Шулятиков Владимир Михайлович - М. К. Добрынин. В. М. Шулятиков (Из истории русской марксистской критики)

шет:

   При подобной вариации процесс абстрагирования "страдания" совершает громаднейший поступательный шаг. Бледный и без того фантом становится почти незримым. Общественные классы некогда заменялись в изображении поэтов внеклассовым обществом страдающих, классовая борьба - "страданиями". Затем "страдания" последовательно утрачивали свой острый характер, превращаясь в "темное" начало, "хаос", игру "антитез", бессильное "томление". Однако при всех их превращениях некоторая отдаленная связь между ними и исходной точкой абстракции как-никак сохранялась. Теперь абстракция начинает отправляться уже от производного ряда понятий, уже от абстракции - "страдания страданий"⁴⁷.

  

   ⁴⁷ "Этапы новейшей лирики", стр. 142.

  

   Таким образом, упрек в лапидарности, вульгаризации с этой стороны отпадает сам собой, он попросту принесен со стороны. Пытаясь взять литературу как результат отношения к жизни той или иной социальной ячейки, В. Шулятиков не всегда верно устанавливал тот характер и направление деятельности, которые обусловлены производственным положением социальной ячейки. Тут у него были ошибки, но кто же не ошибается? Для нас важны не его ошибки при исследовании конкретного материала, а его верная методологическая установка. Важно подчеркнуть верную сторону мысли, так как об ошибках говорилось достаточно.

   Но гони природу а дверь, она взойдет, в окно: молодые беллетристы и поэты, занимаясь строительством "обманов", возвышающихся над миром действительности, всеми своими произведениями говорят лишь об одном. Увлекаются ли они своими "свободными" полетами фантазии, занимаются ли созерцанием "тайны" мировой науки, решают ли они сложнейшие психологические загадки, создают ли они самые, причудливые настроения, - они неизменно лишь подчеркивают "страхи" интеллигентского пролетариата за свое существование.⁴⁸

  

   ⁴⁸ "Восстановление разрушенной эстетики", стр. 73-74.

  

   Тут как раз налицо эти две стороны мысли. Противопоставляя свой метод реальной критики таким критикам, как Скабичевский, Неведомский и др., В. Шулятиков часто, увлекаясь, перегибал палку в объяснении характера деятельности тех или иных социальных групп. Но путь его, повторяем, был во многом верен.

   История лирики для него "есть история поучительной, постепенно совершившейся социальной дифференцировки, идеологическая иллюстрация процесса сложения буржуазного общества, укрепления его на завоевываемых позициях"⁴⁹.

  

   ⁴⁹ "Этапы новейшей лирики", стр. 151.

  

   Если история лирики есть история сложения буржуазного общества, то ее мотивы есть мотивы буржуазии. Но В. Шулятиков далек от той мысли, что раз это буржуазия, то ничего иного кроме буржуазных мотивов и образов в ее творчестве нет и не может быть. Он понимает, что класс может брать и изображать другую среду, но когда?

   Отречение буржуазии от собственной культуры и усвоение ею культуры, созданной другим классом, нельзя понимать в буквальном смысле: заявляя о своих аристократических "симпатиях", в частности воскрешая художественное credo романтизма, буржуазия тем самым не выдает себе форменного и безусловного testimonium paupertatis, не совершает акта заимствования чего-то совершенно чужого, не являющегося органическим продуктом ее собственной деятельности. Всякие заимствования могут иметь место только там, где они вытекают из реальных интересов заимствующего класса. Когда речь идет о различных реставрациях и воскрешениях, центр тяжести вопроса заключается не в том, что известная общественная группа берет нечто у другой группы, фигурировавшей некогда на исторической сцене, а в том, что среди первой группы развились известные тенденции, делающие возможным утилизацию старых идеологических форм. Другими словами, эти старые формы важны не сами по себе, а как отражение "нового", отражение "материальных" наслоений текущей жизни⁵⁰.

  

   ⁵⁰ "Неаристократическая аристократия", - стр. 153. Подчеркнуто везде мною. - М.Д.

  

   Как может быть понята эта цитата в общем контексте критики В. Шулятикова? - Она несомненно говорит о том, что класс обращается к старому, берет из него, - отрекается от себя и т. д. Но все это не стирает его классовой сущности, так как все эти заимствования объясняются из характера деятельности класса. Не самый факт их наличия, а то, почему они имеются налицо, - вот что должно характеризовать классовость литературы. Отсюда, например, понятно, что причины, зарождения и зарождения аристократических мотивов в буржуазной атмосфере надо искать в условиях и характере деятельности буржуазии.

   "Без сомнения, - пишет В. Шулятиков,- всякий класс, потерпевший "на жизненном пиру" неудачу, должен воспользоваться черными топами для своих идеологических построений, но отсюда еще не вытекает, чтобы "мрачная" идеология была монополией только такого рода классов. "О тьме", "туманах", могилах и смерти могут говорить представители класса, вовсе не думающего в данный момент погружаться во мрак "ничтожества" или "небытия", а напротив, занимающего или собирающегося занять "на жизненном пиру" первое место. Конечно, тот, кому улыбается счастье, не станет рядиться при обычных условиях в траур, а предпочтет праздничные одежды. Но возможны и иного сорта случаи. "Могилы" и "смерть" могут для известной общественной группы сыграть роль символов, указывающих на путь, по которому она приближается к победе. С таким именно случаем мы имеем дело сейчас⁵¹.

  

   ⁵¹ "Неаристократическая аристократия", стр. 158. (Подчеркнуто везде мною - Д.М.)

  

   Тут В. Шулятиков блестяще показал, как глубоко он понимает связь искусства с его подпочвой, и не стремится сделать умозаключение от экономики прямо к идеологическому состоянию. Он очень тонко прослеживает, как социально-экономическая закономерность говорит, на языке литературы.

   Итак, по вопросу о субъекте творчества В. Шулятиков считает, что таким субъектом всегда является тот или иной класс, что искусство рождается в результате отношения класса к действительности, что характер отношения класса, а стало быть и искусства, обусловлен положением класса в общественном производстве. Следовательно, социально-экономическая закономерность говорит на языке литературы через класс. Чем же направляется практическая деятельность класса, что определяет ее характер? - В. Шулятиков стремится во всякой форме идеологии отыскать экономический интерес, который и есть основная пружина деятельности класса. Прежде всего, что такое экономический интерес? Как его понимает В. Шулятиков? Нужно заметить, что понятие экономического интереса у В. Шулятикова весьма расплывчата и не всегда употребляется им в одном смысле. Там, где всю деятельность класса он сводит к утверждению, будто бы класс ничего не знает кроме защиты своих экономических интересов, там он делает ошибку, так как часть принимает вместо целого, одну сторону отношения - за все отношение. Но там, где под экономическим интересом В. Шулятиков понимает материальные стремления, материальную деятельность, там, где понятие экономического интереса у него поднимается до понятия производственных, экономических отношений, там В. Шулятиков конечно прав. Таким образом, самая ошибка В. Шулятикова носит относительный характер. Экономический интерес как непосредственная, ближайшая цель класса конечно всегда присутствует в установке его практической деятельности. Материальная производительная деятельность людей движется прежде всего его интересом,- интересом, понимаемым не как определенная форма сознания, сознание индивидом выгодности того или иного положения, а интересом как необходимой движущей силой, вырастающей из того, чтобы жить, из того, чтобы иметь возможность "делать историю". Производство самой материальной жизни, производство средств, необходимых для удовлетворения самых насущных потребностей в еде и питье, жилище и одежде и т. д., утоляется первым историческим делом людей.

   Это историческое дело является основным условием всякой истории, которое должно быть выполняемо ежедневно и ежечасно еще и поныне, как тысячи лет назад, чтобы сохранить только человека живым⁵².

  

   ⁵² Маркс и Энгельс, Архив, т. I, стр. 219, Гиз, 1928 г.

  

   Отсюда понятно, что в основе деятельности той или иной социальной группы и лежит в первую очередь задача выполнения этого первого исторического дела. Это и есть ее экономический интерес. Таким образом, экономический интерес - это не сознание, не психическое, а это материальная направленность социальной группы, диктуемая самой необходимостью существования вообще. Дело, стало быть, не в том, что выгодно и что нет, а в том, что. необходимо для того, чтобы вообще быть, существовать.

   Отсюда понятый так экономический интерес присутствует в любой практической деятельности социальной группы и составляет центр его материальной деятельности. Однако отождествлять все формы отношения класса к действительности с экономическим интересом было бы уже ошибкой. В. Шулятиков не всегда избегал ее, по справедливость требует заметить, что рядом с ошибками у него же мы имеем и верную установку в этом вопросе.

   Однообразие, неподвижность жизни - могила для таланта; вопрос о таланте, т. е. о профессиональных способностях, является для известной общественной группы центральным фокусом ее интересов; "мещанская жизнь" до последней степени однообразна и неподвижна; отсюда вывод, обязательный для представителя названной группы: "мещанское царство" ужасно прежде всего и главным образом монотонностью своего колорита. Наружная настилка принята за фундамент здания: один из внешних, показателей "мещанской культуры" объявлен ее основой⁵³.

  

   ⁵³ "Теоретические таланты жизни", стр., 190.

  

   В. Шулятиков указывает, что художник руководствуется групповой эстетикой, групповыми интересами, групповым сознанием и т. д., но все это имеет тот смысл, что групповая направленность материальной деятельности обусловливает характер деятельности художественной, идеологической. И в этом утверждении ничего ложного нет. До отождествления двух рядов экономического и идеологического пока еще далеко. До замены производственного принципа принципом, потребления не менее далеко. Если вопрос о профессиональных способностях, о таланте объявляется основным, центральным отношением для определенной общественной группы, то это говорит не о том, что для этой общественной группы выгодно с точки зрения ее потребления центральным считать именно этот вопрос, а о том, что характер материальных отношений общества, положение этой группы в Обществе, ее первое историческое дело, ее экономический, интерес, ее производственные отношения определили, выдвинули в центр ее идеологической жизни, именно этот вопрос, это отношение.

   Не касаясь вопроса о том, верно ли В. Шулятиков определил основное отношение для творчества Чехова, отметим правильность его методологического пути в исследовании. Отыскав основное отношение, В. Шулятиков далее стремится развернуть на его основе понимание всего творчества писателя. Таким образом, основное, отношение социальной, группы к жизни служит для него той абстракцией, которая развертываясь, охватывает всю конкретную действительность. Этот, весьма существенный в общей методологии вопрос: разрешается, им на конкретном материале, что очень важно и может быть полезно и теперь. Нужно подчеркнуть, что, развертывая основное отношение социальной ячейки, В. Шулятиков очень тонко, и метко намечает, и богатство идеологических оттенков и их связь с "маховым колесом" экономики.

   Прослеживая, как основное отношение развертывается на протяжении всего творчества художника, В. Шулятиков разрешал, и другую не менее важную методологическую проблему - проблему монистического понимания творчества писателя. Самый путь анализа показывает характер его монизма. Поскольку В. Шулятиков считал, что художник всегда является выразителем групповых, стремлений и интересов, постольку он должен был проследить, как эти интересы он выражает на всем протяжении своего творчества. Монистичность понимания творчества не в том, что художник способен изображать только свой класс, что попытки изображения другого класса кончаются тем, что он обязательно переоденет их в костюм своего класса, а в том, что во всех созданных образах художник раскрывает отношение своей социальной группы. Это тем более было последовательно у В. Шулятикова, что первой задачей своего анализа он считал отыскание основного отношения. Таким образом, в вопросе о монистическом понимании творчества писателя В. Шулятиков шел в верном направлении. Недостаточная четкость его в этом вопросе объясняется тем, что он недостаточно выяснил, что отношение к миру, данное в художественном творчестве, гораздо шире экономического интереса.. Деятельность класса в области художества определяется тем, что класс состоит в определенных отношениях к природе и обществу, но эта деятельность имеет множество сторон. Рисуя свое отношение к самому себе, к своему прошлому, настоящему и будущему, рисуя свое отношение к природе и другим классам, класс рисует разные картины, создает разные образы и таким путем раскрывает разные стороны своего отношения к действительности. Отсюда ясно, что все разнообразие образов, созданных художником, может быть связано и в действительности связывается единым отношением класса к миру, к действительности.

   Но единое отношение класса к действительности объясняется тем, что он стоит как целое в производственных отношениях к природе и остальному обществу, как мыслящее и чувствующее начало, и в качестве такового, производя свою материальную жизнь, он производит свое мышление и его продукты. Экономические отношения класса определяют характер всей его дальнейшей деятельности. Творчество художника потому и монистично, что оно есть часть деятельности класса, результат его активного отношения к миру, есть форма; раскрытия классом самого себя. Характеризуя положительное во взглядах В. Шулятикова, мы, как заметил читатель, пользовались его работами, главным образом, первого и третьего периодов. Однако, как было подчеркнуто выше, рядом с неверными положениями у него есть и верные мысли в работах второго периода, которые мы и использовали для характеристики его методологических воззрений. Наша работа ни в какой мере не претендует на исчерпывающую полноту "проблемы Шулятикова". Наоборот, мы предполагаем, что дальнейшее исследование, даст возможность уточнить набросанную нами схему развития В. Шулятикова, более подробно характеризовать его в отдельные периоды, выяснить такие вопросы, как "Шулятиков и большевизм" и т. д.

   Сейчас мы остановились на некоторых моментах методологии В. Шулятикова, иллюстрируя их его литературоведческими работами, но и они показывают, что у него много ценного. Мы бросили беглый взгляд на В. Шулятикова-философа, установили корни его ошибок как в философии, так и в литературоведении. Мы связали В. Шулятикова с современностью, пытаясь показать, как верно и насколько далеко шел он в постановке некоторых методологических проблем и насколько неверно к нему отношение, воспитанное косностью мышления и традицией, которую пора пересмотреть. Настоящая статья и является попыткой пересмотра этой традиции.

  

   Примечание: Добрынин М.К. занимался творчеством Шулятикова В.М. по рекомендации Фриче В.М. (Шулятиков В.И.)

  

   ДОБРЫНИН Михаил Кузьмич (23.1.1889, Рославль Смоленской губернии, - 8.7.1955, Москва) - русский и белорусский советский литературовед; доктор филологических наук (1951), профессор Смоленского университета (1924). Преподавал в вузах Москвы и Минска. Секретарь правления СП СССР (1946). Заведующий сектором литературы народов СССР Института мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР; заведующий кафедрой литературы Государственного института театрального искусства им. А. В. Луначарского (1937-55). Занимался главным образом историей литератур народов СССР.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   1