Покровский Михаил Михайлович - Шекспиризм Пушкина

  

  

   ¹) Ср. нашу статью "Puschkin und Shakespeare" въ 43 т. Jahrbuch der deutschen Shakespeare-Gesellschaft. Сочинен³я Пушкина мы цитируемъ по 2-му изд. П. О. Морозова, а переписку - по изд. В. И. Саитова.

  

  

   Извѣстны прекрасныя страницы изъ "Вильгельма Мейстера" Гете, посвященныя вл³ян³ю Шекспира на нѣмецкое искусство XVIII вѣка. Вильгельмъ Мейстеръ становится способнымъ къ глубокому пониман³ю Шекспира въ самый критическ³й моментъ своей жизни, въ моментъ хаотическаго состоян³я души, потрясенной острымъ отчаян³емъ подъ вл³ян³емъ несчастной любви. Этого горячаго сторонника французской драмы Шекспиръ исцѣляетъ отъ отчаян³я и укрѣпляетъ въ немъ вкусъ къ реальной дѣйствительности; вмѣстѣ съ тѣмъ Шекспиръ возбуждаетъ въ немъ желан³е дѣятельно работать на пользу просвѣщен³я своихъ соотечественниковъ.

   Для людей XVIII в. естественно былъ привлекателенъ вѣкъ Шекспира - велик³й и мятежный XVI вѣкъ, который выдвинулъ цѣлый рядъ проблемъ, глубоко волновавшихъ позднѣйшее человѣчество,- напр. просвѣщен³е, какъ культурная сила, равенство людей передъ природой, возвратъ къ природѣ, какъ главнѣйшей учительницѣ жизни, церковь и государство, различныя формы государственнаго устройства, особенно различные виды монарх³и и абсолютизма и т. д., и т. д.

   Молодой Гете и его современники живо интересовались XVI вѣкомъ въ Герман³и. Эти занят³я невольно обращали ихъ къ чтен³ю и французскихъ авторовъ той же эпохи, напр., Монтаня, Амьо, Раблэ и Маро, авторовъ, очень важныхъ для пониман³я XVI вѣка и, въ частности, Шекспира.

   Къ своей великой радости, Гете и его современники находили у гуманистовъ отвѣтъ на самые жизненные запросы своего времени.

   Такъ, столь характерная для XVIII в. мысль о превосходствѣ природныхъ дарован³и, образован³я и личныхъ заслугъ надъ происхожден³емъ является лозунгомъ всего гуманистическаго движен³я. Въ частности и Шекспиръ, представитель средняго сослов³я, принадлежитъ къ числу горячихъ поборниковъ этого лозунга.

   Но до извѣстной степени то же придется сказать и о русскихъ неогуманистахъ первой четверти прошлаго столѣт³я съ Пушкинымъ во главѣ: вѣдь и они ставили личныя заслуги и просвѣщен³е выше происхожден³я, вѣдь и они мечтали о создан³и просвѣщеннаго средняго сослов³я изъ нетитулованнаго средняго дворянства въ союзѣ съ наиболѣе даровитыми элементами изъ низшихъ сослов³й.

   Вообще, энциклопедически образованные люди конца XVIII и начала XIX вѣка имѣли много данныхъ для глубокаго пониман³я энциклопедистовъ XV-XVI вѣковъ. Эпоха просвѣщен³я, развившая умъ современниковъ, и эпоха революц³и, сдѣлавшая гибкимъ ихъ чувство и обогатившая ихъ громаднымъ соц³ально-политическимъ опытомъ,- обѣ эти эпохи очень приблизили новыхъ энциклопедистовъ къ ихъ болѣе раннимъ предшественникамъ.

   Возвышенное представлен³е о человѣческой личности, завѣщанное античной древностью и въ частности ея стоической философ³ей, возродилось въ болѣе или менѣе сходной степени въ оба указанные пер³ода, и космополитъ XVIII вѣка, подобно своему предшественнику XVI вѣка, живо интересуется не только современнымъ человѣчествомъ, но и его прошлыми судьбами. Истор³я становится истинной учительницей жизни хотя бы постольку, поскольку она углубляетъ наше знан³е человѣческаго характера и души и этимъ содѣйствуетъ развит³ю въ насъ самопознан³я, необходимаго для нашего самосовершенствован³я.

   Вмѣстѣ съ тѣмъ уже въ XVI вѣкѣ (отчасти и раньше) сдѣлано было наблюден³е, что явлен³я современной дѣйствительности находятъ себѣ параллели въ явлен³яхъ древней истор³и и что, такимъ образомъ, изучен³е этой послѣдней поможетъ пониман³ю современности.

   Понятно, что новые энциклопедисты - въ томъ числѣ и Пушкинъ - придаютъ, подобно раннимъ гуманистамъ и политикамъ, огромное значен³е гуманитарно-историческому образован³ю, какъ крупной общественной государственной силѣ, способной перевоспитать общество и "укротить нравы".

   Во всякомъ случаѣ, нѣмецк³е гуманисты XVIII в. тщательно изучаютъ культуру XV и XVI вѣковъ, и въ такой сложной и глубокой исторической и философской перспективѣ Шекспиръ естественно представлялся имъ, какъ одинъ изъ самыхъ ген³альныхъ выразителей идей и чувствъ ген³альнаго вѣка. Такъ, Шиллеръ страстно изучаетъ истор³ю отпаден³я Нидерландовъ отъ Испан³и и считаетъ основан³е нидерландской независимости однимъ изъ удивительнѣйшихъ событ³й, придавшихъ XVI вѣку м³ровой блескъ. Этой темой занятъ и Гете въ "Эгмонтѣ"; къ тому же историческому циклу примыкаетъ "Донъ-Карлосъ" Шиллера. "Мар³я Стюартъ" относится къ той же эпохѣ. Слѣдуетъ упомянуть еще "Гетца фонъ-Берлихингенъ" Гете, какъ одну изъ первыхъ попытокъ подражан³я Шекспиру. Шекспировское вл³ян³е отразилось и на "Фаустѣ", сюжетъ котораго взятъ имъ XVI же вѣка. Несомнѣнно, что систематическое изучен³е этого вѣка внушило Шиллеру счастливую мысль заняться и русскимъ смутнымъ временемъ, и фрагментъ его трагед³и "Димитр³й" имѣетъ выдающееся значен³е для истор³и русской литературы уже потому, что концепц³я характера Бориса Годунова Шиллера родственна съ Пушкинской.

   Шекспиризмъ въ нѣмецкой литературѣ не есть явлен³е исключительно художественнаго и техническаго характера. Шекспиръ по признан³ю Гете, сталъ для нѣмецкихъ интеллигентовъ (какъ впослѣдств³и и для Пушкина) своего рода Библ³ей и сдѣлался ихъ учителемъ во всѣхъ отрасляхъ ихъ жизни и дѣятельности.

   Шекспиризмъ связанъ съ нарожден³емъ въ Герман³и просвѣщенной интеллигенц³и, которая, по разнымъ историческимъ услов³ямъ, оказалась способной полюбить и понять (что одно и то же) своихъ раннихъ предшественниковъ гуманистовъ и продолжить ихъ дѣятельность на пользу просвѣщен³я человѣчества.

  

  

   Шекспиризмъ Пушкина, понимая его не только, какъ усвоен³е манеры Шекспира, также проникнутъ струей не менѣе, если не болѣе глубокаго гуманизма, чѣмъ у нѣмецкихъ шекспиристовъ. Глубокое увлечен³е Шекспиромъ, отнюдь не обратившееся у Пушкина въ рабское копирован³е его, не было скоропреходящей модой уже потому, что шекспиризмъ Пушкина и его эпохи не былъ взятъ напрокатъ изъ нѣмецкой литературы; онъ стоялъ въ связи съ нарожден³емъ въ русскомъ обществѣ Александровской эпохи истинныхъ друзей просвѣщен³я; важно и то, что онъ падаетъ на одинъ изъ самыхъ великихъ, истинно-трагическихъ пер³одовъ въ истор³и Росс³и - время великихъ надеждъ и острыхъ разочарован³й, время горячей любви лучшей части общества къ просвѣщен³ю и подавлен³я всякаго просвѣщен³я сверху, время освобожден³я Европы отъ Наполеона и подавлен³я малѣйшихъ признаковъ свободы въ Росс³и и т. д.

   Но Пушкинъ приступилъ къ изучен³ю Шекспира въ особенно тяжелый пер³одъ своей жизни - во время своего изгнан³я - сперва въ Одессѣ, а затѣмъ въ селѣ Михайловскомъ. Къ этому времени молодой поэтъ, былъ уже зрѣлымъ человѣкомъ, съ значительнымъ житейскимъ опытомъ, большей частью весьма тяжелымъ.

   Изучен³ю Шекспира предшествовало трехлѣтнее увлечен³е Пушкина Байрономъ; увлечен³е это расширило у поэта его гуманитарныя перспективы и въ частности содѣйствовало въ немъ развит³ю протеста противъ однообразнаго и шаблоннаго стиля и построен³я французской драмы.

   Далѣе - будущ³й шекспиристъ Пушкинъ былъ по натурѣ реалистомъ, и уже въ его произведен³яхъ, написанныхъ въ 1824 г., несмотря на французское и затѣмъ байроновское вл³ян³е, сильно проступаетъ наклонность къ живому, нешаблонному изображен³ю людей и природы.

   Сверхъ этого, ко времени изучен³я Шекспира Пушкинъ является передъ нами поэтомъ-мыслителемъ стремящимся къ серьезному труду, къ самоусовершенствован³ю, строгимъ критикомъ самого себя, прислушивающимся къ справедливымъ, хотя бы и суровымъ, отзывамъ его друзей о его произведен³яхъ.

   Съ этой точки зрѣн³я уже юный Пушкинъ вполнѣ удовлетворяетъ требован³ямъ гуманистовъ шекспировскаго вѣка и самого Шекспира: значен³е человѣческаго слова очень велико, и тотъ, кто обращается съ нимъ къ публикѣ, которую онъ такъ или иначе воспитываетъ своимъ словомъ, обязанъ слѣдить за самимъ собой.

   Что же касается самого Пушкина, то самокритика является драгоцѣннымъ качествомъ его натуры, оградившимъ его отъ слишкомъ длительнаго вл³ян³я на него людей, не вполнѣ съ нимъ сродныхъ.

   Этотъ критицизмъ, между прочимъ, воздержалъ Пушкина отъ рабскаго слѣдован³я Карамзину въ "Борисѣ Годуновѣ" и исполнен³я нѣкоторыхъ его совѣтовъ; такъ, Карамзинъ (Саит., No 204) рекомендовалъ Пушкину (черезъ Вяземскаго) обратить вниман³е на драматическую (лучше сказать, реторическую) противоположность въ характерѣ Бориса, именно на "дикую смѣсь набожности и преступныхъ страстей: онъ безпрестанно перечитывалъ Библ³ю и искалъ въ ней оправдан³я себѣ". Однако, Пушкинъ лишь на одинъ моментъ (Саит., No 208) заинтересовался этой мыслью, но въ концѣ концовъ ей не послѣдовалъ. Наоборотъ, съ большей пользой для дѣла и въ большемъ соглас³и со своей собственной натурой, онъ принялъ совѣтъ Н. Н. Раевскаго (Саит., No 159) быть терпѣливымъ въ выполнен³и своей работы и вмѣсто слѣдован³я Карамзину, обращаться къ его источникамъ, подобно Шиллеру, прошедшему цѣлый курсъ астроном³и передъ написан³емъ своего "Валленштейна". Классическое письмо къ Раевскому отъ 30 января 1829 г. (Саит. No 379) - живое доказательство того, какъ самостоятельно и, вмѣстѣ съ тѣмъ, по шекспировски взглянулъ Пушкинъ на истор³ю смутнаго времени у Карамзина.

   Реалистическ³я тенденц³и приводили молодого поэта не только къ необходимости тщательнаго наблюден³я надъ явлен³ями дѣйствительной жизни, но и къ стремлен³ю найти и выработать истинно-живую, неусловную форму изложен³я на основѣ живого разговорнаго и отчасти народнаго языка. Такъ, еще до начала занят³я Шекспиромъ (въ ноябрѣ 1823 г., Саит., No 58) у него срывается пожелан³е "оставить русскому языку нѣкоторую библейскую похабность: я не люблю видѣть въ первобытномъ нашемъ языкѣ слѣды европейскаго жеманства и французской утонченности. Грубость и простота болѣе ему пристали. Проповѣдую изъ внутренняго убѣжден³я, но по привычкѣ пишу иначе".

   Это - въ сущности предвосхищен³е будущей шекспировской теор³и драмы, намѣченной уже около начала августа 1825 г. въ черновомъ письмѣ къ Н. Н. Раевскому (Саит., No 184): Шекспиръ, никогда не боится скомпрометировать свой персонажъ, онъ заставляетъ его говорить съ полной непринужденностью жизни, такъ какъ увѣренъ, что въ свое время и въ своемъ мѣстѣ онъ поможетъ персонажу этому найти языкъ, соотвѣтствующ³й его характеру.

   Съ этимъ вполнѣ согласуется рано усвоенная Пушкинымъ привычка искренно выражать въ эпиграмматическомъ родѣ всѣ ощущен³я и наблюден³я, которая несомнѣнно помогла ему оцѣнить по достоинству искренность и размахъ Шекспира въ изображен³и разнообразнѣйшихъ чувствъ и страдан³й.

   Но и много другихъ чертъ характера Пушкина и особенностей его образован³я укрѣпляли его конген³альность съ Шекспиромъ.

   Между прочимъ, Пушкинъ еще съ дѣтства увлекался истор³ей театра, а въ лицейск³е годы и позднѣе не покидалъ интереса къ античной литературѣ; равнымъ образомъ, онъ, повидимому, зналъ итальянск³й языкъ и хорошо понималъ итальянскую литературу, въ частности литературу эпохи возрожден³я, когда Итал³я давала тонъ всей Европѣ и, между прочимъ, Англ³и.

   Вообще эпоха гуманизма и религ³озно-политическихъ войнъ извѣстна Пушкину довольно хорошо.

   Напр., его интересъ къ двумъ очень важнымъ для толкован³я Шекспира мыслителямъ - Мак³авелли и Монтаню,- а также его мѣтк³я замѣчан³я о томъ и о другомъ,- {"Человѣкъ по природѣ своей склоненъ больше къ осужден³ю, нежели къ похваламъ (говорить Мак³авель, сей велик³й знатокъ природы человѣческой) ("Мелк³я замѣтки",- см. тамъ же о Поссевинѣ и Мак³алелли и о правилѣ divide et impera - 1829-1831 г.). "Всѣмъ извѣстно, что французы народъ самый антипоэтическ³й. Славнѣйш³е представители сего остроумнаго и положительнаго народа - Монтань, Монтескье, Вольтеръ показали это. Монтань, путешествовавш³й по Итал³и, не упоминаетъ ни о Микель-Анжело, ни о Рафаэлѣ" ("Современные французск³е писатели", 1831 г.). О Монтанѣ Пушкинъ. вспоминаетъ и позднѣе въ письмѣ къ женѣ отъ 21 сентября 1835 г., гдѣ онъ проситъ прислать ему сочинен³я Монтаня въ Михайловское. Ср. еще "Мысли на дорогѣ. О русской литературѣ съ очеркомъ французской" (1834 г.).} показываютъ, что онъ сумѣлъ схватить ихъ характерныя черты.

   Знакомъ былъ Пушкинъ и съ Раблэ (ср. напр. Саит., No 484), гуманистомъ вообще очень яркимъ и, въ частности, хорошо извѣстнымъ Шекспиру и англичанамъ его времени.

   Наконецъ, весьма важно то, что Пушкинъ приступилъ къ Шекспиру съ большими познан³ями въ области нац³ональной и м³ровой истор³и и съ глубокимъ интересомъ къ политической философ³и. Историко-политическ³я науки еще съ лицейскихъ лѣтъ глубоко занимали Пушкина, и слѣды этихъ занят³й разсѣяны во всѣхъ его произведен³яхъ.

   Большой глубиной отзываются уже ею "Историческ³я замѣчан³я" (1822 г.), въ которыхъ онъ, между прочимъ, приписываетъ Екатеринѣ II извѣстнаго рода мак³авеллизмъ: "если царствовать значитъ знать слабость души человѣческой и ею пользоваться, то въ семъ отношен³и Екатерина заслуживаетъ удивлен³я потомства" и т. д. Въ знаменитой запискѣ "О народномъ воспитан³и" (1826 г.) Пушкинъ настаиваетъ на политико-философскомъ преподаван³и истор³и въ высшихъ классахъ государственныхъ школъ.

   Новѣйшая наука сравнительно мало занимается Шекспиромъ, какъ политическимъ писателемъ, и отношен³емъ его сюжетовъ къ философско-политической литературѣ XVI вѣка. А между тѣмъ онъ былъ несомнѣнно таковымъ, что сразу замѣтили так³е его поклонники, какъ Пушкинъ. Въ концѣ концовъ, какъ дитя великаго философскаго вѣка. Шекспиръ изучаетъ все разнообраз³е душевной жизни какъ отдѣльныхъ личностей, такъ и цѣлыхъ обществъ и государствъ не только въ настоящемъ, но и въ прошломъ. Взаимное отношен³е между государствомъ и обществомъ, различныя государственныя формы - все очень и очень глубоко занимаетъ Шекспира, и къ этимъ проблемамъ онъ постоянно возвращался, находя ихъ нихъ поучительныя индивидуальныя подробности. Напр., въ галлереѣ монарховъ, склонныхъ къ абсолютизму, Ричардъ II, Юл³й Цезарь и Лиръ объединяются самонадѣянностью, всѣмъ имъ свойственной, но и проявлен³я самонадѣянности и ея происхожден³е у нихъ различны: Лиръ ослѣпленъ тѣмъ, что во всю долгую жизнь онъ ни откуда встрѣчалъ противодѣйств³я и потому не знаетъ людей; не не знаетъ ихъ и Ричардъ II, самонадѣянно вѣрующ³й въ божественность своего сана, которая уже сама по себѣ способна защитить его отъ всякихъ людскихъ покушен³й; въ общемъ холодный и трезвый Цезарь также склоненъ къ ослѣплен³ю, но его самонадѣянность имѣетъ своимъ источникомъ постоянное счастье, съ которымъ онъ побѣждалъ опасности; кромѣ того, онъ имѣетъ дѣло съ народомъ, уже привыкшимъ къ цезаризму, и съ аристократ³ей, успѣвшей измельчать и, за рѣдкими исключен³ями, раболѣпной.

   Разнообразны и мудрые просвѣщенные правители - съ одной стороны Гамлетъ-отецъ и Генрихъ V, эти рыцари, глубоко проникнутые девизомъ популярной во время Шекспира стоической философ³и, что правитель - прежде всего человѣкъ: съ другой - благодушный герцогъ въ "Мѣрѣ за мѣру", болѣе гуманный и лучше понимающ³й жизнь, чѣмъ его намѣстникъ Анджело, умный, но очень односторонн³й ригористъ, слѣпо увѣренный въ томъ, что можно перевоспитать, или, по крайней мѣрѣ, обуздать общество неуклоннымъ формальнымъ выполнен³емъ суровыхъ. устарѣвшихъ законовъ и т. д.

   Историко-политическое образован³е позволило Пушкину сразу понять и оцѣнить эту очень важную особенность шекспировскаго творчества. Уже въ "Борисѣ Годуновѣ" его заинтересовала задача дать политическ³е типы съ мак³авеллистической окраской - царя Бориса и его противника Шуйскаго. Это персонажи съ одной стороны мѣстами напоминаютъ шекспировскихъ героевъ, а съ другой стороны не являются коп³ей съ нихъ, но блестяще пополняютъ шекспировскую галлерею. Борисъ въ сценахъ раскаян³я и въ прощан³и съ сыномъ, напоминаетъ Генриха IV, въ немъ также есть мак³авеллизмъ, основанный на глубокомъ знан³и человѣческой души и на умѣн³и бить противника въ моментъ его замѣшательства,- но все-таки онъ весьма отличается отъ своего англ³йскаго прототипа: въ немъ меньше своекорыст³я, онъ крутъ и хитеръ съ боярами, которые все равно не могутъ съ нимъ примириться, но онъ истинный другъ народа. Гораздо больше мак³авеллизма и эгоизма въ Шуйскомъ; онъ не менѣе, чѣмъ Борисъ, знаетъ людей и еще коварнѣе умѣетъ заглянуть своему противнику въ душу и прямо терроризировать ее прикосновен³емъ къ самымъ больнымъ ея мѣстамъ (ср. сцену въ царскихъ палатахъ, гдѣ Шуйск³й, точно Яго, прямо потрясаетъ взволнованнаго царя коварными разсужден³ями объ измѣнчивости народной массы и реалистическимъ, слѣдовательно, особенно тяжелымъ для Бориса, описан³емъ тѣла убитаго царевича Димитр³я). Это - типъ, отличный отъ типа Бориса и отъ соотвѣтствующихъ типовъ Шекспира, при всемъ частичномъ сходствѣ съ ними. Здѣсь Пушкинъ не подражатель, но первоклассный продолжатель Шекспира.

   Пушкинъ настаиваетъ на томъ, что драматическому писателю нужны философ³я, безстраст³е, государственныя мысли историка, догадливость, живость воображен³я, отсутств³е предразсудковъ, любимой мысли, свобода.

   Съ этой точки зрѣн³я неудивительно, что Пушкинъ высоко оцѣнилъ второстепенную драму Шекспира "Мѣра за мѣру" съ ея дѣйствительно высокооригинальнымъ героемъ Анджело и съ ея сложной соц³ально-политической перспективой.

  

  

   Но если историко-политическое образован³е помогало Пушкину ор³ентироваться въ Шекспировскихъ драмахъ, то эволюц³я, происшедшая въ политическихъ взглядахъ и симпат³яхъ нашего поэта къ 1825 году, уже сама по себѣ должна была сблизить его съ Шекспиромъ. Важно, что и въ дошекспировск³й пер³одъ онъ неоднократно приступалъ къ тѣмъ же политическимъ проблемау³ъ, какъ и Шекспиръ, а къ концу этого пер³ода давалъ имъ рѣшен³е, сходное съ шекспировскимъ.

   Что происходило въ Европѣ въ течен³е всей жизни поэта?

  

   "Игралища таинственной игры -

   Металися смущенные народы,

   И высились и падали цари,

   И кровь людей то славы, то свободы,

   То гордости багрила алтари" (19 окт. 1836 г.).

  

   Народы и цари, народные вожди и самозванцы, узурпаторы и законные наслѣдники - излюбленныя темы Пушкина еще задолго до знакомства съ Шекспиромъ. Узурпаторъ и законный наслѣдникъ - вѣдь это сюжетъ уже лицейской сказки о Бовѣ. Характерно первоначальное заглав³е "Бориса Годунова": "Комед³я о настоящей бѣдѣ Московскому Государству, о царѣ Борисѣ и о Гришкѣ Отрепьевѣ". Равнымъ образомъ Пушкина уже давно занимаютъ Стенька Разинъ и Пугачевъ.

   Въ 1823 г. Пушкинъ счелъ нужнымъ отозваться на смерть вождя испанскихъ инсургентовъ Р³его ("Сказали разъ царю").

   Чрезвычайно важны мало оцѣненныя "Замѣтки на Анналы Тацита" 1825 г. {Подробнѣе защищаемся мы этими вопросами въ статьѣ, которая скоро появится, подъ заглав³емъ "Пушкинъ и римск³е историки".} Пушкинъ обратилъ вниман³е, прежде всего, на то, что немедленно по вступлен³и на престолъ Тибер³я былъ умерщвленъ родной внукъ Августа - Агриппа Постумь. Передъ Пушкинымъ носится мысль, что Агриппа - болѣе законный претендентъ на престолъ, чѣмъ Тибер³й, пасынокъ Августа. Мысль эта характерна для поэта, занятаго сюжетомъ о законныхъ и незаконныхъ претендентахъ, но не вполнѣ основательна исторически: хотя Августъ и стремился къ фактическому введен³ю монарх³и, но формально римское государство оставалось республикой, и о какомъ бы то ни бы.ю порядкѣ престолонаслѣд³я не могло быть и рѣчи.

   Далѣе, тацитовская характеристика Агриппы (отличавшагося "необычайной силой, дерзостью и даже простотой ума") подсказала Пушкину (очевидно увлеченному своимъ Лжедимптр³емъ) соображен³е, что люди въ родѣ Агриппы всегда могутъ имѣть большое число приверженцевъ или сдѣлаться оруд³емъ хитраго мятежника.

   Тамъ же Пушкинъ отмѣтилъ для себя подавлен³е бунта паннонскихъ и германскихъ лег³оновъ; при этомъ отъ него, какъ отъ драматурга, не укрылась одна индивидуалистическая черточка въ описан³и бунта: Германикъ, тщетно стараясь усмирить бунтъ лег³оновъ, хотѣлъ заколоться на глазахъ у воиновъ. Его удержали. Тогда одинъ изъ нихъ подалъ свой мечъ, говоря: "онъ вострѣе".

   Пушкинъ подчеркнулъ далѣе и то, что Тибер³й, прежде всего, лишилъ народъ права выбора магистратовъ и тѣмъ довершилъ уничтожен³е республики. "Народъ ропщетъ, сенатъ охотно соглашается (тѣнь правлен³я перенесена въ сенатъ").

   Тѣмъ не менѣе Пушкинъ не винитъ Тибер³я, но, наоборотъ, за многое хвалитъ его, какъ монарха, и защищаетъ отъ нападокъ Тацита.

   Въ одномъ случаѣ похвала Тибер³ю крайне своеобразна. "Нѣкто Виб³й Серенъ, по доносу своего сына, былъ присужденъ римскимъ сенатомъ къ заключен³ю на какомъ-то безводномъ островѣ. Тибер³й воспротивился сему рѣшен³ю, говоря, что человѣка, коему дарована жизнь не слѣдуетъ лишать способовъ къ поддержан³ю жизни. Слова, достойныя ума свѣтлаго и человѣколюбиваго! Чѣмъ болѣе читаю Тацита, тѣмъ болѣе мирюсь съ Тибер³емъ. Онъ былъ одинъ изъ величайшихъ умовъ древности". Но тутъ Пушкинъ не вчитался въ разсказъ Тацита (IV, 30), изъ котораго слѣдуетъ, что Виб³й осужденъ былъ неправильно, подъ давлен³емъ злопамятства Тибер³я, и Тибер³й лишь для прилич³я ходатайствовали о смягчен³и приговора. По всѣмъ признакамъ, эта курьезная ошибка имѣетъ для Пушкина автоб³ографическое значен³е. Самый разсказъ этотъ помѣщенъ Пушкинымъ въ письмѣ къ Дельвигу отъ 23 ³юля 1825 г. (Саит., No 178), и около этого времени Пушкинъ изливался въ жалобахъ на жестокость Александра I, отправившаго его въ ссылку, гдѣ нельзя ни работать, ни лѣчиться. Ср. Саит. No 207, No 208, No 167 и No 170). Сходныя чувства,- правда, въ болѣе мягкой формѣ,- изложены и въ "Воображаемомъ разговорѣ съ императоромъ Александромъ I" (1825-года).

   Какъ бы то ни было, однако въ разсужден³яхъ о римской импер³и замѣтно извѣстнаго рода примирен³е съ монархизмомъ.

   Но важна и другая сторона дѣла: мы видимъ здѣсь критика, стремящагося къ болѣе или менѣе объективному пониман³ю истор³и и политики: многое въ дѣйств³яхъ Тибер³я мудро, но кое-что и дурно.

   Какъ могъ прочесть Пушкинъ въ той же первой книгѣ "Анналъ" Тацита, римская монарх³я была не однимъ только актомъ узурпац³и, но и естественнымъ слѣдств³емъ разложен³я республики и исторически развившагося полицейскаго индифферентизма и въ народѣ, и въ сенатѣ.

   Но если извѣстная государственная форма представляетъ собою неизбѣжное историческое явлен³е, то, независимо отъ собственныхъ политическихъ симпат³й объективнаго изслѣдователя, она можетъ подлежать научному анализу постольку, поскольку она приноситъ добро или зло народу. Такова, несомнѣнно, психолог³я Пушкина въ 1825 г., когда онъ читалъ Тацита и увлеченъ былъ Шекспиромъ,

   Пушкинъ готовъ примириться съ монарх³ей, но не съ деспотической, а съ такой, которая, между прочимъ, была симпатична Шекспиру.

   По смерти Александра I, онъ ждетъ много хорошаго отъ Константина I, такъ какъ послѣдн³й напоминаетъ ему Шекспировскаго любимца Генриха V: "Какъ вѣрный подданный, долженъ я, конечно, печалиться о смерти Государя, но, какъ поэтъ, радуюсь восшеств³ю на престолъ Константина I. Въ немъ очень много романтизма; бурная его молодость, походы съ Суворовымъ, вражда съ нѣмцемъ Барклаемъ напоминаютъ Генриха V. Къ тому же онъ уменъ, а съ умными людьми всё какъ-то лучше; словомъ, я надѣюсь отъ него много хорошаго" (Саит. No 222).

   Это - весьма знаменательное сравнен³е: въ самой характеристикѣ Генриха У у Шекспира много такихъ чертъ, которыя всегда были дороги для Пушкина. Въ юности своей Генрихъ былъ гулякой, однако самъ онъ не опустился въ такой мѣрѣ, какъ его компаньоны; онъ въ го же время работалъ надъ своимъ образован³емъ; и, благодаря знакомству съ дѣйствительной жизнью и ея положительными и отрицательными сторонами, его познан³я становятся не книжной, теоретической, но практической мудростью, привлекающей къ нему наиболѣе умныхъ государственныхъ людей его страны.

   Это очень прямая натура, въ общемъ смѣлая и предпр³имчивая, но всегда осторожная, когда дѣло идетъ о власти, о законѣ и о народныхъ и государственныхъ интересахъ.

   Доблестный воинъ, онъ не затѣваетъ войнъ, только для своей собственной славы, хорошо зная, какъ тяжело отзываются войны не только на побѣжденныхъ, но и на побѣдителяхъ и т. д.

   Въ 1826 г. Пушкинъ предъявляетъ къ Николаю I так³я требован³я, как³я предъявлялись къ монарх³и Шекспиромъ и умѣренно-либеральными политиками XVI в. Въ "Стансахъ" и въ запискѣ "О народномъ воспитан³и" довольно ясно выражена мысль, что если новый монархъ продолжитъ дѣло Петра Великаго и усвоитъ себѣ лучш³е изъ принциповъ его государственной дѣятельности, то съ монарх³ей можно примириться, какъ съ такимъ режимомъ, который способенъ принести пользу народу.

   Политика новой монарх³и, должна быть правдивой и прямой (въ противоположность привычкѣ предыдущаго императора къ "противочувств³ямъ"): царь народа съ великимъ будущимъ долженъ вѣрить въ его силы (и, слѣдовательно, содѣйствовать ихъ развит³ю), не презирать его. Одна изъ главныхъ задачъ просвѣщенной монарх³и - широкое и смѣлое распространен³е образован³я безъ боязни передъ научной истиной и даже передъ радикализмомъ извѣстныхъ научныхъ теор³й.

   Авторитетная власть не должна бояться оппозиц³и, основанной на законѣ: такъ, Петръ умѣлъ отличить Долгорукаго отъ буйнаго стрѣльца; но и къ своимъ прямымъ противникамъ, если это преимущественно доктринеры, сильная власть можетъ отнестись великодушно, не отождествляя заблужден³я съ преступлен³емъ и не унижаясь до мелочной мстительности.

   Если мы прибавимъ къ этому, что Пушкинъ всегда презиралъ пышную придворную аристократ³ю за вредъ, приносимый ею государству и народу; далѣе, что онъ желалъ раскрѣпощен³я народа и равновѣс³я между сослов³ями,- то въ общемъ мы встрѣчаемся съ соц³ально-политическимъ м³ровоззрѣн³емъ, весьма похожимъ на то, которое въ свое время раздѣлялъ Шекспиръ и мног³е изъ гуманистовъ и политиковъ его вѣка.

   Итакъ, въ Шекспировск³й пер³одъ своей жизни Пушкинъ мирится съ монарх³ей не потому, чтобы она была совершенной политической формой (совершенныхъ формъ въ дѣйствительности нѣтъ), но потому, что и она, при извѣстныхъ гарант³яхъ, можетъ содѣйствовать народному благу.

   И надо замѣтить, что въ общихъ чертахъ. Пушкинъ еще съ юности въ сущности безразлично относился къ формѣ государственнаго устройства и управлен³я, лишь бы только были обезпечены гражданская и личная свобода, просвѣщен³е и развит³е духовныхъ и матер³альныхъ силъ народа.

   Послѣдн³е 3-4 года дошекспировскаго пер³ода Пушкина ознаменованы постепеннымъ упадкомъ вѣры въ возможность прочной демократической республики.

   Въ 1820 г. Пушкинъ еще любитъ демагогическ³е споры (Саит., No 17), въ 1821 г. онъ съ увлечен³емъ отзывается о возстан³и въ Грец³и, Итал³и и Испан³и (Саит., No 18 - ср. 86).

   Но мечтательный, "миролюбивый" другъ свободы быстро разочаровывается въ новыхъ народныхъ движен³яхъ: инстинкты народовъ прекрасны, но завоеван³е свободы сопровождается тѣми же роковыми ошибками, какъ и у французовъ временъ великой революц³и, именно нарушен³емъ Законовъ и насил³емъ. Возникающую свободу подавляютъ, настаетъ мрачная реакц³я, и въ этомъ, въ глазахъ поэта, виноваты сами народы съ ихъ наклонностью быстро обращаться изъ гордыхъ господъ въ жалкихъ послушныхъ рабовъ; но виноваты и народные демагоги-вит³и, которымъ также приходится покориться волѣ деспотовъ.

   Въ 1821 г. ("Наполеонъ") у поэта еще остается смутная надежда, что изъ возрождающихся народовъ, можетъ быть, хоть русск³й укрѣпитъ свою свободу; но уже въ слѣдующемъ 1822 г. Пушкинъ устами главы народнаго движен³я Вадима высказываетъ очень скептическ³й приговоръ о перемѣнчивой народной массѣ,- приговоръ, весьма напоминающ³й изображен³е народа у Шекспира: "Безумные! давно-ль они въ глазахъ моихъ встрѣчали торжествомъ властителей чужихъ и вольныя главы подъ иго преклоняли? Изгнанью моему давно-ль рукоплескали? Теперь зовутъ меня, а завтра, можетъ, вновь... Не вѣрна ихъ вражда, невѣрна ихъ любовь"...

   Въ 1823 г. онъ уже находитъ возможнымъ сближен³е съ извѣстнымъ реакц³онеромъ-монархистомъ Стурдзой, и оказывается, что они не только пр³ятели, но и "кое о чемъ мыслятъ одинаково, не лукавя другъ передъ другомъ" (Саит., No 54). Мечты о свободѣ русскаго народа для него уже "послѣдн³й либеральный бредъ", и, подражая "умѣренному демократу" ²исусу Христу, онъ пишетъ притчу о сѣятелѣ, гдѣ объявляетъ народы стадами, которымъ не нужны дары свободы. Въ стихотворен³и "Недвижный стражъ дремалъ" онъ обрушивается и на демагоговъ, на этихъ мудрецовъ, волнующихъ безумную толпу, которымъ теперь предстоитъ цѣловать жезлъ Росс³и и поправшую ихъ желѣзную стопу.

   Восхищен³е греческимъ возстан³емъ въ 1821 г. смѣняется въ 1824 г. презрительными отзывами объ одесскихъ грекахъ и ихъ предводителяхъ (Саит., No 77). Вообще демократическое настроен³е у Пушкина все болѣе и болѣе понижается.

   Съ этой точки зрѣн³я не лишено интереса и примирен³е Пушкина съ Карамзинымъ къ началу шекспировскаго пер³ода. Оно состоялось преимущественно на почвѣ научной; но врядъ ли можно оставлять въ сторонѣ и политическое настроен³е Пушкина, развившуюся въ немъ толерантность къ людямъ различныхъ политическихъ убѣжден³й. Драгоцѣнные остатки автоб³ограф³и (1825-1826 гг.) свидѣтельствуютъ лишн³й разъ объ искреннемъ желан³и Пушкина съ полнымъ безпристраст³емъ отнестись какъ къ Карамзину, такъ и къ его литературно-политическимъ противникамъ. "Молодые якобинцы", по мнѣн³ю Пушкина, слишкомъ преувеличенно негодовали на Карамзина за его размышлен³я въ пользу самодержав³я; но правда и то, что отдѣльныя изъ этихъ размышлен³й краснорѣчиво опровергнуты вѣрнымъ разсказомъ событ³й (съ другой стороны, Карамзинъ - несомнѣнно добросовѣстный историкъ уже потому, что онъ вездѣ ссылается на источники. Очень важно и то, что истор³я Карамзина, плодъ двѣнадцатилѣтняго безмолвнаго и неутомимаго труда, проникнута истинною и рѣдкою въ его время любовью къ просвѣщен³ю.

   Въ эти годы эволюц³я духовной жизни Пушкина идетъ очень быстрымъ, истинно трагическимъ темпомъ. Пушкинъ исполненъ искан³я истины и часто запутывается въ противорѣч³яхъ. Напр., онъ стремительно берется за Библ³ю (Саит., NoNo 109 и 113), и ему импонируетъ образъ Христа, какъ умѣреннаго демократа, но въ то же время на него оказываютъ вл³ян³е бесѣды съ атеистомъ Гунчисономъ.

   У Пушкина развивается скептицизмъ, граничащ³й съ пессимизмомъ; онъ ищетъ выхода въ свойственномъ его правдивой натурѣ объективизмѣ и критицизмѣ; и любопытно, что его политическому индифферентизму, сильно развившемуся къ началу шекспировскаго пер³ода, вполнѣ соотвѣтствуетъ и литературный: "Я въ литературѣ скептикъ,- пишетъ онъ въ 1827 г. (Саит., No 312),- чтобы не сказать хуже, и всѣ парнасск³я секты для меня равны, представляя каждая своя выгоды и невыгоды".

   И вотъ, въ такомъ трагическомъ настроен³и Пушкинъ естественно могъ не только увлечься Шекспиромъ, но даже слиться съ нимъ, найдя въ немъ извѣстное оправдан³е и своей личной предыдущей жизни, и литературной дѣятельности, и своимъ общественно-политическимъ взглядамъ. Глубок³й конфликтъ между жизнерадостностью и трагическими тревогами за человѣчество, столь явный у Шекспира, конечно, долженъ былъ найти отвѣтъ въ душѣ нашего многострадальнаго поэта и, въ концѣ концовъ, впечатлѣн³я, полученныя Пушкинымъ отъ Шекспира, довольно родственны съ впечатлѣн³ями Гёте въ "Вильгельмѣ Мейстерѣ".

   "Все то, что когда-либо передумано было мною о человѣчествѣ и его судьбахъ, что было неразлучно со мной и развилось во мнѣ незамѣтно для меня самого, все это я нашелъ въ Шекспирѣ уже вполнѣ развитымъ и какъ бы уже сбывшимся" - такъ писалъ Гёте въ 11-й главѣ III книги "Вильгелъма Мейстера". Ср. тамъ же: "Пьесы эти кажутся мнѣ произведен³ями какого-то небеснаго ген³я, приблизившагося къ людямъ для того, чтобы какъ можно ближе ознакомить ихъ съ ихъ собственнымъ внутреннимъ м³ромъ".

   Къ этому вполнѣ подходитъ отзывъ Пушкина о Шекспирѣ, сохранивш³йся въ воспоминан³яхъ Смирновой (стр. 285): "Затѣмъ онъ говорилъ о Шекспирѣ, о его взглядахъ на любовь, о его молодыхъ дѣвушкахъ и любовникахъ, изъ которыхъ ни одинъ не сентименталенъ и не романиченъ, даже среди романическихъ и необычайныхъ приключен³й, потому что чувства ихъ такъ естественны; о его замужнихъ женщинахъ, среди которыхъ встрѣчаются только красивые типы; объ его мысляхъ о королевской власти, о славѣ, о войнѣ, о смерти, о совѣсти,- и онъ закончилъ: "Нѣтъ ни одной стороны души, ума, сердца, характера, слабостей, страстей, пороковъ, добродѣтелей, которыхъ бы онъ не наблюдалъ и не описалъ отъ зерна и корня человѣческаго растен³я до его послѣдняго листа, цвѣта, плода"...

  

  

   На первыхъ порахъ, однако, въ 1824-1826 гг., Пушкинъ, какъ и можно было ожидать по ходу его духовной жизни за это время, интересуется у Шекспира главнымъ образомъ, соц³ально-политическими проблемами, а также общими вопросами о сущности драмы, на которые наводитъ Шекспиръ. Конечно, поэтъ не могъ уйти и отъ чисто-психологическихъ темъ, всегда и особенно въ данное время ему родныхъ, но во всякомъ случаѣ центральное и главное мѣсто въ произведен³яхъ этого времени принадлежитъ соц³ально-политической трагед³и "Борисъ Годуновъ". Довольно характерно, что пѣвецъ любви готовъ былъ написать трагед³ю безъ любовнаго романа и ввелъ въ нее романъ между Димитр³емъ и Мариной главнымъ образомъ въ интересахъ столько же драматическихъ, сколько политическихъ: романъ этотъ яснѣе опредѣляетъ страстный, романическ³й характеръ главнаго героя - Димитр³я и, съ другой стороны, даетъ лишн³й интересный персонажъ политической авантюристки Марины (Саит., No 379).

   Въ характеристикѣ Бориса, какъ и самъ онъ признается, политическая сторона дѣла интересовала его едва ли не болѣе, чѣмъ драматическая (Саит., No 208 .

   Но это лишь детали. Всего болѣе характеренъ выборъ самой темы. Пушкинъ взялъ эпоху перелома (кстати сказать, современную Шекспиру), которая сдвинула съ мѣста и органы правительства, и всѣ слои населен³я.

   Такимъ образомъ, хроника Пушкина непосредственно примыкаетъ къ хроникамъ и къ такимъ драмамъ Шекспира, какъ "Юл³й Цезарь", "Антон³й и Клеопатра" и т. д.

   Къ разработкѣ такой сложной темы примѣнены и сложные методы, въ которыхъ, наряду съ доминирующимъ вл³ян³емъ Шекспира, не трудно обнаружить помимо этого синтезъ предыдущей дѣятельности самого поэта, а также его настроен³я во время писан³я драмы. Поэтъ очень старательно изучаетъ историческ³е источники и всячески заботится о томъ, чтобы объективно опредѣлить для себя историческую истину: но онъ болѣе, чѣмъ кто-либо, знаетъ, что задачи драмы и истор³и не совпадаютъ вполнѣ, и что историческ³я фигуры въ драмѣ могутъ быть лишь типами, только въ общихъ чертахъ соотвѣтствующими и человѣческой природѣ, и исторической дѣйствительности. Такъ создана фигура Пимена. "Въ немъ собралъ я черты, плѣнивш³я меня въ нашихъ старыхъ лѣтописяхъ" (Саит., No 312).

   Тотъ-же собирательный методъ проведенъ и въ характеристикахъ Бориса, Самозванца, народа.

   Давно замѣчено, что Пименъ идеализованъ; это объясняется искуснымъ, непосредственно незамѣтнымъ внесен³емъ личнаго начала въ изображен³е типа: при изучен³и матер³аловъ для выработки типа поэтъ наткнулся на так³я подробности, которыя какъ нельзя болѣе соотвѣтствовали его собственному настроен³ю, а потому обрисовка типа проникнута своеобразной теплотой, за которой скрывается личная симпат³я автора.

   Пушкинъ несомнѣнно идеализировалъ въ данномъ случаѣ пользу уединен³я для человѣка, утомленнаго бурями жизни, развит³е въ такомъ человѣкѣ широкой гуманности и безпристрастной терпимости. Это одна изъ любимыхъ его темъ въ разные пер³оды его дѣятельности; но никогда его душевный разладъ не былъ столь силенъ, никогда не было столь настойчивой потребности въ успокоен³и и ясности души, какъ послѣ бурной жизни на югѣ. Успокоителями поэта явились природа, занятое дѣломъ уединен³е, велик³й учитель безпристраст³я Шекспиръ, а вслѣдъ за нимъ - истор³я преимущественно въ лицѣ Карамзина и древнихъ лѣтописцевъ. Въ произведен³яхъ этого пер³ода Пушкинъ неоднократно сравниваетъ себя съ анахоретомъ, свою рабочую комнату съ пустынной кельей; онъ доволенъ своимъ "мирнымъ изгнан³емъ", въ которомъ онъ "сельской музѣ въ тишинѣ душой безпечной предавался"; его Онѣгинъ и Ленск³й - "пустынники", причемъ Онѣгинъ ушелъ отъ "мятежной власти страстей"...

   Такое своеобразное и цѣльное сл³ян³е объективнаго съ субъективнымъ очень характерно и для Шекспира; такъ, напр., своему любимцу Генриху V онъ влагаетъ въ уста много своихъ задушевныхъ мыслей, но все-таки Генрихъ V - не Шекспиръ; не Шекспиръ и Гамлетъ, хотя несомнѣнно, что Шекспиръ могъ и самъ переживать гамлетовское настроен³е и наблюдать его у многихъ своихъ современниковъ, жившихъ въ бурный, трагическ³й вѣкъ.

   Но для Пушкина было тѣмъ болѣе легко окончательно усвоить и усовершенствовать подобную манеру писать, что онъ и самъ ея держался еще задолго до знакомства съ Шекспиромъ: такъ, личное и общее очень цѣльно переплетены между собою уже въ "Кавказскомъ плѣнникѣ" {Еще изъ Кишинева (Саит., No 27) онъ писалъ Горчакову: "характеръ Плѣнника неудаченъ; это показываетъ, что я не гожусь въ герои романтическаго стихотворен³я. Я въ немъ хотѣлъ изобразить это равнодуш³е къ жизни и ея наслажден³ямъ, эту преждевременную старость души, которыя сдѣлались отличительными чертами молодежи XIX вѣка".}.

   Въ этомъ заключается лишнее доказательство того, что сл³ян³е Пушкина съ Шекспиромъ происходило на почвѣ ихъ многообразной конген³альности.

   Собирательный элементъ, столь сильный въ фигурѣ Пимена и отчасти патр³арха ²ова, еще болѣе ярко замѣтенъ въ обрисовкѣ главныхъ героевъ драмы самозванца и Бориса, а также общественныхъ группъ. Сл³ян³е объективнаго съ субъективнымъ, о чемъ была рѣчь выше, достигаетъ здѣсь особой виртуозности.

   Мы уже говорили, что ко времени создан³я типа самозванца Пушкинъ много занимался истор³ей народныхъ вождей, узурпаторовъ и авантюристовъ разнаго рода, такъ что въ его головѣ долженъ былъ создаться типъ популярнаго демагога-узурпатора съ чертами, какъ общими для разныхъ странъ и эпохъ, такъ и спец³альными для той или другой страны, для той или другой эпохи. Весьма важно, напр., что Пушкинъ самъ подчеркнулъ извѣстное родство своего Лжедимитр³я съ Генрихомъ IV. Есть, несомнѣнно, въ характерѣ самозванца так³я черточки, как³я были у самого Пушкина или, по крайней мѣрѣ, были ему симпатичны,- мы разумѣемъ большую смѣлость, своего рода ген³альную безпечность, проявляемую даже послѣ крупныхъ неудачъ и привлекающую къ себѣ окружающихъ.

   Весьма знаменательно го, что самозванецъ изображенъ, какъ человѣкъ, довольно образованный для своего времени и изъ чтен³я лѣтописей способный опредѣлить современное политическое положен³е Росс³и: вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не чуждъ и поэз³и: въ монастырѣ самъ сочинялъ каноны, въ Краковѣ онъ благосклонно относится къ придворному поэту.

   Не менѣе сложна истор³я возникновен³я типа Бориса.

   Поэтъ, естественно находился подъ сильнѣйшимъ вл³ян³емъ размышлен³й о царствован³и Александра I; но царствован³е это онъ оцѣнивалъ въ общей связи съ истор³ей династ³и Романовыхъ.

   Около временъ создан³я "Бориса Годунова" для него уже опредѣляется въ извѣстной формѣ типъ русскаго самодержца, начиная съ Ивана III, съ различными разновидностями этого типа. По крайней мѣрѣ, въ "Борисѣ Годуновѣ" не просто упомянуты, но довольно ярко очерчены Иванъ Грозный, Ѳеодоръ и Иванъ III - "смиритель бурь, разумный самодержецъ". Мы знаемъ, затѣмъ, какое впечатлѣн³е производило на Пушкина съ юныхъ лѣтъ самодержав³е Наполеона.

   Въ эту критическую минуту Пушкинъ снова интересуется Наполеономъ, какъ политикомъ, по его запискамъ и по мемуарамъ его министра полиц³и Фуше (Саит., No 128 и др.). Сверхъ того, Пушкинъ около этого времени занятъ мыслью о самодержав³и вообще: между прочимъ, его интересуетъ первый явный (въ его глазахъ) римск³й самодержецъ Цезарь Тибер³й.

   Наконецъ, передъ Пушкинымъ прошла цѣлая сер³я монарховъ Шекспира.

   И вотъ это соединен³е общаго съ личнымъ въ высшей степени любопытно отразилось на фигурѣ Бориса; и опять въ своеобразныхъ формахъ происходило сл³ян³е Пушкина съ Шекспиромъ.

   Честолюб³е и властолюб³е не могутъ дать удовлетворен³я душѣ,- говоритъ Борисъ,- какъ и весьма мног³е персонажи шекспировскихъ политическихъ драмъ и хроникъ. Самъ поэтъ, искавш³й въ эту эпоху въ уединен³и покоя своей мятежной душѣ, тоже не дорожитъ славой ("Желан³е славы", "Разговоръ книгопродавца съ поэтомъ").

  

   "Безумны мы, когда народный блескъ,

   Иль, ярый вопль тревожитъ сердце ваше!

  

   Такъ восклицаетъ Борисъ на подоб³е весьма многихъ государей Шекспира, и въ хроникѣ перемѣнчивость народной массы характеризована на разные лады. Но кромѣ демократической черни Борисъ извѣрился и въ аристократическую чернь: "пора презрѣть мнѣ ропотъ знатной черни