Главная » Книги

Леонтьев Константин Николаевич - Национальная политика как орудие всемирной революции, Страница 2

Леонтьев Константин Николаевич - Национальная политика как орудие всемирной революции


1 2 3

сь тут уже не только одной мудрости, но и силы. Она подняла на Западе в пользу реакционного польского бунта пустую словесную бурю, которая только ожесточила русских и сделала их строже к полякам; Россия же после этого стала смелее, сильнее, еще и еще либеральнее сама и в то же время насильственно демократизировала Польшу и больше прежнего ассимилировала ее.
   Войну объявить России за Польшу Франция не решилась, не могла. Таинственная десница не допустила ее. Для этого тайного двигателя достаточно было настолько ободрить католическую, дворянскую, реакционную Польшу и настолько раздражить Россию (еще не совсем уверенную в своих общеевропейских начинаниях), чтобы вторая, победивши, поверила бы больше в свою эгалитарно-либеральную правоту и чтобы первая была насильственно демократизирована. Словом, чтобы обе разом еще на несколько больших и ускоренных шагов приблизились к общесмесительному стилю нынешних западных обществ.
   Старайтесь не забывать при этом, что они обе - Польша и Россия - боролись под знаменем национальным. В России давно уже все русское общество не содействовало правительству с таким единодушием и усердием, как во время этого польского мятежа. Русское это общество, движимое тогда оскорбленным национальным, кровным чувством своим, при виде неразумных посягательств поляков на малороссийские и белорусские провинции наши, стало гораздо строже самого правительства и... послужило, само того не подозревая, все к тому же и тому же космополитическому все-претворению!
   До 1863 года и Польша, и Россия - обе внутренними порядками своими гораздо менее были похожи на современную им Европу, чем они обе стали после своей борьбы за национальность.
   Почти в то же время Наполеон III потерпел еще и другую неудачу. И потерпел ее потому, во-первых, что хотел создать новую и сильную монархию, в Мексике. Французы, защитники монархии, были почти позорно изгнаны из Америки республикой Соединенных Штатов; император Максимилиан был убит демократами Мексики.
   Республика же Соединенных Штатов в то же время вынесла упорную междоусобную брань, к концу которой Север, промышленный, более буржуазный, более эгалитарно-демократический (освободивший, кстати, и рабов), победил и подчинил себе помещичий и рабовладельческий, то есть несколько более аристократический, Юг.
   Россия при этом нравственно поддерживала Север. Эгалитарная Франция и либеральная Англия, напротив того, помогали южанам.
   Любуйтесь же, любуйтесь на хитрые извороты моего "Протея"!..
   Всё к тому же! Всё к тому!..
  

V

  
   Истинно нерасторжимая связь всеуравнивающих событий продолжает обнаруживаться во 2-й половине XIX века все с новой и новой силой благодаря поразительному ослеплению самых умных и практических людей, которые почти все сами не понимают, чему они служат...
   В 1866 году возгорается война между Пруссией и Австрией. На стороне Пруссии освобожденная Францией Италия, на стороне Австрии весь остальной Германский союз,
   Здесь ближайшие причины как начала борьбы, так и ее непосредственных исходов - сложнее, чем во всех предыдущих примерах, но мы и не станем входить в подробное рассмотрение, почему кто кого победил и какой идеал носили в уме своем вожди и двигатели этой борьбы. Нам нужно показать только однообразие дальнейшего результата для всех наций, принимавших в ней участие, а больше ничего.
   Вообще сказать, если мы будем смотреть внимательно на производящие и предрасполагающие причины побед и поражений, то нам будет труднее разобраться; а если мы обратим больше внимания на причины конечные, то есть все на ту же в се смесительную и всеуравнивающую телеологию, то нам опять станет все ясно.
   Изменим для этого порядок мыслей наших и самого нашего изложения. Станем с точки зрения современного нам положения дел смотреть на прошедшие события, и мы увидим, что именно такие, а не другие события мы бы придумали сами, если бы имели целью создать современное положение.
   Предположим, что у нас было бы намерение как можно глубже и скорее уравнять в духе, в учреждениях и в обычаях всю Западную Европу, привести ее всю прежде всего шаг за шагом к той непрочной, эгалитарно-либеральной и централизованной, общедоступной форме правления, которая зовется бессословно-конституционной монархией и которой самым типическим выражением была июльская (Орлеанская) монархия Людовика Филиппа (от 30 до 48 года). Обществу, подготовленному этой эгалитарно-монархической конституцией, нетрудно перейти от этой формы к конституции эгалитарно-республиканской, которая по слабости власти есть форма самая удобная для проявления анархических (т. е. все более и более разрушительных) наклонностей в народе. (При этом, конечно, и об идеях, теориях, учениях и т. п. забывать не надо... Все эти мысли и мечты могут быть везде; но надо также помнить, что одна форма правления, один строй общества более благоприятны для практических попыток приложить анархические теории к делу, а другие менее.)
   Какими же путями нам достичь этой цели нашей - везде ослабить влияние церкви (какой бы то ни было), духовенства, религии, везде принизить монархическую власть, опутать ее мелкой сетью демократической легальности, везде стереть последние следы дворянских преимуществ, и без того везде более или менее умаленных и почти уничтоженных как долгой и мелкой реформенной работой, так и проповедью идеальной в течение целого полувека (и более, считая от 89 года до 59, 60, 61, например)? Как же это сделать? Положим, что мы с вами даже всемогущи, но мы не хотим показывать этого, и потому, с презрительной улыбкой сожаления глядя на заблуждения людские, мы предоставляем им делать... делать... что делать?.. Мы, конечно, предоставили бы им делать именно то, что они делали в политике за последние годы.
   До 1860, 66 и 71 года этого века группировка главных политических сил на Западе была старая. Несмотря на мелкие пограничные изменения, она была в главных чертах почти все та же в течение каких-нибудь 400 лет: единая, одноплеменная Франция; единая Англия (по племенному составу, не считая даже колоний, более Франции пестрая); единая, но разноплеменная Австрия; однородная, но раздробленная Италия и такая же однородная и раздробленная Германия.
   Общественная почва всей Западной Европы достаточно уже разрыхлена, как я выше сказал, вековой подготовительной работой рационализма, безбожия, гражданской равноправности, индустриального движения, неоднократными анархическими вспышками и т. д. У царей ослабела вера в их божественное право; знать везде предпочитает деньги прежней власти, везде более или менее ищет популярности; среднее сословие ("средний человек") везде так или иначе давно у дел, если он учен и богат, он давно гораздо больше значит, чем знатный человек; работник тоже поднял голову; и права, и потребности, и самомнение его возросли неимоверно, а вещественная жизнь стала и дороже, и труднее, и положение поэтому обиднее для его как раз кстати возросшего самолюбия.
   Итак, почва хорошо подготовлена. Однако многого еще недостает для дальнейшего (разрушительного) прогресса на искомом нами пути.
   Многое недостаточно еще уравнено и недостаточно дезорганизировано для достижения того идеала разложения в однородности, к которому мы с вами, по предполагаемому выше уговору, стремимся. (Организация ведь выражается разнообразием в единстве, хотя бы и самым насильственным, а никак не свободой в однообразии, - это именно дезорганизация.)
   Что же нам делать? Как обмануть людей? А вот как:
   Во многих местах люди власти и влияния, как будто наученные грубым опытом истории, не хотят и не могут идти дальше на пути прямой и открытой демократизации. Они понимают, что это будет немедленная гибель... Желая (как я предположил) предоставить им волю воображать, что они сами придумывают что-то полезное и делают именно то, чего бы они желали, т. е. или возвеличить надолго свою национальность там, где она свободна, или освободить там, где она не свободна (тоже все-таки возвеличить), и т. д., мы обманываем их миражем какого-то особого "национального призвания", культурной независимости и т. д.
   Той мелкой предварительно прогрессивной работы реформ, пропаганды, вспышек, интриг, принижения высших и возвышения низших в собственных недрах всех наций, о которой была речь, становится для нашей цели в половине XIX века уже недостаточным. Демократическая идея, по нашему наущению, прикидывается идеей национальной; идея политическая воображает себя культурной.
   Все готово! Нужен только еще великий переворот векового равновесия великих держав на Западе. И он почти внезапно совершается!..
   Последствия далеко превзошли ожидания! Возникли две новые великие державы на юге и севере. Прежние две главные вершительницы судеб континентального Запада - Австрия и Франция - унижены и ослаблены... Но они не уничтожены. Запад стал еще ровнее теперь и по распределению национально-государственных сил. Сама Германия никогда уже не будет иметь той первоклассной силы, которую имела когда-то Франция. Прежняя Франция весила страшно не только оружием, но и таким общекультурным влиянием, которого нынешней Германии как ушей своих не видать! Ибо Франция, постоянно что-нибудь выдумывая и творя (не по-"нашему"), была этим самым в высшей степени оригинальною. А в нынешней Германии ничего такого оригинального нет, что можно бы равнять с Францией Людовика XIV, Вольтера, первой революции Наполеона I и даже Людовика Филиппа. Это - раз. А во-вторых, и внешнее политическое положение не то, и внутренняя почва не та у современной Германии, какая была у прежней Франции. Далеко не та уже! Сам Бисмарк велик, но Германия стала мелка; со смертью этого истинно великого, но рокового мужа ничтожество слишком уже уравненного и смешанного немецкого общества обнаружится легко в государстве, наскоро сколоченном его железною рукой.
   Я уверен, что Бисмарк сам это чувствует.
   Внешнее же величие Германии непрочно, во-первых, уже потому, что ее географическое положение очень невыгодно (между славянством и романским миром); а во-вторых, потому еще, что, вырастая сама под покровом России, она никогда не могла, в мере достаточной для своих грядущих выгод, препятствовать и ее усилению.
   Пыталась всячески, но всегда слабо, нерешительно; даже и при Бисмарке.
   Почему, например, не послать было нам Австрию в тыл, когда мы стояли под Плев-ной1? Это была бы мера сильная и своевременная. Почему? Могучая совокупность обстоятельств не дозволила, не допустила!
   А теперь уже поздно!
   Поздно для австро-германских действительных торжеств на Балканском полуострове.
   Этого торжества теперь не бойтесь...
   Бойтесь другого... Бойтесь, напротив, того, чтобы наше торжество в случае столкновения не зашло сразу слишком далеко, чтобы не распалась Австрия и чтобы мы не оказались внезапно и без подготовки лицом к лицу с новыми миллионами эгалитарных и свободолюбивых братьев славян. Это будет хуже самого жестокого поражения на поле брани!
  

VI

  
   Итак, продолжаю предполагать, что мы с вами всемогущи и желаем ускорить на Западе ход всеобщей ассимиляции.
   В таком предположении, что бы нам предстояло сделать?
   Нам предстояло бы, во-первых, передовую страну Запада, Францию (по стопам которой все идут позднее), переделать поскорее в сравнительно прочную якобинскую (капиталистическую, буржуазную) республику с бессильным президентом. Я говорю сравнительно, а не прямо - прочную; первая якобинская республика (республика конвента и директории) просуществовала только семь лет (от 93 года до 1800, т. е. до Наполеона, до консульства); вторая республика такая же, но с наклонностью к социализму, продолжалась еще меньше (от 48 до 51 года); социальная почва Франции в те времена содержала еще в себе слишком много идеализма, чтобы нация надолго могла удовлетвориться такой скромной, прозаической (прямо сказать) формой правления. Но долгий ряд неудачных опытов и разочарований поневоле делает людей более сухими и опять-таки тоже более средними. Якобинская республика без террора и с бессильными президентами - это именно и есть господство "средних людей", "средних состояний", "средних способностей", "средней власти". И для того чтобы еще больше понизить (то есть уравнять) социальную почву этой передовой Франции, необходимо было и продлить несколько подольше прежнего существование этого скромного и плоского "режима" средних людей. И вот эта третья республика держится пока на наших глазах уже не 7 лет, как первая, и не 3, как вторая, а целых восемнадцать лет (от 71 до 89 года)!
   Такова и была бы наша первая цель, если бы мы желали и могли разрушить скорее культурно-государственное величие старой Европы.
   Во-вторых, нам бы нужно было еще и еще всячески ослабить папство - этот главный очаг или точку коренной опоры европейского охранения.
   В-третьих, нужно бы заставить все западное человечество сделать еще несколько шагов на роковом пути эгалитарного всепретворения, подогнать, так сказать, отсталых, коснеющих еще в более благородных формах прежнего государственного быта: немцев, австрийцев, итальянцев, - чтобы и они ближе подошли к идеалу французского, передового общества.
   Как же это сделать? С чего начать? Еще раз спрашиваю себя.
   Вот с чего:
   Французский император, почти самодержавный, но обязанный своею властью не наследственности и божественному праву, а демократической подаче голосов, победивший недавно в Крыму Россию (в то время столь консервативную) и снова нуждаясь в военной славе для своей популярности, придумывает пустить в ход "национальную политику", которой идея давно, впрочем, была уже в воздухе. Он, побеждая Австрию (давнюю соперницу Пруссии) и создавая большую Италию, подготовляет этим самым сперва союз этой Италии с Пруссией, а потом и свое собственное поражение рукой этой возвеличенной Пруссии. Он подготовляет поэтому: якобинскую республику во Франции - раз, политическое падение папства - два, более противу прежнего уравненную, смешанную, однородную, эгалитарную империю в Германии - три, более, наконец, противу прежнего либеральные конституционные порядки в самой Австрии - четыре. Об Италии я сказал много прежде и потому здесь ее пропускаю. Замечу, впрочем, что она, при всем своем ничтожестве, быть может, самая вредная для Европы страна, ибо она самый главный враг папству.
   Во внутренних делах всех помянутых стран (делах, органически связанных с внешней политикой) мы видим немедленно усиливающееся движение на пути все той же всесокрушительной ассимиляции. В Германии (вскоре после 1871 года) начинается борьба противу католичества'. Великий Бисмарк поступает тут так, как шло бы поступать самому обыкновенному вульгарному атеисту-профессору. Что делать! Либеральная конституция (с 48 года) так уже въелась в кровь и плоть немецкого общества, "национал-либеральная" партия так стала сильна в объединенной Германии, что даже
   и Бисмарку занадобилось ей угодить, ее привлечь! (Всё для более успешной ассимиляции всего.) Для подобных случаев либерального искательства на Западе есть всегда готовая жертва - римский папа. Эту жертву тем легче и приятнее травить, что она физически ослабела, а нравственный вес свой не вполне еще утратила. Подлых чувств противу Рима (ослиных чувств противу ослабевшего льва) так много в этой "нынешней" Европе!!.. Нельзя ли и Бисмарку ими воспользоваться? Нельзя ли и ему замарать руки в грязи мещанских бравад?.. "Среднее хамье" это шумит, хорохорится! Физической опасности никакой. Самые ревностные католики уже не бунтуют за святого отца! Это ведь не социалисты, полные упований на окончательную мертвенную неподвижность всеобщего мира и благоденствия. За настоящую веру уже не прольется нынче кровь! Чтобы разогреть людей и заставить их пролить кровь будто бы за веру, надо под веру "подстроить" как-нибудь племя. (Так было у поляков в 62 году; так было и у нас в 76 и 78-м.)
   Католицизм, положим, еще не сдался тогда в принципах, и позднее Бисмарк пошел сам на уступки. Но разве эти потрясения и эта борьба причинили мало вреда охранению? Разве мы не помним, как тогда было испугано этим движением само протестантское духовенство? Оно, обыкновенно столь неприязненное Риму, вспомнило тогда, что эта борьба направлена против общехристианского мистицизма; что через эти либеральные затеи понижается уважение к таинствам крещения, брака и т. д. (или хоть бы к "священным обрядам" по-ихнему). Протестантство, пиетизм - есть ведь мистическая основа германского общества, и на протестантском обществе граждански-либеральные действия германского правительства отозвались хуже, чем на среде католической. Взбунтоваться, защитить свои церковные принципы рукой вооруженной католики теперь уже не могут, но они сплотились все-таки крепче и не оставили таинств своих, а в протестантской среде нашлось тогда, благодаря новым, всеравняющим в отрицании законам, множество людей, которые перестали крестить своих детей. Я помню, как тогда ужаснулись многие и в Германии, и у нас; у Каткова писано было об этом, есть о том же превосходные места и в письмах Тютчева, изданных Аксаковым.
   Против великого мистического охранения новое правительство объединенной и смешанной, чисто племенной Германии повело немедленно сильную борьбу; зато социализму оно сделало огромную уступку, признавши социалистов легальною партией... Социализм же есть международность по преимуществу, т. е. высшее отрицание национального обособления. (Значит, и тут национальная политика ведет ко всенародному, антикультурному смешению.) Сверх того, в аристократической дотоле (до 71-72 года) Пруссии "юнкерство" стало падать; последовали демократические реформы. Старая Пруссия демократизируется; "пусть и она гниет, как мы!" - воскликнул тогда Ренан с восторгом патриотического злорадства.
   Еще уравнение, еще смешение. Даже еще два-три шага на пути приближения к типу новой французской государственности: чистое племя, централизация, эгалитаризм, конституция (достаточно сильная, чтобы и гениальный человек не решился бы ни разу на coup d'Etat), усиление индустрии и торговли, и в отпор этому - усиление, объединение анархических элементов; наконец - милитаризм. Точь-в-точь императорская Франция! Оттенки местные так ничтожны перед тем широким и высшим судом, о котором здесь речь, что о них и думать не стоит.
   Итак, торжество национальной, племенной политики привело и немцев к большей утрате национальных особенностей; Германия после побед своих больше прежнего, так сказать, "офранцузилась" - в быте, в уставах, в строе, в нравах; значительные оттенки ее частной, местной культуры внезапно поблекли.
   Ну, не рок ли это? Не коварный ли обман? Не наивное ли это самообольщение у самых великих умов нашего века, уже истекающего в неразгаданную и страшную бездну вечности?..
  

VII

  
   После разгрома второй империи Франция, минуя обычную и уже прежде (от 1830 до 1848) перейденную ею ступень орлеанской, умеренно-либеральной монархии, прямо переходит к практическому осуществлению той самой мещанской (т. е. не социалистической, а граммато-плутократичес-кой) республики, которую тщетно старались утвердить террористы в 90-х годах прошлого века. Тогда (в 93 и т. д. годах) конвент, несмотря на свое кровавое всемогущество, боялся еще аристократов, католиков, легитимистов; и он боялся их не без основания; тогда еще была возможна Вандея; возможны были эмиграция, восстановление Бурбонов; возможен был, наконец, "белый террор" 20-х годов и т. п. Оттого проливала так безжалостно кровь свирепая буржуазия в конце XVIII века, что охранительные или реакционные (задерживающие разложение) силы были еще не так изношены, как теперь, в конце XIX. Якобинская же республика во Франции 1871 года устроилась легко и просто. "Правая" сторона, и без того давно устранявшаяся от настоящих дел, и не подумала противиться. Напротив того, древнее французское дворянство потворствовало этой республике. Все продолжая упорно мечтать о возможности новой реставрации под белым знаменем Генриха V, оно надеялось, что с республикой легче будет справиться, чем с империей. Многие из легитимистов впервые со времени июльской революции удостоили принять высшие должности из рук Тьера, которого они не уважали; они приняли их в надежде низвергнуть его. Последнего они достигли и помогли маршалу Мак-Магону занять кресло президента, точно так же мечтая, что он будет для старого Генриха V тем, чем 200 лет тому назад был в Англии Монк для Карла II Стюарта. Но - увы! - времена не те; почва социальная изменилась глубоко. Никакой аристократический coup d'Etat не может удаться на разрыхленной столетним эгалитаризмом почве Франции! Мак-Магон уходит, а в президенты попадает сперва безличный буржуа Греви, а потом Сади Карно, тоже неважный; и вдобавок, как уверяют, некрещеный. Я, конечно, справок метрических не наводил, но со всех сторон слышу об этом. Если это правда, то как вам это тоже кажется? Я нахожу, что у нас на это в высшей степени важное обстоятельство слишком мало обратили внимания.
   Впервые с того великого дня, когда Хлодовик крестился и положил начало христианской государственности на Западе, впервые с тех пор во главе во всем передового европейского государства стоит не христианин, человек некрещеный!
   Папа узник! Первый человек Франции не крещен! И мы, русские, молчим об этом, - вероятно, из соображений внешней политики... (опять-таки, в сущности, через племенной вопрос - через славянский)!
   Итак, через племенную национальную политику, благодаря торжеству Италии и Германии, благодаря внезапному и глубокому перевороту в 400-летнем распределении государственных сил на Западе, - повторяю еще раз, папа лишен той вещественной силы, которою он пользовался в течение 1000 лет; во Франции стал возможен некрещеный председатель народовластия, попытки в ней возврата к настоящей охранительной монархии оказываются ничтожными и почти смешными.
   И всего этого мало. История новых школ во Франции вам известна. Республика, бессильная против соседей, благоразумно уступающая Германии, находит, однако, в себе силу против своей народной церкви. Она выбрасывает распятия из училищ; она хочет учить детей только чистой гражданской этике и законам природы, не подозревая, что атеистическое государство так же противно законам социальной природы, как жизнь позвоночного животного без остова, без легких или жабр. Мистицизм практичнее, "рациональнее", так сказать, чем это мелкое утилитарное безбожие! Вот где кстати будет воскликнуть с Царем Давидом: "Живый на небесах посмеется им и Господь поругается им!"1
   Республика Франции в домашних делах своих не боится ни Бога, ни папы, ни безбожия; она боится только социалистической анархии, которая дала уже себя знать в 1871 году и даст знать себя еще сильнее... Подождите!
   И в самом деле, какая еще новая и крутая историческая ступень может предстоять Франции в ее внутренней жизни?
   Я думаю так: ничего резкого и важного, кроме новых попыток имущественного, хозяйственного уравнения. В монархию французскую я не верю серьезно. Можно верить в какое-нибудь кратковременное усиление единоличной власти во Франции - не более. И при этом замечу (по аналогии со всеми предыдущими и перечисленными мною событиями), если эта единоличная власть диктатора или монарха и утвердится на короткое время в этой уже столь расслабленной равенством стране, то историческое назначение ее будет главным образом, разумеется, в том, чтобы ускорить боевое столкновение с Германией и все неисчислимые социальные и внешнеполитические последствия его.
   И, конечно, все в том же ассимиляционном направлении, от которого не спасают в XIX веке, как мы видели, ни мир, ни
   война, ни дружба, ни вражда, ни освобождение, ни завоевание стран и наций... И не будут спасать, пока не будет достигнута точка насыщения равенством и однородностью.
   Борьба с Германией в близком будущем неизбежна для Франции, и в громкую победу ее трудно верить. Если бы даже случилось именно то, о чем французы мечтают,- если бы им пришлось воевать в союзе с Россией, то, мне кажется, с ними может случиться то же, что с итальянцами в 1866 году. Сами они могут быть опять разбиты немцами, но кое-что все-таки выиграть, благодаря тому, что немцы, вероятно, будут побеждены русскими. И заметьте, я верю в нашу победу - не потому, что знаю хорошо нашу боевую подготовку, и не по расчету на то, что совокупность напряженных франко-русских военных сил превзойдет численностью военные силы "среднеевропейской лиги", а потому, что Россия в этом случае будет служить все тому же племенному началу, все той же национально-космополитической политике, все тому же обманчивому Протею всеобщего смешения. Война у нас будет все-таки через славян, через наши права на Болгарию и на Сербию. Война будет с Австрией, положим; но если Германия не догадается вовремя покинуть свою союзницу, а в самом деле вступится за нее, то она пострадает жестоко, как пострадали все те, которые противились племенному потоку. Но и побитая Франция побита будет теперь все-таки не так легко, как в 1870 году. Далеко опередившая Германию на пути гражданского уравнения, она только что сравнялась с нею в военном отношении. Империя Германская, правда, по гражданскому строю пока (до русских над нею побед) стала, как я говорил, уже более похожа на империю Наполеонов, чем на самое себя, на свое прошедшее; но зато республика Франции в военном отношении стала теперь более похожа на эту новую Германскую империю, чем была при своем императоре.
   (Еще черта сходства и уравнения сил!..)
   Германия 80-х годов - это нечто вроде Франции 50-х и 60-х годов. Франция 70-х и 80-х годов - это Германия будущего, - Германия, безвозвратно побитая славянами, вот и все...
   Что же может случиться во Франции после этой борьбы? Допустим даже, что дело выйдет иначе. Допустим, что Франция будет победительницей.
   Разве это возможно без временной военной диктатуры?
   Конечно нет. Пример тому 1871 год. Штатский Гамбетта при всей силе своего характера оружием победить не мог - не было единства власти. Якобинская Франция теперь видимо колеблется между диктатурой и анархией. Воспользуется ли диктатор анархией для достижения власти и потом победит немцев, или прежде победит, а потом умиротворит внутренние волнения, во всяком случае можно пророчить, что, и усмиряя, и побеждая, он послужит хоть отчасти все тому же, то есть и внутреннему уравнению, и внешнему сходству, - заграничному международному сближению гражданских идеалов и социальных привычек.
   У себя, во Франции, диктатор или даже король непременно вынужден будет сделать что-нибудь для рабочих и для партии коммунистов. В побежденной же Германии (кем бы то ни было, справа, или слева, или с обеих сторон) непременно поднимет голову крайне либеральная партия, общественное мнение обрушится на Бисмарка, на "милитаризм" и повторится здесь история Бонапартов, с тою, вероятно, разницей,что при старой династии и при въевшейся уже в кровь конституции и не меняя монарха, Германское государство станет только больше похоже на искренно[3] конституционное королевство Людовика Филиппа или современной нам Италии Савойского дома, т. е. сделает сильный шаг к мещанской республике.
   Что касается до социализма, так он, говорят, в Германии еще глубже, чем во Франции.
   Заметьте еще одно, опять-таки фатальное, стечение обстоятельств для этой передовой Франции, которая первая в Европе ровно сто лет тому назад противопоставила церкви, королю и сословности идею уравнения и воплощенной в "среднем сословии" нации. У нее в течение этих ста лет были три династии. Где же теперь даровитые представители этих династий?
   Кто слышал о талантах и величии графа Парижского (представителя либеральных Орлеанов)? Честный Генрих V, последний из настоящих Бурбонов, скончался почему-то непременно бездетным! (И физиология даже помогает революции!)
   Бедного мальчика - Наполеона IV - убили дикие. Это удивительно! Я не говорю: "Зачем он поехал сражаться в Африку?" Это понятно, он хотел отличиться подвигами ввиду будущего трона. Я спрашиваю себя о непонятном: почему именно он, бедняжка, не попал скоро ногой в стремя и дал время дикому нагнать и заколоть себя, - ведь он, конечно, умел ездить верхом? Почему не случилось того же с другим, с каким-нибудь неизвестным англичанином, а непременно с ним?
   Кто же еще остался из претендентов у Франции? Не старый ли герцог Монпансье, которого мы видели в Москве на коронации? Или два Бонапарта: старый же принц Наполеон - свободолюбец не хуже Орлеанов и его несогласный с ним и ничем не отличившийся сын, воображающий, кажется, вдобавок, что в 90-х годах этого века можно идти по стопам Наполеона I; все они непопулярны, это раз; а во-вторых
   - все они не представляют собою никаких особых новых начал, которых приложение не было бы уже и прежде испытано во Франции. Разница между всеми нынешними претендентами только в имени, в фамильном знамени прошедшего, в звуке пустого предания, а не в существенном - не в основных социальных принципах. Всё то же: равенство прав и т. д.; "белый колпак
   - колпак белый", как выражаются эти самые французы ("bonnet blanc - blanc bonnet!").
   Великий человек, истинно великий вождь, могучий диктатор или император
   - во Франции может нынче явиться только на почве социализма. Для великого избранного вождя нужна идея хоть сколько-нибудь новая, в теории уже назрелая, на деле не практикованная, идея выгодная для многих, идея грозная и увлекательная, хотя бы и вовсе гибельная потом.
   На такой и не на иной почве возможен во Франции великий вождь, хотя бы и для кратковременного торжества. Но чем же это отзовется? Какою ценою купится? И к чему дальнейшему привел бы подобный исторический шаг?
   Не будем больше предсказывать; не будем как потому, что в общих чертах все это математически ясно, так и потому, что частности и подробности, все изгибы и неожиданности этого пути, ясного по главному направлению, предвидеть никак нельзя. Я скажу здесь только об одной еще возможности: о победе Франции над Италией, все так же прилагая индуктивно к будущему примеры и поучения прошлого.
  

VIII

  
   Признаюсь, мне почему-то, сам не знаю, все кажется, что на этот еще раз войны между Германией и Россией не будет и что сила обстоятельств вынудит Германию пожертвовать Австрией. Мне кажется, что, ввиду все той же таинственной телеологии, довольно сильная Германия еще нужна. А если ее сила еще нужна (хотя бы для того, чтобы пассивно или полупассивно задерживать славянство на пути гибельного, преждевременного и полного объединения), то она не должна так рано следовать убийственному примеру Австрии, Франции и Турции, которые противустали племенному началу открыто и вооруженною рукою (в 1859, 66, 70 и 77 годах). Умри завтра Бисмарк, я бы воскликнул: "Погибла Германия!" Без Бисмарка она не найдет предлежащего ей безвредного пути. Но пока Бисмарк жив, инстинкт его призвания, быть может, подучит его не противиться слишком явно и сильно славянскому племенному движению; а задерживать его только понемногу.
   Все это так; но предположим даже истинно всеобщую войну: Францию и Россию, с одной стороны, "лигу" - с другой.
   В таком случае, я уверен, случится вот что: австрийцы и германцы будут побеждены русскими (с помощью французов), французы же будут разбиты германцами, хотя и не так легко, как в 1870 году, и этот лучший противу прежнего отпор облегчит, конечно, русское дело.
   Что касается до итальянцев, то они будут французами, я надеюсь, побеждены без особого труда. Французские войска в таком случае могут дойти и до Рима. Что же должно тогда произойти с Италией после подобного разгрома, с демократической, антипапской, но пока еще кое-как монархической Италией? Можно ли надеяться хоть в этом случае на серьезную реакцию в пользу церкви?
   Нет, нельзя! Идея папства слишком возвышенна; формы католичества слишком изящны и благородны для нашего времени, для века фотографической и телеграфной пошлости.
   Если бы на престоле самой Франции сидел Генрих V или если бы был жив молодой Наполеон IV, то от них, сообразно с их идеалами и преданиями, можно было бы ожидать хоть попытки восстановить светскую власть папы, которая была столь полезна для его нравственного веса. Но этого нельзя ожидать ни от Сади Карно, ни от Буланже, ни от принцев Орлеанского рода, ни от боковой линии выродившихся Бонапартов.
   Как бы не пал скорее в этом случае Савойский дом. Как бы не воцарилась и там такая же якобинская, радикально-либеральная республика! А раз будет и там республика, как бы не уехал вовсе из Рима сам папа, как бы не выжили его! А что это будет значить? Ведь это истинное начало конца, начало 5-го акта европейской трагедии.
   Папство связало принципы свои с одним городом; с переменой места едва ли в среде самого западного духовенства устоит надолго и самый принцип.
   Вот куда привело Европу это псевдонациональное или племенное начало.
   Оно привело шаг за шагом к низвержению всех тех устоев, на которых утвердилась и процвела западная цивилизация. Итак, ясно, что политика племенная, обыкновенно называемая национальною, есть не что иное, как слепое орудие все той же всесветной революции, которой и мы, русские, к несчастью, стали служить с 1861 года.
   В частности, поэтому и для нас политика чисто славянская (искренним православным мистицизмом не исправленная, глубоким отвращением к прозаическим формам современной Европы не ожесточенная) - есть политика революционная, космополитическая. И если в самом деле у нас есть в истории какое-нибудь особое, истинно национальное, мало-мальски своеобразное, другими словами - культурное, а не чисто политическое призвание, то мы впредь должны смотреть на панславизм как на дело весьма опасное, если не совсем губительное.
   Истинное (то есть культурное, обособляющее нас в быте, духе, учреждениях) славянофильство (или - точнее - культурофильство) должно отныне стать жестоким противником опрометчивого, чисто политического панславизма.
   Если славянофилы-культуролюбцы не желают повторять одни только ошибки Хомякова и Данилевского, если они не хотят удовлетворяться одними только эмансипационными заблуждениями своих знаменитых учителей, а намерены служить их главному, высшему идеалу, то есть национализму настоящему, оригинальному, обособляющему и утверждающему наш дух и бытовые формы наши, то они должны впредь остерегаться слишком быстрого разрешения всеславянского вопроса.
   Идея православно-культурного руссизма действительно оригинальна, высока, строга и государственна. Панславизм же во что бы то ни стало - это подражание и больше ничего. Это идеал современно-европейский, унитарно-либеральный, это - стремление быть как все. Это все та же общеевропейская революция.
   Нужно теперь не славянолюбие, не славянопотворство, не славяноволие - нужно славяномыслие, славянотворчество, славяноособие - вот что нужно теперь!.. Пора образумиться.
   Русским в наше время надо, ввиду всего перечисленного мною прежде, стремиться со страстью к самобытности духовной, умственной и бытовой... И тогда и остальные славяне пойдут со временем по нашим стопам.
   Эту мысль, простую и ясную до грубости, но почему-то у нас столь немногим доступную, я бы желал подробнее развить в особом ряде писем: об опасностях панславизма и о средствах предотвратить эти опасности. Не знаю - успею ли.
   Я полагаю, что одним из главных этих средств должно быть по возможности долгое, очень долгое сохранение Австрии, предварительно, конечно, жестоко проученной.
   Воевать с Австрией желательно; изгнать ее из Боснии, Герцеговины и вообще из пределов Балканского полуострова необходимо; но разрушать ее избави нас Боже. Она до поры до времени (до православно-культурного возрождения самой России и восточных единоверцев ее) - драгоценный нам карантин от чехов и других уже слишком "европейских" славян. Ясно ли?
   Довольно бы... Все существенное сказано, но я хочу прибавить здесь еще несколько слов об Испании и Румынии, чтобы та картина всеобщего демократического разложения, которую я только что представил вам в предыдущих письмах, была полнее.
   В 70-х годах в Испании произошло реакционное восстание басков в пользу Бурбона Дон Карлоса. Баски бытом своим до сих пор еще не совсем похожи на остальную Испанию. Они консервативнее, поэтому-то у них и оказалась еще возможность, нашлось еще побуждение восстать противу тогдашней Испанской республики.
   Но и это реакционное движение также не удалось, как не удавалось за последние 30--40 лет все церковное, все самодержавное, все аристократическое, все охраняющее прежнее своеобразие и прежнюю богатую духом разновидность. Испанская Вандея не удалась, как не удалось полякам их дворянское восстание, как не удалась Наполеону III защита папства, как не удался во Франции позднее гоударственный переворот в пользу легитимизма и т. д. Это о басках и Дон Карлосе. Теперь о Румынии. В "доброе, старое время", как говорится, эта Румыния была Молдо-Валахией. "Молдо-Валахия" - по-моему, это даже звучит гораздо приятнее, важнее, чем "Румыния". Молдавия имела свои оттенки, Валахия - свои. После Крымской войны и молдаване с валахами почувствовали потребность послужить племенной политике. Оба княжества избрали себе впервые одного господаря Кузу, из среднего круга (помнится, просто полицеймейстера города Галаца).
   Куза тотчас же демократизовал эту все-Румынию; он освободил крестьян от давней крепостной зависимости и сокрушил этим прежнюю силу молдо-валашского боярства. Конституция, общая двум княжествам, начала функционировать, как везде, довольно правильно по форме и, конечно, либерально (разрушительно) по духу.
   И что же? Почти немедленно это либеральное, национальное правительство стало закрывать монастыри, разогнало монахов и отобрало издревле пожертвованные этим обителям земли. Тяжесть этой меры падала преимущественно на Греческие Патриархаты и Св. Места, которым были подведомственны ("преклонены") эти обители и земли. (Кстати замечу, русское правительство хотя и неудачно, но поддерживало в этом случае Патриархаты, ибо славянское племя не было тут замешано в дело, как в позднейшем движении болгар. В болгарском деле мы были либералами, мы поддерживали болгар против Патриарха, и успех наших славянских питомцев превзошел даже далеко наши желания. В румынском деле "преклоненных" монастырей мы были охранителями и ничего в пользу Церкви не могли сделать.)
   Сверх того, в Румынии, вскоре после национального объединения, случилось в миниатюре почти то же, что и в Испании в 70-х годах. Вспыхнуло небольшое охранительное восстание. К Румынии, по Парижскому трактату, отошла от России часть старых бессарабских болгарских колоний. У них были свои особые местные уставы и привилегии, дарованные им Россией. Они желали сохранить эти свои особенности и - восстали. Демократическое конституционное правительство новой национальной Румынии усмирило их оружием и заставило их стать как все, уравняло, смешало их с остальным своим населением.
   Видите, и здесь даже, в небольшом размере, отражается это зарево всемирного демократического и безбожного пожара, которого неосторожными поджигателями являются не всегда только либералы и анархисты, а по роковому стечению обстоятельств нередко и могущественные монархи, подобные Наполеону III и Вильгельму I германскому!
   Неужели прав был Прудон, восклицая: "Революция XIX века не родилась из недр той или другой политической секты, она не есть развитие какого-нибудь одного отвлеченного принципа, не есть торжество интересов одной какой-нибудь корпорации или какого-нибудь класса. Революция - это есть неизбежный синтез всех предыдущих движений в религии, философии, политике, социальной экономии и т. д. и т. д. Она существует сама собою, подобно тем элементам, которые в ней сочетались. Она, по правде сказать, приходит не сверху (т. е. не от разных правительств), не снизу (т. е. и не от народа)[4]. Она есть результат истощения принципов, результат противоположных идей, столкновения интересов и противоречий политики, антагонизма предрассудков, - одним словом, всего того, что наиболее заслуживает названия нравственного и умственного хаоса!"
   "Сами крайние революционеры (говорит Прудон в другом месте) испуганы будущим и готовы отречься от революции; но отринутая всеми и сирота от рождения, революция может приложить к себе слова псалмопевца: "Мой отец и моя мать меня покинули, но Господь восприял меня!"[5]
   Неужели же прав Прудон не для одной только Европы, но и для всего человечества? Неужели таково в самом деле попущение Божие и для нашей дорогой России?!
   Неужели, немного позднее других, и мы с отчаянием почувствуем, что мчимся бесповоротно по тому же проклятому пути!?..
   Неужели еще очень далека та точка исторического насыщения равенством и свободой, о которой я упоминал и после которой в обществах, имеющих еще развиваться и жить, должен начаться постепенный поворот к новому расслоению и органической разновидности?..
   Если так, то все погибло!
   Неужели ж нет надежд?
   Нет, пока есть еще надежда - надежда именно на Россию, на ее современную реакцию, имеющую возможность совпасть с благоприятным для религии и культуры разрешением Восточного вопроса.
   Есть признаки не по ослеплению пристрастия, но "рационально" ободрительные!
   Но они есть только у нас одних, а на Западе их нет вовсе!
  

IX

<Публикуется впервые. - Сост.>

  
   Передо мною книга М. П. Погодина "Историко-политические письма и записки в продолжение Крымской войны 1853 - 1856 гг.". Издан этот сборник четырнадцать лет тому назад, в 74 году, то есть через двадцать лет после Крымской войны. Теперь - скоро 89 год...
   Боже! Сколько успехов и сколько разочарований за эти тридцать лет! Успехов внешних, успехов политических и сколько разочарований в своем "разночинном" (смешанном) обществе, в своем освобожденном народе, в югославянах, в их признательности, в их "любви", в самом культурном славизме...
   Новые политические друзья; новые враги...
   Все изменилось!..
   За последние восемь лет - какой всё возрастающий возврат к прежним, вековым русским идеям, но на новой почве, уже разрыхленной европейскими реформами и упорной, до сих пор не умолкающей проповедью либерального прогресса...
   Куда мы идем?.. Куда приведет нас неотразимая сила не от нас зависящих общих событий?
   Многознаменательная цифра восемьдесят девять - для европейской истории за последние века ее... Ровно два века тому назад Вильгельм Оранский воцарился в Англии. В 1689 году по изгнании Иакова II был издан так называемый "Bill of rights". Права национальной Англиканской церкви и все главные основы великобританской конституции были утверждены надолго, после тяжкой вековой борьбы. И у нас в том же 89 году - воцарился Петр I. Сто (лет) тому назад и все в том же 89 году Франция, объявивши "права человека", придала как бы легальный характер тому процессу разрушения, которому мы все до сих пор и волей, и неволей продолжаем служить, - освобождая, равняя, смешивая, объединяя, приемами весьма сложными стремясь к психическому обеднению человечества - к идеальному упрощению его в жалком образе "среднего европейца"...
   Что готовят нам в грядущем эти последние года истекающего века?
   Не готовится ли европейское человечество свести свои последние племенные расчеты для того, чтобы потом

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (24.11.2012)
Просмотров: 300 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа