Страхов Николай Николаевич - Материалы для характеристики современной русской литературы

  

   Н. Страховъ. Критическ³я статьи. Томъ второй. (1861-1894).

   Издан³е И. П. Матченко. К³евъ, 1902.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

  

   Исполняю свое обѣщан³е (см. "Предислов³е" къ 4 изд. "Критическихъ статей объ И. С. Тургеневѣ и Л. Н. Толстомъ") - издать второй томъ "Критическихъ статей" Н. Н. Страхова. Исполнить это обѣщан³е явилась возможность лишь теперь, спустя почти два года, такъ какъ собран³е разбросанныхъ по разнымъ журналамъ статей представило мнѣ, провинц³альному жителю, немало затруднен³й.

   Въ предислов³и къ первому издан³ю "Критическихъ статей объ И. С. Тургеневѣ и Л. Н. Толстомъ" авторъ говорить: "Изъ своихъ критическихъ статей я издаю здѣсь только относящ³яся къ двумъ названнымъ писателямъ. Причина, во первыхъ, та, что это - главныя мои статьи, что въ течен³е этого долгаго времени я преимущественно писалъ о Тургеневѣ и Толстомъ и, слѣдовательно, тутъ именно и могу полагаться на ясность и выработку своего сужден³я. А во вторыхъ, эти два ряда статей представляютъ не только нѣкоторую полноту, но и"... и т. д. (Изд. 4, стр. II).

   По заявлен³ю, такимъ образомъ, самого автора друг³я критическ³я статьи его - второстепенныя и не отличаются такой разработкой и полнотой содержан³я. Но я смѣю однако думать, что почитатели покойнаго писателя не посѣтуютъ на меня за то, что я собралъ и эти второстепенныя статьи, такъ какъ думаю, что и онѣ, хотя бы и давно писанныя, имѣютъ также немалый интересъ и значен³е. Одинъ почтенный редакторъ, которому я предложилъ для напечатан³я посмертную статью Н. Н. Страхова, писалъ мнѣ, что все, написанное Николаемъ Николаевичемъ, безспорно имѣетъ цѣну".

   Въ размѣщен³и матер³ала я придерживался и хронологическаго порядка и вмѣстѣ содержан³я статей. Такимъ образомъ, вначалѣ идутъ статьи общаго характера, а затѣмъ частныя, касающ³яся того или иного отдѣльнаго случая; въ концѣ же книги помѣщены статьи научныя.

   Разумѣется, настоящее издан³е далеко не чуждо недостатковъ, и я напередъ прошу читателей отнестись снисходительно къ моей неумѣлости и неопытности въ этомъ дѣлѣ.

   11 ³юля 1902 г.

  

  

  

   Свобода, свобода!... какъ всѣ любятъ это слово, какъ воспѣваютъ и превозносятъ его на всѣ лады, а между тѣмъ, какъ мало людей, которые понимаютъ истинный смыслъ свободы, любятъ ее искренно и дѣйствительно къ ней стремятся. Большею част³ю, рѣчи и мысли о свободѣ оказываются величайшею фальшью; оказывается, что люди, на словахъ пламенно жаждущ³е свободы, въ дѣйствительности съ упорствомъ и терпѣн³емъ вола несутъ на себѣ какое-нибудь добровольное ярмо и даже вмѣняютъ себѣ въ честь это рабское служен³е, гордятся и превозносятся своимъ ярмомъ. Таково общее правило: люди рабствуютъ, идолопоклонствуютъ, пресмыкаются; таковъ удѣлъ обыкновенныхъ душъ, и потому да не хвалится никто, что онъ вполнѣ свободенъ, а каждый пусть бережется, пусть трудится надъ собою, чтобы завоевать хоть малую долю свободы. Только избранныя души имѣютъ и силу для дѣйствительной свободы, и живую, неподдѣльную ея потребность. У нихъ намъ нужно учиться въ этомъ трудномъ дѣлѣ. Послушаемъ Пушкина; вотъ одно изъ самыхъ послѣднихъ его стихотворен³й:

  

         Не дорого цѣню я громк³я права,

         Отъ коихъ не одна кружится голова.

         Я не ропщу о томъ, что отказали боги

         Мнѣ въ сладкой участи оспаривать налоги,

         Или мѣшать царямъ другъ съ другомъ воевать;

         И мало горя мнѣ - свободно ли печать

         Морочитъ олуховъ, иль чуткая цензура

         Въ журнальныхъ замыслахъ стѣсняетъ балагура.

         Все это видите ль - слова, слова, слова!

         Иныя, лучш³я мнѣ дороги права,

         Иная, лучшая потребна мнѣ свобода...

         Зависѣть отъ властей, зависѣть отъ народа

         Не все-ли намъ равно? Богъ съ ними!... Никому

         Отчета не давать, себѣ лишь самому

         Служить и угождать; не надѣвать ливреи,

         Не гнуть ни совѣсти, ни помысловъ, ни шеи;

         Вотъ счастье! вотъ права!

  

   Итакъ, самыя дорог³я права, самая лучшая свобода состоитъ въ томъ, чтобы не только не гнуть шеи, но не гнуть также своей совѣсти и своихъ помысловъ. Свою мысль, свою совѣсть - вотъ что человѣкъ долженъ всего больше беречь отъ порабощен³я.

   То ли мы видимъ обыкновенно? То ли мы видимъ въ области, гдѣ эти начала, повидимому, всего больше должны встрѣчать приложен³я, гдѣ самое дѣло состоитъ въ выражен³и того, что человѣку внушаетъ его мысль и совѣсть, т. е. въ литературѣ?

   Литературу нашу нужно признать глубоко-развращенною, если взглянуть на нее съ этой точки зрѣн³я. Ибо наиболѣе значительная часть ея живетъ одною фальшью, сознательно и постоянно кривитъ душою. Пишущ³е - самымъ позорнымъ образомъ отказываются отъ руководства собственной совѣсти и собственнаго ума и жертвуютъ ими нѣкоторымъ идоламъ - направлен³ю, общепринятому мнѣн³ю, журналу, какому-нибудь литературному дѣятелю. Въ этой части литературы не раздается ни одного искренняго, прямаго голоса; все лукавитъ, ³езуитствуетъ, прислуживается, все покорно гнетъ передъ чѣмъ-нибудь или передъ кѣмъ-нибудь свою совѣсть и свои помыслы.

   Вотъ печальное явлен³е, о которомъ мы хотимъ побесѣдовать съ читателями. Никогда оно еще не достигало такой степени своего безобразнаго развит³я, какъ въ настоящую минуту и книжка гг. Антоновича и Жуковскаго представляетъ, очевидно, реакц³ю, вызванную этимъ крайнимъ развит³емъ. Лжи накопилось столько, что наконецъ сознан³е ея начинаетъ прорываться наружу.

   Истор³я возникновен³я и разрастан³я этой лжи чрезвычайно проста и не потребуетъ для своего пониман³я большого труда отъ историка нашей литературы. Главная причина, развращавшая нашу литературу, искажавшая ея явлен³я, заключалась въ гнетѣ цензуры; дѣйств³я этой причины обнаружились у насъ въ огромныхъ размѣрахъ и въ очень ясныхъ чертахъ.

   Первое и прямое дѣйств³е цензуры было - возбужден³е въ пишущихъ борьбы противъ себя, возбужден³е непрерывныхъ попытокъ провести въ печати то, что противорѣчило цензурнымъ правиламъ. Нѣтъ никакого сомнѣн³я, что въ развит³и у насъ различныхъ крайнихъ мнѣн³й не мало участвовала та простая игра человѣческихъ чувствъ, по которой насъ тянетъ ко всему запрещенному.

   Каковы бы впрочемъ ни были источники нашего противуцензурнаго или либеральнаго настроен³я, цензура, сама того невѣдая, служила ему покровительствомъ. Ибо за угнетаемыхъ стало общество. Сочувств³е общества было прямо пропорц³онально нецензурности писателя. Чѣмъ яснѣе было, что пишущ³й безпрестанно борется съ цензурою, что онъ стѣсненъ въ своихъ выражен³яхъ, тѣмъ ревностнѣе общество принимало его подъ свою защиту. Тѣсня и обрѣзывая писателя, цензура тѣмъ самымъ рекомендовала его обществу; бороться противъ цензуры стало выгодно, потому что этимъ возбуждалось вниман³е и привлекались читатели.

   Это не прямое покровительство, оказываемое цензурою извѣстному направлен³ю, имѣло чрезвычайно большую силу. Нѣкоторыя явлен³я его конечно всѣмъ памятны. Такъ, напримѣръ, въ обществѣ пользовались особеннымъ успѣхомъ тѣ писан³я, которыя наполнены были намеками, мыслями недосказываемыми, а только подразумѣваемыми. Темное, иносказательное предпочиталось ясному. Читатель постоянно читалъ между строками и часто придавалъ глубок³й и таинственный смыслъ самымъ невиннымъ вещамъ.

   Что же вышло изъ этого? Явились люди, которые постоянно давали понять читателю, что они обладаютъ глубочайшей мудрост³ю, рѣшен³емъ труднѣйшихъ и важнѣйшихъ вопросовъ, но что цензура не даетъ имъ всего этого высказать. Мало свѣдущ³е и склонные къ благоговѣн³ю читатели простодушно вѣрили въ эту мудрость, показываемую имъ издали, въ урывкахъ и намекахъ. Такимъ образомъ, возникали и поддерживались въ общественномъ мнѣн³и авторитеты, которыхъ безъ цензуры, можетъ быть, вовсе не существовало бы. Цензура придавала многозначительный и важный видъ тому, что само но себѣ не имѣло никакого значен³я. Какъ бы позорно провалились мног³е, драпировавш³еся въ глубокомысленное молчан³е, если бы имъ позволено было высказаться прямо, показать лицомъ свою скрываемую мудрость!

   Невольное покровительство цензуры обнаруживалось и въ томъ случаѣ, если противъ мнѣн³й, которымъ она давала, такимъ образомъ, ходъ въ обществѣ, возставали и принимались бороться писатели другихъ направлен³й. "Вы противъ насъ?" восклицали мнимо-угнетаемые, но дѣйствительно-покровительствуемые писатели, "значитъ, вы за одно съ цензурою, значитъ, вы хотите донести на насъ!" И что бы ни говорилось, как³е бы разумные доводы ни приводились, они продолжали твердить своимъ противникамъ: "вы доносчики, вы сторонники цензуры!"

   Таковъ естественный ходъ вещей, такъ это неизбѣжно должно было быть по свойству души человѣческой. И все это было до извѣстной степени похвально и одобрительно, пока люди дѣйствовали въ простотѣ души, въ жару искренняго увлечен³я. Но всякая сила даетъ возможность злоупотреблять этою силою. и эти злоупотреблен³я вскорѣ появились.

   Подъ непрямымъ покровительствомъ цензуры у насъ разрослась огромная литература, которая была преисполнена самыхъ либеральныхъ и передовыхъ идей, въ которой каждый писатель дѣлалъ передъ публикою видъ. что онъ исповѣдуетъ гуманнѣйш³я и чистѣйш³я начала, что онъ до тонкости чувствуетъ всѣ бѣдств³я человѣчества и готовъ всѣ силы употребить на борьбу съ ними. Подъ покровомъ цензуры эти люди внушали читателямъ о себѣ самое высокое мнѣн³е, рисовались передъ публикой въ самомъ выгодномъ свѣтѣ, какой только могли придумать. Это были так³е гонители всякаго зла, обличители всякой неправды, проповѣдники тончайшей нравственности, какихъ еще свѣтъ не производилъ.

   Понятно, что подобное самообольщен³е и обольщен³е публики долго продолжаться не могло. Эта гуманнѣйшая и либеральнѣйшая литература скоро оказалась не какимъ-либо прочнымъ результатомъ умственной жизни, не плодомъ дѣйствительнаго развит³я, а фальшивымъ явлен³емъ, миражемъ, дымомъ. Обнаружилось это такъ, что проповѣдники нравственности вдругъ оказались сами безнравственными, ревнители гуманности не гуманными, поборники просвѣщен³я - невѣждами. Вмѣсто прекрасной литературы, преисполненной возвышенныхъ стремлен³й, у насъ оказалась литература, только прикидывавшаяся гуманною и либеральною.

   Дѣло это прекрасно объясняетъ г. Жуковск³й.

   "Литературное сослов³е", говоритъ онъ, "въ массѣ не имѣло никакого повода признавать себя нравственнѣе, цивилизованнѣе другихъ, словомъ, выдѣлять себя изъ остальныхъ. Какъ въ обществѣ вообще русск³й человѣкъ былъ поглощенъ своими личными спекуляц³ями, какъ здѣсь онъ не отличался ни особеннымъ образован³емъ, ни доблест³ю, такъ и въ литературномъ сослов³и онъ не долженъ былъ превосходить другихъ нравственными свойствами и развит³емъ".

   "Нужно прибавить, что даже литературная карьера не особенно привлекала людей съ познан³ями. Поэтому, за исключен³емъ нѣсколькихъ отдѣльныхъ личностей, литература должна была, хотя и въ новой для нея роли, отразить общ³й градусъ невѣжества, доблести, пороковъ, и проч."

   "Поэтому и тутъ прежде всего, рядомъ съ людьми, искренно преданными дѣлу улучшен³я, долженъ былъ явиться, съ одной стороны, либерализмъ незнающ³й, и съ другой - либерализмъ спекулирующ³й,- либералъ какъ невѣжество, и либералъ какъ спекуляц³я. Тотъ и другой стали, дѣйствительно, замѣчаться въ нашей литературѣ очень рано, почти такъ же рано, какъ началось либеральное движен³е вообще, и съ тѣхъ поръ число ихъ возрастало замѣтнымъ образомъ".

   "Въ свое время, кажется, одинъ г. Краевск³й, да букинисты съ толкучки догадывались, что либерализмъ можетъ давать доходъ въ литературѣ. Теперь явились подражатели, которые вступили въ дѣло съ полнымъ сознан³емъ своего успѣха; этотъ успѣхъ первыхъ поощрялъ другихъ, и издательская спекуляц³я охватила цѣлый сонмъ людей своею модой. Начавшись съ журналовъ, она перешла въ переводныя издан³я, и сюда-то направились всѣ гроши, которые не успѣли найти себѣ помѣщен³я въ оригинальной литературѣ".

   "Прежн³е издатели лубочныхъ или соблазнительныхъ книгъ могли, по ихъ мнѣн³ю, теперь издавать только книжки естественнаго содержан³я, или радикальнаго политическаго".

   "Не къ чести этихъ людей нужно, конечно, сказать, что они перепортили въ русскомъ переводѣ много превосходныхъ иностранныхъ книгъ и, такимъ образомъ, перепорченными издан³ями загородили путь неиспорченнымъ".

   "То же почти приходится сказать о подражателяхъ другого рода, о подражателяхъ не литературнаго гроша, а литературной мысли. Тутъ точно также успѣхъ знающихъ лицъ, которыя получили возможность заговорить о болѣе живыхъ предметахъ, соблазнилъ многихъ".

   "Но такъ какъ публицистика въ тѣсномъ смыслѣ трактуетъ о предметахъ, требующихъ извѣстной умственной подготовки, то еще болѣе набѣжало моралистовъ философовъ и литературныхъ критиковъ, которые находили возможнымъ довольствоваться болѣе скудными познан³ями".

   "Каждый изъ нихъ, какъ истый снигирь, подхватилъ какую-нибудь нотку и пошелъ на всю жизнь развивать ее по своему на всѣ литературные лады. Пока въ модѣ было только обличать и нести наружу всяк³й соръ. всяк³й несъ соръ. Когда дѣло дошло до болѣе философскихъ вещей, каждый считалъ нужнымъ выдумать какую-нибудь сверхъестественную собственную философ³ю. Но такъ какъ все, желавшее говорить, не могло умѣститься въ литературѣ, то явился сонмъ литераторовъ, разносившихъ свои и чуж³я мысли по своимъ знакомымъ, комментируя ихъ при этомъ конечно, какъ слѣдуетъ".

   "Благодаря всему этому, стали всходить неожиданные ростки, слагаться философск³я сентенц³и, переступавш³я предѣлы всякой строгости и даже всякаго смысла*.

   "Пошли въ ходъ сентенц³и въ родѣ того, что заниматься искусствомъ подло, кончивш³яся чуть-ли не тѣмъ, что подло трудиться".

   "Весь этотъ возмутительный и капитальный вздоръ, безнравственный вздоръ, могъ приводить только въ озлоблен³е людей со смысломъ. Хуже всего было то, что эти самые измыслители подобныхъ нравственныхъ пошлостей при первомъ допросѣ о томъ, откуда они занялись такимъ вздоромъ, трусили и отрекались, валили все съ своей больной головы на здоровую".

   "Спрашивается, какое чувство было здѣсь торжествующимъ, какое чувство руководило всѣмъ процессомъ и мѣшало либерализмъ съ возмущающею пошлостью? Что, кромѣ лицемѣр³я и раболѣпства передъ модой минуты, могло объяснить такое явлен³е?"

   "Только не зная, какъ и куда идти, боясь постоянно оступиться, показаться нелиберальнымъ, нашъ либералъ могъ попадать въ тѣ непроходимыя дебри, въ которыхъ мы могли его наблюдать. Общество очень хорошо понимало, что оно можетъ и что нѣтъ, как³я добродѣтели ему подъ силу; но оно конфузилосъ, отвѣчало утвердительнымъ покачиван³емъ головы и, наконецъ, доходило чуть-ли не до того, что начинало стыдиться и отпираться отъ того, что оно любить искусство, носитъ въ себѣ еще долгъ семейныхъ добродѣтелей и прочее,- словомъ, на вздорныя и невѣжественныя выходки лицемѣрнаго празднослов³я оно отвѣчало такимъ же лицемѣр³емъ" (Матер³алы, стр. 145-149).

   Такова картина, нарисованная г. Жуковскимъ и, какъ согласится читатель, совершенно вѣрная. Лицемѣр³е въ литературѣ и лицемѣр³е въ обществѣ - вотъ главная черта картины. Невѣжественная литература и общество, лишенное твердыхъ началъ и ясныхъ понят³й, прикидываются либеральными и просвѣщенными. Либерализмъ сдѣлался идоломъ, какимъ-то фантастическимъ божествомъ, во имя котораго люди, успѣвш³е попасть къ нему въ жрецы, получали большую силу. Роль жрецовъ досталась литераторамъ, и мы видѣли, какъ обстоятельства способствовали имъ утвердиться въ этой роли, окружить себя ореоломъ жречества. Но такъ какъ, по замѣчан³ю г. Жуковскаго, литераторы не были нисколько нравственнѣе и цивилизованнѣе другихъ членовъ общества, то и начались всяк³я безобраз³я, всяк³я злоупотреблен³я своею силою.

   Съ этой точки зрѣн³я, нынѣшняя литература представляетъ самое плаченное зрѣлище. Не мало у насъ пишущихъ людей, которые, принимаясь за не]ю, вовсе не думаютъ выражать то, что имъ внушаетъ умъ и совѣсть. Каждый изъ нихъ, прежде всего, исполненъ страха передъ своимъ невѣдомымъ божествомъ, каждый пуще всего на свѣтѣ боится, по замѣчан³ю г. Жуковскаго, какъ-бы не оступиться, не показаться нелиберальнымъ. И потому отъ первой строчки до послѣдней онъ только и дѣлаетъ, что либеральничаетъ, да либеральничаетъ. Вмѣсто своихъ мыслей, если даже у него так³я и имѣются, онъ повторяетъ и пережовываетъ чуж³я мнѣн³я; вмѣсто своихъ чувствъ, онъ выражаетъ чувства, какихъ никогда не питалъ, но как³я слѣдуетъ питать жрецу извѣстнаго божества. Онъ не пишетъ, а въ полномъ смыслѣ сочиняетъ, и часто никакая реторика, никак³я высокопарныя оды и приторныя идилл³и не могутъ по фальшивости равняться съ этими неестественными писан³ями.

   Прибавьте къ этому, наконецъ, прямую ложь, т. е. сознательное утаиван³е и искажен³е истины. Правила этой лжи извѣстны: своихъ нужно хвалить, нужно умалчивать или замазывать все, что можетъ поколебать ихъ авторитетъ; чужихъ нужно бранить, употребляя для этого всяческ³я средства^:; и пр³емы. Что касается до умалчиван³я грѣховъ своей брат³я и расточен³я преувеличенныхъ похвалъ, то съ этимъ еще можно бы было помириться; но поистинѣ отвратительное зрѣлище представляла брань на противниковъ: они тотчасъ же объявлялись врагами прогресса, свободы, просвѣщен³я, доносчиками, искателями денегъ и выгодныхъ мѣстъ. Будущ³й историкъ литературы конечно замѣтитъ, какъ много самой щекотливой деликатности было, напротивъ, обнаружено людьми, пытавшимися возстать противъ возмутительнаго и безнравственнаго вздора, о которомъ говоритъ г. Жуковск³й. Никто не рѣшался назвать этотъ вздоръ безнравственнымъ или вреднымъ; цензура была общею бѣдою литературы, и потому ни одинъ пишущ³й не осмѣливался накликать ее на другого. Вопросы сводились обыкновенно на почву логики, эстетики, научныхъ свѣдѣн³й, и проповѣдникамъ вздора доказывалось только то, что онъ говоритъ нелѣпости. Но какъ бы ни были тонки и осторожны эти выражен³я, на нихъ былъ одинъ отвѣтъ: вы на насъ доносите! Такимъ образомъ цензура, это общее зло для всѣхъ литературныхъ парт³й, была обращена одною изъ парт³й въ оруд³е противъ другихъ, и въ употреблен³и этого оруд³я парт³я дошла до величайшихъ крайностей. Нѣкоторое время существовалъ положительно литературный терроръ, передъ власт³ю котораго отступали не одни пошлые люди. Либеральная печать имѣла огромную силу въ обществѣ и могла, повидимому, заклеймить навсегда человѣка, имѣвшаго неосторожность ей не понравиться. Но когда масса лжи превзошла всякую мѣру, когда безпрерывныя обвинен³я въ измѣнѣ либерализму, безпрерывные доносы обществу посыпались безъ конца, безъ толку, безъ всякой совѣсти, тогда терроръ самъ собою утратилъ силу; люди, составлявш³е по случайному положен³ю, въ которое они попали, нѣкотораго рода комитетъ общественной безопасности, оказались, какъ замѣчаетъ г. Жуковск³й, ничѣмъ не лучше другихъ по своимъ нравственнымъ свойствамъ, и обнаружили свои недостатки тѣмъ яснѣе, чѣмъ большую имѣли власть и чѣмъ больш³я питали притязан³я.

   Вотъ нѣкоторыя указан³я на то, какъ у насъ образовалась фальшивая, испорченная литература, въ которой люди безпрестанно прикидываются не тѣмъ, что они есть, гдѣ лицемѣрно совершается игра въ как³я-то высок³я начала, гдѣ лукавство и неискренность сдѣлались общимъ правиломъ. Очевидно, дѣятели этой литературы попали въ фальшивое положен³е, соблазнились возможност³ю захватить власть не по силамъ, и теперь всѣми неправдами отстаиваютъ свое значен³е, оказавшееся несостоятельнымъ.

   Чтобы яснѣе было дѣло, замѣтимъ, что въ противоположность этой литературѣ у насъ существуетъ другая литература, болѣе нормальная и естественная, служащая выражен³емъ не напускныхъ, а дѣйствительныхъ чувствъ и мыслей. Эту литературу, которую нужно назвать настоящей, г. Жуковск³й называетъ нелиберальной и центромъ ея считаетъ Москву точно такъ, какъ центръ либеральной или фальшивой литературы есть Петербугъ.

   "Съ 1861 года, говоритъ г. Жуковск³й, съ возвышен³емъ московской журналистики, начинается разростан³е другого рода литературы - нелиберальной. Эта литература груба и безцеремонна, но она на столько же смѣла передъ либерализмомъ и откровенна, на сколько труслива въ своемъ смыслѣ предыдущая. За ней остается поэтому во всякомъ случаѣ то несомнѣнное преимущество, что она служила болѣе вѣрнымъ отражен³емъ того общества, съ которымъ имѣла дѣло. Въ ней это общество является запросто, безъ прикрасъ, со своимъ настоящимъ нравственнымъ уровнемъ, съ своими ничѣмъ не украшенными желан³ями, стремлен³ями и взглядами; оно не хвалится никакими особенными добродѣтелями, ни доблестями, а прямо объясняеъ себя".

   "Я лучше люблю это, хотя бы мнѣ эта литература могла казаться циничной. Но я предпочитаю цинизмъ либеральному ханжеству, потому что онъ никого не обманываетъ" (Матер³алы, стр. 130).

   Итакъ, съ одной стороны, либеральное ханжество, похвальба разными добродѣтелями и доблестями, всякаго рода прикрасы, румяна и бѣлила при появлен³и передъ публикою; съ другой стороны, выражен³е дѣйствительныхъ искренно-питаемыхъ желан³й, стремлен³й и взглядовъ. Мы не станемъ спорить съ г. Жуковскимъ на счетъ того - либеральна или не либеральна московская литература; для насъ достаточно того признан³я, что это литература живая, настоящая, въ противоположность фальшивой петербургской.

   Разница между той и другой литературой указана еще г. Жуковскимъ въ одной особенной и весьма яркой чертѣ.

   "Петербургск³й издатель-редакторъ, говоритъ онъ, представлялъ изъ себя нѣчто особенное. Чуждый вовсе литературы, онъ былъ въ ней хозяиномъ; онъ нанималъ, прогонялъ, выбиралъ литературныя силы, сортировалъ по категор³ямъ, имѣя всегда въ рукахъ надлежащее оруд³е противъ зазнающихся сотрудниковъ въ своей монопол³и издателя".

   "Пользуясь аудитор³ею нѣсколькихъ тысячъ подписчиковъ, доставляемыхъ ему исключительно его сотрудниками, пользуясь правиломъ divide et impera, онъ создавалъ и убивалъ литературныя репутац³и, бралъ себѣ, сколько хотѣлъ, и удѣлялъ, сколько хотѣлъ, своимъ работникамъ, выставляя, елико возможно, впередъ имена послѣднихъ въ свою защиту отъ всякой отвѣтственности передъ публикой, не только за вещи болѣе серьезныя, но за всякую литературную ошибку, пошлость и глупость, которая могла проявиться въ журналѣ, благодаря присутств³ю въ немъ этого исключительно-коммерческаго дѣятеля, этого избранника, рожденнаго на свѣтъ для благъ и наслажден³я" (Матер³алы, стр. 116 и 117).

   Иначе дѣло идетъ въ той литературѣ, за которою г. Жуковск³й не признаетъ никакого либерализма.

   "Посмотрите,- взываетъ онъ къ петербургскимъ редакторамъ-либераламъ,- на г. Каткова, Скарятина (не имѣемъ права исключить отсюда г. Скарятина, но прибавимъ гг. Аксакова, Погодина, Гилярова-Платонова и пр.) и убѣдитесь, на сколько они стояли въ этомъ случаѣ выше васъ. Что бы они ни печатали, но они никогда не прятались за другихъ и не работали чужими руками; они первые несли отвѣтственность за свои издан³я и были въ нихъ первыми тружениками, а потому все, что приносится ихъ журналами хорошаго или дурнаго, принадлежитъ имъ. Поэтому никто не будетъ оспаривать у нихъ права на тотъ доходъ, который могутъ приносить ихъ журналы".

   "Я хочу только, чтобы всѣ дѣлали то же, что они, не разводили въ литературѣ непристойнаго барышничества чужими мыслями и за чужой отвѣтственностью" (Матер³алы, стр. 123).

   Таковъ взглядъ на слабыя стороны нашей литературы, высказанный въ разбираемой нами книжкѣ. Это обличен³е давно накопившихся золъ мы считаемъ и вполнѣ справедливымъ и полезнымъ. Пусть исчезнутъ послѣдн³е слѣды того очарован³я, въ которомъ мног³е находятся, воображая, что у насъ есть какая-то прогрессивная словесность, вѣчно кипящая новыми, свѣжими мыслями, душевно-преданная возвышеннымъ цѣлямъ и стремлен³ямъ; пусть всяк³й убѣдится, что на дѣлѣ всего больше господствуетъ невѣжество, либеральное ханжество и литературное барышничество.

   Книжка, о которой мы говоримъ, содержитъ много фактовъ, доказывающихъ эту общую мысль. Главный фактъ, бывш³й причиною появлен³я на свѣтъ самой книжки, заключается въ томъ, будто бы г. Некрасовъ обнаружилъ непрочность своего либерализма. Книжка стремится доказать, что г. Некрасовъ столь же мало искренно либераленъ, какъ г. Краевск³й, что въ этомъ отношен³и между ними нѣтъ никакой разницы. Мы не станемъ пускаться въ разборъ этого дѣла и предоставляемъ любопытнымъ читателямъ самимъ прочесть обвинительный актъ гг. Антоновича и Жуковскаго. Причины, по которымъ мы считаемъ нужнымъ воздержаться отъ изложен³я этого дѣла, весьма уважительныя. Во первыхъ, нѣкоторые пункты обвинен³я до такой степени щекотливы, что самъ г. Антоновичъ излагаетъ ихъ не въ прямыхъ и ясныхъ выражен³яхъ, а только въ намекахъ и подразумѣван³яхъ; мы не желали бы какимъ бы то ни было образомъ переступить предѣлы той тѣни, въ которой оставляютъ дѣло обвинители. Во вторыхъ, все это дѣло не есть дѣло вполнѣ публичное, такъ что, напримѣръ, мы съ своей стороны не можемъ ничего прибавить къ тому, что сказано въ книжкѣ, не можемъ и ничего въ ней поправить и разъяснить; тутъ рѣчь идетъ уже не объ общемъ положен³и литературы, которое доступно обсужден³ю всякаго и о которомъ можно судить по безчисленнымъ ежедневнымъ фактамъ. Въ третьихъ, наконецъ, мы вовсе не придаемъ дѣлу той важности, какую находятъ въ немъ составители книжки. Конечно, весьма печально, если г. Некрасовъ не исповѣдуетъ искренно тѣхъ идей, которыя выражаетъ въ своихъ стихахъ и которымъ даетъ ходъ въ своихъ журналахъ. Но не говоря уже о томъ, что эту истину мног³е прозрѣли гораздо раньше гг. Антоновича и Жуковскаго, неискренность одного стихотворца едва-ли много значила бы безъ развращен³я цѣлой массы пишущихъ. Однимъ примѣромъ больше - и только. Обличен³е г. Некрасова важно только для тѣхъ, кто видѣлъ въ немъ нѣкоторое свѣтило либерализма; но мног³е, и давно уже, смотрѣли иначе. Самые стихи г. Некрасова, въ которыхъ такъ много говорится о народныхъ страдан³яхъ, давно уже, несмотря на ихъ несомнѣнныя и замѣчательныя достоинства, признаны не выражающими полнаго сочувств³я народу, не проникнутыми его дѣйствительнымъ пониман³емъ. Это - сатиры, каррикатуры, изл³ян³я хандры и жолчи, и лишь изрѣдка правдивыя, непреувеличенныя и неискаженныя картины. Еще недавно мы были изумлены страннымъ взглядомъ г. Некрасова на народъ. Въ поэмѣ "Кому на Руси жить хорошо" поэтъ выражаетъ свое сердечное желан³е, чтобы народъ просвѣтился и полюбилъ читать книги. Но как³я же книги г. Некрасовъ желалъ бы видѣть въ рукахъ у народа? Бѣлинскаго и Гоголя! Такое несбыточное желан³е всего лучше показываетъ, какъ мало г. Некрасовъ сходится съ народомъ въ своихъ сочувств³яхъ и воззрѣн³яхъ. При строгомъ анализѣ такое же противорѣч³е между духомъ народа и духомъ г. Некрасова оказалось бы и въ другихъ его произведен³яхъ.

   Итакъ, оставимъ г. Некрасова и перейдемъ къ другимъ прщ³ѣрамъ лицемѣр³я въ нашей литературѣ.

   Въ прошломъ году г. Краевск³й сошелся съ г. Некрасовымъ и передалъ ему и его сотрудникамъ въ полное распоряжен³е "Отечественныя Записки". Такимъ образомъ, журналъ г. Краевскаго вдругъ измѣнилъ свое направлен³е, сталъ въ лагерь прямо противоположный тому, въ которомъ стоялъ до тѣхъ поръ. Зрѣлище вышло тѣмъ болѣе изумительное, что "Голоса" г. Краевск³й до сихъ поръ еще никому не передалъ и, такимъ образомъ, очутился редакторомъ двухъ издан³й, имѣющихъ совершенно противоположныя направлен³я.

   И здѣсь - мы не будемъ пускаться въ разборъ дѣла, не станемъ объяснять, на сколько такой поступокъ доказываетъ неискренность мнѣн³й г. Краевскаго, на сколько мало у него дѣйствительнаго усерд³я къ своей парт³и, если онъ рѣшился отдать журналъ въ руки враждебной парт³и. Если бы бѣда была въ одномъ г. Краевскомъ, то еще можно было бы утѣшиться; но бѣда несравненно большая заключается въ общемъ состоян³и литературы. Предоставимъ г. Антоновичу изобразить то общее лицемѣр³е нашей литературы, которое обнаружилось при этомъ случаѣ.

   "Ни одно изъ крупныхъ и знаменательныхъ событ³й", говоритъ г. Антоновичъ, ст. е. ни ренегатство г. Некрасова, ни его совокуплен³е съ г. Краевскимъ, не только не было оцѣнено, но даже не было и замѣчено нашей литературой, такъ что ихъ нужно причислить къ "явлен³ямъ, пропущеннымъ нашей критикой", какъ выражалось нѣкогда "Время". А между тѣмъ сколько въ этихъ событ³яхъ было пищи для ума, для сердца и воображен³я. сколько въ нихъ заключалось гражданскихъ уроковъ, какъ они были богаты политической моралью! И однакоже эти два факта какимъ-то чудомъ ушли даже отъ инквизиторскихъ глазъ и неумытнаго суда обличительной, отрицательной литературы и отъ эпиграммы хохотуньи. Всѣ наши обличители, отрицатели сложнаго", сатирики и юмористы, такъ зорко слѣдившаго за литературой и обществомъ, такъ безпощадно каравш³е всякое нелиберальное поползновен³е, всякую нерадикальную обмолвку, такъ жестоко бичевавш³е всякое гражданское поскользновен³е, такъ горько плакавш³е при видѣ всякаго колебан³я гражданской доблести,- при видѣ этихъ фактовъ прикусили языки, повернулись къ нимъ спиною и, какъ будто ничего не видя и не замѣчая, сохранили свой обычный видъ и старались показать, будто передъ ихъ глазами не случилось ничего особеннаго. А между тѣмъ

  

   Какой бы шумъ вы подняли, друзья,

   Когда бы сдѣлалъ это я!"

  

   "Что же, друзья, въ самомъ дѣлѣ вы такъ опростоволосились и не примѣтили слона? А помните, какъ бывало вы отрицали сложныхъ становыхъ - взяточниковъ, помните, какъ доставалось отъ васъ Воронину всяк³й разъ, какъ онъ, бывало, пр³обрѣтетъ себѣ новый домъ; помните, какъ вы, бывало, издѣвались надъ Майковымъ, когда онъ, при какомъ-нибудь торжественномъ случаѣ, произноситъ на обѣдѣ стихотворен³е, нисколько непротиворѣчащее его убѣжден³ямъ, помните, съ какимъ презрѣн³емъ и заносчивост³ю вы относились къ поэту Полонскому, когда онъ, бывало, не желая либерально фиглярничать и надувать кого бы то ни было одними словами, пишетъ прямо то, что онъ мыслитъ и чувствуетъ; помните, какое отрицан³е вы задали г. Писемскому въ образѣ Никиты Тупорылова за одинъ только его несчастный фельетончикъ? Но рядъ вашихъ обличительныхъ и отрицательныхъ подвиговъ безконеченъ; ихъ всѣхъ не перечесть. Замѣтно было, что вы жаждете хоть ничтожнаго нелиберальнаго фактика, что появлен³е его - настоящ³й праздникъ для васъ, и вы набрасываетесь на него, какъ голодные звѣри, и потомъ либерально пережовываете его очень долгое время. Видно, у васъ былъ большой недостатокъ въ сюжетахъ для обличен³й, и вы крайне затруднялись ихъ пр³искиван³емъ. Помните, объ одномъ кукельванѣ вы написали цѣлые томы обличен³й, философическихъ и юмористическихъ, въ прозѣ и стихахъ, съ иллюстрац³ями и каррикатурами. А вотъ тутъ совершаются событ³я болѣе отрицательныя и одуряющ³я, чѣмъ кукельванъ, и болѣе возмутительныя, чѣмъ дома Воронина и стихи Майкова,- настоящ³й кладъ для васъ, могш³й дать вамъ столько обличительнаго матер³ала, что его хватило бы на цѣлый годъ. И вдругъ вы игнорируете эти событ³я, молчите объ нихъ!? Да если бы только молчали, а то...".

   "Вся эта обличительная клика, всѣ эти спец³ально отрицательные, обличительные сатирическ³е журналы, всѣ эти спец³ально обличительные поэты и отрицательные сатирики, всѣ эти Преображенск³е, Знаменск³е, всѣ темные и мрачные человѣки, всѣ Бурбоновы,- не только преклонились благоговѣйно передъ гражданскими не "ложными" подвигами г. Некрасова, что было еще не такъ зазорно, но принесли повинное раскаян³е и положили свои повинныя головы къ ногамъ также не "ложнаго", а настоящаго, подлиннаго г. Краевскаго, котораго они съ такимъ азартомъ отрицали, обличали и бичевали въ течен³е столькихъ лѣтъ прозою, стихами и каррикатурами, который былъ для~ нихъ общимъ обличительнымъ мѣстомъ, къ насмѣшкамъ и издѣвательствамъ надъ которымъ они прибѣгали всяк³й разъ при отсутств³и и истощен³и другихъ обличительныхъ ресурсовъ, и который теперь сталъ для нихъ недосягаемымъ и неприкосновеннымъ божествомъ и ихъ судьбою; въ его не "ложномъ" соединен³и съ Некрасовымъ, они увидѣли зарю новаго дня, начало новой счастливѣйшей эры для русской литературы!! Что же значили, господа, всѣ ваши прежн³я отрицан³я, обличен³я, весь вашъ сатирическ³й и юмористическ³й азартъ, вся ваша борьба, всѣ ваши знамена, которыя вы держали, какъ-будто настоящ³е люди и настоящ³е литературные борцы? А, вѣдь, мы и въ правду думали, что у васъ дѣйствительно водятся въ головѣ хоть как³я-нибудь, по искренн³я и самостоятельныя мыслишки, что вы одушевляетесь убѣжденьицами, как³я Богъ послалъ, но что все-таки они у васъ есть и служатъ мотивомъ и возбужден³емъ вашихъ обличен³й. Но теперь оказывается, увы! что вы были просто, выражаясь фразами одного стихотворен³я, "фигляры, паяцы и шуты".

   "Просто страшно и стыдно подумать, что грозное и гордое обличительное здан³е, которымъ такъ тщеславилась наша литература, было выведено на такомъ зыбкомъ и некрасивомъ основан³и" (Матер³алы, стр. 56-60).

   Въ этихъ словахъ много искренняго и мѣткаго. Совершенно справедливо упреки обращаются къ тѣмъ, кто взялъ на себя роль инквизиторовъ и карателей общества и литературы. Наши обличители, очевидно, и не догадывались, что роль судьи и проповѣдника нравственности налагаетъ тяжелыя обязанности, что чѣмъ громче они ругаютъ другихъ, тѣмъ строже взыщется съ нихъ самихъ. Пользуясь обстоятельствами, они съ величайшимъ легкомысл³емъ принялись воздвигать гордое и грозное обличительное здан³е, но такъ какъ они въ сущности были "фигляры, паяцы и шуты", то фальшь скоро обнаружилась и здан³е рухнуло. Оказалось, что вся эта дѣятельность не руководилась никакими искренними и самостоятельными мыслями; поэтому г. Антоновичъ весьма справедливо указываетъ въ укоръ обличителямъ на то, что, напримѣръ, гг. Майковъ и Полонск³й писали то, что думали и чувствовали. Ничего нѣтъ мудренаго: гг. Майковъ и Полонск³й суть настоящ³е писатели, а не люди, берущ³еся не за свою роль, прикидывающ³еся не тѣмъ, что они есть на самомъ дѣлѣ.

   Другой примѣръ повальнаго литературнаго лицемер³я касается одного стихотворен³я г. Некрасова. Это стихотворен³е появилось въ вышедшей въ нынѣшнемъ году 4-й части "стихотворен³й Некрасова" и не было напечатано ни въ какомъ журналѣ. Для ясности мы приведемъ его здѣсь вполнѣ.

  

  

         Умру я скоро. Жалкое наслѣдство,

         О родина! оставлю я тебѣ.

         Подъ гнетомъ роковымъ провелъ я дѣтство

         И молодость въ мучительной борьбѣ.

         Не долгая насъ буря укрѣпляетъ,

         Хоть ею мы мгновенно смущены,

         Но долгая - на вѣки поселяетъ

         Въ душѣ привычки робкой тишины.

         На мнѣ года гнетущихъ впечатлѣн³й

         Оставили неизгладимый слѣдъ,

         Какъ мало зналъ свободныхъ вдохновен³й,

         О родина, печальный твой поэтъ!

         Какихъ преградъ не встрѣтилъ мимоходомъ

         Съ своей угрюмой музой на пути?..

         За каплю крови, общую съ народомъ,

         И малый трудъ въ заслугу мнѣ сочти!

  

         Не торговалъ я лирой, но бывало,

         Когда грозилъ неумолимый рокъ,

         У лиры звукъ невѣрный исторгала

         ;Моя рука.... Давно я одинокъ;

         Въ началѣ шелъ я съ дружною семьею,

         Но гдѣ они, друзья мои теперь?

         Одни давно разсталися со мною,

         Передъ другими самъ я заперъ дверь;

         Тѣ жреб³емъ постигнуты жестокимъ,

         А тѣ прешли уже земной предѣлъ...

         За то, что я остался одинокимъ,

         Что я ни въ комъ опоры не имѣлъ,

         Что я, друзей теряя съ каждымъ годомъ,

         Встрѣчалъ враговъ все больше на пути,-

         За каплю крови, общую съ народомъ,

         Прости меня, о родина, прости!...

  

         Я призванъ былъ воспѣть твои страданья,

         Терпѣньемъ изумляющ³й народъ!

         И бросить хоть единый лучъ сознанья

         На путь, которымъ Богъ тебя ведетъ.

         Но, жизнь любя, къ ея минутнымъ благамъ

         Прикованный привычкой и средой,

       &n