Венгеров Семен Афанасьевич - Андреев Л. Н., Страница 2 - Книги

а "К звездам". Действие происходит в каких-то

неведомых горах, где знаменитый русский астроном Терновский устроил себе

обсерваторию. Внизу, в долине, борьба за свободу, баррикады, неистовства

победившего правительства, а наверху великий ученый наблюдает не только

звезды, но и мировую гармонию. Ничья гибель, даже собственного сына, его не

расстраивает. "В мире каждую секунду умирает по человеку, а во всей

вселенной, вероятно, каждую секунду разрушается целый мир. Как же я могу

плакать и приходить в отчаяние от смерти одного человека?" А жена астронома

немногословно, но оттого не менее убедительно выражает свою философию

коротким, рыдающим возгласом: "Колюшка, Колюшка!" - Гораздо больше удалась

А. вторая его пьеса "Савва" (1906), написанная так ярко и колоритно, что

некоторым критикам она даже показалась бытовой. На самом деле бытовые

фигуры - добродушно-плутоватые жизнелюбцы монахи, трактирщик-пьяница Тюха,

всюду видящий "рожи", безответная раба-невестка, нищий Ирод и др. - только

антураж. В центре сын трактирщика Савва - анархист, и сестра его Липа,

любящая людей такими, как они есть. Анархизм Саввы довольно радикальный -

решительно все надо уничтожить: "Голая земля, понимаешь? Голая земля и на

ней голый человек, как мать родила". Поскольку Савва произносит длинные,

риторические монологи, он неинтересен и ходулен. Но вот он от отдаленнейших

перспектив перешел к непосредственному "делу". Чтобы уничтожить веру в

"идолов", Савва задумывает взорвать местную чудотворную икону. Все идет

хорошо, нашелся корыстолюбивый монах, который подложит машинку с динамитом.

Но в последнюю минуту монах испугался, сообщил игумену и тот быстро

сообразил, что делать: дал взрыву совершиться, а икону убрал. После взрыва

икона, невредимая и сияющая, была незаметно водворена. Быстро разнеслась

весть о чуде, доведшая богомольцев до экстаза. В этом экстазе толпа убивает

Савву. Но это не только физическая смерть, которая всегда мало страшила

Савву: тут крах его теорий, потому что он видит свое бессилие в борьбе с

потребностью веры в чудо. В рассказе "Тьма" герой - тоже крайний

революционер. По пятам следит за ним полиция, и он, девственник, вынужден

укрыться в публичном доме. И тут происходит вызвавший очень много толков

разговор, ради которого, очевидно, и весь рассказ написан. Проститутка

говорит целомудренному дотоле и полному сознания своего самопожертвования

революционеру: "Какое же ты имеешь право быть хорошим, когда я плохая"? Эта

постановка совершенно ошеломила революционера, осветив ему такие стороны

нравственного ригоризма, о которых он никогда не думал. - Самое неудачное

из политических произведений А. - "Царь Голод". В нарочито-кошмарной

манере, напоминающей "Пляску смерти" Дюрера и рисунки Гойи, изображена

современная борьба классов. Действующие лица: Царь Голод, "Время-Звонарь",

Смерть, Суд над голодными происходит во имя Дьявола и т. д. Двуличный Царь

Голод то возбуждает голодных, без надежды на успех, к бунту, то объявляет

себя "лакеем" богатых. В отвратительном виде выставлены обжирающиеся,

опивающиеся, распутные и трусливые правящие классы. Но не менее гнусны и

голодные, среди которых автор не отделяет рабочих от воров, хулиганов,

проституток и их сутенеров. Это новые варвары; они сжигают спасающихся

женщин, убивают детей, разрушают библиотеки и картинные галереи. В общем,

отсутствие чувства меры, необходимое даже для аллегории и фантастики, не

дает созреть чувству ужаса в душе читателя. Зато сильнейшее впечатление, и

именно потому, что в нем нет крикливости, производит "Рассказ о семи

повешенных". Написан он мастерски, с выдающейся художественной сжатостью, в

прекрасной реалистической манере, без всяких модернистских вывертов. На

коротком пространстве нарисован целый ряд врезающихся в память портретов и

потрясающих именно своею сдержанностью сцен, вроде последнего свидания пред

казнью Головина с матерью и бодрящимся отцом. С замечательно-художественным

тактом или, вернее, искусством, описано самое страшное - поездка осужденных

по Сестрорецкой дороге на Лисий нос, в славное утро, когда был так мягок и

пахуч весенний снег и так свеж и крепок весенний воздух. Ни одного почти

возгласа; только мелкие подробности, именно своей ничтожностью и

безразличием оттеняющие ужас положения сильнее всяких лирических

отступлений. По теплоте чувства этот рассказ занимает совершенно особое

место в ряду безнадежно-пессимистических произведений А. - "Рассказом о

семи повешенных" пока заканчивается период литературный успехов А.

Остальные произведения последних лет доставили ему гораздо больше терний,

чем роз. С А. повторилось то же самое, что и с Горьким. Значительно

охладела к нему публика, хотя интерес к его литературной деятельности

собственно не ослабел: в огромном количестве - десятками тысяч - расходятся

его произведения, а пьесы выдерживают сотни представлений. Но критика

последних 3 - 4 лет настроена чрезвычайно враждебно. Если и в первый период

внезапного огромного успеха А. такие органы, как "Новое Время", в самых

грубых выражениях выступали против него, то теперь против А. ополчились

критики совсем иного рода. Эту атаку стремительно начал Мережковский в

"Русской Мысли" 1908 года ( 1), в статье "В обезьяньих лапах". Дарование

А. Мережковский признал, однако, "почти гениальным". Дальнейшие нападения -

Айхенвальда, Абрамовича, Гиппиус, Философова, Чуковского и других - были

гораздо резче. Очень большую роль в новейших оценках А. сыграло сказанное

какому-то посетителю чрезвычайно злое слово Толстого: "он нас пугает, а нам

не страшно". Несомненно, однако же, что это убийственное определение в

полной мере применимо только к таким ходульным вещам, как, например, "Царь

Голод". - Литературная деятельность А. за последние 3 - 4 года

сосредоточилась, главным образом, на драматических произведениях. С 1906

года им написаны три бытовые, или отчасти бытовые, пьесы: "Дни нашей жизни"

(1908), "Анфиса" (1909) и "Gaudeamus" (1910), и четыре символические:

"Жизнь Человека" (1906), "Черные маски" (1907), "Анатэма" (1909) и "Океан"

(объявлен его выход). Из беллетристических произведений последнего периода,

А. в "Иуде Искариоте" (1907) делает психологически малообоснованную попытку

в предательстве Иуды усмотреть какой-то своеобразный порыв к правде. Очень

талантливые и искусно построенные "Мои записки" (1908) представляют собой

ироническое восхваление целесообразности той "священной железной решетки",

сквозь клетки которой человечеству приходится воспринимать мир. На самом

деле, конечно, жизнь по А. бесцельна и бессмысленна. Из бытовых пьес "Дни

нашей жизни" сценичны и продолжают быть репертуарной пьесой; но чтобы

изображенная в ней вечно-пьяная компания хоть сколько-нибудь

характеризовала современную молодежь - сказать невозможно. В "Gaudeamus" А.

вводит целый ряд внешних проявлений студенческих настроений - сходки,

комитеты и т. д., - но по существу и эта, как ее назвали в одной пародии,

"драма в четырех попойках" вся проходит около водки, любовных увлечений и

вечеринок. Сценического успеха "Gaudeamus" не имела, как не имела его и

"Анфиса", где быт перемешан с символикой чисто механически, и впечатление

двоится. В "Черных масках" символика такая туманная, что эта пьеса

справедливо считается своего рода литературным ребусом. "Жизнью человека"

открывается "богоборческая" полоса творчества А. В число действующих лиц

введен "Некто в сером", бесстрастно возвещающий о наступающих событиях и

грядущем горе, но остающийся совершенно глухим сначала к мольбам, а потом к

проклятиям пораженных жизненными катастрофами несчастных. Вся "Жизнь

Человека" нарочито написана, как теперь выражаются, "стилизованно", т. е.

отвлеченно и стилизованно именно в манере старых лубочных картин: человек

рождается, имеет сначала успех, затем его преследуют несчастья, смерть

близких и т. д. В стиле тех же примитивов и у всех действующих лиц нет

имен, а имеются только Друзья человека, Враги человека и другие наивные

персонификации старых лубков. В "Анатэме" А. взялся за задачу, которая под

силу только титанам поэзии. Пред нами не более, не менее как новая вариация

"Фауста", попытка осветить трагическую коллизию между жаждой точного

представления о мировом процессе и невозможностью "числом и мерой"

определить природу мирового разума. У "заклятого духа" Анатэмы есть "ум,

ищущий правды", но нет сердца. Ему поэтому только нужно узнать "имя добра,

имя вечной жизни". Но - объясняет "Некто, ограждающий входы" - у "начала

всякого добра, у Великого Разума вселенной" нет "имени, нет числа", нет

вообще ничего точно определяющего. И на вопрос Анатэмы: "пойму ли я язык

безмолвия твоего?" - Некто категорически отвечает: "Нет, никогда".

Взбешенный Анатэма принимает тогда решение "метнуть в гордое небо"

трагической судьбой бедного еврея Давида Лейзера. Анатэма с злорадным

торжеством указывает Ограждающему входы, что трагический исход благородных

порывов Давида Лейзера указывает на "бессилие любви". Но в ответ ему

сообщается, что высокий духом "Давид достиг бессмертия и живет бессмертно в

бессмертии огня". Как ни смотреть на этот загадочный ответ, он представляет

собою некое религиозное утверждение. Потому является полной бессмыслицей

воздвигнутое против "Анатэмы" черносотенными элементами гонение, приведшее,

однако, к запрещению пьесы. Как сценическое представление, "Анатэма" имела

большой успех в постановке Московского Художественного театра, где

удивительная игра Качалова спасала роль Анатэмы от той ходульности, которой

полна пьеса в чтении. И в этой ходульности следует искать главный ключ

литературных неудач А. последних лет. Самый талант его нимало не ослабел.

Нет следов усталости в "Анатэме", написанной сильным и красивым языком,

богатым отдельными, очень яркими формулировками. Неудача кроется

исключительно в отсутствии той глубины проникновения сюжетом, которая

давала силу прежним вещам А. Недостаточно выстраданы произведения А.

последних лет. Надуманы они - и потому не захватывают читателя. Прежняя

сила А., главным образом, заключалась в той легкости, с которой он вращался

в области необычайного. В искусстве, даже самом реальном, масса условности:

читатель легко прощает и самый экстраординарный сюжет, самые

экстраординарные положения и самые необычайные чувства, если за всем этим

кроется правда ощущений и настроений автора. И этой-то реальности авторских

переживаний и не чувствуется в последних произведениях А. Автор

сухо-схематически решает какие-то философские задания; он не пережил их

сердцем, они вышли из одного ума. Не чувствуется тот авторский ужас,

присутствие которого сообщило такую естественность самым неестественным

положениям в первых вещах А., и потому нет настоящей трагедии. Вместе с

тем, следует, однако, отметить, что не одна только авторская напряженность

определяет последнее время ход литературной карьеры А. Когда он выступал на

литературное поприще, не только в его собственном сердце царили "безумие и

ужас", но и вокруг него все клокотало и бурлило, и принимало бредовые

очертания. А., собственно, и в начале своей литературной карьеры не просто

говорил и живописал, а кричал от боли и тоски. Но тогда все кругом его

кричало, все переливало горячечными красками, все жило горячечными

напряжениями. А теперь горячечное настроение кончилось, и А., продолжая

идти по старому пути возбужденности, просто не попадает в тон современного

читателя. - Произведения А. собраны в 7 тт. (I - IV тт. изданы "Знанием" в

1901 - 1907 годах; тт. V - VII - "Шиповником" в 1909 году). Издательством

"Просвещение" объявлено (1911) о "Собрании сочинений А." в 10 тт. - Ср.:

Абрамович, "О Голом Короле" (М., 1910); Айхенвальд, "Силуэты" III; Е.В.

Аничков, "Литературные образы и мнения" (СПб., 1904); И. Анненский, "Вторая

книга отражений" (СПб., 1909); А. Амфитеатров, "Против течения" (СПб.,

1908); его же, "Современники" (М., 1910); его же "Литературный альбом" (2-е

изд., СПб., 1907); Арабажин, "Л. Андреев" (СПб., 1910); Богданович, "Годы

перелома" (СПб., 1908); Боцяновский, "Л. Андреев" (СПб., 1903); Волжский,

"Из мира литературных исканий" (СПб., 1906); Т. Ганжулевич, "Русская жизнь

и ее течения в творчестве Л. Андреева" (СПб., 1908); Горнфельд, "Книги и

люди" (СПб., 1908); его же, "Русское Богатство" (1909); Иванов-Разумник, "О

смысле жизни" (СПб., 1908; 2-е изд., СПб., 1910); Измайлов, "На

литературном Олимпе" (М., 1910); П. Коган, "Очерки по истории новейшей

русской литературы" (М., 1910, т. III, вып. II); Антон Крайний (З.

Гиппиус), "Литературный дневник" (СПб., 1908); Луначарский, "Этюды"; В.

Львов-Рогачевский, "Борьба за жизнь" (СПб., 1907); Мережковский, "В

обезьяньих лапах" ("Русская Мысль", 1908, 1); Н. Минский, "На

общественные темы" (СПб., 1909); Михайловский, "Сочинения"; Михаил Морозов,

"Очерки по истории новой русской литературы" (СПб., 1911); Неведомский,

"Мир Божий" (1903, 4); Овсянико-Куликовский, "Зарницы" ("Сборник", 2,

1909); П. Пильский, "О Л. Андрееве, В. Брюсове и др." (статьи, СПб., 1910);

Рейснер, "Андреев и его социальная идеология" (СПб., 1909); А. Редько, в

"Русском Богатстве", 1909, 12; Фидлер, "Первые литературные шаги"

("Сборник", М., 1911); Философов, "Слова и жизнь" (СПб., 1909); Фриче, "Л.

Андреев" (М., 1909); К. Чуковский, "Леонид Андреев большой и маленький"

(1908); его же, "О Леониде Андрееве" (СПб., 1911); его же, "От Чехова до

наших дней" (СПб., 1908).