Розанов Василий Васильевич - Психика и быт студенчества

чество, вообще "учащаяся молодежь"? Будет ли это наука, глубокомыслие? Не непременно, не выдающимся образом. Или "гражданская доблесть", в смысле - "послужить своему отечеству"? И к этому не рвутся студенты или рвутся с большими оговорками, с большим "предисловием" к этому служению. Но в чем же неоспоримо и для всех заключается "слава учащегося молодого человека"? Если мы посмотрим, хоть здесь же, в Петербурге, на работы (очень тяжелые физически) студентов и студенток на Выборгской стороне, на занятия их с рабочими по Шлиссельбургскому тракту, на занятия их по обучению простонародья при Мраморном дворце, в разных местах Васильевского острова и, главное, если обратим внимание, как они во всем этом находят для себя не обременение, а отраду и утешение, - то момент человечности в самом обширном смысле выступит в них как главное характеризующее качество. Не могу я забыть еще недавно выслушанного рассказа одной курсистки (с Бестужевских курсов): "Могла ли бы я выносить столько уроков ежедневно (частных, по приготовлению детей в гимназию) после своих утренних лекций, если б не воскресные курсы" (с рабочими, на Выборгской стороне). На мое удивление: "как?" и "почему?" - она отвечала: "Они дают столько удовлетворения, что запасаешься силами на всю неделю последующего труда". И рассказала пример, как 60-летняя женщина пришла и тоже села на скамейку за букварь, - но все ей казалось, что она никогда не сможет научиться "дивному мастерству" чтения печати. Учительница, мне рассказывавшая, была необыкновенно даровита в педагогике, была "резвый конь" в обучении. И вот старушка по звуковому методу стала добираться до "буки-аз-ба". Слагаются звуки, выходят слова, запоминаются буквы и чудные их сочетания: и старуха разбирает целую уже строку!! В волнении, она заплакала: "Боже, неужели я буду сама читать Евангелие!" Она не верила счастью. А смышленая, развитая, красивая и сильная девушка 24-25 лет почти со слезами на глазах передавала этот свой случай. Она была из исторического нашего рода, обедневшего, но не до крайности. Никакой нужды в работе не было. Но работа влекла к себе, как волшебный "напиток жизни".

   И подобных случаев - множество; подобных - много, а противоположных, т. е. жестких в отношении к людям, отрицательных в отношении к просвещению, - вовсе нет. И по этому отсутствию противоположных фактов мы полагаем, что "слава" этой группы людей лежит в человеколюбии, не в копеечном, "по заповеди", ради морали, а в человеколюбии как просто в выражении доброй природы. Из этого же человеколюбия вытекает или с ним лежит рядом общечеловечность. Русская учащаяся молодежь - не безнациональна. В косоворотках, более походя на русских кучеров, чем на английских "денди", французских щеголей или немецких филистеров, чем студент - не русский? Да он свою "Азию" принес, нимало ею не смущаясь, в Цюрих и Женеву, - что стеснялись делать и славянофилы. Нет, это - русские из русских, свободные, открытые, самостоятельные. Но они не подчеркнуто "русские". И, сидя в косоворотке, не хотят теснить еврейской "ермолки", английского цилиндра, американского пиджака. Свою этнографию они берут как факт натуры и истории, не кичась ею, не теоретизируя над нею, - просто ею не занимаясь вовсе, но ее имея. Они не сгущают и не разрешают естественного отлива своей кожи. Здесь вспоминается мне знаменательная речь арх. Антонина о "христианстве и язычестве в их отношении к свободе". "Христианство, - сказал почтенный архипастырь, - есть полная и окончательная истина, притом исключительная: около себя оно не может терпеть ни отрицания, ни ограничения. Оно - экскоммуникативно. Напротив, язычество, ощущавшее себя относительным и условным, терпело около себя иные веры". В пример он привел ревность о вере греческих и католических монахов в Храме над Гробом Господним: поедаемые ею, они доходят до величайшего ожесточения друг против друга и, как недавно было, "в заварившейся свалке поражали друг друга, за неимением оружия (ибо, по священному закону мира, оружие оставляется вне, при входе в храм) - дрались схваченными евангелиями и крестами". Обратную картину представляют язычники - римляне, которые снесли в свой Пантеон богов всех покоренных ими стран; а греки пошли в своей терпимости еще далее: они имели привычку воздвигать жертвенники "неведомому богу", - над каковым остановился и ап. Павел. Но не все знают толкование этого обычая. Эллинов озабочивала мысль, не осталась ли на земле какая-нибудь страна с народом грубым и забывчивым или какой-нибудь покинутый и разоренный город, "божок" которого не имеет себе жертвенника и жертвы. На такой возможный случай греки и воздвигали иногда небольшие храмы "неведомому богу", забытому жителями своими или вовсе не имеющему еще на земле поклонников. "Мы кланяемся нашей Палладе и чтим италийскую Deam Romam (встречается на греческих монетах), а также и Галльскую Юнону, и... где-нибудь за Босфором Киммерийским, у сарматов, рутенов или гиперборейцев, может быть, есть "душок, божок, алтарь коего опрокинут". На такой случай - ему вот у нас храм. Так нам объяснял, при прениях по вопросу о свободе совести, в одном из религиозно-философских собраний арх. Антонин: и не могу сказать, до чего меня поразила эта разница между "теперь" и "прежде" и показалась трогательною забота греков о "чужих богах". Теперь перейду к делу. У молодежи нашей и есть эта "забота о чужих богах". И хочется мне иллюстрировать ее тоже примером. Встретился я с поляком, но родившимся где-то в Пензенской губернии. Он был доктор, хорошего роста, очень красив, только что только со скамьи (Московского университета); встретился я с ним на тройке, на гулянье. Пришлось сесть в одни сани. Всегда, когда я видел чужеродца из наших, мне хотелось его спросить о междуплеменных отношениях; как бы при встрече с больным - расспросить о здоровье. Ничего я из русского не уступал, но и "погладить" по ране мне хотелось. К моему удивлению, - а он лихо правил лошадью и лихо гикал, - он сказал, что хотя сам католик и поляк, но не настаивает на этом и решил, что все веры и люди хороши. "И знаете, - повернувшись ко мне, продолжал он, -что сложило во мне это убеждение. Один случай на холере. Шли холерные беспорядки, время было страшное, я и еще несколько студентов работали (он назвал местность, которую я забыл). Население было страшно возбуждено против докторов. И вот начинается эпидемия в селе (таком-то). Никто туда не идет. Посылают - не идут; дают деньги - тоже не идут. Народ угрюмый, место невежественное. У меня был товарищ, студент 5-го курса, еврей. Худенький, с зачатками чахотки; теперь он помер. И вот он пошел, один-одинешенек, в это село, и остался в нем до самого конца эпидемии, спасая кого можно и в общем отстояв село. Сперва на него смотрело население с ненавистью: но он самую ненависть умел победить кротостью, ласкою, необыкновенной деятельностью и бесстрашием около заболевших. Ведь как в селе: свои, домашние, - бегут от захворавшего! А он к нему подходит: и не всегда, а удавалось выхаживать. И вот, когда он выхаживал, стало очевидно и крестьянам, что он не травить их приехал, а помогать. Чем же кончилось? По окончании эпидемии село собралось, сложилось и поднесло ему большую икону святителя Николая". - "Принял?" - "Конечно. И там он оставил и пальто свое, а у него было новенькое, и ходил под конец в какой-то крестьянской рвани. Так вот, знаете, с тех пор я и бросил все эти разницы вер и племен. А раньше я специально евреев не любил, еще с гимназии. Но теперь, что жид, что русский, что поляк - мне все равно". Повторяю, он был очень красив и росл; и так это у него физиологично сказалось, без задумчивости, без "идейно", без доктринерства, что показалось мне крепче всякой веры и всякой проповеди и прозелитизма.

   "Общечеловеческие" чувства учащейся молодежи не суть продукт национального распада, культурной старости и изнеможения; это - не индифферентизм, это - не интернационализм. Это молодое и свежее чувство, уж если хотите - еще не сформировавшейся нации. Не то что русское в них умерло: но русское в них не заострилось и не ожесточилось против чужеродного и чужеземного.

   Я кончил. Передо мною книжка стихов студентов Петербургского университета. Все, что "молодо", - конечно, "зелено". Кое-что здесь, однако, зрело даже и по форме. Но отчего в настоящее время учащиеся как будто "вывернулись" из повода, за который 1 1/2 века как-никак, а профессора "вели" их, "направляли" и проч.? И пошли к каким-то "ученическим целям", молодым, гуманным, может быть опасным, - от которых их хотели бы удержать взрослые...

  

   Впервые опубликовано: Новый Путь. 1904. N 1. С. 209-235; N 2. С. 94-111; N 3. С. 121-134.

   Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/rozanov/rozanov_studen.html.