Зелинский Фаддей Францевич - Перикл (Шекспира)

   Мы знаемъ и любимъ Шекспира, главнымъ образомъ, какъ творца "Гамлета" и "Лира" - его "Периклъ" мало кому извѣстенъ. Напротивъ, его современники видѣли въ немъ главнымъ образомъ автора "Перикла". Еще при его жизни эта пьеса была предметомъ величайшаго восторга (а much admired play), a въ одной, впрочемъ, неважной поэмѣ, появившейся ровно черезъ тридцать лѣтъ послѣ его смерти, авторъ характеризуетъ поэта въ слѣдующихъ словахъ: "Съ Софокломъ мы можемъ сравнить великаго Шекспира; никогда не было y Аристофана такого полета фантаз³и, какъ y него; доказываетъ это его "Периклъ, принцъ Тирск³й".

   Если спросить о причинѣ этого столь страннаго и поучительнаго явлен³я, этого столь рѣшительнаго вердикта современниковъ, кассированнаго потомствомъ, то отвѣтъ не можетъ быть сомнительнымъ: "Периклъ" плѣнилъ своихъ зрителей не оригинальностью и тщательностью характеристикъ, не тонкостью психологическаго анализа, не потрясающимъ трагизмомъ положен³й, a только интересомъ своей фабулы. Но именно фабула и не была собственностью Шекспира; она заимствована имъ, хотя и косвенно, изъ любопытной книжки, возникшей еще въ античную эпоху и съ тѣхъ поръ непрерывно, въ течен³е четырнадцати вѣковъ, составлявшей любимое развлечен³е читающей публики Европы. Эта книжка - безъименная "Истор³я Аполлон³я царя Тирскаго". Съ этого первоисточника шекспировской драмы мы и должны начать.

  

   Вотъ, прежде всего, его содержан³е.

   Жилъ нѣкогда Ант³охъ, царь Ант³ох³и получившей отъ него свое имя, отецъ единственной дочери, первой въ м³рѣ красавицы. Воспылавъ преступной страстью къ ней и добившись, хотя и путемъ насил³я, своей цѣли, онъ рѣшилъ придумать благовидный предлогъ, чтобы не выдавать ея замужъ; для этого онъ велѣлъ объявить, что всяк³й женихъ его дочери долженъ рѣшить предложенную имъ загадку, съ тѣмъ, чтобы, въ случаѣ неудачи, поплатиться жизнью. Много князей и вельможъ погибло такимъ образомъ; наконецъ изъ Тира явился знатный юноша Аполлон³й свататься за царевну. Ант³охъ предложилъ ему загадку про свой собственный грѣхъ; Аполон³й ее разгадалъ, но царь не согласился съ его рѣшен³емъ и далъ ему тридцать дней для приготовлен³я къ новой попыткѣ. Юноша, однако, y котораго охота стать царскимъ зятемъ послѣ такого открыт³я пропала, до 30 дней истечен³я бѣжалъ въ Тиръ, a оттуда - предвидя, что разгнѣванный царь не простить ему его прозорливости - на кораблѣ, нагруженномъ хлѣбомъ, въ открытое море. Его опасен³я оказались справедливыми: Ант³охъ поручилъ вѣрному служителю, Тал³арху, извести Аполлон³я; но когда Тал³архъ явился въ Тиръ, Аполлон³я тамъ уже не было. Пришлось Ант³оху удовольствоваться назначен³емъ высокой награды тому, кто принесетъ голову Аполлон³я. Тѣмъ временемъ Аполлон³й пр³ѣхалъ въ Тарсъ; здѣсь онъ встрѣтилъ своего гостепр³имца (hospes), тарсскаго гражданина Странгвилл³она (Stranguillio, латинское искажен³е греческаго имени Strongylion), который ему разсказалъ про царящ³й въ городѣ голодъ. Аполлон³й дешево продалъ гражданамъ свой запасъ и вырученную сумму употребилъ на нужды города, за что граждане поставили ему статую на площади; но такъ какъ Тарсъ находился слишкомъ близко къ царству Ант³оха, то Аполлон³й счелъ за лучшее оставить его и отправиться въ киренское Пятиград³е (Pentapolis, т. е союзъ пяти городовъ на Малой Сиртѣ, главнымъ изъ которыхъ была Кирена; позднѣйш³е писатели, включая Шекспира, приняли слово Pentapolis за имя собственное города).

   На пути въ Кирену, въ извѣстной своими опасностями Малой Сиртѣ, Аполлон³я настигла буря; корабль погибъ, его одного волны вынесли на берегъ. Рыбакъ радушно его принялъ, далъ ему половину своего плаща и отправилъ въ Кирену. Тамъ какъ разъ, по желан³ю царя Архестрата, происходило состязан³е въ игрѣ въ мячъ. Аполлон³й всѣхъ побѣдилъ, былъ приглашенъ къ царской трапезѣ и дѣло кончилось тѣмъ, что онъ сталъ зятемъ киренскаго царя. Немного спустя Ант³охъ съ дочерью были убиты молн³ей, и ант³ох³йск³е граждане избрали царемъ Аполлон³я; пришлось послѣднему опять пуститься въ плаван³е, этотъ разъ съ молодой, беременной женой. Еще во время плаван³я царица родила дочь и вслѣдъ за тѣмъ впала въ летаргическое состоян³е; такъ какъ суевѣрные матросы не терпѣли присутств³я мертвой на кораблѣ, то Аполлон³й уложилъ мнимую покойницу въ ящикъ, вмѣстѣ съ грамотой и грудой золота, и опустилъ его въ море. Но мысль о царской власти ему опротивѣла: желая облегчить свое горе странствован³ями, онъ заѣхалъ въ Тарсъ, передалъ новорожденную съ ея кормилицей и богатымъ приданымъ своимъ гостепр³имцамъ Странгвилл³ону и его женѣ Д³онис³адѣ и просилъ ихъ воспитать ее какъ свое родное дитя и назвать, по имени города Тарса, Тарс³ей; послѣ этого онъ отправился странствовать.

   Между тѣмъ ящикъ съ тѣломъ жены Аполлон³я пригнало къ Эфесу, гдѣ его нашелъ старый врачъ, Херемонъ. Грамота гласила, чтобы тотъ, кто найдетъ ящикъ, половину золота употребилъ бы на похороны, a другую оставилъ-бы себѣ, и Херемонъ со своимъ ученикомъ уже собирался сжечь найденную на кострѣ, какъ вдругъ ученикъ замѣтилъ въ ней слѣды жизни. Вскорѣ удалось привести ее въ сознан³е: воскресшая царица пожелала быть принятой въ число жрицъ знаменитой эфесской Д³аны, что и было ей разрѣшено.

   Прошло съ того времени много лѣтъ. Тарс³я стала прекрасной и искусной во всѣхъ женскихъ работахъ дѣвой; ея кормилица состарилась; видя, что смерть приближается, она открыла царевнѣ тайну ея происхожден³я; вскорѣ затѣмъ она умерла. Д³онис³ада не любила Тарс³ю, которая во всемъ затмевала ея родную дочь; послѣ смерти кормилицы она рѣшила избавиться отъ нея и приказала своему рабу убить ее, воспользовавшись для этого одной изъ ея прогулокъ на морской берегъ къ могилѣ кормилицы. Рабу, однако, не удалось исполнить своего намѣрен³я: пираты на него напали, отняли y него Тарс³ю и увезли ее на островъ Лезбосъ, въ городъ Митилену, чтобы продать ее тамъ, какъ рабу. Купить ее пожелали двое, вельможа Аѳинагоръ и сводникъ; досталась она послѣднему. Настало для Тарс³и тяжелое время; но все же ей удалось тронуть приходившихъ къ ея хозяину гостей - первымъ былъ Аѳинагоръ - и упросить ихъ пощадить ея невинность. Послѣднимъ былъ тронутъ ея хозяинъ; онъ разрѣшилъ Тарс³и зарабатывать деньги пѣснями и музыкой.

   Около этого времени Аполлон³й заѣхалъ въ Тарсъ, чтобы узнать о судьбѣ дочери. Д³онис³ада, считавшая Тарс³ю убитой и воздвигшая ей даже памятникъ, призналась мужу въ своемъ преступлен³и; оба рѣшили сказать Аполлон³ю, что его дочь умерла. Убитый горемъ Аполлон³й приказалъ запереть себя въ самомъ темномъ уголку корабля и пустить послѣдн³й по вѣтру, надѣясь, что смерть избавитъ его отъ опротивѣвшей жизни. Корабль занесло въ Митилену, гдѣ его замѣтилъ Аѳинагоръ; узнавъ о тяжелой душевной болѣзни хозяина, онъ былъ пораженъ совпаден³емъ его имени съ именемъ отца Тарс³и и велѣлъ послать за ней, чтобы она своими пѣснями его развеселила. Долго это ей не удавалось; наконецъ въ своемъ отчаян³и она спѣла ему пѣсню про себя и свои страдан³я. Такимъ образомъ Аполлон³й узналъ свою дочь; онъ вернулся къ людямъ, снялъ траурное платье и выдалъ Тарс³ю за Аѳинагора (сводника граждане наказали по заслугамъ). Вскорѣ затѣмъ Аполлон³ю приснился вѣщ³й сонъ: ему явилась Д³ана и приказала отправиться въ ея эфесск³й храмъ и тамъ передъ жертвенникомъ громко разсказать свою судьбу; онъ исполнилъ ея приказан³е и въ старшей жрицѣ узналъ свою жену. Заключен³е романа образуетъ разсказъ о томъ, какъ Аполлон³й занялъ царск³й престолъ въ Ант³ох³и, какъ онъ сдѣлалъ своего зятя Аѳинагора царемъ Тира, какъ въ Тарсѣ были побиты камнями Странгвилл³онъ и Д³онис³ада, и какъ возрадовался царь киренск³й Архистратъ, увидѣвъ своихъ дѣтей живыми и счастливыми.

  

  

   Романъ объ Аполлон³и какъ въ цѣломъ, такъ и во многихъ частностяхъ напоминаетъ обычную схему греческихъ романовъ, этихъ послѣдышей греческой литературы. Любовь, разлука влюбленныхъ и окончательное ихъ соединен³е - вотъ общая большинству ихъ формула; при этомъ разсказъ о разлукѣ разнообразится всевозможными приключен³ями героя и героини (къ которымъ здѣсь прибавлено еще и третье лицо - дочь героя и героини). Романъ любви и приключен³й - таковымъ былъ романъ въ античную эпоху. Таковымъ остался онъ и вплоть до 19 вѣка; "Помолвленные" Манцони - одинъ изъ послѣднихъ классическихъ примѣровъ. Что касается частностей, то къ излюбленнымъ романическимъ мотивамъ древности принадлежатъ: пираты, летаргическ³й сонъ, приключен³я цѣломудренной героини въ притонѣ разврата, признан³е въ храмѣ. Оригинальнымъ можетъ показаться мотивъ кровосмѣсительной связи Ант³оха; зато онъ введенъ довольно неорганически. Что касается мотива загадки, то это очень распространенный, если не романическ³й, то сказочный мотивъ.

   Былъ ли нашъ романъ оригинальнымъ латинскимъ произведен³емъ, или переводомъ съ греческаго - сказать трудно; къ послѣднему мнѣн³ю склоняется El. Klebs, авторъ новѣйшаго, очень цѣннаго изслѣдован³я о нашемъ романѣ и его судьбахъ въ средн³е и новые вѣка (Die Erzählung von Apollonius aus Tyrus. Берлинъ 1899). Во всякомъ случаѣ оригиналъ былъ написанъ еще до 4 в. по Р. X.; онъ сдѣлался быстро любимцемъ читающей публики и испыталъ столько метаморфозъ, сколько ни одно литературное произведен³е ни до ни послѣ него. Первой метаморфозой была попытка охрист³анить нашъ романъ: не Д³ана, a ангелъ является Аполлон³ю во снѣ. Тарс³я проситъ своего уб³йцу дать ей передъ смерт³ю помолиться Богу и т. д. Чѣмъ дальше, тѣмъ болѣе прогрессировала эта христ³анизац³я; въ то же время традиц³я романа раздвоилась, обѣ редакц³и то списывались отдѣльно, то переплетались между собой и образовывали новые, смѣшанные тексты. A въ средн³е вѣка пошли и переработки - сначала на латинскомъ языкѣ. Изъ нихъ насъ особенно интересуетъ переработка Готфрида Витербскаго, нотар³уса императора Фридриха Барбароссы, написавшаго въ 1185-91 г.г. своеобразную всем³рную истор³ю подъ заглав³емъ "Pantheon" въ особаго рода тристихахъ (соединен³е двухъ гексаметровъ съ однимъ пентаметромъ); въ составъ этой всем³рной истор³и y него входила и истор³я Аполлон³я, причемъ онъ романическаго Ант³оха отожествилъ съ историческимъ, извѣстнымъ изъ истор³и Аннибала. Истор³я передана y него въ очень сжатомъ видѣ, всего въ пятнадцати тристихахъ; есть и немало измѣнен³й, которыя не остались безъ вл³ян³я на позднѣйшихъ переработкахъ. Аполлон³й является y него съ самаго начала царемъ, "Транквил³онъ" вмѣстѣ со своей женой "Д³онис³ей" злоумышляетъ противъ Тарс³и, и т. д. Въ окончательной редакц³и Готфридъ расширилъ нѣсколько свой эпизодъ, назвалъ сводника Леониномъ, жену Аполлон³я Клеопатрой и ввелъ нѣсколько маловажныхъ вставокъ. - Но латинск³я переработки не могли всѣхъ удовлетворить; появились испанск³я, французск³я, нѣмецк³я, итальянск³я, греческ³я и, что насъ особенно интересуетъ, англ³йск³я. Изъ послѣднихъ наиболѣе важна для насъ та, которую самъ Шекспиръ назвалъ своимъ источникомъ - переработка Джона Гоуера (Gower), современника и друга Чосера. Въ своей поэмѣ подъ заглав³емъ Confessio amantis, онъ воспользовался, какъ примѣромъ преступной любви, истор³ей нашего Аполлон³я; своимъ источникомъ онъ выставляетъ "хронику, называемую Пантеономъ"; отсюда англ³йск³е критики вывели заключен³е, что Гоуеръ составилъ свой разсказъ единственно по Готфриду Витербскому - чему противорѣчатъ, однако, многочисленныя заимствован³я изъ "истор³и Аполлон³я", касающ³яся такихъ подробностей, которыя совсѣмъ пропущены y Готфрида. Итакъ, Гоуеръ пользовался двумя источниками - Готфридомъ и "истор³ей". Разсказъ написанъ четырехстопными ямбами; Аполлон³й названъ (для удобства размѣра) Аполлиномъ, Тал³архъ (по ошибкѣ) - Тал³артомъ; введенъ другъ Аполлон³я, Hellican(us) (передѣлано изъ Hellenicus, имени одной третьестепенной личности въ "истор³и"); Д³онис³я названа Д³онизой, Тарс³я - Таисой и т. д. Небезынтересна метаморфоза, происшедшая съ именемъ дочери Странгвилл³она. Въ первоначальной редакц³и она безыменна; въ нѣкоторыхъ изъ позднѣйшихъ редакц³й ей дано имя, символизирующее ревность ея матери, именно Philotimia; Гоуеръ, очевидно ошибившись въ чтен³и, назвалъ ее Philotenna; отсюда произошло уже совершенно варварское Philoten, которое она носитъ y Шекспира. Конечно, так³я недоразумѣн³я произошли не въ однихъ только именахъ; приведемъ слѣдующ³й образчикъ, показывающ³й, какъ иногда возникаютъ поэтическ³е мотивы (Klebs, стр. 468). Согласно подлинной "истор³и" врачъ Херемонъ, призвавъ къ жизни царицу, удочерилъ ее (filiam sibi adoptavit) - что было необходимо, такъ какъ оставаясь чужестранкой, она не могла бы быть жрицей эфесской богини. Между тѣмъ въ средневѣковой латыни sibi значитъ и "себѣ" и "ей"; понимая выписанную фразу въ послѣднемъ смыслѣ, Гоуеръ говоритъ про своего врача "Серимона", что онъ предложилъ царицѣ "свою собственную дочь, чтобы она y нея служила, пока обѣ будутъ жить". Шекспиру это предложен³е показалось, повидимому, слишкомъ великодушнымъ: y него (д. 3, сц. 4) дочь Серимона замѣнена племянницей (a niece of mine shall there attend you). - Крупныхъ измѣнен³й въ самой фабулѣ Гоуеръ не произвелъ; она сильно пострадала y него вслѣдств³е пропуска разговоровъ дѣйствующихъ лицъ латинскаго подлинника съ ихъ жизненнымъ, подчасъ юмористическимъ реализомъ: y него все вышло гладко, однообразно и рутинно. Среда полуязыческая, полухрист³анская; между прочимъ жена Аполлон³я дѣлается y него въ Эфесѣ игуменьей. Вообще не подлежитъ никакому сомнѣн³ю, что въ настоящее время поэма Гоуера была бы точно такъ же забыта, какъ и масса другихъ посредственныхъ поэмъ этой эпохи, если бы не случайное обстоятельство, что она была источникомъ Шекспировскаго "Перикла".

  

  

   Впрочемъ, говоря о "Периклѣ" Шекспира мы выражаемся не вполнѣ точно съ точки зрѣн³я новѣйшей критики; по ея вердикту - съ которымъ спорить трудно - Шекспиръ былъ не авторомъ, a только окончательнымъ редакторомъ нашей драмы, но все же редакторомъ очень самостоятельнымъ, вложившимъ не мало собственнаго труда въ чужое произведен³е. Скептицизмъ этотъ сравнительно недавняго происхожден³я: въ эпоху самого Шекспира, да и нѣсколько десятилѣт³й послѣ его смерти, публика благодушно восторгалась причудливой драмой, нимало не сомнѣваясь въ томъ, что она была роднымъ дѣтищемъ ея любимца. Позднѣе, когда интересъ къ наивнымъ сказкамъ прошелъ, недостатки "Перикла" были замѣчены, но ихъ объясняли предположен³емъ, что онъ былъ юношескимъ произведен³емъ великаго драматурга: Драйденъ (1675 г.) въ прологѣ къ "Цирцеѣ" Чарльза Дэвенанта, проводя мысль о трудности съ перваго раза написать совершенную вещь, намекаетъ на Бена Джонсона и Флетчера, которые тоже не сразу написали своихъ "Вольпоне" и "Арвака", и продолжаетъ такъ: "Даже муза Шекспира первымъ родила Перикла - князь Тирск³й былъ старше Мавра (т.-е. Отелло). Увидѣть хорошую первинку, значитъ, увидѣть чудо; розы не цвѣтутъ о Рождествѣ". Но это предположен³е ошибочно: во-первыхъ, хронологическ³я данныя, о которыхъ рѣчь будетъ тотчасъ, его не допускаютъ, a во-вторыхъ, недостатки "Перикла" существенно разнятся отъ тѣхъ, которые мы наблюдаемъ въ дѣйствительно юношескихъ драмахъ Шекспира. Къ тому же, и посторонн³я соображен³я наводятъ насъ на мысль, что первоначальнымъ авторомъ "Перикла" былъ другой поэтъ, и даже позволяютъ догадываться объ его имени.

   Прежде всего, хронолог³я "Перикла" довольно точно опредѣляется слѣдующими, чисто внѣшними данными. Въ первомъ его издан³и, появившемся въ 1609 г., онъ названъ "новой пьесой" (the late... play); стало быть, онъ не могъ быть написанъ задолго до этого года. Къ тому же мы знаемъ, что въ 1608 г. издатель Блоунтъ внесъ нашу драму, вмѣстѣ съ "Антон³емъ и Клеопатрой", въ списки книгоиздательской гильд³и, какъ имѣющую быть изданной имъ; это - самый ранн³й слѣдъ существован³я "Перикла". "Между тѣмъ, справедливо замѣчаетъ Дел³усъ (Shakespeare-Jahrbuch, III, 173), такая популярная драма, какъ "Периклъ", пользовавшаяся такой выдающеюся и притомъ такой постоянной любовью публики, навѣрное оставила бы и болѣе ранн³е слѣды, если бъ только она была поставлена раньше". Итакъ, мы допускаемъ - въ соглас³и съ Дел³усомъ и наиболѣе авторитетными критиками Шекспира, - что "Периклъ" былъ впервые поставленъ приблизительно въ 1608 г., т. е. что онъ принадлежалъ къ позднимъ драмамъ Шекспира, имѣя своими старшими братьями и "Гамлета", и "Лира", и "Отелло".

   Старшими, да, но не вполнѣ родными: мы уже намекнули на полушекспировск³й, такъ сказать, характеръ нашей пьесы. Оставляя въ сторонѣ внутренн³я улики - мы отчасти къ нимъ вернемся при анализѣ драмы, - мы не можемъ не придать значен³я тому факту, что въ первомъ полномъ издан³и Шекспира 1623 г. "Периклъ" отсутствуетъ; повидимому, составители этого издан³я не считали себя вправѣ распоряжаться "Перикломъ" какъ полной литературной собственностью издаваемаго ими автора. Но это еще не все: путемъ очень остроумной комбинац³и Дел³усу - которому мы слѣдуемъ въ этой главѣ - удалось опредѣлить имя Шекспирова сотрудника, a новѣйш³е критики (Флэ, Бойль) привели новыя доказательства въ пользу этой комбинац³и.

   Дѣло въ томъ, что въ томъ же 1608 г. нѣкто Джорджъ Уилькинсъ выпустилъ повѣсть подъ слѣдующимъ, по обычаю того времени неуклюжимъ заглав³емъ: "Горестныя приключен³я Перикла, князя Тирскаго. Подлинный пересказъ драмы о Периклѣ, каковой она была недавно представлена {Presented. Слово "представлена" здѣсь надо понимать въ особомъ значен³и: presenter'омъ назывался въ англ³йской драмѣ тотъ, кто ее объяснялъ публикѣ, какъ это дѣлалъ Гамлетъ при представлен³и пантомимы или Пигва въ "Снѣ въ лѣтнюю ночь". Такова дѣйствительно въ "Периклѣ" роль Гоуера.} почтеннымъ стариннымъ поэтомъ Джономъ Гоуеромъ". Это, дѣйствительно, довольно точный пересказъ нашей драмы; тѣмъ болѣе странно, что Уилькинсъ называетъ его въ предислов³и: "бѣднымъ дѣтищемъ своего мозга" (a poor infant of my braine). Конечно, при крайней растяжимости понят³я литературной собственности возможно, что невзыскательный писатель и пересказъ драмы въ новеллистической формѣ счелъ достаточнымъ проявлен³емъ поэтическаго творчества; но въ томъ то и дѣло, что Уилькинсъ такимъ невзыскательнымъ писателемъ не былъ. Онъ и самъ былъ драматургомъ; сохранившаяся его драма подъ заглав³емъ "Несчастья насильственнаго брака" (the miseries of inforst marriage), хотя и не даетъ высокаго понят³я объ его талантѣ, но все же доказываетъ его несомнѣнную писательскую самостоятельность. Но это еще не все: только что упомянутая драма Уилькинса и по содержан³ю, и по языку, и по техникѣ сильно напоминаетъ нешекспировск³я части какъ "Перикла" (т.-е главнымъ образомъ, первые два акта), такъ и "Тимона Аѳинскаго". Особенно убѣдительную, хотя и внѣшнюю улику указалъ Fleay: это - число риѳмованныхъ стиховъ какъ въ обѣихъ частяхъ "Перикла", такъ и y Уилькинса. Ихъ всего 14 въ послѣднихъ трехъ актахъ противъ 195 въ первыхъ двухъ: и это послѣднее число вполнѣ соотвѣтствуетъ манерѣ Уилькинса. Впрочемъ, не менѣе убѣдительное и болѣе интересное соображен³е высказалъ Клебсъ въ упомянутой выше книгѣ; a такъ какъ оно касается отношен³я авторовъ "Перикла" къ своимъ источникамъ, то будетъ полезно сказать о немъ подробнѣе.

   Изъ самой драмы видно, что источникомъ ея былъ главнымъ образомъ Гоуеръ: не даромъ его духъ приглашается въ первомъ прологѣ "вновь спѣть пѣсню, давно имъ пропѣтую". Но мнѣн³е, будто онъ былъ единственнымъ ея источникомъ, ошибочно: сравнен³е "Перикла" съ Гоуеромъ съ одной стороны и "истор³ей" Аполлон³я съ другой доказываютъ намъ, что авторами была привлечена также и эта послѣдняя, a именно въ передѣлкѣ Туэйна (Twine), который читалъ ее въ знаменитомъ сборникѣ 14 вѣка, озаглавленномъ "Gesta Romanorum". Такимъ образомъ генеалог³я нашего "Перикла" представляется въ слѣдующемъ видѣ:

   Кстати: переводъ Туэйна появился въ 1600-1608 г. новымъ издан³емъ, такъ что и это обстоятельство говоритъ въ пользу принятой нами хронолог³и "Перикла". - Итакъ, авторы Перикла пользовались двумя источниками - но неодинаково. Уилькинсъ явно предпочитаетъ Гоуера, Шекспиръ столь же замѣтно старается замѣнить его первоисточникомъ, т.-е. самой "истор³ей" въ передѣлкѣ Туэйна (Клебсъ, стр. 477).

   Сказаннаго достаточно для посвящен³я читателя-неспец³алиста во внѣшнюю такъ сказать обстановку "Перикла"; приступая къ анализу и характеристикѣ самой драмы, мы повторяемъ высказанное въ самомъ началѣ нашего очерка предостережен³е - что онъ будетъ имѣть дѣло съ поэмой, очень популярной въ свое время, но очень мало соотвѣтствующей вкусамъ нашей образованной публики. Наша публика отвергла даже романъ приключен³й - еще менѣе въ состоян³и она выносить вольную технику нанизанныхъ одно на другое приключен³й въ драмѣ, этомъ сосредоточенномъ единствомъ дѣйств³я, характеровъ, идеи, литературномъ произведен³и.

   Вотъ тутъ то и слѣдуетъ остерегаться увлечен³й и несправедливости. То требован³е къ драмѣ, которое ставимъ мы подъ косвеннымъ вл³ян³емъ античной трагед³и, не ставилось къ англ³йской драмѣ въ эпоху Возрожден³я: для этого ея связь съ безформенными моралитетами среднихъ вѣковъ была слишкомъ велика. Съ точки зрѣн³я этой эпохи обработать въ драматической формѣ истор³ю Аполлон³я было въ принципѣ ничуть не рискованнѣе, чѣмъ обработать истор³ю какого-нибудь англ³йскаго короля изъ хроники Голиншеда. Разница если и была, то чисто количественная; a для того, чтобы уложить этотъ количественный излишекъ въ рамку драмы, можно было прибѣгнуть къ довольно простому средству, не разъ практиковавшемуся на англ³йской сценѣ - a именно, къ соединен³ю эпическаго повѣствован³я съ драматическимъ дѣйств³емъ. Чего нельзя было представить на сценѣ, то могъ разсказать прологистъ: изрѣдка можно было придти на помощь его сухому разсказу пантомимой. Такъ и было сдѣлано; это можетъ намъ не нравиться, но не слѣдуетъ упрекать автора - будь это Уилькинсъ или Шекспиръ - въ томъ, что по обычаямъ его эпохи вовсе не было недостаткомъ. Прологистомъ авторъ избралъ Гоуера; это было данью благодарности тому поэту, который былъ его главнымъ источникомъ. A разъ рѣшившись вывести на сцену этого представителя ранней англ³йской поэз³и, авторъ соблюлъ и внутреннее правдоподоб³е въ тѣхъ рѣчахъ, которыя онъ ему влагаетъ въ уста. Правда, онъ не заставляетъ его говорить языкомъ эпохи Плантагенетовъ, но онъ пользуется тѣмъ же четырехстопнымъ ямбомъ, которымъ написана и "Исповѣдь влюбленнаго", воспроизводитъ тотъ же однообразный былинный стихъ, который такъ быстро надоѣдаетъ намъ въ ней; мало того - онъ подражаетъ своему образцу и въ его беззаботности относительно риѳмъ. Критики не преминули вмѣнить ему эту беззаботность въ вину, они цитируютъ взапуски, какъ ужасающ³й примѣръ, заключительное двустиш³е изъ пролога къ IV дѣйств³ю:

  

   Dionyza doth appear

   With Leonine, a murderer.

  

   (въ переводѣ эта особенность, разумѣется, пропадаетъ); но они забываютъ при этомъ, что, если бы мы имѣли здѣсь неряшливость самого автора, a не сознательное подражан³е образцу, то она проявилась бы и въ тѣхъ 195 риѳмованныхъ стихахъ, которые встрѣчаются въ первыхъ двухъ актахъ драмы. Нѣтъ, авторъ здѣсь несомнѣнно архаизируетъ, a этотъ архаизмъ - столь же несомнѣнно нешекспировская черта.

   Вообще же объ этихъ прологахъ мало можно сказать хорошаго; они скучноваты, многословны и часто повторяютъ извѣстное намъ уже изъ самаго дѣйств³я. Но вотъ занавѣсъ поднимается, передъ нами событ³я, дѣйств³я, живыя рѣчи, характеры. Что сказать о нихъ?

  

   На первыхъ порахъ - тоже немного утѣшительнаго. Мы въ Ант³ох³и; передъ нами - Ант³охъ съ дочерью и Аполлон³й. То есть, нѣтъ: не Аполлон³й, a Периклъ; это переименован³е требуетъ объяснен³я. Аполлон³й такъ же мало годился для пятистопнаго ямба Уилькинса, какъ и для четырехстопнаго Гоуера; этотъ послѣдн³й, поэтому, передѣлалъ его в Аполлина; почему нашъ авторъ не послѣдовалъ его примѣру? Скажутъ: филологическая совѣсть шевельнулась. Конечно, Аполлинъ - совершенно невозможное имя; но оно ничуть не хуже Д³онизы (вм. Д³онис³и), не говоря уже о Thaise и Philoten. Нѣтъ, причина была другая: въ тѣ времена пользовалась широкой извѣстностью поэма Сиднея "Аркад³я", и вотъ ея то героя, Пирокла (Pyrocles), разсчетливый авторъ и усыновилъ. На это имѣются опредѣленныя улики; но какимъ образомъ Пироклъ превратился въ Перикла - это другой вопросъ. Быть можетъ, Шекспиръ не пожелалъ пользоваться отражен³емъ чужой славы; быть можетъ, дальнѣйшее преобразован³е было дѣломъ простого авторскаго каприза.

   Какъ бы то ни было, передъ нами Периклъ въ присутств³и преступной четы. Рѣчи обоихъ мужчинъ чисто шаблонныя; впрочемъ, другого отъ нихъ пока и требовать нельзя. Но вотъ заговорила и прекрасная Гесперида, жертва и соучастница отцовскаго нечест³я; она желаетъ смѣлому пришельцу быть счастливѣе всѣхъ, которые пытали счастья до тѣхъ поръ. Что это? искреннее пожелан³е, вопль растерзаннаго стыдомъ и раскаян³емъ сердца? Но если такъ, то къ чему выбирать такую загадку, разгадка которой не можетъ не внушить жениху отвращен³я къ запятнанной невѣстѣ! Нѣтъ, какъ это ни больно, a приходится признать, что и здѣсь мы имѣемъ формальную, шаблонную вѣжливость, и болѣе ничего. - Загадка, черезъ чуръ уже прозрачная, прочитана: рѣшен³е найдено; Периклъ сначала въ туманныхъ, затѣмъ во все болѣе и болѣе ясныхъ выражен³яхъ даетъ царю понять, что его тайна обнаружена. Это мѣсто не безъ достоинствъ, особенно въ аллегор³и съ кротомъ хотѣли видѣть проблескъ Шекспировскаго ген³я. Конечно, эта аллегор³я приковываетъ наше вниман³е, чувствуется, что въ ней есть что то недюжинное; но картина расплывается, лишь только мы всмотримся въ нее попристальнѣе. Нѣтъ, скорѣе правъ Дел³усъ, видящ³й здѣсь "вымученную туманность, съ притязан³емъ на философское глубокомысл³е" (стр. 181). - Остальныя событ³я въ Ант³ох³и чередуются быстро. Рѣшен³е Перикла - рѣшен³е Ант³оха - поручен³е Ант³оха Тал³арду - бѣгство Перикла, - всѣ эти сцены ничего намъ не даютъ, кромѣ самой заурядной драматизац³и эпическаго разсказа.

   Слѣдующ³я сцены переносятъ насъ въ Тиръ: ихъ содержан³е - уходъ изъ родины Перикла и передача власти Геликану. Задачей поэта было - выдвинуть этого послѣдняго изъ среды прочихъ вельможъ настолько, чтобы такое отлич³е показалось намъ понятнымъ; онъ это сознавалъ, но силы ему измѣнили, и онъ потерпѣлъ полное ф³аско. Дебютъ Геликана такъ же страненъ, какъ и гнѣвъ Перикла: онъ упрекаетъ своихъ товарищей въ лести, въ которой никто изъ нихъ не провинился; зарождается даже подозрѣн³е, не сократила ли рука редактора рѣчи обоихъ царедворцевъ, отъ которыхъ осталось только три совершенно безцвѣтныхъ стиха. Но нѣтъ: вся сцена скомпонована одинаково неудовлетворительно; вездѣ видно письмо неумѣлаго подражателя, который при всемъ желан³и быть глубокомысленнымъ, нигдѣ не подымается выше посредственности. Одно только мѣсто составляетъ отрадное исключен³е: это - рѣчь Перикла въ началѣ Тирскихъ сценъ. Это уже не шаблонъ: поэтъ далъ намъ то, чего мы не встрѣчали и не встрѣтимъ во всемъ первомъ дѣйств³и - характеристику. Периклъ весь отдался тоскѣ, попытки царедворцевъ доставить ему развлечен³е только раздражаютъ его. "Оставьте меня! Къ чему эти смѣны {Change - таково чтен³е оригинала. Издатели чаще печатаютъ charge "обуза" (мыслей).} въ мысляхъ? Меланхол³я съ тупымъ взоромъ - моя привычная спутница..." Теперь мы можемъ сопоставить съ этимъ Перикломъ того, котораго мы видѣли въ Ант³ох³и, того, который "подобно веселому бойцу", готовъ былъ отдать жизнь за надежду добыть плодъ Геспериды: плодъ оказался отравленнымъ - это сознан³е отравило и надежды - и веселье, и самую жизнь героя. Это мотивъ не новый: такъ и Гамлетъ отдался неотлучной спутницѣ - меланхол³и, послѣ того какъ онъ извѣрился въ чистотѣ своей матери; и какъ хорошъ весь этотъ монологъ Перикла, какъ удачно сравнен³е, которымъ онъ кончается! Вездѣ видна рука мастера; трудно отказаться отъ мысли, что здѣсь передъ нами - письмо Шекспира, воспользовавшагося для Перикла остатками тѣхъ красокъ, которыми онъ нѣкогда написалъ Гамлета.

   Итакъ, основан³е характеристики положено; зная содержан³е "истор³и", мы можемъ представить себѣ ея развит³е. Грусть Гамлета была неизлѣчимой: ядъ, отравивш³й его жизнь, исходилъ отъ матери, a другой матери судьба ему дать не могла. Другое дѣло - грусть Перикла; ея причиной была возлюбленная, излѣчить ее могъ, въ союзѣ со всеисцѣляющимъ временемъ, другой, болѣе достойный предметъ любви. Мы съ нетерпѣн³емъ ждемъ появлен³я этой спасительницы, киренской царевны, доброй и милой, какъ Офел³я, но счастливѣе ея...

   Сцены въ Тарсѣ насъ только задерживаютъ; конечно, онѣ нужны для поэта - надо же представить намъ будущихъ пр³емныхъ родителей "дочери моря" - но намъ ихъ смыслъ почти непонятенъ, да и сами онѣ очень посредственны. Клеонъ - такъ переименовалъ поэтъ традиц³оннаго Странгвилл³она, - разсказываетъ своей женѣ вещи, которыя она сама отлично знаетъ; и онъ знаетъ, что она ихъ знаетъ - и что разсказъ его не нуженъ, и мотивируетъ его желан³емъ усыпить - собственное горе картиною чужихъ бѣдств³й, совершенно забывая, что онъ этимъ вводитъ непозволительно наивный драматургическ³й пр³емъ. Реторическая отдѣлка рѣчей Клеона не должна насъ смущать: со своими антитезами и гиперболами она совершенно въ духѣ моднаго въ тѣ времена "юфуизма" (euphuism), и мы можемъ быть увѣрены, что даже такая явная нелѣпость, какъ съ "отвращен³емъ произносилось самое слово: помощь" (the name of help grew odious to repeat), была гордостью ея автора. Зато дебютъ Перикла мы склонны признать слишкомъ мимолетнымъ; къ тому же онъ страдаетъ маленькой несообразностью. Вѣсть объ избавлен³и отъ голода съ восторгомъ привѣтствуется присутствующими (omnes): "боги Грец³и да хранятъ тебя! мы будемъ молиться за тебя!" (we will pray for you); Периклъ отвѣчаетъ: "встаньте, прошу васъ, встаньте! Мнѣ нужна любовь, a не почитан³е" (we do not look for reverence, but for love). Такъ могъ онъ отвѣчать только тогда, если присутствующ³е молились не за него, a на него; не произошло ли здѣсь редакторскаго измѣнен³я первоначальной концепц³и? {Дѣйствительно, я склоненъ допустить, что Уилькинсъ, гораздо лучше Шекспира знакомый съ античными обычаями, имѣлъ въ виду настоящее обоготворен³е Перикла тарсянами, но что Шекспиръ, менѣе ученый и болѣе чутк³й къ современнымъ ему чувствамъ, замѣнилъ языческое обоготворен³е христ³анской (или нейтральной) молитвой. Это подтверждается третьимъ дѣйств³емъ, въ которомъ редакц³я Шекспира была наиболѣе энергична; и здѣсь (сц. 3) Клеонъ ссылается на молитвы народа за Перикла.}

   Но, повторяю, сцены въ Тарсѣ насъ только задерживаютъ: мы торопимся въ Кирену, къ ожидаемой спасительницѣ. Пусть любовь благодарныхъ тарсянъ облегчила грусть героя: окончательно излѣчить его можетъ только та, которая замѣнитъ собою образъ опороченной ант³ох³йской царевны. Познакомитъ насъ съ нею второе дѣйств³е.

  

  

   Мы въ Киренѣ или, какъ выражается поэтъ со словъ своего источника Гоуера, въ "Пентаполѣ"; передъ нами Периклъ, спасш³йся нагимъ изъ-подъ обломковъ разбитаго и утонувшаго корабля. Его монологъ совершенно въ духѣ предыдущихъ сценъ; но вотъ повѣяло чѣмъ то новымъ, - появляются три рыбака. Они говорятъ въ прозѣ; ихъ рѣчи шутливаго характера; вообще они и особенно трет³й изъ нихъ играютъ роль излюбленныхъ въ англ³йскомъ театрѣ "клоуновъ", для которыхъ другого мѣста въ нашей трагед³и нѣтъ. Эта перемѣна настроен³я такъ понравилась нѣкоторымъ критикамъ, что они не задумались признать руку Шекспира въ сценахъ съ рыбаками; конечно, тутъ нѣтъ ничего невозможнаго, не слѣдуетъ только забывать, что клоунское остроум³е - особенность не одного только Шекспира, и что спец³ально это остроум³е имъ же показалось бы слабымъ въ сравнен³и со схожими сценами въ "Венец³анскомъ купцѣ" и др.

   Здѣсь намъ впервые приходится отмѣтить крупное измѣнен³е въ фабулѣ. Въ "истор³и" нагой Аполлон³й, получивъ очень скромную одежду, участвуетъ въ игрѣ въ мячъ и побѣждаетъ всѣхъ своихъ партнеровъ. Это было совершенно въ античномъ духѣ; современная Англ³я тоже, вѣроятно, оцѣнила бы этотъ мотивъ; но для Англ³и Шекспировской эпохи требовалось состязан³е посерьезнѣе, требовался турниръ. A для турнира требуется панцырь, добыть который изъ глубины моря предоставляется, наперекоръ разсудку, рыбакамъ. О недостающихъ частяхъ вооружен³я обѣщаютъ позаботиться тоже рыбаки - какъ, это ихъ дѣло; Периклъ отправляется на турниръ. Здѣсь зрителями будутъ царь страны, Симонидъ, соотвѣтствующ³й въ "истор³и" Архистрату, и его красавица-дочь, Таиса... Какъ видитъ читатель, поэтъ далъ ей имя, которое первоначально принадлежало ея будущей дочери: Tarsia, Tharsia, Thaisia, Thaisa - мы можемъ еще прослѣдить въ различныхъ спискахъ и передѣлкахъ "истор³и" постепенную метаморфозу имени дочери Аполлон³я - Перикла. Объ этомъ искажен³и можно пожалѣть: называя свою дочь Тарс³ей, Аполлон³й оказываетъ гражданамъ Тарса учтивость въ совершенно античномъ вкусѣ, и Странгвилл³онъ, узнавъ отъ своей жены объ ея уб³йствѣ, коритъ ее между прочимъ и за то, что она убила дѣвушку, носившую имя ихъ родного города. Но, конечно, въ формѣ Thaisa эта связь уже не ощущалась, a такъ какъ нашъ поэтъ имѣлъ на примѣтѣ другое имя для своей "дочери моря", то ничто не мѣшало ему имя Таисы дать ея матери.

   Насъ конечно интересуетъ не столько имя Таисы, сколько сама она, спасительница и исцѣлительница Перикла... но тутъ мы испытываемъ полнѣйшее разочарован³е. Трудно представить себѣ болѣе сумбурное изложен³е. Поэтъ, повидимому, даже не сознавалъ, что его задача - описать развит³е страсти въ душѣ обоихъ героевъ, борьбу любви съ грустью y Перикла, борьбу любви съ дѣвическимъ стыдомъ y Таисы. Съ самаго начала Таиса влюблена въ Перикла, еще болѣе въ него влюбленъ Симонидъ. Периклъ же держитъ себя совершенно пассивно, нигдѣ не обнаруживая ни малѣйшаго волнен³я по поводу заискиван³й какъ Симонида, такъ и его дочери. Въ концѣ концовъ его на ней женятъ, чему онъ безропотно покоряется, но наше ожидан³е этимъ inforced marriage обмануто самымъ жестокимъ образомъ. Повидимому, y первоначальнаго поэта не хватило таланта для его нелегкой задачи, Шекспиръ же отчаялся въ возможности одухотворить его рутинную работу и, махнувъ рукой на Таису, приберегъ свою палитру для новой героини, жизнь которой начинается со слѣдующаго, третьяго акта.

  

  

   Тутъ съ самаго начала раздаются мощные звуки, заставляющ³е насъ быстро забыть о бездушномъ второмъ актѣ со всѣми его нелѣпостями: видно, левъ проснулся. Шекспиръ заговорилъ. Периклъ съ Таисой на морѣ, буря застигла ихъ какъ разъ въ то время, когда царица должна была дать жизнь новому существу. Контрастъ между разъяренной стих³ей и безпомощностью новорожденнаго младенца понятъ и изображенъ поэтомъ съ той чуткостью и силой, которыя свойственны ген³ямъ. Намъ вспоминается схожее положен³е въ "плачѣ Данаи" поэта Симонида; трогательныя слова древнегреческой баллады, "засни, море, - засни, дитя, - засни, безпредѣльное горе!" хотѣлось бы поставить въ заголовокъ нашихъ сценъ, справедливо считающихся перломъ не только "Перикла", но и Шекспирова творчества вообще. При оглушительномъ шумѣ урагана Таиса родила дѣвочку и сама - такъ думаютъ ея приближенные - потеряла жизнь; кормилица Ликорида приноситъ отцу его малютку-дочь. Вникните въ технику - если это слово здѣсь умѣстно - благословен³я ей Перикла; въ сущности это тотъ же антитетическ³й стиль того же юфуизма, какъ и въ сценѣ Клеона съ Д³онизой. Но почему онъ насъ здѣсь за душу беретъ, между тѣмъ какъ тамъ онъ наводитъ скуку?

   Да, это Шекспиръ; мы узнаемъ его по его широкому, могучему письму, но узнаемъ также и по той наивной географической беззаботности, которая была ему свойственна всю жизнь, отъ "Комед³и ошибокъ" до "Зимней сказки". На свой вопросъ, гдѣ они находятся, Периклъ получаетъ отвѣтъ: "недалеко отъ Тарса" - значитъ, въ юго-восточной части Малой Аз³и, y самыхъ границъ Сир³и. Тѣмъ не менѣе, когда бросаютъ ящикъ съ тѣломъ Таисы, волны уносятъ его къ Эфесу, что на западномъ побережьи той же Малой Аз³и. У Уилькинса мы такой наивности не находимъ и, судя по его заботливости въ архаизирован³и, врядъ-ли имѣемъ право ему ее приписать. Точно также и дальнѣйш³я сцены, въ Эфесѣ и Тарсѣ, мы смѣло можемъ считать собственностью великаго поэта; конечно, онѣ не представляютъ того захватывающаго интереса, который имѣла для насъ сцена рожден³я Марины, но онѣ написаны съ тактомъ, будучи одинаково чужды и безсвязности и многослов³я - обоихъ недостатковъ, которыми грѣшатъ нешекспировск³я части "Перикла". Кромѣ этихъ общихъ уликъ, критики обратили вниман³е на одну частичную - на роль музыки въ сценѣ пробужден³я Таисы, напоминающую потрясающую сцену пробужден³я Лира; но къ этой сценѣ мы найдемъ еще болѣе близкую параллель въ пятомъ актѣ.

   Все же намъ кажется, что къ концу дѣйств³я редакторская энерг³я Шекспира стала слабѣть: въ разговорѣ Перикла съ Клеономъ и Д³онизой оставлены мотивы, соотвѣтствовавш³е, повидимому, первоначальному эскизу драмы, но потерявш³е свой смыслъ въ шекспировской редакц³и. Клеонъ обѣщаетъ Периклу вѣрно исполнить свой долгъ по отношен³ю къ Моринѣ и, на случай измѣны, призываетъ гнѣвъ боговъ "на себя и своихъ до конца поколѣн³й", совсѣмъ по античному. Нѣтъ сомнѣн³я, что поэтъ, писавш³й эти слова, имѣлъ въ виду кару, постигшую Клеона и Д³онизу за ихъ покушен³е на жизнь Морины; въ источникахъ эта кара описана подробно: не слѣдуетъ ли допустить, что и Уилькинсъ, рабски имъ слѣдовавш³й, ее драматизировалъ? Между тѣмъ, въ шекспировской редакц³й ея нѣтъ, a съ ней и самопроклят³е Клеона потеряло свой первоначальный, угрожающ³й смыслъ. - Съ еще большимъ вѣроят³емъ мы заключительную сцену можемъ приписать Уилькинсу; на это насъ наводитъ упоминан³е весталокъ, о которомъ будетъ сказано по поводу аналогичнаго мѣста въ четвертомъ дѣйств³и. Сама по себѣ эта сцена вполнѣ безразлична, не отличаясь ни особенными достоинствами, ни особенными недостатками. Теперь семья разъединена: мать въ Эфесѣ, отецъ на морѣ, дочь въ Тарсѣ; по примѣру "истор³и", и наши поэты оставляютъ обоихъ родителей, чтобы заняться исключительно или почти исключительно судьбой дочери. Этимъ введен³емъ новаго героя развит³ю дѣйств³я въ драмѣ нанесенъ самый серьезный ущербъ; мы понимаемъ теперь, почему Шекспиръ отказался отъ дальнѣйшей психологической разработки характера Перикла и оставилъ нетронутымъ все второе дѣйств³е: ему все равно пришлось бы предоставить новаго Гамлета его судьбѣ, такъ какъ "истор³я" не давала ему никакихъ матер³аловъ для того, чтобы заполнить огромный пробѣлъ въ его жизни отъ передачи Морины до ея нахожден³я въ послѣднемъ дѣйств³и. Онъ отправилъ его пока въ Тиръ, a затѣмъ пустилъ блуждать унылымъ призракомъ по проливамъ и бухтамъ Средиземнаго моря: его и нашъ интересъ сосредоточивается на новомъ героѣ драмы, дочери моря - Моринѣ (въ оригиналѣ Marina, отъ mare).

  

  

   Четвертый актъ посвященъ исключительно ей. Морина выросла; чѣмъ дальше, тѣмъ больше она стала затмевать родную дочь своихъ пр³емныхъ родителей, возбуждая этимъ зависть и ея самой, и еще болѣе ея матери, Д³онизы. Со смертью своей кормилицы Ликориды она лишилась своего единственнаго друга въ домѣ Клеона; вмѣстѣ съ тѣмъ ея постоянныя прогулки къ кургану, насыпанному надъ прахомъ Ликориды по античному обычаю на берегу моря, облегчили ея ненавистницѣ исполнен³е жестокаго плана. Она поручаетъ его своему служителю, Леонину (это имя Готфридъ далъ своднику; Шекспиръ, или Уилькинсъ, перенесъ его на уб³йцу, оставляя сводника безыменнымъ. Повидимому, грубая проза отвратительныхъ сценъ въ домѣ терпимости показалась ему несовмѣстимой съ классическимъ именемъ его содержателя).

   До сихъ поръ Д³ониза была совсѣмъ блѣдной и безсодержательной фигурой, подобно своему супругу и прочимъ творен³ямъ тощей фантаз³и Уилькинса; здѣсь впервые она является передъ нами характеромъ. Мы знаемъ уже, что ее гложетъ зависть; можно представить себѣ, какимъ ядомъ были пропитаны ея притворно ласковыя слова къ Маринѣ, въ которыхъ она называла ее "своимъ образцомъ" (our paragon), говорила объ ея "прекрасномъ видѣ, привлекавшемъ взоры молодыхъ и старыхъ" и отвлекавшемъ ихъ отъ ея родной дочери. Расписывая ея красоту, она воскрешала въ своемъ сознан³и то, что было непростительной виною и смертнымъ приговоромъ ея питомки, она не давала проснуться протесту своей усыпленной совѣсти. Да, эта совѣсть усыплена окончательно: ненависть, выросшая изъ материнской любви, такъ же стих³йна въ своихъ проявлен³яхъ, какъ и она. "Она срамила мою дочь", скажетъ она позднѣе (сц. 4) своему мужу, "стояла между ней и ея счастьемъ; никто не хотѣлъ смотрѣть на нее, всѣ преслѣдовали своими взорами лицо Морины, между тѣмъ какъ наша была посмѣшищемъ, жалкимъ уродомъ, недостойнымъ свѣта дня! Вотъ это меня возмущало; a если ты находишь мой поступокъ чудовищнымъ, то это значитъ, что ты не любилъ своей дочери; по моему, это подвигъ любви, который я совершила за твое дитя". Тутъ спорить нельзя; передъ нами проявлен³е непосредственнаго инстинкта, увѣреннаго въ своей цѣли и неразборчиваго въ средствахъ. Морина затмевала ея дочь - она велитъ Леонину ее убить; Леонинъ можетъ выдать ея поступокъ - она его отравляетъ; Периклъ собирается пр³ѣхать за дочерью - она посвящаетъ въ свою тайну мужа, нимало не сомнѣваясь, что онъ ее пойметъ и поможетъ ей скрыть слѣды преступлен³я. Отчаян³е и упреки Клеона она считаетъ достойными одного только презрѣн³я: ей казалось, что ея мужъ, раздѣляя ея инстинкты, долженъ имѣть надъ ней перевѣсъ силы; его осужден³е она считаетъ доказательствомъ не противъ своихъ инстинктовъ, a противъ его силы - "видно, ты вторично дѣлаешься ребенкомъ", говоритъ она ему. Шекспиръ уже раньше изобразилъ схожую чету: это были - лордъ и лэди Макбетъ. Клеонъ и Д³ониза относятся къ нимъ точно такъ же, какъ Периклъ въ первомъ дѣйств³и относился къ Гамлету.

   Вернемся, однако, къ сценѣ покушен³я на Морину. Насколько Д³ониза была многословна, настолько Леонинъ лакониченъ. Онъ нехотя согласился исполнить свою роль палача - его жертва уже тогда казалась ему "чуднымъ создан³емъ" (a goodly creature). Теперь она передъ нимъ; на берегу моря мысли дочери моря невольно уносятся въ прошлое, къ той минутѣ, которая дала ей жизнь; ея мечты и предстоящая ей теперь судьба образуютъ безсознательный, но тѣмъ болѣе дѣйствительный контрастъ. Ея спутникъ не въ состоян³и съ ней разговаривать - онъ не Д³ониза, совѣсть въ немъ не усыплена. Наконецъ, онъ грубо ее обрываетъ: "скорѣй твори молитву!" Переходъ крутъ, связи съ предыдущимъ нѣтъ никакой: но это не та ученическая безсвязность, которой грѣшили первые два акта - это безсвязность глубоко естественная и художественная. Дай Леонинъ Моринѣ продолжать ея трогательный разсказъ о своемъ рожден³и - и его рѣшимость растаяла бы, какъ ледъ подъ лучами весенняго солнца.

   Покушен³е не удается, пираты похищаютъ Морину, она въ Митиленѣ, въ домѣ разврата. Поэтъ не пожалѣлъ красокъ, чтобы контрастъ между нѣжной дѣвой и обстановкой, въ которую она попала, вышелъ какъ можно разительнѣе; эти краски онъ взялъ изъ грубой современности, a не изъ античной литературы, въ которой отталкивающее дѣйств³е разврата смягчается дымкой красоты. Съ новыми хозяевами Морины мы знакомимся заблаговременно: это - извѣстнаго рода клоунская параллель къ Клеону съ Д³онизой. Сводникъ въ сущности не лишенъ "совѣсти": мало того, онъ galantuomo въ томъ смыслѣ, въ какомъ его товарищи по ремеслу въ Итал³и и нынѣ себя такъ именуютъ. Онъ мечтаетъ о томъ, чтобы, обезпечивъ себѣ безбѣдную