Шекспир Вильям - Л. Шестов. Юлий Цезарь

  

   Источник: Шекспиръ В. Полное собран³е сочинен³й / Библ³отека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 3, 1902.

   OCR Бычков М. Н.

  

   1601 годъ былъ роковымъ для Шекспира. Что случилось съ великимъ поэтомъ - мы точно не знаемъ. Разные изслѣдователи высказываютъ различныя догадки. Одни полагаютъ, что на него сильно повл³ялъ судебный процессъ и осужден³е его высокихъ друзей и покровителей Эссекса и Соутгамптона, нелѣпо задумавшихъ и еще болѣе нелѣпо пытавшихся осуществить планъ свержен³я съ престола королевы Елизаветы; друг³е говорятъ о несчастной страсти къ "черной дамѣ" воспѣтой въ сонетахъ; третьи пр³урочиваютъ къ этому времени смерть отца Шекспира и т. д.

   Каждой изъ этихъ догадокъ можно давать больше или меньше вѣры - это дѣло склонности ума и рѣшительности въ сужден³яхъ: но одно - несомнѣнно: въ жизни Шекспира произошло какое то страшное, потрясшее все его существо, событ³е - и съ 1601 года онъ становится совсѣмъ инымъ человѣкомъ. Соотвѣтственно тому и творчество его принимаетъ иной характеръ. Еще недавно написалъ онъ комед³ю "Двѣнадцатая ночь", гдѣ такъ много искренняго, веселаго и безпечнаго смѣха и, почти непосредственно вслѣдъ за ней онъ пишетъ "Юл³я Цезаря", въ которомъ ни одно изъ дѣйствующихъ лицъ не смѣетъ даже на мгновен³е улыбнуться и "Гамлета", гдѣ смѣется лишь самъ Гамлетъ, но такъ смѣется, что не знаешь, чему больше ужасаться,- его смѣху или его безумнымъ рыдан³ямъ.

   "Юл³й Цезарь" и "Гамлетъ", такъ мало по сюжету и внѣшней обстановкѣ другъ на друга похож³е, написаны на одну тему, которая выражается восклицан³емъ принца, не совсѣмъ точно, но тѣмъ не менѣе очень удачно переданнымъ русскимъ переводчикомъ въ извѣстныхъ словахъ: "пала связь временъ, зачѣмъ же я связать ее рожденъ". Это значитъ - прежняя безсознательная, дающаяся намъ всѣмъ даромъ, вѣра въ цѣлесообразность и осмысленность человѣческой жизни рушилась. Нужно сейчасъ-же, немедленно найти новую вѣру - иначе жизнь обращается въ непрерывную, невыносимую пытку. Но какъ это сдѣлать? гдѣ найти вѣру? И есть-ли такая вѣра на землѣ?

   "Юл³й Цезарь" первый опытъ безпокойнаго, нетерпѣливаго, лихорадочнаго, а вмѣстѣ съ тѣмъ и скрытнаго, боящагося обнаружить себя искан³я, когда не столько нуженъ отвѣтъ на вопросъ, сколько отвѣтъ немедленный. Шекспиру кажется, что онъ не можетъ больше ждать, что уже всѣ силы истощились, что еще нѣсколько дней, даже часовъ такихъ нечеловѣческихъ мукъ - и онъ обезумѣетъ. Это, разумѣется, ошибка. Человѣкъ выносливѣйшее животное. Отвѣтъ не только не придетъ сейчасъ, но не придетъ и черезъ мног³е годы, a Шекспиръ не обезумѣетъ и будетъ жить, жить съ сознан³емъ, что для него все погибло и что всѣ отвѣты, когда либо дававш³еся на гамлетовск³й вопросъ - были лишь пустыми словами. Но въ "Юл³и Цезарѣ" Шекспиръ боится допустить даже возможность такого предположен³я. Онъ напряженно вспоминаетъ все, что когда-либо приходилось ему слышать отъ людей или читать въ книгахъ, въ надеждѣ, что кто либо изъ древнихъ или новыхъ мудрецовъ наставитъ и научитъ его, покажетъ ему, какъ связывается распавшаяся связь временъ... Вѣдь должно же быть гдѣ-нибудь то "слово", которымъ разрѣшаются всѣ его мучительныя сомнѣн³я... Плутархъ, котораго Шекспиръ зналъ въ англ³йскомъ переводѣ Томаса Норта, казалось былъ лучшимъ совѣтчикомъ въ этомъ трудномъ дѣлѣ. Плутархъ прежде всего учитель, моралистъ. У него есть твердые незыблемые принципы, въ основан³и которыхъ лежитъ вѣра въ нравственный м³ропорядокъ. Онъ глубоко убѣжденъ, что мораль всевластна и всесильна и что въ сознательномъ подчинен³и долгу смертные могутъ найти достаточное утѣшен³е при какихъ угодно жизненныхъ превратностяхъ. Онъ приверженецъ Платона, и вслѣдъ за нимъ настойчиво проводитъ ту мысль, что можно вынести какую угодно несправедливость, только бы самому не быть несправедливымъ. Правда, мораль Плутарха, какъ и его учителя Платона, не безусловно чиста или, какъ говорятъ теперь въ философ³и, не "автономна". Она освящается y него религ³ей и находится подъ непосредственнымъ покровительствомъ боговъ. Свой д³алогъ о "Позднемъ наказан³и безбожника", Плутархъ, какъ и Платонъ нѣкоторые свои, заканчиваетъ фантастическимъ изображен³емъ загробнаго м³ра. Несправедливый человѣкъ, въ его представлен³и, казнится не только безплотной моралью, но и всемогущими богами. Да не только въ этомъ сочинен³и - почти во всѣхъ своихъ повѣствован³яхъ Плутархъ, по обычаю древнихъ, замѣшиваетъ небожителей въ человѣческ³я дѣла. Такому воззрѣн³ю Шекспиръ, какъ сынъ XVII вѣка и современникъ Бэкона, не могъ, конечно, придавать серьезнаго значен³я, Для него плутарховск³е боги имѣли только символическ³й смыслъ. Онъ, какъ теперь дѣлаемъ мы всѣ, совершенно отдѣлилъ мораль отъ религ³и, но тѣмъ не менѣе не пересталъ ожидать отъ нея чудесъ и не отказался отъ мысли, что этому безплотному богу, какъ и всѣмъ богамъ, можно и должно приносить жертвы - даже жертвы человѣческ³я... Эта мысль и составляетъ содержан³е "Юл³я Цезаря" - и, само собою, она связана не съ личностью Цезаря, который менѣе всего способенъ своей жизнью оправдать такую идею, a съ личностью его уб³йцы, благороднаго Брута. Брутъ своимъ поведен³емъ долженъ доказать, что тотъ, кто до конца рѣшится слѣдовать внушен³ямъ высокой морали, можетъ не бояться ничего. Въ ²²²-ей сценѣ 4-го дѣйств³я Брутъ съ Касс³емъ обмѣниваются слѣдующими, обыкновенно незамѣчаемыми критикой словами:

  

   Брутъ. Kacciй, y меня

   Такъ много горя!

   Касс³й. Если предъ бѣдами,

   Случайными ты упадаешь духомъ,

   Тогда гдѣ-же философ³я твоя?

  

   Какъ видите, Шекспиръ считаетъ, что y Брута была философ³я, которая научаетъ смотрѣть въ глаза какому угодно несчаст³ю и мужественно выноситъ всѣ "случайныя бѣды". Не правда-ли, завидная философ³я и стоитъ перечесть не только Плутарха, но и всѣхъ его учителей и какое угодно множество книгъ, чтобъ только добыть это высокое учен³е! Вѣдь "случайныхъ бѣдъ" Брута, о которыхъ говоритъ Касс³й, съ избыткомъ хватило бы на цѣлый десятокъ самыхъ добродѣтельныхъ, самыхъ римскихъ мужей. Бѣды Брута начались еще задолго до того времени, какъ онъ рѣшился вступить въ заговоръ противъ Цезаря. Та же "философ³я", которая, по словамъ Касс³я, столь многому можетъ научить человѣка, уже не разъ, все ссылаясь на свои божественныя права, требовала отъ Брута жертвъ. Плутархъ разсказываетъ, что во время борьбы Цезаря съ Помпеемъ, Брутъ принялъ сторону Помпея, убившаго его отца, ибо считалъ его дѣло - правымъ. A какую жизнь велъ бѣдный Брутъ! Онъ не ѣлъ, не пилъ, не спалъ и даже во время походовъ, когда друг³е отдыхали и занимались своими частными дѣлами, онъ проводилъ ночи на пролетъ за чтен³емъ разныхъ книгъ, утверждавшихъ его въ вѣрѣ во всемогущество морали!

   Когда-же Цезарь, другъ и благодѣтель Брута, явился въ Римъ и сталъ грозить древней свободѣ, мораль только кивнула своему вѣрноподданному - и онъ все забылъ и сталъ готовиться къ жертвоприношен³ю, разумѣется человѣческому. Мораль въ этомъ случаѣ куда требовательнѣе, чѣмъ обыкновенные языческ³е боги, которые считали себя вполнѣ удовлетворенными какой нибудь овцой или козленкомъ, и только въ рѣдкихъ, особенно торжественныхъ случаяхъ требовали себѣ сотню быковъ.

   Морали подавай людей, и не одного, a много - и не перваго встрѣчнаго, a самое близкое и дорогое тебѣ существо - отца, мать, сына, друга...

   Для чего же морали всѣ эти жертвы? Съ такими вопросами можно было обращаться къ богамъ и боги иногда на так³е вопросы отвѣчали,- но мораль стоитъ выше подобныхъ вопросовъ: sic volo, sic jubeo - sit pro ratione voluntas. Шекспиръ это понималъ превосходно, но его критики, къ сожалѣн³ю, не умѣли или не хотѣли понять этого. Не только современный Брандесъ, но даже и люди старой вѣры (да еще къ тому нѣмцы, слѣдовательно идеалисты ра³ excellence), Гервинусъ и Крейссигъ или ихъ довѣрчивый ученикъ французъ Мезьеръ или англичанинъ Hudson, всѣ считаютъ возможнымъ нападать на Брута за его безропотную и смиренную готовность исполнять велѣн³я морали. Брута называютъ "мечтателемъ", "непрактическимъ идеалистомъ", "плоскимъ идеалистомъ"... Зачѣмъ, спрашиваютъ, убилъ онъ Цезаря, когда и слѣпому было видно, что республику уже нельзя спасти и что свобода все равно погибла для Рима!..

   Но критики ошиблись въ адресѣ: со своими упреками имъ нужно было обратиться не къ Бруту, и даже не къ Шекспиру, a непосредственно къ самой морали: вѣдь изъ за нея, только изъ за нея кротк³й по своей природѣ Брутъ пустился на злодѣйск³я дѣла. Вслушайтесь хоть немного въ его монологи, присмотритесь хоть поверхностно къ его поступкамъ, наконецъ, если для васъ труденъ Шекспиръ, прочтите популярнаго Плутарха и вы убѣдитесь, что если Брутъ и предпринималъ что-либо, то не изъ личныхъ, эгоистическихъ побужден³й, a единственно во исполнен³е велѣн³й долга. Кантъ могъ бы быть имъ вполнѣ доволенъ: все время онъ, совсѣмъ какъ того требуетъ автономная мораль, поступалъ вопреки своимъ симпат³ямъ и желан³ямъ. Цезарь былъ его другомъ и благодѣтелемъ, онъ любилъ Цезаря, какъ родного отца - и онъ же убилъ Цезаря. Касс³й только намекнулъ ему, что нужно дѣйствовать, и Брутъ уже готовъ на все. "Что ты хочешь сообщить мнѣ", спрашиваетъ онъ своего друга -

  

             Если это

   Ко благу клонится народа - пусть

   И честь и смерть возстанутъ предо мною,

   Я глазъ своихъ не отвращу отъ нихъ.

  

   И это - не фразы! Брута ждали ужаснѣйш³я испытан³я, но онъ не бросилъ своего дѣла. Отъ него никто не слышалъ даже жалобъ. Жаловаться - значило бы не довѣрять морали, пожалуй обвинять ее. А ее нужно уважать: такъ учитъ до сихъ поръ наша этика и ея ген³альный обоснователь Кантъ. Брутъ обязанъ считать свой жреб³й счастливымъ! сама мораль сдѣлала его своимъ избранникомъ! Тутъ нужно торжествовать: вѣдь высшее ,,абсолютное" благо - это приносить въ жертву высокой нравственности себя и другихъ.

   И не ради какихъ нибудь цѣлей: всякая цѣль должна быть безусловно исключена, иначе въ чистое дѣло морали привносится - страшно сказать - эвдаймонистическ³й элементъ - и вся "автоном³я" оказывается пустымъ звукомъ. Предъ Брутомъ и Шекспиромъ стоитъ незапятнанная идея долга во всей своей голубиной чистотѣ - и ей, этой идеѣ, они приносятъ жертвы: они, ибо (и этого нельзя ни на минуту упускать изъ виду, если хочешь понять "Юл³я Цезаря") Шекспиръ дѣлаетъ то же, что и Брутъ - складываетъ предъ алтаремъ морали все, что ему было дорого, все, что y него было лучшаго на землѣ.

   И какихъ ужасныхъ жертвъ y нихъ потребовали! У Шекспира Порц³я говоритъ Бруту:

  

         Если бы могла твоя забота

   Такъ дѣйствовать на тѣло, какъ на душу,

   Мнѣ-бъ не узнать тебя!

  

   То же можно о самомъ Шекспирѣ сказать: еслибъ за тотъ коротк³й промежутокъ времени, который отдѣляетъ его послѣднюю комед³ю отъ первой трагед³и его наружность измѣнилась такъ, какъ измѣнилась его душа - самые близк³е люди отказались бы узнать его. Но онъ, какъ и его Брутъ, въ разсказѣ Плутарха, "въ общественныхъ мѣстахъ старается держаться спокойно" и никто не хочетъ догадаться, как³я мысли занимали поэта, когда онъ писалъ "Юл³я Цезаря". Одни, какъ Свинбернъ, толкуютъ, что Шекспиръ хотѣлъ возвеличить республику, друг³е приписываютъ Шекспиру желан³е доказать ту великую истину, что въ политикѣ слѣдуетъ держаться тѣхъ-же принциповъ, которыми люди довольствуются въ своемъ домашнемъ обиходѣ. Но объ этомъ вѣдь писали мног³е - и выходили ученые трактаты, a не трагед³и. Когда Шекспиръ былъ занятъ "Юл³емъ Цезаремъ", ему, очевидно, было не до республики и не до политики. Изъ своего Плутарха, которому онъ такъ довѣрялъ и во всемъ слѣдовалъ, и онъ могъ безъ труда понять, что республика была обречена на гибель не Цезаремъ, a ходомъ историческихъ событ³й. Описывая подробно римскую жизнь этой эпохи, Плутархъ говоритъ: "...толпа не расходилась часто до тѣхъ поръ, пока ораторская трибуна не покрывалась трупами и не заливалась кровью, и, такимъ образомъ, Римъ, какъ корабль безъ кормчаго, былъ преданъ всѣмъ ужасамъ анарх³и. По-этому самые благоразумные граждане считали еще счаст³емъ, если вся эта безумная сумятица не приведетъ ни къ чему худшему, чѣмъ монарх³я, и мног³е осмѣливались уже открыто говорить, что государственные недуги могутъ быть исцѣлены только монархическимъ правлен³емъ и что для этого лѣчен³я слѣдуетъ избрать наиболѣе снисходительнаго врача,- чѣмъ они намекали на Помпея" {Плутархъ. Жизнеопис. Юл. Цезаря, гл. 28.}. Уже одного этого замѣчан³я было бы достаточно для Шекспира, чтобы оставить всѣ свои республиканск³я симпат³и, если y него таковыя были, или во всякомъ случаѣ попридержать ихъ до времени. Но онъ шелъ къ Плутарху не за историческими уроками, которыхъ y него было и безъ того достаточно, какъ объ этомъ свидѣтельствуютъ его хроники, не имѣющ³я себѣ равныхъ во всем³рной литературѣ. Ему нужно было найти въ жизни нѣчто такое, предъ чѣмъ могъ бы склониться каждый - и слабый и сильный, и правый и виноватый, и счастливый и несчастный; ему нужно было высшее начало въ жизни, которое могло бы въ минуты отчаян³я и безнадежности поддержать падающаго человѣка. Отъ него требовали жертвы и онъ хотѣлъ знать, кому онъ ее приноситъ... Развѣ при этомъ можно думать о политикѣ, о формахъ правлен³я, о нуждахъ отдаленнаго Рима?! Шекспиръ прочелъ y Плутарха, что благородный, честный, безкорыстный Брутъ убилъ своего лучшаго друга и затѣмъ принужденъ былъ положить конецъ своей жизни самоуб³йствомъ. Какъ оправдать Брута, какъ убѣдить себя, что въ своемъ несчастьи и своихъ неудачахъ Брутъ былъ выше, правѣе, достойнѣе счастливаго, удачливаго Цезаря? Вѣдь намѣрен³я Брута были чисты, a чистота намѣрен³й оправдываетъ все. Или это - неправда?! Чистота намѣрен³й не оправдываетъ? Плутархъ и философ³я лгутъ?! Шекспиръ, когда писалъ "Юл³я Цезаря", не смѣлъ думать, что здѣсь возможенъ обманъ. Нравственность права и жрецы ея правы: абсолютное благо не y Цезарей, a y Брутовъ. Нужно только быть послѣдовательнымъ, нужно только вѣрить высокимъ завѣтамъ, нужно не бояться жертвъ - все остальное приложится и претерпѣвш³й до конца спасется. Этимъ и объясняется "прямолинейность" Брута, возбуждающая въ критикахъ столько неудовольств³я. Для Шекспира на одной чашкѣ вѣсовъ лежала человѣческая жизнь - на другой требован³я высокой морали, и онъ сдѣлалъ все, что было въ его власти, чтобъ перетянула вторая. Когда бы и зачѣмъ бы нравственность ни позвала Брута - онъ всегда готовъ отозваться на ея призывъ. Друг³е участники заговора руководятся посторонними соображен³ями - честолюб³емъ, ненавистью къ Цезарю и т. д. Бруту-же, какъ разсказываетъ Плутархъ, "даже и враги не приписывали такихъ намѣрен³й". Къ уб³йству онъ питаетъ отвращен³е; онъ не выноситъ даже лжи и притворства, которыхъ требуетъ характеръ предпринятаго дѣла. Онъ хотѣлъ бы дѣйствовать прямо и открыто, онъ хотѣлъ бы избѣгнуть пролит³я крови. Но долгъ требуетъ,- и онъ безропотно повинуется. Онъ говоритъ, обращаясь къ Касс³ю и заговорщикамъ:

  

   Не будемъ мы, Кай Касс³й, мясниками,

   Мы Цезаря лишь въ жертву принесемъ,

   Противъ его мы духа возстаемъ,

   A духъ людей вѣдь не имѣетъ крови.

   О, если бы, его не убивая

   Могли его мы духомъ овладѣть!

   Но онъ - увы! За этотъ духъ страдая,

   Кровавой смертью долженъ умереть.

   Убьемъ его мы смѣло, но безъ гнѣва,

   Какъ жертву, приносимую богамъ...

  

   Бруту нельзя ни одну секунду дѣйствовать по тѣмъ побужден³ямъ, по которымъ обыкновенно дѣйствуютъ люди. Ему нельзя ни сердиться, ни радоваться, онъ не вправѣ ни бояться, ни желать. Онъ долженъ повиноваться, онъ священнодѣйствуетъ, онъ приноситъ жертвы. У Фихте есть удивительныя слова,- удивительныя тѣмъ, что они необыкновенно отчетливо характеризуютъ "желательныя" отношен³я человѣка къ идеалу. "Я призванъ, говоритъ онъ, свидѣтельствовать объ истинѣ; моя судьба, моя жизнь ничего не значитъ; дѣло моей жизни значитъ безконечно много. Я жрецъ истины, я наемникъ ея, я обязанъ для нея все дѣлать, на все дерзать, все вынести". Замѣните въ этой краснорѣчивой фразѣ слово "истина" словомъ нравственность и вы получите profession de foi Брута. И онъ жрецъ, и онъ наемникъ, и онъ обязался на все дерзать, все вынести ради своего идеала. Но ни въ одномъ изъ монологовъ Брута нѣтъ того радостнаго, торжествующаго, стремительнаго паѳоса, которымъ одушевлена рѣчь Фихте.

   Наоборотъ, отъ словъ Брута вѣетъ какой то странной, мрачной подавленностью. Онъ не можетъ говорить свободно, словно предчувствуя, что его вѣра, ради которой онъ дерзнетъ дѣйствительно на все, обманетъ его. И его предчувств³я сбылись. Фихтевская философ³я, почерпнутая Шекспиромъ y Плутарха, тоже представляющаго изъ себя огромные залежи de la pâture de grandes âmes, оказалась лишь книжной мудростью, которую нужно отвергнуть въ критическую минуту жизни. Краснорѣчивыя слова объ истинѣ, добрѣ и красотѣ способны наэлектризовать толпу въ ярко освѣщенныхъ залахъ - и здѣсь они умѣстны, здѣсь они заставляютъ биться восторгомъ тысячи молодыхъ сердецъ. Но Шекспиру они не дадутъ, не могутъ дать ничего. "Есть многое на небѣ и на землѣ, что не снилось учености" ученѣйшихъ. Объ этомъ Шекспиръ говоритъ уже въ "Гамлетѣ", написанномъ почти одновременно съ "Юл³емъ Цезаремъ". Въ "Гамлетѣ" нѣтъ даже попытки разрѣшать жизненную трагед³ю традиц³онной моралью. Плутархъ и всѣ учителя мудрости отвергнуты. Гамлетъ столкнулся съ духомъ, пришельцемъ изъ иныхъ странъ, и всѣ прежн³я вѣрован³я, убѣжден³я, идеалы показались ему дѣтскими измышлен³ями. Первою мыслью Гамлета послѣ бесѣды съ духомъ было:

  

   ...Мнѣ помнить о тебѣ? Да, бѣдный духъ,

   Пока есть память въ черепѣ моемъ!

   Мнѣ помнить? Да съ страницъ воспоминанья

   Всѣ пошлые разсказы я сотру,

   Всѣ изреченья книгъ, всѣ впечатлѣнья,

   Минувшаго слѣды, плоды разсудка

   И наблюден³й юности моей.

   Твои слова, родитель мой, одни

   Пусть въ книгѣ сердца моего живутъ

   Безъ примѣси другихъ, ничтожныхъ словъ.

  

   Книги не годятся, плоды разсудка выбрасываются за бортъ. Все, кромѣ того, что слышалъ Гамлетъ отъ духа, кажется "ничтожными словами". Ни краснорѣч³е Фихте, ни научно обоснованная, автономная мораль Канта не могутъ отогнать страшное видѣн³е, посѣтившее бѣднаго принца.

   A вѣдь "духъ" въ Гамлетѣ не есть плодъ разстроеннаго воображен³я. И самъ Гамлетъ и Шекспиръ отлично знаютъ, что "иной м³ръ" навсегда закрытъ для насъ: "страна безвѣстная, откуда путникъ не возвращался къ намъ". Въ наше просвѣщенное время оттуда утѣшен³я не приходятъ. Въ этомъ смыслѣ мы всѣ позитивисты до мозга костей - и не только не придаемъ значен³я чужимъ разсказамъ о такого рода чудесахъ, но даже отказались бы вѣрить свидѣтельству своихъ собственныхъ чувствъ, какъ бы осязательно оно ни было. Но мы позитивисты лишь на половину. Мы не принимаемъ духовъ, когда они являются къ намъ со словами помощи и ободрен³я - и отсылаемъ ихъ прочь, какъ обманчивую иллюз³ю, какъ галлюцинац³ю. Но когда къ намъ, какъ къ Гамлету, являются тѣни, чтобъ пытать насъ - мы ни на минуту не сомнѣваемся въ ихъ реальности; наши ученыя заклинан³я безпомощны и безсильны... Никто изъ критиковъ ни разу не обвинилъ Шекспира въ томъ, что онъ позволилъ себѣ внести въ реалистическую трагед³ю такой нелѣпый вымыселъ, какъ явлен³е духа. Должно быть, мы чувствуемъ, что наша наука только отчасти справилась съ суевѣр³емъ старины. Она уничтожила рай, но адъ принуждена была сохранить, да еще перевести его поближе къ намъ, сюда на землю, изъ потусторонняго въ посюсторонн³й м³ръ.

   Это основной мотивъ всѣхъ трагед³й Шекспира. Въ "Юл³ѣ Цезарѣ" онъ еще не вполнѣ явственно слышенъ,такъ какъ поэтъ все старается увѣрить себя, что Брутъ, поступивъ въ наемники къ морали, попалъ въ рай, a не въ адъ. Брутъ упорно стремится побѣдить усил³ями разума и воли страшный и безумный кошмаръ дѣйствительности. "Я не спалъ съ тѣхъ поръ, говоритъ онъ, какъ Касс³й на Цезаря меня вооружилъ". Но тѣмъ не менѣе Шекспиръ не даетъ своему герою терять душевное равновѣс³е. Его рѣчи къ заговорщикамъ ясны и опредѣленны; онъ предусматриваетъ всѣ подробности предпр³ят³я, онъ не хочетъ выполнить свой планъ какъ нибудь, на скоро, лишь бы развязаться съ нимъ. Нѣтъ, онъ все время остается на высотѣ задачи. Касс³й предлагаетъ заговорщикамъ поклясться другъ другу въ томъ, что они выполнятъ задуманное. Но Брутъ не хочетъ клятвъ. Это оскорбило бы высокую мораль, которой онъ служитъ. Ей нужно подчиняться свободно, a не въ силу клятвъ.

   Касс³й предлагаетъ погубить Антон³я, который можетъ оказаться коварнымъ врагомъ. Другой на мѣстѣ Брута принялъ бы это предложен³е: гдѣ тамъ уже думать объ отдѣльныхъ жизняхъ, когда затѣвается государственный переворотъ! Но Брутъ вѣдь обязанъ считаться съ моралью: она, какъ ревнивая любовница, требуетъ, чтобъ человѣкъ всегда о ней и только о ней одной думалъ. И Антон³й спасенъ!.. Когда заговорщики расходятся, y Брута находится и ласковое слово для его слуги, Люц³я, и привѣтливая улыбка для жены, Порц³и, словно онъ не наканунѣ страшнаго дѣла, словно наступающ³я иды марта будутъ однимъ изъ обыкновенныхъ дней года. Брутъ всегда правдивъ, твердъ и справедливъ. Послѣ уб³йства Цезаря онъ обращается съ рѣчью къ народу. И - единственный быть можетъ въ истор³и случай - въ этой рѣчи нѣтъ ни одного слова лжи и никакихъ ораторскихъ украшен³й. Онъ могъ сказать людямъ: смотрите, каковъ я - я ничего ни отъ кого не утаиваю. Наконецъ, въ 4-мъ дѣйств³и, въ сценѣ ссоры съ Касс³емъ, вы видите, что Брутъ горячится, выходитъ изъ себя; но и тутъ онъ правъ передъ моралью: онъ негодуетъ на Касс³я за его недобросовѣстное веден³е дѣла.

   О себѣ лично онъ никогда не думаетъ! A ему извѣстно, что судьба ко всѣмъ "бѣдамъ", имъ вынесеннымъ, прибавила еще новую страшнѣйшую: его бѣдная подруга жизни, Порц³я, тоже, въ качествѣ дочери Катона, считавшая себя обязанной все вынести, на все дерзнуть ради морали, получивъ ложныя извѣст³я о Брутѣ, отчаялась и умерла страшной смертью: проглотила раскаленный уголь. Но "философ³я" не велитъ Бруту смущаться. Все ей отдай, ничего не жалѣй. Она требуетъ, чтобъ ты убилъ Цезаря - убей Цезаря, хоть онъ и лучш³й твой другъ. Она требуетъ междоусобной войны - начни войну. Она приводитъ къ тому, что любимая, ни въ чемъ неповинная жена принуждена глотать горяч³е угли - и это прими. Она отъ тебя потребуетъ, чтобъ ты самъ глоталъ огонь и при этомъ восторженно улыбался. И, если она этого отъ тебя добьется, она чуть чуть подаритъ тебя снисходительной улыбкой и скажетъ то, что сказалъ Антон³й о Брутѣ:

  

   Прекрасна была жизнь Брута; въ немъ стих³и

   Такъ соединились, что природа можетъ,

   Возставъ, сказать предъ цѣлымъ м³ромъ: "это -

   Былъ человѣкъ".

  

   Всего только? спросите вы. Когда Шекспиръ писалъ "Юл³я Цезаря", онъ хотѣлъ думать, что этого достаточно, ибо былъ убѣжденъ, что ничего другого y жизни вырвать нельзя. Жизнь требуетъ жертвъ - это уже не теор³я, не вымыселъ, не Плутархъ, не Платонъ - но кому же ихъ отдать? Неужели никому и ничему? Признать ихъ безцѣльными? Такъ не лучше ли снести ихъ къ алтарю морали и приняться бездушную похвалу - все, что она можетъ дать? Нѣтъ, хуже, въ тысячу разъ хуже. Это видно уже и въ "Юл³и Цезарѣ", гдѣ даже самъ Брутъ, такъ беззавѣтно исполнивш³й свой долгъ, въ послѣднюю минуту теряетъ охоту продолжать свое служен³е и отворачивается отъ высшаго "абсолютнаго блага", такъ краснорѣчиво описываемаго въ философскихъ книгахъ. "O, Цезарь", говоритъ онъ, "я тебя убилъ не такъ охотно какъ себя". Но въ "Юл³и Цезарѣ" этотъ диссонансъ не замѣтенъ для безпечнаго уха, тѣмъ болѣе, что онъ заглушается сказаннымъ Антон³емъ надъ трупомъ Брута надгробнымъ словомъ. Въ "Гамлетѣ" же нѣтъ и слѣда внѣшне-твердыхъ, брутовскихъ рѣчей и дается полная свобода отчаян³ю. Въ "Королѣ Лирѣ" ставится въ заключен³и трагед³и страшный вопросъ: "это-ли обѣщанный конецъ?", a въ "Макбетѣ" герой, страшный уб³йца, который бы долженъ былъ не смѣть и думать о себѣ и валяться въ прахѣ предъ высокой моралью, дерзаетъ бросить вызовъ судьбѣ: "тебя судьба зову на поединокъ", восклицаетъ онъ... Отъ величайшаго смирен³я Шекспиръ перешелъ къ величайшему дерзновен³ю. Не въ этомъ ли смыслъ трагическихъ переживан³й? И не здѣсь ли нужно искать разгадку тайны трагической красоты? Во всякомъ случаѣ ясно, что "автоном³я морали", долгъ an sich, къ которымъ Шекспиръ прибѣгъ въ труднѣйшую минуту жизни, не принесли ему ничего. Современная этика, претендующая на суверенныя права, была имъ отвергнута. Нужно либо вернуться назадъ, къ Плутарху и его дѣтскимъ вѣрован³ямъ и миѳамъ, либо идти впередъ - куда впередъ? Вслѣдъ за Шекспиромъ - къ Макбету?!

   Сказаннымъ достаточно выясняется роль Брута въ разбираемой нами трагед³и. Что касается самого Цезаря - нужно признаться, что онъ, сравнительно, не удался Шекспиру. И, странное дѣло, очень долгое время критики не хотѣли замѣчать этого обстоятельства. Почему? Трудно сказать навѣрное: вѣроятно, авторитетъ Шекспира слишкомъ импонировалъ имъ, и всѣмъ казалось неловкимъ порицать то, что вышло изъ подъ пера столь славнаго поэта. Теперь, однако, ослѣплен³е прошло. Брандесъ, напримѣръ, даже позволяетъ себѣ по поводу Цезаря читать длинныя нотац³и Шекспиру. Это, конечно, смѣшно: Цезарь y Шекспира вышелъ неживымъ и каррикатурнымъ - но, разумѣется, не потому, что великому поэту не подъ силу было справиться съ своей задачей, какъ думаетъ Брандесъ. Moжетъ быть, если-бы онъ взялся писать о Цезарѣ не въ 1601-2 году, a пятью, шестью годами раньше, онъ изобразилъ бы его иначе. Но теперь, когда дѣло шло о торжествѣ "автономной морали", объ "идеѣ долженствован³я", какъ высшемъ принципѣ человѣческой дѣятельности, Цезарь не могъ занимать поэта ни какъ человѣкъ, ни какъ историческ³й дѣятель. Тѣмъ болѣе, что и у самого Плутарха онъ изображенъ въ слегка комическомъ видѣ. Передавая, напримѣръ, извѣстный эпизодъ о томъ, какъ Цезарь былъ захваченъ въ плѣнъ морскими разбойниками и какъ онъ гордо и вызывающе велъ себя въ плѣну, Плутархъ заключаетъ свой разсказъ слѣдующимъ насмѣшливымъ замѣчан³емъ: "...но разбойникамъ все это очень нравилось, и они въ его дерзкихъ выходкахъ видѣли лишь однѣ невинныя шутки". Такими ироническими замѣчан³ями пересыпанъ весь разсказъ Плутарха о Цезарѣ, и уже этого было бы достаточно для того, чтобы внушить Шекспиру недовѣр³е къ качеству Цезаревскаго велич³я. Но, даже и помимо того, Цезарь естественно долженъ казаться смѣшнымъ человѣку, который принужденъ искать себѣ послѣдняго оплота въ Брутѣ. Ибо торжество Цезаря - значитъ поражен³е Брута.

   Не менѣе загадочнымъ, хотя уже совсѣмъ въ иномъ смыслѣ, выходитъ y Шекспира Антон³й. Его фигура очерчена безподобно, его рѣчи - сплошь до послѣдняго слова - перлы художественнаго творчества. Но, что поразительнѣе всего: y читателя остается впечатлѣн³е, что Шекспиръ на время изъ-за Антон³я забываетъ своего Брута. Антон³й близокъ поэту, онъ имъ невольно любуется и прощаетъ ему все, даже его измѣнническую политику съ Брутомъ. A вѣдь Антон³й такъ же далекъ отъ автономной морали, какъ и Цезарь,- пожалуй еще дальше... Для него нормы не существуютъ. Онъ ничѣмъ не связанъ и боится только силы. Это великолѣпный образчикъ смѣлаго, красиваго и хитраго хищника. Пока Брутъ силенъ - Антон³й угодливо склоняетъ предъ нимъ колѣни. Но Брутъ отвернулся, опасный моментъ прошелъ и хищникъ, почуявъ себя на волѣ, однимъ ловкимъ, красивымъ и свободнымъ прыжкомъ бросается на своего укротителя. Изъ-за угла, изъ кустовъ, коварно, лживо, не считаясь ни съ благодарностью, ни съ иными высокими чувствами и правилами. Но въ каждомъ его движен³и насъ невольно поражаетъ довѣряющая себѣ, непокорная, непризнающая надъ собой чуждыхъ законовъ, самодержавная жизнь. Впечатлѣн³е получается тѣмъ болѣе захватывающее, что мы недавно, вслѣдъ за Шекспиромъ, спускались въ душное и темное подземелье, гдѣ современная инквизиц³я, автономная мораль, пытала Брута, заставляла его глотать пылающ³е уголья... Конечно, и хищникъ не всегда вѣрно разсчитываетъ: тамъ, гдѣ онъ надѣется на побѣду, его ждетъ нерѣдко поражен³е. Но гибнуть въ борьбѣ за свое право все-же не такъ страшно, какъ признать себя безправнымъ существомъ, наемникомъ - хотя бы морали:

  

   Все, все, что гибелью грозитъ

   Для сердца смертнаго таитъ

   Неизъяснимы наслажденья -

   Безсмертья, можетъ быть залогъ.

  

   Брутъ не можетъ знать этихъ неизъяснимыхъ наслажден³й - онъ борется не за себя, a за идею, за призракъ, который люди сдѣлали Богомъ. Брутъ - не цѣль, a средство, не жрецъ - a жертвенное животное.

   Даже и съ Касс³емъ намъ какъ будто легче, чѣмъ съ Брутомъ, хотя онъ дѣлами своими возбуждаетъ въ насъ ненависть, порой отвращен³е. Онъ убиваетъ Цезаря изъ узколичныхъ разсчетовъ, онъ грабитъ провинц³и, черезъ которыя проходитъ съ войскомъ, онъ сквозь пальцы смотритъ на взяточничество подчиненныхъ ему офицеровъ, онъ отказываетъ Бруту въ денежной помощи и т. д.

   Не будь на ряду съ нимъ Брута, мы дали бы просторъ своему моральному негодован³ю. Но всѣ преступлен³я Касс³я кажутся намъ маловажными сравнительно съ поставленной себѣ Брутомъ задачей. Брутъ хочетъ себя и весь м³ръ принести въ жертву идеѣ - и для насъ слово жертва становится невыносимымъ.

   Жаль, безконечно жаль глядѣть на Порц³ю, бѣдную подругу бѣднаго Брута. И ее, ни въ чемъ неповинную, сожрала ненасытная мораль. Трогательно и вмѣстѣ ужасно вспомнить, какъ ранила она себя въ бедро, чтобъ провѣрить себя и убѣдиться, что она достойная дочь Катона и жена Брута. Она вынесла первое испытан³е, но, чѣмъ дальше - тѣмъ ей становится труднѣе. Когда Брутъ уходитъ въ сенатъ, y нея уже нѣтъ силъ владѣть собой и она чуть не выдаетъ ввѣренную ей мужемъ страшную тайну. Но все-же она справляется съ собой - съ тѣмъ, чтобы потомъ умереть мучительной смертью. И о ней можно бы сказать: "прекрасна была ея жизнь и ее можно поставить въ примѣръ всѣмъ, жаждущимъ отличиться предъ высокой нравственностью. Глотайте угли - a тамъ уже истор³я васъ не забудетъ и соорудитъ вамъ памятникъ каждому отдѣльно, или всѣмъ вмѣстѣ, если васъ наберется много. Это-ли не утѣшен³е? Это-ли не оправдан³е жертвъ и требовательности автономной морали?

   Еще есть одно, многоголовое дѣйствующее лицо въ "Юл³и Цезарѣ"- это народъ, или вѣрнѣе "толпа". Шекспиръ не даромъ заслужилъ славу "реалиста". Онъ нисколько не льститъ толпѣ и не приукрашиваетъ ее шаблонными добродѣтелями. У него она легкомысленна, измѣнчива, неблагодарна, жестока. Сегодня она бѣжитъ за колесницей Помпея, завтра оретъ ура въ честь Цезаря, a еще черезъ нѣсколько дней умиляется рѣчамъ его уб³йцы Брута, чтобъ потомъ, поддавшись убѣжден³ямъ Антон³я, требовать головы своего недавняго любимца. Непостоянствомъ толпы принято возмущаться. Но, на самомъ дѣлѣ, здѣсь, повидимому, лишь осуществляется древнѣйш³й законъ справедливости: око за око, зубъ за зубъ. Толпѣ, въ сущности, нѣтъ никакого дѣла до Помпеевъ, Цезарей, Антон³евъ, Суллъ, какъ всѣмъ этимъ героямъ нѣтъ никакого дѣла до толпы. Сегодня хозяйничаетъ Цезарь - хвала ему; завтра Антон³й - можно пойти и за нимъ. Пусть только даютъ хлѣбъ и зрѣлища. A объ ихъ заслугахъ вспоминать нѣтъ никакой надобности. Они и сами достаточно хорошо объ этомъ помнятъ и награждаютъ себя съ истинно царской щедростью. Правда, иной разъ въ густые ряды честолюбцевъ затешется и честный, безкорыстный Брутъ. Но, y кого есть время и охота искать жемчужину въ кучѣ песку? Толпа - пушечное мясо для героевъ, герои - забава для толпы. Справедливость торжествуетъ и занавѣсъ можетъ быть опущенъ...