Страхов Николай Николаевич - Последния произведения Тургенева

  

  

   Н. Страховъ. Критическ³я статьи. Томъ первый. Объ И. С. Тургеневѣ и Л. Н. Толстомъ (1882-1885). Издан³е пятое.

   Издан³е И. П. Матченко. К³евъ, 1908.

  

   Призраки. Фантаз³я. 1863.

   Довольно. Отрывокъ изъ записокъ умершаго художника. 1864.

   Собака. 1866.

   Дымъ. 1867.

   Истор³я лейтенанта Ергунова. 1867.

   Бригадиръ. 1867.

   Несчастная. 1868. (См. Сочинен³я И. С. Тургенева. Ч. V и VI. Moсква, 1869).

   Странная истор³я. Разсказъ. (Вѣстн. Европы 1869, янв.).

   Степной король Лиръ. (Вѣстн. Европы. 1870, окт.).

   Стукъ, стукъ, стукъ! Студ³я. (Вѣстн. Ввропы 1871, янв.).

  

  

   Литературная судьба г. Тургенева очень интересна. Въ его дѣятельности на нашихъ глазахъ совершился нѣкоторый переворотъ, переломъ; нежданно-негаданно (какъ это всегда бываетъ) упалъ на него какой-то ударъ судьбы, и Тургеневъ, повидимому, утратилъ въ одно время и вл³ян³е на читателей, и прежнюю творческую силу. Его нынче всѣ бранятъ, никто имъ недоволенъ, всѣ наперерывъ удивляются слабости его послѣднихъ произведен³й. И дѣйствительно, въ этихъ произведен³яхъ нѣтъ прежней силы, нѣтъ прежней значительности.

   Что же случилось? Дѣло, кажется, такое, что о немъ стоить подумать. Наша литература, вѣдь, не пустякъ. Она нынче процвѣтаетъ въ полномъ смыслѣ этого слова; она процвѣтаетъ, ширится и развертывается, тогда какъ, напримѣръ, литература французская, нѣмецкая, англ³йская - или падаютъ, или находятся въ застоѣ. Мы говоримъ здѣсь, разумѣется, о литературѣ въ тѣсномъ смыслѣ, то есть о художественной словесности. Какъ бы строго мы ни стали судить о нашихъ художникахъ слова (а мы, русск³е, всегда расположены строго судить о самихъ себѣ), нельзя не согласиться, что у насъ не мало хорошихъ писателей, что они много сдѣлали, много дѣлаютъ теперь и много обѣщаютъ въ будущемъ. Европейск³е критики, нѣмцы и англичане, находятъ, что наши писатели по силѣ и мастерству своего художества не уступаютъ никакимъ европейскимъ. A что сказали бы эти критики, если бы они могли понять внутреннюю задачу русскихъ писателей, ту задачу, которая составляетъ душу нашей литературы и разрѣшается ею съ такимъ напряжен³емъ и успѣхомъ, съ такою глубокою и неутомимою сер³озност³ю! У насъ нѣтъ установившихся, окрѣпшихъ формъ и воззрѣн³й; у насъ все растетъ, все вновь складывается. Большею част³ю наши писатели даже не останавливаются въ своемъ развит³и, а продолжаютъ дѣлать все новые и новые шаги до тѣхъ поръ, пока пишутъ. Такъ Тургеневъ выросъ безмѣрно въ сравнен³и съ тѣмъ, чего ожидалъ отъ него Бѣлинск³й. Такъ Левъ Толстой поднимался еще правильнѣе и неуклоннѣе, и взошелъ еще выше. Такъ Достоевск³й, несмотря на колебан³я, все еще продолжаетъ подыматься и для русскаго критика ясно, что, напримѣръ, въ повѣсти "Вѣчный мужъ" этотъ писатель, работающ³й такъ давно, сдѣлалъ новый шагъ въ развит³и своихъ идей. Этихъ примѣровъ довольно. Въ силу этого непрерывнаго роста - наша литература теперь уже не та, что была пять лѣтх назадъ; она растетъ быстро, какъ сказочный богатырь. Уловить душу этого развит³я, его движущую силу - вотъ задача нашей критики; этой критикѣ есть надъ чѣмъ поработать - предметъ ея достигъ огромной значительности, даже европейской славы (если ужь непремѣнно нужно мнѣн³е Европы), а важность его непонятна только тому, кто не имѣетъ достаточно смысла, чтобы интересоваться духовнымъ развит³емъ своего народа.

   Итакъ, въ нашей процвѣтающей литературѣ случился фактъ самыхъ крупныхъ размѣровъ. Писатель, безспорно занимавш³й долгое время первое мѣсто, любимецъ всего общества и молодого поколѣн³я, вдругъ подвергся гонен³ю журналистики и публики. Это подѣйствовало на него такъ, что онъ, повидимому, потерялъ свою прежнюю силу и хотя продолжаетъ писать, но, очевидно, понизилъ свой голосъ. Вотъ уже девять лѣтъ, какъ дѣло находится въ такомъ положен³и. Казалось бы смыслъ его давно долженъ быть ясенъ, а между тѣмъ едва ли это такъ.

   Вотъ, между прочимъ, свидѣтельство, какое трудное и жестокое дѣло наша литература. Тургеневъ не первый лишается внезапно благоволен³я нашей капризной публики; нѣчто подобное, и даже въ гораздо большихъ размѣрахъ, случилось съ Пушкинымъ, Гоголемъ, Герценомъ... Изслѣдован³е этихъ случаевъ весьма любопытно, можетъ дать нѣкоторыя откровен³я относительно нашего духовнаго роста, умственнаго склада нашего общества. Есть, очевидно, какая-то странная зыбкость, какая-то неустойчивость и лихорадочность въ развит³и нашего общества и вашей литературы. Обыкновенно дѣло идетъ такъ, что писатели перерастаютъ своихъ читателей. Они нравятся толпѣ и бываютъ ея любимцами, пока не вполнѣ обнаружили себя, не достигли своего высшаго развит³я. Пока толпа можетъ понимать ихъ по своему, можетъ находить въ нихъ пищу для своихъ нравственныхъ вкусовъ, она ихъ превозносить и балуетъ. Но, когда понемногу оказывается, что идолъ совсѣмъ не то думаетъ, не туда смотритъ, куда хотѣлось бы толпѣ - она безжалостно, какъ истинная толпа, свергаетъ свое божество и топчетъ его въ грязь. Вотъ жестокая игра, безпрестанно повторяющаяся въ нашей литературѣ и приносящая столько страдан³й вашимъ писателямъ. Толпа обыкновенно увѣряетъ, что писатели отстаютъ отъ ея движен³я, что будто они остаются назади, а она впереди; но этому трудно повѣрить и вообще, судя по обыкновеннымъ свойствамъ толпы, и въ частности, по свойству и подробностямъ тѣхъ случаевъ, о которыхъ мы говоримъ. Люди понимаютъ только то, что имъ нравится; для всего остального они слѣпы и глухи. Поэтому мы мало расположены довѣрять пониман³ю толпы и, въ случаѣ недоразумѣн³я и разноглас³я, заранѣе становимся на сторону писателей.

  

  

   Относительно Тургенева можно впрочемъ замѣтить, что онъ и самъ виноватъ. Едва ли бы онъ подвергся такимъ жестокимъ и долгимъ нападен³ямъ, если бы онъ самъ не старался всячески дразнить общественное мнѣн³е, дерзко касаться его любимыхъ идей и вкусовъ, дотрогиваться до самыхъ больныхъ и чувствительныхъ мѣстъ. Эта опасная игра не прошла Тургеневу даромъ, но онъ долженъ сознаться, что съ своей стороны онъ подвергалъ терпѣн³е общества значительному испытан³ю. Какъ-будто онъ не чувствовалъ, что онъ дѣлаетъ, когда писалъ Отцовъ и Дѣтей, или Дымъ? Желан³е противорѣчить общему настроен³ю, взглянуть объективно, со стороны, на послѣдн³й фазисъ нашего прогресса, не участвовать въ немъ, а судить и даже прямо осуждать его,- это желан³е очень ясно видно въ названныхъ произведен³яхъ. Кому же это могло быть пр³ятно? Въ самую горячую минуту, когда люди лихорадочно увлечены извѣстными стремлен³ями, вдругъ раздается скептическ³й, недовольный, охлаждающ³й голосъ. Когда все общество бредило Современникомъ, вдругъ появляются Отцы и Дѣти, въ которыхъ мѣтко, ясно, съ плотью и кровью выставленъ на всенародныя очи нигилизмъ. Когда вѣтеръ перемѣнился, и все общество затолковало о народности, о велич³и нашего государства и о будущности Росс³и, вдругъ появляется Дымъ, въ которомъ безпощадно, въ рѣзкихъ и животрепещущихъ образахъ осуждается нашъ патр³отизмъ. Не это ли называется крикнуть людямъ подъ руку, или неожиданно облить ихъ холодной водою?

   Но что же изъ этого? Можно сказать только, что Тургеневъ въ значительной мѣрѣ воспользовался правами писателя. Права писателя, какъ извѣстно, столь велики и обширны, что съ ними ничьи друг³я не сравнятся. По давнишнему учен³ю, писатель можетъ говорить о чемъ угодно. когда угодно и какъ ему угодно. Онъ можетъ не отвѣчать ни на как³е вопросы, ни на общественные, ни на лично къ нему обращенные, и можетъ говорить о тонъ, о чемъ его вовсе не спрашиваютъ. Онъ можетъ заниматься тѣмъ, что никого не занимаетъ, и молчать о томъ, о чемъ всѣ говорятъ. Онъ можетъ смѣяться надъ тѣмъ, что всѣ уважаютъ, сомнѣваться въ томъ, во что всѣ вѣрятъ, и вѣрить въ то, чего никто не признаетъ, и что онъ самъ выдумалъ. Своимъ мыслямъ онъ можетъ придавать такую форму, какая ему заблагоразсудится. Онъ можетъ излагать ихъ въ ясныхъ и связныхъ разсужден³яхъ, или въ художественныхъ образахъ, или въ видѣ фантаз³й и иносказан³й: можетъ говорить прямо, или одними намеками, загадками, капризными выходками, отрывочными и безсвязными. Онъ можетъ говорить сегодня одно, а завтра другое, объявивши, что онъ перемѣнилъ свое мнѣн³е, или даже не объявляя этого. Все дозволяется писателю, и что бы онъ ни дѣлалъ, ему воздается честь и слава, если онъ успѣетъ сдѣлать то, что задумалъ. Если онъ возбудилъ недоумѣн³е и сомнѣн³е въ томъ, что было выше всякихъ недоумен³й и сомнѣн³й,- слава. Если пошатнулъ кумиръ, которому всѣ поклонялись,- слава. Если заставилъ читателей сегодня думать не такъ, какъ они думали вчера,- слава. Если нашелъ то, чего никто не зналъ, и сталъ на точку зрѣн³я, на которой никто не стоялъ,- слава. Словомъ, если только писатель успѣлъ что-нибудь создать, или что-нибудь погубить, то, не разбирая, что и какъ создано, что и какъ погублено,- слава и слава.

   Таковы общепризнанныя права писателей, и въ этомъ либерализмѣ относительно литературы, обыкновенно проповѣдываемомъ и защищаемомъ самою же литературой, есть нѣкоторый важный смыслъ. Этотъ либерализмъ основывается на вѣрѣ въ разумъ, въ законность и неизбѣжность его развит³я. Предполагается, что всѣ явлен³я мысли имѣютъ разумность, что есть неизбѣжная логика въ развит³и мнѣн³й и сужден³й, ведущая ихъ непремѣнно впередъ, непремѣнно къ лучшему. Такъ точно, защитники свободной торговли и всяческой свободы обмѣна увѣрены, что эта свобода ведетъ къ большему накоплен³ю богатствъ и въ лучшему ихъ распредѣлен³ю. Въ литературѣ предполагается, что какой бы кавардакъ мы вы сочинили, какого бы туману ни напустили въ глаза, какъ бы сильно и неожиданно ни сбивали людей съ толку и ни приводили ихъ въ недоумѣн³е, изъ этого безпорядка самъ собою возникаетъ новый порядокъ, еще лучш³й, чѣмъ прежн³й, такъ какъ онъ и побѣдить и сохранитъ въ себѣ всѣ элементы, внесенные безпорядкомъ. Вѣра, побѣдившая сомнѣн³я, станетъ выше прежней несомнѣвавшейся вѣры; истина, выдержавшая критику, станетъ еще яснѣе и обогатится всѣмъ содержан³емъ вынесенной борьбы, и т. д.

   Вотъ тотъ оптимистическ³й взглядъ на явлен³я литературы, на который можетъ сослаться Тургеневъ, и который, во всякомъ случаѣ, слѣдуетъ когда-нибудь къ нему примѣнить. Не довольно ли мы его бранили и не пора ли перестать?

   Оказывается однакоже, что либеральная теор³я, столь прекрасная и ясная въ отвлеченномъ видѣ, на практикѣ прилагается вовсе не такъ удобно и порождаетъ явлен³я весьма некрасивыя, смутныя и печальныя. На дерзк³я произведен³я Тургенева, непочтительно затрогивавш³я наши любимыя идеи, общество и литература отвѣчали такъ запальчиво, съ такимъ живымъ и долгимъ негодован³емъ, что художникъ, хорошо знавш³й свои права на свободу мнѣн³й, смутился однакоже до глубины души. Объ этомъ смущен³и свидѣтельствуютъ - упадокъ дѣятельности Тургенева со времени Отцовъ и Дѣтей, и еще прямѣе - тѣ оправдан³я, въ которыя онъ вдается въ своихъ "Воспоминан³яхъ" и въ предислов³и къ отдѣльному издан³ю Дымъ. Такимъ образомъ, ни общество, ни художникъ не выдержали игры въ свободу творчества и въ терпимость всякихъ литературныхъ явлен³й. Тургеневу объявили, что онъ вреденъ; не нашлось почти никого, кто бы попытался стать выше раздражен³я и извлечь пользу изъ произведен³й, на которыя положено было столько тонкаго, упорнаго чутья, столько талантливой работы. Самъ Тургеневъ готовъ признать, что, напримѣръ, Отцы и Дѣти, гдѣ онъ былъ такъ объективенъ, такъ безпристрастенъ, такъ искренно стремился къ правдѣ и точному воспроизведен³ю жизни, не принесли пользы, а повели къ одному вреду. "На мое имя", горестно замѣчаетъ онъ: "легла тѣнь. Я себя не обманываю; я знаю, эта тѣнь съ моего имени не сойдетъ" (Соч. Тург. Т. I, стр. XCVIII).

   Вотъ до чего доводятъ вѣра въ разумъ, теор³я литературной свободы, тотъ взглядъ, что чѣмъ больше кутерма умовъ и мнѣн³й, тѣмъ быстрѣе совершается прогрессъ, и что все непремѣнно пойдетъ къ лучшему! Вотъ вамъ примѣръ, неопытные, еще не знающ³е осторожности юноши! Судьба Тургенева да научитъ васъ: не довѣряйтесь течен³ю вашихъ думъ и чувствъ; не смѣйте идти, куда васъ повлекутъ невольныя мечты, какъ говоритъ Пушкинъ; берегитесь, чтобы и на ваше имя не легла тѣнь, какъ она легла на имя Тургенева!

   Такое заключен³е мы находимъ, однакоже, слишкомъ печальнымъ, и потому не расположены ему вѣрить. Неужели же до этого дошло? Неужели мы должны отречься отъ свободы въ литературѣ и дѣлить нашихъ писателей не на умныхъ и глупыхъ, а на полезныхъ и вредныхъ? Мы этого не думаемъ. Не даромъ же мы построили безмѣрно-огромное государство, ревниво берегли свою независимость, боролись съ Европою, и вообще составляемъ народъ самостоятельный, желающ³й жить своею жизнью. Мы можемъ, кажется, дать волю своему уму и воображен³ю, можемъ свободно помечтать и пофилософствовать. Нетерпимость, которая появилась у васъ въ литературѣ, и отъ которой пострадалъ Тургеневъ, кажется, есть явлен³е временное, есть слѣдств³е того, что ваши парт³и слишкомъ разгорячились въ недавн³й пер³одъ своего усиленнаго развит³я. Было бы слишкомъ печально, если бы мы всѣхъ нашихъ писателей, всѣ ваши умственныя силы принуждены были запрягать въ государственное или какое-нибудь другое тягло, если бы постановили правиломъ, какъ это было у грековъ, что всяк³й человѣкъ долженъ принадлежать къ извѣстной парт³и, а иначе онъ вамъ безполезенъ, или даже вреденъ.

   Какъ бы то ни было, какъ бы мы вы смотрѣли вообще на теор³ю литературной свободы, мы во всякомъ случаѣ сдѣлаемъ хорошо, если сумѣемъ ей слѣдовать, если сможемъ приложить ея правила. Есть случаи, когда на васъ не лежитъ прямой обязанности сдѣлать извѣстное дѣло, и когда, однакоже, мы будемъ и счастливы, и достойны похвалъ, если успѣемъ сдѣлать это дѣло. Если мы попробуемъ отдѣлаться отъ случайнаго и минутнаго настроен³я, если не поддадимся раздражен³ю, возбуждаемому въ насъ извѣстными произведен³ями, если сумѣемъ стать выше этихъ произведен³й и разсматривать ихъ какъ возражен³е, какъ пояснен³е и дальнѣйшее развит³е вопроса, то мы поступимъ наилучшимъ образомъ. Высок³я дарован³я Тургенева, его основательная образованность, его искренность и добросовѣстность, даже его любовь къ Росс³и - не подлежатъ сомнѣн³ю. Трудно допустить, чтобы при такихъ услов³яхъ онъ былъ вреднымъ писателемъ, чтобы творческая работа такого человѣка не приносила прямой пользы, не способствовала развит³ю нашихъ идей, не была цѣннымъ вкладомъ въ сокровищницу нашей литературы. Посмотримъ ближе, въ чемъ дѣло.

  

  

   Тургеневъ задѣлъ и раздражилъ обѣ наши главныя парт³и, западниковъ и славянофиловъ, первымъ преимущественно Отцами и Дѣтьми, вторыхъ преимущественно Дымомъ. Говоримъ преимущественно, потому что и въ другихъ его произведен³яхъ обѣ парт³и находили не мало поводовъ къ неудовольств³ю.

   Что касается до западниковъ, до нигилистовъ, которымъ Тургеневъ далъ имя и образъ, то причины раздора между ними и нашимъ романистомъ до сихъ поръ остаются покрытыми густымъ мракомъ. Покойный Писаревъ совершенно справедливо назвалъ это дѣло Нерѣшеннымъ вопросомъ. До послѣднихъ дней не понимаетъ этого дѣла самъ Тургеневъ, не хотятъ понимать "Отечественныя Записки", никакъ не могутъ понять нѣмецк³е критики. Въ газетѣ Vocsische Zeitung, какъ указываетъ Тургеневъ въ своихъ "Воспоминан³яхъ", было сказано, что въ Базаровѣ "всяк³й новѣйш³й радикалъ долженъ бы съ чувствомъ радостнаго удовлетворен³я призвать свой портретъ" (Соч. Тург. т. I, стр. XCIV). Юл³анъ Шмидтъ пришелъ къ такому же заключен³ю. "Молодое поколѣн³е русскихъ, говоритъ онъ, безъ основан³я разсердилось на Отцовъ и Дѣтей" {Bilder aus dem geistigen Leben unserer Zeit, von Jalian Schmidt. Leipz. 1870, стр. 407.}, и критикъ даже ни на минуту не останавливается надъ вопросомъ, откуда произошелъ этотъ неосновательный гнѣвъ. Вообще, какъ свидѣтельствуетъ Тургеневъ, "иностранцы никакъ не могутъ понять безпощадныхъ обвинен³й, возводимыхъ на автора Отцовъ и Дѣтей за Базарова" (Соч. Тург. т. I, стр. ХС²Ѵ).

   Эти свидѣтельства много значатъ. Они показываютъ. что вашъ нигилизмъ есть, дѣйствительно, плодъ нашего европейничанья, что Европа узнаетъ въ немъ свое дитя, плоть отъ своей плоти. Мать, какъ оно и естественно, находитъ свое дѣтище очень милымъ и красивымъ и чрезвычайно удивлена, что варвары, обладающ³е такими образчиками европейской цивилизац³и, не почитаютъ ихъ и недовольны ими. Между Росс³ей и Европою обнаружилось, такимъ образомъ, замѣчательное разноглас³е во взглядѣ на вещи.

   Русск³й нигилизмъ, по вашему мнѣн³ю, нѣсколько отличается отъ европейскаго; но несомнѣнно правъ Н. Я. Данилевск³й, замѣчая, что Европа имѣла своихъ нигилистовъ раньше Росс³и и что эти нигилисты суть нѣмцы.

  

   "Для жившей заднимъ умомъ оффиц³альной Росс³и",- говоритъ онъ,- свое еще Франц³я, по старой памяти, казалась олицетворен³емъ всѣхъ антисоц³альныхъ, антирелиг³озныхъ, противонравственныхъ учен³й, а скромная, глубокомысленная Герман³я олицетворяла собою противодѣйствующ³й этимъ зловреднымъ направлен³ямъ спасительный идеализмъ". "Не такъ еще давно молодымъ людямъ, отправлявшимся за границу, строго возбранялся въѣздъ во Франц³ю, какъ въ страну нравственно-зачумленную, тогда какъ зараза давно уже оставила французскую почву и перешла въ Герман³ю. Безъ самобытнаго развит³я, привыкш³й вѣрятъ на слово нашимъ иностраннымъ учителямъ, и въ послѣднее время будучи обучаемы исключительно нѣмецкою наукою, мы заразились самоновѣйшимъ и самомоднѣйшимъ ея направлен³емъ, которое не встрѣчало вы внутренняго, вы внѣшняго противодѣйств³я. Къ какой нац³и принадлежатъ: Фохтъ, Молешоттъ, Фейербахъ, Бруно Бауэръ, Бюхнеръ, Максъ Штирнеръ - эти корифеи новѣйшаго матер³ализма? {Росс³я и Европа, Н. Я. Данилевскаго. Спб. 1871 г., стр. 308.}.

  

   Подобно другимъ молодымъ людямъ и Тургеневъ прожилъ два года (1838-1840) въ Берлинѣ и старался усвоить себѣ всѣ тайны нѣмецкой мудрости. Юл³анъ Шмидтъ по поводу слова нигилизмъ дѣлаетъ слѣдующ³я замѣчан³я:

  

   "Какъ не зорко видитъ Тургеневъ свой предметъ, однакоже, въ его взглядѣ на русск³я парт³и отзываются иногда воспоминан³я его юности, его нѣмецкаго образован³я. Онъ жилъ въ Берлинѣ въ то время, когда на мѣсто благородства убѣжден³й стала критика, когда Бруно Бауэръ выставилъ догматъ, что образованный человѣкъ не должонъ имѣть никакихъ убѣжден³й, когда Максъ Штирнеръ доказывать юнымъ Гегельянцамъ, считавшимъ идеи обязательный для человѣка, что идеи суть дымъ, паръ, романтика, и сводилъ всю реальность на я, на единичнаго и его собственность"; когда, наконецъ, еще дальше пошедш³й прогрессивный мыслитель показалъ Максу Штирнеру, что я и вѣра въ я есть корень всяческой романтики. Вотъ кто были настоящ³е нигилисты" {Bilder etc., стр. 464.}.

   Но, по мнѣн³ю Юл³ана Шмидта, Базаровъ есть нигилистъ не въ этомъ смыслѣ, а въ гораздо высшемъ, составляющемъ еще новый, сдѣланный впослѣдств³и шагъ европейскаго прогресса. Именно, Шмидтъ, подобно Писареву, называетъ Базарова реалистомъ. "Ничто", говоритъ онъ, "не есть результатъ, къ которому онъ стремится; онъ хочетъ только очистить мѣсто, отдѣлаться отъ пустыхъ отвлечен³й, чтобы видѣть вещи, какъ онѣ есть,- отбросить условныя правила" и пр. Однимъ словомъ, Шмидтъ совершенно доволенъ Базаровымъ и разсыпается въ похвалахъ ему.

   Изъ всего этого слѣдуетъ - и то, что Герман³я имѣла вл³ян³е на Тургенева, на его взгляды, творчество и самую терминолог³ю, и то, что русск³й нигилизмъ имѣетъ несомнѣнное сродство съ нѣмецкимъ, предупредившимъ его своимъ развит³емъ. Такъ и вышло, что Тургеневъ теперь заодно съ нѣмцами недоумѣваетъ и удивляется: отчего русскимъ не понравился нигилизмъ, воплощенный въ Базаровѣ?

   Попробуемъ отвѣчать. Нѣмцы - народъ грубый и наивный, мы - народъ чутк³й и чуждый наивности, что годится для однихъ, то другимъ вовсе не по нутру. Почему Тургеневъ такъ крѣпко вѣритъ въ теор³ю прогресса, которую въ юности услышалъ въ Берлинѣ? Почему онъ думаетъ, что мы съ такою же наивност³ю, какъ нѣмцы, примемъ въ сурьезъ, сочтемъ за шагъ впередъ, за новый фазисъ человѣческаго духа,- послѣднюю народившуюся глупость, послѣднее умственное повѣтр³е, настроен³е послѣдней минуты? На святой Руси никогда этого не будетъ; ни французская мода, ни нѣмецк³й прогрессъ никогда у васъ не будутъ имѣть большой власти, сер³ознаго значен³я. Не такой мы народъ, чтобы повѣрить, что глубок³я основы жизни могутъ быть сегодня открыты, завтра передѣланы, послѣ завтра радикально измѣнены.

   Тургеневъ ошибся, полагая, что къ намъ вполнѣ прилагаются формы европейскаго развит³я. Теперь онъ сердится, почему на его Базарова не смотрятъ уважительно, какъ на героя, какъ на нѣчто солидное и сер³озное. Увы! въ той сферѣ, которая породила Базарова, ничего не можетъ быть для насъ солиднаго и сер³ознаго. Напрасно Тургеневъ думалъ, что въ намъ такъ или иначе привьется европейская цивилизац³я; вотъ ему примѣръ и собственный опытъ: не прививается! Базаровъ есть лучш³й плодъ европейскаго прогресса на русской почвѣ. Что же вышло? За исключен³емъ наивныхъ писаревцовъ никто въ немъ не видитъ у насъ ни сер³ознаго врага, вы сер³ознаго друга.

   Да наконецъ, и въ самомъ Тургеневѣ сказалась русская жилка. Развѣ Базаровъ изображенъ съ тою наивност³ю, съ тѣмъ благоговѣн³емъ, какое подобаетъ мужу прогресса и какое мы видѣли потомъ въ настоящихъ нигилистическихъ романахъ? Несмотря на западничество Тургенева и его усерд³е къ нашему движен³ю, очевидно, что-то не даетъ ему вполнѣ примкнуть къ этому движен³ю. Онъ, очевидно, стоитъ въ сторонѣ, смотритъ со стороны; онъ половъ недовѣр³я и какихъ-то иныхъ, болѣе глубокихъ требован³й, передъ которыми лица, имъ описываемыя, оказываются мелкими и некрасивыми. Помимо его воли, онъ осуждаетъ своихъ героевъ, онъ ихъ развѣнчиваетъ, снимаетъ съ нихъ ореолъ, и - прибавимъ мы - прекрасно дѣлаетъ.

   Вся сфера нашего прогресса, все, что у насъ родится и растетъ подъ вл³ян³емъ Европы,- все это шелуха и дымъ. Лица, изображаемыя Тургеневымъ, какъ нельзя лучше, доказываютъ этотъ тезисъ, и самъ Базаровъ, котораго онъ такъ уважаетъ, оказался, въ силу неумолимой правдивости поэз³и, принадлежащвмъ все къ той же категор³и лишнихъ и больныхъ духомъ людей, которыхъ столько и съ такимъ мастерствомъ нарисовалъ вамъ Тургеневъ. Онъ обличилъ ваше западничество, хотя не хотѣлъ этого сдѣлать. Дѣло сдѣлалось само собою.

  

  

   Разобидѣвши неумышленно западничество, Тургеневъ уже совершенно умышленно не остался въ долгу и передъ славянофильствомъ. И точно такъ, какъ Отцы и Дѣти явились въ ту минуту, когда наше западническое движен³е, такъ называемая нами воздушная революц³я, достигло своей кульминац³онной точки, такъ и Дымъ явился въ ту минуту, когда нашъ разгорѣвш³йся патр³отизмъ имѣлъ еще свѣжесть и жаръ недавно распространившагося увлечен³я.

   Первое замѣчан³е, которое здѣсь представляется, будетъ то, что Тургеневымъ, очевидно, владѣетъ неукротимый духъ противорѣч³я, что онъ, очевидно, жадно слѣдилъ за измѣнен³ями вкусовъ и умовъ въ нашемъ обществѣ, непремѣнно желаетъ сказать свое слово въ нашемъ прогрессѣ, и непремѣнно осуждаетъ, даже когда о томъ вовсе не думаетъ. Такимъ образомъ, война съ славянофильствомъ, начавшаяся у Тургенева съ Дыма и продолжающаяся до сихъ поръ, доказываетъ прежде всего, что славянофильство стало самымъ сильнымъ, самымъ значительнымъ направлен³емъ въ нашемъ обществѣ, подобно тому, какъ появлен³е Отцевъ и Дѣтей показывало, что нигилизмъ уже созрѣлъ, уже достигъ наибольшей силы. Проницательность Тургенева поистинѣ безпримѣрна. Напримѣръ, мног³е въ минуту появлен³я Отцевъ и Дѣтей не имѣли ни малѣйшаго чаян³я о существован³и нигилизма. Какъ потомъ они были удивлены, когда направлен³е Базарова развернулось и обнаружилось, когда малѣйшая черта Тургеневскаго романа повторилась въ безчисленныхъ отражен³яхъ!

   Итакъ, смѣло можно сказать, что славянофильство получило въ послѣднее время особенную силу и значительность, если Тургеневъ считаетъ нужнымъ нападать на него. Это во первыхъ. A во вторыхъ, самое нападен³е далеко не имѣло той мѣткости и силы и не произвело такого дѣйств³я, какъ прежде обличен³е нигилизма. Стоитъ того, чтобы разобрать это дѣло подробно.

   Въ сущности, Дымъ есть вещь прекрасная, первостепенная, могущая стать на ряду со всѣмъ лучшимъ, что написалъ Тургеневъ. При этомъ мы разумѣемъ именно сущность Дыма, то есть истор³ю Ирины и Литвинова. Эта истор³я чрезвычайно похожа на ту, которая разсказана въ Евген³ѣ Онѣгинѣ; только на мѣсто мужчины поставлена женщина и наоборотъ. Онѣгинъ, любимый Татьяною, сперва отказывается отъ нея, а потомъ, когда та замужемъ, влюбляется въ нее и страдаетъ. Такъ и въ Дымѣ - Ирина, любимая студентомъ Литвиновымъ, отказывается отъ него; а потомъ, когда сама она замужемъ, а у Литвинова есть невѣста, влюбляется въ него и причиняетъ больш³я страдан³я и ему и себѣ. Въ обоихъ случаяхъ первоначально происходитъ ошибка, которую потомъ герои сознаютъ и стараются поправить, да уже нельзя. Нравоучен³е изъ той и другой басни вытекаеть одинаковое:

  

   A счастье было такъ возможно,

   Такъ близко!

  

   Онѣгинъ и Ирина не видятъ, въ чемъ ихъ настоящее счаст³е; они ослѣплены какими-то ложными взглядами и страстями,- за что и наказываются!

   Ко всему этому въ Дымѣ прибавлена еще одна грустная черта. Татьяна Пушкина не поддается преслѣдован³ямъ Онѣгина; она остается чиста и безупречна и олицетворяетъ передъ нами милый идеалъ русской женщины, непонятой тѣмъ, кого она полюбила. Литвиновъ же, играющ³й роль бабы, не устоялъ передъ Ириною, и нанесъ тѣмъ новыя муки себѣ, Иринѣ, своей невѣстѣ.

   Таковы печальныя картины русской жизни, которыя оба поэта выставила для обнаружен³я какого-то внутренняго разлада въ духовномъ строѣ нашего общества. Какъ у Пушкина, такъ и у Тургенева женщина поставлена выше мужчины - давно замѣченная черта нашей жизни. Но Иринѣ придана не только первенствующая, но и прямо дѣятельная роль, чтобы тѣмъ яснѣе была ничтожность нашихъ мужчинъ и нѣкоторое дурное начало, присутствующее въ нашихъ женщинахъ. Тургеневъ какъ бы хотѣлъ сказать: въ высшемъ кругу у насъ господствуютъ не Пушкинск³я Татьяны, а Ирины, испорченныя до мозга костей.

   Нельзя не согласиться, что въ Дымѣ разсказана чисто русская истор³я, что характеры дѣйствующихъ лицъ и ходъ событ³й носятъ рѣзк³й, отчетливый отпечатокъ русской жизни. И слѣдовательно, обличен³е, заключающееся въ повѣсти Тургенева, имѣетъ полную силу. Русское безвол³е въ Литвиновѣ, искажен³е богатыхъ и прекрасныхъ силъ въ Иринѣ, грубость и непреодолимость страсти, возникающей между ними, и какая-то смутная окружающая ихъ нравственная атмосфера, лишенная ясныхъ идеаловъ и прочныхъ началъ,- все это наше родное.

   Къ этой-то печальной истор³и Тургеневъ присоединилъ, въ видѣ подходящей для нея обстановки, сцены и разговоры, имѣющ³е уже чисто полемическ³й характеръ. Онъ вывелъ толпу, такъ называемыхъ нами, нигилистическихъ славянофилоыъ, и заставилъ Потугина изливать насмѣшки и возражен³я противъ настоящихъ славянофиловъ. Все вмѣстѣ образовало дымъ, нѣчто зыбкое и туманное, клочекъ хаоса, на которомъ ясно вырѣзывается только фигура Ирины, въ одно время и чарующая, и отталкивающая. "Я ее страстно люблю и страстно ее ненавижу", говоритъ Потугинъ объ Росс³и; вѣроятно, то же самое онъ сказалъ бы объ Иринѣ; и конечно, это самое отношен³е въ родинѣ составляетъ руководящую мысль автора въ цѣломъ разсказѣ.

   Смыслъ Дыма совершенно ясенъ, и въ то же время совершенно ясна односторонность, несправедливость этого нападен³я на всяк³е виды вѣры въ Росс³ю, начиная отъ вѣры г-жи Кохановской и кончая мечтами какого-нибудь яраго нигилиста. На этотъ разъ и нѣмцы могли вполнѣ понять, въ чемъ дѣло. Юл³анъ Шмидтъ, вообще говоря ревностный поклонникъ Тургенева, считающ³й его ни больше ни меньше, какъ лучшимъ представителемъ современной, новѣйшей поэз³и {So empfinden wir die Nbtur bei Turgeniew, dem modernsten atler Poeten; so empfindet aie Schopenhauer, der modernete aller Philosophen Bildeor, S. 446.}, пишетъ слѣдующее:

  

   "Если молодое поколѣн³е русскихъ безъ основан³я разсердилось на "Отцовъ и Дѣтей", то нельзя отрицать, что въ Дымѣ (1866) поэтъ самъ вызвалъ негодован³е. Фигуры фантастическихъ болтуновъ, Губарева, Бамбаева и пр., конечно, выхвачены изъ жизни и именно потому раздражили русскую публику. Если Литвиновъ, Потугинъ, Тургеневъ утверждаютъ, что въ идеяхъ и стремлен³яхъ этой компан³и все дымъ и паръ, то, конечно, здѣсь не можетъ имѣть мѣста никакое сомнѣн³е. Но, чтобы объявить дымомъ все стремлен³е молодого поколѣн³я, для этого недостаточно характеризировать общество Баденъ-Бадена. Легко было бы набрать столь же многочисленную компан³ю нѣмцевъ въ Лондонѣ или въ Парижѣ, въ Бернѣ или въ любомъ изъ берлинскихъ окружныхъ союзовъ, которая болтаетъ о будущности Герман³и еще ужаснѣе, чѣмъ Губаревъ и его приверженцы: тѣмъ не менѣе, создан³е Сѣверо-Германскаго Союза есть фактъ, и освобожден³е крестьянъ въ Росс³и остается фактомъ. Литвиновъ, Потугинъ, Тургеневъ сердятся на своихъ юныхъ соотечественниковъ за то, что у нихъ не сходитъ съ языка внутренняя сила (Urkraft) Русскаго государства и что они поносятъ европейскую цивилизац³ю, тогда какъ все хорошее, что сдѣлано въ Росс³я, должно быть приписано вл³ян³ю европейской культуры. Но въ этомъ случаѣ Тургеневъ съ Литвиновымъ и Потугинымъ правы только на половину. Если они спрашиваютъ своихъ противниковъ: чѣмъ вы докажете вашу вѣру въ будущность Росс³и? то эти могутъ съ полнымъ правомъ оборотить вопросъ: а чѣмъ вы докажете ваше невѣр³е? Прежде всего нужно попытаться. Фанфаронады нѣмецкихъ буршей о велич³и нѣмецкаго народа были, конечно, смѣшны; но развѣ заявлен³е Арнольда Руге, что сущность нѣмецкаго народа есть подлость, была философская истина? Вѣра не только приноситъ блаженство, она внушаетъ и дѣятельность; невѣр³е есть чувство непроизводительное".

   "Почти всѣ характеры этой повѣсти страдаютъ чрезмѣрною мягкост³ю и вялост³ю, не одни только идеалисты. Иногда спрашиваешь себя, дѣйствительно ли передъ нами русск³е, члены народа, изъ котораго вышелъ Суворовъ, Растопчинъ. Объ гладкомъ Ратмировѣ мимоходомъ сказано, что онъ засѣкъ до смерти нѣсколькихъ крестьянъ, а демократъ Губаревъ обнаруживаетъ большую грубость; но въ своей дѣятельности онъ, однакоже, напоминаетъ Рудина: какъ тотъ рѣчами, такъ онъ краснорѣчивымъ молчан³емъ умѣетъ, безъ опредѣленной цѣли, собирать вокругъ себя толпу незначительныхъ людей. Изъ чего, однакоже, ничего не выходитъ вы для него, вы для другихъ. Тургеневъ, конечно, вѣрно и проницательно передалъ намъ отдѣльныя черты русской жизни, но это - лить отрывки; никакъ мы не чувствуемъ цѣлаго народа, который, хотя не представляетъ ничего связнаго въ мелочахъ своей жизни, но однако обладаетъ несознательной для него самою субстанц³альной жизн³ю, жизн³ю, которая при сильномъ возбужден³и можетъ раскрыть дотолѣ дремавшую силу, какъ это разъ уже случилось въ образѣ Петра Великаго" {Bilder, S. 147 fg.}.

  

   Вотъ наставлен³е Тургеневу, идущее не отъ насъ или кого-нибудь другого, а отъ его любезныхъ нѣмцевъ. Тургеневъ оказался почему-то невѣрнымъ, непослушнымъ послѣдователемъ германской мудрости. Для ученаго нѣмца, притомъ сильно проникнутаго чувствомъ собственной народности, непонятно, какъ можетъ русск³й писатель отвергать (или не замѣчать) субстанц³альную жизнь русскаго народа, какъ можетъ онъ проповѣдывать невѣр³е въ будущность Росс³и, во внутреннюю, коренную силу Русскаго государства? Тургеневъ противорѣчить въ этомъ случаѣ нѣмецкой философ³и, утверждающей, что каждый народъ обладаетъ "субстанц³альною жизн³ю", противорѣчитъ и истор³и, въ которой мы находимъ Суворова, Растопчина, Петра Великаго. Нѣмецъ указываетъ, какъ на примѣръ, на успѣхъ собственной народности, на создан³е Сѣверо-Германскаго союза; а что сказалъ бы онъ теперь, послѣ взят³я пруссаками Парижа?

   Славянофильство развилось у насъ подъ вл³ян³емъ Герман³и; Герман³я теперь и вступается на свою идею и защищаетъ ее отъ нападен³й Тургенева.

  

  

   Предметъ любопытнѣйш³й. Дѣло собственно стоитъ такъ: знаменитый писатель, мастеръ литературнаго художества, человѣкъ высокаго образован³я и огромнаго таланта, почуялъ распространен³е славянофильства и вооружился противъ него, и сталъ проповѣдывать западничество. Что же онъ сказалъ? Очевидно, это одно изъ послѣднихъ и самыхъ значительныхъ усил³й западничества, и если эта его новая битва неудачна, то дѣло плохо. Если тутъ, послѣ столькихъ размышлен³й, опытовъ, споровъ, послѣ цѣлой истор³и, западническая парт³я не высказала чего-нибудь твердаго и яснаго, то значитъ ей нечего больше сказать.

   Всякая мысль опровергается, если мы найдемъ въ ней внутреннее противорѣч³е; но настоящее, полное возражен³е противъ какой-нибудь мысли есть другая мысль.

   Замѣтки Тургенева противъ славянофильства не лишены мѣткости и силы, но, очевидно, не составляютъ ничего цѣлаго. Самымъ существеннымъ въ этомъ отношен³и нужно считать то мѣсто, которое Тургеневъ вставилъ въ отдѣльное издан³е Дыма; приведемъ здѣсь это мѣсто, вѣроятно, вовсе неизвѣстное тѣмъ, кто прочиталъ Дымъ въ "Русскомъ Вѣстникѣ". Говоритъ Потугинъ:

  

   "Кто же васъ заставляетъ перенимать зря? Вѣдь, вы чужое берете не потому, что оно чужое, а потому, что оно вамъ пригодно, стало быть, вы соображаете, выбираете. A что до результатовъ - такъ вы не извольте безпокоиться: своеобразность въ нихъ будетъ въ силу самыхъ этихъ мѣстныхъ, климатическихъ и прочихъ услов³й, о которыхъ вы упоминаете. Вы только предлагайте пищу добрую, а народный желудокъ ее перевариваетъ по своему; и со временемъ, когда организмъ окрѣпнетъ, онъ дастъ свой сокъ. Возьмите примѣръ хоть съ вашего языка. Петръ Велик³й наводнилъ его тысячами чужеземныхъ словъ, голландскихъ, французскихъ, нѣмецкихъ: слова эти выражали понят³я, съ которыми нужно было познакомить русск³й народъ; не мудрствуя и не церемонясь, Петръ вливалъ эти слова цѣликомъ, ушатами, бочками въ вашу утробу. Сперва - точно вышло нѣчто чудовищное, а потомъ началось именно то перевариван³е, о которомъ я вамъ докладывалъ. Понят³я привились и усвоились; чуж³я формы постепенно испарились, языкъ въ собственныхъ нѣдрахъ нашелъ, чѣмъ ихъ замѣнить, и теперь вашъ покорнѣйш³й слуга, стилистъ весьма посредственный, берется перевести любую страницу изъ Гегеля... да-съ, да-съ, изъ Гегеля, не употребивъ ни одного неславянскаго слова. Что произошло съ языкомъ, то, должна надѣяться, произойдетъ и въ другихъ сферахъ. Весь вопросъ съ томъ - крѣпка ли натура? а наша натура - ничего, выдержитъ: не въ такихъ была передрягахъ. Бояться за свое здоровье, за свою самостоятельность могутъ одни нервные больные, да слабые народы: точно также, какъ восторгаться до пѣны у рта тому, что мы, молъ, русск³е - способны одни праздные люди. Я очень забочусь о своемъ здоровьи, но въ восторгъ отъ него не прихожу: совѣстно-съ".

   "- Все такъ, заговорилъ въ свою очередь Литвиновъ; но за чѣмъ же непремѣнно подвергать насъ подобнымъ испытан³ямъ? Сами жъ вы говорите, что сначала вышло нѣчто чудовищное! ну - а коли это чудовищное такъ-бы и осталось? Да оно и осталось, вы сами знаете*.

   "- Только не въ языкѣ - а ужъ это много значатъ! A нашъ народъ не я дѣлалъ, не я виноватъ, что ему суждено проходить черезъ такую шкоду. "Нѣмцы правильно развивались", кричатъ славянофилы,- "подавайте и намъ правильное развит³е!" Да гдѣ жь его взять, когда самый первый историческ³й поступокъ нашего племени - призван³е себѣ князей изъ-за моря - есть уже неправильность, анормальность, которая повторяется на каждомъ изъ насъ до сихъ поръ; каждый изъ насъ хоть разъ въ жизни непремѣнно чему-нибудь чужому, не русскому, сказалъ: иди владѣти и княжити надо мною!- Я, пожалуй, готовъ согласиться, что, вкладывая иностранную суть въ собственное тѣло, мы никакъ не можемъ навѣрное знать напередъ, что такое мы вкладываемъ: кусокъ хлѣба, или кусокъ яда? да, вѣдь, извѣстное дѣло: отъ худого къ хорошему никогда не идешь черезъ лучшее, а всегда черезъ худшее,- и ядъ съ медицинѣ бываетъ полезенъ. Однимъ только тупицамъ или пройдохамъ прилично указывать съ торжествомъ на бѣдность крестьянъ послѣ освобожден³я, на усиленное ихъ пьянство послѣ уничтожен³я откуповъ... черезъ худшее къ хорошему?" (Соч. Тург. т. VI, стр. 51-53).

  

   Вотъ, какое внутреннее противорѣч³е нашелъ въ славянофильствѣ Тургеневъ. Славянофильство, хочетъ онъ сказать, есть напрасная забота, ненужная идея; ибо именно тотъ, кто вѣритъ въ своеобраз³е русскаго народа, въ его здоровый желудокъ, тотъ не долженъ бояться заимствован³й. Человѣкъ, вѣрующ³й въ народъ, не можетъ думать, что отъ кого-нибудь зависитъ то, каковъ этотъ народъ и что изъ него будетъ; слѣдовательно, не станетъ напрасно безпокоиться. Самая подражательность есть народная черта и, слѣдовательно, славянофилы, возставая противъ вся, возстаютъ противъ самихъ себя, противъ своеобраз³я русскаго народа. Словомъ, славянофильство приходитъ къ какому-то невѣр³ю въ народныя силы, тогда какъ западничество будто-бы въ нихъ твердо вѣритъ.

   Мысли эти такъ понравились Тургеневу, что онъ повторилъ ихъ потомъ въ началѣ своихъ "Воспоминан³й", явившихся въ концѣ 1869 года.

  

   "Неужели же, говорить онъ, мы такъ мало самобытны, такъ слабы, что должны бояться всякаго посторонняго вл³ян³я и съ дѣтскимъ ужасомъ отмахиваться отъ него, какъ бы оно васъ не испортило? Я этого не полагаю: я полагаю, напротивъ, что насъ хоть въ семи водахъ мой - нашей русской сути изъ насъ не вывести. Да и что бы мы были въ противномъ случаѣ за плохеньк³й народецъ"! (Соч. Тург. т. I, стр. X.)

  

   Однакоже, разсуждая подобнымъ образомъ, мы едва ли придемъ къ ясному выводу. Точка зрѣн³я, выбранная Тургеневымъ, очевидно, такова, что съ нея ничего нельзя рѣшить. Не онъ ли самъ называетъ наше вѣчное подчинен³е чужимъ элементамъ - явлен³емъ неправильнымъ, анормальнымъ? Не онъ ли самъ говоритъ, что изъ заимствован³й выходитъ нѣчто чудовищное, что, вкладывая въ свое тѣло чужую суть, мы вкладываемъ, можетъ быть, ядъ?

   Выходить, слѣдовательно, что подражать Европѣ бываетъ и очень вредно, но что, такъ какъ напередъ ничего знать нельзя, то приходится жить спустя рукава, въ надеждѣ, что русск³й желудокъ все переваритъ. Изъ вѣры въ русск³й народъ Тургеневъ заключаетъ, что ему все въ прокъ пойдетъ, что чѣмъ хуже, тѣмъ лучше (по извѣстной формулѣ прогресса, придуманной нѣмцами), и что, слѣдовательно, не зачѣмъ обороняться отъ яда западной цивилизац³и.

  

  

   Но истинные западники такъ не говорятъ, и подобныя разсужден³я не составляютъ возражен³я противъ истинныхъ славянофиловъ. Истинные западники исповѣдуютъ извѣстныя начала, признаваемыя ими непреложными и годными для всѣхъ народовъ. Они вѣруютъ въ разумъ и его развит³е, видятъ въ Европѣ представительницу этого развит³я и на этомъ основан³и считаютъ необходимымъ внести тѣ же начала въ Росс³ю. Положительные, несомнѣнные идеалы - вотъ настоящая точка опоры западниковъ, а не та мысль, что авось ваша натура выдержитъ; была, молъ, и не въ такихъ передрягахъ.

   Точно также, славянофилы не просто боятся за свою самостоятельность, какъ люди слабые волею, а стоятъ за извѣстныя начала нашей народной жизни и стараются ихъ предохранить отъ искажающихъ вл³ян³й. Славянофиловъ можно сравнить съ людьми, которые нѣкогда заботились о чистотѣ и развит³и нашего языка; они не потому только возставали противъ чужого вл³ян³я, что боялись за свой языкъ, а главнымъ образомъ потому, что его любили, чувствовали его силу и красоту, и за эту силу и красоту стояли.

   Итакъ, приведенныя нами разсужден³я Тургенева ничего еще не доказываютъ; споръ нужно перенести на другое поле, на поприще положительныхъ убѣжден³й. Тургеневъ, Потугинъ и Литвиновъ только тогда имѣютъ право назваться западниками, если исповѣдуютъ как³я-нибудь начала западной жизни. "Я удивляюсь Европѣ и преданъ ея началамъ до чрезвычайности",- говоритъ Потугинъ (Т. VI, стр. 53). "Преданность моя" - говорить Тургеневъ - "началамъ, выработаннымъ западною жизнью, не помѣшала мнѣ", и проч. (Т. I, стр. X). Ну вотъ, что же это за начала? Что выработано Европою?

   Читатели видятъ, что здѣсь главный пунктъ всего дѣла. Что вамъ будетъ проповѣдывать такой знаменитый и искушенный западникъ, какъ Тургеневъ? Как³я учен³я, как³е научные взгляды, политическ³я и нравственныя правила онъ намъ предложитъ? Не правда ли, что это любопытно, и не правда ли, что это законное любопытство въ этомъ случаѣ обманывается самымъ жестокимъ образомъ?

   Въ образахъ - Тургеневъ нигдѣ и никогда не рѣшался противопоставить западную жизнь русской жизни. Онъ вы разу не выводилъ на сцену Европейцевъ съ тою цѣлью, чтобы противопоставить ихъ, какъ примѣръ и поучен³е, русскимъ людямъ. (Въ такомъ смыслѣ выведенъ у гр. Алексѣя Толстаго въ "Царѣ Борисѣ" королевичъ, женихъ Ксен³и, у Лажечникова "Басурманъ"). Напротивъ, вездѣ, гдѣ у Тургенева являются западные люди, Нѣмцы, Французы, Поляки и даже друг³е наши братья Славяне, онъ вездѣ съ величайшею тонкостью схватываетъ тѣ неуловимыя отвлеченными понят³ями черты, по которымъ д