С особенным удовольствием погрузился я опять в холодную, отрезвляющую струю чистого умозрения; но, признаюсь вам, - не без некоторого беспокойства. Я так давно не заглядывал в область философии, что не доверял себе и даже теперь сомневаюсь, сохранил ли я способность дышать в безвоздушном пространстве и не сбиваться с прямого пути там, где нет ни верстовых столбов, ни других видимых и осязаемых примет. В последнее время я жил непраздно, но занятия мои все были такого рода, что они не только не благоприятствовали развитию и укреплению философского мышления, а совершенно наоборот, отучали меня от тех приемов мысли, которых требует философия. В практических вопросах мы почти всегда принимаем за исходную точку вероятное и стремимся к приблизительно верному; вопросы ставятся не такие, на которые может быть только один безусловно истинный ответ, исключающий все остальные как ложь; а из пяти или шести ответов, которые представляются вам единовременно, и все в одинаковой степени могут быть и истинны и ложны, вы выбираете, руководствуясь почти исключительно непосредственным чутьем наиболее удобного и возможного в данную минуту, тот ответ, который кажется вам пригодным, - и затем, из массы почти равносильных доказательств pro и contra, вы подбираете все для вас подходящее. Чем менее вы при этой работе отрешались от так называемой действительности, чем живее вы ощущали в себе потребности, болезни, страсти и надежды среды, в которой вы поставлены, - тем лучше. Этою резкою противоположностью приемов мысли в сфере философской и в сфере практической объясняется взаимное тупое непонимание истинных философов истинными практическими деятелями и последних первыми. Отсюда и взаимное их друг к другу презрение. Только мы, люди средние, люди ни то ни се, обладаем способностью понимать и тех и других, заглядывать туда и сюда.
Я прочел Бюхнера "Kraft und Stoff" ("Сила и материя" (нем.)) на пароходе в один присест, и хотя я очень легко поддаюсь на первых порах всякому автору попавшейся мне в руки книги, хотя я не только без усилия, но почти невольно иду за ним, куда он ведет, но я должен сказать, что этот господин ни единой минуты мною не владел, не потому, чтобы я упирался, а просто оттого, что не чуял в нем силы. Одно из двух: или он действительно очень плох, или я утратил способность к восприятию новой мысли - это уж решайте вы, как знаете; а я начну с того, что передам вам те мысли и впечатления, которые родились во мне по поводу книги Бюхнера.
Прежде всего мною овладело чувство беспокойства и даже страха, как бы не вздумали у нас или за границею искусственным образом подрезать крылья этому направлению, которому, очевидно, суждено еще долго расти и расти. Всякий человек имеет неоспоримое право - из всех органов познавания выбрать себе один орган, из всех путей избрать один путь и затем поставить себе задачею: исследовать все то, что доступно этому органу, идти вперед этим одним путем, не оглядываясь ни направо, ни налево, до тех пор, пока он вернется к своей исходной точке или ударится лбом об стену. В этом нет не только ничего предосудительного или грешного, но это conditio sine qua nоn ("без всяких условий" (лат.)) всякого развития. Затем, желательно бы было, чтобы каждый человек, принимая на себя то одностороннее определение, которое неразлучно с каждым движением, сознавал эту односторонность, не отрицал того, что лежит вне его области, не плевал на тех, кто идет другим путем; мы можем и должны этого желать, но мы не вправе этого требовать. Разрыв непосредственного общения человека с верховною истиною, которая есть вместе полная жизнь, не может никогда быть делом случая или неподвластной человеку необходимости; в основе одностороннего направления мысли, принимающего характер направления исключительного, отрицающего все, что вне его, лежит непременно порча нравственная, падение воли; но в этом отношении - личность суду человеческому неподсудна. Мы можем и должны требовать от нее только одного: логической последовательности в ее односторонности. Всякое другое требование, к ней обращенное, было бы не только бессильно и недействительно, но оно заключало бы в себе нечестивое посягательство на человеческую свободу. Безрассудно и грешно убивать мысль, потому что через это мы мешаем ей совершить над собою самоубийство, предопределенное всякой лжи. Закон логики - вот единственный закон, от которого она не вправе уклоняться: пусть же она подчиняется ему безусловно. К несчастию, повсюду, где, кажется, коренные условия умственной жизни должны бы быть известны всем как азбука, - это простое правило беспрестанно нарушается. Вы видите рядом, с одной стороны, непонятное равнодушие к тем непоследовательностям и нечистым пред логикою сделкам, за которыми ложь укрывается от собственных своих обличительных выводов; с другой стороны, вы беспрестанно встречаете искушение прихлопнуть мысль, последовательную до дерзости, накрыть, задушить ее. То и другое истекает из одного источника: неверия в силу и в окончательное торжество правды. Это общее свойство солидных людей всех времен и наций: господствующей иерархии, ученых корпораций и т.д. Вы явственно различите их голос в воплях и криках негодования, вызванных книжкою Бюхнера за границею, и в подлой снисходительности, с которою наши и тамошние фарисеи и книжники идут навстречу всякой сделке с торжествующим материализмом. Только при двух условиях направление это может быть действительно опасно: при грубом на него гонении и при слабости в обличении его непоследовательностей. Этих непоследовательностей и теперь уж не оберешься. Разверните любую книжку любого из модных журналов. Один и тот же борзописец, на одной и той же странице, объявит вам, что так называемый дух и материя одно и то же, что мы употребляем слово дух для обозначения тех явлений, обусловленных законами вещественной необходимости, которых мы еще не успели окончательно исследовать весами и мерою, и он же приходит в негодование при одной мысли о телесных наказаниях; другой скажет вам, что у женщины меньше мозга, чем у мужчины, и вслед за тем впишется в ряды поборников равноправности прекрасного пола и его эмансипации; третьему положительно известно, что между обезьяною и негром существует только квантитативная, а не квалитативная разница, что обезьяна гораздо ближе к негру, чем негр к англосаксонцу, и он же, разумеется, от всей души проклинает рабство и Южные штаты, и т.д. и т.д.
Я дорожу невозмутительным процессом законного самоубийства всякой лжи, не только как неотъемлемым правом свободной мысли, но еще и потому, что этим процессом достигаются положительные результаты: очищение правды и уяснение ее ad extra, в логическом ее понимании. В этом отношении мне представляется в будущем огромная польза от строго последовательного материализма. Я уже не говорю о том, что он призван покончить со всеми попытками - на чем-нибудь утвердить идею нравственности (понятие долга, чувство человеческого достоинства и тому подобное) вне православия (разумея под этим словом не одну доктрину, но Церковь как живой организм), что против него не устоит ни бесцветный, бескостный, дряблый гуманизм, ни социализм со всеми его бреднями и полуистинами, но для нашего положительного религиозного сознания он, мне кажется, имеет особенную важность. Материализм - это острая кислота, которая обмоет тусклый лик православия и возвратит ему блеск и чистоту. В наших, господствующих в массе верованиях (я говорю не об одних податных сословиях, но и о так называемом обществе, даже о нем в особенности) есть сильная помесь чисто материалистических понятий и представлений, в которых под обманчивым видом одухотворения плоти скрывается грубое оплототворение (можно ли так выразиться?) духа. Для пояснения моей мысли я приведу пример. Припомните то, что вы, конечно, не раз слышали от лиц благочестивых и образованных по поводу лечения магнетизмом, кружения столов и т.д., и скажите: далеко ли мы ушли от заклинательных религий, от того понятия, что посредством какого-нибудь чисто механического приема человек может привести себя, даже может быть приведен другим, без собственного своего ведома и сознания, в непосредственное общение с духом света или духом тьмы? Что человек может случайно погубить свою душу, так же как он может схватить где-нибудь лихорадку, и может точно так же спасти ее? ...В одном этом предположении, как в зерне, кроется весь материализм со всеми его дальнейшими выводами. Дайте ему свободно развиться, на просторе, в другой среде: и вы увидите, что, по закону химического сродства, он привлечет к себе и увлечет за собою все эти однородные миазмы, от которых другим способом мы отделались бы не скоро.
Рассматривая материализм как один из моментов развития человеческой мысли, нельзя не признать его полноправности; но, с другой стороны, забудем ли мы, что это развитие совершается не в безвоздушном пространстве, а в данную эпоху, в известном обществе, в среде живых людей. Этот оборот сознания совершается между нами, он требует нескольких поколений, которые одно за другим пойдут как бы на жертву этому направлению мысли. И оно заест и сгубит их, пока само на себя не наложит руки. В этом заключается трагическая сторона явления. От материализма переходя к материалистам, я старался создать себе живой образ этих людей, перенестись на минуту в их понятия, проникнуться их побуждениями, усвоить себе их радости и печали, и вот к какому заключению я пришел: настоящих материалистов нет. Откиньте от себя понятие, что ваша жизнь есть полная художественная драма, слагающаяся из взаимодействия верховной правящей силы и личной вашей свободы; откиньте мысль, что вы содержите в себе живое средоточие, к которому известным образом относится все окружающее; вычеркните понятия добра и зла, предназначения и долга, совершенствования и упадка; потом разделайтесь со всеми привычками, которые только в этих понятиях и находят себе оправдание, например, с привычкою допрашивать свою совесть, судить себя и других, вообще порицать и хвалить что бы то ни было; наконец, отбросьте всю нашу обычную терминологию, все качественные определения, все обороты речи, вытекающие из тех же понятий, - и тогда вы убедитесь, что в этой очищенной среде вы должны бы были немедленно задохнуться: в ней нет возможности ни думать, ни действовать, ни чувствовать, ни говорить по-человечески. Единственный во всем мире последовательный и стройный материалист - это бессловесное животное. К сознанию этой истины Бюхнер подошел очень близко; недаром же он обличает современное общество, указывая ему на бушманов, негров, эскимосцев и другие низшие типы человеческого рода. Но, спрашивается, если так, то откуда же материализм заимствует свою неоспоримую силу, свой соблазн и чем объяснить его громадные успехи? Мне кажется, что вся сила его не в нем, а вне его, - в том, что он отвергает; он силен воздействием на него отрицаемой им силы. Я объясню мою мысль сравнением. Озеро тихо и неподвижно; вплоть к берегу прижалась лодка. Она сама не может тронуться с места, но в нее садится рыбак. Он берет в руки багор, один конец упирает в берег, всею своею тяжестью налегает на другой конец, и лодка трогается, потому что он ее оттолкнул от берега. Теперь проведем это сравнение далее. Рыбак отчалил, лодка ушла далеко, и береговые очертания мало-помалу начинают сливаться в туманной дали; наконец, они исчезают совершенно. Не видя за собою берега, рыбак про него забывает. Ему уже кажется, что лодка пошла сама собою; но, по мере удаления от берега, движение ее замедляется, потому что сила первоначального импульса (impulsion - предлагаю это слово напрокат нашим журналам: оно не хуже иллюзий, культа, эксплуатирования и т.п.) естественно слабеет, а самодвижущей силы в лодке все-таки нет. Мне кажется, это довольно верный образ материализма. В ту же самую ошибку впадает и Гегель (по глубокому и верному замечанию покойного Хомякова), когда, дойдя до Seyn, до бытия, и, не видя возможности тронуться с места, он, чтобы перекинуть мостик к Nichts, придает своему Seyn предикат der Umbestimmtheit (Неопределенность (нем.)), то есть он вдруг, бессознательно припоминает, что есть на свете бытие определенное в пространстве и во времени, целый мир действительности, Daseyn (о котором он не знает и не вправе знать), вносит представление об этом мире в свою область чистого мышления (забывая, что с действительным миром он уже покончил, что его нет, что надобно не взять его, как готовое, а вывести, то есть сотворить), сравнивает это замаскированное Daseyn с своим Seyn, и, по сличении, выводит, что Seyn - Nichts. Он точно так же оттолкнул от себя ногою мир видимой и осязаемой действительности, как материалист оттолкнул от себя мир духа, другую действительность. Логически одна последовательность обусловливалась другою. Эта зависимость утверждаемого от отрицаемого, усмотренная нами в логическом развитии учения материалистов, еще яснее и нагляднее выражается в их приемах, в их тоне, во всем их личном образе. Вы чувствуете, что все их одушевление, все пафос их, вся сила и увлекательность их есть одушевление, пафос, сила и увлекательность борьбы. Они потому только не падают, что обеими руками обхватили своего врага, впились в него когтями и запустили в него зубы; не будь его, они бы не в состоянии были удержаться на ногах. Все, что в них есть сочувственного, жгучего и обаятельного, есть только отблеск того солнца, против которого они вопиют, как дикари верховьев Нила. Но это последние лучи светила, для них заходящего. Скоро будет темно и холодно, скоро все замрет, посохнет и съежится. Проследите влияние учения в живых образах преемственно развивающих его поколений, и вы согласитесь со мною. Возьмите для примера хоть нашу Москву. У нас еще в свежей памяти типы старших учителей Г. и Б.; от них пошли N. и N., а уж последние выродились в таких, на которых сами учителя смотрят теперь с тоскливым изумлением - смотрят и видят, яко се не добро. Скажите, когда ж это кончится? Близка ли реакция или надобно ожидать еще худшего? Вот что тяжело и грустно. Учение развивается своим порядком, по своим законам, но люди изнашиваются и портятся, пропадает безвозвратно кровь и мозг целых поколений *. По поводу чужих я вспомнил невольно о своих. Действительно, сходство между ними разительное. Возьмите Бюхнера и N. N., забудьте, что за первым есть богатая, ученая подготовка, а второй неуч, проповедующий в невежественном обществе; у обоих одна общая черта. Главное побуждение, главная двигательная пружина их деятельности - это наслаждение тою нестерпимою досадою, которую они в силах причинять казенным законоучителям, педагогам, блюстителям всякого рода благоустройства и т.д. Сами они ничего не любят, или, лучше, они любят свою мысль, как палку, которою можно больно бить других, любят в ней ту бессильную злобу, которую она против себя возбуждает. Это - свойство мелких и жиденьких почему-либо прокисших натур. Книга Бюхнера вызвала ропот досады и негодования. В этом ропоте - значительная доля страха. Немецкие Theologen, Schul-gelehrten переглянулись с беспокойством: того и гляди кафедра, паства, акциденции, Бог, совесть, добро и зло, кормление, затверженные учебники, все это вывалится у них из рук и разлетится вдребезги. И страшно и досадно донельзя. А ему только это и нужно. Тут-то он и торжествует. Он прислушивается к оглушительному ропоту, какая-то сладострастная дрожь пробегает по всем его жилам. Но вот он собрался говорить; послушайте: "Так вот что, добрые люди! Вы спрашиваете: куда же деваться с вашим Богом, с вашею совестью, с вашею нравственною свободою, с Откровением и т.п. Вы спрашиваете, нельзя ли всей этой ветоши отвести хоть какой-нибудь уголок в бесконечном Reich der Natur - так знайте же, друзья мои: нет этому места нигде, все занято червями, инфузориями и мокрицами; да по правде сказать, с чего вы и взяли, что дело науки гладить вас по шерсти, да потакать вашим бредням, да усыплять вас детскими сказками? Скучно вам, тяжело, больно, душа рвется на части... Ага! Нам то и любо!" Вот его ответ на отзывы о его книге, и в этих строках он вылился весь, обнаружилась до последних изгибов эта эгоистическая натура. Как все это нам знакомо! Кажется, читаешь немецкую книгу, а точно писано по-нашему, по-русски...
______________________
* Хорошее, между прочим, готовится поколение юных докторов, которых большинство безусловно верит в Бюхнера, Молешотта и других! Не попадайся к ним в руки!
Но я разболтался с вами о тех впечатлениях и мыслях, которыми занимали меня по поводу книги Бюхнера в то время, как я, по прочтении ее, одиноко расхаживал взад и вперед на палубе парохода "Царица"; о самой же книге не сказал еще ни полслова. Пора к ней перейти. Но я отлагаю это до следующего письма.
Программа второго письма и отрывки из него
Определение материи. - Его нет. - Почему. - Ее свойства. - Противоречия в этих свойствах. - Материя по себе - то же, что идея Божества. - Материя в явлении. - Как относится материя по себе к материи в явлении. - Если материя по себе есть отвлечение, абстракт, то показать, что все мыслимое, перешедшее в сознание есть абстракт, отвлечение. - Переход от понятия к явлению: необходимый (вещественный или логический) или свободный. - Развитие и творчество. - Объяснение понятия творчества. - Идея творчества в основе бытия. - Причина недоразумений. - Вещественность представлений о Боге. - Бог по себе и Бог Творец. - Вопрос о времени и месте проявления творчества.
В первом письме моем, напечатанном во 2-м N "Дня", я выразил желание, чтобы то направление мысли, которое известно у нас и за границею под названием, может быть не совсем точным, материализма, высказалось на свободе до конечных его результатов. Отзывы, дошедшие до меня с разных сторон по поводу этого письма, еще более убедили меня в настоятельной, крайней необходимости этой свободы не только потому, что состязание, предполагающее полную равноправность спорящих сторон, во всяком деле есть вернейший способ раскрытия истины, но еще в особенности потому, что легкость, с которою распространяются и принимаются выводы материализма, указывает на коренной недостаток в нашем современном образовании вообще, недостаток, свойственный не одним сознательным исследователям этого учения, но и тем, которые относятся к нему наиболее враждебно и стоят за противоположное начало. Почва для материализма подготовляется вне его, и это составляет его силу. Встречаясь с общими, ходячими понятиями и представлениями, он находит в них точку опоры, называет по имени и тем самым как бы узаконяет то, что уже давно проникло в сознание совершенно иными путями. Если б одностороннее направление мысли, с которым мы теперь имеем дело, навевалось на нас случайно и со стороны, можно бы было до некоторой степени понять и извинить желание оградить себя от него предупредительными, полицейскими мерами. Но здесь не то; нам предстоит не одно отражение внешнего напора, а внутреннее очищение собственных наших понятий от грубовещественных представлений, с которыми они срослись без нашего ведома и соизволения. Сознательный и последовательный материализм, цепляясь за эту внешнюю оболочку, совлекает ее, уносит с собою и этим самым бессознательно оказывает нам огромную услугу. Но для этого необходимо предоставить ему право и простор обличать нас на свободе и выводить наружу все противоречия в наших воззрениях, которых мы сами не замечаем, потому что мы с ними сжились...
Свобода выражается даже там, где она себя отрицает. "Желал бы, но не могу - это сильнее меня". Что значит
меня! Все желания, испытываемые человеком, - в нем; все в равной степени, в этом смысле - он; все в равной степени необходимы и обусловлены ходом бытия. Отчего об одном из этих желаний человек говорит
я, в противоположность другим, которые называет
не-я? Потому, что, независимо от представлений, желаний, впечатлений, потребностей, в человеке существует еще сердцевина, как бы фокус, из которого бьет самородный ключ. Запершись в эту сердцевину, человек с этой точки зрения относится ко всему этому (желания, побуждения и т.д.), как к чему-то внешнему, как к объекту, к которому он относится как другой, из всей этой массы усваивая и отрицая, одобряя и отталкивая, что хочет. - Итак,
я, мое в предыдущей фразе значит: то из моих пожеланий, которое мною признано, одобрено, усвоено, то, на стороне которого перевес моего выбора, то, которое сделалось моим,
вольным. Другой вопрос: вольное может ли быть слабейшим? Это обман...
В движении естественных наук замечаются два направления, которым соответствуют две группы деятелей. Одни, оставаясь в пределах избранных ими специальностей, располагая исключительно теми способами познавания, которые обусловливаются самым существом предмета (опытом, наблюдением и т.п.), не стесняясь в своих выводах никакими данными, добытыми другими способами и из других источников (напр., из Откровения, преданий и т.д.), но и не отвергая этих данных, постепенно обогащают науку результатами свойства положительного. Другие (напр., Фохт, Бюхнер, Картри и др.) облекают эти результаты в форму отрицательную и обращают их острием против системы убеждений, приобретенных другими способами и из других источников. В этой второй школе стремление к предвзятой цели решительно берет верх над логически законным, строго объективным и бесстрастным отношением к предмету. Нимало не обогащая естествоведения, группа людей, о которой идет речь, чисто механически переносит из него отрывочные выводы в совершенно иную область ведения, к сожатению, для них темную, и, вследствие этого, на каждом шагу принимает и выдает разноречия за противоречия. Наше несчастие состоит в том, что большая часть наших поклонников естествознания дорожит им ради именно этой отрицательной школы, приурочившейся к нему со стороны, а вследствие этого и противники естествоведения винят его в порождении учения действительно вредного, но в котором наука, в строгом смысле слова, решительно не причастна.
Несостоятельность отрицательной школы обнаруживается главнейшим образом, во-первых, в коренном, внутреннем противоречии ее стремлений, во-вторых, в крайней ограниченности и пошлости ее понятий о том учении, против которого она ополчается. Нам говорят: так как многие из явлений, совершающихся в пространстве и во времени, обусловливаются законом вещественной необходимости, то и те явления, которых необходимость еще не выяснилась, обусловливаются тем же, пока еще, конечно, для нас закрытым законом; следовательно, понятие свободы есть не более как произвольная гипотеза, как выражение искомого, как своего рода X, который мы ставим до поры до времени там, где ускользает от нас связь вещественной причины с вещественным последствием. С этим, разумеется, должно рушиться понятие добра и зла, долга, вменения и обязательности всех существующих форм общежития и т.д. - чего и добиваются; но с тем вместе рушится и понятие права (всякого), ибо право семейное, гражданское, государственное есть не иное что, как черта, проведенная для ограждения в известных пределах именно свободы, а не чего-либо другого. Если свобода фикция, то и оберегание ее не имеет смысла. Если каждое явление в области единичного человеческого развития обусловлено исключительно законом вещественной необходимости, как движение светил, как процесс произрастания и так далее, то добиваться так называемой политической свободы так же смешно и неразумно, как стараться высвободиться из-под условий химических сочетаний и физиологических процессов.
Спрашивается: на каком же основании отрицательная школа позволяет себе выкидывать знамя политического либерализма и даже радикализма? Но это дело второстепенное и свидетельствующее о непоследовательности не столько самого учения, сколько его апостолов. Затем, в диалектических приемах и в системе доказательств обращает на себя внимание следующая общая черта. О каждом предмете существуют наглядные, обиходные, более или менее грубые представления, свойственные низшей степени умственного развития, и понятия более точные и строгие, по этому самому недоступные воображению. Мы, например, употребляем выражения: луна нарождается, убывает, солнце встает, садится и т.п., хотя они уже не соответствуют тому, что мы знаем о движении солнца и луны и принадлежат к кругу представлений, из которого мы давно вышли. Что же делают Бюхнеры, Фохты и им подобные? Они противопоставляют строго научные понятия о мире вещественном младенческим представлениям о мире духовном (о Боге, о душе, об Откровении и т.д.) и празднуют каждое усмотренное между ними противоречие как торжество вещества над духом.
Область откровения есть такой же мир, как и та совокупность всего существующего во времени и пространстве, которую мы обыкновенно называем вселенною или миром. Первый из этих миров не скуднее содержанием второго; он тоже имеет свои глубины, и исследование их требует не меньшего напряжения и труда, чем уразумение тайн геологии или химии. На нашу беду, сдав последний экзамен из так называемого Закона Божия, мы расстаемся навсегда с этою областью и уже на всю жизнь, сами того не подозревая, остаемся в ней детьми до седых волос, тогда как в сфере науки или права мы продолжаем расти и мужать. Отсюда наша ребяческая податливость при первой встрече с самым низкопробным неверием. Прежде всего, уяснили ли мы себе, что есть откровение само по себе? Откровение не есть выражение божественного ведения, а слово Божие, обращенное к людям, следовательно, выражение божественного ведения в условиях конечности, в исторических формах человеческого разумения. Слово, обращенное к человеку и доступное человеческому разумению, предполагает употребление не только известных звуков и очертаний, но и целого круга известных понятий и представлений, которыми говорящий пользуется как готовым материалом, в который он влагает свою мысль. Иначе, Откровение - как разговор между лицом, существующим вне условий пространства и времени, и существом конечным - было бы невозможно. Конечная цель Откровения - восстановление нравственно павшего человека.
Под заглавием "Письма о материализме к Н.П. Гилярову-Платонову" было напечатано в N 2 газеты "День" 21 октября 1861 г. Последний отрывок был помещен в "Православном Обозрении" за 1877 год, как отрывок из 2-го письма о материализме.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/alexandr2/samarin_materiolizm.html.