Марриет Фредерик - Приключение собаки

ожат, что Костлявый исчез, - и вдруг, - о, ужас! - в дверях каюты появилась тощая фигура, и при свете огня Ванслиперкен узнал в ней мертвенно-бледное лицо Костлявого.

   Ванслиперкен взглянул на него обезумевшими, выпученными глазами; нет, он не ошибался, это утопленный им Костлявый; нервы его не выдержали, - и он упал без чувств.

   - Аа, на этот раз я тебе отплатил! - прошептал, склонясь над ним, Костлявый.

   Если бы у Ванслиперкена хватило тогда мужества взглянуть за корму, он увидел бы, что Костлявый уцепился за якорную цепь и повис на ней. Взбираясь по канату, чтобы выйти на палубу, Костлявый заметил блеснувшее у него над головой лезвие ножа и сразу сообразил, что лейтенант покушается на его жизнь, а потому, поравнявшись с якорной цепью, уцепился за нее и повис на ней. В первый момент он хотел было звать на помощь, но затем раздумал: услыхав, что Ванслиперкен приказал готовить себе шлюпку, он решил выждать еще немного, чтобы лейтенант подумал, что он утонул. Так оно и вышло. Когда шлюпка скрылась из виду, Костлявый стал громко звать к себе на помощь и был услышан несколькими матросами, которые поспешили вытащить его наверх. Сначала он не мог отвечать им на расспросы, пока не переоделся с головы до ног и не согрелся, а затем с большой осторожностью созвал Шорта, Кобля и Джемми Декса на совет и рассказал им подробно о всем случившемся. После долгого обсуждения было решено, что Костлявый явится к лейтенанту как ни в чем не бывало, а что дальше надо будет придумать, - будет уже видно смотря по обстоятельствам.

   Убедившись, что его господин лишился чувств, Костлявый тотчас же отправился донести об этом Дику Шорту, который вместе с Коблем спустился в каюту.

   - Это - совесть! - сказал Шорт.

   - Да, нечистая совесть! - прибавил Кобль. - Что нам следует делать, Шорт?

   - Ничего! - отвечал тот.

   - И я того же мнения! Пусть он оправится, если ему охота, или пусть поколеет, кому до этого дело?

   - Никому! - решил Шорт.

   - Как видно, он не на шутку струсил, если уж оставил свой шкаф открытым, - заметил Костлявый, - дай-ка я хоть раз погляжу, что в нем есть!

   Прежде всего ему попался на глаза кувшин с настойкой; он достал его и понюхал.

   Снарлейиоу, усмотрев в этом превышение власти, с рычанием выполз из-под стола и собирался схватить за ноги виновника, но Шорт угостил его таким пинком в бок, что собака отлетела прямо под ноги Кобля, который также наградил ее по заслугам, - и бедняга с воем вылетела из каюты.

   Убедившись обонянием, что запах недурен, Костлявый решил испробовать содержимое кувшина и на осязание и потому осторожно попробовал его губами, а когда на такого рода пробу оно оказалось удовлетворительным, он решил испробовать и на вкус, недолго думая, налил рюмочку драгоценной настойки и передал ее Коблю.

   - Мы выпьем за его выздоровление! - сказал старик, опрокидывая в рот рюмку.

   - Да! - согласился Шорт, выждав, когда Костлявый снова наполнил рюмку и вручил ему.

   - Пью, чтобы не было счастья ни ему, ни его псу! - сказал Костлявый, проглатывая свою рюмку и снова наполняя ее.

   - Чтобы ему переродиться! - сказал Кобль, осушая вторую рюмку.

   - Да! - подтвердил Шорт, когда до него дошла очередь.

   - Чтобы ему прокляту быть, ему и его собаке на все времена! - возгласил Костлявый, выпивая вторую порцию.

   - Кто здесь? - спросил в это время слабым голосом Ванслиперкен, приходя в себя.

   - Костлявый, ваша милость, да ваши помощники, которые пришли помочь вам, сэр! - ответил Костлявый, ставя кувшин с настойкой на место.

   - Костлявый?! - повторил Ванслиперкен, еще не вполне придя в себя. - Костлявый утонул... и вся банка с черной краской вместе с ним!

   - Совесть! - сказал Шорт.

   - Охотничий нож! - добавил Кобль.

   - Охотничий нож! - повторил Ванслиперкен, приподнявшись. - Я никогда не говорил об охотничьем ноже! Кого это я вижу! Шорт, Кобль, помогите мне подняться! Я очень неудачно упал. Где Костлявый? Разве он жив?

   - Я полагаю, что так! - отозвался сам Костлявый. Теперь Ванслиперкен уже совершенно пришел в себя; его подняли и посадили на стул, и теперь он желал только как можно скорее избавиться от присутствия посторонних, и потому поспешил заявить Шорту и Коблю, что он чувствует себя прекрасно, и что они могут уйти, что они немедленно и сделали.

   Он желал знать, каким образом спасся Костлявый, но не решался затронуть прямо этот вопрос.

   - Что такое случилось, Костлявый? Я ничего не помню, я еще очень слаб! - издалека начал он.

   - Выпейте-ка стаканчик вот этого, сэр! - сказал Костлявый, открывая шкаф и доставая из него настойку. Ванслиперкен выпил налитый ему стаканчик и спросил:

   - Как вы могли знать, что находится в этом шкафу, сэр?

   - Вы все время требовали этого во время вашего припадка и сами указали на шкаф, который был не заперт!

   - Я просил настойки?

   - Да, сэр, и вы говорили, что потеряли свой охотничий нож!

   - Неужели я это говорил? - сказал Ванслиперкен, начиная опасаться, что он себя выдал. - Я был болен, очень болен, Костлявый! - продолжал он, ощупывая свой лоб рукою. - Кстати, принес ты тогда этот горшок с краской?

   - Нет, сэр, не принес: я сам вместе с этой банкой кувырнулся за борт!

   - Кувырнулся за борт? Почему же я не слыхал ничего об этом? Ведь я покинул судно не сейчас! Мне должны были доложить!

   - Как же вы могли слышать, сэр, - возразил Костлявый, который заранее успел подготовить все это объяснение, - если приливом меня отнесло за салютную батарею?!.

   - За салютную батарею?! - воскликнул Ванслиперкен. - Но как же вы могли спастись? Каким чудом?

   - Благодаря кое-кому я так легок, что не могу утонуть, и меня несло приливом, как щепку, к Набову буйку, а затем оттуда, когда настал прилив, отнесло обратно в гавань как раз за полчаса до вашего возвращения на судно!

   Мистер Ванслиперкен смотрел, недоумевая: этот парень, верно, был заколдован, если его могло отнести течением за 9 миль в открытое море и затем принести обратно!

   - Все это чистая правда, вот как я стою перед вами, сэр, - продолжал Костлявый, - никогда еще в жизни я так не зябнул; и нырял, как выводок утят, вниз и вверх по волнам, так и качался!

   Так это ты здесь стоишь? - повторил Ванслиперкен. - А действительно ли ты здесь стоишь? - И он схватил его крепко за плечо, чтобы убедиться, что он видит перед собой живое существо из плоти и костей, а не духа, не привидение.

   - Надо вам еще что-нибудь, сэр? - спросил Костлявый. - Если же нет, то я хотел бы поскорее лечь в постель: я весь, как льдина, и сейчас еще!

   - Вы можете идти, Костлявый! - отпустил его лейтенант, мысли которого снова начинали путаться. Некоторое время он сидел в своем кресле, стараясь разобраться в этом хаосе воспоминаний, но напрасно. Наконец, не раздеваясь, он бросился на кровать, не заметив даже отсутствия своего любимца Снарлейиоу и не загасив свечи, и впал в тяжелый, точно летаргический сон.

  

   На следующее утро лейтенант Ванслиперкен был разбужен воем Снарлейиоу у дверей его каюты. Изгнанная из нее накануне Шортом и Коблем, собака провела ночь под лестницей и поутру во время уборки выбежала наверх, где была встречена Джемми Дексом, который запустил в нее метлой так метко, что заставил ее перекувырнуться и чуть не переломил ей одну из задних лап. Ковыляя на трех ногах, Снарлейиоу добралась до дверей каюты своего господина и принялась жалобно выть. Заслышав этот вой, Ванслиперкен соскочил с кровати и впустил собаку. Ее подшибленная нога сразу бросилась ему в глаза; несмотря на все условия, он никак не мог припомнить, каким образом собака оказалась за дверью, и почему сам он проспал одетым. Разгневанный тем, что кто-то осмелился тронуть его собаку, он позвонил, и когда на зов явился Костлявый, строго спросил:

   - Как это случилось, сэр, что моя собака осталась за дверью?

   - Не могу знать, сэр! Я ее не выгонял!

   - Кто ее зашиб?

   - Не могу знать, сэр, я ее не трогал!

   Ванслиперкен собирался уже дать волю своему гневу, когда Костлявый, уловив это, сказал:

   - Я не могу понять, сэр, как это случилось, но только матросы, когда мыли палубу, нашли там на корме ваш охотничий нож! Кто-нибудь снес его туда - это несомненно!

   Ванслиперкен побледнел.

   - Кто мог это сделать?

   - И я удивляюсь тоже, кто мог взять у вас из каюты этот нож? Странное дело! - и парень взглянул прямо в глаза своему господину.

   - Выйдите отсюда, сэр! - сказал лейтенант, задрожав под этим упорным взглядом.

   - Не прикажете ли разузнать, как этот проклятый нож попал туда?

   - Не нужно! Делайте ваше дело, сэр, и не вмешивайтесь туда, где вас не спрашивают! Я имею большое желание выпороть вас за вашу небрежность!

   "Хм! Вот это было бы мило!" - подумал Костлявый, запирая за собою дверь.

   Чувство ненависти и жажда мести по отношению к Костлявому теперь с удвоенной силой закипала в груди Ванслиперкена, и, чувствуя себя в руках этого мальчишки, он жалел об одном, что ему не удалось утопить его.

   "Погоди! Я его еще доконаю!" - думал лейтенант и, позабыв о том, что он бреется, так сильно полоснул себя бритвой по щеке, что чуть было не отрезал себе пол-лица.

   Окончив свой туалет, Ванслиперкен потребовал завтрак, затем вышел на палубу и, убедившись, что погода стоит хорошая, приказал продолжать окраску судна, а сам отправился на берег - узнать в адмиралтействе, не будет ли ему каких-нибудь новых распоряжений.

   Идя по улице, он заметил, что какая-то очень хорошенькая женщина то обгоняла его, от отставала, то снова нагоняла. Хотя Ванслиперкен всегда избегал подобного рода приключений, так как они неизбежно вовлекают в расходы, но, глядя на эту незнакомку, от души пожалел, что почтенная вдова Вандерслуш не похожа на нее.

   - Право, мне кажется, что я заблудилась! - произнесла хорошенькая женщина, поравнявшись с лейтенантом. - Не можете ли вы указать мне, где находится Кастель-Стрит? Я положительно не найду дороги домой!

   Кастель-Стрит была одна из лучших аристократических улиц города, как это было известно лейтенанту, и молодая особа смотрела так прилично, была так нарядна, что все это несколько обнадежило его. Он любезно подал ей руку, предложив вместе проводить ее до дому. После некоторого колебания и жеманства красавица согласилась, а когда они остановились у ее дверей, ей не оставалось ничего более, как пригласить его войти. Лейтенант Ванслиперкен, никогда не бывавший в хорошем обществе, был поражен роскошной обстановкой и богатым убранством квартиры. Прекрасная незнакомка рассказала ему, что она вдова, жаловалась на судьбу одиноких женщин, которых все обманывают; дала ему понять, что она очень богата и, когда он, просидев у нее с четверть часа, стал уходить, просила его навещать ее, наградив на прощанье таким взглядом, что лейтенант долго не мог забыть его.

   Эта веселая и очаровательная вдовушка оказалась Нанси Корбетт, которая по совету леди Алисы разыграла всю эту комедию. На основании полученных от Могги сведений относительно характера Ванслиперкена, которого та описывала как человека жадного до денег и притом малодушного труса, контрабандисты, чтобы залучить его в свой лагерь, решили не только подкупить его деньгами, но прибегнуть еще и к другому, не менее сильному средству, чтобы заставить изменять своему государю.

   И они действительно не ошиблись в своих расчетах. Конечно, предложи они ему прямо и открыто даже очень крупную сумму, чтобы он передался на их сторону, Ванслиперкен, при всей своей жадности, не решился бы на такой шаг из трусости и боязни, тогда как таким путем он становился более доверчив, не подозревая в этом никакой предумышленной цели и видя только ряд случайностей.

   Имея своих агентов в Гаге, якобиты должны были поддерживать с ними постоянные сношения, а в то время это было крайне затруднительно; куттер же "Юнгфрау" очень часто посылался Гагу. Стало быть, завербовав Ванслиперкена, можно не только с полной безопасностью отправлять туда письма и депеши, но и сами агенты могли с полной безопасностью под его флагом переправляться в Англию.

   Нанси, как оказалось, действовала как нельзя более удачно, так как лейтенант, выйдя от нее, мысленно решил послать вдову Вандерслуш ко всем чертям, если только он будет иметь успех у этой вдовушки, которая была настолько же прекрасна, насколько богата.

   Вернувшись на судно, он заперся в своей каюте и, лаская свою собаку, приговаривал: "Подожди, моя бедная собака, твой барин заберет себе теперь такую вдовушку, что всякий ему позавидует; и она не потребует, чтобы я принес твой труп к ее порогу!"

   При следующем посещении прекрасная вдовушка была еще очаровательнее, доверчиво советовалась с ним о своих денежных делах, говорила о своей семье, что ожидает к себе брата, который, однако, должен приехать тайно, так как состоит при дворе изгнанного короля Якова II, и явно высказывала свою приверженность дому Стюартов. Но ее политические убеждения, по-видимому, мало тревожили лейтенанта, а очаровательная вдовушка с каждым разом была милее, добрее и любезнее, вследствие чего Ванслиперкен, наконец, не выдержал и признался ей в своих чувствах.

   Вдовушка краснела, потупляла глазки, говорила, что все это так неожиданно для нее, что она не может решиться дать ему немедленно ответ, но при этом была еще милее, еще ласковее.

   Однажды, вернувшись на судно совершенно опьяненный чарами прекрасной вдовушки, лейтенант узнал, что его начальство требует его к себе на следующее утро и, явившись поутру в адмиралтейство, получил приказ немедленно идти в Гагу с депешами от короля Вилльяма Генеральным Штатам. Прямо из адмиралтейства Ванслиперкен направился к вдовушке и сообщил ей о полученном приказании; так как будто опечалилась, призадумалась и в конце концов осведомилась:

   - А долго вы пробудете в отсутствии?

   - Да неделю или дней десять! Я, как на крыльях, примчусь к вам, как только будет возможно!

   - Но сознайтесь, есть у вас там знакомые? Я спрашиваю не о мужчинах, конечно! - сказала Нанси с притворной тревогой.

   - Клянусь честью, я не знаю там ни одной женщины! - воскликнул Ванслиперкен, восхищенный этим признаком ревности со стороны такой хорошенькой женщины. - Но, увы! - Я должен с вами проститься. Мое начальство крайне строго и не допускает ни малейшего промедления!

   - Проститься?! А я хотела вас просить об одной услуге: мне надо непременно переслать брату письмо. Милый лейтенант, не откажитесь доставить его ему... Ну, если вы меня любите, вы это сделаете, не так ли? - и она положила свою ручку ему на плечо, заглядывая в лицо.

   - О, конечно, все, что вы только пожелаете, я сделаю для вас с величайшей радостью! - отвечал Ванслиперкен, принимая письмо из ее рук.

   - Вы передайте его французскому агенту, а тот доставит его моему брату: он знает его адрес. Кроме того, у меня будет к вам еще просьба, только я боюсь, что вы сочтете меня очень неразумной! - краснея и как бы стесняясь, продолжала Нанси. - Я хотела вас просить написать мне оттуда всего только несколько строк... Напишите мне, что вы передали письмо - и... и... что вы сами благополучно прибыли... что вы здоровы... и...

   Восхищенный Ванслиперкен обхватил вдовушку за талию и прошептал ей над самым ухом: "Я напишу, напишу непременно все, что вы хотите, моя дорогая!" после чего, пожеманившись и поломавшись немного, Нанси дала ему поцеловать себя в щеку; затем мнимая влюбленная парочка рассталась.

   Менее часа спустя "Юнгфрау" снялась с якоря и ушла в море при благоприятном ветре. Но под вечер их захватил почти полный штиль, так что куттер почти не двигался с места. Большинство матросов собрались на баке, по обыкновению беседуя между собой. Предметом их беседы на этот раз были предположения относительно того, что сталось с капралом ван-Спиттером, причем все выражали пожелание, чтобы он никогда больше не вернулся на куттер. Когда же эта тема была исчерпана, все обратились к Джемми с просьбой спеть песню, - и Джемми запел.

   Но едва успел он пропеть несколько совершенно безобидных куплетов, как Ванслиперкен прислал одного из солдат сказать, что впредь пение на судне воспрещается, и чтобы сейчас замолчали.

   - У нас теперь всякая песня будет считаться за бунт! - сказал Кобль. - Этому, право, не будет конца!

   - Потерпим немного! Про каждого вора припасена петля! - проговорил Джемми вполголоса, и все пошли вниз.

   Мечтания Ванслиперкена о прекрасной вдовушке прерывались иногда другими, менее приятными мыслями. Как это ни странно, но он волне верил тому, что ему сказал Костлявый относительно его плавания по морю, и ему казалось, что в этом деле было нечто сверхъестественное, что случай этот должен служить ему как бы предостережением не предпринимать ничего более против этого парня. Ванслиперкен чувствовал к нему страх, хотя злоба и ненависть против Костлявого при этом ничуть не ослабели в нем. Что же касается того, что его могли подозревать в покушении на жизнь этого человека, то эта мысль уже не смущала теперь лейтенанта. Что из того, если даже они подозревают его, ведь никто не осмелится высказать этого подозрения! Кроме того, в уме Ванслиперкена вставал еще другой вопрос: как следует держать себя по отношению ко вдове Вандерслуш? Он твердо помнил старую английскую половицу: "не выливай грязной воды, пока не принес чистой", и решил продолжать свое ухаживание, а вместе с тем надеялся, что вдова его не примет.

   Таковы были его намерения, пока он не бросил якорь в Амстердаме. Здесь, приказав себе подать шлюпку и отдав все необходимые распоряжения на время своего отсутствия, он приказал, чтобы никто из экипажа не смел отлучаться с судна, решив, что если вдова Вандерслуш не желает его общества, то он с своей стороны лишит ее столь приятного и прибыльного для нее общества его экипажа, расходовавшего в ее Луст-Хаузе почти все свои деньги.

   - Вот как! - воскликнул Кобль, когда командирская шлюпка отчалила. - Теперь он вздумал нас лишить не только песен, но и свободы! Что же дальше-то будет? Нет, воля ваша, ребята, я не намерен этого терпеть!

   - Я тоже! - сказал Шорт.

   - Подождите, пока он помирится со вдовою, тогда он разом всех нас освободит!

   - Mein Gott! Он никогда не запрещал нам отлучаться, куда хотим, во время стоянок! - произнес Янсен. - Мы не должны терпеть этого!

   - Нет! - сказал Шорт.

   - Нет, нет! - подхватили другие. - Мы этого не потерпим!

   Между тем лейтенант, отдав в адмиралтействе срочные депеши, с которыми он был прислан, достал письмо, порученное ему прекрасной вдовушкой, и, к великому своему удивлению, увидел, что оно адресовано в ту же улицу, где жила вдова Вандерслуш. Ему не хотелось, чтобы она видела его, но делать было нечего. Мало того, означенный на письме дом приходился как раз против дверей дома вдовы, и когда он подошел к этому дому и постучал, ему не сразу отворили, а вдова, в это время стоявшая в дверях своего флигеля, смотрела на лейтенанта; Бабэтт выглядывала из-за ее плеча, а так как улица была узкая, то Ванслиперкен не мог сделать вида, что не заметил ее, и принужден был раскланяться, но вдова не сочла нужным ответить на его поклон. Наконец, лейтенанта впустили, проводив в комнату, окна которой были закрашены зеленой краской, так что никто не мог заглянуть в окна с улицы. Он очутился в присутствии высокого худощавого господина в подряснике, который любезно предложил ему кресло у стола.

   Ванслиперкен вручил ему письмо, и тот, попросив разрешение прочесть, взломал печать и пробежал глазами содержание.

   - Очень вам признателен за то, что вы доставили мне это письмо! - произнес высокий господин. - Вы, если не ошибаюсь, командуете здесь шлюпом?

   - Королевским куттером, сэр! - с некоторою важностью заявил Ванслиперкен. - Я - лейтенант Ванслиперкен!

   - Я запишу ваше имя, если позволите! - сказал высокий господин. - Но вы, вероятно, рассчитываете на некоторое вознаграждение, как я полагаю? Конечно, лейтенантское содержание довольно скромное. Мы же, слава Богу, можем лучше оплачивать оказываемые нам услуги!

   С этими словами он отсчитал на столе 50 золотых червонцев и с любезной улыбкой придвинул их к Ванслиперкену, но, заметив, что тот смотрит на него с недоумением, поспешил вложить золото ему в руку и при этом прибавил: - Вы крайне обяжете меня, если заглянете ко мне перед тем, как будете уходить обратно в Англию! Я позволю себе поручить вам одно письмо к той особе, по поручению которой вы теперь здесь!

   В первый момент Ванслиперкен был до того удивлен, что не сразу сообразил, что это значит, а затем у него мелькнула догадка, в чем дело, но золото было у него в руках, - и он не имел духа положить его обратно на стол. После минутного колебания он опустил червонцы в карман, обещав наведаться сюда перед отъездом, после чего откланялся и удалился.

   Когда он вышел на улицу, вдова Вандерслуш и Бабэтт все еще стояли и подкарауливали его; но он был так взволнован, что не обратил на это внимания, а если бы знал, почему они так караулили его, и что произошло, то, вероятно, был бы еще более взволнован.

   Вернувшись на судно, Ванслиперкен заперся в своей каюте, выложив груду золота на стол перед собой и долго наслаждался его видом, причем в мозгу его невольно вставал вопрос: не изменник ли он по отношению к своему государю и своей родине? И ответ каждый раз получался утвердительный, но мысль, что он мог стать обладателем прелестной портсмутской вдовушки, и вид золота, лежавшего на столе, были настолько соблазнительны, что в конце концов весы сами собой перетянули в их сторону. Он собирался убрать свое золото в надежное место, как вдруг кто-то постучал в дверь каюты. Поспешно спрятав червонцы, он отворил дверь и, к немалому удивлению, увидел перед собой капрала ван-Спиттера, который, приложив по-военному руку к козырьку, отрапортовал: "Честь имею явиться, благополучно прибыл на судно, мингер Ванслиперкен!"

  

   Истощив все свои силы крича и зовя на помощь, капрал опустился так грузно на скамейку шлюпки, что та чуть не пошла ко дну; шлюпка наполнилась до половины водой, и капрал начинал зябнуть. Ветер свежел. Ночь и без того была холодная, и он чувствовал, что кровь стынет в его жилах. Целую ночь несло его течением, то с приливом, то с отливом. Он почти совершенно окоченел и, уткнувшись лицом в дно своей шлюпки, истощив весь запас ругательств и проклятий, призывая поочередно на помощь то Бога, то сотни тысяч чертей, наконец, затих и ждал смерти. Но судьба была к нему более милостива: под утро прилив занес его шлюпку в сети прибрежных рыбаков, расставленные ими с ночи для лова.

   Придя поутру посмотреть, что им Бог послал на их долю, рыбаки с немалым удивлением увидели шлюпку и в ней грузное тело капрала без всяких признаков жизни. Но при более тщательном осмотре убедившись, что капрал жив, они отнесли его к себе, влили ему в рот известное количество водки и укрыли его всеми имевшимися в запасе одеялами, уложив в мягкую постель. При таком уходе капрал скоро пришел в себя и после горячего супа и сытного обеда совершенно оправился.

   На вопрос рыбаков, вознаградит ли их его командир судна за его спасение и за то, что они возвратят ему его шлюпку, капрал отвечал отрицательно и предложил рыбакам оставить себе шлюпку, дав им обещание ничего не говорить об этом, а доложить командиру, что шлюпку унесло.

   Но надо сказать, что за это время, пока капрал мерз и дрог, тонул и умирал каждую минуту, в течение всей этой страшной ночи по милости лейтенанта, в душе его произошел полный переворот; насколько он до настоящего времени был предан Ванслиперкену, настолько возненавидел его теперь. Чувство озлобления против лейтенанта было до того сильно, что он готов был задушить его теперь своими руками. Кроме того, в тот момент, когда он терял сознание, ему казалось, что тощие голые руки Костлявого были распростерты над ним, и теперь он приписывал этому бреду воспаленного мозга какое-то таинственное значение.

   На другой день рыбаки доставили капрала на своей лодке в Асмтердам. Узнав о том, что "Юнгфрау" ушла в море, капрал еще более вознегодовал и озлобился на Ванслиперкена за то, что он, не позаботившись о нем, предоставил его воле судеб. Очутясь в улицах Амстердама, ван-Спиттер вспомнил о Луст-Хаузе вдовы Вандерслуш

   и решил, прикрываясь именем своего командира, который, как ему было известно, был там в чести, пойти туда, нимало не подозревая того, что произошло в последнее время между Ванслиперкеном и предметом его исканий.

   Итак, капрал направился к увеселительному заведению вдовы Вандерслуш и прежде всего наткнулся на Бабэтт, которая, убедившись, что он чистокровный голландец и принадлежит к экипажу или, вернее, к персоналу куттера "Юнгфрау", в убеждении, что он, как и все остальные люди экипажа, презирает и ненавидит Ванслиперкена и его противную собаку, тотчас же разговорилась с капралом, рассказав ему, по свойственной ей словоохотливости, все происшествие с собакой и гнев ее госпожи. Таким образом, капрал оказался вовремя предупрежденным о том, в каком положении находились дела, и поспешил поддакнуть Бабэтт в ее порицаниях Ванслиперкена, дав ей понять, что он не только враждебно относится к нему теперь, но что будто бы и всегда так к нему относился. Бабэтт, имевшая привычку сплетничать о всем своей госпоже, тотчас побежала рассказать вдове о приходе рослого и видного капрала, о том, что ему пришлось выстрадать из-за негодного Ванслиперкена, и о негодовании и озлоблении, какое питает к нему рослый капрал. Слушая ее рассказ, вдова Вандерслуш сразу почувствовала симпатию к капралу, а когда увидела его удивительные размеры, его атлетическую фигуру, то сердце ее не выдержало, и она, как всякая слабая женщина, готова была повеситься ему на шею, хотя, по свойственной ей скромности, конечно, не сделала этого. В глазах вдовы Вандерслуш капрал ван-Спиттер был воплощением мужской красоты, - и при виде его она мысленно воскликнула: "Вот мужчина, для которого я не пожалею моих денег!" - и решила завладеть им.

   Она тут же предложила ему отобедать вместе с нею, а под конец вечера после долгой дружественной беседы просила его не заботиться ни о чем и остаться у нее в доме до возвращения куттера, который вскоре ожидали обратно.

   На другой день капрал сидел уже на том самом диване, на котором еще так недавно сидел лейтенант Ванслиперкен; подле него сидела аппетитная вдова, и он так же держал ее пухлую руку в своих громадных ладонях, как и его начальник. А день спустя он уже был признан официальным женихом богатой вдовушки, хотя все это еще хранилось в тайне от всех посторонних лиц, не только потому, что капрал был подчиненный лейтенанта Ванслиперкена, и этот последний не простил бы ему того, что он встал на его дороге к любви и счастью, но еще и ввиду того соображения, что тот мог запретить своему экипажу посещать Луст-Хауз вдовы. Таким образом, было решено, что до тех пор, пока капрал не отбудет своего срока службы и не станет вольным гражданином, никому ничего не говорить и не предпринимать решительного шага.

   Однако пребывание рослого молодца-капрала в доме вдовы не осталось незамеченным высоким худощавым иезуитом, бывшим тогда французским агентом в Амстердаме и жившим как раз напротив Луст-Хауза вдовы Вандерслуш. По наведенным о нем справкам иезуит решил, что содействие капрала могло бы быть полезно их интересам. Капрала пригласили для переговоров. Вернувшись оттуда, последний со всех сторон обсудил со вдовой вопрос, нужно ли ему принять выгодное предложение о. иезуита, и на общем совете было решено принять, так как риску в этом было мало, а выгоды и прибыли могло быть много. И вот случилось так, что капрал зашел к иезуиту объявить ему о своем согласии и находился уже у него в доме, когда явился Ванслиперкен. Увидав и узнав в крошечную скважинку в зеленом стекле, кто был вновь прибывший посетитель, капрал просил иезуита спрятать его куда-нибудь, чтобы он не попался на глаза своему начальнику, - и его провели в смежную комнату, куда вела дверь, скрытая за ширмой. Оказалось, что о. иезуит не плотно припер эту дверь, как он полагал, а только притворил ее, и капрал, удивлявшийся, зачем мог прийти сюда лейтенант, приотворил дверь настолько, что мог все слышать и даже видеть. Когда Ванслиперкен уходил и затворил за собой дверь, капрал одновременно с ним запереть свою и, отойдя в дальний конец комнаты, расположился там на кресле, как ни в чем не бывало.

   Повидавшись с лейтенантом, иезуит решил, что лучше иметь дело с начальником, чем с подчиненным, и заявил капралу, что по изменившимся обстоятельствам он в настоящее время не нуждается в его услугах. Капрал удовольствовался этим объяснением и, придя ко вдове, рассказал ей подробно о всем.

   - Негодяй! Изменник! - воскликнула вдова.

   - Ах, да... Mein Gott! - вздыхая, вторил капрал.

   - Он продает за деньги свое отечество! Вы сами видели, что он получил 50 гиней?

   - Ах, да, mein Gott!

   - Прекрасно! Но зато он теперь в ваших руках: вы, если захотите, можете заставить его повесить в любой день!

   - Ах, да, mein Gott! Я теперь могу это сделать!

   - Ну, мы теперь посмотрим, как вы запоете, лейтенант Ванслиперкен! Посмотрим! - восклицала вдова, скрежеща зубами при мысли, что лейтенант получил такую громадную сумму денег, которая могла бы достаться капралу ван-Спиттеру, что, при данных условиях, было почти одно и то же, что ей, так как теперь их интересы были общие.

   - Тысяча чертей! - крикнул капрал громовым голо сом и с такой силой ударил кулаком по столу, что половина доски отломилась и упала на пол.

   Вдове, конечно, было жаль стола, но зато понравилось такое проявление его силы; кроме того, этот порыв гнева был вызван негодованием на Ванслиперкена, чему она всей душой сочувствовала.

   - Да, да, Ванслиперкен, я предсказывал вам, что недалеко то время, когда и вы, и ваша паршивая собака вместе будете качаться на виселице!

   - Да, да, mein Gott! - поддакнул капрал и, присев на диван рядом со вдовушкой, стал с ней о чем-то секретно советоваться, после чего пристегнул свое оружие, взял шляпу и пошел явиться своему начальнику на куттер "Юнгфрау".

  

   Что капрал налгал своему командиру, в том нет никакого сомнения, а Ванслиперкен, по привычке доверять ему во всем, поверил ему и на этот раз. Затем капрал отыскал Джемми Декса и сказал ему спокойным, деловым тоном, что имеет сказать ему нечто, и что как только стемнеет, им надо будет поговорить друг с другом так, чтобы их не видели. Ванслиперкен приказал капралу вступить в исполнение своих обязанностей и распределить провизию на день. Каково же было удивление экипажа, когда все получили своей паек не только полностью, чего раньше никогда не бывало, а даже и с лихвой, а Костлявый, когда явился за порцией командира и за своей, получил еще сверх того, что полагалось, целый стакан грога, который капрал собственноручно поднес ему. Костлявый, беря стакан из рук капрала, не верил своим глазам и даже выпив грог, все еще продолжал не верить даже своему языку и рту. Он до того был поражен этим необычайным случаем, что, оставив всю свою порцию на месте, побежал на бак сообщить об этом удивительном событии всему экипажу.

   - Да, странные дела творятся на этом свете, - заметил Кобль, - не знаешь даже, чему верить, чему не верить!

   - Видно, его совесть зазрила! - заметил Спюрей.

   - Или ему явилось какое-нибудь привидение! - сказал Костлявый.

   - Привидение! Я слыхал о привидениях на суше, а также о привидениях на судне, но никогда не слыхал о привидениях в шлюпке, да еще в такой, где едва хватало места одному капралу!

   - Да! - сказал Шорт.

   - Мы узнаем об этом сегодня, так как вечером у нас с капралом должен быть разговор! - заявил Декс.

   - Смотри, Джемми, как бы он тебя не обошел!

   - Нет, - сказал Костлявый, - на этот раз он, верно, искренен, а то не дал бы мне целого стакана грога!

   - Правда! - заявил Шорт.

   - Как хотите, а тут творится что-то неладное! - решил Спюрей. - Ну, да вечером увидим!

   Так как куттеру было предписано возвратиться немедленно обратно, кроме того, еще явился посланный из адмиралтейства и повторил это приказание, то Ванслиперкен поспешил на берег к французскому агенту, чтобы успеть захватить его письма и еще в этот же день сняться с якоря.

   Едва только лейтенант покинул судно, как капрал, не теряя времени, отыскал Джемми, и, не сказав ему ни слова о том, что он делал на берегу, сообщил свое убеждение, что Ванслиперкен умышленно хотел отделаться от него, по той причине, что ему, ван-Спиттеру, известны такие секреты лейтенанта, за которые тот в любую минуту может попасть на виселицу.

   И теперь он, капрал, решил отомстить лейтенанту за его покушение; телом и душой он отдается экипажу, но для того, чтобы им успешнее действовать, по-прежнему будет прикидываться всецело преданным Ванслиперкену.

   Хотя Джемми отлично знал, что капрал ошибается в своих предположениях относительно злого умысла лейтенанта, но счел за лучшее не разуверять капрала и не сообщать ему о том, что своим невольным плаванием он обязан Костлявому. Однако, не вполне доверяя ван-Спиттеру, Джемми просил его дать ему какое-нибудь доказательство в подтверждение его слов.

   - Какое же могу я вам представить доказательство?

   - А вот, согласны вы вышвырнуть его проклятую собаку за борт?

   Собаку?! Сию же минуту. А следом за ней и ее господина, если бы было можно! - и ван-Спиттер отправился в каюту, которую Ванслиперкен, доверяя ему, оставил на этот раз не запертой, и, схватив собаку за шиворот, вытащил ее из-под стола, вынес на палубу и со всего маху швырнул за борт.

   - Mein Gott! - воскликнул Янсен. - Как вы это хорошо сделали!

   - Теперь уж его не принесет обратно течением! - добавил капрал, присев отдохнуть.

   Между тем собака поплыла не к судну, а к берегу, благополучно добралась до пристани, где приставали шлюпки, и признав шлюпку с своего куттера, забралась в нее. Гребцы в ожидании командира, чтобы не терять времени даром, сидели в ближайшей портерной за стаканом пива, и потому никто не видал, как Снарлейиоу забрался в шлюпку, как, отыскав брошенные под одну из скамеек теплые куртки гребцов, он забрался в них, зарывшись с головой, и прекрасно согревшись, крепко заснул. Когда пришел лейтенант и матросы, шлюпка отчалила и вернулась на судно, Ванслиперкен вышел, за ним - гребцы, а Снарлейиоу продолжал спать крепким сном, так что никто не заметил его присутствия в шлюпке. Проснувшись полчаса спустя после того, как командир вернулся в свою каюту, собака, никем не замеченная, спрыгнула на палубу и сбежала вниз в каюту своего господина, пробралась там под стол, улеглась на свое обычное место и, повернувшись раз-другой, снова захрапела.

   Между тем весь экипаж, собравшись на баке, оживленно совещался о последних событиях.

   - Не странно ли, что он до сих пор не хватился своей собаки? - заметил Спюрей.

   - Да! - сказал Шорт.

   - И я знаю, почему, - заявил капрал, - потому, что мингер Ванслиперкен считает теперь свои деньги, свои гинеи! - повторил жадный голландец, приходя в бешенство при мысли, что эти гинеи могли бы достаться ему, если бы не вмешался в это дело лейтенант.

   - Но не до утра же он будет считать свои деньги! - вмешался Кобль.

   - Это будет зависеть от того, сколько раз он их будет пересчитывать! - засмеялся Джемми. - А вот и его звонок! Капрал, вас требует лейтенант!

   Капрал пошел к лейтенанту, а вся команда оставалась в напряженном состоянии, ожидая, что-то будет, когда обнаружится исчезновение собаки.

   Войдя к командиру, ван-Спиттер по обыкновению поднял руку к козырьку и вдруг увидел, что Ванслиперкен сидит на сундуке и гладит рукой голову Снарлейиоу. При виде собаки капрал громко вскрикнул "Mein Gott" и, как безумный, выбежал вон и не останавливаясь, точно за ним гнались все демоны ада, выбежал на палубу, восклицая: "Ах, Mein Gott! Mein Gott"!

   - Что там случилось? Что с вами, капрал? - спрашивали его со всех сторон.

   Но прежде, чем ван-Спиттер успел ответить, Костлявый, которого также потребовал к себе командир, тоже выбежал на палубу, растрепанный, с выпученными глазами, и едва переводя дух, проговорил:

   - Ведь она опять здесь! И как ни в чем не бывало!

   - Кто она? - послышалось отовсюду.

   - Она, его собака! Снарлейиоу!

   - Фюю!.. - засвистал Джемми, но кроме него ни один человек не сказал ни слова, только все многозначительно переглядывались и качали головами.

   - Эта собака - сам воплощенный дьявол! - пробормотал, наконец, капрал.

   - Она даже не мокрая! - заметил Костлявый.

   В этот момент Ванслиперкен снова потребовал к себе капрала.

   - Я не пойду! - отвечал тот.

   - Идите! - стал уговаривать его Костлявый. - Все лучше смотреть черту прямо в лицо. Эти бесы все трусы, и кто их не боится, того они боятся!

   - Опять звонок! Костлявого зовут!

   - Сейчас иду! - отозвался Костлявый. - Я дьявола не боюсь и козней его не страшусь!

   - Молодчина этот Костлявый, первый сорт парень! - заявил Билль Спюрей.

   Спустя минуту Костлявый вернулся.

   - Идите, г. капрал! - проговорил он. - Шкипер вне себя, спрашивает, почему вы не идете! Я сказал ему, что вы видели что-то страшное в каюте! Скажите ему, что вы видели у него черта за спиной! Посмотрим, испугается он или нет!

   - Да, да, скажите! - уговаривали другие. Наконец ван-Спиттер, собравшись с духом, решился пойти к Ванслиперкену; при виде собаки он побледнел, тогда как лейтенант при виде его побагровел от гнева.

   - Что все это значит, капрал? - грозно крикнул он.

   - Ah, mein Gott, мингер Ванслиперкен, я явился к вам за приказаниями, а не для того, чтобы находиться в обществе дьявола!

   - Что такое? Что вы хотите этим сказать?

   Капрал, заметив, что лейтенант перетрусил, стал подробно рассказывать, как он видел, что черт сидел у него за спиной и одной рукой гладил его, Ванслиперкена, по щеке, а другой ласкал его собаку.

   Эта выдумка человека, на которого Ванслиперкен смотрел как на преданного ему, произвела на него сильное впечатление. Ему сейчас пришло в голову, что на днях он покушался на убийство, а сегодня стал изменником, чего, конечно, было совершенно достаточно, чтобы заслужить похвалу и одобрение дьявола.

   - Капрал ван-Спиттер, скажите, вы это говорите серьезно? В своем ли вы уме? Вы в самом деле видели его? - спросил он дрожащим голосом.

   - Так же, как сейчас вы видите меня перед собой!

   - Боже, милостив буди ко мне грешному! - воскликнул лейтенант, закрыв лицо руками, но в следующий же момент оправился и грозно крикнул:

   - Это ложь, капрал! Наглая ложь! Сознайтесь! - и Ванслиперкен схватил капрала за шиворот и тряс его с такою силой, какой от него трудно было ожидать.

   - Ложь! Ложь! - воскликнул перетрусивший капрал. - Но если это не был сам дьявол, мингер Ванслиперкен, так его отродье, в этом я готов поклясться на своей библии!

   - И это ложь! Подлая ложь! Сознайтесь, что это ложь! - кричал лейтенант, снова потрясая капрала, но в этот момент Снарлейиоу счел себя вправе вступиться за себя и впервые накинулся на капрала, который, не помня себя от ужаса, вырвался из рук Ванслиперкена и кинулся наверх, преследуемый собакой.

   - Mein Gott! Он помешался. А его собака это сам черт! - и, очнувшись немного, капрал рассказал, как умел, все, что было.

   Все слушали его, качая головами. Никто не знал, как теперь быть с собакой, только один Костлявый был неустрашим и мог ясно изложить свои мысли, и все слушали его со вниманием и одобрением.

   - Что касается меня, то я не боюсь ни его, ни его собаки! - воскликнул Костлявый. - С этой собакой я так или иначе рассчитаюсь, будь она хоть сам дьявол или хоть его родной брат! Если я раз принялся за это дело, так уж не отступлюсь!.. Вот послушайте, что мне пришло в голову. Я сужу так. Допустим, что эта собака - не собака, а дьявол. Все же я н