Рекемчук Александр Евсеевич - Генрих Горчаков. Две повести Александра Рекемчука

ает мысль о непроявлении героизма. Как о вине. И в этом моральном самосознании даже судебная ошибка не воспринимается им как несправедливость.

   Любое наказание кажется ему неспособным возместить его вину.

   Происхождение татуировки объясняется не увлечением экзотикой.

   Степан просто уступил насилию:

   И не то, чтобы с горя - уговаривали очень. С ножом.

   Это не было проявлением трусости или слабости, а безразличием.

   Безразличие к себе, как еще одно дополнительное наказание.

   И именно Степан Бобро разъясняет социальный смысл этой татуировки: им нужно как можно больше переметить людей - этим, может быть, они сделают их своими. С учетом социального облика Сугубовых.

   Рекемчук еще раз разоблачает Сугубова, связывая его социальную психологию с психологией антиобщественных уголовных элементов.

   Они, как и Сугубов, одинаково считают, что можно "приметить" человека.

   Только каждый по-своему: они - татуировкой, Сугубов - штампиком, бланком.

   Не трусостью объясняется истинно человечное решение Степана Бобро отказаться от своей профессии, которую он любит и которой в совершенстве владеет.

   Он сам себя продолжает "казнить". Считает, что не имеет права оставаться на той работе, где он не сумел совершить подвига, нужного для спасения жизни.

   Конечно Степан ошибается в этом решении. Но его ошибка - не формальная, чиновническая ошибка, а глубоко человеческая.

   Именно как раз к случаю Степана Бобро блестяще применимы слова Маркса о наказании в "Святом семействе":

   Уже Платон понимал, что закон должен быть односторонним и должен абстрагироваться от индивидуальности.

   Напротив, при человеческих отношениях наказание действительно будет не более как приговором, который провинившийся произносит над самим собой. Никому не придет в голову убеждать его в том, что внешнее насилие, произведенное над ним другими, есть насилие, произведенное им самим над собой. В других людях он, напротив, будет встречать естественных спасителей от того наказания, которое он сам наложил на себя

   В этом плане образ Степана Бобро перекликается с образом Ивена Маса в "Туманности Андромеды" И.Ефремова. Но то, что Ефремов проектирует как черту психологии будущего - в завершенном коммунистическом обществе, Рекемчук высматривает в людях сегодняшнего дня.

   Конфликт между бюрократической безответственностью и внутренним чувством ответственности раскрыт не в борьбе между ними, а контрастом образов Сугубова и Степана Бобро.

   Образ Степана Бобро можно оценить как большую заслугу Рекемчука. /.../

   Развитие повести всё время идет в дороге. С поезда на грузовик, на катере, и, наконец, весьма оригинальное пешее путешествие - по водопроводной трубе.

   Но к концу Рекемчук оказался не без крупных просчетов.

   Не без таких, которые грозят подточить, подобно грибку, возводимое им здание повести.

   Рекемчук - художник сильный. Мужественного почерка. Он не нуждается в снисходительности. И о недостатках с ним надо говорить сурово, жестко, не с застенчивыми оговорками: мол, к сожалению, в его прекрасных произведениях есть отдельные некоторые досадные просчеты.

   Досадные опечатки - это всего-навсего плохая работа корректора.

   А нужно вести разговор не об отдельных ошибках писателя, а об их существенности.

   Начала даются трудно, но Рекемчук берет разбег всегда уверенно: красивыми, мощными аккордами.

   Он сразу ставит заявочные столбы на золотоносные проблемы.

   И он не свидетельствует о своей самонадеянности.

   О том, что берет задачу не по плечу.

   Но, однако, повесть Рекемчук не оканчивает, а лишь создает впечатление законченности.

   Далеко не исчерпав запаса своих наблюдений и возможностей, он, как усталый путешественник, комкает дорогу. Где-то на подступах к конечной остановке он стаскивает всё в одну кучу и устало машет: "ну, и так далее..." Отличаясь филигранной отделкой, сжатостью всех средств и приемов, писатель разрыхляет композицию.

   Конец повести набухает, как сапоги в конце перехода по болоту.

   Рекемчук, словно спохватываясь, начинает торопиться, как в цейтноте, ограничивая себя временем, но не страницами.

   Будто у редакторского стола к номеру на выпуске дожимает он обязательное число печатных листов.

   Фальшиво выглядит эпизод, где представитель леспромхоза переманивает людей. Это надумано, чтобы устроить судьбу Рытатуевых. Но они уже давно исчерпали себя и для повести больше не нужны, как и Гогот, сбежавший со стройки еще в проницательных глазах Сугубова.

   Не стоило опошлять Дусю, срочно пристраивая ее замуж в доказательство тезиса "любовь к жизни".

   Мозоли на ладонях у Марка Кирюшкина набиты иллюстрацией к плакату, зовущему цыган к трудовой оседлости.

   Судьбу Степана Бобро Рекемчук обеспечивает и в личном, и в общественном плане. Степан "выдает" свою профессию первоклассного водителя опять- таки благодаря чувству ответственности: видя, как мучается неопытный шофер.

   Это неплохо как еще один штрих для характеристики Степана. Но плохо, что из этого Рекемчук сделал легкий способ разрубить сложное противоречие, решение которого должно найти в соответствии словам Маркса:

   В других людях он, напротив, будет встречать естественных спасителей от того наказания, которое он сам наложил на себя.

   У Рекемчука это получилось примитивно.

   Неубедителен, искусственен "мотив" "переубеждения" Алеши. Досадно, что прекрасный поход Алеши и Храмцова использован как агитационная кампания чрезвычайной нужности дороги.

   Разве Алексей Деннов нуждается в наглядной агитации?...

   Этот поход можно было мотивировать другим - более художественно оправданным - поводом: уже выполнением какой- нибудь производственной необходимости.

   Неубедительны "технические" доказательства срочной нужды в дороге: готовые два дома нельзя заселить из-за отсутствия кирпича для печей или отсутствия тампонажной глины, из-за чего стоят мощные дизели.

   Это выглядит скорее недосмотром, чем необходимостью. Сколько там надо этих кирпичей и глины? Неясно... Ведь доставили же сюда и многотонные дизели, и материалы для строительства двух домов без окончания дороги, а тут: "Вот дорогу построят - привезут".

   Это не реально...

   Рекемчука упрекали в незавершенности, в фрагментарности, в неопределенности судеб его героев.

   Как раз наоборот - повесть обесценивается тем, что Рекемчук не умеет мягко и вовремя расстаться со своими героями.

   Художническое чутье Рекемчука в конце повести иссякает, как чернила в автоматической ручке. Ему кажется недостоверным, если он как-то не устроит судьбу своих героев.

   Завершенность повести он видит в сюжетной законченности их судеб.

   Напрасно Рекемчук пытается устроить судьбу и главному герою. Не нужно было Алексея тревожить до самого конца напоминанием о Тане не как о прошлом. Для судьбы Алексея Таня стала историей еще при первой встрече их в присутствии читателя.

   Замена в уравнении с двумя членами неизвестного Зиной Собяниной вряд ли оправдана.

   Судьбу Алексея мы воспринимали как типичную судьбу будничного дня страны, в отличие от типичной судьбы ее дня, преисполненного какой-то торжественностью.

   Но судьба Алеши - это и не судьба первооткрывателя. Какой же смысл завершать его судьбу сопоставлением с чьей-то судьбой торжественного звучания?... Роль комсомольцев-добровольцев Ярославля в судьбе Алексея непонятна, но в повести она лишняя.

   Если вновь вернуться к образу "ожерелья", то в конце повесть стала выгялдеть утяжеленным ожерельем. Словно Рекемчук обнаружил неиспользованыне бусинки, нанизал их на отдельные ниточки и прицепил к ожерелью: оно хоть и потяжелело, но его размер не увеличился.

   Смысл жизни определяется вовсе не грандиозностью объектов применения физической и иной энергии человека. Смысл этот может приобретать великое значение от отношения к раскрытию своих внутренних сил.

   Это основная идейная теза Рекемчука.

   И "Время летних отпусков" в развитии этой тезы является как бы продолжением повести "Всё впереди".

   Главное - не цель сама по себе, а движение к цели.

   "Всё впереди" говорит нам, что самое важное - не окопаться где-либо, лишь бы прирасти к чему-то постоянному, а самое важное - найти свое собственное место. А таким может быть только то, где ты себя чувствуешь необходимее.

   На этих поисках расстаются с нами Алексей Деннов, Степан Бобро, Дуся.

   Этим художественно повесть и оканчивается.

   Пристроенностью судеб Рекемчук не окончил, а только излишне удлинил повесть. Но не чувствуется, что этим она непоправимо испорчена. Потому что очень легко ножницами отрезать утяжеляющие довески. Внутренне восполняя редакторскую небдительность, мы это отсечение и проделываем.

   "Время летних отпусков" не связано со "Всё впереди" ни общностью сюжета, ни общностью героев. Но повесть начинается на том, на чем оканчивается первая. Она раскрывает становление чувства своей необходимости.

   Заведующий унь-ягинским промыслом Брызгалов Н.Ф. - это не обычный, уже надоевший типаж конфликта между "рутинером" и "новатором". Это, безусловно, опытный, знающий руководитель. Способный организовать производство, но лишь в определенных условиях.

   Чтобы вырасти, Брызгалову нужна масштабность окружения.

   Брызгалов болезненно самолюбив

   - вот характернейшее его свойство.

   На обреченном промысле он никнет, увядает. Он живет былой славой тех лет, когда Унь-Яга давала восемьдесят процентов всего плана треста "Печорнефть". А теперь начальство проезжает мимо; оборудование, дефицит, деньги - всё это тоже течет мимо Унь-Яги, на Джегор.

   Ощущая себя руководителем бесперспективного, захудалого, исчерпывающегося предприятия, Брызгалов сам превращается в бесперспективного, захудалого, исчерпавшегося руководителя.

   И вот тут происходит обычная трагедия для руководителей подобного типа.

   Если раньше он жил "успехами", то теперь он начинает жить "трудностями". Они ему становятся внутренне необходимыми как самооправдание. Инстинктивно он будет тянуться к тем мероприятиям, которые не ведут к устранению трудностей, и избегать те, которые как-то их устраняют.

   Брызгалова не устраивает, если его промысел будет жить спокойно и работать удовлетворительно.

   Но если создать напряжение роста и подъема он не может, то ему остается напряжение трудностей, чтобы показать, как он, Брызгалов, еще умеет с этими трудностями кое-как справляться.

   Лучше не будет, если не хуже... при другом руководителе. Дело не во мне, а в промысле.

   - с этим соглашается и Светлана. Тем более, уж никак не думающая, что она как руководитель сможет всё изменить к лучшему.

   Так, видимо, считают и в тресте.

   В тресте далеко не уверены, что замена Брызгалова другим руководителем даст непременно положительный результат.

   Брызгалова снимают по решению райкома. Подробностей мы не знаем. Но нам становится ясно, почему его снимают. Райком разгадал Брызгалова.

   И решение о снятии Брызгалова - политическое решение.

   Смена руководства - это не решение технической задачи. Дело не в том, чтобы усилить руководство более опытным, умелым производственником:

   Коллектив промысла - коллектив людей - стал гангренозить, и гангрена началась с головы, с Брызгалова.

   Нужно убрать Брызгалова, чтобы пресечь гангрену. Нельзя доверять руководство коллективом человеку с брызгаловским настроением.

   Вопрос: кем заменить, - пока вопрос второстепенный.

   Таран, заместитель управляющего трестом, просит Светлану побыстрее принять дела у Брызгалова:

   "Ему нужно торопиться на Джегор".

   Это как будто объясняется соображениями такта - щадят самолюбие Брызгалова.

   "Так, очевидно, решили в тресте".

   Но вот это-то "очевидно" и заставляет нас усомниться в правильности такой догадки.

   Еще раз стоит обратить внимание на один из приемов Рекемчука: слияние в повествовательной интонации автора с его героями.

   Герой как бы становится автором повествования, и от лица "автора", то есть Рекемчука, как бы перевоплощаясь в своих героев, и мыслить начинает "по-ихнему".

   И вот это авторское: "Так, очевидно, решили в тресте", - объяснение - вовсе не объективно-авторское, а скорее Брызгалова или Светланы.

   Настоящее объяснение конечно другое.

   Не "ему нужно торопиться" - а нужно скорее освободить промысел от Брызгалова.

   Могут сказать: выдумка. У Рекемчука об этом нигде не сказано.

   Сказано.

   Рекемчук не декларирует. Он эмоционально убедителен. Не только он мыслит за героев - он и им предоставляет судить за самого себя.

   Хотя формально Брызгалова снимают как "несправившегося", как бы за вину, это оформлено смягчающе. Как бы извиняются перед Брызгаловым, как перед опасно больным человеком.

   Будто не промысел освобождают от него, а Брызгалова освобождают от промысла.

   Это происходит именно потому, что формально его снимают за невыполнение плана, но далеко не уверены, что после него план будет выполняться. Скорей наоборот: будет хуже.

   Смысл решения райкома, политический смысл, раскрывается нам через Светлану.

   Первая ее реакция: жалость. Именно он приучил ее к производству. Он справедлив к людям.

   "Еще неизвестно, каков новый окажется".

   Светлана уверена, что и после Брызгалова ничто не изменится:

   Будет другой заведующий... А нефти по-прежнему не будет... Выдохся промысел.

   При расставании с Брызгаловым она мысленно согласна со всеми его доводами и объяснениями.

   Логически как будто всё правильно. У Светланы нет возражений по существу как специалиста-производственника.

   Она интересуется: излагал ли все эти доводы Брызгалов в райкоме? Райком чуть не объявил ему "строгача" - за что? Светлана на это еще никак не реагирует. Ведь логически Брызгалову не за что объявлять выговор: перспективность промысла ничем не доказана.

   Еще нет у Светланы технического недоверия к Брызгалову, к его методам работы как к специалисту.

   Но уже вкралось недоверие к Брызгалову, к его моральным качествам руководителя:

   Всё это верно... в общем верно... Но на Джегор, Николай Филиппович, едете только вы. А промысел остается. И люди на промысле остаются. И я, к несчастью, тоже остаюсь: исполнять ваши обязанности.

   И вот уже не чье-то мнение, рассуждение, а конкретный результат брызгаловского действия:

   После разговора с Брызгаловым на душе у Светланы было пустынно и смутно. Осталось гнетущее чувство неуверенности, бесполезности какой бы то ни было деятельности, ощущение скуки - беспросветной и серой, как эта пыль на окне...

   И вопреки кажущейся логике технической стороны прозревает смысл политического решения райкома:

   А все-таки правильно сделали - сняли Брызгалова.

   Конфликт и в этой повести раскрывается не посредством борьбы двух начал в единой точке приложения сил. Брызгалов ни с кем не борется. И с ним никто не борется.

   Но ему контрастом показаны люди иного склада, иного характера, которым важно не просто само будущее, а именно их личное участие в создании его. Это выразительно прозвучало в выступлении оператора Артура Габидулина:

   Везде люди живут с большой буквы. А у нас - мухи дохнут со скуки.

   Предложение Светланы - "вторичные методы" - пробуждает интерес у людей.

   Осознание важности, полезности своего труда, своей необходимости - дороже и нужнее этим людям каких-либо других расчетов:

   Неужели такое очень важное дело, товарищи, постигнет плачевная участь? Из-за одного того, что бухгалтерия не досчитает мне к зарплате сколько-то рублей.

   Казалось бы, великолепному бухгалтеру Бородаю не в чем себя упрекнуть: он действует согласно инструкциям.

   Пишет их не он.

   Но Габидулин опять-таки уловил в них главное: тождественность человека с инструкцией. Бюрократическую сущность человека, живущего ради будущего, которое тоже должно явиться "согласно инструкциям".

   Рекемчук умело использует возможность эмоционального обогащения образа невинной, вроде, игрой слов: что ты не человек, не личность, а безликое "я" инструкции, никакого отношения к техническому и вообще к прогрессу не имеющее.

   Но Рекемчук вовсе не проповедует нигилистическое отношение к инструкциям, деловым бумагам.

   Он раскрывает нам, что сами по себе инструкции ничего предосудительного не содержат, не они рождают чиновнически благодушную самоуспокоенность, а именно самосознание человека.

   Лучший оператор промысла Анна Горелова на вопрос: почему у нее добыча больше, чем на других скважинах, отвечает:

   Так ведь я сказала уже: всё по инструкции делаю. А если кто из операторов ее не выполняет - это уж ваша забота, гоните его в шею. Пускай идет в карьер камень колоть: там инструкция попроще...

   Это тоже проблема "человек и инструкция", решенная в ином плане.

   Оказывается, не только вредно буквально следовать инструкции, но и необходимо. Может быть, всё дело в инструкциях: одни вредные, канцелярские, а другие полезные, "технические"?

   Конечно, суть не в этом.

   Всё объясняется тем, что видит человек в самом себе через зеркало инструкции, то есть для чего она ему служит, для чего он ее применяет.

   Тут Рекемчук как бы полемизирует с двумя крайними взглядами.

   Есть такие люди, в том числе и руководители, которым инструкции мешают. Для них и бухгалтерия, и плановый отдел - это лишь досадные препятствия, навязанные им инстанции...

   Другие считают: как можно без инструкции...

   А общее у тех и у других - видимость соблюдения инструкции.

   Критикой уже отмечалось, что Рекемчук отражает не ставший уже литературным обыкновением конфликт, где молодой специалист выступает новатором, изобретателем, - наоборот, он всюду берет самую жизненную обыденность, делая ее литературной необыкновенностью. Молодой специалист отстаивает то, чему его научила высшая школа: те новейшие достижения науки, которые уже стали нормой, то есть утверждает моральное содержание своего диплома, своего качества как молодого специалиста.

   И не безынтересно, что выразителем этой проблемы, инициатором защиты этого морального права выступает не молодой специалист, а механик-самоучка Глеб Горелов, типичная фигура для прижитых в литературе конфликтов между новатором-производственником и дипломированным рутинерством.

   У Рекемчука опять всё наоборот.

   Неслучайность этой проблемы утверждается также и совпадением морального права диплома и инструкции.

   Это объединение и Светланы Панышко, и Глеба Горелова, и Анны Гореловой и Габидулина в одном спектральном узле контрастом против другого спектрального узла Брызгаловых, Бородаев, Иниховых, - тем рельефней вскрывает основную тему Рекемчука: смысл не просто в том, что ты делаешь и как ты делаешь, а во имя чего ты это делаешь, именно ты делаешь.

   Всё это доказывается методом контраста.

   Промысел не увеличивает добычу вдвое. Прирост лишь только наметился. Едва-едва. В пределах обычных колебаний.

   Но главное для Рекемчука не в факте прироста, а в отношении к этому факту.

   Для плановика Инихова - это "мизерное повышение":

   Всё это в пределах суточных колебаний. Так бывало и прежде.

   Например... - Он снова полез в папку.

   Но для Светланы не нужны технические или статистические показатели.

   Для нее важно то, что Инихов заговорил скучным брызгаловским голосом: отсутствие веры в свою перспективность, отчего и у других на душе становится пусто, мертво.

   И это плановая, самая оптимистическая часть любого производства!

   Поэтому вопрос, обращенный к Инихову, из одного плана - производственного - перерастает в план личный:

   Каковы Ваши планы на будущее?... Нет, я спрашиваю о ваших личных планах... Ну, словом, вы еще не собираетесь выходить на пенсию?

   И еще одно доказательство общественного смысла того, что происходит на Унь-Яге.

   Светлана Панышко нигде не противопоставляет брызгаловской инертности технически-обоснованных расчетов возможности увеличения добычи. Ею не овладевает техническая идея. Наоборот, все попытки приводят к тому же заколдованному кругу: обреченности Унь-Яги.

   В тресте она не встретила возражений против своего плана, но и не получила ожидаемой реальной помощи. Более того, Таран честно ей признается: если даже и дадут средства для Унь-Яги, мы их отдадим Джегору.

   Трест не верит в какую-нибудь технически реальную перспективу Унь-Яги, но Таран ободряет Светлану: он понимает, что самое главное именно в этом ободрении.

   Промысел сам по себе не может быть интересен, но важно, чтобы его коллектив, люди, которые пока еще там остаются, чувствовали свою нужность, обрели для себя интерес.

   Техническая проблема получает случайное, неожиданное решение. Трудно даже представить, какая имелась бы возможность выйти из положения у Светланы Панышко, не окажись случайно эти два насоса.

   Можно было бы упрекнуть Рекемчука в случайном решении технической проблемы, если бы главным для него было решение этой проблемы.

   Но для него главное - это убеждение, вера, перспективное отношение к самому себе, а когда люди верят и ищут, то всегда найдется какая-либо возможность, пусть даже и случайная.

   И именно случайное решение технической проблемы подчеркивает неслучайность основного замысла Рекемчука. В финале повести эта идея особенно прозвучала мажорно. С Джегора прилетает на вертолете Уляшев - начальник Джегорского разведрайона.

   За Брызгаловскими насосами.

   Подобно греческим богам, умирающим второй раз в Лукиановских "Беседах", Брызгалов развенчивается вторично, уже в сниженном плане.

   На Джегоре с увеличением масштабов Брызгалов, однако, не возрос, а наоборот, уменьшился в росте. Он оказывается уже не только маленьким руководителем, которого принизил выдохшийся промысел Унь-Яги, а просто маленьким человеком.

   Промысел исчерпывался, а Брызгалов уже исчерпался. У него, как у сработанной пружины, не оказалось силы восстановления.

   Он решил проспекулировать на том, за что его следовало бы осудить, наказать.

   Местничество, отсутствие интересов в общегосударственном масштабе он хочет превратить в инициативность и находчивость "своего административного опыта". /.../

   Светлана не стала спорить с трестовской бумажкой: "передать". Она ведет Уляшева на место, на производство, где уже эти, припасенные Брызгаловым "впрок", насосы работают, приспособленные к выполнению важной задачи.

   Образ Уляшева служит в повести для отражения как в фокусе ее идейно-смысловой значимости.

   Двадцать семь лет тому назад забавным пареньком из местного населения коми, Уляшев был взят в проводники первой геологической экспедиции на Печоре.

   Впоследствии он вырастает в начальника всего разведрайона.

   И самосознанием перспективы своего роста прозвучала ассоциация у Светланы:

   "И мне двадцать семь..."

   И вот этот самый Уляшев стоит сейчас там, где

   у только что отстроенной деревянной будки сходились стальные нити трубопроводов. Сюда тянулись электрические линии. Они, как артерии, сошлись у сердца. И это сердце, скрытое от глаз, пульсировало напряженно, гулко. Ощутимо подрагивала земля...

   Насосы эти стали играть роль сердца обновленного, возрожденного организма. Сердце промысла. Сердце жизни. Это, конечно, сердце людей, которым вернули веру.

   И это увидел и понял Уляшев - человек сам с большим сердцем.

   Понял смысл происходящего.

   Не просто лишние капли нефти, которые может дать Унь-Яга, - капли в сравнении с грандиозными масштабами Джегора, - а капли крови, запульсировавшей в омертвевшем организме коллектива унь-ягинского промысла.

   И потому прозвучало окончательным приговором, без обжалования в инстанциях, - приговором Брызгалову:

   Демонтировать? - едко переспросил Степан Ильич.

   Он видел в этих насосах не то, что видел Брызгалов: оборудование, которое можно демонтировать. Он увидел за этим обновленный коллектив людей - можно ли которых "демонтировать"?

   Вот какой грозный смысл приобрел этот вопрос.

   На этом повесть заканчивается. Это ее реальный конец.

   Кончается повесть, и опять начинается неумение Рекемчука. Неумение, видимо, не случайное и занимающее почти четверть листажа повести.

   Опять дотягивается объем и устраиваются судьбы.

   Груз каких-то теоретических канонов словно лежит на Рекемчуке. Как какая-то обязанность сделать то, что вовсе никому не нужно. Вроде канцелярских штампов: "Руку к сему приложил...", "мы, нижеподписавшиеся...", "настоящим доверяю..." /.../

   Не решает отъезд Светланы и трудных ее взаимоотношений с Глебом Гореловым. И вовсе не потому, что автор не удовлетворил наше любопытство: останется ли Светлана с Глебом или нет.

   Образ Горелова для Рекемчука оказался непосильной задачей. Герой задавил автора.

   Глеб Горелов стал перерастать главные образы повести и тем самым вызывать смещение центра тяжести. Чтобы это не произошло, ему просто подрубили ноги и он рухнул, выпадая из повести.

   Глеб - обаятельный, сильный физически и духовно человек. Рекемчук относится к нему влюбленно. Хотя бы такая деталь:

   Большие и работящие, такие смышленые и подвижные руки прирожденного механика. Про такие руки и говорят: "на все руки..." Только из-за них можно поверить в человека. Даже полюбить. Даже... целовать их можно.

   Таким его, видно, и полюбила Светлана.

   Но Глеб - человек не очень удачливый в жизни. У него тяжело сложилась и личная жизнь. И этим вполне можно было объяснить трудность, сложность его взаимоотношений со Светланой. Но вместо трудной задачи - готовый ответ без решения: Горелов всего-навсего просто алкоголик. Он не терзается тем, что оставил семью, детей ради любви к Светлане. Наоборот, это Анна Горелова оставила его, не желая из-за него не иметь "светлого дня в жизни".

   Что ж, в жизни бывают алкоголики.

   И окружающие с ними живут и мучаются.

   Константин Финн написал целую пьесу, как живет хорошая женщина Анна рядом с алкоголиком и мучается. И очень старательно объяснил, почему она живет рядом с ним и как она мучается.

   Только не объяснил нам, почему этот человек - алкоголик.

   Работники вытрезвителя, конечно, не всегда объяснят социальную причину, приведшую к ним их посетителей. Они больше интересуются этим статистически.

   А насчет причин пожмут плечами: бывает. Патология.

   Но литература - не клиника патологических случаев.

   Нам недостаточно знать, что не хочет мучиться с Глебом его жена Анна.

   Что не захочет этого и полюбившая его Светлана.

   Рекемчук обязан был если не ответить, то хотя бы поставить этот вопрос: почему же Глеб Горелов стал алкоголиком? Чтобы не вызвать у читателя недоумения: зачем же Рекемчук так упорно заставляет его пить.

   И, не затронув этого вопроса, любое решение Рекемчука: оставить ли с Глебом Светлану или разлучить их - будет произвольным.

   Неудовлетворенность в развитии сюжетной линии Глеб-Светлана вызывает не кажущаяся незавершенность их судеб, а именно их необоснованность.

   Л. Толстой в "Живом трупе" придал алкоголизму Феди Протасова большой общественный смысл.

   Это - социальная трагедия.

   В алкоголизме же Глеба, как и в пьесе Константина Финна, социального смысла нет - это только недуг.

   Большой образ Глеба Горелова у Рекемчука превратился в досадную опечатку.

   Ведь в поисках контраста Глебу Горелову, его алкоголизму, мы наталкиваемся на неожиданное сопоставление, звучащее в устах тети Ниси серьезным упреком Рекемчуку:

   Это уж испокон так ведется, что приличному человеку с разгуляем да пьяницей не тягаться!...

   А приличный человек-то не кто иной, как Инихов.

   Рекемчук, может быть, будет пытаться оправдаться тем, что ему важен факт, а не его генезис. Автор, конечно, имеет право на исследование факта без его генезиса.

   Но это право только тогда закономерно, когда для исследования берется факт, имеющий, во-первых, социальный генезис. И, во-вторых, когда значимость самого факта превышает значимость его генезиса.

   А здесь как раз наоборот.

   В дальнейшей судьбе героев нас волнует одно: сможет ли Светлана отстоять свое и Глеба счастье. Сумеет ли она преодолеть...

   А вот "что" - мы не знаем, так как не знаем - "почему"...

   Талант у Рекемчука щедрый. Наблюдает он с жадностью и видит много. Он всё время в пути. Не боится он и узких горных дорожек, и глухой, нехоженой тайги... стремительных потоков и болотных тропок...

   Основная особенность его мастерства - это съемка с движения. Ему присущая. И это неплохо. Но следует ему призадуматься над тем, чтобы научиться не только умению видеть, но и умению не забывать, что во всяком пути, во всяком движении есть свое начало и свой конец.

  

   Оригинал здесь: http://www.gorchakov.org/theory_rekemchuk.html