Сала Джордж Огастес Генри - Мрачные картины

  

  

   Русская читающая публика восхищалась безпощадно злымъ юморомъ и неприкрашенною правдою въ умныхъ произведен³яхъ Теккерея; талантливый Диккенсъ забавлялъ ее своимъ тонкимъ остроум³емъ, растрогивалъ до слезъ удивительною задушевностью; она читала свѣж³я и дѣльныя произведен³я Джорджа Эл³ота и даже знакома съ "женщиною въ бѣломъ" г. Уильки Коллинса и съ разными "мертвыми" плодами миссъ Браддонъ; но, если мы не ошибаемся, произведен³я Джорджа Саля, Августа Метью и Джемса Гринвуда ей до сихъ поръ еще неизвѣстны. Мы считаешь нелишнимъ познакомить русскую публику съ этими писателями, такъ-какъ они, на нашъ взглядъ, отличаются довольно замѣчательными особенностями отъ прочихъ своихъ собрат³й.

   Произведен³я каждаго изъ помянутыхъ трехъ писателей надѣлали довольно шуму въ Лондонѣ и, что гораздо существеннѣе, на столько потревожили величавыхъ гражданъ Великобритан³и, что они сочли нужнымъ обратить вниман³е на общественныя благотворительныя, смирительныя и воспитательныя учрежден³я и произвести въ нихъ кое-как³я измѣнен³я. Заботливые издатели, ревнующ³е о распространен³и просвѣщен³я преимущественно посредствомъ предпринятыхъ ими издан³й, на заглавномъ листкѣ каждаго новаго труда этихъ писателей напоминаютъ, что Джемсъ Гринвудъ авторъ "Ночи въ рабочемъ домѣ", Августъ Мегью написалъ "Мощено золотомъ", и изъ-подъ пера Джорджа Сала вышелъ "Газовый Свѣтъ и Дневной Свѣтъ". Подобная мнительная попечительность со стороны издателей понятна, но она безполезна и излишня: тотъ, кто читалъ эти книги, навѣрно твердо запомнилъ имена ихъ авторовъ, каковы-бы ни были его личные взгляды и убѣжден³я. Его одинаково глубоко (хотя различнымъ образомъ) потрясетъ прочитанное, отнесется ли онъ къ авторамъ съ горячимъ сочувств³емъ или явится ихъ ожесточеннымъ порицателемъ.

   Несмотря на все это, ни Джемсъ Гринвудъ, ни Джорджъ Саля, ни Августъ Метью не сдѣлались настольною книгою не только въ изящныхъ аристократическихъ салонахъ или роскошныхъ буржуазныхъ гостиныхъ, гдѣ красуются золотообрѣзные Теккерей и Диккенсъ, и дается иногда мѣстечко Джорджу Эл³оту, Уильки Колинсу и миссъ Браддонъ, но они не сдѣлались настольною книгою даже въ болѣе подвижныхъ средахъ общества; у нихъ нѣтъ фаланги чувствительныхъ поклонницъ, нѣтъ толпы восторженныхъ сторонниковъ, и фирма Таухница, поставившая себѣ задачею цивилизировать родъ человѣческ³й легкимъ, пр³ятнымъ и образовательнымъ чтен³емъ, не пустила и, по всей вѣроятности, не пуститъ въ ходъ этихъ "мрачныхъ, гнетущихъ" произведен³й.

   Да, произведен³я эти дѣйствительно не имѣютъ свойства успокоивать читателя, или приводить его въ сладостно-мягкое или безпечно-веселое настроен³е, и хотя они пропитаны юморомъ, но окончивъ ихъ чтен³е, читатель почувствуетъ какой-то тяжелый гнетъ, и мног³я такъ-называемыя "свѣтлыя стороны", и "прогрессивныя побѣды" явятся ему въ темномъ цвѣтѣ.

   Всѣ читатели, смѣемъ надѣяться, прекрасные люди, но дѣло въ томъ, что большинство ихъ привыкло, чтобы его щекотали очень легко и этимъ легонькимъ щекотаньемъ вызывали смѣхъ или слезу; болѣе рѣзкое прикосновен³е руки заставляетъ ихъ нервно вздрагивать и приводитъ въ отвратительное расположен³е духа.

   Разумѣется, благонамѣренный читатель желаетъ, чтобы ему говорили правду, но онъ выслушиваетъ эту правду благосклонно только тогда, когда она высказывается ему деликатно и умѣренно. Но представьте себѣ человѣка воистину равнодушнаго къ земному велич³ю, человѣка, который въ пылу рвен³я и усерд³я забываетъ отдать почтительный поклонъ читателю, наступаетъ ему на ноги и оттаптываетъ мозоли, и подумайте какъ эти самыя благосклонныя уши должны насторожиться! Несомнѣнно, что съ этой же самой минуты наивный вѣщатель истинъ будетъ взятъ на замѣчанье и безвозвратно причисленъ къ категор³и тѣхъ неблагонадежныхъ волковъ, которыхъ сколько ни корми, а они все въ лѣсъ глядятъ.

   Есть изолированные люди, повторяющ³е слова, которыя, по предан³ю, восклицалъ пророкъ ²езек³иль: Горе вамъ, подкладывающимъ мягк³я подушки подъ локти человѣчеству и устраивающимъ человѣчеству пуховыя изголовья, горе вамъ, усыпляющимъ его! но эти люди на перечетѣ, и ихъ одинок³е голоса заглушаются криками и воплями изнѣженнаго большинства, которое именно требуетъ мягкихъ подушекъ и пуховыхъ изголов³й.

   Человѣкъ слабъ и писатель слабъ тоже, и потому онъ запасается, выходя на поприще, именно тѣми вещами, как³я требуются.

   Это можно отнести не только къ тѣмъ писателямъ, которые, искусно мѣшая истину съ вымысломъ, увѣряютъ, что мракъ разсѣевается и разсѣется самъ собою, и этимъ убаюкиваютъ человѣчество, но и въ тѣмъ которые, ясно сознавая необходимость немедленной перестройки "общественнаго здан³я", предлагаютъ сдѣлать эту перестройку такъ, чтобъ и дешево и мило, и родителямъ пр³ятно.

   Подобныхъ писателей мы раздѣляемъ на два разряда. Одни, въ простотѣ душевной, сами твердо вѣрятъ въ доброту предлагаемаго ими товара; друг³е, хотя и не имѣютъ этой наивной вѣры, но по своимъ разсчетамъ и соображен³ямъ предпочитаютъ выступать на арену "высокой дѣятельности", запасшись такимъ товаромъ, какой требуется большинствомъ. Первые несомнѣнно очень много вредятъ, и случается дюж³й дѣтина изъ ихъ стана швырнетъ камень такъ далеко и такъ глубоко, что десятерымъ разумнымъ головамъ приходится долго и мучительно обдумывать и соображать, какъ бы этотъ камень вытащить; но вторые вредятъ неизмѣримо больше и неизмѣримо прочнѣе, потому что не бросаютъ на отмашъ каменьями, а дѣйствуютъ разсчетливо и осмотрительно, и никогда почти не даютъ промаха. Они обладаютъ въ высшей степени искусствомъ въ мѣру припугнуть, въ пору ободрить; умѣютъ кстати нахмуриться и побичевать, кстати сказать теплое слово и приласкать; они знаютъ, какъ и когда взяться за дѣло, и носятъ такую личину, что при первомъ на нихъ взглядѣ всяк³й простодушный голову готовъ прозакладывать, что видитъ передъ собою людей, чуждыхъ всякой земной корысти и разсчетливости, и движимыхъ единственно чувствомъ любви къ ближнему. Подъ этою личиною они нерѣдко втираются въ честную, но близорукую среду и съ холодною безсовѣстностью сбиваютъ съ толку свѣж³я силы.

   Джорджъ Саля, Августъ Метью и Джемсъ Гринвудъ принадлежатъ къ особому, самому малочисленному разряду тѣхъ писателей, которые являются передъ публикою безъ всякихъ поклоновъ и уловокъ, не отличаются вкрадчивою мягкостью, не умѣютъ или не желаютъ пѣть Лазаря, а скорѣе относятся въ ней дѣловымъ образомъ и вообще предпочитаютъ обращаться съ своимъ ближнимъ не какъ съ чувствительнымъ, а какъ съ разумнымъ существомъ. Подобные неделикатные авторы для благонамѣренныхъ читателей хуже ножа остраго; они бѣгутъ отъ нихъ, какъ отъ огня, обзываютъ ихъ холодными циниками, непризнающими ничего высокаго и святаго на землѣ, и стараются внушить всѣмъ, что съ такими срамниками и изувѣрами не слѣдуетъ и соприкасаться добрымъ людямъ.

   Сослов³е благонамѣренныхъ читателей очень многочисленно, они очень крикливы, однако, при всей своей многочисленности и кркиливости, они не въ силахъ подавить меньшинства людей инаго закала, тѣхъ людей, которые не боятся взглянуть прямо въ лицо существующему злу, не бѣгутъ прочь при видѣ общественныхъ язвъ. Эти здоровые, свѣж³е, крѣпк³е люди сразу узнаютъ въ вышеупомянутыхъ авторахъ честныхъ дѣятелей и встрѣтятъ ихъ съ уважен³емъ и сочувств³емъ.

  

  

   "Достовѣрно извѣстно, что въ Лондонѣ существуетъ 70,000 человѣкъ, которые просыпаются каждое утро въ совершеннѣйшемъ невѣдѣн³и насчетъ того, гдѣ имъ преклонить голову на ночь. Быть можетъ, такихъ людей немного больше, или немного меньше 70,000, но несомнѣненъ тотъ фактъ, что огромное количество народа ежедневно находится въ помянутомъ недоумѣн³и и что для большинства изъ нихъ недоумѣн³я эти разрѣшаются самымъ непр³ятнымъ образомъ, т.-е. они вовсе остаются безъ пр³юта на ночь".

   Этими словами начинается книга г. Джорджа Саля "Газовый свѣтъ и Дневной свѣтъ, и нѣкоторыя сцены лондонской жизни, на которыя падаетъ это освѣщен³е".

   Подобное вступлен³е само по себѣ такая задача, что заставляетъ призадуматься человѣка, исполненнаго самихъ отрадныхъ упован³й, которому настоящее и будущее представляется въ переливахъ самыхъ радужныхъ цвѣтовъ. Слѣдующее затѣмъ описан³е ночи, случайно проведенной авторомъ безпомощно на улицѣ, вводитъ, такъ сказать, въ самую сущность дѣла.

   "Полночь. Объ этомъ докладываютъ мнѣ часы св. Дунстана, когда я, безпр³ютный, стою около Темпль-Бара. Я изрядно походилъ впродолжен³е дня, и меня безпокоитъ непр³ятное ощущен³е въ ногахъ, какъ будто бы подошвы моихъ сапоговъ сдѣланы изъ пережженаго мелкаго кирпича. Меня томитъ жажда (на дворѣ ³юль мѣсяцъ и душно); какъ разъ при послѣднемъ ударѣ часовъ св. Дунстана, я вхожу въ пивную лавочку, выпиваю полпинты портеру, и девятая часть моего девятипенсоваго капитала оставляетъ меня навѣки. Пивная лавочка, снабжающая меня портеромъ, принадлежитъ въ числу "раннихъ", и хозяинъ, подавая мнѣ полпинты, зѣваетъ и соннымъ голосомъ приказываетъ своему мальчику запирать ставни и двери, потому что пора въ постель". Счастливый хозяинъ! Тутъ же доканчиваетъ свою послѣднюю пинту, сильно упивш³йся щетинистобородый портной и тоже объявляетъ намѣрен³е пойдти "завалиться". Трижды счастливый портной!

   "Я съ свирѣпою завистью провожаю его глазами, хотя, быть можетъ, у него спальня гдѣ-нибудь на грязномъ чердакѣ и вся постель состоитъ изъ засаленнаго мѣшка въ заплатахъ, и вмѣсто одѣяла будетъ служить матросская куртка.

   "Я наблюдаю съ особымъ родомъ лѣниваго любопытства весь процессъ закрыванья ставень и замыканья дверей въ Бёртонскомъ пивномъ заведен³и, начиная отъ огромнаго хлопанья ставенными половинками, визготни задвижекъ и вплоть до прилаживавья болтовъ и желѣзныхъ затворовъ. Затѣмъ, я направляю шаги къ западу, останавливаюсь на углу улицы Веллингтона и погружаюсь въ созерцан³е находящейся тутъ извощичьей биржи.

   "Выбивайся изъ силъ, усталый, измученный умъ! истощайся въ ухищрен³яхъ, искусная находчивость! изнемогай въ томлен³и, талантливая изобрѣтательность! Всѣ вы, вмѣстѣ взятые, напрасно изворачиваетесь и не пр³обрѣтете мнѣ презрѣннаго мѣстечка для пр³юта и ночлега!

   "Обладай я восхитительнымъ безстыдствомъ, спокойною дерзостью моего пр³ятеля Больта, я бы пяти минутъ не остался безъ постели. На моемъ мѣстѣ Больтъ, я увѣренъ, безъ малѣйшаго колебан³я отправился бы въ самый лучш³й отель на Альбмерль-Стритѣ или на Джерминъ-Стритѣ, потребовалъ бы себѣ ужинъ, позвалъ слугу, приказалъ хорошенько нагрѣть себѣ постель и затѣмъ, съ вѣрою въ провидѣн³е и свою счастливую способность падать, подобно коту, на всѣ четыре лапы, спокойно заснулъ бы до утра. Но мнѣ въ этомъ случаѣ такъ же легко подражать Больту, какъ плясать на канатѣ.

   "Вотъ и Спёнджъ тоже - онъ всегда, въ благодарность за оказанную помощь, грубитъ вамъ и не проситъ, а грозно требуетъ, чтобъ вы дѣлились съ нимъ съѣстными припасами, или ссудили ему полкроны - Спёнджъ, будь онъ на моемъ мѣстѣ, ворвался бы съ знакомому и, еслибы не согналъ этого знакомаго съ постели, то, по крайней-мѣрѣ, завладѣлъ бы на ночь его диваномъ и какимъ нибудь плащемъ, а на утро съ буйною пылкостью потребовалъ бы завтрака. Еслибы я могъ быть хоть Спёнджемъ!

   "Что мнѣ дѣлать? Теперь ровно четверть перваго; какъ же это бродить до завтрашняго утра? Положимъ, я могу исходить три мили въ часъ,- неужто мнѣ придется сдѣлать тридцать-пять миль по этимъ ужаснымъ лондонскимъ улицамъ? Положимъ, пойдетъ дождь,- неужто мнѣ простоять двѣнадцать битыхъ часовъ гдѣ-нибудь подъ воротами?

   "Я слыхалъ о темныхъ аркахъ въ Адельфи и о бездомныхъ горемыкахъ, которые тамъ ищутъ ночнаго пр³юта, но я тоже читалъ, что полицейскимъ внушается каждую ночь отправляться туда, отъискивать помянутыхъ горемыкъ и выгонять ихъ изъ жалкаго убѣжища. Я слыхалъ еще о сухихъ аркахъ у Ватерлосскаго моста и объ аркахъ при желѣзной дорогѣ, но я оставляю всякую мысль искать пр³юта тамъ, потому что я робокъ и боязливъ отъ природы и не могу заглушить въ себѣ тревожныхъ мыслей о хлороформѣ и о спасительномъ снарядѣ, которые тѣсно связана съ этими мѣстностями.

   "Я слыхалъ тоже о постоялыхъ дворахъ "для бродятъ" и о "двупенсовой веревкѣ". Я не могу положительно утверждать, что не воспользуюсь этимъ родомъ ночлега: я жестоко усталъ и совсѣмъ разбитъ на ноги. Но я не знаю, гдѣ мнѣ отыскивать такой постоялый дворъ, гдѣ найдти двухпенсовую веревку, а разспрашивать о такихъ мѣстахъ я стыжусь.

   "Еслибы мнѣ гдѣ нибудь прилечь. Я стараюсь угадать, благосклонно ли приметъ вонъ этотъ кучеръ, если я предложу ему кружку портеру взамѣнъ позволен³я отдохнуть въ его экипажѣ, пока его никто не требуетъ, или онъ сочтетъ подобное предложен³е оскорбительнымъ для своего кучерскаго достоинства? Я знаю, что нѣкоторымъ кучерамъ случается иногда простоять цѣлую ночь на мѣстѣ, и я могъ бы преотлично выспаться въ каретѣ No 2,022. Но кучеръ, который разводитъ рѣчи съ водоносомъ о пивѣ и демократической политикѣ, не внушаетъ мнѣ благонадежнаго о себѣ мнѣн³я; ни онъ, ни остальные, находящ³еся тутъ его собрат³я, не похожи на людей, къ которымъ можно обратиться съ довѣрчивою просьбою.

   "Нынѣшнимъ вечеромъ даютъ оперу, какъ я случайно узнаю изъ замѣчан³я проходящаго мимо полисмена. Пойду, поглазѣю на разъѣзжающ³еся послѣ оперы экипажи; это зрѣлище, навѣрное, развлечетъ меня и поможетъ мнѣ скоротать томительное время.

   "И я направляюсь въ Ковентгарденскому театру съ какимъ-то, похожимъ на надежду, чувствомъ.

   "Я сразу попадаю въ самую толпу. Толкотня, суматоха, крикъ и гамъ страшные; топотъ ретивыхъ коней и укоризны взволнованныхъ полисменовъ оглушительны. Вотъ экипажъ мистриссъ Фицъ заступилъ дорогу, а вотъ мистеръ Смитъ стоитъ, совершенно растерянный, въ хаосѣ мелькающихъ экипажей, съ двумя лэди на каждой рукѣ и безпомощно восклицаетъ: "кебъ!" Вотъ забавный эпизодъ въ образѣ полисмена, преслѣдующаго увертливаго карманщика между лошадиными мордами и подъ колесами; а вотъ трогательный эпизодъ, въ лицѣ пожилой дѣвственной лэди, которая потеряла свою компан³ю во всеобщей давкѣ, и башмакъ въ грязи, и подпрыгиваетъ около подъѣзда, какъ воробей въ агон³и.

   "Скоро, однако, все это кончается. Экипажи съ громомъ катятся и кебы разъѣзжаются. Важный людъ, лорды изъ Ломбардъ-Стрита и владыки изъ Корнгилля, исчезаютъ въ великолѣпныхъ каретахъ, сзади и спереди украшенныхъ гербами; герцоги и маркизы уносятся въ крошечныхъ колясочкахъ и микроскопическихъ кабр³олетахъ. Самая высокая особа страны отъѣзжаетъ въ простой, незатѣйливой каретѣ въ двумя лакеями въ черномъ, и джентльменъ изъ провинц³я, стоящ³й около меня, съ негодован³емъ восклицаетъ, что скорѣе подумаешь это ѣдетъ докторъ, а не королева Великобритан³и. Мистеръ Смитъ нашелъ экипажъ, а воробьеподобная лэди свою компан³ю и башмакъ. Почти всѣ разошлись и разъѣхались. Нѣтъ, не всѣ еще. Вотъ показывается у выхода джентльменъ, заботливо исправляя громадный бантъ своего бѣлаго галстуха и завертываясь во что-то среднее между лошадиною попоною и балахономъ, именуемое "оперною накидкой". Джентльменъ считаетъ "благороднымъ" препровожден³емъ времени посѣщать оперу; онъ пойдетъ теперь домой въ Клер³енуэль, съ футляромъ своей театральной трубки въ рукахъ, выставляя на видъ бѣлыя лайковыя перчатки, чтобы дать почувствовать всякому встрѣчному, что онъ идетъ изъ оперы. Безъ сомнѣн³я, это покажется назидательнымъ слѣдящимъ на порядкомъ полисменамъ и ночнымъ скитальцамъ. Слѣдомъ за джентльменомъ выходитъ "обычный" посѣтитель всѣхъ оперъ, вѣроятно, большой любитель музыки. Сложивъ аккуратно свои перчатки, онъ прячетъ ихъ въ боковой карманъ, складываетъ лорнетъ и застегиваетъ пальто. Затѣмъ, онъ не спѣша отправляется въ Альб³онъ, гдѣ, я вижу, важно принимается за пинту крѣпкаго пива. Ну, теперь всѣ, пѣш³е и конные, исчезли. Тяжелыя, массивныя двери закрыты и королевская итальянская опера предоставлена пожарному, ночному мраку и мнѣ.

   "Пока все это вертѣлось передъ глазами, вопросъ о постели былъ временно отодвинутъ въ сторону. Разрѣшен³е его еще немного отложено забавою и поучен³емъ, которые я извлекаю, наблюдая за дѣятельною торговлею ветчиной и говядиной въ мелочной лавочкѣ на углу Боу-Стрита.

   "Тутъ цѣлыя толпы изморенныхъ и голодныхъ покупателей, прямо изъ Лисеума или Джери-Лена, громогласно требуютъ "ломтиковъ". Ломтики съ ветчиной, ломтики съ говядиной, ломтики съ нѣмецкой колбасою - цѣлые лег³оны ломтиковъ нарѣзываются и истребляются. Раздается крикъ: "горчицы!" мѣдь гремитъ, протягивается плата и берется сдача. Потомъ приходитъ народъ, который покупаетъ и несетъ домой полфунта "холодной требухи" или трехпенсовую порц³ю "грудины"; я пытливо наблюдаю за этимъ народомъ, за покупаемымъ ими матер³аломъ и за ихъ грошами. Я съ живѣйшимъ вниман³емъ гляжу на вѣсы и жду съ трепещущимъ интересомъ, чѣмъ окончится томительная борьба: перетянетъ вотъ этотъ послѣдн³й кусочекъ жиру или полуунцовая гирька. Полуунцовая гирька перевѣсила, и хозяинъ лавочки бойко ударяетъ лезв³емъ ножа по куску мяса и съ торжествомъ гремитъ полученною платою. Я такъ увлекся всѣмъ этимъ движен³емъ, что не замѣтилъ, сколько прошло времени; когда покупатели начали сбывать, я взглядываю на часы и съ пр³ятнымъ удивлен³емъ убѣждаюсь, что уже десять минутъ втораго.

   "Много еще впереди тяжелыхъ, томительныхъ ночныхъ часовъ. Улицы не совершенно еще опустѣли, попадаются довольно людей, но "почтенныя" прохож³я и проѣзж³я личности постепенно исчезаютъ, а число "непочтенныхъ" увеличивается съ ужасающею быстротою. Полисмены, закутанные въ плащи, дрожащ³е ирландск³е бродяги и как³я-то мелькающ³я какъ-будто женск³я тѣни, завладѣли Боу-Стритомъ и Лонгъ-Акрожъ. Они остались бы единственными хозяевами Джери-Лена, еслибы не высыпали молоденьк³е воры и не шаталось нѣсколько пьяныхъ каменьщиковъ.

   "Я блуждалъ по этой неблаговонной улицѣ и останавливался, разсматривая ее съ безотраднымъ чувствомъ. Меня теперь поражаютъ въ ней углы улицъ. На самой улицѣ почти нѣтъ ни души, но на всѣхъ углахъ непремѣнно устроенъ столбъ, и почти у каждаго столба видишь прислоненныя фигуры: здѣсь два дюжихъ полисмена ведутъ гражданск³я рѣчи, здѣсь двѣ женщины, а вонъ тамъ кучка блѣднолицыхъ парней, съ длинными, замасленными волосами и съ короткими трубками. Воры, мой другъ (если есть у меня другъ), несомнѣнно воры!

   "Промысловыхъ, настоящихъ нищихъ теперь не видать - съ какой стати имъ теперь выходить на улицу! Попрошайки-нищенки отправились домой ужинать и спать, попрошайки-нищ³е тоже ушли ужинать и спать. У всѣхъ у нихъ есть постели!

   "Около нѣкоторыхъ воротъ виднѣются как³я-то свернувш³яся кучи; время отъ времени подходитъ къ этимъ кучамъ полисменъ и ворочаетъ ихъ своимъ жезломъ, или, вѣрнѣе, своимъ сапогомъ. Тогда вы видите безпорядочное движен³е рукъ и ногъ и слышите тоскливое стенан³е съ ирландскимъ акцентомъ. Если блюститель ночнаго порядка станетъ настаивать на своемъ "прочь убирайся", ноги и руки сдѣлаютъ нѣсколько усил³й, протащутся шагъ-другой, и какъ только полисменъ отвернется, закрадутся подъ друг³я ворота,- и, быть можетъ, черезъ чеверть часа снова будутъ выгнаны отсюда другимъ жезломъ, или другимъ сапогомъ.

   "На часахъ св. Мар³и половина втораго и я нахожусь въ Чарльзъ-Стритѣ, въ Дрёри-Ленѣ. Это очень грязная, маленькая, узенькая улица; она въ этомъ отношен³и можетъ потягаться съ Черчь-Леномъ, или съ Бевриджъ-Стритомъ. Однако, неопредѣленное, но сильное чувство влечетъ меня впередъ по ея гнуснымъ извилинамъ и заставляетъ пройдти еще сотню шаговъ. Тутъ я останавливаюсь.

   "Квартиры для холостыхъ мужчинъ на четыре пенса въ ночь". Мои глаза встрѣчаютъ это пр³ятное объявлен³е на оконномъ стеклѣ, освѣщенномъ извнутри. Я отступаю на средину улицы, чтобы лучше охватить взоромъ здан³е, предлагающее ночлегъ за четыре пенса. Это отвратительный, грязный домъ, похож³й на какой-то разбойнич³й вертепъ,- но всего четыре пенса! Возьмите это во вниман³е, господинъ нѣженка! Безчисленное множество писаныхъ объявлен³й налѣплено на дверныхъ косякахъ, и при свѣтѣ ближней уличной лампы я могу ихъ читать. Я разбираю льстивое сказан³е объ отдѣльныхъ постеляхъ, о всякомъ снисхожден³и въ стряпнѣ и о всегда готовой къ услугамъ теплой водѣ. Я вразумленъ, что здѣсь неподражаемый постоялый дворъ я, кромѣ того, наслаждаюсь остротами насмѣшливыхъ куплетовъ насчетъ Спитальфильдскаго большаго постоялаго двора, который въ этихъ куплетахъ обзывается "Бастил³ей". Я невольно начинаю ловить въ карманѣ свои восемь пенсовъ. Господь вѣдаетъ, въ какую компан³ю мнѣ придется попасть! Но вѣдь всего четыре пенса, а ноги у меня такъ устали! Jacta est alea. Я отваживаюсь попробовать четырехпенсовой постели.

   "Меня встрѣчаетъ такъ-называемый "выборный" или помощникъ заведен³я, коротко остриженный, низколобый, отупѣвш³й олухъ, который, говорятъ, бываетъ временами крутенекъ съ черезчуръ пытливыми и любопытными гостями. Но такъ-какъ я прихожу спать, а не любопытствовать, то меня не обижаютъ, а только осматриваютъ съ головы до ногъ и впускаютъ. Я узнаю, что въ заведен³и осталось одно свободное мѣсто, которое предоставляется мнѣ занять. Я плачу четыре пенса и тогда - никакъ не прежде - меня вводятъ въ смрадный корридоръ. Выборный замыкаетъ двери и, помахивая желѣзнымъ подсвѣчникомъ, какъ будто бы онъ былъ античнымъ скипетромъ, приглашаетъ меня слѣдовать на нимъ.

   "Но когда, взобравшись по заскорузлымъ ступенямъ, я очутился въ спальнѣ, и "выборный" съ волчьею миною пожелалъ мнѣ доброй ночи, что же заставляетъ меня стремглавъ бѣжать съ лѣстницы и мчаться по корридору, умоляя "выборнаго" выпустить меня, во имя всего святаго, на улицу? Когда "выборный" отмыкаетъ двери и выпускаетъ меня, обзывая кое-какими нелестными именами и задерживая мои четыре пенса, я стою въ какомъ-то полуобморокѣ на улицѣ, покуда меня не приводить въ чувство и не заставляетъ опомниться едва не сваливш³й съ ногъ толчокъ, которымъ поподчивала меня шайка бродящихъ пьяницъ, оглашающая окрестность пьяною хоровою пѣснею.

   "Я не былъ пораженъ подозрительною наружностью "выборнаго", ни разбойничьимъ видомъ заведен³я. Меня даже не поразилъ видъ грязныхъ и оборванныхъ горемыкъ, съ которыми приходилось вмѣстѣ ночевать. Меня просто на просто ошеломила вонь отъ клоповъ. Ухъ! они такъ и кишали тутъ! Они ползали по полу, падали съ потолка, перегоняли другъ друга по стѣнамъ!

   "На улицу! на улицу!

   "Но дойдя до Броатъ-Стрита, въ Сентъ-Джильсѣ, я уже начинаю думать, что поступилъ опрометчиво. Я чувствую себя такимъ усталымъ, такимъ измученнымъ, такимъ соннымъ и мнѣ приходитъ мысль, что останься я въ заведен³и, я бы заснулъ въ ту же минуту, какъ убитый, и не могъ бы чувствовать, какъ меня меня пожираютъ. Теперь уже поздно. Четыре пенса утрачены и я не посмѣю взглянуть въ лицо "выборному".

   "Два часа утра, во на дворѣ черная, непроглядная, непроницаемая ночь; я повертываю въ Оксфордъ-Стритъ. Мелькающ³я женск³я тѣни попадаются рѣже на глаза. Четверть третьяго. Я дошелъ др Реджента и могу выбрать, что мнѣ угодно: прогуляться въ окрестностяхъ Реджентъ-Парка, или спокойно побродить около клубовъ. Совершенная роскошь! Я выбираю клубы, и тащусь внизъ по Реджентъ-Стриту, въ Пиккадилли.

   "Я чувствую, какъ съ каждою минутою влѣзаю, такъ-сказать, въ кожу настоящаго ночнаго бродяги - бездомнаго, отчаяннаго, горемычнаго бродяги. Я чувствую, ноги мои заплетаются нога за ногу, плечи поднимаются къ ушамъ, я держу руки, поджавъ ихъ подъ мышки; я уже не хожу, а ползаю; хотя на дворѣ ³юль мѣсяцъ, я дрожу, какъ листъ. Когда я стою на углу Кондвитъ-Стрита, проходящая фигура въ атласѣ и въ черныхъ кружевахъ бросаетъ мнѣ пенни. Какъ могла она узнать, что я безпр³ютенъ и безпомощенъ? Я не гляжу оборванцемъ, но моя бѣда, должно полагать, все-таки очевидна. Я принимаю брошенный мнѣ пенни.

   "Меня удивляетъ, куда это подѣвались всѣ полисмены? Я прогуливаюсь взадъ и впередъ по срединѣ великолѣпнѣйшей улицы, и не встрѣчаю ни души. Погодите, вотъ изъ-за стѣны Тенисонсъ-Чепель показывается юный, свѣтлоголовый британецъ. Все его одѣян³е состоитъ собственно изъ однихъ панталонъ въ лохмотьяхъ, потому что объ остальныхъ частяхъ костюма не стоять и поминать. Онъ буйно обращается ко мнѣ, требуя позволен³я перекувыркуться передо мной и прокатиться колесомъ три раза сряду,- все это за пенни. Я отдаю ему пенни, полученное мною отъ фигуры въ атласѣ и черныхъ кружевахъ, и прошу его не затруднять себя кувырканьемъ и катаньемъ колесомъ. Но строгая честность не позволяетъ ему отступать отъ предложеннаго разъ услов³я и, положивъ за скулу пенни, онъ кувыркается, катится колесомъ и въ колесообразномъ видѣ исчезаетъ у меня изъ глазъ.

   "На углу Квадранта ко мнѣ присоединяется собака,- не чистокровной, а смѣшанной породи собака. Я тотчасъ узнаю, что эта собака, подобно мнѣ, безпр³ютная. У нея нѣтъ той рѣшительной, сильной рыси, которыми отличаются домовитыя, пристроенныя собаки; она нерѣшительно и безцѣльно блуждаетъ, съ притворнымъ, дѣловымъ видомъ завертываетъ во всѣ закоулки и съ опущенной головой возвращается оттуда на улицу; она останавливается и задумывается надъ сигарными окурками и капустными кочерыжками, чего не стала бы дѣлать ни одна собака, имѣющая опредѣленное жилище. Но даже эта собака счастливѣе меня, потому что она можетъ лечь на какомъ нибудь порогѣ и отдохнуть; никакой полисменъ не запретитъ ей сдѣлать это; но "новый полицейск³й актъ" не позволяетъ такъ поступать мнѣ и угрюмо говоритъ, что я долженъ "идти прочь".

   "У! вдали слышенъ шумъ,- ближе-ближе, громче и громче! Пожарная труба несется во всю прыть, и въ одно мгновен³е улица наполняется народомъ.

   "Откуда вдругъ взялся этотъ народъ - я не могу сказать, но онъ тутъ,- тутъ сотни людей, которые всѣ кричатъ и шумятъ. Труба ѣдетъ дальше, шумная толпа слѣдуетъ за ней, съ завываньемъ ночнаго вѣтра смѣшивается страшный крикъ: "пожаръ!"

   "Я, разумѣется, тоже бѣгу слѣдомъ за толпою. Мчащаяся во весь опоръ пожарная труба представляетъ для ночнаго бродяги такую же неотразимую прелесть, какъ большая свора собакъ для лейчестершейрскаго фермера. Пожаръ въ узкой улицѣ Сого, въ овощной лавкѣ. Пожаръ силенъ, и это, я полагаю, пр³ятно толпѣ; но въ домѣ никто не живетъ, что, конечно, производитъ нѣкоторое разочарован³е, потому - вы знаете - сильныя ощущен³я на пожарѣ составляютъ всю его прелесть. Въ видѣ вознагражден³я за это, подлѣ обитаетъ не менѣе трехъ семействъ съ маленькими дѣтьми; толпа чрезвычайно восхищается, когда ихъ, въ ночныхъ одеждахъ, проворно выноситъ пожарная команда.

   "Еще сильныя ощущен³я! Домъ на противоположной сторонѣ захваченъ огнемъ. Толпа въ восторгѣ, а между тѣмъ, воры дѣлаютъ единодушное нападен³е на всѣ возможные карманы, как³е только есть по близости. Не скажу, чтобъ мнѣ было пр³ятно, но я заинтересованъ, чрезвычайно заинтересованъ. Я сталъ бы качать воду, но не имѣю достаточной силы въ рукахъ. Я вижу, что тѣ, которые качаютъ, получаютъ пиво.

   "Я такъ долго смотрѣлъ на пылающее здан³е, и, какъ бы грѣясь среди шума, криковъ и смятен³я, слушалъ сильный стукъ оруд³и, восклицан³я толпы, глухой трескъ пожара, что вопросъ о ночлегѣ совершенно отклонился и я вовсе забылъ о немъ въ это время. Но огонь погашенъ, или, по крайней-мѣрѣ, съ нимъ удалось, наконецъ, справиться, и когда языки пламени и снопы летящихъ искръ смѣнялись столбами дыма, сильныя ощущен³я, естественно, начинаютъ нѣсколько ослабѣвать и удивлен³е толпы уменьшается; отвернувшись отъ обуглившейся и разбитой овощной лавки, я слышу, что часы въ церкви св. Анны въ Сого бьютъ четыре, и вижу, что уже наступилъ бѣлый день.

   "Еще предстоитъ блуждать четыре тяжелые часа, пока начнется настоящ³й лондонск³й день; для довершен³я моего безутѣшнаго положен³я, крайней усталости и неумолимой бѣды, которая тяготѣетъ надо мною, начинаетъ идти дождь, и притомъ, не сильный, пробивающ³й насквозь ливень, а дождь, медленно, однообразно, отвратительно моросящ³й,- дождь, который мочитъ, не смачивая, которая то обманчиво наводитъ васъ на мысль, что сейчасъ пройдетъ; то внезапнымъ брызгомъ прямо въ лицо насмѣшливо даетъ знать, что вовсе не имѣлъ подобнаго намѣрен³я. Я пробираюсь по узкимъ маленькимъ улицамъ около Сого, по истинѣ, въ самомъ жалкомъ положен³и, не встрѣчая никого, кромѣ какого нибудь кота, возвращающагося изъ своего ночнаго собран³я, и угрюмаго полисмена, который съ сердитымъ видомъ ощупываетъ болты у ставней и дергаетъ за дверныя скобки домовъ, такъ бы опасаясь, чтобы какой нибудь неосмотрительный обыватель не оставилъ ни малѣйшаго искушен³я для хитрыхъ воровъ.

   "Встрѣчаю въ Гольденъ-Скверѣ другаго полисмена, мрачнаго и недовольнаго; вѣроятно, ему не удалось воспользоваться обществомъ должностнаго лица, которое стережетъ спасительные пожарные снаряды въ этомъ модномъ краю города, и еще не возвратилось съ пожара. Когда я прохожу мимо, полисменъ удостоиваетъ меня долгаго взгляда.

   "Доброе утро", говоритъ онъ.

   "Я отвѣчаю такимъ же привѣтств³емъ.

   "Идете домой спать?" спрашиваетъ онъ.

   "Д-д-да", отвѣчаю я.

   "Онъ повертывается на каблукахъ, и больше ничего не говоритъ; но я замѣчаю ирон³ю въ его бычачьихъ глазахъ, презрительное недовѣр³е въ его навощенномъ воротникѣ! Не нужно даже того долгаго тихаго свиста, до котораго онъ снисходитъ, чтобъ дать мнѣ понять, какъ онъ хорошо знаетъ, что у меня нѣтъ ни дома, ни постели.

   "Я осторожно прокрадываюсь по Шеррардъ-Стриту. Не знаю почему, но я начинаю бояться полисменовъ. Я никогда не нарушалъ закона и, однакожь, избѣгаю его сохранителей! Звукъ ихъ тяжелыхъ каблуковъ со шпорами отнимаетъ у меня спокойств³е. Одинъ изъ нихъ стоитъ у дверей заведен³я гг. Суана и Эдгара, и чтобъ избѣжать встрѣчи съ нимъ, я даже оставляю рѣшен³е пройтись по Редлентъ-Стриту, и, вмѣсто того, возвращаюсь по Геймаркету.

   "Вотъ трое молодцовъ, которые, очевидно, имѣютъ постели для ночлега, хоть и запоздали нѣсколько отправиться на покой. Я знаю, что у нихъ есть ключи отъ квартиръ, знаю по ихъ рѣшительному виду, по ихъ дерзкой, смѣлой рѣчи. Они только-что вышли, или были выпровожены изъ устричной лавки. Они всѣ трое очень пьяны, перемѣнялись по ошибкѣ шляпами, а у одного въ платкѣ завязано нѣсколько морскихъ раковъ.

   "Эти многообѣщающ³е джентльмены вышли съ "пирушки". Двери трактировъ и гостиницъ выпускаютъ цѣлые отряды такихъ молодцовъ по всему Геймаркету; нѣкоторые изъ нихъ самаго благороднаго вида, съ смѣло закрученными усами и бакенбардами; мнѣ кажется, что я ихъ видѣлъ прежде и, вѣроятно, увижу опять,- увижу ихъ, украшенныхъ ботфортами и золотыми шнурками, гарцующихъ на огромныхъ вороныхъ лошадяхъ подлѣ экипажа ея величества, когда она поѣдетъ открывать парламентъ. Джентльмены, или, скорѣе, посѣтители "пирушекъ" называютъ ихъ "душею общества". Они, вѣроятно, будутъ спать въ нынѣшнее утро въ полицейской караульнѣ и будутъ оштрафованы различными денежными суммами за распутное поведен³е. Могу сказать, что эти люди въ течен³е трехъ лѣтъ будутъ пьяны по триста разъ въ годъ. Въ эти три года они проведутъ нѣсколько десятковъ полисменовъ, сломаютъ нѣсколько сотенъ газовыхъ лампъ, сотни разъ "утекутъ" изъ рукъ охранителей порядка и произведутъ очень много шума. Они поѣдутъ по желѣзной дорогѣ въ Эпсонъ и будутъ заводить безпорядки на пути. Они будутъ посѣщать за полцѣны Адельфи, а потомъ отправляться въ ночныя пристанища. Растративъ свое жалованье на развратъ, они получатъ новые денежные запасы отъ людей, дисконтирующихъ векселя, но и эти деньги у нихъ будутъ ловко вытянуты содержателями игорныхъ домовъ. Настанетъ день, когда и здоровье, и деньги этихъ джентльменовъ будутъ израсходованы, когда всѣ векселя у нихъ будутъ выпрошены, когда они будутъ достаточно обобраны всякаго рода промышленниками: тогда они должны будутъ оставить занимаемыя теперь мѣста и будутъ отвергнуты своими друзьями. Тогда они переселятся въ улицу Бѣлаго Креста, предстанутъ предъ судъ несостоятельныхъ должниковъ, и Богъ-знаетъ, должно быть, плачевно кончатъ жизнь: быть можетъ, передъ смертью дойдутъ до delirium tremens.

   "Мнѣ пришла фантаз³я прогуляться по Сентъ-Джемскому парку; я уже готовъ спуститься по огромнымъ ступенямъ каменной лѣстницы, ведущей въ Малль, и встрѣчаю толпу служителей Марса, состоящую изъ гренадера въ сюртукѣ, съ зажженнымъ фонаремъ (хотя уже свѣтло, какъ въ полдень), офицера въ плащѣ, и четырехъ или пяти гренадеровъ, одѣтыхъ также въ сюртукахъ; всѣ они имѣютъ донельзя смѣшной видъ въ этихъ безобразныхъ сѣрыхъ костюмахъ. Офицеръ, повидимому, смотритъ на все съ чувствомъ неподдѣльнаго отвращен³я, и обязанность, къ которой призванъ, считаетъ истиннымъ наказан³емъ. Если не ошибаюсь, описанные люди составляютъ "дозоръ" или что-то въ этомъ родѣ. Когда офицеръ, при видѣ часоваго у памятника герцога Йоркскаго, обращаетъ въ нему какой-то непонятный вопросъ, офицеру дается отвѣтное, но столь же непонятное мычан³е. Тогда передовой гренадеръ вертитъ безсмысленно своимъ фонаремъ, въ родѣ того, какъ король Лиръ игралъ соломенкой, а офицеръ размахиваетъ шпагой; теперь я полагаю, "дозоръ", на сколько дѣло касалось герцога Йоркскаго, конченъ, потому-что вся команда важною поступью направляется по Палль-Маллю, къ памятнику герцогини Кентской.

   "Я оставляю этихъ людей съ ихъ затѣями, и печально начинаю шататься во Палль-Маллю. Теперь еще только три четверти пятаго; я такъ измученъ и утомленъ, что едва могу волочить ноги. Дождь прекратился, но утренн³й воздухъ сыръ и холоденъ, и эта сырость, кажется, проникаетъ до мозга моихъ костей. Волосы у меня мокры, и грязными прядями падаютъ на щеки. Ноги мои, кажется, разрослись до нелѣпыхъ размѣровъ, а сапоги - до нелѣпости съузились. Я желалъ бы быть собакой или полевой крысой! Какъ бы я хотѣлъ, чтобъ тутъ былъ стогъ сѣна или груда мѣшковъ, или что-нибудь подобное! Думаю, теперь я нашелъ бы отдыхъ даже на тѣхъ ужасныхъ покатыхъ доскахъ, которыя видалъ въ Парижѣ, приготовленными въ сторожкѣ на набережной для найденныхъ утоплениковъ. Я имѣю поползновен³е разбить фонарь - пусть бы меня взяли въ полицейскую караульню! Или броситься съ Вестминстерскаго моста? Должно быть, я трушу, потому что не дѣлаю ни того, ни другаго. Замѣтивъ подъ деревомъ скамейку, я бросаюсь на нее; и какъ это ложе ни жестко и какъ ни преисполнено горбами и желваками - я все-таки свертываюсь на подоб³е комка и стараюсь заснуть. Но, тщетная мечта! Я ужасно, мучительно бодрствую. Чтобъ до краевъ наполнить горькую чашу своихъ страдан³й, я встаю и дѣлаю кругъ или два; тогда я чувствую такое изнурен³е, что, кажется, могу спать стоя; но какъ только, улучивъ благопр³ятное, по моему мнѣн³ю, для дремоты мгновен³е, снова бросаюсь на скамью - чувствую, что сонъ такъ же далекъ отъ меня, какъ и прежде!

   "Тутъ, кромѣ меня, есть еще одинъ безпр³ютный бродяга лѣтъ восемнадцати; онъ быстро заснулъ и храпитъ съ возмутительнымъ упорствомъ. Онъ - полунагой, у него нѣтъ ни сапоговъ, ни чулокъ. И однакожь онъ спитъ, и спитъ, по всѣмъ признакамъ, очень крѣпко. Когда громозвучные часы новой гвард³и пробили пять, онъ просыпается, смотритъ съ минуту на меня и пробормотавъ: "тяжеленько житье, товарищъ", поворачивается и снова засыпаетъ. Побуждаемый сознан³емъ таинственнаго братства бѣдняковъ, онъ называетъ меня "товарищемъ". Должно быть, я наконецъ заимствовалъ отъ него частицу бродячей способности спать въ трудныхъ обстоятельствахъ, потому что покорчившись и повертѣвшись на неудобномъ деревянномъ ложѣ до тѣхъ поръ, пока не заболѣли каждая кость и каждый мускулъ, я впадаю въ глубок³й, глубок³й сонъ, такой глубок³й, что онъ похожъ на смерть.

   "Сонъ такъ глубокъ, что я не слышу, какъ на этихъ безпокойныхъ для ночлежниковъ парка часахъ конной гвард³и звонятъ четверти часа, и только вдругъ вскакиваю, когда бьетъ шесть часовъ. Моя безпр³ютный пр³ятель уже ушелъ; а самъ, опасаясь допроса отъ приближающагося полисмена (не зная еще, какое ужасное преступлен³е составляетъ сонъ въ Сентъ-Джемскомъ паркѣ), прихрамывая удаляюсь, совсѣмъ измученный, но немного освѣженный часовымъ сномъ. Я прохожу мимо мѣста, гдѣ доятъ коровъ и продаютъ творогъ и сыворотку въ лѣтн³е вечера, и вступаю въ Чарингъ-Кроссъ, чрезъ длинный Спрингъгарденск³й переулокъ.

   "Нѣсколько разъ въ течен³е ночи я слышалъ, что въ это утро долженъ происходить торгъ въ Ковенть-Гарденѣ. Я видѣлъ, какъ по молчаливымъ улицамъ пробирались телеги, нагруженныя цѣлыми горами корзинъ съ зеленью. Я встрѣтилъ нѣсколько раннихъ мелочныхъ торговцевъ съ тележками, и ихъ юные помощники поглумились надъ моей унылою, убитою фигурою. Я смотрѣлъ на ковентгарденск³й рынокъ, какъ на попутный вѣтеръ для моего путешеств³я, потому что слышалъ и читалъ, какое обил³е и разнообраз³е представляетъ этотъ рынокъ на забаву и поучен³е наблюдателя.

   "Признаюсь, я обманулся въ ожидан³и. Ковенть-Гарденъ кажется мнѣ не болѣе, какъ огромнымъ скоплен³емъ капусты. Я осыпанъ этимъ растен³емъ, когда его бросаютъ съ вершинъ нагруженныхъ телегъ къ стоящимъ внизу зеленщикамъ. Проходя, я попадаюсь въ капусту и спотыкаюсь на капусту; короче, и вверху, и внизу, и со всѣхъ сторонъ капуста преобладаетъ.

   "Можно впрочемъ сказать, что имѣй я терпѣн³е, я увидѣлъ бы что-нибудь, кромѣ капусты. Но я такъ ею забросанъ, меня такъ толкаютъ въ ту и другую сторону, со мной такъ мало церемонятся грубые лавочиники, что я выбираюсь съ рынка и прокрадываюсь на площадь.

   "Здѣсь я встрѣчаю моего безпр³ютнаго бродягу, товарища по парку; онъ дешево и питательно завтракаетъ въ кофейной. Эта кофейная сама во себѣ представляетъ какое-то неудобоописываемое здан³е, что-то среднее между цыганскимъ шатромъ и будкой часоваго; для полноты сравнен³я, лэди, приготовлявшая кофе, очень походитъ лицомъ на цыганку, и на ней надѣто такое точно верхнее платье, какое бываетъ у часовыхъ. Ароматическое питье (если я могу назвать этимъ именемъ смѣсь жженыхъ бобовъ, жареной лошадиной печенки и негоднаго цикор³ю, изъ которыхъ составлено "кофе") разливаютъ, горячее, какъ кипятокъ, изъ котла (как³е бывали у волшебницъ) въ цѣлый строй стоящихъ подлѣ него чашекъ и блюдечекъ; а для болѣе основательнаго подкрѣплен³я желающихъ, рядомъ съ чашками поставлены блюда съ огромными кучами толстыхъ ломтей хлѣба съ масломъ и какого-то двусмысленнаго вещества, называемаго "пирожнымъ". Кромѣ моего пр³ятеля-бродяги, два мальчика изъ числа "мелочныхъ" помощниковъ, пользуются гостепр³имствомъ "кофейной", а толстый садовникъ, усѣвшись верхомъ на кучу картофельныхъ мѣшковъ, лежащую по близости, досталъ хлѣба, масла и кофе, и уплетаетъ все это съ такою жадностью, что при каждомъ глоткѣ изъ глазъ его выступаютъ слезы.

   "Я вспомнилъ о существован³и въ моемъ карманѣ нѣкоторой четырехъ-пенсовой монетки, и два или три раза покушался издержать ее, но обдумавъ, счелъ лучшимъ пр³обрѣсти на эти деньги настоящ³й завтракъ и отправиться въ настоящую кофейную. Между тѣмъ, въ кто время быстро разсвѣтаетъ и лондонск³й шумъ становится слышнѣе. Глухой стукъ колесъ не прекращался, впрочемъ, цѣлую ночь, но теперь нагруженныя кареты бѣшено мчатся въ ставили желѣзной дороги. Ночные полисмены постепенно исчезаютъ, медленно показывается сонная прислуга трактировъ, зѣвая у дверей; выходятъ сонные слуги кофейныхъ домовъ и читальныхъ валъ. Есть трактиры и кофейни, которые были открыты цѣлую ночь. На рынкѣ трактиръ "Разбойничье Оруж³е" никогда не запирается. Молодой лордъ Стультусъ съ капитаномъ Азинусомъ сегодня утромъ въ четыре часа пытались перевернуть тамъ вверхъ дномъ всѣ конторки, но по настоятельному желан³ю трактирщика Фрума оставили это намѣрен³е, и вслѣдъ за тѣмъ рыцарски предложили всѣмъ окружающимъ стаканы "Стараго Тома", что и было принято съ такою же рыцарскою готовностью. Такъ-какъ "всѣ окружающ³е" составляли до тридцати человѣкъ лэди и джентльменовъ, то для Фрума это было дѣльце хорошее; какъ ловк³й торговецъ, онъ вполнѣ воспользовался золотымъ случаемъ, распорядившись подавать тѣмъ членамъ общества, которые были пьяны (а такихъ было три четверти всего собран³я), стаканы съ водой вмѣсто джину; такая операц³я, съ одной стороны, способствовала обуздан³ю невоздержныхъ, а съ другой - очень замѣтнымъ и чувствительнымъ образомъ улучшила состоян³е его собственнаго кошелька. Какъ было въ "Разбойничьемъ Оруж³и", такъ и въ другихъ трактирахъ, посѣщаемыхъ продавцами зелени и ночными извощиками; нечего и говорить о томъ извѣстномъ, уютномъ маленькомъ домикѣ близь Дрери-Лена, называемомъ "Синяя Дубина", который, какъ извѣстно, служитъ мѣстомъ свидан³я знаменитаго Тама Сёга съ его шайкой; подвиги ихъ по части удавлен³я, посредствомъ шелковаго платка и спасительнаго снаряда, употребляемаго въ видѣ колеса, заслужили всеобщее удивлен³е со стороны солидныхъ защитниковъ системы отпускныхъ билетовъ. Во время моихъ блуждан³й я заглядывалъ въ нѣкоторыя изъ этихъ извѣстныхъ заведен³й. Съ наступлен³емъ дня они принимаютъ видъ болѣе степенный, мрачный и сонный, и до полуночи останутся въ этомъ видѣ. Въ нихъ не загорится жизнь и веселость, не начнутся грабежи и насил³я до наступлен³я "темныхъ" часовъ.

   "То же самое и въ кофейныхъ. Я вхожу въ одну изъ нихъ, чтобъ превратить свою четырехъ-пенсовую монету въ завтракъ, состоящ³й изъ кофе, хлѣба и масла; эта кофейная также была открыта всю ночь; но теперь тамъ единственные посѣтители, кромѣ грязнаго слуги, находящагося въ жалкомъ состоян³и дремоты, состоятъ изъ полдюжины бездомныхъ горемыкъ, которые получили право сидѣть за отвратительными столами благодаря тому, что заплатили за чашку кофе; склонивъ головы на руки, они жадно пользуются боязливымъ сномъ, изъ котораго скоро, увы! слишкомъ скоро! пробуждаетъ ихъ слуга, расталкивая спящихъ и говоря: "проснитесь, вы!" Повидимому, онъ имѣетъ приказан³е не позволять засыпать въ кофейной.

   "Я сажусь и стараюсь не спать надъ столбцами стараго нумера газеты "Солнце", но безуспѣшно. Я чувствую такую слабость и утомлен³е, я до нельзя измученъ и усталъ, какъ собака, и впадаю въ усыплен³е; потому ли, что слуга также заснулъ, или - что расходъ на четыре пенса гарантируетъ мнѣ исключен³е изъ общаго правила, мнѣ позволяется дремать.

   "Я вижу сны. Въ этихъ ужасныхъ видѣн³яхъ мнѣ представляются и клопы, и капуста, и дѣлающ³е обходъ солдаты и - по временамъ - пожаръ въ овощной лавкѣ. Проснувшись, я вижу, къ величайшей радости, что уже десять минутъ девятаго, оборванный мальчикъ, разнощикъ газетъ, приноситъ сырой экземпляръ "Times", и въ этой газетѣ я нахожу половину столбца, занятую статьей подъ заглав³емъ "Страшный пожаръ въ Сого".

   "Еслибы усталость не обезсмыслила меня, то, безъ сомнѣн³я, я предался бы по поводу этой ночи нравоучительнымъ разсужден³ямъ; но теперь у меня въ головѣ только два предмета, только два предмета существуютъ для меня