Аксаков Константин Сергеевич - Ломоносов в истории русской литературы и русского языка

ическую природу, присутствие которой необходимо уже для самого языка и которая должна же как-нибудь прорываться наружу.

  Итак, в стихах Ломоносова является русский язык во всей своей силе и красоте; он открывает новые свои обороты, новое богатство, в нем всегда лежавшее, и если обороты, даже употреблявшиеся прежде, то теперь получившие окончательное утверждение и занявшие прочно свое место. Здесь именно видим мы язык и не в отвлеченном его смысле, являющийся прекрасно. Освобожденный и движимый поэтической природой Ломоносова, принимает он новые изящные образы, раздается вся его звучность, и наконец, покорный его гению, становится он в стройные, изящные формы, только истинной поэтической природой могущие быть произведенными. И сверх того, эта поэтическая сила, так направленная к языку, выходит сама изящно, доказывая истинность поэтического гения, образующего язык. Мы постараемся показать это. Язык и собственно стих Ломоносова, именно потому, что Ломоносов был истинный поэт (мы устраняем особенности времени, они не составляют существенного), до нашего времени прошел неповторенный, и только (скажем еще) у Пушкина, вполне по крайней мере, вновь раздался. Здесь удивляемся мы именно русскому языку. Вопрос языка был вопросом момента; отсюда является второстепенность самого создания поэтического.

  Обратим внимание на самые произведения Ломоносова, укажем на них и постараемся объяснить, если можно, их достоинство.

  У Ломоносова, как мы сказали, нет целого художественного произведения, но много прекрасных изящных поэтических мест как относительно языка, который составляет общее его достоинство, так и относительно достоинства просто внутреннего, поэтического. Они встречаются всюду. Обратим же на них внимание {Ломоносова обвиняли в подражании немецкому стихотворцу Гюнтеру, его современнику; но мы не находим никакого подражания и никакой даже близости, кроме размера стихов, строфы и разве строя оных...}.

  Вообще очень трудно делать разбор поэтических красот. Если говорить о изящном языке, тогда надобно исследовать язык собственно; но это совершенно особенный и важный вопрос, сюда не совсем входящий; отчасти же мы это исполнили. Что же касается собственно до поэтических мест, то надо определить воззрение на них, поставить их в известном свете, - и потом они сами уже говорят за себя. После определения такого воззрения, чтение, почти одно чтение, - вот что нам остается. Мы думаем, что уже определили воззрение, и теперь надобно нам только кинуть взгляд на самые произведения. Итак, мы просто указываем, делая сколько то возможно более близкое определение поэтической особенности Ломоносова.

  В 1739 году появилась первая ода Ломоносова. Мы уже на нее указали и привели из нее некоторые примеры, собственно, относительно языка {18}; но они могут служить (некоторые по крайней мере) и примерами поэтического достоинства, как и другие примеры, приведенные во второй части, из переложений псалмов. Приведем теперь примеры из других его произведений; укажем прежде всего на Оду Девятую, Преложение из Иова {19}, так нам знакомую, так опрофанированную частыми повторениями и учебниками:

  

  

  

   Кто море удержал брегами

  

  

  

  И бездне положил предел,

  

  

  

  И ей свирепыми волнами

  

  

  

  Стремиться дале не велел?

  

  

  

  Покрытую пучину мглою

  

  

  

  Не я ли сильною рукою

  

  

  

  Открыл, и разогнал туман

  

  

  

  И с суши сдвинул океан?

  

  

  

   Возмог ли ты хотя однажды

  

  

  

  Велеть ранее утру быть,

  

  

  

  И нивы в день томящей жажды

  

  

  

  Дождем прохладным напоить,

  

  

  

  Пловцу способный ветр направить,

  

  

  

  Чтоб в пристани его поставить,

  

  

  

  И тяготу земли тряхнуть,

  

  

  

  Дабы безбожных с ней сопхнуть?

  

  

  

   Стремнинами путей ты разных

  

  

  

  Прошел ли моря глубину?

  

  

  

  И счел ли чуд многообразных

  

  

  

  Стада, ходящие по дну? {*}

  {* Полн. собр. соч. М. В. Ломоносова. Спб., 1803, ч. 1, стр. 47-48.}

  Каков стих! Здесь является полное его совершенство; разница может быть только в видоизменениях. И это было сказано вдруг, в то время, каким-то чудом, силою гениальной личной природы! Как хорош русский оборот последних двух стихов! Далее -

  

  

  

   Стесняя вихрем облак мрачный,

  

  

  

  Ты солнце можешь ли затмить,

  

  

  

  И воздух огустить прозрачный,

  

  

  

  И молнию в дожде родить,

  

  

  

  И вдруг быстротекущим блеском

  

  

  

  И гор сердца трясущим треском

  

  

  

  Концы вселенной колебать

  

  

  

  И смертным гнев свой возвещать?

  

  

  

   Твоей ли хитростью взлетает

  

  

  

  Орел, на высоту паря,

  

  

  

  По ветру крила простирает

  

  

  

  И смотрит в реки и моря?

  

  

  

  Воззри в леса на бегемота,

  

  

  

  Что мною сотворен с тобой,

  

  

  

  Колючий терн его охота

  

  

  

  Безвредно попирать ногой.

  

  

  

  Как верви сплетены в нем жилы.

  

  

  

  Отведай с ним своей ты силы!

  

  

  

  В нем ребра как литая медь;

  

  

  

  Кто может рог его сотреть?

  

  

  

   Ты можешь ли Левиафана

  

  

  

  На уде вытянуть на брег?

  

  

  

  В самой средине Океана

  

  

  

  Он быстрый простирает бег;

  

  

  

  Светящимися чешуями

  

  

  

  Покрыт, как медными щитами,

  

  

  

  Копье и меч и молот твой

  

  

  

  Щитает за тростник гнилой *.

  {* Полн. собр. соч. М. В. Ломоносова. Спб., 1803, ч. 1, стр. 48-49.}

  У Ломоносова встречаем мы чудные рифмы, в которых так является звучность языка, например:

  

  

  

   Парящей поэзии ревность

  

  

  

  Твои дела превознесет;

  

  

  

  Ни гнев стихий, ни ветха древность

  

  

  

  Похвал твоих не пресечет.

  

  

  

  В моря, в леса, в земное недро

  

  

  

  Прострите ваш усердный труд,

  

  

  

  Повсюду награжду вас щедро

  

  

  

  Плодами, паствой, блеском руд {*}.

  {* Там же, стр. 119-172.}

  Укажем сперва замечательные, отдельные выражения, прекрасные эпитеты, например:

  

  

   Когда томит _протяжный_ день...

  

  

   Коль тщетно _пышное_ упорство...

  

  

   _Смущенный_ бранью мир мирит господь тобой... {*}

  

  

   Которой лишены _пугливые_ невежды...

  {* Там же, стр. 142, 184, 278.}

  Но кроме этого, у Ломоносова видим мы, так у немногих настоящим образом встречаемую, верность, простоту и безыскусственность эпитетов - глубокое поэтическое свойство, находящееся, собственно, только у древних, например:

  

   Где в _мокрых_ берегах крутясь печальна Уна,

  

   Медлительно течет в объятия Нептуна...

  

   Затем _прохладные_ поля свои любя...

  

   Когда лишась цветов, поля у вас _бледнеют_...

  

   Простерся _мягкий_ снег в спокойстве на полях... {*}

  {* Там же, ч. 2, стр. 14, 18, 192, 300.}

  Сколько поэтических мест в его одах, так называемых похвальных. Вообще надо сказать, что похвала, случай, на который он пишет оду, часто у него бывает только предлогом; часто оставя предмет в стороне, удаляется он в поэтический образ, и часто делаемое сравнение является у него именно поэтическим произведением. Скажем здесь, что в стихах Ломоносова особенно является человек любящий и понимающий природу и часто естествоиспытатель и ученый; видно, что Петр сильно на него действовал и одушевлял его, видно также, что великое пространство России поражало его. В примерах, которые приведем мы, это будет видно. Наши слова относятся и не к одам одним, но и ко всем его стихотворениям. Мы выписываем много, но мы не можем удержаться, чтоб не выписать. Несмотря на то, наши примеры далеко не заключают в себе всего, мы думаем, что выписки этих прекрасных, по нашему мнению, поэтических мест, выставленных на вид, интересны и имеют свою, и большую, важность. Нам кажется, что после наших исследований мы должны представить и прочесть его поэтические произведения {Чтение поэтических мест в стихотворениях Ломоносова, как нарушающее течение самого текста "рассуждения", помещаем мы в конце книги в "приложениях". Чтение это составляет отчасти критику его произведений вместе с избранием мест, имеющих поэтическое достоинство, чего мы не предположили себе в нашем рассуждении {20}.}.

  Мы сказали уже, что мы у Пушкина видим стих Ломоносова, или по крайней мере у обоих видим мы один стих, одного рода. Приведем в доказательство тому хотя бы один небольшой пример из Пушкина.

  

  

  

  Чем чаще празднует Лицей

  

  

   Свою святую годовщину,

  

  

   Тем робче старый круг друзей

  

  

   В семью стесняется едину,

  

  

   Тем реже он; тем праздник наш

  

  

   В своем веселии мрачнее,

  

  

   Тем глуше звон заздравных чаш

  

  

   И наши песни тем грустнее.

  

  

  

  Давно ль, друзья... Но двадцать лет

  

  

   Тому прошло; и что же вижу?

  

  

   Того царя в живых уж нет;

  

  

   Мы жгли Москву, был плен Парижу,

  

  

   Угас в тюрьме Наполеон,

  

  

   Воскресла греков древних слава,

  

  

   С престола пал другой Бурбон,

  

  

   Отбунтовала вновь Варшава {*}.

  {* Сочинения А. Пушкина. Спб., 1841, т. 9, стр. 157.}

  Сверх того, скажем, что, хотя сам Ломоносов пренебрегал своими поэтическими произведениями, хотя часто в них виден был восторг ученого; но с другой стороны, по природе своей, согласно с своим значением, он был по преимуществу поэт; он был поэт везде: и в жизни своей, и в своих ученых занятиях, и в своих произведениях, какие бы они ни были. Мы уже упоминали прежде о том, как одушевленно написаны его ученые рассуждения; повторяем это здесь. Самое то даже, что в его поэтические произведения входят ученые предметы, показывает, как он смотрел на них, сколько видел в них прекрасного, живого, поэтического. Повторим: Ломоносов был поэт по природе своей и был им всюду, во всей многообразной деятельности, из которой одну, собственно литературную, мы рассматриваем.

  Итак, думаем, мы достаточно показали, что Ломоносов поэт, что внутри его был поэтический огонь, проявлявшийся в его сочинениях. Это, как мы сказали, необходимо уже по значению момента, им выражаемого. Это видели мы по значению того же момента в языке; ибо дело языка могло совершиться только так. Это видели мы в самом уже языке, столько изящно и ощутительно являющемся: что все вытекает согласно с необходимым значением, осуществлением момента. И наконец это видели мы просто проявляющимся в его произведениях, как поэтические места. От общего его значения как момента перешли мы через момент исторический, необходимо его конкретирующий, и дошли наконец до него самого, до лица, до полного конкретного проявления, где предстает уже он сам со всею своею деятельностью, где наконец мы его читаем, где является его свободная личность. Здесь при полном осуществлении момента мы дошли до свободы, до свободы законной, допущенной и оправданной. Выведем же общее заключение и взглянем на весь ход нашего рассуждения, на значение и явление Ломоносова как момента.

  Ломоносов выражает момент отрицания исключительной национальности, особности в литературе, прекращение круга только - национальных песен; он есть момент индивидуума, лица, единичности в литературе - есть поэт; и вместе с тем и потому самому есть явление _общего_, только через лицо могущего явиться, - общего и лица вместе; в то же время он есть начало собственно литературы, где уже является общее, не уничтожая национальности, становя ее присущим моментом. - _Момент общего_.

  Этот момент конкретируется в языке, слоге, как среде, в которой является и совершает, как литература, развитие свое поэзия. Здесь момент является как прекращение исключительной национальности языка и отвлеченного общего значения в слоге, языка церковнославянского, как пробуждение в языке национальном общего, возведение его в эту сферу, и вследствие того живое, уже родственное, отношение его с языком церковнославянским, что также могло совершиться только индивидуумом, лицом, ибо язык, в котором выражается _общее_, должен был явиться, раздаться как голос индивидуума, лица. Но это момент еще только исторический. - _Момент особности_.

  И наконец этот момент необходимо, сообразно с существом своим, конкретируется еще далее, вполне. Ломоносов является нам как лицо, как оправдание, полное явление этого момента, как поэт, ибо момент его есть момент лица и только лицо могло совершить это. И так он должен был явиться, как лицо, как поэт, и он является нам, как поэт, и собственно в языке, где выражается его гений, как лица, следовательно: в изяществе языка; но вместе с этим его поэтическая природа, необходимая для такого явления и для изящества языка, слога, проявляется сама поэтически, во многих прекрасных местах. - _Момент единичности_ {Мы показали выше значение языка, слога относительно поэзии, литературы.}.

  И теперь мы стоим перед Ломоносовым, как перед лицом; и лицо, соразмерно выразившее великий момент, получает, как лицо, колоссальный характер и влечет наше внимание и удивление. Этот колоссальный образ является нам в нашей литературе, разделяя ее, - на рубеже национальной поэзии и литературы собственно. Здесь Ломоносов предстает нам уже вполне конкретно и живо, уже просто как великий человек. И сама наружность его была исполнена силы: широкие плечи, могучие члены, высокий лоб и гордый взгляд. В груди его жил пылкий до бешенства дух, неукротимый характер, не знающая отдыха деятельность, бескорыстная, глубокая любовь к знанию. Сама необыкновенная судьба его много придает интереса этому огромному явлению нашей литературы, столь важной сферы духа, столь важной области народа. Судьба и призвание нашли его рыбаком на берегах Ледовитого моря, и оттуда, послышав призыв и кинув верное, спешил он, влекомый жаждою знания, на подвиг ему соразмерный, великий, согласный с любовью, желанием души его, но представлявшийся ему еще тогда в неясном, неверном, сомнительном свете.

  Он принялся за дело свое, и дело пошло. Но Ломоносов во все время своей деятельности, и за границей и в России, ревностно принимая плоды просвещения от Запада, оставался и душою и характером и всем - русским вполне. Он скоро заметил необходимую односторонность подвига Петра и необходимое одностороннее направление - внешнюю форму и результат этого подвига. Он видел, как, во имя науки, чужеземное одолевало русское, как выписывали немцев, чтобы объяснять русским русскую историю, немцам чуждую совершенно, как во всех отношениях одолевала немецкая партия. Ломоносов видел все это; великий сын русской земли, он восстал против этой односторонности, тогда сильной, ибо она была в естественном ходе развития. Одаренный гением, он понимал настоящее значение просвещения, общечеловеческих благ; может быть, и сама сфера, в которой был он, по праву, истинным деятелем, сфера поэзии, сфера полная, становила ему это доступным. Ломоносов видел, что вместо просвещения, вместо общего, человеческого, чего он желал для России, в России составилось общество немецких ученых, со всею немецкой особенностью, - немецкий университет; и он вступил в жаркую, непримиримую борьбу с немецким направлением; здесь обнаруживался его пылкий, неукротимый характер. В то же время он излагал свои необыкновенно верные и глубокие мысли, необыкновенно ясно выраженные об устройстве Университета и вообще ученой части, и замечания на современное состояние учения в России. Видя, как выписывают из-за моря профессоров, видя немецких ученых, приехавших за деньги в Россию, не имеющих ни малейшего к ней сочувствия, нисколько не заботящихся о просвещении и вместе с тем забирающих в руки все его средства; видя, что деятельность их нисколько не переходит в обладание России и остается чуждой для нее, - Ломоносов негодовал всею душою, и в одной отметке на поле проекта Академического Регламента, им составленного, он говорит: "_Дивлюсь, что и студентов из-за моря не велено выписывать_" {Портфель служебной деятельности Ломоносова. М., 1840, стр. 52.}. Ломоносов соединял любовь к просвещению с любовью к России и с резкою бранью нападал на немцев в России, противников своих, ведя за Россию и за ее просвещение неутомимую, ожесточенную борьбу. <...>

  Таким является Ломоносов, по нашему мнению, выразивший собою великий момент в нашей литературе. Суждения о нем были ошибочны; безусловные похвалы поставили его высоко, окружили классическим блеском и скрыли настоящее достоинство и великость; с другой стороны, было бы ошибочно нападать на него и мерить мерою настоящего времени, не понимая всего его великого значения, не вникнув в смысл его гения. Ложен и страх противоречить авторитету, ложен и страх с ним соглашаться. Теперь, во время сознания нас самих, время светлое, оправдывающее все, полное жизни, - пришла, кажется, пора настоящей оценки, настоящего, справедливого взгляда для Ломоносова. Мы сказали, как мы его понимаем, как понимаем его великое значение и деятельность в нашей литературе, столь важной сфере народа. Скажем в заключение: колоссальное лицо Ломоносова, которое встречаем мы в нашей литературе, является не формальной, но живой точкой начала; вся наша деятельность, явившаяся, и являющаяся, и имеющая явиться, вся примыкает к нему, как к своему источнику; он стоит на границе двух сфер, дающий новую жизнь, вводящий в новую полную сферу. Развитие двинулось и пошло своим путем, своими односторонностями, - это уже исторический ход самого дела; но выше всего этого стоит образ Ломоносова, и как бы ни пошло развитие, он является, как давший его. Да замолкнут же все невежественные обвинения и толки, от наших дней требуется свободное признание его великого подвига и полная, искренняя, глубокая благодарность. Образ его исполински является нам, и этот исполинский образ возвышается перед нами во всем своем вечном величии, во всем могуществе и силе гения, во всей славе своего подвига, - и бесконечно будет он возвышаться, как бесконечно его великое дело.

  

  

  

   КОММЕНТАРИИ

  В настоящий сборник вошли избранные литературно-критические и историко-литературные работы братьев Константина и Ивана Аксаковых. Тексты даются по первой публикации, которая для статей и рецензий К. Аксакова была и единственной, с сохранением некоторых особенностей орфографии и пунктуации, характерных для их индивидуальных стилей.

   ЛОМОНОСОВ В ИСТОРИИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ И РУССКОГО ЯЗЫКА

  - Отдельное издание. М., 1846, с подзаголовком: "Рассуждение кандидата Московского университета Константина Аксакова, писанное на степень магистра философского факультета первого отделения" (Цензур. разр. 12 декабря 1846 г.). Публикуется в сокращении.

  1 То есть Санктпетербург.

  2 Теодицея (греч.) - оправдание положения о всемогуществе и доброте бога, несмотря на все существование зла и несправедливости на земле.

  3 Чембур - отдельный (третий) длинный повод, за который водят и привязывают коня.

  4 Прокопович Феофан (1681-1736) - видный украинский и русский писатель, оратор, теоретик литературы и общественный деятель Петровской эпохи.

  5 Полоцким Симеоном (1629-1680) были написаны "Комедия притчи о блудном сыне", "Трагедия о Навходоносоре царе" и др.; Ростовский Димитрий (Даниил Саввич Туптало, 1661-1709) написал "Комедию на день Рождества Христова", "Комедию на Успение Богородицы" и др.; пьесы царевны Софьи Алексеевны (Романовой, 1667-1704, сестры Петра I) до нас не дошли.

  6 Имеется в виду Киево-Могилянская академия (1632-1817).

  7 Яворский Стефан (1668-1722) - писатель-публицист, оратор, церковный деятель.

  8 Цитата на стихотворения Ф. Шиллера "Идеал и жизнь":

  

  

  Но своим последним мощным взмахом

  

  

  Он свершает чудо с прахом:

  

  

  След усилий тщетно ищешь ты.

  

  

  Массы и материи не стало,

  

  

  Стройный, легкий сходит с пьедестала

  

  

  Образ воплощенной красоты.

  9 Имеется в виду "Вопрошение Кириково" - памятник древнерусской словесности XII в. Кирик (1103-после 1136) - писатель и математик, регент хора Антониева монастыря в Новгороде; составил новгородский летописный свод 30-х годов XII в. и календарно-астрономический трактат "Учение им же как ведати человеку числа всех лет" (1134). Его "Вопрошение", написанное в те же годы, состоит из вопросов, касавшихся как быта новгородцев, так и религиозных догм, с ответами на них епископа новгородского Нифонта. Отсюда отмеченная К. Аксаковым разнохарактерность содержания и стиля (слога) этого памятника.

  10 То есть грек.

  11 Монаха.

  12 Алексей Михайлович (1629-1676) - царь.

  13 Цитата из стихотворения Ф. Шиллера "Художник";

  

  

   Гордясь победою своей

  

  

   Воспой спасительную руку,

  

  

   Которая нашла тебя,

  

  

   Когда ты, обречен на муку,

  

  

   Пустыней мира брел, скорби,

  

  

   Ту, что вела тебя к прекрасному служенью,

  

  

   Сиявшему далеко впереди,

  

  

   И не дала коснуться вожделенью

  

  

   Твоей младенческой груди.

  14 Имеется в виду "Предисловие о пользе книг церковных в российском языке".

  15 Скипетр (греч.) - посох, жезл; одни из знаков верховной власти. Таким образом К. Аксаков подчеркивает преобладающую власть времени над миром, действительностью: оно, как скипетр, держит мир в своих руках.

  16 Цитата из "Предисловия о пользе книг церковных в российском языке".

  17 То есть петровских преобразований, способствовавших превращению России в одну из великих держав.

  18 Эта часть в настоящей публикации опущена (см.: Аксаков К. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка. М., 1846, с. 329-334).

  19 Имеется в виду "Ода, выбранная из Иова, главы 38, 39, 40 и 41".

  20 Эта часть в настоящей публикации опущена (см.: Аксаков К. Ломоносов в истории русской литературы и русского языка, с. 471-517).