Покровский Михаил Михайлович - Шекспиризм Пушкина

" - говоритъ онъ Басманову. И представители знатной черни - налицо въ хроникѣ: таковы, напр., бояре, не понимающ³е политическаго смысла тяжелой сцены въ царской думѣ, разыгравшейся между царемъ, патр³архомъ и Шуйскимъ.

   Подобная постановка дѣла характерна и для Шекспира: на ряду съ демократической чернью, онъ любитъ выводить и чернь аристократическую, и какъ саркастиченъ, напр., отзывъ Гамлета о послѣдней въ сценѣ съ могильщиками!

   Въ свою очередь, Пушкинъ, какъ писатель, чувствуетъ въ данную эпоху рѣшительное отчужден³е и отъ толпы, и отъ малообразованныхъ представителей литературы и критики, отъ этого журнальнаго роя слѣпней и комаровъ" ("Совѣты").

   Очень интересно наставлен³е умирающаго Бориса сыну Ѳеодору. Оно напоминаетъ собою прощан³е умирающаго Генриха IV съ сыномъ, будущимъ Генрихомъ V, хотя не заключаетъ въ себѣ мак³авеллистическаго совѣта Генриха ²V занять умы войной для искоренен³я крамолы.

   Наоборотъ, Борисъ совѣтуетъ Ѳеодору отмѣнить опалы и казни и на первое время ослабить власть, не выпуская ея, однако, изъ рукъ. Вскорѣ послѣ написан³я драмы почти такъ же звучитъ обращен³е Пушкина къ Николаю I съ просьбой быть милостивымъ къ декабристамъ.

   И друг³е совѣты Бориса совпадаютъ съ задушевными мечтами самаго Пушкина: "будь милостивъ, доступенъ къ иноземцамъ, довѣрчиво ихъ въ службу принимай",- говоритъ Борисъ; а параллельно съ тѣмъ Пушкинъ въ запискѣ о народномъ воспитан³и отстаиваетъ передъ Николаемъ I пользу западно-европейскаго просвѣщен³я для русскаго общества, и общая мысль этой записки въ сущности отлично выражена въ разговорѣ между Борисомъ и Ѳеодоромъ о пользѣ науки и для частной жизни, и для государства.

   И еще одна руководящая мысль замѣтки о народномъ воспитан³и сквозитъ въ наставлен³и Бориса Ѳеодору: "Не измѣняй теченья дѣлъ, привычка - душа державъ",- поучаетъ Борисъ. Въ свою очередь, Пушкинъ мечтаетъ о союзѣ служащихъ государству дворянъ съ правительствомъ въ великомъ подвигѣ улучшен³я (но не радикальнаго измѣнен³я!) государственныхъ установлен³й. Какъ ни сочувствуетъ онъ уничтожен³ю чиновъ, но спѣшитъ оговориться, что "с³я мѣра влечетъ за собою безпорядки безчисленные, какъ вообще всякое измѣнен³е установлен³й, освященныхъ временемъ и привычкой".

   Наконецъ, особенно любопытенъ слѣдующ³й совѣтъ Бориса:

  

   "Будь молчаливъ; не долженъ царск³й голосъ

   На воздухѣ теряться по-пустому;

   Какъ звонъ святой, онъ долженъ лишь вѣщать

   Велику скорбь или велик³й праздникъ".

  

   Это отчасти похоже на совѣтъ Генриха IV сыну появляться передъ толпой лишь изрѣдка, въ полномъ блескѣ и велич³и, какъ звѣзда "Генрихъ IV", ч. I, д. III, явл. 2). А съ другой стороны, здѣсь выражено традиц³онное отношен³е обывателей и старой и новой Росс³и къ самодержавной власти. Такъ смотрѣлъ на нее и самъ Пушкинъ. По крайней мѣрѣ, впослѣдств³и онъ былъ изумленъ тѣмъ, что Николай I отправился лично усмирять бунтъ военно-поселенцевъ въ Новгородской губерн³и ("Изъ записной книжки", 26 ³юня 1831 г.): "Народъ не долженъ привыкать къ царскому лицу, какъ обыкновенному явлен³ю. Расправа полицейская должна одна вмѣшиваться въ волнен³я площади, и царск³й голосъ не долженъ угрожать ни картечью, ни кнутомъ. Царю не должно сближаться лично съ народомъ. Чернь перестаетъ скоро бояться таинственной власти и начнетъ тщеславиться своими сношен³ями съ государемъ. Скоро въ своихъ мятежахъ она будетъ требовать появлен³я его, какъ необходимаго обряда".

   Такимъ образомъ, царь Борисъ - тоже собирательный типъ, какъ самозванецъ, патр³архъ, Пименъ.

   Собирательнымъ типомъ является у Пушкина и народная масса; она имѣетъ, правда, нац³ональныя черты, но вмѣстѣ съ тѣмъ она очень похожа на Шекспировск³й непостоянный народъ - игрушку въ рукахъ демагоговъ. Очень важно то, что Пушкинъ, какъ мы видѣли, еще въ дошекспировск³й пер³одъ создалъ себѣ именно такой взглядъ на народъ, и, напр., "отрывокъ изъ Вадима", можно сказать, самъ просится въ шекспировскую драму; мы видѣли также, что ко времени изучен³я Шекспира у Пушкина сложилось такое же мнѣн³е о народѣ въ качествѣ литературной публики. Сверхъ этого, Пушкинъ могъ быть подъ вл³ян³емъ изучен³я народныхъ волнен³й въ разныхъ мѣстахъ и въ разныя эпохи.

   Слѣдовательно, въ этомъ пунктѣ Пушкинъ нашелъ у Шекспира сильнѣйшее для себя подкрѣплен³е.

   Достаточно извѣстно, какъ измѣнчивъ народъ въ "Юл³и Цезарѣ" и въ другихъ политическихъ драмахъ и хроникахъ Шекспира.

   Но, отрицая умъ въ толпѣ, Шекспиръ не отрицаетъ его у отдѣльныхъ представителей народа: такъ, напр., могильщики кажутся Гамлету гораздо умнѣе придворныхъ; старый садовникъ въ "Ричардѣ II" интересенъ глубокимъ и трезвымъ пониман³емъ причинъ политической катастрофы, совершившейся въ Англ³и. Неорганизованная толпа неоднородна, и Шекспиръ любитъ выдѣлять изъ нея отдѣльные персонажи и индивидуализировать ихъ; а въ картинахъ напряжен³я страстей у народной массы подобный отдѣльный персонажъ изъ нея на нашихъ глазахъ живетъ, и его настроен³е мѣняется. Такъ, въ 1-й сценѣ II-го дѣйств³я "Юл³я Цезаря" сильно выдвинута юмористическая фигура сапожника. Особенно живописна 2-я сцена 3-го акта передъ похоронами Цезаря. 1-й гражданинъ - безусловный поклонникъ Брута, 2-й не желаетъ поддаваться пристраст³ю и предпочитаетъ выслушать и Брута, и Касс³я, чтобы составить себѣ самостоятельное сужден³е о дѣлѣ. Послѣ рѣчи Брута оба въ восторгѣ. Начинается рѣчь Антон³я, и второй гражданинъ въ первый моментъ пытается, какъ и передъ рѣчью Брута, сохранить самообладан³е и способность къ критикѣ, а первый съ свойственной ему экспансивностью скоро вѣритъ тому, что Цезарь не былъ тираномъ; къ концу рѣчи всѣ приходятъ въ возбужден³е, но у перваго гражданина оно усиливается при видѣ трупа, на который онъ сначала боится взглянуть.

   Такого же пр³ема держится Шекспиръ всюду, гдѣ ему приходится изображать группы людей того или другого сослов³я.

   Подобные уроки не могли пройти безслѣдно для художника, который, помимо всего прочаго, самъ былъ всегда индивидуалистомъ. И вотъ любопытно, что уже начальныя сцены "Бориса Годунова", именно избран³е на царство, напоминаютъ восшеств³е на престолъ Ричарда III, который съ такимъ успѣхомъ продѣлывалъ комед³ю притворнаго отказа отъ короны.

   Народная масса въ хроникѣ Пушкина, какъ и во многихъ драмахъ Шекспира, въ общемъ довольно пассивна и собственной иниц³ативы не проявляетъ, но ея настроен³я, какъ и Шекспира, неоднородны, и между отдѣльными ея представителями замѣтна разница.

   Такъ, уже три персонажа, открывающ³е своими замѣчан³ями первую народную сцену "Красная площадь"), отличаются другъ отъ друга и не говорятъ одно и то же.

   Во второй, довольно юмористической, народной сценѣ (на Дѣвичьемъ Полѣ) выведено для полноты картины нѣсколько зѣвакъ и затесавшаяся въ толпу баба съ груднымъ ребенкомъ.

   Очень живыя сами по себѣ, эти жанровыя картинки вмѣстѣ съ тѣмъ тѣсно связаны съ основной концепц³ей Пушкина: на пассивную, но измѣнчивую народную массу разсчитывать нельзя.

   Въ общемъ, Пушкину удалось въ ходѣ хроники очень искусно изобразить эту измѣнчивость народа. Какъ быстро самозванецъ пр³обрѣтаетъ популярность на счетъ Годуновыхъ!

   Стоило только раздаться одному голосу съ призывомъ къ жестокости противъ семьи Годунова, и народъ яростно несется къ его дворцу. Но здѣсь онъ нѣсколько отрезвляется, и это отрезвлен³е изображено съ большой силой и живостью. Въ окнѣ дворца народъ видитъ - въ глубокой скорби - симпатичныхъ дѣтей Бориса - Ѳеодора и Ксен³ю, и у него начинаетъ пробуждаться жалость къ нимъ. Въ это время проходятъ во дворецъ бояре, и народъ почтительно передъ ними разступается, пока еще не зная, что они идутъ съ цѣлью немедленно убить царевича и его мать. Изъ дворца доносится шумъ борьбы и женск³й визгъ.

   Наконецъ, отворяются двери, и на крыльцѣ появляется Мосальск³й, обращаясь къ народу съ краткой, холодной и цинической рѣчью: "Народъ! Мар³я Годунова и сынъ ея Ѳеодоръ отравили себя ядомъ. Мы нашли ихъ мертвые трупы. (Народъ въ ужасѣ молчитъ). Что же вы молчите? Кричите: "да здравствуетъ царь Димитр³й Ивановичъ!"

   По редакц³и 1831 г. въ отвѣть на это "народъ безмолвствуетъ".

   Но первоначальная редакц³я, относящаяся къ 1825 г., заканчивается, совершенно въ духѣ Шекспира, тѣмъ, что и народъ кричитъ въ отвѣтъ "Да здравствуетъ царь Димитр³й Ивановичъ".

   Выдѣляя нѣкоторыя фигуры изъ общей народной массы и индивидуализируя ихъ въ шекспировскомъ духѣ, Пушкинъ одну изъ этихъ фигуръ особенно старательно обработалъ послѣ долгихъ поисковъ историческихъ матер³аловъ для ея создан³я. Это - картинная фигура юродиваго, характерная для старой богомольной и суевѣрной Росс³и, какъ своего рода выражен³е народной совѣсти. И въ хроникѣ Пушкина фигура юродиваго не только дополняетъ широкую картину русскаго общества временъ смуты, но и важна въ драматическомъ отношен³и: публичное обличен³е Бориса юродивымъ обезсиливаетъ царя и нравственно, и политически, окончательно подрывая его престижъ въ народѣ {Намъ сдается, что и здѣсь Пушкинъ могъ находиться подъ нѣкоторымъ косвеннымъ вл³ян³емъ Шекспира, особенно его хроники "Король Джонъ". Въ хроникѣ этой прямо выведенъ пророкъ, настраивавш³й толпу противъ короля и предсказывавш³й ему лишен³е короны. Пророкъ появляется на сценѣ лишь на нѣсколько словъ, но его роль въ охлажден³и народа къ королю очень велика, и это охлажден³е, желан³е перемѣнъ, готовность итти за любымъ инсургентомъ - представлены у Шекспира съ не меньшей яркостью, чѣмъ въ "Борисѣ Годуновѣ" или въ "Полтавѣ". Помимо отдѣльныхъ ситуац³й и подробностей самая тема этой драмы (король - виновникъ смерти законнаго наслѣдника, отвративш³й этимъ отъ себя и знать и народъ и погибш³й отъ угрызен³й совѣсти очень близка къ темѣ "Бориса Годунова".}.

   Такимъ образомъ, даже въ изображен³и народной массы проведено индивидуалистическое начало. Но оно сильно даетъ себя знать и въ характеристикѣ другихъ слоевъ русскаго и польскаго общества смутнаго времени.

   Русск³е придворные разныхъ ранговъ, съ одной стороны, боятся царя, съ другой, на разные лады, при помощи то лести, то молчан³я, то уклончивости - переносятъ его ласковый съ виду, но опасный по существу характеръ.

   Каждый персонажъ изъ этой свиты,- не говоря уже о крупнѣйшихъ изъ нихъ,- имѣетъ что-нибудь индивидуальное. Такъ, свидѣтель сцены въ царской думѣ, одинъ изъ бояръ замѣтилъ, какъ тяжело было царю, другой,- что даже для него, простого очевидца, эта сцена была невыносима.

   Пушкинъ далъ и прекрасныя сцены военнаго лагеря у обѣихъ сторонъ, гдѣ перемѣшиваются различныя нац³ональности, очень мѣтко у него различаемыя. Его любимый капитанъ Маржеретъ смахиваетъ немного на знаменитаго валл³йскаго капитана Флюэллена въ "Генрихѣ V". Безусловно хорошъ московск³й плѣнникъ, откровенный со всѣми и держащ³йся даже въ плѣну съ большимъ достоинствомъ. Его откровенность полезна самозванцу, и послѣдняго нисколько не шокируетъ попадающее, впрочемъ, въ тонъ сообщен³е плѣнника, что на Руси его считаютъ хоть "воромъ", по молодцомъ! Тотъ же плѣнникъ съ грубоватымъ достоинствомъ парируетъ насмѣшку польскаго офицера.

   Очень жизненны представители польскаго общества, начиная съ магнатовъ, какъ Мнишекъ, и кончая мелкими шляхтичами и прислугой. Весьма типична и фигура ³езуита Черниковскаго.

   Косвеннымъ образомъ напоминаетъ Шекспировск³я "кабацк³я" сцены изъ "Генриха IV" знаменитая сцена въ корчмѣ, гдѣ опять-таки каждый персонажъ индивидуаленъ (хозяйка, пристава, бѣглые пьяные монахи съ ихъ полу-церковной, полу-народной рѣчью, состоящей изъ риѳмованныхъ пословицъ и прибаутокъ; тревожащ³йся Григор³й, будущ³й самозванецъ, который не всегда попадаетъ въ тонъ этой случайной и чуждой ему компан³и).

   Указавъ на рядъ пунктовъ соприкосновен³я и родства съ Шекспиромъ въ "Борисѣ Годуновѣ", мы займемся теперь проблемой, около которой объединяются почти всѣ драматическ³я произведен³я Пушкина, именно проблемой объ уб³йствѣ и раскаян³и уб³йцы. Въ этой области идеи Шекспира попали на готовую почву.

   Въ юности ("Наполеонъ на Эльбѣ") Пушкинъ представлялъ себѣ честолюбиваго узурпатора Наполеона тираномъ ложноклассической трагед³и, которыя не только не боится потоковъ крови, но и жаждетъ ихъ и упивается съ циническимъ эстетизмомъ картиною всеобщаго разрушен³я.

   Но позднѣе Пушкинъ глубже смотритъ на дѣло: онъ понимаетъ, что одно славолюб³е не можетъ всю жизнь прельшать человѣка, что, наконецъ, наступитъ пресыщен³е и тоска, и несомнѣнно, что Наполеонъ "иногда въ своей пустынѣ, забывъ войну, потомство, тронъ, одинъ, одинъ о миломъ сынѣ въ уныньи горькомъ думалъ". Такимъ образомъ его жизнь полна глубокаго трагизма, способнаго тронуть даже его враговъ. "Да будетъ омраченъ позоромъ тотъ малодушный, кто въ сей день безумнымъ возмутитъ укоромъ его развѣнчанную тѣнь!"

   Та же тема разрабатывается въ "Борисѣ Годуновѣ"; и, конечно, у Шекспира Пушкинъ могъ найти очень рельефную ея постановку: монархи - тоже люди, и съ того момента, когда неумѣренное честолюб³е и ослѣплен³е славой или властью приводитъ ихъ къ паден³ю, ихъ катастрофа, уже какъ рѣзкая противоположность прежнему блеску и благополуч³ю, пробуждаетъ въ нихъ самихъ общечеловѣческ³я чувства и вызываетъ у зрителей чисто человѣческое сострадан³е; таковы, напр., Ричардъ II, Лиръ, отчасти Цезарь, къ изумлен³ю своему погибающ³й отъ руки самыхъ приближенныхъ къ нему людей и проч.

   Въ пер³одъ байронизма Пушкинъ вполнѣ опредѣленно ставитъ тему, что уб³йство не проходитъ безнаказанно для души уб³йцы. Характерна уже "Черная шаль": "Съ тѣхъ поръ я не знаю веселыхъ ночей; гляжу, какъ безумный, на черную шаль, и хладную душу терзаетъ печаль".

   Но самое важное произведен³е этого пер³ода - "Братья-разбойники". Его основная тема - та, что даже у закоренѣлыхъ професс³ональныхъ уб³йцъ, какъ бы они ни заглушали свою совѣсть, она по временами просыпается и создаетъ имъ невыносимыя мучен³я. Полонъ душевныхъ мучен³й и Алеко въ "Цыганахъ"; уб³йство порицается въ поэмѣ даже некультурными людьми.

   Такая психолог³я очень близка къ шекспировской. У Шекспира Пушкинъ долженъ былъ встрѣтить очень широкую постановку и разработку указанной темы. Къ уб³йству не только изъ личныхъ соображен³й, но и изъ политическихъ видовъ человѣкъ, если онъ не извергъ и если онъ не ничтоженъ отъ природы, приступаетъ не сразу; въ душѣ его всегда остается тяжелый осадокъ, переходящ³й въ мучительное раскаян³е при живомъ напоминан³и о его преступлен³и.

   Какъ мучится Клавд³й въ "Гамлетѣ", и какъ мучится и мучитъ другихъ нерѣшительный Гамлетъ! Сколько внушительныхъ, потрясающихъ его и безъ того растерзанную душу внѣшнихъ обстоятельствъ напоминаетъ ему о томъ, что онъ долженъ мстить за уб³йство, что настала удобная пора для мести,- и онъ все-таки не въ состоян³и къ ней приступить. Но и гораздо болѣе твердый Брутъ не мало страдаетъ отъ необходимости сдѣлаться уб³йцей Цезаря.

   Съ особой силой темы эти разработаны въ "Макбетѣ" и въ "Ричардѣ ²²I".

   Макбета толкаетъ на путь уб³йствъ его честолюб³е, но эта страсть, вообще говоря, дремала въ его душѣ; самъ по себѣ онъ не золъ въ немъ много "молока любви", и онъ не пожелалъ бы избрать уб³йство, какъ кратчайш³й путь къ престолу; самъ по себѣ онъ сталъ бы добиваться престола лишь открытымъ путемъ. Лишь сложный рядъ реальныхъ обстоятельствъ и сюрпризовъ развиваетъ въ немъ до болѣзненности честолюб³е и дѣлаетъ его, противъ воли, уб³йцей.

   Въ противоположность ему, большей рѣшимостью отличаются наемные уб³йцы, но и послѣдн³е мотивируютъ эту рѣшимость не столько привычкой къ подобному ремеслу, сколько озлоблен³емъ противъ своей судьбы; все-таки Макбетъ считаетъ нужнымъ ихъ подбодрить и настроить противъ Банко.

   Даже закоренѣлый лицемѣрный и озлобленный извергъ Ричардъ III переживаетъ наканунѣ своей гибели ужасное состоян³е духа отъ появлен³я тѣней убитыхъ имъ людей.

   Въ той же трагед³и Шекспиръ вывелъ двѣ пары наемныхъ уб³йцъ. Въ первой парѣ (уб³йцы Кларенса) второй уб³йца сначала рѣшительнѣе перваго и готовъ немедленно приступить къ дѣлу, но у обоихъ нечаянно срывается шутка о страшномъ судѣ, а затѣмъ возникаютъ мысли о совѣсти; сколько они ни подбодряютъ другъ друга, однако, вмѣсто немедленнаго уб³йства, они вступаютъ въ длинный разговоръ съ жертвой. Въ заключен³е второй наемникъ отказывается отъ содѣйств³я первому, отказывается отъ награды и уходитъ съ глубокимъ раскаян³емъ.

   Вторая пара - уб³йцы малолѣтнихъ дѣтей Кларенса - при всей своей закоренѣлой кровожадности, еле могла совершить уб³йство.

   Итакъ, въ данномъ случаѣ Пушкинъ встрѣтился у Шекспира съ глубокой разработкой проблемы, которая и его самого интересовала. Съ этого момента тема объ угрызен³яхъ совѣсти у человѣка, сдѣлавшагося прямо или косвенно виновникомъ несчаст³я или смерти другого,- становится одной изъ самыхъ излюбленныхъ темъ Пушкина, и, проникнутый шекспиризмомъ, нашъ поэтъ разрабатываеть ее чисто по шекспировски, съ большой гибкостью и разнообраз³емъ.

   Въ "Борисѣ Годуновѣ" чувствуетъ потребность въ покаян³и самъ Иванъ Грозный; каются и свирѣпые уб³йцы царевича Димитр³я. Естественно, что въ вѣкъ набожности долженъ былъ каяться и Борисъ: не даромъ онъ, въ концѣ концовъ, принимаетъ схиму; съ другой стороны, Борисъ не извергъ по натурѣ,- наоборотъ, это любвеобильный отецъ семейства и желающ³й добра своему народу правитель.

   И въ изображен³и мучен³й его совѣсти начинающ³й шекспиристъ Пушкинъ далъ настоящую трагед³ю.

   Честолюб³е не насытило души царя: ему никто не сочувствуетъ, и даже народъ, о которомъ онъ такъ заботился, отвернулся отъ него. Царь предоставленъ самому себѣ и тяжелому раздумью о своей личной жизни. Угрызен³я совѣсти все растутъ и растутъ, но зато царь пускаетъ въ борьбу съ ними всю силу своей могучей натуры, и, напр., макбетовскимъ трагизмомъ вѣетъ отъ его словъ: "Но кто же онъ, мой грозный супостатъ? Кто на меня? Пустое имя, тѣнь,- ужели тѣнь сорветъ съ меня порфиру, иль звукъ лишитъ дѣтей моихъ наслѣдства? Безумецъ я! чего жъ я испугался? На призракъ сей подуй - и нѣтъ его!"

   Уб³йство и тоска и душевная пустота уб³йцы - это тема послѣднихъ главъ "Евген³я Онѣгина", написанныхъ послѣ 1825 г.

   Особымъ трагизмомъ отмѣчено трактован³е подобной темы и въ "Полтавѣ".

   Пушкинъ самъ писалъ, что его поэма является антитезой къ "Мазепѣ" Байрона, который "былъ пораженъ только картиной человѣка, привязаннаго къ дикой лошади и несущагося по степямъ". Но въ поэмѣ Байрона нѣтъ характеровъ: "Еслибы подъ перо его попалась истор³я обольщенной дочери и казненнаго отца, то, вѣроятно, никто бы не осмѣлился послѣ него коснуться сего ужаснаго предмета". Сюжетъ этотъ не только ужасенъ, но даже "отвратителенъ": "ни одного добраго, благосклоннаго чувства! Ни одной утѣшительной черты! Соблазнъ, вражда, измѣна, лукавство, малодуш³е, свирѣпость". При такомъ характерѣ сюжета Пушкинъ, естественно, былъ въ опасности впасть въ тотъ однообразно-яростный тонъ, который онъ уже въ 1825 г. (Саит., No 184) порицалъ даже у Байрона.

   И Пушкинъ нашелъ выходъ изъ затруднен³я, заставивъ свирѣпаго Мазепу пережить тяжелую душевную драму и угрызен³я совѣсти въ сценахъ до и послѣ казни отца Мар³и {Прибавимъ, что и въ другихъ отношен³яхъ, "Полтава" очень тѣсно примыкаетъ къ драмамъ Пушкина. Такъ, Мазепа представляетъ собой вар³ац³и излюбленнаго типа деспотическаго политика, прикрывающагося личиной кротости и терпимости, народъ "Полтавы", "безмолвно" присутствующ³й при казни, безпечно расходящ³йся затѣмъ домой и уже толкующ³й про свои повседневныя заботы - это народъ "Бориса Годунова". Сродни самозванцу - Карлъ XII, "мальчикъ бойк³й и отважный, воинственный бродяга; онъ слѣпъ, упрямъ, нетерпѣливъ, и легкомысленъ и кичливъ. Богъ вѣсть какому счастью вѣритъ" и т. д.}.

   Къ самому началу Шекспировскаго пер³ода относятся, по крайней мѣрѣ, по своему замыслу, "Моцартъ и Сальери" и "Скупой Рыцарь".

   Въ "Борисѣ Годуновѣ" изображено честолюб³е, какъ кровожадная страсть, приводящая одержимаго ею къ преступлен³ямъ; сейчасъ названные этюды посвящены двумъ другимъ, также кровожаднымъ страстямъ - зависти (страсти, родственной съ честолюб³емъ) и скупости; при этомъ, въ послѣднемъ случаѣ передъ Пушкинымъ, по его собственному признан³ю, носился образъ шекспировскаго Шейлока въ "Венец³анскомъ купцѣ", а въ первомъ, вѣроятно, так³я мрачныя фигуры безпощадныхъ завистниковъ, какъ Яго въ "Отелло", или Эдмундъ въ "Королѣ Лирѣ".

   Тема скупости разработана съ глубокимъ трагизмомъ: скупой - часто родной братъ уб³йцѣ {Любопытно, что знаменитая сцена въ подвалѣ является какъ бы вар³ац³ей основной темы "Братьевъ-разбойниковъ". Вѣдь къ этимъ "стяжателямъ" принадлежитъ тотъ, "кто съ каменной душой прошелъ всѣ степени злодѣйства; кто рѣжетъ хладною рукой вдовицу съ бѣдной сиротой, кому смѣшно дѣтей стенанье, кто не прощаетъ, не щадитъ, кого уб³йство веселитъ, какъ юношу любви свиданье".} и стяжатель испытываетъ подчасъ столь же невыносимыя мучен³я совѣсти.

   Итакъ, "Скупой Рыцарь" особенно понятенъ въ атмосферѣ шекспиризма. Но и сцены "Моцартъ и Сальери" носятъ на себѣ яркую печать шекспиризма.

   Уб³йца Моцарта долженъ, въ концѣ концовъ, поплатиться жесточайшими угрызен³ями совѣсти за свое дѣян³е; по крайней мѣрѣ, послѣ ухода отравленнаго Моцарта, мы видимъ его въ мучительнѣйшемъ раздумьи: "Ужель онъ правъ, и я не ген³й? Ген³й и злодѣйство - двѣ вещи несовмѣстныя. Неправда - а Бонаротти?... Или это сказка тупой безсмысленной толпы - и не былъ уб³йцею создатель Ватикана?.."

   Прибавимъ, что Сальери не банальный завистникъ и не извергъ: въ его отношен³яхъ къ Моцарту колеблется сложное двойственное чувство odi et amo; онъ мститъ Моцарту за то, что тотъ самимъ своимъ существован³емъ стираетъ съ лица земли не только одного Сальери, но и всѣхъ ему подобныхъ безкорыстныхъ тружениковъ {Интересно, что сходная идея есть въ "Венец³анскомъ купцѣ" Шекспира, гдѣ сталкиваются два представителя одной и той же професс³и - сухой, педантичный Шейлокъ и благодушный гуляка, царственный купецъ Антон³о, истинно широкая натура. Шейлокъ мститъ ему, между прочимъ, по инстинкту самосохранен³я: торговые пр³емы соперника обезсиливаютъ Шейлока и приноситъ, ему огромные убытки: "не будетъ его въ Венец³и - могу вести торгъ какъ угодно".}.

   Наконецъ, самую тему о зависти Пушкинъ разработалъ приблизительно, какъ Шекспиръ въ "Макбетѣ" тему о честолюб³и: человѣкъ долгое время живетъ безупречно, не подозрѣвая, что въ одинъ прекрасный моментъ имъ можетъ завладѣть страсть, ему самому противная и мучительная. Пушкинъ представилъ вмѣстѣ съ тѣмъ, при какихъ услов³яхъ преступная страсть вспыхнула въ душѣ Сальери: въ сущности душевная жизнь его не полна, въ ней много пустоты, лишь еле-еле прикрытой скромнымъ професс³ональнымъ успѣхомъ, который вдобавокъ дался въ результатѣ упорнѣйшаго труда и горькихъ разочарован³й. Это душевное утомлен³е увеличивается, кромѣ того тяжелыми воспоминан³ями о самоуб³йствѣ единственной женщины, которую любилъ Сальери,- Изоры.

   Единовременно съ обѣими пьесами, Пушкинъ приготовилъ къ печати въ 1830 г. и "Каменнаго Гостя", но задумана была эта пьеса, какъ и только что упомянутыя, значительно раньше.

   Анненковъ ("Матер³алы", 2-е изд., стр. 280) высказалъ интересное предположен³е о формальной связи "Каменнаго Гостя" съ "Моцартомъ и Сальери": мысль о Моцартѣ породила и мысль о его героѣ. Во всякомъ случаѣ, эпиграфомъ къ пьесѣ взяты стихи изъ либретто "Донъ-Жуана" Моцарта.

   Но между этими пьесами есть и болѣе глубокая внутренняя связь.

   Мы уже видѣли, что въ шекспировск³й пер³одъ Пушкина съ особой силой интересуетъ тема о сильныхъ, пробуждающихъ въ человѣкѣ кровожадность, страстяхъ и ихъ трагическомъ дѣйств³и на душу.

   Тема настоящей пьесы - любовь {Если въ "Скупомъ Рыцарѣ" скупость сопоставляется съ влюбленностью, то еще въ "Борисѣ Годуновѣ" проводится параллель между влюбленностью и славолюб³емъ: "не такъ ли мы смолоду влюбляемся и алчемъ утѣхъ любви, но только утолимъ сердечный гладъ мгновеннымъ обладаньемъ, ужъ охладѣвъ, скучаемъ и томимся". Такимъ образомъ "Борисъ Годуновъ", "Скупой Рыцарь", "Моцартъ и Сальери", "Каменный гость", объединяются общей темой о разныхъ формахъ страстнаго влечен³я къ обладан³ю".}, чувство въ извѣстной стад³и кровожадное; недаромъ отъ нея предостерегаетъ еще Борисъ Ѳеодора: "кто чувствами въ порочныхъ наслажденьяхъ въ младые дни привыкнулъ утопать, тотъ, возмужавъ, угрюмъ и кровожаденъ, и умъ его безвременно темнѣетъ".

   И, дѣйствительно, элементъ кровожадности подчеркнутъ и у Лауры, и у Донъ-Жуана: припомнимъ ночь любви съ Лаурой въ сосѣдствѣ трупа только-что убитаго Донъ-Жуаномъ Карлоса, далѣе циничное сужден³е его о статуѣ убитаго имъ командора, приглашен³е статуи командора къ его вдовѣ въ компан³ю съ уб³йцей, наконецъ, коварное ухаживан³е за Донной Анной. Въ концѣ концовъ Донъ-Жуана постигаетъ Немезида. Но и на протяжен³и пьесы, какъ онъ ни увлеченъ своими любовными авантюрами, ему по временамъ напоминаетъ о себѣ совѣсть: особенно характерно въ этомъ отношен³и его раздумье о трагической судьбѣ болѣзненной Инесы. которую онъ погубилъ своей любовью.

   Шекспиризмъ этой пьесы очень ярокъ: помимо гибкой индивидуальной характеристики всѣхъ персонажей, Пушкину удалось то, что онъ высоко цѣнилъ въ Шекспирѣ (напр., въ замѣткѣ о "Ромео и Юл³и"),- именно перенестись воображен³емъ въ чужую страну и очень искусно воспроизвести какъ ее, такъ и ея обитателей.

   Въ частности о сценахъ съ Донной Анной можно сказать, что онѣ имѣютъ родство съ началомъ "Ричарда III" Шекспира, именно съ той знаменитой 2-й сценой 1-го акта, въ которой Ричарду удается крайне рискованный любовный jour de force - мало-по-малу привлечь къ себѣ лэди Анну передъ гробомъ ея свекра Генриха V², въ тотъ моментъ, когда она оплакиваетъ и Генриха, и его сына, своего мужа Эдварда, убитыхъ именно Ричардомъ.

   Съ "Каменнымъ Гостемъ" нѣсколько соприкасается "Русалка" (приготовленная къ печати въ 1832 г., но задуманная еще около 1829 г., какъ это замѣтилъ еще Бѣлинск³й, признавш³й въ князѣ русскаго Донъ-Жуана.

   И здѣсь разрабатывается, и притомъ съ большой силой, тема душевной пустоты и раскаянья героя, какъ виновника смерти любимой дѣвушки и сумасшеств³я ея отца. Разсматривая драматическ³я произведен³я Пушкина, начиная съ "Бориса Годунова", мы неоднократно убѣждались въ ихъ взаимномъ родствѣ или соприкосновен³и, и для насъ особенно было важно указать, что значительная часть изъ нихъ была задумана или единовременно съ "Борисомъ Годуновымъ", или вскорѣ послѣ него, т.-е., слѣдовательно, въ пер³одъ наиболѣе остраго увлечен³я Шекспиромъ, въ пер³одъ своего рода первой любви къ Шекспиру.

   Уже одно кто обстоятельство должно было наложить на всѣ эти произведен³я яркую печать шекспиризма. Но важно затѣмъ и то, что до самой смерти нашъ поэтъ не прекращалъ изучен³я Шекспира, а это, конечно, должно было отражаться на всѣхъ его произведен³яхъ, задуманныхъ и обработанныхъ хотя бы и позднѣе "Бориса Годунова". Во всякомъ случаѣ, годъ написан³я "Бориса" далъ тонъ дальнѣйшей дѣятельности Пушкина и опредѣлилъ для ней цѣлый рядъ темъ.

   Пушкинъ усвоилъ себѣ (разумѣется, съ необходимыми модификац³ями) не только шекспировск³е литературные пр³емы, но и шекспировское м³росозерцан³е, какъ художественное, такъ и гуманитарное. И это немудрено: вѣдь Шекспиръ спасъ Пушкина отъ полнаго отчаян³я, подобно тому, какъ задолго до Пушкина онъ спасъ Гёте. Пушкинъ всю жизнь вспоминалъ съ ужасомъ объ этомъ пер³одѣ острой тоски и съ благодарностью - о вдохновенныхъ минутахъ литературной работы, расширенной и углубленной шекспиризмомъ.

   Вдумываясь въ переписку и произведен³я Пушкина за 1824-1826 гг., мы видимъ, какъ улегался въ поэтѣ душевный хаосъ и какъ пробуждалась жизнерадостность, принимавшая по временамъ бравурную, экзальтированную форму. Съ одной стороны, Пушкинъ чаще, чѣмъ когда бы то ни было, предается мрачнымъ мыслямъ о самоуб³йствѣ (ср., напр., Саит., NoNo 111 и 167), а съ другой - прямо заразительнымъ весельемъ вѣетъ отъ его письма къ кв. Вяземскому (No 214) съ извѣщен³емъ объ окончан³и "Бориса Годунова": "поздравляю тебя, моя радость, съ романтической трагед³ей, въ ней же первая персона Борисъ Годуновъ! трагед³я моя кончена, я перечелъ ее вслухъ, одинъ, и билъ въ ладоши и кричалъ: "ай-да Пушкинъ, ай-да с... с...!"

   Въ такомъ настроен³и возникла и прелестная парод³я на "Лукрец³ю" Шекспира "Графъ Нулинъ". Полна юмора уже замѣтка о происхожден³и этой поэмы: "Въ концѣ 1825 года находился я въ деревнѣ и, перечитывая Лукрец³ю, довольно слабую поэму Шекспира, подумалъ: что, если бъ Лукрец³и пришла въ голову мысль дать пощечину Тарквин³ю? Быть можетъ, это охладило бы его предпр³имчивость, и онъ со стыдомъ принужденъ былъ бы отступить. Лукрец³я бы не зарѣзалась, Публикола (собственно, Коллатинъ) не взбѣсился бы - и м³ръ и истор³я м³ра были бы не тѣ. Мысль пародировать истор³ю и Шекспира мнѣ представилась; я не могъ воспротивиться двойному искушен³ю и въ два утра написалъ эту повѣсть".

   Избавивши Пушкина отъ отчаян³я, Шекспиръ вмѣстѣ съ тѣмъ воскресилъ и укрѣпилъ въ немъ вѣру въ свои силы и въ смыслъ своего призван³я. Въ моменты меланхол³и, или же раздражен³я на своихъ критиковъ, у Пушкина, правда, срывается заявлен³е, что поэз³я существуетъ только для поэта, а не для толпы,- но въ сущности окрѣпш³й и созрѣвш³й подъ вл³ян³емъ Шекспира другъ народнаго просвѣщен³я, нашъ поэтъ страстно желаетъ быть учителемъ народа. Не даромъ впослѣдств³и онъ ставитъ себѣ въ заслугу, что въ свой жесток³й вѣкъ возславилъ онъ свободу и чувства добрыя въ немъ лирой пробуждалъ.

   Какъ извѣстно, въ связи съ "Борисомъ Годуновымъ" Пушкинъ работалъ надъ теор³ей драмы по Шекспиру и надъ реформой стиха и русскаго литературнаго языка на основѣ языка разговорнаго и народнаго. Конечно, эти реформаторск³я попытки производились не для личнаго только удовлетворен³я, но и съ цѣлью привить русской читающей публикѣ болѣе здоровые и благородные вкусы.

   Не говоря уже о томъ, что съ этого времени Пушкинъ особенно высоко ставитъ призван³е писателя и уподобляетъ его призван³ю ученаго, въ частности онъ уже въ началѣ 1825 г. мечтаетъ объ основан³и критическаго журнала, опять-таки съ просвѣтительной цѣлью (Саит., No 236: "не затѣять ли намъ журнала въ родѣ Edinburgh Review? Голосъ истинной критики необходимъ у насъ").

   И въ этомъ позволительно видѣть отголоски вл³ян³я Шекспира. Вѣдь подъ этимъ вл³ян³емъ поэтъ не только расширилъ свой художественный горизонтъ, но и пополнилъ свое образован³е вообще, а, главное, проникся духомъ объективизма, столь необходимымъ для истинной критики.

   Въ концѣ концовъ, размѣры вл³ян³я Шекспира на Пушкина чрезвычайно велики.

   Вѣдь и на искусство вообще, и на свою прежнюю дѣятельность, и на современную, а равно и прошлую общественно-политическую жизнь Росс³и и Европы,- на все это Пушкинъ теперь смотритъ глазами Шекспира.

   Если Пушкинъ цѣнитъ своихъ "Разбойниковъ" и особенно дорожитъ "Борисомъ Годуновымъ", то, съ другой стороны, онъ уже въ концѣ 1825 г. (Саит., No 219) недоволенъ своими прежними произведен³ями: "Русланъ - молокососъ, Плѣнникъ - зеленъ, и передъ поэз³ей кавказской природы поэма моя - голиковская проза". Впослѣдств³и ("Критическ³я замѣтки", 1830-31 г.) онъ еще строже судитъ о слабости создан³я "Руслана и Людмилы", о холодности этой поэмы, о первомъ неудачномъ опытѣ характера въ "Кавказскомъ плѣнника": "Бахчисарайск³й фонтанъ" въ его глазахъ еще слабѣе "Плѣнника": драматическое достоинство имѣетъ лишь сцена Заремы съ Мар³ей; къ числу недостатковъ отнесено явное вл³ян³е Байрона и слишкомъ аффектированный стиль.

   Байронъ, какъ трагикъ, для него прямо мелокъ въ сравнен³и съ Шекспиромъ (Саит., No 184): онъ подчеркиваетъ у него съ одной стороны монотонность стиля въ изображен³и злодѣевъ (ha pagato!), съ другой - однообраз³е и полное отсутств³е гибкости въ создан³и характеровъ: Байронъ далъ своимъ персонажамъ - тому одну, другому другую черту своего собственнаго характера - одному гордость, другому ненависть, третьему меланхол³ю, и такимъ образомъ изъ одного цѣльнаго, мрачнаго и энергичнаго характера сдѣлалъ нѣсколько незначительныхъ. Если Байронъ и умѣлъ изображать женщинъ, то вѣдь у нихъ нѣтъ характера, у нихъ есть только страсти, и потому изображать ихъ легко.

   Съ этой точки зрѣн³я понятно, что Пушкинъ готовъ отдать своей милой и прелестной (gracieuse) Татьянѣ предпочтен³е передъ Юл³ей Байрона (Саит., No 144); онъ готовъ даже Эду Баратынскаго поставить выше гречанки Байрона ("Твоя чухоночка, ей-ей, гречанокъ Байрона милѣй").

   Въ шекспировск³й пер³одъ Байронъ, если и нравится Пушкину, то преимущественно тѣмъ, что изъ демонической натуры онъ подъ конецъ сдѣлался высокимъ человѣческимъ талантомъ (Саит., No 82), и его "Донъ-Жуанъ" поражаетъ Пушкина своимъ шекспировскимъ разнообраз³емъ. Намъ приходилось выше говорить, что и въ "Мазепѣ" Байрона Пушкинъ восхищается лишь яркостью описан³й, но жалѣетъ объ отсутств³и трагическаго характера Мазепы.

   Если шекспиристъ Пушкинъ начинаетъ весьма критически относиться къ своему бывшему кумиру Байрону, то еще строже становится его отзывъ о французской драмѣ. Такъ, смыслъ его весьма характерной статьи "Шейлокъ, Анджело и Фальстафъ Шекспира" (1833 г.) сводится къ тому, что даже знаменитые Мольеровск³е типы Гарпагона и Тартюфа не удовлетворили бы Шекспира своей односторонностью и монотонной шаблонностью.

   Шекспиризмомъ проникнуты и критическ³я замѣчан³я о современныхъ русскихъ писателяхъ. Шекспировская теор³я поэз³и (чисто драматической или съ драматическимъ оттѣнкомъ) требуетъ, по Пушкину,- кромѣ разнообраз³я характеровъ и соотвѣтствующаго разнообраз³я стиля,- еще и того, чтобы писатель, въ противоположность французамъ, совершенно отказывался (это, конечно, идеалъ!) отъ своего образа мыслей и совершенно переселялся въ вѣкъ (разумѣется, и бытъ), имъ изображаемый (Саит., No 312).

   Съ этой точки зрѣн³я Пушкинъ высоко цѣнитъ "Эду" Баратынскаго (Саит., No 237): "Что за прелесть эта Эда! Оригинальности разсказа наши критики не поймутъ. Но какое разнообраз³е! Гусаръ, Эда и самъ поэтъ - всяк³й говоритъ по-своему. А описан³я лифляндской (т.-е. финляндской) природы! а утро послѣ первой ночи! а сцена съ отцомъ - чудо!"

   Нѣсколько строже, но опять-таки очень поучителенъ отзывъ Пушкина о "Горѣ отъ ума" Грибоѣдова (Саит., No 125).

   Пушкинъ подходитъ къ этой комед³и съ шекспировскимъ масштабомъ: "драматическаго писателя должно судить по законамъ, имъ самимъ надъ собой признаннымъ". И вотъ Пушкинъ, прежде всего, разбираетъ характеры комед³и, находя одни изъ нихъ очень яркими, друг³е, наоборотъ, недостаточно очерченными; въ частности, въ одномъ Репетиловѣ онъ видитъ "два, три, десять характеровъ". Но въ Чацкомъ Грибоѣдовъ, по мнѣн³ю Пушкина, погрѣшилъ нѣкоторымъ субъективизмомъ: "Что такое Чацк³й? Пылк³й, благородный малый, проведш³й нѣсколько времени съ очень умнымъ человѣкомъ (именно съ Грибоѣдовымъ) и напитавш³йся его мыслями, остротами и сатирическими замѣчан³ями!"

   Рамки настоящей статьи не позволяютъ намъ систематически прослѣдить шекспиризмъ въ критикѣ Пушкина, поскольку она намъ извѣстна не только изъ его ген³альныхъ критическихъ статей, но также изъ замѣтокъ на поляхъ прочитанныхъ имъ книгъ, изъ писемъ къ друзьямъ и т. д.

   Отмѣтимъ лишь кое-что наиболѣе характерное. Когда вслѣдъ за окончан³емъ "Бориса Годунова" Пушкинъ пишетъ Бестужеву (Саит,, No 219) о своемъ предпочтен³и стиховъ безъ плана плану безъ стиховъ, то онъ разумѣется, находится подъ вл³ян³емъ какъ только-что написанныхъ сценъ "Годунова", такъ и Шекспира съ кажущимся отсутств³емъ плана въ его большей частью коротенькихъ сценахъ, составляющихъ акты его трагед³й.

   Весьма любопытны замѣтки Пушкина (около 1826 г.-1828 г.) на поляхъ юношеской статьи кн. Вяземскаго объ Озеровѣ (Л. Майковъ. Пушкинъ). Напр., противъ словъ Вяземскаго (стр. 272) "главнымъ свойствомъ его сердца была любовь къ друзьямъ" Пушкинъ замѣчаетъ: "любовь къ друзьямъ - по русски дружба - не свойство, а страсть развѣ", и это замѣчан³е вполнѣ гармонируетъ съ чувствами Пушкина во время изгнан³я и съ тѣмъ, что онъ читалъ въ это время о дружбѣ у Шекспира.

   Характерно также для этой эпохи лаконическое замѣчан³е Пушкина (стр. 275), что "кто не рожденъ трагикомъ, тотъ просто не поэтъ".

   Вяземск³й (стр. 279): "трагикъ не есть уголовный судья" (разбивка наша), Пушкинъ: "прекрасно".

   Но, незамѣтно для себя впадая въ противорѣч³е съ этимъ, въ сущности, Шекспировскимъ принципомъ, Вяземск³й продолжаетъ: "Обязанность трагика и всякаго писателя есть согрѣвать любовь къ добродѣтели и воспламенять ненависть къ пороку"... На это Пушкинъ возражаетъ съ горячностью: "Ничуть! Поэз³я выше нравственности, или, по крайней мѣрѣ, совсѣмъ иное дѣло. Господи ²исусе! Какое дѣло поэту до добродѣтели и порока? Развѣ ихъ одна поэтическая сторона?"

   Л. Н. Майковъ находитъ излишнимъ входить въ толкован³е этихъ отрывочныхъ словъ: "въ замѣткѣ Пушкина, говоритъ онъ, рѣчь идетъ не о томъ, что поэтъ въ своемъ творчествѣ не связанъ высшимъ нравственнымъ закономъ, а о томъ, что свобода сознан³я есть его неоспоримое, естественное право". Это - безспорно правильное замѣчан³е, но все-таки оно не исключаетъ возможности дать довольно опредѣленное истолкован³е указанныхъ отрывочныхъ словъ Пушкина, какъ отголоска теор³и реалистической драмы въ "Гамлетѣ" Шекспира: задача театра - показать и добродѣтели, и пороку ихъ зеркало; задача актера - изобразить добро и зло въ людяхъ сдержанно и съ достоинствомъ, не переступая границъ естественнаго ни слишкомъ сильно, ни слишкомъ слабо; исполнители подобной задачи, актеры, должны имѣть право на уважен³е со стороны общества, такъ какъ они служатъ зеркаломъ и краткой лѣтописью своего времени.

   Не должны мы забывать и того, что Шекспиръ для Пушкина не простой учитель, но учитель во всѣхъ вопросахъ какъ современной дѣйствительности, такъ и человѣческаго быт³я вообще. Такъ, къ своей блестящей характеристикѣ Фальстафа ("Замѣтки", 1833 г.) Пушкинъ не забылъ прибавить, что это типъ общечеловѣческ³й, и что его самого въ молодости случай сблизилъ съ человѣкомъ, "въ коемъ природа, казалось, желая подражать Шекспиру, повторила его ген³альное создан³е".

   Въ виду всего этого, уже a priori неудивительно было бы извѣстное родство Пушкина съ Шекспиромъ даже на почвѣ ихъ политическихъ взглядовъ.

   Мы уже анализировали сравнен³е Константина I съ Генрихомъ V и сказали, что политическ³я мечты Шекспира были близки къ мечтамъ Пушкина въ 1825-1826 гг. Въ тотъ же критическ³й и суровый для русской истор³и моментъ Пушкинъ высказалъ своеобразное мнѣн³е о начавшемся процессѣ декабристовъ: онъ не желаетъ быть ни суевѣрнымъ, ни одностороннимъ, какъ французск³е трагики, но предпочитаетъ взглянуть на эту трагед³ю взглядомъ Шекспира (Саит., No 235).

   Какимъ образомъ сложилась у Пушкина подъ вл³ян³емъ реальныхъ политическихъ услов³и его большая политическая солидарность съ Шекспиромъ въ первые 1 1/2-2 года шекспиризма,- уже говорилось выше; реальныя услов³я новаго царствован³я - Николая I лишь укрѣпили въ поэтѣ не только его шекспиризмъ вообще, но и въ частности шекспиризмъ политическ³й.

   Еще въ 1822 г. Пушкинъ (въ 1-мъ послан³и къ цензору) требовалъ, во имя интересовъ просвѣщен³я, свободы печати: но его требован³я довольно умѣренны: "что можно Лондону, то рано для Москвы". Когда Пушкинъ въ изгнан³и сталъ изучать Шекспира, то онъ былъ несомнѣнно пораженъ тѣмъ, что въ Англ³и даже конца XVI вѣка было гораздо болѣе политической свободы, чѣмъ въ Росс³и въ XIX вѣкѣ: вѣдь популярнѣйш³й драматургъ и притомъ драматургъ придворный - Шекспиръ - занимается предпочтительно политическими переворотами какъ въ Англ³и, такъ и въ другихъ странахъ; онъ не боится проповѣдывать ту мысль, что, какъ только режимъ начинаетъ принимать тиранническ³й характеръ, то это немедленно приводитъ къ упадку общественныхъ нравовъ (къ усилен³ю господства льстецовъ и къ развит³ю индифферентизма въ значительной части народа), что въ свою очередь возбуждаетъ къ борьбѣ за свободу лучш³е элементы общества. Мало того, Англ³я XVI вѣка, съ королевой Елизаветой во главѣ, охотно смотритъ на сценѣ даже чисто республиканск³я драмы, какъ "Юл³й Цезарь", гдѣ воздается должное какъ императору, такъ и его уб³йцамъ: вѣдь велик³й Цезарь погибъ потому, что онъ дѣйствительно сталъ обращаться въ высокомѣрнаго и подозрительнаго тиранна; въ свою очередь, и въ Брутѣ, и въ Касс³и, несмотря на ихъ ошибки, весьма привлекателенъ пламенный патр³отизмъ, свободный отъ всякаго честолюб³я и своекорыст³я; соотвѣтственно этому Шекспиръ вложилъ въ ихъ уста чисто республиканск³я идеи, облеченныя въ истинно республиканск³й стиль, свойственныя популярнѣйшимъ монархомахамъ XVI вѣка, въ родѣ Etienne de la Boёtie.

   Все это безусловно должно было импонировать Пушкину при изучен³и Шекспира, и Шекспиръ несомнѣнно долженъ былъ сдѣлаться Пушкину еще дороже, послѣ того какъ его первые политическ³е, весьма умѣренные, опыты на поприщѣ гуманизма и шекспиризма встрѣтили рѣзк³й отпоръ со стороны Николая I.

   Такъ, "Записка о народномъ воспитан³и" принята была Николаемъ I враждебно, и онъ всю ее усѣялъ вопросительными знаками, напр.: "можно представить Кесаря честолюбивымъ возмутителемъ (?), а Брута защитникомъ и мстителемъ коренныхъ постановлен³й отечества" (??); (при преподаван³и истор³и) "можно будетъ съ хладнокров³емъ показать разницу духа народовъ (???) - источника нуждъ и требован³й государственныхъ" (??) и т. д.