Шуф Владимир Александрович - Статьи и некрологи, посвященные В.А. Шуфу

  

   Пять-шесть искуснейших пловцов,

   Известных в целом околотке,

   Стояли в простынях на лодке,

   И каждый был из них готов,

   Священным рвеньем, верой полный,

   Нырнуть в застынувшие волны

   И крест схватить наперебой,

   Когда он, встреченный пальбой,

   Здесь будет вынесен народу

   И с пеньем клира брошен в воду.

   На лодке, в холст закутав стан,

   Среди пловцов стоял Баклан,

   Тая волненье и тревогу,

   На скользкий борт поставив ногу.

   Вот дальний звон колоколов

   Раздался мерно, тронул воду...

   И обернулся ряд голов.

   Пронесся говор по народу,

   И крестный ход в блистанье риз

   С холма от храма сходит вниз.

   Священник стал у вод залива,

   Крест позлащенный бросил он,

   И грянул залп со всех сторон,

   И эхо гор, как грохот взрыва,

   Промчало залп во все концы,

   И в воду бросились пловцы.

   И холодом, и дрожью полны,

   Баклана охватили волны.

   Опередив других, рукой

   Рассек он плещущую воду,

   И крест из глубины морской

   Он вынес к шумному народу (26).

  

   В отличие от очерков Куприна, крещенский обряд воспроизводится со всеми атрибутами церковной праздничности, вместе с атмосферой религиозного одушевления, охватившего народ. И это не случайно: христианская обрядность несет в себе огромное морально-нравственное содержание, которому суждено предопределить развитие сюжета и судьбу героев. Сюжетообразующая роль обряда крещения подчеркивается и тем, что его описание приводится с незначительными вариациями дважды. Узнав об измене жены, Мавромихали решается на смертельную схватку с молодым соперником в морской пучине. Происходит это опять-таки на Крещенье во время доставания креста. Ввиду сильного мороза ряды состязателей поредели: за крестом ныряли только Баклан и Мавромихали. По сути дела, Мавромихали решается на суд Божий: здесь, в пучине, над святым крестом, должен победить тот, кто прав перед Богом.

   Баклан бросается в ледяную пучину, рука его уже тянется к кресту, обвитому морской травой, как злобный, воспаленный взор соперника впивается в него.

  

   Так в море смелый водолаз

   На ловле жемчуга порою,

   Прельстившись раковин игрою,

   Встречает вдруг, взглянув назад,

   Вблизи акулы хищный взгляд.

   И ближе все глаза сверкали

   Сквозь зелень волн, и наконец

   Рукой, как опытный пловец,

   Рассек волну Мавромихали

   И, прянув вниз, рукой другой

   Обвил Баклана стан нагой.

   Напрягшись, с сжатыми губами,

   Ему уперся в грудь руками

   Баклан, и с плеском и борьбой

   Безмолвный завязался бой.

   Сплетясь подобно двум полипам,

   Они друг друга иногда

   Давили горло, и тогда

   Им в рот и ноздри, вместе с хрипом

   Врывалась мутная вода.

   О, это были уж не люди! -

   Два краба, пара злых акул.

   Один всплывал, другой тонул,

   Мутился взгляд, спирались груди...

  

   Отвлечемся от ритмики и стилистики поэмы, явно повторяющей соответствующую сцену схватки Мцыри с барсом. Главное - в самом способе разрешения конфликта, который, как уже было отмечено, предопределен идеей "Божьего суда".

   В христианской средневековой Европе "Божий суд" являлся распространенным явлением, что нашло отражение в последующей романтической традиции преданий, легенд, народных баллад и поэм (см., к примеру, знаменитую "Песнь о Роланде"). Победитель рыцарского поединка получал моральное оправдание как лицо, на чьей стороне была божья защита. И тут перед автором поэмы В.

   Шуфом встала сложная проблема: на чьей же стороне должна быть победа?

   На чьей стороне нравственная правда и право жить дальше? На стороне черствого, бездушного, но законного перед Богом и людьми старого мужа, или на стороне молодого любовника, чья беззаконная связь с замужней женщиной самоочевидна? Шуф, с самого начала сделавший акцент на незыблемость христианских нравственных ценностей, что подчеркнуто возвышенно-торжественным описанием крещенского обряда, оказался несвободен в разрешении финала: финал предопределен задолго до его фактического свершения. Победит законный муж...

  

   В ушах Баклан уж слышал шум,

   Дыханья нет, мутился ум...

   В последний раз рванувшись дико,

   Хотел он крикнуть, - нету крика!

   И без сознания на дне

   Он распростерся в глубине (27).

  

   Хладный труп его, с венком зеленых водорослей на бледном челе, рыбаки увидели уже далеко в море...

   Вполне возможно, учитывая самоочевидную слабость финала, Чехов, и сам не раз мучительно бившийся над проблемой разрешения концовок (герою приходится или стреляться, или жениться), признал поэму Шуфа "всплошь глупой". Тем не менее, нельзя не признать смелость автора в использовании уникального Крещенского обряда балаклавских греков для создания крупного поэтического произведения.

   Чехов не дожил до первой русской революции. Шуф вместе со своими единомышленниками встретил ее в штыки. Можно проследить, как суворинская закваска постепенно отравляла сознание Шуфа. Идея "здравомыслия", которую Суворин в свое время пытался привить Чехову, здесь нашла питательную почву. Герой романа "Сварогов", столичный журналист, одержим теми же идеями, что и суворинский Адашев ("Татьяна Репина"): он видит в прессе "четвертую власть" и использует ее для борьбы с "либерализмом" и засилием "жидов".

   В 1905 году в России вышли в свет печально известные "Протоколы сионских мудрецов", где "жидомасонские" замыслы о мировом господстве были связаны с библейскими и церковными пророчествами о наступлении Антихриста. Под наступлением Антихриста понималась близкая возможность революции в России 28. Откликом на "Протоколы" и революцию 1905 года явился роман Шуфа "Кто идет?" (1907 г.). Он вышел с посвящением Вел. кн. К. Романову. События русско-японской войны здесь увязаны с событиями декабря 1905 года: всюду трупы и кровь, низкие инстинкты толпы, в которой под влиянием тягостных событий развивается паранойя, маниакальная страсть к разрушению.

   Герой романа, гвардейский офицер, прошедший через бои в Манчжурии, командует эскадроном казаков, разгоняет забастовки и демонстрации. Он убежден, что идеи свободы, равенства, братства породили в массах "только злобу, вели к террору и убийствам". Это "отравленная красота, опоившая мир кровью" 29. Что же спасет империю, спасет Россию? Тут Шуфу и пригодилась старая суворинская идея закрытого тайного общества из романа "В конце века. Любовь". Армия должна стать орденом рыцарей, Братством Тамплиеров во имя спасения христианских ценностей и царского режима (30).

   Финальные картины рисуют образ этих пламенных патриотов-кавалергардов, марширующих по Невскому проспекту: "Казалось, что в блеске мечей и лат проходило крестоносное рыцарство, готовое на новые подвиги <...> Никто не знал, что готовит завтрашний день, но гвардия была на страже, как часовой, окликающий посту своем: "Кто идет?" <...> В золоченых кирасах отражалось лучезарное солнце, и мне чудилось, что я снова слышал призыв Архистратига: "Прими оружие и щит и восстань в помощь Мою!" (31).

   Чем все это на самом деле закончилось, хорошо известно.

   Итак, начав свою биографию как романтический "поэт в красной рубахе", как поклонник Антона Чехова, Владимир Шуф в конечном итоге пришел к апологии "черной сотни", шовинизма и монархизма. Мелиховский инцидент 1892 года, когда Чехов резко отрицательно отнесся к поэме "Баклан", конечно, не был случаен. Гнев писателя вызвала, скорее всего, не столько "глупость" поэмы, сколько личность самого Шуфа, в котором уже проступали черты "нововременца". Характерная деталь: именно в 90-х годах Шуф публикует серию стихотворений с посвящениями сыновьям Суворина, Виктору Буренину, Энгельгардту...

   Умер Владимир Александрович Шуф в 1913 году в Ялте. Здесь он лечился от сильной простуды, полученной на автопробеге "Санкт-Петербург - Персия". Похоронен был на Поликуровском кладбище. Могила его потеряна (32). Архив разграблен и частично находится в фондах Ялтинского объединенного историко-литературного музея.

  

  

   1. Рынкевич, Владимир. Ранние сумерки. Роман. М: Армада, 1998. С.31.

   2. См.: Шалюгин Г.А. Крымские реалии в поэме В. Шуфа "Баклан" // 150 лет Керченскому музею древностей. Материалы научной конференции. Керчь. 2001; Шалюгин, Геннадий. "Лежит у моря Балаклава...".Крещенский обряд балаклавских греков в зеркале русской литературы // Севастополь. Альманах. 2001. No 14(1); Шалюгин Г.А. Крещенский обряд балаклавских греков в зеркале русской литературы // Христианство на Южном берегу Крыма. Материалы Крымской научно-практической конференции (24 ноября 2000 г.). Ялта, 2002; Пятков, Григорий. Возвращение Владимира Шуфа. // Крымская газета, 2003, 7 февраля; Пятков, Григорий. Вернувшийся из забвения: Владимир Шуф и его судьба.// "Черное море". Литературно-художественный журнал. Симферополь. 2003. No 1.

   3. Мурьянов М.Ф. О символике чеховской "Чайки" // Чеховиана. Полет "Чайки". М.-Наука. 2001. С.210-11.

   4. Надсон С.Я. Стихотворения. Изд. 26. СПб., 1912. C.LXX.

   5. Шуф В.А. Письмо к М.В.Ватсон от 23 сентября 1887 г. РО ИРЛИ, ф.402, оп. 2, ед.хр. 616, л. 4.

   6. Энциклопедический словарь Т-ва "Бр. А.и И. Гранат и Ко". Изд. 7. Том 11. Спб. С.733-34.

   7. Шуф В А. Письмо к В.С. Соловьеву от 16 июня 1892 г. ИРЛИ, р.З, оп.1, No 2518, л. 2.

   8. К.Р. Критический разбор книги В. Шуфа "В край иной". Из трудов разряда изящной словесности Императорской академии наук. СПб., 1907. С. 7, 36.

   9. Шуф В. А. Письмо к М.В.Ватсон от 10 июня 1890 года. ИРЛИ, ф.402, оп.2, ад. хр.616. л. 34.

   10. Шуф, Владимир. Гекзаметры. СПб., 1912. С. 174.

   11. Литературное наследство. Т.68. М., 1960.С. 523-26.

   12. Литературное наследство. Т.87. М., 1977. С.308-310.

   13. Русский литературный процесс и русская журналистика конца Х1Х-начала XX века. 1890-1904. М.: Наука. 1982. С. 236, 258.

   14. Литературное наследство. Т.87. С. 310.

   15. Шуф, Владимир. Могила Азиза. СПб., 1895. С. XI-XII.

   16. Шуф Владимир. Гекзаметры. СПб.. 1912. С. VII-VIII.

   17. Борей. Сварогов. Роман в стихах. СПб., 1898. С.218-19, 214-15.

   18. Мурьянов М.Ф. УК. соч. С. 211.

   19. Наследие Эллады. Энциклопедический словарь. Сост. Ю.И.Сердериди. Краснодар, 1993. С. 164.

   20. Марков, Евгений. Очерки Крыма. СПб.-Москва, 1902. С.335.

   21. Шавшин Владимир. Балаклава. Симферополь: Таврия, 1994. С. 28.

   22. Вербицкая А.В., Михайлова С.В., Омелай В.В. Незнакомка.

   Неизвестные факты крымского периода жизни и творчества А.С.Пушкина // Слово о Пушкине. Материалы Пушкинского общества Украины. Киев: Логос, 1999. С. 95.

   23. Гермоген, епископ. Таврическая епархия. Псков, 1887. С. 441.

   24. Куприн А.И. Собр. соч. В 9 т. Т.9. М.: Правда, 1964. С. 140-41.

   25. Там же. С. 142. 26. Там же. С. 142,145.

   27. Шуф, В. Баклан. Поэма // Вестник Европы. 1892, август. Т. 4. С. 489-90, 28.Нилус С. На берегу Божьей реки. Записки православного. СПб., 1996. С. 549- 550.

   29. Шуф, Владимир. "Кто идет?" Вильборг, 1907.С. 249.

   30. Там же. С.255.

   31. Там же. С. 255.

   32. Сошин, Геннадий. "Они жили в Ялте". Справочник о деятелях культуры дореволюционного периода. Рукопись. Ялта, 1967. С. 138-140. Биографические сведения о В.А. Шуфе (с неточностями) приведены автором со слов дочери поэта. Н.В. Шуф.

  

  

  

  

   Дымок отечества... отрадный Ливадьон -

   И домик Шуфа - сладостная горечь

   На углях прошлого... да было ли оно?

   Бывало... "Кто там? Вы, Владимир Анатольич?

   Вот, накормлю зверей... Пушинка, Тавр, Шишуга",

   Кошачий, книжный мир жеманно-грациозный.

   "Который час? Который век? - шепчу, -

   Двенадцать? Боже мой, как поздно..."

  

   И, поздний гость в несдавшемся былом,

   Впиваюсь взглядом в слепнущие лица,

   В страстей былых поблекшие страницы,

   В поблекший сад за слепнущим окном...