едут Порту на край гибели. Я бы желал, чтоб этой печальной
катастрофы не было. Я приму начальство над войском, чтоб каждую минуту
быть в состоянии выслушивать предложения султана и немедленно остановить
войска, когда сочту это необходимым. Я буду вести войну не по-турецки.
Впрочем, никакое препятствие не заставит меня оставить мое предприятие,
если бы даже последовало падение Оттоманской империи. Без сомнения, это
было бы новое несчастие, ибо я не вижу еще никаких средств восстановить
это здание, если оно рухнет. Но и это важное соображение не остановит меня.
Я не могу себя убедить, чтоб мы успели склонить Порту простыми угрозами
или переговорами. Только пушкою и штыком можно победить сопротивление султана.
Все мои меры уже приняты, и я не могу отступить ни перед каким препятствием.
Убытки, причиненные настоящим положением дел в Одессе, уже простираются
до 20 миллионов рублей. По последним известиям, турки позволяют себе страшные
жестокости в Сербии вопреки Аккерманскому договору; товары лежат без движения
в моих гаванях, потому что Константинопольский пролив заперт для моих кораблей.
У меня в руках материяльные доказательства, что турки хотели воспрепятствовать.миру
моему с Персией в минуту его заключения. Я, однако, успел заключить почетный
мир с Персиею, и если Бог мне поможет в настоящем предприятии, то я заключу
мир с Портою, и все убедятся, что я требую от нее только необходимого для
русской торговли и того, чем я владел по договорам. Я докажу Европе, что
не мечтаю ни о каких завоеваниях, будучи доволен своим положением, как
оно есть".
В конце апреля русские войска перешли Прут. Известно, что результаты
кампании 1828 года не были так удовлетворительны, как надеялись в России,
как опасались в Лондоне и Вене. Здесь, разумеется, были очень рады, а в
Константинополе подняли головы. "Дипломатический гений" счел обстоятельства
благоприятными для начатия своей кампании; он начал внушать о необходимости
для четырех важнейших держав вступиться в войну между Россиею и Турциею,
причем уговаривал английский кабинет действовать на Францию, оттягивая
ее от России, обещая с своей стороны действовать в том же смысле на Пруссию.
Поццо объявил Лаферроннэ, что никогда император не допустит никакого вмешательства
посторонних держав в свои дела с Портою, и французский министр дал решительный
ответ, что Франция отвергает всякое подобное предложение. Осенью был в
Вене возвращавшийся с театра военных действий герцог Мортемар. Меттерних
спросил у него, какое впечатление вынес он о русском войске и о русских
генералах. Мортемар отвечал, что вынес о русской армии самое выгодное мнение.
Меттерних презрительно улыбнулся и сказал: "Вы, французы, позволяете себе
поддаваться блеску; спросите об этом деле нас: мы наблюдаем русских сто
лет; их сила только напоказ, и в эту минуту это верно более, чем когда-либо;
что касается потерь их, то они громадны, Россия нескоро и нелегко от них
оправится".
То же самое было повторено в Париже. 1 декабря австрийский посланник
при французском дворе граф Аппони прочел Лаферроннэ депешу Меттерниха,
где говорилось, что для прекращения Восточной войны необходимо собрать
конгресс из воюющих сторон и главных государств Европы: настоящие обстоятельства
представляют великие удобства для того, чтобы действовать на дух русского
императора; русская армия находится в совершенном разрушении и разложении,
физическом и нравственном; генералы потеряли дух, ссорятся друг с другом.
Император в глубоком унынии; турки увеличивают свои силы и мужество, они
отымут у русских Варну зимою; великий визирь поклялся в этом своею головой
- у него будет 150 000 войска для этой операции; в будущую кампанию 300
000 турок бросятся на русские владения, опустошат все на своем пути.
Разумеется, "дипломатический гений" не верил ни одному слову из всего
этого; но ему нужно было напугать Францию, принудить ее отстать от России
и соединиться с Англиею и Австрией, без чего ни той, ни другой нельзя было
предпринять ничего против России. Герцог Веллингтон также вел атаку на
Карла X. Для успеха дела нужно было переменить настоящее французское министерство,
ибо Лаферроннэ был сильный приверженец русского союза. Влияние Веллингтона,
которого военная слава далеко превышала дипломатическую славу Меттерниха,
было сильнее и тем опаснее для России. Веллингтон выставлял себя охранителем
монархических принципов во Франции с большею умеренностью, чем Меттерних;
но это самое делало его влияние еще опаснее. Французский посланник в Лондоне
князь Полиньяк, приобревший вскоре потом такую печальную известность, был
обольщен Веллингтоном и собственным честолюбием и готовил себе министерское
место. Полиньяк, приехавши на время в Париж, попробовал склонить короля
к соглашению с Англиею и Австриею; но Карл Х остался непреклонен. Он сказал
ему прямо: "Я хочу остаться в союзе с Россиею; если император Николай нападет
на Австрию, то я буду действовать смотря по обстоятельствам; но если Австрия
нападет на Россию, то я сейчас двину войска против первой. Быть может,
война против Австрии мне будет полезна, потому что прекратит внутренние
смуты и займет нацию в широких размерах (en grand), как она желает".
Но если бы даже Франция оказала и более податливости, то это не вывело
бы лондонский кабинет из того затруднения, в какое он был повергнут политикою
Каннинга и тройным договором относительно Греции. Благодая этому договору
Россия, Франция и Англия продолжали считаться союзными державами и по-прежнему
продолжали совещаться. Постоянные выходки Меттерниха против греческого
дела, против Лондонского договора толькораздражали английское министерство,
которое сочло нужным наконец бесцеремонно дать понять хозяину австрийской
политики, что не соответствует дипломатической гениальности толковать одно
и то же попусту, ибо ничто на свете не побудит Англию отклониться от Лондонского
договора, хотя бы она сама считала его досадным промахом; что если Меттерних
хочет действовать с пользою для Австрии, то должен прежде всего употребить
все свое влияние в Константинополе, чтобы заставить турок принять предложение
трех держав относительно Греции, а потом мир между Россиею и Портою уже
легко может быть заключен.
26 декабря 1828 года отправлена была из английского министерства иностранных
дел знаменитая депеша к лорду Коулею, посланнику его британского величества
в Вене. Без сомнения, можно допустить, говорилось в депеше, что русская
кампания сравнительно с ожиданиями императора Николая и его армии и несмотря
на взятие Варны совершенно не удалась. Эта неудача соединена с значительными
потерями всякого рода, потерею лошадей, багажа, военного продовольствия
и - что еще чувствительнее - потерею, по крайней мере временною, репутации
непобедимости, приписываемой русскому войску, может быть, и с излишнею
легкостью. Но остережемся выводить из этого ложное заключение! Эти потери
можно вознаградить, после них можно оправиться. Очевидно, что опасение
несчастий, испытанных русскою армиею, очень преувеличено. Не забудем, что
не было ни одного генерального сражения и что император не испытал никакого
значительного поражения. Были сделаны ошибки в плане кампании и в операциях
относительно перехода Балкан; но ничто нас не уполномочивает предполагать
повторение этих ошибок. Верно также, что ряд случайных препятствий, на
возвращение которых никак нельзя рассчитывать в другую кампанию, останавливал
успехи русского войска. Чрезвычайное поднятие дунайских вод замедлило переход
через реку на шесть недель. Сухость лета была почти беспримерна, а в стране
между Дунаем и Балканами, не имеющей рек и постоянно дурно орошаемой, армия
много потерпела от дурного качества воды и недостатка ее, потому что источники
пересохли. Зима отличалась таким же чрезвычайным характером. Необычайно
жестокие холода начались очень рано и сделали осадные работы невозможными.
Но каковы бы ни были русские потери и какое бы влияние ни оказали причины
естественные и неизбежные, мы сильно б ошиблись, воображая, что император
Николай будет от этого иметь менее средств будущею весною выставить силу,
превосходящую ту, с какою он начал первую кампанию.
И что противопоставит ему султан Махмуд? Он сам, несомненно, обладает
твердостью характера и силою воли в уровень с трудным и опасным положением.
Народ его одушевлен религиозным энтузиазмом, способен на большие пожертвования,
чтобы противиться нападению, по общему мнению несправедливому. В организме
Оттоманской империи могут быть скрыты или мало видимы пружины, значение
которых трудно определить с точностью; но никто не посмеет рассчитывать
на долгое и деятельное сопротивление государства, которое не обладает никакими
финансовыми средствами, которого войска представляют буйную толпу без всякой
дисциплины и которого вся правительственная система состоит в разрушении
и анархии. В депеше предписывалось лорду Коулею обратить внимание Меттерниха
на неизбежные последствия завоевания Турции русскими, на противоположность
между турецкими областями и областями всякого другого европейского государства.
В последних после самых кровавых войн и самых широких завоеваний мир излечивает
все раны. Формы правления изменяются, династии низвергаются или восстановляются,
а состояние общества и действие законной власти остаются нетронутыми. Но
оттоманскую власть, раз разрушив, восстановить невозможно. Каждая провинция
находится в состоянии смут и возмущения не только против верховной власти
султана, но и против всякой власти и всякой собственности. Нельзя хладнокровно
смотреть на ужасы подобной войны; нельзя предвидеть ее конца; верно одно
- что мы достигнем этого конца только после долгих терзаний и смертоубийств.
Известно, как важно для короля поддержание независимости Турецкой империи.
Но каковы бы ни были обязанности и желания на этот счет, теперь, когда
Турция еще существует, вопрос изменяется, если Турецкая империя будет разрушена
и мусульмане изгнаны из Европы; ибо тогда какой государь будет в состоянии
наложить на своих подданных тяжести и пожертвования с целью возвратить
турок в среду христианских народов?
Эти замечания, быть может, склонят австрийское правительство действовать
в том направлении, которое мы считали самым благоприятным для мира, единственным,
которым, как нам кажется, можно его достигнуть. До тех пор пока статьи
Лондонского договора не будут исполнены, Англия и Франция не будут в состоянии
с успехом содействовать ни установлению всеобщего мира, ни сохранению султанского
престола. Что бы ни случилось, они не могут разорвать своих обязательств
и, предположив даже вражду с Россиею, они не будут в состоянии отстать
от своего договора. Венский двор никогда не одобрял начал, на которых постановлен
Лондонский договор, и у нас нет намерения входить здесь в споры о достоинствах
этого договора. Допустим, что заблуждения и несправедливость участвовали
в его происхождении. Если договор был зло, то это зло твердо установившееся,
и такое зло, которого вред увеличивается по мере его продолжения. Если
австрийский министр думает, что предвиденные им затруднения заставят нас
нарушить наши обязательства, то он впадает в роковую ошибку. Его величество
искренне желает независимости и твердости Турецкой империи, но сохранение
собственной чести для него дороже, и, пока обязательства Лондонского договора
будут существовать, его величество не перестанет соблюдать их. Поэтому
главным делом австрийского кабинета должно быть употребление всего своего
влияния в Константинополе, чтобы достигнуть улажения греческого дела, потому
что этим условия Лондонского договора будут исполнены, Англия и Франция
освободятся от их обязательств. Выполнение этого условия облегчит всеобщее
замирение гораздо более, чем попытка произвести прямое сношение Порты с
Россиею. Как скоро Лондонский договор будет исполнен, Франция и Англия
сейчас же будут в состоянии содействовать примирению. Мир будет восстановлен
посредничеством, которое обеспечит его твердость. Император Николай, позволительно
надеяться, согласится покончить распрю с Портою на условиях умеренных.
Заявления его императорского величества и его характер дают полное право
так думать; а если бы случилось иначе, то нетрудно будет указать средства,
которыми Англия и Франция могут добиться условий мира справедливых и приличных.
Так вот что теперь должно быть целию всех усилий князя Меттерниха. Оставя
все свои прежние возражения против Лондонского договора и хлопоча о его
исполнении так же усердно, как бы он был делом австрийского кабинета,
князь даст двум державам возможность содействовать великой цели, в которой
они одинаково заинтересованы.
Тяжело, унизительно было "дипломатическому гению" получить такое внушение,
бесцеремонно говорилось ему, чтобы он бросил свои широковещательные возражения
против Лондонского договора и старался о его исполнении точно так, как
если бы он был творением его рук; бесцеремонно говорилось ему, чтобы он
не рассуждал, а исполнял. Страшное унижение для человека, который любил
выставлять себя руководителем европейской политики, руководителем государей.
Предписание велит стараться об исполнении ненавистного дела, как будто
это дело было его собственное: оскорбительная насмешка! Но делать нечего,
надобно исполнить приказание. Уже и прежде Меттерних отчаивался в возможности
уничтожить Лондонский договор и придумывал, как бы из двух зол выбрать
меньшее, пришел к тому заключению, что гораздо выгоднее совершенно освободить
Грецию из-под власти турок, ограничив ее территорию Мореею и островами,
ибо оставление Греции под властью султана поведет к гарантии, к вмешательству,
причем русское влияние будет господствующим. Меттерних приказывал интернунцию
обращать внимание Порты на то, что вассальная Греция поведет к таким же
хлопотам, как и вассальные Дунайские княжества.
Меттерних должен повиноваться приказанию западной силы; но он, слабый,
поставлен в самое затруднительное положение: западная сила, несмотря на
соперничество, не хочет, не может разрывать с восточною силою. Надобно,
следовательно, умилостивить и другую силу. В Петербург отправляется граф
Фикельмон с письмом императора Франца к императору Николаю и с словесными
объяснениями. Цель этих объяснений состояла в том, чтобы оправдать поведение
Австрии в начале войны; уничтожить неприятные впечатления, которые часто
производило это поведение; отречься от всякой попытки вмешательства между
Россиею и Портою. Средство достигнуть своей цели было употреблено обычное:
указать на революционное движение, господствующее во многих странах, что
грозит великою опасностью в будущем.
Татищев должен был отвечать на это кн. Меттерниху по депеше гр. Нессельроде
от 24 февраля 1829 года: так как Турецкая война продолжается и так как
по чуждым влияниям сопротивление Порты приняло характер упорства,
то Россия должна обратить все свое внимание на интересы, касающиеся ее
чести и благосостояния ее подданных, и потому средства, которые она могла
бы выставить против обнаружений революционного духа, необходимо будут парализованы.
Австрия больше всех других государств должна желать заключения мира, но
мира славного для императора и выгодного для империи, ибо, если мир не
будет носить этого характера, значение и политическое влияние России потерпит
ущерб и нравственная поддержка, которую Россия должна будет дать государствам
дружественным или союзным, будет непродолжительна и недействительна. Но,
по удивительному противоречию, Австрия сочла своею обязанностью вести себя
совершенно иначе: она одобряет сопротивление султана; ее нейтралитет не
всегда беспристрастен, ее сочувствия клонятся, очевидно, в пользу Турции;
язык ее газет умаляет наши успехи и преувеличивает ничтожные неудачи. Пусть
Австрия откажется от плачевной политики, какой она следовала до сих пор;
пусть ее агенты в Лондоне поддерживают русское требование, чтобы новая
греческая территория имела обширнейшие пределы, а не ограничивалась Мореею
и Цикладами.
Это желание России увеличить греческую территорию встретило в начале
1829 года сильное препятствие. Преданный русскому союзу французский министр
Лаферроннэ, опасно заболев, должен был сложить с себя должность и уехать
в Ниццу. Король прочил на его место любимца своего Полиньяка, который окончательно
усилил бы английское влияние. Это удалось; несмотря на то, Поццо писал:
"Очевидно, что наши противники не восторжествовали; но и мы далеки от победы,
особенно по отношению к Греции. Герцог Веллингтон имеет над королем (французским)
большую власть, которою он имеет случай ежегодно пользоваться благодаря
близости двух столиц. Недовольный своим внутренним положением, этот государь
тоскует о своих любимцах и не имеет никакого доверия и мало уважения к
тем, которых должен употреблять в настоящее время. Герцог Веллингтон льстит
этому чувству и одобряет его; кн. Полиньяк служит посредником их тайных
сношений. Подле интересов и мотивов столь личных и страстных греческое
дело становится второстепенным, и люди, которые советуются с герцогом о
том, как должно управлять Францией, не станут бороться с ним, когда пойдет
дело об определении границ Греции. Из этой запутанности и из этого ложного
положения проистекают противоречия между обещаниями, мне данными в Париже,
и неопределенным языком, которым французские агенты говорят в Лондоне.
Что касается народного чувства, то оно никогда не высказывалось так громко
за Россию, как теперь. Роялисты, называющие себя чистыми, и конгрегация
высказались против нас, как сумасшедшие, проповедуя учения Англии и Австрии:
этой непонятной глупости было достаточно, чтоб заставить всех других обратиться
на нашу сторону".
Вследствие усиления английского влияния Франция согласилась на возвращение
своего посланника вместе с английским в Константинополь для улажения греческого
дела; но союз по этому делу был тройной; и так как русский посланник не
мог возвратиться в Константинополь, то Россия здесь фактически исключалась
из союза. Когда Поццо заметил Карлу Х о неожиданности такого решения со
стороны Франции, то король отвечал, что нельзя было позволить, чтобы один
английский посланник возвратился в Константинополь, а это было дело решенное
и отговорить от него герцога Веллингтона не было никакой возможности. Султан,
окруженный австрийским интернунцием и английским посланником, будет смотреть
только их глазами и слушать их ушами, тогда как французский посланник граф
Гильемино может не только наблюдать за их поведением и за характером их
внушений, но сдерживать их и противоречить им в случае надобности, так
что представитель Франции будет вместе и представителем России; император
будет уведомляем обо всем, что ни произойдет в Оттоманской столице.
Поццо, разумеется, не мог быть успокоен этими словами и прямо высказал
королю, что кн. Полиньяк действовал слабо в Лондоне; но в Париже старались
по возможности поправить дело: Гильемино действительно было наказано, что
если султан откажется смотреть на обоих посланников как равно уполномоченных
и России, то он должен немедленно порвать все сношения с Портою по греческому
делу и отдать отчет королю, не позволяя Гордону (английскому посланнику)
уговорить себя к какой бы то ни было сделке; что он должен считать себя
представителем русских интересов более, чем своего товарища; покровительствовать
русским подданным, оказывать им всевозможную помощь: ему дается право делать
непосредственные сообщения в Петербург, если сочтет это своею обязанностью,
и, наоборот, если бы император поручил ему что-нибудь, должен исполнить
поручение немедленно.
Между тем кампания 1829 года началась. От 26 июня (н. с.) Гордон писал
своему министерству из Константинополя: "Кажется, очень верно, что военные
действия ограничатся линиею Дуная и другой год пройдет прежде, чем русские
получат надежду перенести свои операции на эту сторону Балканов". Менее
чем по прошествии двух месяцев после этого русское войско уже занимало
Адрианополь. Император Николай велел спросить у Поццо, что делать, если
упорство султана заставит овладеть Константинополем. Поццо отвечал, что
"все зависит от обстоятельств взятия этого города: если султан в порядке
отступит в Азию, то с ним можно договариваться, предложить ему мирные условия
и, если согласится, восстановить его в Константинополе. Если же он погибнет
и Турецкая империя разрушится, тогда, принявши военное положение, самое
способное заставить уважать русскую политику, император может пригласить
главные государства Европы под его председательством распорядиться некоторым
образом судьбою страны, которую его величество освободил своим оружием
и которую желает возвратить цивилизациии правительству благоустроенному.
При этом Россия должна получить Константинополь, оба берега Босфора, Дарданеллы
и остров Тенедос. Константинополь можно сделать вольною гаванью, город
получит самоуправление; но в нем будет русский гарнизон, который будетдавать
России, так сказать, молчаливое влияние. Слабому государю отдать Константинополь
нельзя, потому что тут будет постоянная борьба между русским и английским
влиянием".
Но султан не хотел ни уходить в Азию, ни погибать в Константинополе,
он спешил мириться; 24 августа (н. с.) двое сановников Порты отправились
к главнокомандующему русскою армиею с мирными предложениями; им было наказано
относительно всех статей договора полагаться на волю и справедливость
императора Николая. Гильемино писал своему министерству, что условия мира,
предложенные с русской стороны, бесконечно великодушны, французский посланник
прибавлял, что раздражение и отчаяние его товарища Гордона выше всякой
меры и что он нисколько их не скрывает.
1876 г.
[1]National, 22 сентября 1831.
[2]См. подробности в книге автора: "История
падения Польши". Греческий проект грешил одною своею стороною - австрийскою,
ибо Австрия за союз требовала себе добычи.
[3]От 17 (29) марта 1826 года.
[4]Депеши 7 июня 1826 г.
[5]Тогда разум, а теперь опыт, и какой опыт?
Вспомним Крымскую войну.
Использована электронная версия книги с сайта Rus-Sea