Зелинский Фаддей Францевич - Перикл (Шекспира)

старость, передать заведен³е въ друг³я руки и затѣмъ подумать о чемъ то вродѣ спасен³я души. Его супруга этой слабости не подвержена: зарабатывать средства къ жизни не запрещено; что же касается грѣха, то развѣ друг³е безгрѣшны? Въ концѣ концовъ женск³й инстинктъ беретъ верхъ надъ мужскимъ разумомъ; да и пора заняться болѣе практическими потребностями. A таковыя есть: достойная чета сильно нуждается въ "свѣжемъ товарѣ". И вотъ въ такую то обстановку попадаетъ Морина; описан³е, отвратительное и раньше, дѣлается еще отвратительнѣе въ моментъ ея появлен³я. Чистый, душистый цвѣтокъ падаетъ въ грязь, и вотъ грязь дѣлаетъ всяк³я усил³я, чтобы его смять и испачкать. Сводникъ отступаетъ на задн³й планъ; его замѣняютъ болѣе рѣшительныя натуры, сводня и ихъ "вышибало". Но всѣ ихъ труды напрасны: гость за гостемъ приходятъ, но всѣ они, вмѣсто ожидаемаго чувственнаго наслажден³я, находятъ въ домѣ сводника - свою собственную совѣсть; Морина стала ген³емъ цѣломудр³я... въ притонѣ разврата.

   Все это на словахъ звучитъ недурно; но, думается намъ, не одинъ читатель найдетъ сцены обращен³я мужчинъ до вышибалы включительно черезчуръ наивными. Ужъ очень простымъ и легкимъ дѣломъ представлялъ себѣ поэтъ вразумлен³е грѣшниковъ! Или, быть можетъ, люди были въ тѣ времена впечатлительнѣе нынѣшнихъ? - Да, это вѣрно: происходящее передъ нашими глазами ничуть не убѣдительно для насъ. Античный романистъ оставилъ своимъ новѣйшимъ послѣдователямъ непосильную для нихъ задачу - задачу переубѣжден³я. Переубѣжден³е предполагаетъ переубѣдимость, a съ нею и человѣка античной, a не новѣйшей формац³и.

   Одна подробность въ этихъ сценахъ привлекаетъ наше вниман³е. Мы исходили изъ предположен³я, что авторомъ всей митиленской драмы былъ Шекспиръ; это предположен³е, будучи само по себѣ очень вѣроятно, подтверждается еще тѣмъ обстоятельствомъ, что ея источникомъ былъ Туэйнъ, a не Гоуеръ (ср. гл. IV кон.). Между тѣмъ мы знаемъ беззаботность Шекспира по части архаизмовъ: если уже къ исходу древности истор³я Аполлон³я была охрист³анена, a Гоуеръ еще усилилъ путаницу, то вѣроятно ли, чтобъ Шекспиръ взялъ на себя роль послѣдовательнаго возстановителя античной обстановки? Не думаемъ; зато эта роль вполнѣ къ лицу Уилькинсу, котораго мы уже знаемъ какъ архаиста. Теперь прошу обратить вниман³е на слѣдующ³й потѣшно наивный архаизмъ. Обращенный второй "джентльменъ" (сц. 5) далъ зарокъ никогда не посѣщать домовъ терпимости и спрашиваетъ своего знакомаго, не пойти ли имъ "слушать пѣн³е весталокъ"? Конечно, Шекспиръ, если бъ дѣло зависѣло отъ него, просто отправилъ бы новообращенныхъ отслужить обѣдню; но онъ былъ связанъ пуризомъ своего предшественника. Собственно весталокъ внѣ Рима не было; благодаря фантаз³и Уилькинса таковыя оказались и въ Эфесѣ (д. III. стр. 4); могли быть, стало быть, и въ Митиленѣ. A ужъ кто виновенъ въ ихъ пѣн³и, этого мы сказать не можемъ.

  

  

   Соединен³е разъединенной семьи - задача пятаго акта, столь же шекспировскаго, какъ и оба предыдущ³е. Не будемъ строги къ мотивировкѣ дѣйств³я, торопливо и насильственно ведущаго къ развязкѣ; предоставимъ себя довѣрчиво поэту - не "Перикла", a старинной "истор³и", щедро высыпавшему на нашего героя въ немного дней всѣ благодѣян³я, въ которыхъ онъ столько лѣтъ такъ упорно ему отказывалъ. Корабль моряка-скитальца заѣхалъ, наконецъ, и въ Митилену, самъ онъ въ шатрѣ на палубѣ, нѣмой и безчувственный; мгла его несчастья плотно окутала его, отдѣляя его еще при жизни отъ м³ра живыхъ. По совѣту правителя Митилены Лисимаха, пришедшаго навѣстить знатнаго чужестранца, посылаютъ за Мориной, чтобы она своею пѣснью вылѣчила его.

   То, что теперь слѣдуетъ, намъ уже знакомо. Морина и Периклъ - это то же самое, что Кордел³я и Лиръ. И тамъ, вѣдь, любящая дочь чарами своей нѣжности возвращаетъ м³ру живыхъ своего обезумѣвшаго отъ горя отца. Но, конечно, цѣльный и единый Лиръ возбуждаетъ наше участ³е въ гораздо большей мѣрѣ, чѣмъ неудачно огамлеченный герой стариннаго романа - тамъ Шекспиръ творилъ свободно, здѣсь онъ наносилъ на чужой рисунокъ взятыя съ чужой палитры краски. Сцена излѣчен³я Перикла дочерью подробно была описана въ "истор³и"; Шекспиръ довольно близко придерживается своего источника, драматизируя его эпическ³й разсказъ.

   Но все же и въ нашей сценѣ красоты есть. Морина поетъ - Периклъ ея не слышитъ; она съ нимъ заговариваетъ - онъ ее грубо отталкиваетъ {Это прямо не сказано; но не подлежитъ сомнѣн³ю, что это и есть дѣйств³е, которое, по замыслу поэта, должно было сопровождать первыя - не слова, a звуки Перикла (hum, ha!). Въ "истор³и" подробно разсказано, какъ Тарс³я, когда Аполлон³й приказалъ ей удалиться, попыталась было ласковой силой вывести его на палубу, какъ онъ сталъ сопротивляться, какъ она при этомъ упала и ушиблась. Здѣсь такой разсказъ былъ бы неумѣстенъ: тѣмъ не менѣе мы догадываемся о произошедшемъ по словамъ Морины: "если бы ты зналъ мое происхожден³е, то не нанесъ бы мнѣ оскорблен³я" (you would not do me violence), a изъ словъ Перикла "не сказала ли ты, когда я оттолкнулъ тебя - a это случилось, какъ только я тебя замѣтилъ (when I perceived thee) - что и т. д." мы узнаемъ также и моментъ, когда это произошло. Установлен³е этого момента важно для развит³я дѣйств³я въ нашей сценѣ.}.

   Но именно это оскорблен³е и заставляетъ ее вспомнить о своемъ происхожден³и; только въ устахъ обиженной Морины умѣстны гордыя слова, которыми она хочетъ оградить свое достоинство и которыя поневолѣ обращаютъ на нее вниман³е осиротѣлаго отца. Все это красиво, трогательно и въ то же время вполнѣ убѣдительно. Въ дальнѣйшемъ развит³и разговора есть длинноты; есть, кромѣ того, и одна крупная несообразность, о которой, однако, можно быть увѣреннымъ, что ни читатель, ни зритель ея съ перваго раза не замѣтитъ. Она связана съ тѣмъ, что можно бы назвать драматической полифон³ей. Передъ нами отецъ, узнающ³й свою дочь, но также и дочь, узнающая своего отца; правильное развит³е психическаго акта узнаван³я повело бы къ настоящей драматической полифон³и - перипет³ямъ въ душѣ отца должны бы соотвѣтствовать так³я же перипет³и въ душѣ дочери: по волнен³ю, по торопливымъ разспросамъ чужестранца она должна бы мало по малу догадываться, кто передъ нею. Но это задача, слишкомъ трудная для наивныхъ поэтовъ, какими были Гомеръ и Шекспиръ - Софоклъ ее блистательно рѣшилъ въ схожей сценѣ между Эдипомъ и ²окастой, непосредственно передъ смертью послѣдней. Ихъ психолог³я монофонная; Периклъ стоитъ въ центрѣ сцены, роль Морины чисто служебная: она должна воскресить воспоминан³я отца, до ея собственныхъ чувствъ поэту нѣтъ дѣла. Такимъ образомъ мы имѣемъ предъ собою отца, узнающаго потерянную дочь, но не видимъ дочери, узнающей потеряннаго отца.

   Очень красивъ опять конецъ сцены. Пѣсня Морины точно застыла въ ушахъ y отца - она, вѣдь, еще не была его дочерью, когда онъ ее слышалъ. Теперь она какъ будто пробуждается; Периклъ слышитъ музыку, "небесную музыку"; подъ ея звуки онъ засыпаетъ.

   Для насъ интересъ драмы съ этой сценой исчерпанъ; слѣдующ³я - появлен³е Д³аны, соединен³е Перикла съ Таисой, послѣдн³я распоряжен³я Перикла - ничего къ ней не прибавляютъ, это - шумные мажорные аккорды, торжественно заключающ³е симфон³ю.

  

   Таковъ этотъ "Периклъ", давш³й, по мнѣн³ю современниковъ, Шекспиру право сравняться съ корифеями драматургическаго искусства классической старины. Намъ теперь легко, умудреннымъ опытомъ трехъ столѣт³й, смѣяться надъ наивнымъ вердиктомъ, ставившимъ эту неорганическую работу двухъ (если не болѣе) поэтовъ, эту не вездѣ удачную драматизац³ю неважнаго романа въ одинъ рядъ съ "Эдипомъ" и "Медеей" и, косвенно, выше "Гамлета" и "Лира". Поистинѣ, "времена мѣняются, и мы мѣняемся съ ними".

   Только кто это - эти "мы"?

   Намъ извѣстно, каковъ былъ составъ публики, наслаждавшейся "Перикломъ". Въ одномъ анонимномъ памфлетѣ той эпохи читаются слѣдующ³е стихи (указалъ на нихъ впервые Мелонъ): "съ удивлен³емъ стоялъ я, смотрѣлъ на эту толпу, громко галдѣвшую точно на представлен³и новой драмы; помѣщен³е кишѣло смѣсью чистой публики съ чернью (gentles mix'd with grooms), такъ что я вообразилъ, что всѣ они пришли смотрѣть ²оанну Шоръ или "Перикла".

   Повидимому, чистая публика совершенно сходилась съ чернью въ оцѣнкѣ "Перикла"; этимъ объясняется его полный и продолжительный успѣхъ. Образован³е тогда еще не успѣло воздвигнуть стѣны между обѣими частями общества; то, чѣмъ привилегированная часть возвышалась надъ другой, лишь въ очень незначительной мѣрѣ затрогивало ея умственный элементъ, развит³е котораго было индивидуальнымъ, a не общественнымъ дѣломъ. Теперь "чистая публика" ушла впередъ; можно ли сказать то же самое о "черни"? Можно ли быть увѣреннымъ, что неподготовленная простая публика, имѣя выборъ между "Гамлетомъ" и "Перикломъ", отдастъ предпочтен³е первому? Тамъ глубокомысленная душевная трагед³я, восхищающая насъ, но дающая неразвитому уму только "слова, слова, слова"; здѣсь пестрая вереница интересныхъ событ³й, возмутительныхъ или трогательныхъ картинъ съ конечнымъ торжествомъ добродѣтели, которое, правда, пр³ѣлось намъ, но нравится и понынѣ умамъ, неизмученнымъ работой мысли... Нѣтъ, успѣхъ "Перикла", понятный на порогѣ семнадцатаго вѣка, былъ бы понятенъ и теперь, когда всѣ столѣт³я живутъ вмѣстѣ, скрещиваясь и сплетаясь въ причудливомъ калейдоскопѣ современной жизни.