Добролюбов Николай Александрович - А. Дмитриева. Добролюбов - литературный критик

  

   Н. А. Добролюбов. Литературная критика

   М., ГИХЛ, 1961

   OCR Бычков М. Н.

  

   Литературная деятельность Н. А. Добролюбова, продолжавшаяся всего около пяти лет, относится к годам предреформенной борьбы и возникновения в России революционной ситуации, когда лучшие люди страны - революционные демократы боролись за то, чтобы крестьянская революция осуществилась. Этим прежде всего объясняются характер и направление литературно-критической работы Добролюбова. Осмысление литературных явлений той поры, анализ лучших, ставших впоследствии классическими произведений, отповедь идейным противникам - все это было теснейшим образом связано у Добролюбова-критика с задачами "дня", современной борьбы, подчинено этим задачам, все пронизано единым стремлением - разбудить революционное сознание народа.

  

  

   Самодержавно-крепостнический гнет был доведен до предела в конце царствования Николая I. Поражение в Крымской войне показало всю гнилость царского строя, экономическую отсталость России. Бесконечные рекрутские наборы, развал торговли и экономики привели к усилению эксплуатации крестьян, которые все чаще бунтовали против помещиков, требуя землю и волю. Революционные демократы, выражая интересы широких крестьянских масс, ставили своей целью поднять народ на организованную борьбу против самодержавия и крепостничества.

   Напряженность классовой борьбы способствовала быстрому идейному формированию лучших людей России. Добролюбов, сын нижегородского священника, воспитанный в послушании и уважении ко всяческим авторитетам, напичканный семинарской премудростью, в поразительно короткий срок становится убежденным атеистом, материалистом, непримиримым врагом угнетения и произвола, в каких бы формах они ни проявлялись.

   Студент Главного педагогического института Добролюбов внимательно следит за событиями в стране, всюду стремясь "дойти до корня". Вокруг него собирается кружок передовых студентов. Они ведут горячие споры о России, о ее будущем, готовят себя к борьбе за ее свободу. Добролюбов не только усваивает достижения передовой мысли того времени, но идет дальше, безбоязненно срывая покровы со всяческих идолов, не прельщаясь никакими иллюзиями. Уже в эти студенческие годы он видит неизбежность революции в России, считая ее единственным путем освобождения от оков экономического и политического рабства.

   Когда после смерти Николая I либеральное общество захлестнули весенние ожидания и надежды, Добролюбов был одним из немногих в то время людей, кто сохранил беспощадную трезвость взгляда, революционную целеустремленность. Об этом ярко свидетельствует его "Ода на смерть Николая II, где он писал:

  

   Один тиран исчез, другой надел корону,

   И тяготеет вновь тиранство над страной.

  

   Об этом свидетельствует и его письмо, написанное в связи со смертью Николая I, которое, как небо от земли, отличается даже от самых решительных высказываний либералов на эту тему.

   Либерал К. Д. Кавелин писал Т. Н. Грановскому о смерти Николая I: "Калмыцкий полубог, прошедший ураганом и бичом, и катком, и терпугом по русскому государству в течение 30-ти лет, вырезавший лица у мысли, погубивший тысячи характеров и умов, истративший беспутно на побрякушки самовластья и тщеславия больше денег, чем все предыдущие царствования, начиная с Петра I,- это исчадие мундирного просвещения и гнуснейшей стороны русской натуры - околел, наконец, и это сущая правда! До сих пор как-то не верится! Думаешь, неужели это не сон, а быль?" {"Литературное наследство", No 67, стр. 607.} Но тут же он говорит о надеждах в просвещенных кругах на нового царя и о своих собственных надеждах: "Если новый царь не станет биться в своей клетке, как яростный тигр, ища жертв и казней, подобно отцу; если он только даст подлечить раны, нанесенные этим бессмысленным татарином и злодеем; если мнение, жалоба, высказанные между четырьмя глазами, не будут считаться справедливым основанием к жестоким казням; если хоть мало-мальски общественный голос будет до него доходить,- на 10, на 15 лет этого очень, очень довольно, без реформ и преобразований. Россия измучена, разорена, задавлена, ограблена, унижена, оглупела и одеревенела от 30-летней тирании, которой в истории не было примера по безумию, жестокости и несчастьям всякого рода. Лет 10, 15 немного - чтоб вздохнуть, выспаться нравственно и приготовиться к новой деятельности" {Там же, стр. 610.}.

   Не к успокоению, не к нравственной спячке звал Добролюбов. Он "торопил, торопил время". Он не возлагал никаких надежд на царя - ни на прежнего, ни на нового. И когда реакционер Греч разразился верноподданнической статьей по поводу смерти Николая I, прославляя его величие, мудрость и благочестие, молодой, никому еще не известный студент Добролюбов ответил ему убийственным письмом, полным негодующего презрения.

   Царь и народ, непримиримость их интересов - вот главная тема "Письма" Добролюбова. Верные слуги престола, подобные Гречу, хотят на веки вечные сохранить покорность народа, но теперь им это уже не удастся. Русь теперь не так уж простодушна и глупа, ее не увлечь квасным патриотизмом, уже не вызовет сочувствия проповедь рабского подчинения деспотизму, любви к царю.

   Царская власть глубоко враждебна народу. "Вы говорите, что "он был народолюбив и народом любим". Не совсем удачная игра слов и совсем несправедливая игра мыслей! - обращается Добролюбов к Гречу.- Пожалуй, можно сказать, что он любил народ, как паук любит муху, попавшуюся к нему в паутину, потому что он высасывал из него кровь,- как чиновник уголовной палаты любит преступление и преступников, без которых он не мог бы служить, брать взятки и жалование,- как тюремщик любит арестантов..." "Как тюремщик, наконец, сторожил он свой народ, крепкие кандалы надел на русский ум..." (49-50) {В скобках указаны страницы настоящего издания.}.

   Деспотизм царя неотрывен от всей системы произвола и угнетения в стране, где процветает взяточничество и казнокрадство, где простых людей посылают умирать за интересы немецких королей, где благородные мученики свободы томятся в сибирских рудниках. Этому всеобщему угнетению верно служит и власть духовная: "православная церковь и деспотизм взаимно поддерживают друг друга".

   Письмо это не случайно было подписано "Анастасий Белинский" - то есть Воскресший Белинский. Оно напоминало о другом замечательном документе русской революционной мысли - о письме Белинского к Гоголю, о том, что живы революционные традиции великого критика.

   Добролюбов очень хорошо понимал, что лишь сам народ может завоевать свою свободу, смести власть помещиков, чиновной аристократии, царя. Он писал в рукописной студенческой газете "Слухи" (1855): "Нужно только заметить, говорят мыслящие люди, что теперь нужно не только вымести Россию: этого мало... Нужно сломать все гнилое здание нынешней администрации, и здесь, чтобы уронить верхнюю массу, нужно только расшатать, растрясти основание. Если основание составляет низший класс народа, нужно действовать на него, раскрывать ему глаза на настоящее положение дел, возбуждать в нем спящие от века богатырским сном силы души, внушать ему понятие о достоинстве человека, об истинном добре и зле, о естественных правах и обязанностях. И только лишь проснется да повернется русский человек,- стремглав полетит в бездну усевшаяся на нем немецкая аристократия, как бы ни скрывалась она под русскими фамилиями" (4, 434) {Здесь и далее в скобках указываются том и страница Полного собрания сочинений Н. А. Добролюбова (Гослитиздат, М. 1934-1939, т. 1-6).}.

   Эти мысли Добролюбов стремился развивать и в подцензурной печати и прежде всего в журнале "Современник", постоянным сотрудником которого он стал с 1857 года.

   События в стране развивались. Возбужденное народное сознание нельзя было уже усыпить благостными речами. Верхи и сам царь понимали невозможность сохранить свое господство, управляя старыми методами. Александр II издал ряд указов о подготовке к проведению Крестьянской реформы. В основе этой программы "освобождения", не посягавшей ни на монархию царя, ни на землевладение и власть помещиков, лежала боязнь народа, который, не дождавшись свободы "сверху", сам начнет освобождать себя "снизу". Либералы, видя, что "мирно передохнуть лет 10-15" "без всяких реформ и преобразований" никак не удастся, все свои усилия направляли на то, чтобы успокоить народ, отвратить его от революции. Тот же Кавелин, критикуя правительство, выступая с проектами различных реформ, подчинял их проповеди мирного развития. Русскому обществу, писал он, искони свойственно "органическое единство всех народных элементов, открывающее возможность бесконечного мирного развития посредством постепенных реформ, делающее невозможною революцию низших классов против высших" {К. Д. Кавелин, Собр. соч., СПб. 1898, т. II, столб. 127-128.}.

   Но возможность крестьянской революции была вполне реальной. Народное движение росло. В 1859-1861 годах в стране сложилась революционная ситуация.

   Характеризуя условия, при которых она возникла, В. И. Ленин писал: "Оживление демократического движения в Европе, польское брожение, недовольство в Финляндии, требование политических реформ всей печатью и всем дворянством, распространение по всей России "Колокола", могучая проповедь Чернышевского, умевшего и подцензурными статьями воспитывать настоящих революционеров, появление прокламаций, возбуждение крестьян, которых "очень часто" приходилось с помощью военной силы и с пролитием крови заставлять принять "Положение", обдирающее их, как липку, коллективные отказы дворян - мировых посредников применять такое "Положение", студенческие беспорядки - при таких условиях самый осторожный и трезвый политик должен был бы признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание - опасностью весьма серьезной" {В. И. Ленин, Сочинения, т. 5, стр. 26-27.}.

   Несмотря на жесточайшие цензурные преследования, Чернышевский и Добролюбов неустанно разоблачали всю лживость обещаний царя и помещиков-либералов, восхвалявших "великий русский прогресс". Во всех видах и формах, через все препоны и рогатки цензуры они стремились провести идею необходимости революции.

   Очень хорошо сказал об этом сам Добролюбов в письме к писателю С. Т. Славутинскому (март 1860 г.). Увидев во "внутреннем обозрении", которое Славутинский прислал в редакцию "Современника", этакий розовый колорит, веру во всякого рода обещания, Добролюбов выступил с жестокой отповедью автору: "Помилуйте, мы вот уже третий год из кожи лезем, чтоб не дать заснуть обществу под гул похвал, расточаемых ему Громекой и К^о; мы всеми способами смеемся над "нашим великим временем, когда", над "исполинскими шагами", над бумажным ходом современного прогресса...

   Точно будто в самом деле верите Вы, что мужикам лучше жить будет, как только редакционная комиссия кончит свои занятия, и что простота делопроизводства водворится всюду, как только выгонят за штат тысячи несчастных мелких чиновников". Такое умиротворение, славословие - дело либеральных публицистов, говорит Добролюбов. "У нас другая задача, другая идея. Мы знаем (и Вы тоже), что современная путаница не может быть разрешена иначе, как самобытным воздействием народной жизни (то есть путем революции.- А. Д.). Чтобы возбудить это воздействие хоть в той части общества, которая доступна нашему влиянию, мы должны действовать не усыпляющим, а совсем противным образом. Нам следует группировать факты русской жизни, требующие поправок и улучшений, надо вызывать читателей на внимание к тому, что их окружает, надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху,- до того, чтобы противно стало читателю все это богатство грязи, чтобы он, задетый наконец за живое, вскочил с азартом и вымолвил: "Да что же, дескать, это наконец за каторга! Лучше уж пропадай моя душонка, а жить в этом омуте не хочу больше". Вот чего надобно добиться, и вот чем объясняется и тон критик моих, и политические статьи "Современника", и "Свисток" {Сб. "Огни", кн. I, Петроград, 1916, стр. 66-68.}.

  

  

   Литература и жизнь, жизнь и борьба всегда были неразрывно связаны в сознании Добролюбова. И именно это придавало всем его произведениям такую целеустремленность, страстность, покоряющую силу убедительности, именно это сделало молодого критика, почти юношу, выразителем дум целого поколения.

   Большое влияние на Добролюбова оказала эстетическая теория и литературно-критические статьи Н. Г. Чернышевского. В своей диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности" (1855), в "Очерках гоголевского периода русской литературы" (1855-1856), а также в других статьях Чернышевский утверждал примат действительности над искусством, отслаивал общественное содержание литературы, которая объясняет жизнь, выносит свой приговор над ней. Защищая достижения передовой русской литературы, критический пафос Гоголя и писателей "натуральной школы", он писал: "Гоголевское направление до сих пор остается в нашей литературе единственным сильным и плодотворным".

   Эти работы Чернышевского положили конец тому "безвременью", которое наступило в русской критике после смерти Белинского, в годы общественной реакции 1848-1855 годов. В эстетике в это время получили распространение теории, представлявшие собой эклектическую окрошку из модных идеалистических эстетик Запада, а в критике Дудышкин, Анненков, Дружинин и другие звали писателей обратиться к "вечно прекрасному", уйти от "злобы дня".

   Как и Чернышевский, в области литературной критики Добролюбов выступил продолжателем Белинского. В статье "Собеседник любителей российского слова" (1856) он писал о "благотворном влиянии его убеждений, его горячей, смелой, задушевной проповеди" на русское общество. Когда в 1859 году, после долгих лет запрета, вышел в свет первый том собрания сочинений великого критика, Добролюбов приветствовал это событие восторженной рецензией: "В литературе нашей не может быть новости отраднее той, которая теперь только что явилась к нам из Москвы. Наконец сочинения Белинского издаются! Первый том уже напечатан и получен в Петербурге; следующие, говорят, не замедлят. Наконец-то! Наконец-то!.. Что бы ни случилось с русской литературой, как бы пышно ни развилась она, Белинский всегда будет ее гордостью, ее славой, ее украшением. До сих пор его влияние ясно чувствуется на всем, что только появляется у нас прекрасного и благородного; до сих пор каждый из лучших наших литературных деятелей сознается, что значительной частью своего развития обязан, непосредственно или посредственно, Белинскому..." (254).

   Однако за годы, прошедшие со дня смерти Белинского, очень многое изменилось в жизни русского общества. Гораздо резче выявились, а в период революционной ситуации предельно обострились классовые противоречия. Рост народного протеста нашел отражение и в передовой общественной мысли - наступил второй, революционно-демократический этап освободительного движения.

   Два непримиримо враждебных лагеря - революционных демократов, во главе с Чернышевским, Добролюбовым, Герценом и Огаревым, и защитников самодержавно-крепостнического строя - противостояли друг другу. Либералы 40-х годов показали свою полную неспособность перейти от слов к делу и по мере роста революционных сил заметно линяли, теряли свое "свободолюбие" и присоединялись к реакционному лагерю...

   Лучшие писатели того времени в своих произведениях чутко отразили новое содержание общественной жизни, новые идеи, новые характеры, которые появились в обществе. Чернышевский и Добролюбов в своих критических статьях обобщали этот богатейший опыт жизни и литературы.

   Как и Белинский и Чернышевский, Добролюбов был беспощаден к идеалистическим теориям, которые стремились поставить литературу над действительностью. Он писал: "Не жизнь идет по литературным теориям, а литература изменяется сообразно с направлением жизни" (168). Литература - воспроизведение реальной действительности, отражение ее в живых, конкретных образах. Правдивость - вот критерий художественности. Все более полно выявляя свою природу, осуществляя себя как искусство, литература все больше сближается с жизнью - таков путь ее развития. Только жизнь дает богатство и разнообразие содержанию литературы, и губительны попытки подчинить ее каким-то только ей присущим "вечным" законам. "Поэзия как отражение жизни,- писал Добролюбов,- разнообразна, как сама жизнь... Если рассматривать поэзию во всем обширном ее объеме, как она является у разных народов, то, конечно, в ней, как в самой жизни, окажутся вечные, постоянные законы, которым она подчинялась в своем последовательном развитии. Законы эти будут, разумеется, законы жизни, действительности" (1, 443).

   Вот почему и к анализу художественных произведений, говорил Добролюбов, чтобы лучше их понять, раскрыть их сущность, надо подходить не с точки зрения "вечных законов эстетики", а с точки зрения самой жизни. Он боролся за наиболее объективную, реальную критику, которая связывала бы проблемы литературные с важнейшими жизненными проблемами, и, сравнивая факты, изображенные художником, с фактами жизни, давала читателю возможность самому делать заключение о правильности или ложности изображения, подводила его к выводам, которые неумолимо следуют из картины действительности, нарисованной художником-реалистом.

   Изображать подлинную жизнь, без ложных, предвзятых идей, во всей ее простоте и в то же время сложности и противоречивости, раскрывать тенденции ее развития - вот задача, которую ставил Добролюбов перед литературой. В этом он видел единственно верный путь борьбы за подлинную художественность. Он назвал пьесы Островского "пьесами жизни",- и это была в его устах высшая похвала писателю. То же можно сказать и о критике самого Добролюбова - это была критика с позиций развивающейся жизни.

   Добролюбову был в высшей степени присущ пафос времени, движения истории. Мы всегда очень отчетливо ощущаем в его статьях движущееся время, видим русскую жизнь в процессе, в развитии ее к революции. Развитие литературы отражает развитие жизни - вот почему критик призывает писателей следить за действительностью, "улавливать ход жизни", постоянно говорит о "новых требованиях жизни", о "настоятельной потребности времени", о "знамении времени", о "задачах жизни". Точка зрения современности, назревших потребностей общественного развития обуславливала историзм Добролюбова, который помогал ему не только правильно оценить прошлое русской литературы, дать глубокий анализ произведений современных ему писателей, но и ставить перед литературой новые неотложные задачи.

   Добролюбов видел главное содержание произведений искусства - это "вопросы нравственные, интересы общественной жизни". Показывая поруганного, униженного, порабощенного человека, глубокую враждебность ему всего строя жизни, литература тем самым выступает как орудие в борьбе за переустройство общества, за счастье и свободу человека.

   Добролюбов боролся с либеральной критикой, которая стремилась увести литературу от служения интересам жизни, от современности. Так, например, поборник "чистого искусства" А. Дружинин в своей статье "Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения" (1856), направленной против Чернышевского, ратовал за "артистичность" поэта, которому чужды всякие житейские волнения, который творит бессознательно и не ставит целью "исправление людей", общества. Дружинин писал: "Твердо веруя, что интересы минуты скоропреходящи, что человечество, изменяясь непрестанно, не изменяется только в одних идеях вечной красоты, добра и правды, он (поэт.- А. Д.) в бескорыстном служении этим идеям видит свой вечный якорь. Песнь его не имеет в себе преднамеренной житейской морали и каких-либо других выводов, применимых к выгодам его современников, она служит сама себе наградой, целью и значением..." {А. В. Дружинин, Собр. соч., СПб. 1865, т. VII, стр. 214.} Дружинин презрительно называл общественно-содержательное искусство "дидактикой" и предрекал ему жизнь бесславную и недолговечную: "Дидактики, приносящие свой поэтический талант в жертву интересам так называемой современности, вянут и отцветают вместе с современностью, которой служили" {А. В. Дружинин, Собр. соч., СПб. 1865, т. VII, стр. 217.}.

   Время посрамило защитников "чистого искусства" 60-х годов, как и предшествующих и последующих эпох, неопровержимее всего доказав, что "вечного", оторванного от конкретного, "временного" в искусстве, как и в жизни, не существует. Произведения, которые остались в истории литературы, которые и сейчас волнуют нас своим вечно человеческим содержанием, возникли из горячего стремления художников ответить на вопросы своего времени, отразить думу своего века. И, наоборот, кануло в Лету все то, что было отъединено от живых современных вопросов, было рассчитано на "вечность".

   Эту закономерность развития искусства очень хорошо раскрыли Белинский, Чернышевский, Добролюбов. Современность они понимали как проникновение в глубинные процессы жизни, выявление ее ведущих тенденций, они связывали ее с отражением передовых идей времени в творчестве художника. Борьба революционно-демократической критики за современность была вызвана заботой о подлинном расцвете родной литературы, которая лишь тогда станет учебником жизни, воспитателем читателя, когда будет правдива.

   Добролюбов зло высмеивал не только защиту "чистого искусства", но и дешевое подлаживание под "современность" многочисленных либеральных писак, стремившихся сочетать модные идеи современности со своей благонамеренностью, прилагавших эти идеи к старым литературным схемам.

   Враги революционно-демократической критики, противопоставляя художественность и принцип общественного служения, обвиняли Чернышевского и Добролюбова в равнодушии к искусству, в грубом утилитаризме и пытались закрепить за собой монополию на защиту художественности. Добролюбов блистательно доказал необоснованность этих претензий.

   В эпоху общественного подъема, когда так высок был авторитет Белинского, писателей гоголевского направления, не часто можно было встретить такую откровенность, какую проявил, например, поборник "чистого искусства" Б. Алмазов, прямо заявив в славянофильском сборнике "Утро", что если в поэтическом произведении "развивается какая-нибудь философская идея, если поэт хочет им что-нибудь доказать - оно уже лишено свежести и представляет натяжки в построении", ибо политические и социальные вопросы вредят литературе, а в общественной жизни не может быть ничего поэтического. Гораздо чаще во времена Добролюбова эти теории излагались завуалированно. Критики, враги передового, идейно направленного искусства клялись именем Пушкина, с благодарностью поминали Кольцова, Гоголя, даже Белинского, выдавали себя за их продолжателей и в то же время извращали их творчество и взгляды.

   Добролюбов очень чутко подметил и объяснил это явление в рецензии на сборник "Утро". Защитники теории "искусства для искусства", говорит он, напрасно считают только себя людьми, которые требуют от литературы соответствия идеи и формы, мастерства, отделки деталей в произведении. Не они единственные хотят видеть в писателе тонкую восприимчивость, сочувствие к явлениям природы и жизни, "умение поэтически изображать их, переливать свое чувство в читателя". "Нет, такие требования предъявляет всякий здравомыслящий человек, и только на основании их всякая, самая обыкновенная критика произносит свой суд о таланте писателя. Требования поборников "искусства для искусства" не то: они хотят - ни больше, ни меньше, как того, чтобы писатель-художник удалялся от всяких жизненных вопросов, не имел никакого рассудочного убеждения, бежал от философии, как от чумы..." (2, 420-421).

   Однако поклонники чистой художественности, опасаясь высказать эти требования прямо, без всяких прикрытий - ибо они "будут смахивать на требования от писателя того, чтобы он весь век оставался круглым дураком",- стремятся "смягчить свою теорию разными ограничениями и поэтическими обиняками", благодаря чему их мнения "получили вид довольно приличный и обманывали даже многих людей не совсем глупых". Добролюбов показывает, что именно призывы изображать "возвышенные" чувства, уйти от "пошлости и грязи" жизни и воспевать "вечное и прекрасное" лишают произведения искусства жизненной силы, означают не возвышение, а унижение его, ибо правда жизни подменяется в них ложью, которая нарушает сущность самого искусства.

   "Вы знаете,- отвечал этим критикам Добролюбов,- что человек не в состоянии сам от себя ни одной песчинки выдумать, которой бы не существовало на свете; хорошее или дурное, все равно берется из природы и действительной жизни. Когда же художник более подчиняется заранее предположенной цели - тогда ли, когда в своих произведениях выражает истину окружающих его явлений, без утайки и без прикрас, или тогда, когда нарочно старается выбрать одно возвышенное, идеальное, согласное с опрятными инстинктами эстетической теории? И чем же искусство более возвышается - описанием ли журчанья ручейков и изложением отношений дола к пригорку, или представлением течения жизни человеческой и столкновения различных начал, различных интересов общественных?" (145).

   Понимание задач времени, неразрывной связи литературы с прогрессивным общественным движением, одушевленность идеей освобождения человека помогали Добролюбову раскрыть гуманистический пафос и художественные достоинства произведений передовых русских писателей, способствовали тому, что в иных исторических условиях, чем Белинский, он глубоко и во многом по-новому поставил и разрешил важнейшие проблемы реализма, идейности, народности литературы.

   Белинскому приходилось защищать национальную самобытность русской литературы от подражательности и отстаивать в ней реализм - в борьбе с ходульным романтизмом, со всякого рода украшательством, риторикой. Он раскрыл значение творчества Пушкина, сатиры Гоголя, указал на роль писателей натуральной школы, которая явилась "результатом всего прошедшего развития нашей литературы и ответом на современные потребности нашего общества" {В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, М. 1956, т. X, стр. 243.}.

   В 60-е годы, когда выступил Добролюбов, идеи Белинского, достижения реализма Гоголя стали достоянием лучших писателей. Но продолжение традиций в новых условиях означало развитие их. Правдиво показывая новое содержание общественной жизни, эти писатели обогатили тем самым и возможности реализма, сделали замечательные художественные открытия. Расширение содержания литературы, обращение ее к жизни всех слоев общества и особенно - пристальное внимание к человеку страдающему, угнетенному, заставило во многом по-новому разрешить такие проблемы, как проблема героя, изображение среды, обстоятельств, в которых он действует. Стремление проникнуть в психологию человека массы, познать его внутренний мир открыло новые возможности психологического анализа.

   Революционно-демократическая критика всегда указывала, что творческие возможности того или иного писателя зависят не только от объективного содержания жизни и от степени одаренности, но и от идеалов, которые воодушевляют писателя. Современники Добролюбова, такие замечательные художники, как Гончаров, Тургенев, Островский, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Л. Толстой, Достоевский, по-разному относились к идее революции. В литературе, как и во всей общественной жизни, шла напряженная борьба.

   Задача критика заключалась в том, чтобы разобраться в этих сложных процессах, выявить передовые, плодотворные тенденции в литературе и на их основе наметить пути ее будущего развития. Чернышевский и Добролюбов показывали в своих статьях, что еще большее сближение литературы с действительностью, усиление ее критического пафоса, широкое и всестороннее изображение жизни угнетенных трудящихся масс, в среде которых рождаются новые герои,- не только сделают литературу орудием борьбы за счастье человека, но и принесут ей новые творческие победы.

   В условиях подготовки крестьянской революции одной из самых важных Добролюбов считал проблему народности литературы. Он понимал ее широко, рассматривал в разных аспектах, применительно к творчеству разных писателей. По существу, у него нет статьи, в которой так или иначе не была бы затронута эта проблема. Вслед за Белинским он видел связь народности и реализма, ибо беспощадно правдивое изображение самодержавно-крепостнической действительности служило интересам народа, задачам освободительной борьбы.

   В 1848 году, отмечая "поразительную верность и истину" изображения русской жизни у Гоголя, Белинский писал: "И вот пока в этом-то более всего и состоит народность нашей литературы". Народность Гоголя заключается в том, что "он ничего не смягчает, не украшает вследствие любви к идеалам или каких-нибудь заранее принятых идей, или привычных пристрастий" {В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, М. 1956, т. X, стр. 294. (Курсив мой.- А. Д.)}. Ни в одном русском писателе, говорит Белинский, стремление к натуральности, то есть реализму и народности, "не достигло такого успеха, как в Гоголе. Это могло совершиться только через исключительное обращение искусства к действительности, помимо всяких идеалов. Для этого нужно было обратить все внимание на толпу, на массу, изображать людей обыкновенных, а не приятные только исключения из общего правила, которые всегда соблазняют поэта на идеализирование и носят на себе чужой отпечаток" {В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, М. 1956, т. X, стр. 294. (Курсив мой. - Л. Д.)}.

   Это не значит, конечно, что Белинский считал Гоголя писателем без идеалов. Нет, идеал его выступает, из самого содержания произведений, "но не как украшение (следовательно, ложь)", а "как отношения, в которые автор становит друг к другу созданные им типы, сообразно с мыслию, которую он хочет развить своим произведением" {Там же, стр. 295.}. Говоря "помимо всяких идеалов", Белинский имеет в виду идеалы господствующих классов, которые отражались и в эстетике и ограничивали возможности реализма.

   Многие сходные мысли мы найдем и у Добролюбова, он развивает их в своем учении о миросозерцании писателя, когда говорит об отражении передовых идей современности в творчестве таких художников, как Тургенев, Островский, Достоевский.

   Но есть у него и нечто существенно новое в сравнении с Белинским. Когда Белинский писал: "пока в этом (то есть в верности картин русской жизни.- А. Д.) более всего состоит народность нашей литературы", он рассматривал такое положение как временное и связывал его с неразвитостью русской общественной жизни, "которая еще не сложилась и не установилась", чтобы дать литературе идеал, прямо выражающий народные интересы. Во времена Добролюбова развитие общественной жизни привело к созданию лагеря защитников народа, революционных демократов. И в литературе были писатели, которые сознательно служили народу, выражали революционно-демократический идеал. Именно на этом пути, считал Добролюбов, с наибольшей полнотой и правдивостью можно было отразить новое содержание народной жизни в эпоху, когда на борьбу начали подниматься сами угнетенные массы.

   "Говорят: дух партий, сектантизм вредят таланту, портят его произведения. Правда! И поэтому-то он должен быть органом не той или иной партии или секты, ...но сокровенной думы всего общества, его может быть еще не ясного самому ему стремления" {Там же, стр. 306.},- писал Белинский, имея в виду партии господствующего меньшинства. Добролюбов уже прямо связывает отражение передовых стремлений общества с народными интересами и говорит о необходимости в противовес другим партиям создать партию народа в литературе.

   Учение о народности литературы было связано у Добролюбова с обобщением опыта русской и европейских литератур и основывалось на понимании решающей роли народных масс в истории. Не отвлеченные теории о породе и наследственном различии, подчеркивал он, не генеалогические интересы составляют ее движущий нерв, а постоянная борьба трудящихся против дармоедов - борьба смердов и бояр, браминов и париев, борьба угнетенных русских крестьян против помещиков. Добролюбов видел эту борьбу и в капиталистической Европе. Споря с либеральным профессором Бабстом (см. рецензию на книгу Бабста "От Москвы до Лейпцига"), который считал, что просвещение приведет к тому, что мирным путем будут ликвидированы язвы и противоречия европейской жизни, Добролюбов убежденно заявляет: "С развитием просвещения в эксплуатирующих классах только форма эксплуатации меняется и делается более ловкой и утонченной; но сущность все-таки остается та же, пока остается по-прежнему возможность эксплуатации" (4, 394).

   Он говорит о своекорыстном стремлении различных партий и кружков использовать народ в своей борьбе за власть; но как только они видят опасность со стороны самих тружеников, забывают о своих раздорах, "имея в виду одно: общими силами противостоять рабочим классам, чтобы те не вздумали потребовать своих прав" (4, 399).

   Добролюбов верил в победу народа, он видел, что "в рабочих классах накипает новое недовольствие, глухо готовится новая борьба", от которой не спасут ни гласность, ни образованность, ни парламентская говорильня, ни прочие блага капиталистической цивилизации, восхваляемые либералами России и Запада.

   "В общем ходе истории самое большое участие приходится на долю народа и только весьма малая доля остается для отдельных личностей",- писал Добролюбов (3, 136). Вот почему точка зрения народа, его интересы, идеи революционного преобразования русской жизни должны быть положены в основание и истории, и литературы, и литературной критики. В литературе должен звучать голос самого народа, она должна выражать его интересы. Художественность в искусстве и защита народных интересов, реализм и народность связаны, ибо народный взгляд на вещи является в то же время наиболее правильной, "общесправедливой, человеческой" точкой зрения.

   Важнейшим этапом на пути становления реализма и народности русской литературы Добролюбов считал творчество А. С. Пушкина. Великому национальному поэту он посвятил одну из первых своих работ - "Александр Сергеевич Пушкин" (1857). С творчеством Пушкина связывает критик "открытие действительности в русской литературе". Пушкин сумел увидеть истинную поэзию в самой действительности. В его созданиях русская публика поняла "цену жизни". Это эстетическое открытие было обусловлено не только талантом поэта, но и его высокогуманным идеалом, широтой его интересов: "Имевший случай войти в соприкосновение со всеми классами русского общества, Пушкин сумел постигнуть истинные потребности и истинный характер народного быта" (1, 114). После Пушкина в поэзии нельзя уже было воспевать отвлеченные красоты и надзвездные сферы, точно так же как и гуманные идеи нельзя было понимать совершенно отвлеченно от жизни, ударяться в слезливую сентиментальность, казнить небывалые книжные пороки и венчать несуществующую идеальную добродетель. В этом обращении к реализму и гуманности Добролюбов видит форму народности у Пушкина. Но при всей широте интересов поэта в его произведениях преобладало еще "очарование нашим бедным миром", "он мало смущался его несовершенствами", критическое начало, единственно плодотворное, по мысли Добролюбова, соответствующее интересам угнетенного народа, еще слабо выражено в его творчестве. Вот почему Добролюбов считал, что содержания народности Пушкин не постиг, оно было делом будущего развития русской литературы.

   В рецензии на изданный Анненковым седьмой, дополнительный том сочинений поэта, куда вошли многие произведения, ранее не издававшиеся, запрещенные цензурой и т. д., критик развивает эти мысли. Он останавливается на тех произведениях Пушкина, которые свидетельствовали о разладе его с обществом, о внутренней неудовлетворенности. Пушкин был в России не только великим поэтом, "честью своей родины", пишет Добролюбов, но и одним из вождей ее просвещения. И в то же время критик говорит об отсутствии у поэта "серьезных, независимо развившихся убеждений", о том, что он "отталкивал от себя общественные вопросы", о "полном обращении его к чистой художественности".

   С добролюбовскими суждениями о Пушкине мы не во всем можем согласиться. Здесь мы находим немало противоречий, которые лишь отчасти можно объяснить условиями напряженной борьбы революционно-демократической критики с официальной наукой и защитниками теории "чистого искусства", которые фальсифицировали творчество великого поэта, провозглашали его поборником "чистой художественности". Следует иметь в виду также, что многие вольнолюбивые произведения Пушкина были в то время неизвестны, не были раскрыты его связи с декабристами, с передовыми идеями его века.

   Но главное не в этом. Добролюбов и современную ему литературу, и ее развитие в прошлом рассматривает с точки зрения того, как она выражала интересы народа - и не вообще русского народа, как чего-то единого, совокупности всех его классов и сословий, а угнетенных трудящихся масс. Такая постановка вопроса была большим завоеванием русской критики, она была обусловлена новым этапом исторического развития в 50-е - 60-е годы.

   Белинский, защищая национальную самобытность русской литературы, начал с полного отрицания ее предшествующего развития. Закончил он стройной историко-литературной концепцией, раскрывающей поступательное движение русской литературы к национальной самобытности, реализму и народности, которые он рассматривал как тесно связанные между собой начала.

   Добролюбов в новую эпоху заново пересматривает историю русской литературы, его оценки произведений XVIII века, сатиры в эпоху Екатерины и т. д. гораздо более резки, чем у зрелого Белинского. Он полностью отказывает в народности допушкинскому периоду русской литературы, в которой непосредственное отражение интересов народа и народной жизни было выражено еще слабо.

   Добролюбов здесь ошибался. Ему не удалось в своих историко-литературных работах до конца выдержать принцип историзма. Совершенно справедливо говоря о том, что пушкинское понимание народности было исторически обусловлено, что Пушкин, принадлежал своему времени и не мог выйти за его пределы, ибо "время строгого разбора еще не наступило" в русской литературе, оно еще не было подготовлено всем ходом русской жизни, критик в то же время порою прямо предъявляет Пушкину требование народности, которое было выдвинуто революционно-демократическим этапом освободительной борьбы. Именно поэтому он неправомерно разрывает форму и содержание народности, то есть реализм, гуманное начало поэзии Пушкина и отражение интересов народа.

   Однако важно подчеркнуть глубоко плодотворную мысль Добролюбова о связи понятия народности с отражением поступательного движения истории, передовых идей века, а также с высокой точки зрения современности. Подлинный историзм означает не только анализ явления в связи с особенностями того исторического периода, к которому оно относится, но и с точки зрения современности, которая на каждом этапе освободительного движения становится все более высокой. В. И. Ленин писал, например, что правильно понять творчество Л. Толстого можно только в связи с условиями, которые его породили, и учитывая при этом точку зрения пролетариата.

   Добролюбов шел, хотя и не до конца последовательно, по правильному пути, когда он связывал понимание народности Пушкина и со своим временем, с идеалами революционно-демократического этапа освободительного движения. И в этом отношении, несмотря на ошибки критика в оценке некоторых конкретных явлений литературы, в его позиции, пожалуй, гораздо больше истины, чем у авторов многих современных статей, в которых все хорошие русские писатели выступают как писатели прогрессивные, как демократы, писатели народные - причем, равно народные,- совершенно не учитывается само исторически изменяемое содержание народности, не учитывается "точка зрения пролетариата".

   Добролюбов выступал за расширение сферы искусства, за более активное обращение его к жизни народа. Существенные стороны проблемы народности он рассматривает в статье "А. В. Кольцов" (1857). Революционные демократы указывали на большую роль Кольцова в завоевании народности русской литературой. В связи с выходом в 1856 году второго издания сборника стихотворений Кольцова (где была напечатана и биография поэта, написанная Белинским) со статьями о Кольцове выступили Чернышевский, Салтыков-Щедрин, Добролюбов.

   Развивая в условиях обостренной политической борьбы основные положения Белинского о творчестве Кольцова, революционно-демократическая критика 50-60-х годов особенно большое значение придавала глубокой связи художника с народной жизнью, с современностью, вопросу о мировоззрении писателя. Наиболее полно эти идеи были развиты в замечательной статье Салтыкова-Щедрина "Стихотворения Кольцова" (1856), вступительная теоретическая часть которой - подлинный манифест революционно-демократической критики - была запрещена цензурой и только в наши дни стала достоянием читателя.

   Полемизируя с П. Анненковым, который призывал художников "заниматься своими великими предметами, но на условии заниматься ими исключительно", и уйти в область эстетического созерцания, Салтыков-Щедрин пишет, что эти требования отдают искусству "область внеобщественную и, следовательно, фантастическую": художника нельзя оторвать от общественной среды, в которой он живет, от современных проблем. "Признав таким образом художника представителем современной идеи и современных интересов общества, мы должны принять и ту мысль, что лишь такое явление, которое носит на себе все признаки современности, может служить без ущерба для самого искусства предметом его" {"Литературное наследство", No 67, стр. 294.}. Искусство должно быть "проникнуто мыслью и мыслью исключительно современною. Эта мысль добывается не чутьем художника как хотят уверить нас многие, а деятельной и добросовестною разработкой фактов, действительным участием в труде современности". Истинный талант, подчеркивает Щедрин, и заключается в умении в многообразных проявлениях современной жизни найти главное, "определить тот путь, по которому идет человечество" {"Литературное наследство", No 67, стр. 296.}. Для этого надо сочувствовать передовым идеям времени, быть на уровне современной мысли в искусстве, с пониманием и выражением которой Салтыков-Щедрин связывает понятие народности. Обратиться к жизни народа, "подумать об искоренении тех причин", которые породили его темноту и забитость, не убаюкивать народ, не воспевать его смирение и терпение, не приписывать ему идеальные добродетели, а "пробуждать в массе сознание, которое бы сделало для нее самой настоятельной потребностью те качества, которыми мы заблаговременно и так легкомысленно ее наделяем..." - вот истинный путь народности в искусстве.

   Добролюбов, начинающий тогда критик, не мог знать этой статьи, но в его работе о Кольцове и особенно в последующих его статьях очень много общего с постановкой проблемы народности у Щедрина.

   Значение Кольцова, говорит Добролюбов в своей статье, не в том только, что сам он вышел из народа, хотя люди, подобные Ломоносову, Кулибину, Кольцову - ярчайшее свидетельство талантливости и творческой силы простого русского человека. И не в том только, что поэт черпал материал для своих произведений из народной жизни, использовал богатство народного творчества. Не в самом по себе обращении к жизни народа,- признак народности. Так называемые народные песни поэтов XVIII века. гг. Карабанова, Николева, Нелединского-Мелецкого, а также Мерзлякова, Дельвига, хоть поэты эти и пытались изображать народную жизнь и подражали народным песням,- мало что несут в себе от народности. Это скорее псевдонародность, ибо у поэтов этих были ложные, взгляды на поэзию: они не хотели понять, что достоинство поэта заключается в том, чтобы не идеализировать, не украшать народную жизнь, а "уметь уловить и выразить красоту, находящуюся в самой природе предмета". Народная жизнь и народные песни казались им дикими и грубыми, и "они постарались