Шекспир Вильям - М. Розанов. Гамлет

о медлительности въ томъ, что онъ, при всей своей страстности, "запутывается въ сѣтяхъ размышлен³я", "остается заколдованнымъ въ очарованномъ кругу рефлекс³и".

   Примыкая въ общемъ къ Фишеру, Геблеръ (Aufsаtze über Shakespeare, 1865) полагаетъ, однако, что причину нерѣшительности Гамлета нужно искать не въ преобладан³и рефлекс³и надъ страстью, a въ томъ, что между его рефлекс³ей и страстью, умомъ и чувствомъ, разсудкомъ и темпераментомъ нѣтъ гармон³и. Наконецъ, Фризенъ (Briefe über Hamlet, 1864) придаетъ элементу рефлекс³и въ натурѣ Гамлета меньшее значен³е, чѣмъ элементу чувства и страсти. "Рефлекс³я Гамлета", по его выражен³ю, "служитъ только рычагомъ, чтобы пустить колеса сильной страсти въ болѣе быстрое вращен³е".

  

  

   Съ середины XIX в. литература о "Гамлетѣ" такъ разрастаЕтся, что не представляется возможнымъ, въ настоящемъ краткомъ очеркѣ, прослѣдить ея развит³е въ хронологическомъ порядкѣ. Поэтому мы ограничимся указан³емъ основныхъ группъ, на которыя можно подѣлить комментаторовъ "Гамлета".

   Одна группа критиковъ, ведущая свое начало отъ Ричардсона, исходной точкой своего объяснен³я ставитъ слова Гамлета: "такъ совѣсть дѣлаетъ насъ трусами" и причину его медлительности видитъ въ конфликтѣ возложеннаго на него долга мщен³я съ соображен³ями нравственнаго, или религ³ознаго, или правового порядка. Такъ, американск³й шекспирологъ Гэдсонъ (Shakespeare, 4 изд. 1871) думаетъ, что Гамлетъ медлитъ въ исполнен³и своего долга мщен³я потому, что въ его душѣ происходитъ вѣчная борьба между нѣжною сыновнею любовью съ одной стороны и тонко развитымъ нравственнымъ чувствомъ, возмущающимся противъ грубой расправы - съ другой. Въ свою очередь Баумгартъ (Die Hamlet-Tragödie und ihre Kritik, 1877) прибавляетъ, что не только нравственное, но и религ³озное чувство удерживаетъ руку Гамлета: какъ истинный христ³анинъ, Гамлетъ не можетъ примириться съ мыслью о мщен³и. Наконецъ, берлинск³й профессоръ-юристъ Колеръ ("Гамлетъ съ точки зрѣн³я права", русск. пер. 1898) находитъ въ Гамлетѣ изображен³е "юридико-этическаго конфликта", a именно "столкновен³е двухъ различныхъ правовыхъ взглядовъ на кровавую месть: древняго правового воззрѣн³я, по которому кровавая месть есть дѣло не только дозволенное, но и заслуживающее похвалы, и позднѣйшаго этически-правового взгляда, по которому кровавая месть не должна быть допустима, какъ явлен³е, несоотвѣтствующее цѣлямъ организованной государственной жизни". Носителемъ этого "позднѣйшаго этически-правового взгляда" является, по волѣ Колера, Гамлетъ: въ этомъ и заключается разгадка его медлительности.

   Итакъ, всѣ толкователи этой группы утверждаютъ, что Гамлетъ - противникъ кровавой мести изъ нравственныхъ, или религ³озныхъ, или правовыхъ соображен³й. Къ сожалѣн³ю, текстъ трагед³и не даетъ ни малѣйшаго права для подобнаго утвержден³я: во всѣхъ монологахъ Гамлета мы не найдемъ ни одного намека на то, чтобы онъ не признавалъ законности и необходимости кровавой мести; напротивъ того, къ этой мести по его выражен³ю, его призываетъ "и небо, и адъ", для исполнен³я ея онъ имѣетъ "и силы, и средства, и желанье". У критиковъ этой группы Гамлетъ слишкомъ модернизируется: забывая, что онъ человѣкъ XVI в., раздѣляющ³й представлен³е эпохи о законности мести, они стараются навязать ему чувства и идеи XIX в.

   Тотъ же недостатокъ замѣчается отчасти и въ другой группѣ толкователей, которая выставляетъ Гамлета сторонникомъ и жертвою какого-либо опредѣленнаго м³росозерцан³я. Такъ Штедфельдъ (1871 г.) считаетъ Гамлета скептикомъ и полагаетъ, что Шекспиръ въ этой пьесѣ разсчитываетъ вывести на свѣжую воду и изобличить скептическую философ³ю Монтэня, слѣды вл³ян³я котораго замѣтны на трагед³и. По мнѣн³ю Деринга (1865 г.), трагическая вина Гамлета заключалась въ его пессимистическомъ м³росозерцан³и. Точно также и въ глазахъ проф. Паульсена (1901), "Гамлетъ" - трагед³я пессимизма", представляющая полную несостоятельность и крушен³е этого м³росозерцан³я.

   Эта группа толкователей впадаетъ въ ту же ошибку, которою грѣшила философская критика: "Гамлетъ" разсматривается какъ тенденц³озная драма, воплощающая опредѣленную философскую картину. При этомъ личное несочувств³е критиковъ къ скептицизму или пессимизму заставляетъ ихъ видѣть личность Гамлета, который имъ кажется зараженнымъ тѣмъ или другимъ, въ крайне неблагопр³ятномъ свѣтѣ, искажающемъ образъ шекспировскаго героя.

   Особое мѣсто занимаетъ группа толкователей, которые причину медлительности ищутъ внѣ Гамлета, въ трудности возложенной на него задачи, и, слѣдовательно, считаютъ эту причину объективной, тогда какъ всѣ друг³е критики, о которыхъ шла рѣчь, разсматривали ее, по примѣру Ричардсона и Гете, какъ субъективную, гнѣздящуюся въ характерѣ принца. Группа эта имѣла своихъ представителей еще въ сороковыхъ годахъ въ Англ³и (Strachey, Mozieq и др.) и Герман³и (Klein), но самое полное выражен³е такому взгляду далъ Вердеръ въ лекц³яхъ, читанныхъ въ берлинскомъ университетѣ (Vorlesungen über Hamlet, 1875). По мнѣн³ю Вердера, задача Гам-лета состоитъ не въ томъ, чтобы умертвить короля, a въ томъ, чтобы уличить коронованнаго преступника, довести злодѣя до публичнаго признан³я въ своей винѣ и затѣмъ уже наказать. Но исполнен³е такой задачи необыкновенно трудно: всѣ концы преступлен³я ловко скрыты преступникомъ, возсѣдающимъ на тронѣ и пользующимся, слѣдовательно, особенно прочнымъ и надежнымъ положен³емъ, a сослаться на откровен³е Тѣни Гамлетъ не можетъ отъ боязни быть принятымъ за сумасшедшаго.

   Ахиллессова пята теор³и Вердера заключается въ томъ, что задача, навязываемая ею Гамлету, не находитъ себѣ ни малѣйшаго оправдан³я въ самой трагед³и, гдѣ говорится о простомъ мщен³и и нѣтъ ни слова объ изобличен³и короля, доведен³и его до раскаян³я и судѣ надъ нимъ. Только мщен³я требуетъ Тѣнь (Д. I, сц. 5), и Гамлетъ понимаетъ свою задачу не иначе, обѣщая летѣть къ мести "на крыльяхъ, какъ мысль любви, какъ вдохновенье, быстрыхъ".

   Наконецъ, слѣдуетъ упомянуть объ эксцентричныхъ попыткахъ разрубить горд³евъ узелъ "гамлетовской задачи" при помощи... псих³атр³и. Мысль о дѣйствительномъ безум³и Гамлета была высказана еще въ XVIII в. нѣкоторыми представителями англ³йской медицины, a съ середины XX в, она вызвала цѣлый рядъ спец³альныхъ изслѣдован³й врачей-псих³атровъ Англ³и, Америки (Bucknill, Kellog, Cbnolly и др.) и другихъ странъ. Однако, подобно литературнымъ критикамъ, и псих³атры не выказываютъ большого единодуш³я, не сходясь ни въ опредѣлен³и "душевной болѣзни" Гамлета, ни въ самой наличности ея. Послѣдн³е изслѣдователи этого вопроса Дельбрюкъ (Hamlet Wahnsinn, 1893) и Леръ (Die Darstellung krankhafter Geisteszustаnde in Shakespeares Dramen, 1898) уже не считаютъ возможнымъ зачислить Гамлета въ разрядъ душевно-больныхъ и милостиво признаютъ его только "неуравновѣшеннымъ" (dêsêquilibrê) и т. п. Такимъ образомъ, нелѣпая мысль, будто Шекспиръ сдѣлалъ героемъ трагед³и сумасшедшаго, т. е. не отвѣчающаго за свои дѣйств³я человѣка, начинаетъ терять кредитъ даже y людей, смотрящихъ на Гамлета съ узко-професс³ональной точки зрѣн³я. Прекрасно замѣчаетъ американск³й критикъ Лоуэлль: "Если вы отнимете y Гамлета разумъ, то въ пьесѣ не останется никакого истинно-трагическаго мотива. Въ такомъ случаѣ ему было бы мѣсто въ домѣ сумасшедшихъ, a не на сценѣ. Если Гамлетъ не отвѣтственъ за свои поступки, то вся пьеса - полнѣйш³й хаосъ".

  

  

   Прежде чѣмъ судить о дѣйств³яхъ Гамлета, нужно уяснить себѣ его личность, такъ какъ его поступки обусловливаются его характеромъ.

   Въ Гамлетѣ Шекспиръ изобразилъ чрезвычайно богатую и разностороннюю натуру съ чертами не только талантливости, но и ген³альности. Блестящ³я качества его философскаго ума, поражающаго глубиною мысли и широтою взгляда, удивительная тонкость нравственнаго чувства, отличающая избранныя натуры, богатая фантаз³я - все это ставитъ его высоко надъ среднимъ уровнемъ людей. Съ широкими умственными интересами, со склонностью къ искусству и любовью къ театру онъ соединяетъ внѣшн³й блескъ утонченной культуры:

  

   Языкъ ученаго, глазъ царедворца,

   Героя мечъ, цвѣтъ и надежда царства,

   Ума и нравовъ образецъ. (Д. III, сц. 1).

  

   Эпоха возрожден³я съ ея идеаломъ всесторонней человѣчности наложила на него свою печать: онъ представляетъ образецъ широкаго и глубокаго развит³я индивидуальности. Сынъ жизнерадостной эпохи, онъ смотритъ на м³ръ глазами восторженнаго идеалиста. Земля - "прекрасное создан³е", небо - "величественная кровля, сверкающая огнемъ", но особенное удивлен³е вызываетъ въ немъ человѣкъ: " Какое образцовое создан³е человѣкъ! Какъ благороденъ разумомъ! какъ безграниченъ способностями! какъ значителенъ и чудесенъ въ образѣ и движен³яхъ! Въ дѣлахъ какъ подобенъ ангелу, въ понят³и - Богу! Краса м³ра! вѣнецъ всего живого!"

   Онъ любилъ жизнь, вѣрилъ въ людей и въ собственномъ отцѣ видѣлъ идеалъ истиннаго человѣка. Въ свою очередь и онъ былъ любимъ народомъ (Д. IV, сц. 3 и 7), который смотрѣлъ на него, какъ на "цвѣтъ и надежду царства".

   Итакъ, y Гамлета соединились всѣ данныя, чтобы быть счастливымъ. И такимъ онъ, несомнѣнно, былъ ранѣе, чѣмъ мы знакомимся съ нимъ въ драмѣ, когда онъ уже "утратилъ всю свою веселость".

   Въ безысходное горе, первое въ его счастливой жизни, повергли Гамлета загадочная смерть боготворимаго отца и слишкомъ поспѣшный бракъ матери, промѣнявшей своего перваго мужа-героя на жалкаго "короля изъ тряпокъ и лоскутьевъ", "короля-паяца, укравшаго д³адему и тайно спрятавшаго ее въ карманъ".

   Гамлетъ обладаетъ натурою страстною и пылкою, быстро реагирующею на впечатлѣн³я отъ внѣшняго м³ра. Быстрая воспр³имчивость и глубокая впечатлительность - ея основныя индивидуальныя черты. Вотъ почему обрушившееся на него горе ложится такимъ невыносимымъ бременемъ на его душу, отдавая ее во власть горькаго и безотраднаго разочарован³я. И это разочарован³е тѣмъ глубже, чѣмъ сильнѣе было предыдущее очарован³е жизнью и свѣтомъ. Какъ натура крайне впечатлительная и пылкая, склонная всецѣло отдаваться опредѣленному настроен³ю, Гамлетъ отъ неумѣренныхъ восторговъ не знающаго жизни идеалиста круто поворачиваетъ, при первомъ столкновен³и съ жизнью, въ сторону неумѣреннаго разочарован³я, безпощадно осуждающаго "презрѣнный м³ръ", какъ "опустѣлый садъ, негодныхъ травъ пустое достоянье". Теперь земля кажется ему "безплодною скалою", небо - "смѣшен³емъ ядовитыхъ паровъ", a человѣкъ, вызывавш³й так³е его восторги, только "эссенц³ей праха".

   Прежняя цѣльность оптимистическаго м³росозерцан³я нарушена, мучительное сомнѣн³е овладѣваетъ душою разувѣрившагося идеалиста, вѣра его поколеблена, привязанность къ жизни ослаблена, мысль о смерти, какъ избавительницѣ отъ всѣхъ золъ, преслѣдуетъ его.

   Весь этотъ душевный процессъ достигаетъ высшаго напряжен³я, когда открыт³е Тѣни рисуетъ все случившееся въ несравненно болѣе мрачномъ свѣтѣ, чѣмъ Гамлетъ предполагалъ, когда раскрыта тайна возмутительнаго преступлен³я, когда завѣса, скрывавшая весь ужасъ дѣйствительности, спала окончательно съ глазъ несчастнаго принца. Теперь уже онъ отдается всецѣло во власть пессимистическаго настроен³я.

   Пессимизмъ Гамлета есть именно только настроен³е, вызванное разочарован³емъ въ идеалахъ, a отнюдь не продуманная и приведенная въ стройный логическ³й порядокъ философская система. Пессимизмъ его коренится въ оскорбленномъ чувствѣ, a не въ отвлеченной мысли. Поэтому было бы большою ошибкою считать Гамлета (какъ дѣлаетъ Паульсенъ) представителемъ пессимистическаго м³росозерцан³я и сопоставлять его съ Шопенгауэромъ.

   Еще рискованнѣе сближать Гамлета, по примѣру того же критика, съ Мефистофелемъ, этимъ воплощен³емъ холоднаго отрицан³я и безотраднаго скептицизма. Духъ анализа, острота ума, ловкое владѣн³е ирон³ей и сарказмомъ общи имъ обоимъ - это правда. Но здѣсь сходство и кончается. Злорадствующ³й хохотъ Мефистофеля не имѣетъ ничего общаго съ негодующимъ обличен³емъ Гамлета, въ смѣхѣ котораго слышится не ненависть, a любовь къ человѣку. Его смѣхъ - смѣхъ разочарованнаго идеалиста, и негодующаго на людей, и страдающаго за нихъ. "Незримыя слезы" таятся подъ покровомъ этого видимаго смѣха. Можетъ ли Мефистофель скорбѣть о печальной участи человѣка на землѣ? можетъ ли онъ оплакивать господство зла? Но все это дѣлаетъ Гамлетъ.

   Нѣкоторыя проявлен³я скептицизма также не даютъ права считать Гамлета представителемъ философской системы скептицизма. Гамлетъ постоянно колеблется между вѣрою и безвѣр³емъ, между твердымъ убѣжден³емъ и сомнѣн³емъ. Все зависитъ отъ его настроен³я: онъ то сомнѣвается въ безсмерт³и души, какъ видно изъ монолога "Быть или не быть", то вѣритъ въ это безсмерт³е. Такъ друзьямъ, предостерегающимъ его отъ слѣдован³я за призракомъ, онъ говоритъ: "что можетъ сдѣлать онъ душѣ моей, безсмертной, какъ онъ самъ?" Къ религ³и онъ относится порой скептически; съ другой стороны "законъ судьи земли и неба противъ грѣха самоуб³йства" удерживаетъ его руку, когда онъ хочетъ покончить съ собою (Д. I, сц. 2), a въ концѣ пьесы онъ выражаетъ убѣжден³е, что "и воробей не гибнетъ безъ воли Провидѣн³я" (Д. II, сц. 2). Будь Гамлетъ скептикомъ, могъ ли Шекспиръ вложить ему въ уста так³я слова идеалиста-мечтателя: "Я могъ бы заключиться въ орѣховую скорлупу и считать себя властителемъ необъятнаго пространства"? (Д. II, сц. 2).

   Сравнивая Донъ-Кихота съ Гамлетомъ, Тургеневъ считалъ перваго представителемъ .центробѣжной силы альтруизма", a второго - " центростремительной силы эгоизма".

   Тургеневъ взглянулъ на эти два типа съ философской точки зрѣн³я, не какъ на живыя лица, a какъ на воплощен³е двухъ противоположныхъ, взаимно исключающихъ другъ друга идей. Какъ контрастъ Донъ-Кихоту, Гамлетъ и явился y него воплощен³емъ эгоизма.

   Мыслью Тургенева вдохновился въ послѣднее время проф. Паульсенъ и, выведя изъ нея всѣ логическ³я послѣдств³я, пришелъ къ убѣжден³ю, что Гамлетъ - эгоистъ безъ сердца и безъ любви, лишенный всякаго идеализма и благородства.

   Но къ лицу ли эгоисту роль печальника за несовершенства жизни, роль реформатора "вышедшаго изъ колеи времени" въ интересахъ нравственности и справедливости? Могъ ли человѣкъ "безъ сердца и безъ любви" быть столь пораженнымъ смертью отца, такъ мучительно скорбѣть о нравственномъ паден³и матери? Будь Гамлетъ сухимъ эгоистомъ, трудно было бы объяснить любовь народа къ нему, о которой свидѣтельствуетъ дважды злѣйш³й врагъ его, Клавд³й, трудно было бы объяснить также ту симпат³ю, которую его образъ вызываетъ y всякаго не предубѣжденнаго читателя. Нельзя забыть его нѣжной дружбы къ Горац³о, котораго онъ "укрылъ въ святѣйшихъ нѣдрахъ своей души" (Д. III, сц. 2), его любви къ Офел³и, на гробѣ которой онъ раскрываетъ все свое растерзанное сердце.

   На простодушной довѣрчивости Гамлета, свойственной благороднымъ натурамъ, основываетъ Клавд³й свой планъ поразить предательски Гамлета рукою Лаэрта:

  

   Прямой, безпечный, чуждый подозрѣнья,

   Рапиръ осматривать не станетъ онъ,

   И ты легко, съ уловкой небольшою,

   Возьмешь рапиру съ острымъ лезв³емъ

   И добрымъ наградишь его ударомъ

   За смерть отца. (Д. IV, сц. 7).

  

   Гамлетъ такъ честенъ и благороденъ, что ему и въ голову не можетъ придти, что Клавд³й вѣроломно воспользуется состязан³емъ на рапирахъ для своихъ преступныхъ цѣлей.

   Только человѣка высокой души могъ напутствовать Шекспиръ въ другую жизнь такими прочувствованными словами:

  

   Вотъ сердце благородное угасло!

   Покойной ночи, милый принцъ! Спи мирно

   Подъ свѣтлыхъ ангеловъ небесный хоръ!

  

   При всей высотѣ и при всемъ благородствѣ своей натуры, Гамлетъ не лишенъ нѣкоторыхъ недостатковъ, о которыхъ онъ откровенно говоритъ Офел³и, намѣренно сгущая краски: "Я самъ, пополамъ съ грѣхомъ, человѣкъ добродѣтельный, однако могу обвинять себя въ такихъ вещахъ, что лучше бы мнѣ на свѣтъ не родиться. Я гордъ, я мстителенъ, я честолюбивъ". Онъ казнитъ себя за то уже, что замѣчаетъ въ себѣ склонность къ этимъ порокамъ. Можетъ ли онъ отрицать задатки мстительности въ своемъ сердцѣ, когда онъ весь пламенѣетъ жаждою мщен³я коронованному преступнику? Можетъ ли онъ утверждать, что онъ совершенно не причастенъ честолюб³ю, когда лишен³е престола переносится имъ далеко не равнодушно? Наконецъ, еслибы въ немъ не было ничуть гордости, отъ него не вѣяло бы такимъ сознан³емъ своего превосходства надъ окружающими.

   Конечно, Гамлетъ не воплощенная добродѣтель. Вѣрный своему принципу "вольнаго и широкаго изображен³я характеровъ", по выражен³ю Пушкина,- Шекспиръ распредѣлилъ свѣтъ и тѣни въ характерѣ Гамлета, не думая скрывать его недостатковъ. Ихъ нужно признать, но ихъ не слѣдуетъ преувеличивать. Гамлетъ живой человѣкъ, a не манекенъ добродѣтели, въ родѣ ричардсоновскаго Грандисона.

  

  

   Медлительный образъ дѣйств³й Гамлета часто объясняютъ природной дряблостью его натуры. Но еще Бѣлинск³й доказалъ всю ошибочность такого взгляда: "Отъ природы Гамлетъ человѣкъ сильный: его желчная ирон³я, его мгновенныя вспышки, его страстныя выходки въ разговорѣ съ матерью и нескрываемая ненависть къ дядѣ - все это свидѣтельствуетъ объ энерг³и и великости души". Самъ Шекспиръ постарался показать въ трагед³и, что Гамлетъ умѣетъ, при случаѣ, дѣйствовать быстро, рѣшительно и сильно. При появлен³и призрака, когда y его товарищей кровь стынетъ въ жилахъ отъ ужаса, когда даже стойк³й и владѣющ³й собою "древн³й римлянинъ" Горац³о боязливо удерживаетъ его, одинъ Гамлетъ безстрашно слѣдуетъ за призракомъ, и зритель чувствуетъ, что не одни только слова то, что онъ говоритъ при этомъ:

  

   Нѣтъ, я иду, судьба меня зоветъ!

   Въ малѣйш³й нервъ она вдохнула крѣпость

   Льва африканскаго. Онъ все манитъ -

   Пустите, или - я клянусь вамъ Небомъ -

   Тотъ будетъ самъ видѣньемъ, кто посмѣетъ

   Держать меня! Впередъ! Я за тобою!

   (Д. I, сц. 4).

  

   Смѣло и даже вызывающе ведетъ себя Гамлетъ съ Клавд³емъ, преслѣдуя его колкостями и намеками, безстрашно изобличая его представлен³емъ пьесы, предъ лицомъ всего двора. Пощадивъ молящагося короля, Гамлетъ, вслѣдъ за тѣмъ, не колеблясь ни минуты, наноситъ смертельный ударъ Полон³ю въ полномъ убѣжден³и, что за занавѣской спрятался Клавд³й. Большую энерг³ю и находчивость проявляетъ Гамлетъ во время пути въ Англ³ю, спасаясь отъ смертельной опасности, которая ему готовилась, a въ схваткѣ съ пиратами съ безумной отвагой вскакиваетъ на бортъ корабля противника. Наконецъ, въ минуту смерти, Гамлетъ выказываетъ замѣчательное присутств³е духа и почти стоическое спокойств³е.

   Будь Гамлетъ слабою и вялою натурою, то подобный характеръ представлялъ бы мало интереса съ драматической точки зрѣн³я и не годился бы въ герои трагед³и. Сознавая это, Шекспиръ надѣлилъ Гамлета и пылкостью темперамента, и личною отвагой, и силой духа,- иначе говоря, какъ разъ тѣми качествами, которыя нужны для того, чтобы дѣйствовать. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ одарилъ также своего героя глубокимъ умомъ философскаго склада, м³росозерцан³емъ прямолинейнаго, не знающаго компромиссовъ идеалиста и, наконецъ, по удачному выражен³ю Гончарова, "гибельнымъ избыткомъ сердца*.

   Чрезвычайно впечатлительная, нервная, пылкая, правдивая и честная натура идеалистически настроеннаго Гамлета, столкнувшись лицомъ къ лицу съ проявлен³ями человѣческой жестокости, безсердечности,. лицемѣр³я, вѣроломства и чувственности, повергается въ бездну мрачнаго разочарован³я. Это разочарован³е составляетъ тотъ фонъ, ту основу, на которой зиждется весь его образъ дѣйств³й.

   Этотъ быстрый переходъ отъ прежняго идеалистическаго настроен³я къ полному разочарован³ю въ жизни послужилъ однимъ изъ главныхъ препятств³й для бодраго исполнен³я долга мести, съ такою горячностью принятаго имъ на себя. У него исчезаетъ самая охота жить, самая привязанность къ существован³ю, а слѣдовательно_> ко всѣмъ интересамъ жизни. Дѣйствовать бодро можетъ только тотъ, кто цѣнитъ блага жизни, кто не считаетъ себя лишнимъ на жизненномъ пиру и стремится къ опредѣленному устройству своего существован³я. У Гамлета же всѣ идеалы разбиты, надежды растоптаны, лучш³я чувства оскорблены. При такихъ услов³яхъ жизнь сама по себѣ становится бременемъ, и охота принимать участ³е въ муравьиной работѣ людей исчезаетъ.

   Вслѣдств³е особенностей своего умственнаго и нравственнаго склада, Гамлетъ слишкомъ расширяетъ и осложняетъ выпавшую на его долю задачу. Тѣнь его отца требуетъ простого мщен³я, a Гамлетъ, не довольствуясь ролью мстителя, считаетъ себя призваннымъ выступить цѣлителемъ всѣхъ золъ Дан³и, реформаторомъ безнравственной эпохи, какъ видно изъ его словъ въ концѣ 1-го акта: "Время вышло изъ своей колеи, проклятье судьбѣ, родившей меня на то, чтобы поставить его на настоящую дорогу!"

   Сдѣлавъ это ужасное открыт³е, Гамлетъ уже не можетъ сосредоточиться исключительно на исполнен³и своей ближайшей задачи, своего долга мщен³я. Уничтоживъ одного злодѣя, въ родѣ Клавд³я, не исправишь всего м³ра, который, по мнѣн³ю Гамлета, такъ же изобилуетъ злодѣями, какъ запущенный садъ сорными травами. Какая же польза въ томъ, чтобы отправить Клавд³я на тотъ свѣтъ? Разсуждая такъ, Гамлетъ оттягиваетъ исполнен³е своего непосредственнаго долга.

   "Гибельнымъ" для него является и "избытокъ сердца". На это выразительно указываетъ Шекспиръ въ сценѣ Гамлета съ матерью, когда призракъ отца вторично является къ нему, чтобы "воспламенить угасш³й замыселъ". Смотря на его скорбный ликъ, Гамлетъ восклицаетъ:

  

   О, не гляди! Твой жалк³й грустный образъ

   Смягчитъ мое суровое рѣшенье -

   И я его не совершу. Быть можетъ,

   Слеза, не кровь, моею местью будетъ.

  

   Онъ такъ сильно чувствуетъ, такъ глубоко переживаетъ страдан³я своего отца, что самая сила и глубина чувства ослабляютъ волю. Къ Гамлету приложимо выражен³е одного изъ шекспировскихъ сонетовъ о "пылкомъ человѣкѣ", который "отъ силы чувствъ своихъ становится слабѣй" (сон. XXIII).

   Чувствомъ проникнуты обыкновенно и мысли Гамлета. Размышляетъ ли онъ о смерти и жизни, предается ли на кладбищѣ думамъ о бренности всего земного, старается ли доискаться причины своей, самому ему непонятной медлительности, - онъ является передъ нами не спокойнымъ мыслителемъ, логически разлагающимъ данную идею, a страстнымъ и впечатлительнымъ человѣкомъ, окрыленнымъ своимъ непосредственнымъ чувствомъ. По вѣрному замѣчан³ю Даудена, вся драма выйдетъ безсвязна и непонятна, если мы представимъ себѣ Гамлета человѣкомъ съ преобладающей силой размышлен³я и не обратимъ вниман³я на его жаждущее любви чувствительное сердце.

   Нельзя упускать изъ виду и трудность положен³я Гамлета, исключительную тяжесть обстоятельствъ, среди которыхъ онъ поставленъ. "Онъ одолѣлъ бы всякое обычное зло (прекрасно замѣчаетъ Гончаровъ), побѣдоносно разсѣевалъ бы обыденный, свойственный людскимъ дѣламъ мракъ лжи и всякихъ золъ. Но его силамъ суждено было помѣряться не съ обычной сферой зла, a съ бѣдами чрезвычайныхъ размѣровъ, побѣдить ихъ и пасть".

   Ему приходится дѣйствовать въ эпоху нравственнаго разложен³я, когда "подгнило что то въ датскомъ королевствѣ", когда всѣ нравственные устои поразшатались, ,время вышло изъ своей колеи". Атмосфера лжи, лицемѣр³я, низкопоклонства и грубой чувственности окружаетъ его. Одинъ только Горац³о смягчаетъ положен³е его полнѣйшаго одиночества. Мстить за отца приходится близкому по узамъ родства человѣку, женатому на матери мстителя, и притомъ мстить такъ, чтобы честь матери не была затронута. Противниками онъ имѣетъ людей безсовѣстныхъ, вѣроломныхъ, не брезгающихъ никакими средствами, какъ бы низки они ни были, живущихъ, какъ рыба въ водѣ, въ той атмосферѣ зла, которая такъ удручаетъ его самого, какъ идеалиста и правдолюбца. Возможно ли было его благородной натурѣ, мучительно страдавшей отъ всякаго проявлен³я житейской грязи и людской извращенности, потягаться съ закоренѣлымъ преступникомъ Клавд³емъ? Удивительно ли, что Гамлетъ хотя и совершаетъ мщен³е, но падаетъ и самъ жертвою безсовѣстности своихъ враговъ?

  

  

   Вся сложная сѣть причинъ, изложенныхъ выше, опутываетъ Гамлета и обусловливаетъ его медлительность. Но эту медлительность не слѣдуетъ смѣшивать съ полнѣйшимъ бездѣйств³емъ и забвен³емъ своего дѣла.

   Послѣ ужаснаго открыт³я, сдѣланнаго Тѣнью, Гамлетъ прежде всего долженъ позаботиться о томъ, чтобы это открыт³е осталось тайною для всѣхъ. Этимъ объясняется его требован³е клятвы со стороны Горац³о и Марцелло. Многократный голосъ Тѣни изъ-подъ земли, пугающ³й его друзей и заставляющ³й перемѣнить нѣсколько разъ мѣсто клятвы, какъ бы подтверждаетъ необходимость этой тайны. Въ то же время y Гамлета уже созрѣваетъ планъ прикинуться сумасшедшимъ. Ему необходимо отвлечь вниман³е окружающихъ отъ истинной причины того душевнаго возбужден³я, разлада и унын³я, которые имъ теперь овладѣли. Сумасшеств³е для него маска, чтобы скрыть свою тайну, и въ то же время оно - средство облегчать душу, говоря непонятными намеками о томъ, что его всецѣло занимаетъ.

   Подъ маской безумнаго, Гамлетъ старается прежде всего выполнить свое обѣщан³е, данное Тѣни:

  

   Мнѣ помнить? Да, съ страницъ воспоминанья

   Всѣ пошлые разсказы я сотру,

   Всѣ изреченья книгъ, всѣ впечатлѣнья,

   Минувшаго слѣды, плоды разсудка

   И наблюден³й юности моей.

  

   Любовь къ Офел³и, какъ самое свѣтлое впечатлѣн³е юности, Гамлетъ считаетъ теперь несовмѣстимой съ той великой задачей мщен³я, которая должна всецѣло владѣть "книгой его сердца", "безъ примѣси другихъ, ничтожныхъ словъ". Съ растерзанной душой идетъ онъ въ комнату Офел³и и безмолвно прощается съ нею навсегда. Пусть она думаетъ, что онъ сошелъ съ ума; тѣмъ легче перенести ей горе.

   О характерѣ Офел³и писано много, но никто не опредѣлилъ его лучше Бѣлинскаго. "Представьте себѣ - говоритъ нашъ критикъ - существо кроткое, гармоническое, любящее, въ прекрасномъ образѣ женщины, существо, которое совершенно чуждо всякой сильной потрясающей страсти, но которое создано для чувства тихаго, спокойнаго, но глубокаго, которое не способно вынести бурю бѣдств³й, которое умретъ отъ любви отверженной, но умретъ не съ отчаян³емъ въ душѣ, a угаснетъ тихо, съ улыбкою и благословен³емъ на устахъ, съ молитвою за того, кто погубилъ его, угаснетъ, какъ угасаетъ заря на небѣ въ благоухающ³й майск³й вечеръ: вотъ вамъ Офел³я! Это не юная, прекрасная и обольстительная Дездемона, которая умѣла отдаться своей любви вполнѣ, навсегда, безъ раздѣла и въ старомъ и безобразномъ маврѣ умѣла полюбить великаго Отелло; не Дездемона, для которой любовь сдѣлалась чувствомъ высшимъ, поглотившимъ всѣ друг³я чувства и привязанности; не Дездемона, которая на слова своего престарѣлаго и нѣжно любимаго ею отца: "выбирай между имъ и мною!" при цѣломъ сенатѣ Венец³и сказала твердо, что она любитъ отца, но что мужъ для нея дороже; которая, наконецъ, умирая, сама себя обвиняетъ въ своей смерти и проситъ оправдать ее передъ супругомъ. Нѣтъ, не такова Офел³я; она любитъ Гамлета, но въ то же время любитъ отца и брата, и для ея счастья недостаточно жизни въ одномъ Гамлетѣ, ей еще нужна жизнь и въ отцѣ, и въ братѣ. Простодушная и чистая, она не подозрѣваетъ въ м³рѣ зла; ей нѣтъ нужды до Полон³я и Лаэрта, какъ до людей; она ихъ знаетъ и любитъ, одного - какъ отца, другого - какъ брата. Въ сарказмахъ Гамлета, обращенныхъ къ ней, она не подозрѣваетъ ни измѣны, ни охлажден³я, a видитъ сумасшеств³е, болѣзнь - и горюетъ молча. Но когда она увидала окровавленный трупъ своего отца и узнала, что его смерть есть дѣло человѣка, такъ нѣжно ею любимаго, она не могла снести тяжести этого двойного несчаст³я, и ея страдан³е разрѣшилось сумасшеств³емъ.

   Вполнѣ понятны тѣ сарказмы, которыми осыпаетъ Гамлетъ Офел³ю въ сценѣ, когда король и Полон³й подслушиваютъ ея разговоръ съ нимъ (Д. III, сц. 1): его до глубины души возмутила малодушная измѣна Офел³и, ставшей на сторону его враговъ и сдѣлавшейся послушнымъ оруд³емъ въ ихъ рукахъ.

   Только Офел³я и Полон³й считаютъ Гамлета сумасшедшимъ, другихъ же его притворство не обманываетъ. Клавд³й отлично понимаетъ его состоян³е:

  

   Любовь? О, нѣтъ: онъ не любовью боленъ

   Его слова хотя немного дики,

   Но не безумны. У него на сердцѣ

   Запало сѣмя; грусть его взраститъ,

   Оно взойдетъ - и плодъ опасенъ будетъ.

  

   Такимъ образомъ притворное сумасшеств³е Гамлета не только не достигаетъ своей цѣли, но и отвлекаетъ его отъ прямой его задачи. Подъ удобной маской безумнаго онъ громитъ и обличаетъ, преслѣдуетъ сарказмами и негодован³емъ всѣ недостатки и пороки окружающихъ, a оставаясь наединѣ, такъ же горячо громитъ самого себя за бездѣйств³е, за безплодную трату времени.

   Не имѣя доказательствъ виновности короля, Гамлетъ придумываетъ испытать его при помощи театральнаго представлен³я. Мысль его удается, какъ нельзя лучше, и y Гамлета не остается уже никакихъ сомнѣн³й въ преступности Клавд³я. Но это представлен³е открываетъ и Клавд³ю глаза на Гамлета и его тайные замыслы. Съ этого момента борьба между ними начинается не на жизнь, a на смерть. У короля созрѣлъ уже планъ отправить Гамлета въ Англ³ю и умертвить тамъ, a Гамлетъ весь полонъ мыслью объ уб³йствѣ короля:

  

   Вотъ часъ духовъ! Гробы стоятъ отверсты,

   И самый адъ на м³ръ заразой дышетъ.

   Теперь отвѣдать бы горячей крови,

   Теперь ударъ бы нанести, чтобъ дрогнулъ

   Веселый день...

  

   И тѣмъ не менѣе, случайно заставъ короля наединѣ молящимся, онъ не поражаетъ его, такъ какъ не желаетъ "отправить злодѣя на небеса". Его воображен³е живо рисуетъ ему загробныя страдан³я отца, который былъ "убитъ во цвѣтѣ грѣховъ, безъ покаянья, безъ исповѣди и безъ тайнъ святыхъ". Не пустая отговорка, a глубокое убѣжден³е, что онъ долженъ воздать Клавд³ю тѣмъ же, удерживаетъ его руку.

   Но, упустивъ удобный моментъ мести, Гамлетъ, вслѣдъ за тѣмъ, совершаетъ новую роковую ошибку: думая поразить короля, онъ убиваетъ Полон³я. Результатомъ этой ошибки является заключен³е Гамлета подъ стражу и принудительное отправлен³е его въ Англ³ю. Во время пути онъ долженъ проявить всю свою энерг³ю и находчивость, чтобы спастись отъ смерти, которая ждала его въ Англ³и. Случайная схватка съ пиратами приводитъ его снова въ Дан³ю. Для исполнен³я мести ему остается небольшой промежутокъ времени до того момента, какъ изъ Англ³и придетъ вѣсть объ участи Розенкранца и Гильденштерна.

   Король самъ ускоряетъ развязку, задумавъ вѣроломное уб³йство Гамлета, и, отягченный новыми преступлен³ями, падаетъ подъ рукою мстителя.

   Мщен³е совершилось, но какою дорогою цѣною досталось оно Гамлету! Простившись со свѣтлымъ идеализмомъ юныхъ лѣтъ, онъ извѣдалъ всю бездну мрачнаго и безотраднаго разочарован³я, потерялъ вѣру въ жизнь и людей, испыталъ весь трагизмъ глубокаго душевнаго разлада и невыносимыхъ нравственныхъ мучен³й, которыя истерзали его чистое и благородное сердце. И все же онъ не впалъ въ апат³ю, не отказался отъ исполнен³я тяжкаго долга, возложеннаго на него судьбою. Какъ честный воинъ, палъ онъ въ неравной борьбѣ противъ окружавшаго его зла, насил³я и неправды.

   Гамлетъ сдѣлался навсегда высокохудожественнымъ и универсальнымъ типомъ благороднѣйшаго идеалиста, входящаго въ столкновен³е съ суровою дѣйствительностью и изнывающаго въ тяжелой борьбѣ противъ несовершенствъ жизни, разбившей всѣ его лучш³я вѣрован³я и идеалы. Вотъ почему его разочарован³е, его сомнѣн³я и колебан³я, его душевный разладъ говорятъ такъ много и такъ краснорѣчиво всякому современному человѣку, который, не замыкаясь въ эгоистичномъ кругѣ личныхъ интересовъ, принимаетъ горячо къ сердцу интересы общественные, идеалы добра и справедливости.

  

  

   Съ нѣмецкой поры "бурныхъ стремлен³й" "Гамлегтъ" началъ оказывать замѣтное вл³ян³е на европейскую литературу. Боровшаяся за новые идеалы въ области литературы и жизни молодежь этой эпохи чувствовала въ Гамлетѣ что-то родное, близкое себѣ. "Гамлетъ и его монологи - разсказываетъ Гете въ своей автоб³ограф³и - наполняли всѣ юные умы. Главныя мѣста всяк³й зналъ наизусть и охотно цитировалъ ихъ, каждый считалъ себя вправѣ быть въ столь же меланхолическомъ настроен³и, какъ датск³й принцъ,- хотя ему не являлось никакого привидѣн³я и не приходилось мстить за отца-короля". Въ произведен³яхъ выдающихся талантовъ этого пер³ода, съ Гете и Шиллеромъ во главѣ, можно указать массу отголосковъ внимательнаго изучен³я шекспировской трагед³и. Если въ "Вильгельмѣ Мейстерѣ" Гете далъ, какъ мы видѣли замѣчательное объяснен³е Гамлета, то въ своихъ юныхъ произведен³яхъ, относящихся по исполнен³ю или по замыслу къ эпохѣ "бурныхъ стремлен³й", онъ вдохновлялся образомъ Гамлета для собственныхъ поэтическихъ создан³й. Въ Вертерѣ, воплотившемъ въ себѣ эпоху "бури и натиска" съ ея сентиментальной и скорбной стороны, есть нѣкоторыя несомнѣнныя гамлетовск³я черты. По справедливому замѣчан³ю Куно Фишера, въ Вертерѣ изображенъ такой же крутой переходъ отъ юношескаго свѣтлаго идеализма къ мрачному разочарован³ю, какъ и въ Гамлетѣ, причемъ нѣкоторыя фразы сентиментальнаго героя XVIII в. являются почти буквальнымъ повторен³емъ знаменитыхъ тирадъ датскаго принца.

   При создан³и "Фауста" Гете черпалъ свое вдохновен³е отчасти изъ того же неистощимаго источника. Отношен³я Фауста къ Гретхенъ поразительно напоминаютъ отношен³я Гамлета къ Офел³и. Въ обоихъ случаяхъ изображается оканчивающаяся трагически любовь человѣка высокой умственной культуры къ простодушной и симпатичной молодой дѣвушкѣ. Какъ Офел³я лишается отца отъ руки любимаго человѣка, такъ Гретхенъ теряетъ мать по винѣ Фауста. Братья обѣихъ дѣвушекъ, Лаэртъ и Валентинъ, сражаются на поединкѣ съ виновниками ихъ несчастья. Подобно Офел³и, Гретхенъ кончаетъ сумасшеств³емъ. Наконецъ, извѣстная пѣсенка безумной Офел³и о днѣ св. Валентина почти буквально повторяется въ "Фаустѣ" устами Мефистофеля.

   Гамлетъ и Фаустъ - родные братья по духу. Ихъ различ³е объясняется различнымъ характеромъ эпохъ, къ которымъ они принадлежали; кипучаго и цвѣтущаго возрожден³я, съ его жизнерадостнымъ восторгомъ и первымъ еще мимолетнымъ проявлен³емъ "м³ровой скорби" - съ одной стороны, и зрѣлаго, изнывающаго "подъ бременемъ познанья и сомнѣнья" девятнадцатаго вѣка, съ его широкими задачами и мучительными противорѣч³ями - съ другой.

   Байроновск³е разочарованные страдальцы - духовныя дѣти Фауста и прямые потомки Гамлета. Подъ ихъ демоническою и суровою внѣшностью скрывается мягкое сердце идеалиста, доведеннаго до отчаян³я зрѣлищемъ неустройствъ общественной и индивидуальной жизни. У французскихъ романтиковъ и въ особенности y Мюссе мы не рѣдко встрѣчаемъ отголоски гамлетовскаго типа. Особенное значен³е пр³обрѣлъ Гамлетъ, какъ мы видѣли, въ нѣмецкой литературѣ сороковыхъ годовъ, сдѣлавшись символомъ нѣмецкаго народа, энергичнаго въ области мысли и бездѣйственнаго на поприщѣ государственной жизни. Въ нашей литературѣ гамлетовск³й типъ нашелъ себѣ широкое распространен³е и воплотился въ разнообразнѣйшихъ видахъ и формахъ, начиная отъ вдохновенныхъ Рудиныхъ и кончая измельчавшими "Гамлетами щигровскаго уѣзда".

   Для избранныхъ представителей культурнаго общества XIX вѣка, серьезно задумывавшихся надъ мучительными проблемами жизни и нерѣдко изнывавшихъ въ безплодныхъ порывахъ къ идеаламъ истины, добра и свѣта, обаятельный образъ несчастнаго Гамлета всегда являлся вѣрнымъ зеркаломъ, въ которомъ они находили черты своей нравственной природы, своихъ стремлен³й, душевныхъ мукъ и разочарован³й. Близкое духовное родство типа Гамлета съ человѣкомъ нашего времени прекрасно отмѣтила знаменитая романистка Жоржъ Зандъ въ слѣдующихъ словахъ: "Скажи мнѣ, бѣдный Гамлетъ, что за причина твоей безъисходной скорби и отчего твои жалобы такъ больно отдаются въ сердцѣ современнаго человѣка? Неужели только оттого, что y тебя убили отца, и ты не имѣешь силъ отмстить за него? Не выражаются ли въ твоихъ страдан³яхъ муки чистой души, погибающей въ борьбѣ съ испорченнымъ м³ромъ? Твоя скорбь - наша скорбь,- и въ этомъ лежитъ источникъ нашей симпат³и къ тебѣ".

   Не съ меньшимъ энтуз³азмомъ обращается къ Гамлету, уже на рубежѣ новаго вѣка, извѣстный критикъ Брандесъ: "Мы любимъ тебя, какъ брата! Твоя печаль - наша печаль, твое негодован³е - наше негодован³е, твой гордый умъ отмщаетъ за насъ тѣмъ, кто наполняетъ землю своимъ пустымъ шумомъ и кто властвуетъ надъ нею. Намъ знакома твоя же мучительная скорбь при видѣ торжества лицемѣр³я и неправды, и, увы! своя еще болѣе страшная пытка, когда ты чувствовалъ, что перерѣзанъ въ тебѣ нервъ, претворяющ³й мысль въ побѣдоносное дѣло".

   Общечеловѣческое значен³е Гамлета безсмертно. Изъ всѣхъ образовъ, созданныхъ ген³емъ величайшихъ поэтовъ, онъ наиболѣе обладаетъ тою тайною, которая дѣлала такимъ обаятельнымъ краснорѣч³е Рудина: ударяя по однѣмъ струнамъ сepдецъ, онъ заставляетъ смутно звенѣть и дрожать всѣ друг³я.