находит себе пищу не только при разделе мирского леса.

   Этим объясняется тот факт, что в Московской губернии "возникают резкие противоположности в имущественном состоянии крестьянского населения: громадный процент крестьян постепенно теряет всякую возможность вести самостоятельное хозяйство и обращается в разряд безземельных и бездомных, а вместе с этим незначительный процент крестьян с каждым годом увеличивает степень своего имущественного благосостояния" (Сб. Ст. Свед., 1 стр.). Результаты такого положения дел везде одни и те же. Как в Индии "оставление земель без обработки и удаление из общины с целью избавиться от несения поземельного налога" становится "далеко не редким явлением" (Общ. Земл., стр. 187), так и в России - "пустырники" выделяются в особую группу и становятся как бы отверженными, изгнанными из мира; община раскалывается на две части, из которых каждая становится во враждебное отношение друг к другу; хозяева смотрят на "пустырников" как на тяжелое бремя, так как им приходится, по круговой поруке, отвечать за последних; "пустырники же, не пользуясь своими наделами, должны платить все лежащие на них подати, иначе мир не выдает им паспорта и "стегает" их в волостном правлении за неплатежи; очевидно, мир в глазах пустырников является обузою, бичом, тормозом" (Сборн. Стат. Свед., стр. 155). В таких-то общинах и замечается стремление крестьян к подворному владению. Оно представляет приятную перспективу и для "исправных домохозяев", которые, благодаря ему, избавились бы от круговой поруки, - и для "пустырников", которые рассчитывают путем его совершенно разделаться с обременительными для них наделами (Сравн. Сб. ст. сведений, стр. 289-290). Итак, не одна только "неосуществимость выгод от общинного пользования", как думает г. Ковалевский, заставляет покинувших земледелие общинников стремиться к подворно-наследственному владению; к этому приводит иногда и невозможность избавиться от убытков, связанных с владением мирскими землями, иначе, как путем их раздела. В обоих случаях разрушение общины "происходило и происходит под влиянием столкновений, в которые рано или поздно, приходят интересы состоятельных и несостоятельных членов ее". Но, спрашивается, чем же вызывается это столкновение? Лежит ли его причина внутри или вне общины? Мы рассмотрели последовательно возникновение каждого из элементов, необходимых для развития промышленности в стране. Мы видели, что спрос на ее произведения является прежде всего в среде высших сословий; мы знаем уже, что как образование этих последних, так и необходимый для промышленности контингент рабочих рук и накопление капиталов имеют своим источником условия, совершенно не связанные с общинным землевладением. Поэтому "обособление" от оседлого сельского населения "подвижного ремесленно-торгового" (Общ. Земл., стр. 8) так же, как и прочие указанные г. Ковалевским "самопроизвольные причины" разложения земельного коллективизма, должно быть, по нашему мнению, приписано посторонним, враждебным для общины влияниям. Вот почему, несмотря на все достоинства замечательного труда г. Ковалевского, мы думаем, что он повторил в нем ту же ошибку, на которую указывал ему г. Кареев, после выхода "Очерка истории распадения сельской общины в кантоне Ваадт", то есть внешних разрушителей общины он принял за лежащих в ней самой, внутренних и "самопроизвольных". В сказанном нами заключается ответ на все поставленные выше вопросы. На основании всего вышеизложенного, мы не можем считать разрушение общины неизбежным историческим явлением. При известной комбинации отрицательных влияний, это разрушение, действительно, неизбежно. Именно такие комбинации и обусловили собою разрушение общины почти во всех известных нам культурных странах. Но из этого еще не следует, что невозможна другая комбинация условий, при которых община, напротив, стала бы расти и развиваться. По той же причине мы не можем признать справедливым сделанный г. Ковалевским упрек "недавним исследователям русской общины".

   Но скажет, быть может, читатель, невозможно даже представить себе общину, изолированную от враждебных влияний; мы не знаем такой Аркадии, где бы не было завоеваний, порабощения одного племени другим и т. д., - все это лежит в природе первобытного, да, пожалуй, если на то пошло, и современного человека; поэтому указанные автором причины, хотя бы они и не лежали в организации общины, все-таки должны быть названы самопроизвольными, то есть лежащими в природе составляющих общество единиц причинами, действие которых неотвратимо и неизбежно. Защищаемая вами община требует, для сохранения своего существования, совершенно немыслимых условий; только покрывши ее стеклянным колпаком, можно предохранить ее от разрушения, а это равносильно признанию неизбежности, иначе самопроизвольности, последнего. Добро бы стояли вы на точке зрения г. Орлова, по мнению которого "предполагать, что общинную форму землевладения можно устранить какими-либо внешними, искусственными или законодательными мерами было бы заблуждением" (Сборн. Стат. Свед., стр. 319), а то сами же соглашаетесь с тем, что многие из тех условий, в которые становилась община в течение своей истории, были для нее абсолютно смертельными, сами же указываете на разобщающие производителей свойства первобытных орудий труда и все-таки спорите, все-таки доказываете, что "самопроизвольные причины" разрушения общины - в сущности не самопроизвольны. Удивительная страсть к спору из-за слов! Но, скажем мы, в том-то и дело, что спор касается не одних только слов. Выслушайте нас до конца, и вы, быть может, найдете, что мы не так уже виноваты в празднословии, как вам это кажется.

   С мнением г. Орлова мы, действительно, согласиться не можем. В его собственном исследовании есть немало данных в пользу противоположного высказанному им взгляда.

   Пример сельских обществ, пришедших к подворно-наследственному владению, вследствие закона о вольных хлебопашцах, наглядно показывает возможность разрушения общины под законодательным влиянием. Точно так же, по его собственным словам, "разложению составных общин на простые (односеленные, деревенские) в значительной степени способствовала выдача в 1866 году государственным крестьянах владенных записей, где точно обозначен размер земли, поступившей в надел каждому селению" (Собр. Стат. Свед., т. VI, в. 1, стр. 256-275). Усилия подольской земской управы ввести подворно-наследственное владение приусадебными землями "на основании 110 ст.", несмотря на встреченное со стороны крестьян противодействие, также могут увенчаться успехом. А ведь именно с переходом усадебных мест в наследственное владение и начиналось всегда и везде распадение общины.

   Но, кроме этих непосредственных влияний, мы укажем г. Орлову на замеченное им же самим "раскалывание" общины на две неравные части - исправных домохозяев и "пустырников", - раскалывание, происходящее, опять-таки, по независящим от общины обстоятельствам. Мы попросим его припомнить обнаруживаемую такими общинами и опять же им самим подмеченную тенденцию к разделу общинных земель в потомственное владение, установление определенных сроков переделов, являющееся результатом того, что "после нескольких переделов, убедившись, что переделами делу не поможешь, если нет надлежащих условий для хозяйства, - мир устанавливает приговором определенный срок, до истечения которого переделы не должны повторяться" (Сб. Стат. Свед., т. VI, в. 1, стр. 211-212). Продолжительностью таких сроков "и гарантируются интересы более исправных домохозяев" (стр. 212). Но всего важнее, как нам кажется, то обстоятельство, что в способах владения "купчей" и пользования арендованной землей сохранилась, да и то не всегда, одна внешняя форма общины, так как в этом случае права каждого участника в предприятии измеряются количеством внесенных им денег; такую землю делят "по деньгам", нисколько не соображаясь с хозяйственными способностями и потребностями "пайщиков".

   Очевидно, что такой способ соединения покупателей и арендаторов ближе подходит к понятию о мелкой акционерной компании, чем к понятию мирского владения и пользования землей, в настоящем значении этого слова. Он практикуется в странах, где от общинного землевладения не осталось и следа, как, например, в Сицилии, где крестьяне также соединяются в компании для аренды земли у крупных собственников и также производят ее разверстку "по деньгам" {См. "Критическое Обозрение", 15 августа 1879 г., рецензию г. Кареева о книге Сонино.}.

   Нужно помнить, что соединение мелких арендаторов в одно общество, с круговою порукой его членов, происходит нередко по требованию землевладельца, справедливо видящего в этом гарантию своевременного взноса следуемой ему арендной платы.

   Можно было бы найти еще много примеров вторжения во взаимные отношения общинников разлагающего общину индивидуализма, но, надеемся, и приведенных достаточно, чтобы показать, почему не разделяем мы приятной уверенности г. Орлова. Итак, мы убеждены, что земельный коллективизм не всегда способен устоять под напором враждебных ему влияний; в частности же, в русской общине, замечаем признаки искажения ее коренного принципа и даже - таких случаев к счастию еще не много, - полного ее разрушения. Но мы все-таки говорим, что поземельная община может иметь прочное будущее при благоприятном стечении обстоятельств.

   Процесс разложения поземельной общины под совокупным давлением свойства первобытных орудий труда и внешних враждебных воздействий совершается далеко не всегда одинаково быстро. В одних случаях, родовая община, как мы видели выше, непосредственно заменяется подворно-наследственным владением пахотной землей, а потом и другими угодьями; в других она переходит в сельскую. Эта последняя в свою очередь держится более или менее долгое время, в зависимости от множества условий. На Западе пахотные земли были поделены в наследственную собственность еще задолго до развития крупной капиталистической промышленности; в России община исчезнет, - если только исчезнет, - по-видимому, уже в борьбе с капитализмом. В германской марке усадебная земля уже во времена Тацита была поделена в наследственную собственность, у "ас я в настоящее время предложение подольской земской управы, о переходе к этому способу владения приусадебной землей, встречает противодействие в крестьянской среде. Мы не думаем приписывать это различие в судьбе общины у нас и на Западе каким-либо "расовыми особенностями"; мы просто относим его насчет исторических влияний, которые не были тождественны в том и другом случае. Но мы знаем, что сумма этих влияний в данной стране не остается постоянной. С течением времени в ней может явиться новое, весьма значительно видоизменяющее ее слагаемое. Мы разумеем то или другое, положительное или отрицательное, но, во всяком случае, сознательное отношение общественного мнения страны к существующим в ней формам землевладения. Правда, такое отношение к общине может установиться лишь путем сравнения ее с другими формами землевладения, то есть после более или менее полного ее разрушения, по крайней мере в других странах. Но там, где она представляет еще господствующую форму землевладения, сознательно-положительное отношение к ней крестьянской массы и интеллигенции страны может в значительной степени нейтрализовать действие враждебных ей влияний, если не останется, разумеется, платоническим. И мы считаем позволительным предположить, что в таком случае община может продержаться до того времени, когда явится необходимость и возможность интенсивной культуры земли, а значит и употребления таких орудий и способов труда, которые потребуют общинной эксплуатации общинного поля. Свойства орудий труда, состояние земледельческой техники - эти единственные самопроизвольные причины неустойчивости первобытного коллективизма, станут с тех пор могучими стимулами его роста и развития. Коллективизм труда и владения его орудиями сделается экономически необходимым, а потому и неизбежным, и будущее поземельной общины получит твердую, реальную основу.

   Своевременный переход к общинной эксплуатации полей или разрушение в борьбе с нарождающимся капитализмом - такова, по нашему мнению, единственная альтернатива для современной сельской поземельной общины вообще и русской в частности.

   Правы или не правы мы, высказывая это мнение, но читатель, надеемся, согласится, что мы не из-за слов только спорили, доказывая, что не внутри, а вне общины лежат причины ее почти повсеместного разрушения. Он видит также, что понимали мы под "суммою положительных влияний", под "благоприятным для общины стечением обстоятельств", могущим предохранить ее от разрушения. Говорить о таких положительных влияниях вовсе не значит желать накрыть общину стеклянным колпаком.

   В IX главе исследования г. Орлова, посвященной описанию "отношения самих крестьян к общинной форме землевладения" читатель найдет немало доказательств сознательного сочувствия крестьян к этой последней. Симпатии нашей интеллигенции также все более и более склоняются на сторону общины.

   Что же касается до машинной обработки земли, то в этом - последнее слово агрономической теории и практики; рано или поздно к ней придут русские землевладельцы и земледельцы, как уже приходят постепенно западноевропейские.

   Вопрос только в том, будет ли к тому времени земля находиться во владении крестьянских обществ или частных лиц. А это, как мы уже говорили, в значительной степени зависит от правильности понимания нашей интеллигенцией экономических задач родной страны.